Матавуль Симо
Святая месть

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Русскій Вѣстникъ", No 12, 1891.

   

Сино Матавуль.

(Из Црне Горе и Приморjа. Приповиjетке. I свеска).

Черногорскіе разсказы.

(Переводъ съ сербскаго).

   

Святая месть.

   На югъ отъ монастыря Острога съ лѣвой стороны рѣки Зеты живетъ маленькое племя Вражегрмци (по памятникамъ -- Вржегрмци). Теперь это капитанія въ 300 ружей. Какъ встарину, такъ и сейчасъ, Вражегрмци составляютъ отрасль великаго племени Бѣлопавличей. Изъ трехсотъ ружей Вражегрмецкой капитаніи 50 принадлежатъ Шобаичамъ, поселку, разбросанному по верхоточинамъ у рѣки.
   Это было наканунѣ Егорьева дня въ тотъ самый годъ (1873),. когда черногорцамъ роздали новое оружіе. Утро было весеннее, ясное. Хороша весна въ Бѣлопавличахъ, гдѣ наградилъ Господь землю плодородіемъ не хуже, чѣмъ на Приморьѣ, гдѣ растетъ смоква и виноградъ, гдѣ по утрамъ и вечерамъ ароматъ отъ безчисленныхъ цвѣтовъ также силенъ, какъ въ Долинѣ Розъ.
   Молодой человѣкъ изъ Шобаичей выпустилъ скотъ на Зету. Онъ посвистывалъ, пропуская овецъ передъ собой, затѣмъ остановился, досталъ флейту, заигралъ и пошелъ вольнымъ лѣнивымъ шагомъ, словно изнѣженный левантинецъ. Эта лѣнь и граціозная походка въ сущности ужасно шли къ нему, такъ какъ юноша былъ высокъ ростомъ, красивъ, чисто и щегольски одѣтъ, а его ружье, перекинутое черезъ плечо, блистало какъ молнія. Словомъ, было во всей фигурѣ нѣчто соколиное.
   Зета журчала. Овцы толкались за передовымъ, чешась о высокіе придорожные стебли, съ которыхъ струей сливалась роса. Перепуганныя птицы вылетали изъ кустовъ около дороги.
   Когда пастухъ подошелъ къ Зетѣ примѣрно на половину выстрѣла, послышался голосъ изъ-подъ ракиты:
   -- О-о-о, Миньо!
   Миньо не отвѣтилъ, но повернулъ голову въ ту сторону, откуда шелъ зовъ, и заигралъ еще хитрѣе, быстро перебирая пальцами по флейтѣ.
   -- О-о-о, Миньо! Чего ты разыгрался по напра-а-сну! Не слышитъ тебя Лабуда, Ла-бу-у-да! продолжалъ выкрикивать голосъ.
   Юноша гнѣвно оглянулся, свистнулъ, хлопнулъ бичемъ по овцамъ и быстро пошелъ въ ту сторону.
   Тамъ паслось еще овецъ пятьдесятъ, а ихъ пастухъ, такой же юноша, какъ и Миньо, лежалъ развалившись подъ деревомъ; онъ громко расхохотался, когда увидалъ товарища съ сердитымъ лицомъ и нахмуренными бровями.
   -- Что ты ошалѣлъ, что блеешь ни свѣтъ, ни заря? сказалъ Миньо.
   -- А ты что мнѣ спать не даешь со своимъ: "дирли-ли-ли?" А я было такъ хорошо задремалъ, отвѣчалъ тотъ смѣясь.
   -- Ей Богу, Ягошъ, ты ужасный оселъ, хоть и другъ мнѣ, сказалъ Миньо, причемъ лицо его приняло обычное выраженіе и гнѣвъ прошелъ. Онъ забросилъ ружье за плечо и сѣлъ рядомъ съ Ягошемъ, скрестивъ ноги.
   -- Я знаю, что у меня ума нѣтъ и вотъ на столько, сказалъ Ягошъ, отмѣривая на ногтѣ. Это ужь ты мнѣ сто разъ говорилъ. Ну, а ты-то, умникъ, неужели не можешь поберечь то, что у тебя на сердцѣ, и не разглашать на всѣ четыре вѣтра?
   Ягошъ, прищурившись, посмотрѣлъ на товарища.
   -- А я что же разглашаю?
   -- Да по всему селу только и слышно: Лабуда, да Лабуда!..
   -- Оставь, пожалуйста! Ты привыкъ меня дразнить этимъ, и дѣйствительно скоро всѣ будутъ надо мною смѣяться.
   -- Оно, положимъ, смѣяться-то не надъ чѣмъ. Все равно" узнаетъ и село, и цѣлое племя... осенью!
   -- Ну, а до тѣхъ поръ и молчи!
   -- Хорошо, хорошо, а теперь можешь мнѣ поиграть на своей дудкѣ, только знаешь, тихо такъ, нѣжно, чтобы я могъ заснуть! По крайней мѣрѣ вознаградишь меня за то, что разбудилъ.
   -- Вставай, лѣнтяй! сказалъ Миньо, вытянувъ его ладонью по ногѣ.-- Вставай сейчасъ! Эка валяется! Не позвать ли тебѣ мать, чтобы она тебя покормила?
   Ягошъ поднялся и сѣлъ, скрестивъ ноги.
   Миньо и Ягошъ хотя и были двоюродные братья, но ни мало не походили одинъ на другаго. Миньо былъ высокъ, какъ копье, тонокъ, съ большими глазами и кудрявыми бѣлокурыми волосами. Онъ почти не загоралъ, и кожа его была молочно розоваго цвѣта, словно у нѣжнаго горожанина. Когда Миньо смотрѣлъ ласково, онъ плѣнилъ бы сердце и горной вилы, а не только простой дѣвушки. А когда онъ морщилъ брови и сердился, испугался бы и родной братъ. Высокій лобъ и немного выдающіяся впередъ губы свидѣтельствовали о непреклонномъ и упорномъ характерѣ. Этотъ характеръ легко было опредѣлить съ перваго взгляда. Что разъ забралъ себѣ Миньо въ голову, то уже не выбить изъ нея. Хотя у него было и доброе сердце, но въ минуту возбужденія онъ могъ рѣшиться на все, даже на злое дѣло.
   Ягошъ былъ совершенная противуположность Миньи во всемъ. Головой ниже его, черноволосый, смуглый, Ягошъ былъ тоже красивъ, но иначе. Доброта и простодушіе сразу виднѣлись на его лицѣ. И дѣйствительно онъ былъ незлобивъ, какъ дитя. Черногорцы опредѣлили бы обоихъ юношей такъ: Миньо юнакъ, а Ягошъ спокойный юнакъ. Всякая женщина скорѣе влюбилась бы въ Миньо, въ этог.о настоящаго, кровнаго потомка "Бѣлаго Павла", но за то всякій мужчина выбралъ бы себѣ въ друзья Ягоша.
   Эти два столь неодинакихъ юноши были очень привязаны другъ къ другу, что, впрочемъ, такъ естественно. Ягошъ въ дѣтствѣ еще много вытерпѣлъ отъ своего побратима, и тѣмъ не менѣе готовъ былъ отдать за него даже жизнь. Миньо тоже хоть и издѣвался иногда надъ своимъ другомъ, но страшно его любилъ и ласкалъ. За Ягоша Миньо одинъ бросился бы на сотню.
   Дѣвушка, о которой они говорили, была изъ извѣстнаго братства Радовичей въ Бѣлопавличахъ. Не только ея ближайшая родня, но и все братство гордилось ея красотой.
   -- Такая-то дѣвушка, говорили, очень красива, почти какъ Радоевичева Лабуда. Подобное сравненіе не обидѣло бы никакую дѣвушку, еслибъ та его услыхала. Еще не кончилось ей семнадцать лѣтъ, а отъ жениховъ не было уже отбоя. Но напрасно! Всѣмъ имъ отказъ, хоть и были изъ славныхъ и богатыхъ семей. Лабудаполюбила Миньо со всѣмъ жаромъ своей чистой души. Онъ полюбилъ ее также. Дѣвушка призналась матери, мать разсказала отцу, тотъ переговорилъ съ родителями Миньи и условились съиграть осенью свадьбу, но пока объ этомъ не разглашать. Дѣло въ томъ, что Миньо, раздѣлившись съ дядей, былъ въ довольно затруднительномъ имущественномъ положеніи. Но за то онъ былъ одинокъ, красивъ и происходилъ изъ хорошаго рода...
   Но возвратимся къ юношамъ.
   Ягошъ вынулъ кисетъ у Миньи изъ-за пояса, свернулъ двѣ папиросы, и оба закурили.
   -- Экъ какъ ты отчистилъ ружье. По немъ узнала бы тебя Лабуда даже на острожскомъ холмѣ.
   -- Оставь, Ягошъ, не вспоминай ты дѣвушку всякую минуту!
   -- А и ты бы узналъ ее издалека! По чернымъ очамъ да по бѣлой шеѣ. Эка счастливецъ ты, Миньо! Что-за красавица будетъ моя сноха, если Богъ дастъ!
   Миньо смолчалъ. Его не сердили похвалы его возлюбленной особенно, когда не было никого чужихъ.
   -- А ты все знаешь -- и каковы у нея глаза, и какая шея! замѣтилъ Миньо.
   -- Чудакъ ты! Да кто же этого не знаетъ! сказалъ Ягошъ и вздохнулъ.
   Миньо взялъ флейту. Глаза его горѣли. Ягошъ отошелъ посмотрѣть скотину. Вернувшись, онъ кивнулъ головой на ружье и сказалъ:
   -- Заряжено?
   -- Заряжено, вотъ смотри!
   Миньо отворилъ затворъ, вынулъ патронъ, повертѣлъ его въ рукахъ и положилъ обратно. За восемь дней со дня полученія ружья, онъ успѣлъ уже показать Ягошу эту операцію, по крайней мѣрѣ сто разъ. Но этому все еще было мало, и онъ не могъ досыта налюбоваться ружьемъ.
   -- Миньо, брате, дай разокъ выстрѣлить! Пожалуйста!
   -- Ну, что-за ребячество. Еслибъ другой кто попросилъ, я бы удивился, а тебѣ и подавно.
   -- Ну, ты, положимъ, далъ заклятье не стрѣлять безъ нужды, а развѣ ты согрѣшишь, если кто выстрѣлитъ другой?
