Три конца. (Уральская лѣтопись). Д. Мамина-Сибиряка. Изданіе О. Н. Поповой. Спб., 1895 г. Цѣна 2 руб. Авторъ совершенно правильно назвалъ это свое произведеніе Уральскою лѣтописью, такъ какъ въ этомъ повѣствованіи нѣтъ ни первенствующихъ героя и героини, ни послѣдовательно развивающагося дѣйствія, состоящаго въ прямой и непосредственной связи съ центральными лицами, сосредочивающими на себѣ все вниманіе и весь интересъ читателей. Три конца -- не цѣльная даже картина, заключенная въ одну раму, это -- рядъ картинъ, рядъ повѣствованій, соединенныхъ между собою единствомъ мѣста, идеи и многихъ дѣйствующихъ лицъ, послѣдовательно являющихся въ различныхъ житейскихъ столкновеніяхъ. Общимъ центромъ для всего служитъ огромный металлургическій заводъ съ приписными къ нему пятью тысячами душъ крестьянъ, собранныхъ владѣльцами съ разныхъ сторонъ Россіи и живущихъ тремя поселками или "концами", какъ называютъ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ такія отдѣльныя поселенія одного управленія или одного прихода. Лѣтопись г. Мамина начинается въ любопытнѣйшій моментъ освобожденія крѣпостныхъ крестьянъ манифестомъ 19 февраля 1861 года и захватываетъ лишь послѣдній день рабства многихъ тысячъ заводскихъ людей подъ управленіемъ, состоящимъ сплошь изъ крѣпостныхъ, начиная съ "самого" главноуправляющаго, грознаго Луки Назаровича. Этотъ крѣпостной административный персоналъ, 35 лѣтъ назадъ сошедшій со сцены и могущій показаться нынѣ чѣмъ-то совершенно легендарнымъ, поразительно вѣрно и типично изображенъ г. Маминымъ въ его Лѣтописи, которая во многихъ отношеніяхъ представляетъ собою вполнѣ достовѣрное описаніе того, что было въ дѣйствительности въ дореформенныя времена. Мы считаемъ себя вправѣ утверждать это категорически, такъ какъ близко видѣли управленія огромными барскими имѣніями, состоявшими въ полномъ распоряженіи крѣпостныхъ людей, занимавшихъ должности главноуправляющихъ, управляющихъ, прикащиковъ, конторщиковъ, лѣсничихъ, фельдшеровъ, учителей и т. д. Большое впечатлѣніе производитъ разсказанный въ Лѣтописи эпизодъ съ нѣсколькими молодыми людьми, отправленными, по волѣ господина, обучаться горнозаводскому дѣлу въ высшія учебныя заведенія Франціи. "Часть воспитанниковъ получила дипломы въ École des mines, а другіе въ знаменитой École polytechnique. Къ послѣднимъ принадлежалъ и Pierre Mouchine, окончившій курсъ первымъ ученикомъ..." Многіе изъ этихъ молодыхъ людей переженились за границей на иностранкахъ, когда нежданная смерть владѣльца заставила ихъ вернуться на родину крѣпостными: баринъ забылъ выдать имъ вольныя. Несчастныхъ, европейски образованныхъ рабовъ постигла ужасная участь: ихъ образованность, привычки, усвоенныя въ чужихъ краяхъ, ихъ иноземные костюмы, ихъ жены иностранки,-- словомъ, все, что принесли они съ собою, озлобляло до дикаго ожесточенія заводское крѣпостное начальство, которое, не задумываясь, обратило инженеровъ и техниковъ въ чернорабочихъ, отправило ихъ въ шахты выбивать руду, умышленно давая имъ чувствовать всю необузданность тяготѣвшаго надъ ними произвола... Пришла "воля", но для всѣхъ пришла она поздно: изъ десяти крѣпостныхъ инженеровъ какимъ-то чудомъ уцѣлѣлъ одинъ Мухинъ, добился положенія управляющаго; остальные погибли, кто спился, кто умеръ жертвою крѣпостной каторги, одинъ покончилъ самоубійствомъ, одинъ, выпоронный по приказанію Луки Назаровича, сошелъ съ ума... На одномъ изъ "трехъ концовъ" развертывается широкая, блестящими красками написанная картина раскольничьяго быта. На другомъ "концѣ" рызыгрывается рядъ драматическихъ сценъ, обусловленныхъ исканіемъ "вольной" земли освобожденными крестьянами, не утратившими на подневольной заводской работѣ своей исконной любви къ хлѣбопашеству. Изъ домовъ "богатѣевъ", съумѣвшихъ нажить состоянія во время крѣпостного положенія и живущихъ уже на купеческій ладъ, авторъ переноситъ насъ въ избы, гдѣ давитъ людей нищета, изводитъ голодъ; изъ заводскаго центра онъ ведетъ читателя въ глушь раскольничьихъ скитовъ, на раскольничье богомолье у могилы старца, почитаемаго ими за святого... Черезъ всю Лѣтопись проходитъ общій мотивъ -- смѣна отжитаго крѣпостного порядка новымъ положеніемъ, со своими новыми требованіями, въ силу которыхъ прежніе люди отходятъ къ сторонѣ, такъ или иначе расплачиваясь за былое, а новые люди становятся на ихъ мѣста, пытаются повернуть жизнь народной массы по своему разумѣнію и усмотрѣнію, которыя далеко не всегда приводятъ къ добру. Въ этомъ отношеніи очень характеренъ эпизодъ перемѣны всего заводскаго управленія, удаленіе бывшихъ крѣпостныхъ новымъ главноуправляющимъ, горнымъ инженеромъ, назначеннымъ изъ Петербурга. Этотъ "новый", чужой человѣкъ рѣшаетъ сразу повернуть все дѣло по-своему, на европейски-капиталистическій ладъ. Рабочіе, сносившіе всяческія тяготы, не могли помириться съ такимъ водвореніемъ порядковъ, совершенно не подходящихъ къ вѣками сложившимся характеру и обычаямъ народнымъ. Заводское населеніе отказалось отъ работы, побрело врознь. Не стерпѣлъ старикъ, крутой "крѣпостной" крѣпостникъ Лука Назаровичъ, и пришелъ къ новому главноуправляющему, сталъ указывать ему на опасность: "Весь народъ разбѣжится съ нашихъ заводовъ! Значитъ, не втерпежъ, если побросали и дома, и всякое обзаведеніе, и побрели, куда глаза глядятъ".-- "Вы безпокоитесь совершенно напрасно: безъ рабочихъ не останемся. Наймемъ изъ другихъ мѣстъ, наконецъ, выпишемъ изъ Россіи..." -- "Другихъ?-- ужаснулся старикъ.-- Нѣтъ, ужь извините, другихъ такихъ-то вы днемъ съ огнемъ не сыщите... Напрасно... да-же весьма напрасно: вѣдь, это полное разореніе. Сила уходитъ, капиталъ, котораго и не нажить... Послушайте меня, старика, опомнитесь... Вѣдь, это похуже крѣпостного права, ежели ужь никакого житья не стало... По душѣ надо сдѣлать... Мы наказывали, мы и жалѣли при случаѣ. Тоже въ каждомъ своя совѣсть есть..." И Мухинъ, бывшій ученикъ политехнической школы, выстрадавшій свой вѣкъ при тѣхъ же уральскихъ заводахъ, предупреждалъ новаго распорядителя: "Рабочіе, прежде всего,-- люди,-- говорилъ онъ.-- У нихъ есть свое самолюбіе, извѣстныя традиціи, наконецъ, просто человѣческое достоинство... По моему мнѣнію, именно этихъ сторонъ и не слѣдуетъ трогать".-- "Это все сантиментализмъ,-- возражалъ формалистъ главноуправляющій.-- Я смотрю на рабочую силу какъ на всякую машину -- и только. Ни больше, ни меньше. Каждая машина стоитъ столько-то и должна давать такой-то процентъ выгодной работы, а разъ этого нѣтъ, я выкидываю ее за бортъ. Развѣ можетъ быть самолюбіе у паровой машины? Вы отстали отъ современныхъ взглядовъ на крупную промышленность. Лучшій примѣръ для насъ -- Европа, въ особенности Англія. У насъ рабочія массы страшно распущены и необходимо ихъ субординировать. Будемъ учиться у Европы".-- "Какъ мнѣ кажется,-- не соглашался Мухинъ,-- намъ не слѣдовало бы перенимать именно больныя мѣста европейской промышленности, тѣмъ болѣе, что и условія производства у насъ нѣсколько иныя". Никакіе доводы не подѣйствовали на упорнаго насаждателя западно-европейскихъ фабричныхъ порядковъ на Уралѣ, и заводы остановились. Совершенно иными оказались не только "условія производства", но и характеръ "рабочей силы". "Почти все мужское взрослое населеніе разбрелось, куда глаза глядятъ, побросавъ дома и семьи. Случилось что-то стихійно-ужасное..." Не стачка, не бунтъ, съ которыми можно управиться такъ или иначе, опираясь на весь сложившійся вѣками строй западно-европейской жизни,-- произошло явленіе чисто-русское: "Житья не стало" и народъ ушелъ, побрелъ, куда глаза глядятъ, побросавши дома и семьи, ушелъ "капиталъ, котораго не нажить",-- капиталъ, у котораго оказались и самолюбіе, и свои традиціи, и сознаніе человѣческаго достоинства и который неотразимо доказалъ, что его нельзя "субординировать" никакими способами, пригодными съ рабочими массами западныхъ пролетаріевъ... Въ заключительныхъ главахъ авторъ весьма ясно раскрываетъ, на чемъ зиждется и чѣмъ крѣпка сила пассивнаго сопротивленія русскаго народа новому его закрѣпощенію капиталу, какъ о томъ мечтаютъ нѣкоторые нынѣшніе экономисты одного пошиба съ выведеннымъ г. Маминымъ горнымъ инженеромъ -- главноуправляющимъ. Въ заключеніе позволимъ себѣ еще разъ повторить: Три конца, при всѣхъ достоинствахъ чистобеллетристическаго произведенія, есть достовѣрная "лѣтопись", ярко изображающая переходное время, пережитое заводскимъ населеніемъ Урала въ первое десятилѣтіе по освобожденіи крестьянъ отъ крѣпостной зависимости.