   -- Нѣтъ, не такъ. Намедни мы стрѣляли всѣ въ цѣль передъ воеводой. Какъ и другіе, я выстрѣлилъ три патрона. А уходя заклялся передъ всею четой и передъ воеводой, что не истрачу ни одного патрона, развѣ въ турка. Вѣрно?
   -- Вѣрно.
   -- А потомъ я прибавилъ: или если кто-нибудь другой, безъ моего согласія, выстрѣлитъ: ну, этому пришлось бы плохо. Такъ я говорилъ?
   -- Такъ, подтвердилъ Ягошъ.
   -- Ну, такъ и не будемъ больше объ этомъ толковать. Я поклялся святымъ Василіемъ, а моего заклятья я никогда еще не ломалъ.... Лучше давай отдохнемъ.
   Оба легли на траву и пролежали, тихо разговаривая, пока солнце не перевалило за полдень.
   Черезъ насколько времени Миньо поднялъ голову, прислушался и сказалъ:
   -- Ты слышишь, тамъ внизу, конскій топотъ?
   -- Слышу, отвѣчалъ Ягошъ.
   -- Поди-ка, посмотри, кто это?
   -- Не пойду я, ступай самъ!
   Нѣсколько времени они торговались, пока обоимъ не наскучило. Тогда оба встали и пошли вмѣстѣ къ рѣкѣ.
   Зета течетъ большими изгибами и по этимъ изгибамъ слѣдуетъ за нею конная дорога отъ Подгорицы черезъ Спужъ Брда и къ Никшичу. По этой дорогѣ ѣхалъ рослый всадникъ на бѣломъ конѣ. Голова его была повязана чалмой, а на плеча накинутъ красный плащъ.
   -- Турокъ! воскликнули оба.
   Путникъ остановилъ коня и началъ осматриваться направо и налѣво.
   -- Чего онъ высматриваетъ? Какого дьявола ему нужно? спросилъ Миньо.
   -- Вотъ, братъ, сама судьба посылаетъ его тебѣ подъ выстрѣлъ!.. Ну-ка, Миньо, валяй! Подари, человѣче, этому турчину свой зарядъ, по крайней мѣрѣ, снимешь заклятье, говорилъ, смѣясь, Ягошъ.
   Засмѣялся и Миньо, хотя принужденно. Онъ надвинулъ шапочку на глаза, поднялъ голову и сказалъ другу:
   -- Кабы не одна вещь у меня... да не запретъ... кто знаетъ? Можетъ быть, этотъ первый выстрѣлъ я ему пожертвовалъ.
   Въ это время всадникъ сошелъ съ лошади, привязалъ ее и началъ кланяться по направленію къ востоку.
   -- Ага! Теперь я понимаю, чего онъ искалъ! Онъ смотрѣлъ, гдѣ ему молиться. Вѣдь сейчасъ икинджія {Икинджія, шесть часовъ по турецкому счету -- время молитвы.}, ты знаешь, Ягошъ?
   -- Ну, пойдемъ, и мы сдѣлаемъ нашу икинджію! сказалъ Ягошъ, и оба пошли подъ тополь. Вынули изъ торбъ хлѣбъ и сыръ, перекрестились и стали обѣдать.
   Подождали съ часъ, всадника нѣтъ.
   -- Ужь не вернулся ли? спросилъ Миньо съ улыбкой.
   -- А можетъ быть, кланялся, кланялся, да и заснулъ!
   -- Пойдемъ къ нему!
   -- Зачѣмъ?
   -- Да такъ, поговорить. Я люблю разговаривать съ никшичами, а это навѣрно никшичъ...
   -- А можетъ быть, нѣтъ! Да Богъ съ нимъ, кто бы онъ тамъ ни былъ, какое намъ дѣло!
   -- Ну, пойдемъ, Ягошъ, пожалуйста!
   -- Иди ты самъ, коли тебѣ такъ захотѣлось!
   Но Миньо такъ присталъ, что Ягошъ долженъ былъ согласиться, и друзья пошли вмѣстѣ.
   Путникъ сидѣлъ на томъ же мѣстѣ, гдѣ творилъ молитву. Привязанный конь ѣлъ овесъ.
   И человѣкъ же это былъ! Сущій Страхиничъ! {Народный герой.}. Длинные сѣрые усы упали на блестящія токи. Подъ чалмой широкій лобъ и большіе живые глаза. Припоминались слова эпоса
   И пріодѣлся сербскій соколъ, Нарядился во парчу и бархатъ.
   Передъ нимъ сидѣлъ самъ банъ Страхинья, живой.
   -- Помогай Богъ! сказали юноши.
   -- Здоровы будьте! отозвался путникъ.
   -- Ты изъ Пикшича? началъ Минко.
   -- Изъ Никшича, а вы откуда?
   -- Мы здѣшніе. Пасемъ овецъ, отвѣтилъ Ягошъ.
   -- А, шобаичи! Ну, садитесь.
   Сѣли.
   Турокъ вынулъ изъ-подъ ноженъ ятагана висѣвшую тамъ обширную табачницу и предложилъ юношамъ. Шешану {Длинное восточное ружье.} положилъ за себя, а чубукъ прислонилъ къ плечу. Когда всѣ закурили, началъ опять Миньо.
   -- А ты не думаешь опоздать? Вѣдь до Никшича далеко!
   -- Видишь, другъ мой, по правдѣ тебѣ скажу: уморился я очень. Вѣдь я изъ Подгорицы выѣхалъ до зари.
   -- А человѣкъ же твой гдѣ?
   -- И не спрашивай! Разболѣлся мой сеизъ {Конюхъ.} дорогой, пришлось оставить его въ Спужѣ у военнаго доктора. Изъ-за него я и опоздалъ. Да и конь мой очень усталъ. Хоть бы и больше торопился я, а покормить все-таки нужно.
   Посмотрѣли друзья на коня. Конь по хозяину. Подъ широкимъ сѣдломъ, роскошный вязаный вальтрапъ. На уздечкѣ красныя шелковыя кисти, ремни всѣ вышиты золотомъ.
   -- Хорошъ у тебя конь, сказалъ Ягошъ. Только такого юнака ему и носить.
   -- Спасибо, дитя мое, на добромъ словѣ! тихо сказалъ бегъ, опустивъ глаза и продолжая курить.
   Юноши переглянулись. Ягошъ взглянулъ на Миньо, боясь, чтобъ тотъ чего-нибудь не сказалъ. Миньо сдвинулъ брови и щипалъ усъ; эта похвала турку словно его обожгла. Ягошъ умѣлъ читать въ душѣ у своего друга и потому, испуганный, поспѣшилъ перемѣнить разговоръ, начавъ рѣчь о погодѣ, объ урожаяхъ, о скотѣ. Бегъ говорилъ медленно, какъ-бы размѣряя слова, и все поглядывалъ на Миньо.
   -- А что, скажите вы мнѣ, найду я дома Шунью Радошевича? спросилъ бегъ, вытряхая трубку.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Ягошъ. Ушелъ вчера на Орью Луку.
   -- А зачѣмъ тебѣ Шуньо, спросилъ Миньо.
   -- Да дѣла особеннаго нѣтъ, а такъ заѣхать къ нему хотѣлось.
   -- А вы давно знакомы?
   -- Да ужь лѣтъ десять, а пятый годъ, какъ мы побратались.
   -- Вотъ какъ! удивленно воскликнули оба юноши вмѣстѣ.
   Бегъ отвѣчалъ:
   -- Вы еще дѣти, а потому вамъ и кажется удивительнымъ, какъ это я, турокъ, побратался съ черногорцемъ.
   -- Да нѣтъ... оно, положимъ... въ старое время, бывало это, что наши люди съ вашими братались. Шуньо нашъ молодецъ, какъ настоящій брджанинъ и весь родъ его юначескій, съ тѣхъ поръ какъ закопались тутъ на Брдѣ. Да и ты, беже, прости, не знаю твоего имени...
   -- Вечиръ.
   -- Да и ты, Бечиръ-беже, по всему видно, что юнакъ и предки твои...
   -- Я, брате, по старинѣ Кучъ.
   -- Такъ твои предки Кучи? Оно и видно по тебѣ, какая твоя порода...
   Ягошъ совершенно искренно любовался богатырской фигурой бега.
   -- Ну, что ты, человѣче, его расхваливаешь? Точно денегъ у него въ долгъ хочешь занять! сказалъ вдругъ Миньо сердито.
   Ягошъ покраснѣлъ до ушей, и ему уже это показалось черезъ чуръ.
   -- Не за тѣмъ я его хвалю, пойми ты, а потому, что вообще люблю я такихъ людей. Слышишь, Миньо?
   Бечиръ, боясь ссоры, сталъ ихъ успокаивать.
   -- Перестаньте, момцы!.. Развѣ не видишь, что Миньо шутитъ? И. ему навѣрно такіе люди, какъ я, не противны, потому что онъ и самъ настоящій молодецъ-черногорецъ!
   Бегъ попалъ въ цѣль. Миньо тотчасъ же присмирѣлъ и пошелъ наверхъ взглянуть на овецъ.
   Посмотрѣлъ Бечиръ на солнце и началъ подниматься. Но Ягошъ подскочилъ къ бѣлому коню и заглянулъ въ торбу.
   -- Нѣтъ еще, не доѣлъ. Подожди, беже!
   Когда Миньо вернулся, Ягошъ кивнулъ на ружье и спросилъ:
   -- А видѣлъ ты, беже, наше новое оружіе?
   -- Видѣлъ у нашихъ аскеровъ.
   -- Правда, чудесныя ружья?
   -- Отличныя.
   -- А говорятъ, теперь, новыя есть, сразу по шести зарядовъ выпускаютъ. Раздавали ихъ въ Катунской нахіи, а намъ еще не прислали.
   -- Видѣлъ и я эти -- у жандармовъ.
   -- Слава Богу, беже, чего только люди не выдумаютъ!
   -- Много еще выдумаютъ! Только еще не придумаютъ двухъ вещей: лѣкарства отъ смерти не найдутъ, да волю Аллаха не узнаютъ, отвѣчалъ бегъ и зѣвнулъ.
   -- Посмотри, говорилъ Ягошъ, взявъ ружье и то отворяя, то закрывая затворъ: что-за прелесть!
   Бегъ смотрѣлъ на ружье довольно равнодушно, какъ будто привыкъ къ нему съ дѣтства. Миньи было даже обидно, что онъ не удивляется и не восхищается.
   -- Я еще не слыхалъ ея выстрѣла, а говорятъ, далеко бьетъ.
   -- На два старыхъ выстрѣла, подхватилъ Ягошъ, а бьетъ, какъ громъ.
   -- Ну-ка, выстрѣли разокъ, я послушаю. Попади-ка вонъ въ доску въ томъ оврагѣ, видишь? сказалъ бегъ Миньи.
   -- Не могу, зарокъ далъ...
   -- Онъ зарекся, что не будетъ стрѣлять... до сбора, понимаешь, беже? Когда всѣ соберутся на стрѣльбу передъ воеводой! быстро пояснилъ Ягошъ изъ опасенія, чтобы Миньо не сказалъ чего-нибудь неподходящаго.
   -- Пекъ эй (хорошо), сказалъ бегъ.-- Ну, однако, пора и отправляться!
   И онъ направился къ коню.
   Ягошъ вскочилъ, снялъ торбу съ шеи коня, свернулъ ее и забросилъ за сѣдло.
   -- Хорошо теперь вамъ, туркамъ! Ходите по Черной Горѣ свободно, какъ у себя дома, сказалъ Миньо.
   -- Да, ничего себѣ!.. Но вѣдь и вы ходите по царевой землѣ, какъ по своей Черной Горѣ, спокойно отвѣчалъ бегъ.
   Ягошъ кивалъ Миньи, чтобы прекратилъ этотъ разговоръ, но тотъ сердито взглянулъ на него; Бечиръ внимательно наблюдалъ за Миньей, точно хотѣлъ передъ отъѣздомъ изучить этого страннаго юношу.
   -- Особенно хорошо вамъ, никшичамъ! Вѣдь по правдѣ говоря, до этого года никшичу никуда нельзя было выйти изъ города, развѣ силой; если дойдетъ до Дробняка, да опустится къ Калоевичамъ, то и слава Богу.
   -- Да, да.
   -- А сколько положило здѣсь свои головы?
   -- Да, не хорошо было, знаю я это, дитя мое. Только зачѣмъ ты мнѣ объ этомъ припоминаешь? Скажи, къ чему ты объ этомъ началъ? Ужь не тебя ли за это должны мы благодарить? сказалъ бегъ смѣясь.
   -- Да и меня... немножко! подтвердилъ Миньо.
   -- Ну, ужь это ты шутишь, другъ! Тебя ни вотъ столько* (бегъ отмѣтилъ на ногтѣ). А благодарить надо господаря Черногорскаго. За его здоровье, мы, турки, свободно ходимъ по его землѣ.
   Миньо закусилъ губу. Раздавилъ его бегъ этими словами, словно камнемъ. Ягошъ скинулъ шапочку.
   Вотъ, беже, спасибо тебѣ за хорошее слово. Вѣрно ты сказалъ, и никто тебѣ не скажетъ напротивъ. Во здравіе господаря и на господаревой землѣ свободны вы. А вѣдь кромѣ того, вы намъ братья, мы съ вами одной крови, хоть и разная у насъ вѣра... И мы свободно ходимъ по Турціи. Благодать, брате, съ обѣихъ сторонъ...
   Такъ юноша вернулъ любовь за любовь.
   Миньо опустилъ голову.
   Теперь захотѣлъ и бегъ его немного поучить:
   -- Знаешь, дитя мое, турка никогда не надо задѣвать словами, развѣ если ты собрался его убить. А испугать его словами -- не испугаешь! Настоящаго турка ничѣмъ не испугаешь, потому что онъ не боится смерти.
   Миньо посмотрѣлъ бегу въ очи, потому что не такія рѣчи успокаиваютъ подобную кровь.
   -- Ну, ну, говори дальше! сказалъ онъ, усмѣхаясь.
   -- Это одно, продолжалъ бегъ, а теперь слушай другое. Мы, турки, когда грозитъ смертная опасность, или когда ждемъ откуда-нибудь мести, умирать не боимся и подавно. Вѣдь я думаю, ты слыхалъ, что у насъ не въ обычаѣ оставлять чужую смерть неотмщенною.
   Вспыхнулъ Миньо, какъ живой огонь.
   -- Что ты, беже, коришь меня турецкимъ юначествомъ?Ну, а мы, черногорцы, развѣ не мстимъ? Мы не умѣемъ смѣло смотрѣть смерти въ очи?
   -- Ну что же? Это хорошо, если оба одинаковы... Пусть такъ и впередъ будетъ! заключилъ бегъ, подвязывая свою табачницу.
   Ягошъ, все время желавшій замять этотъ разговоръ, сказалъ весело:
   -- Счастливой дороги, беже! Не сердись, мы шутили. Ахъ, да! Ты уѣзжаешь, а не сказалъ намъ, изъ какого ты братства?
   -- Погоди, беже, не говори! крикнулъ Миньо.-- Я отгадаю.
   Бечиръ и Ягошъ переглянулись.
   -- Я всѣ ваши никшичскія братства на память знаю. Какъ только я тебя увидалъ, беже, я все время старался отгадать, изъ какого ты братства
   -- Ну, хорошо! Пусть хоть этимъ я тебя удовольствую и затѣмъ разойдемся, какъ люди. Но прежде скажи мнѣ: ты изъ какого братства?
   -- Мы оба Кадовичи изъ Шобайча.
   -- А! сказалъ бегъ, и брови его наморщились.
   -- Ну, такъ давай угадаю. Ты Бечиръ, это ужь я знаю.Ужь не Бечиръ ли ты бегъ Мушовичъ?
   -- Нѣтъ!
   -- Пиводичъ?
   -- Нѣтъ!
   -- Аджайличъ?
   -- Нѣтъ!
   Ягошъ громко засмѣялся.
   -- Ну, братъ ты угадчикъ!
   -- Можетъ быть ты Бечиръ-бегъ-Льутца?
   -- Нѣтъ, не попалъ!
   -- Оджичъ? Каджимусичъ? Шохинагичъ? Нурковичъ?
   -- Э! да ты и вправду знаешь всѣ наши братства! Почему ты ихъ знаешь?
   -- Потомъ скажу; а теперь пойдемъ дальше: Париповичъ? Гашевичъ? Ферузовичъ? Хаджиманичъ?
   Бечиръ отрицательно качалъ головой.
   -- Ну такъ, значитъ, ты кто же? Бечиръ-бегъ-Письякъ?
   -- Онъ самый!
   Миньо опустилъ голову, закрылъ лицо рукой и закашлялся.
   -- Наконецъ-то угадалъ! сказалъ Ягошъ, блѣдный, какъ смерть; ну, пойдемъ теперь!
   Письякъ сдѣлалъ движеніе, чтобы встать.
   -- Турецкая твоя вѣра! Еще одно слово: отвѣть ты мнѣ, что я у тебя спрошу, сказалъ Миньо, усиленно продолжая кашлять, чтобы скрыть глубокое волненіе.
   Бегъ сверкнулъ глазами. Магометанинъ терпѣть не можетъ, когда его заклянутъ его вѣрой. Но разъ уже это сдѣлано, онъ скажетъ по правдѣ все:
   -- Турецкая твоя вѣра, беже! Былъ ли ты со Смаилъ-Агою-Ченгичемъ, когда тотъ ударилъ на Тушинъ, при владыкѣ?
   -- Клянусь моей правой вѣрой, былъ!
   -- А не зарубилъ ли ты тамъ славнаго юнака Саву Кадовича?
   -- Зарубилъ...
   Бегъ не кончилъ, а уже выстрѣлъ раздался какъ громъ по горамъ, и турокъ упалъ навзничь.
   -- Аяо!!.. что ты надѣлалъ, Миньо! Ради Бога святаго! закричалъ Ягошъ, отпрянувъ. Миньо, а-ахъ, Миньо!!.
   Бѣлый конь оборвалъ поводъ и поскакалъ, какъ бѣшеный. Перепуганныя овцы разбѣжались. У Ягоша дыбомъ поднялись волоса, и онъ закружился на мѣстѣ, жалобно причитая.
   Миньо бросился черезъ Зету -- какъ былъ съ дымящимся стволомъ...
   Какъ разъ въ это время нѣсколько черногорцевъ были на рѣкѣ. Они слышали выстрѣлъ, видѣли бѣгущаго человѣка и бросились на верхъ съ крикомъ: "Боже мой, кто это погибе!^
   Ягошъ увидалъ ихъ и вернулся къ бегу. Онъ былъ еще живъ, взвелъ курокъ пистолета и держитъ.
   -- Убей меня, Богомъ тебя прошу, закричалъ со слезами бѣдняга Ягошъ, становясь какъ разъ противъ дула.
   Раненый посмотрѣлъ на него и опустилъ пистолетъ.
   Подбѣжали люди.
   -- Что тутъ было? Что случилось? Кто убилъ человѣка? спрашиваютъ они.
   -- Чисметъ! (судьба) прошепталъ чуть слышно Бечиръ и закрылъ глаза.
   Разсказалъ Ягошъ все въ короткихъ словахъ. Это были три Папковича изъ Брда. Сказалъ Ягошъ также, какъ хотѣлъ покойникъ заѣхать къ своему побратиму.
   Папковичи вырубили на скорую руку носилки и понесли тѣло въ домъ Радошевича. Встрѣтившемуся по пути ребенку отдали вести бегова коня. Ягошъ, дрожа какъ въ лихорадкѣ, пошелъ въ свое братство разсказать черную вѣсть и тотчасъ легъ въ постель. Шобаичи просто окаменѣли отъ горя, что Миньо нарушилъ слово господаря.
   На другой день пришли человѣкъ тридцать никшичей и понесли Бечира въ городъ. Ни одинъ не сказалъ укоризненнаго слова...
   Слухъ объ ужасномъ дѣлѣ быстро разнесся по всей Брдѣ. "Погибъ человѣкъ "на правдѣ Божьей" и на княжевой землѣ. Стыдъ намъ! Стыдъ нашей окраинѣ, что у насъ у первыхъ измѣнили только-что утвержденной вѣрѣ. Этого скота мало разстрѣлять! Въ толпу его, камнями побить, вотъ ему расправа!"
   Такъ судилъ народъ.
   На третій день послѣ того собралось передъ "судницей" (зданіе суда) на Орьей Лукѣ до пятидесяти человѣкъ. Всѣ усѣлись на фундаментъ изъ известняка, прислонившись плечами къ стѣнѣ. Никто не говорилъ ни слова, развѣ подойдетъ кто да поздоровается. Всѣ отвѣтятъ и замолчатъ снова. Такъ продолжалось до тѣхъ поръ, пока солнце не поднялось на полдень и не подошелъ высокій человѣкъ среднихъ лѣтъ, одѣтый очень бѣдно.
   Словно пораженные, присутствующіе даже не отвѣтили ему на его привѣтствіе. Нѣкоторые встали, чтобы очистить ему мѣсто, но онъ быстро сѣлъ съ краю.
   -- Что вы меня сажаете на почетное мѣсто? Что я сегодня другой что ли, чѣмъ вчера? сказалъ онъ и засмѣялся.
   Отъ этого смѣха многіе поблѣднѣли.
   -- Брате Никола, зачѣмъ ты пришелъ сегодня? спросилъ одинъ постарше.
   -- Сегодня та же воля Божія, что и вчера, отвѣчалъ Никола, набивая трубку. Одинъ изъ молодежи принесъ ему кусочекъ трута и сталъ раздувать.-- А почему бы мнѣ и не быть здѣсь? спросилъ Никола, закуривъ.-- Я думаю, не станете же вы меня гнать со сбора.
   -- Да не то совсѣмъ, брате Никола! началъ опять пожилой черногорецъ. Не дай Боже! А лучше, кабы ты самъ ушелъ. Не всякое сердце, хоть и мужское, можетъ это вынести.
   Другіе тоже начали уговаривать его уйти, но онъ такъ и не захотѣлъ.
   -- Останусь, говоритъ, посмотрѣть, по отцу ли мой сынъ удался?
   Черезъ нѣсколько времени отворились двери "судницы" и изъ нихъ вышли: воевода Бошковичъ съ четырьмя судьями. Люди поднялись за судьями, вынесли деревянную скамью и столъ.
   -- Садитесь! говоритъ воевода людямъ.
   Послѣ небольшаго молчанія началъ онъ:
   -- Брачо! Судъ будетъ здѣсь передъ всѣмъ сборомъ, какъ у насъ въ обычаѣ по такимъ дѣламъ... Приведете его!
   Два перьяника вывели связаннаго Миньо. За нимъ показался Ягошъ.
   -- Помози Боже! воскликнулъ Миньо.
   Ему отвѣтилъ только одинъ голосъ, который онъ сразу узналъ и слегка поблѣднѣлъ.
   -- Это я, сынъ мой! сказалъ Никола, Миньпнъ отецъ.
   -- Дай Богъ тебѣ счастья и благослови тебѣ сегодняшній день!
   Сынъ поглядѣлъ на него съ минуту, улыбнулся и повернулся къ судьямъ.
   -- Миньо Николинъ Кадовичъ! началъ Бошковичъ. Убилъ ли ты Бечира Письяка на пути подъ Шобаичемъ?
   -- Воевода! отвѣчалъ подсудимый.-- Пока я связанъ, я тебѣ не скажу ни слова. Я добровольно отдался суду, хоть и зналъ хорошо, что меня ожидаетъ. Могъ я легко убѣжать въ Албанію, или Цесаровину (Австрію), но не дай Богъ! Кадовичи отъ смерти еще не бѣгали.
   -- Такъ, такъ! Спасибо тебѣ, сынъ мой! перебилъ его отецъ.
   -- А поэтому прошу тебя: прикажи меня развязать.
   Бошковичъ далъ знакъ перьяникамъ, и тѣ сейчасъ же освободили юношу.
   -- Ну, отвѣчай теперь: убилъ ли ты Письяка?
   -- Убилъ!
   -- За что?
   -- Чтобы отомстить за дядю Саву, котораго онъ посѣкъ подъ Тушиномъ.
   -- Когда Бечиръ посѣкъ твоего дядю, была война, а теперь миръ и вѣра между нами. Зналъ ли ты это?
   -- Зналъ!
   -- А зналъ ли ты господареву рѣчь: Кто убьетъ турка въ Черной Горѣ, отвѣтитъ своей головой, все равно какъ-бы убилъ черногорца?
   -- Кабы не эта рѣчь, такъ не былъ бы я здѣсь, воевода. Далеко бы я былъ теперь. Только затѣмъ и отдался я суду, чтобы не опорочить господарева слова... Зналъ я это все, да другое меня одолѣло...
   -- Что это другое? спросили судьи.
   -- Старинное слово: святая месть! Я изъ.старой Брды и хоть не выросла еще у меня борода, а въ крови у меня то самое, что осталось у всѣхъ нашихъ съ самаго Коссова... Радовался я, что представился случай отомстить за дядю, и не подумалъ я въ тотъ часъ, что нарушаю господареву рѣчь; вотъ что меня мучаетъ сейчасъ, а не лютая казнь. И вѣрьте Богу, господа судьи: помилуй меня сейчасъ господарь, не обрадуюсь я этому! Все равно никогда не взглянетъ онъ на меня добрымъ окомъ... да и слѣдуетъ такъ! Вотъ вамъ все, господа судьи, а теперь судите меня по правдѣ и не тратьте времени!..
   Воевода нагнулся и шепнулъ секретарю, который сталъ быстро писать.
   -- Жаль мнѣ тебя, Миньо, началъ воевода тронутый. Жаль мнѣ твоего одинокаго отца. И вся наша нахія потеряетъ настоящаго сокола.
   -- Спасибо тебѣ, воевода!.. вотъ ему сынъ!
   Миньо показалъ рукой на Ягоша, стоявшаго прислонившись къ стѣнѣ и блѣднаго, какъ полотно.
   -- Онъ его прокормитъ подъ старость. А меня не жалѣй; такихъ соколовъ полнымъ полны наши горы.
   Писарь передалъ предсѣдателю бумагу.
   Тотъ поднялся съ мѣста. За нимъ встали остальные и обнаружили головы.

У име княжево.

   "Миньо Кадовичъ Шобаичъ 20 апрѣля 1873 года безъ всякаго законнаго повода убилъ Бечира Письяка изъ Никшича на пути близъ Зеты. А такъ какъ турки по господаревому указу сравнены съ черногорцами, то судить Миньо, какъ-бы убилъ онъ черногорца "на правдѣ Божьей". Поэтому постановлено: завтра 24 апрѣля разстрѣлять Миньо на Сливльскомъ полѣ съ этой стороны рѣки Грачаницы, дабы никшичи могли съ ихъ границы смотрѣть на его погибель и увѣриться, что господарево слово твердо".
   На Орьей Лукѣ 23 апрѣля 1873. Главари Брдской нахіи.
   Всѣ тронулись, чтобы поскорѣй разойтись, такъ какъ слишкомъ было тяжело смотрѣть на осужденнаго.
   -- Воевода! прошу у тебя послѣдней милости! крикнулъ Миньо.
   -- Что скажешь, дитя мое?
   -- Пусть не вяжутъ меня завтра, а умру я такъ, какъ стою -- свободный.
   Бошковичъ пошептался съ товарищами и отвѣчалъ:
   -- Хорошо, будетъ по-твоему!
   И пошелъ быстрыми шагами.
   Никола подошелъ къ сыну, обнялъ его и началъ цѣловать:
   -- Оставь меня, тато!.. Нетрогай, пусти... И сохрани Богъ, не приходи больше!
   Съ Миньо остались лишь Ягошъ и перьяники. Къ ночи собралось нѣсколько молодежи изъ Шобаичей и принесли ракіи. Было поздно. Осужденный лежалъ съ перьяниками въ ихъ казармѣ. Вдругъ его кто-то слегка тронулъ. Онъ поднялся и сѣлъ.
   -- Бѣги, Миньо, кукала me майка!
   -- Кто вы? спросилъ онъ.
   -- Это мы, Шобаичи! Вотъ насъ здѣсь трое, да еще остались на дворѣ. Бѣги, перьяники спятъ, какъ зарѣзанные!..
   -- Ягошъ! Неужели это ты? Ты мнѣ совѣтуешь бѣжать? Тьфу! Миньо чтобъ побѣжалъ отъ суда, отъ княжева праведнаго суда? Срамъ какой!
   Послышался стонъ, двери скрипнули, и все стихло.
   На другое утро, бѣлой зарей чета Брджанъ выступала по высокимъ горамъ. У восьмерыхъ были ружья, всѣ остальные, кромѣ одного, имѣли за поясами пистолеты. Безоружный распѣвалъ пріятнымъ теноромъ, и звонкій его голосъ далеко разливался по горамъ, будя звѣрей и птицъ. Когда показалось Сливье, Миньо запѣлъ:
   
   "Будь счастлива, Лабудица бѣлая,
   Вспоминай своего сокола Миньо!"
   
   Когда подошли къ Грачаницѣ, всѣ Шобаичи были уже здѣсь. Дома не осталось, какъ говорится, ни однаго мужскаго уха.
   Миньо остановился передъ своими односельцами и сказалъ:
   -- Брачо! осталась у меня дѣвушка "подъ перстнемъ". Вотъ ей мой аманетъ (завѣщаніе) -- пусть выходитъ замужъ за моего брата Ягоша!
   Ягошъ громко зарыдалъ.
   -- Перестань, брате! Неужели ты хочешь, чтобъ я ослабѣлъ, какъ женщина?.. Иди-ка лучше ко мнѣ -- закроешь мнѣ глаза.
   Съ той стороны Грачаницы собралось до пятидесяти всадниковъ никшичей. Ни одинъ не сошелъ на землю, но всѣ осадили коней и стоятъ, какъ статуи.
   Ихъ позвала власть присутствовать здѣсь.
   Вся толпа Шобаичей тронулась за осужденнымъ.
   -- Боюсь, брачо, не вышло бы бѣды, сказалъ Миньо перьяникамъ. Исполняйте вашу обязанность скорѣе!
   -- Иди, стань на средину! сказалъ капитанъ.
   Миньо отошелъ на нѣсколько шаговъ, обнажилъ грудь и снялъ шапочку.
   -- Прощай, Миньо, прости, братъ нашъ милый! крикнула, въ одинъ голосъ сотня Шобаичей.
   -- Прощайте! Богъ васъ прости, простите меня, брачо! Ягошъ, брате, береги отца и мать и исполни аманетъ!
   -- Ни-шанъ! {Цѣлься.} скомандовалъ капитанъ.
   -- Прощай, моя Черная Гора! Про....
   -- Пли! раздалась команда.
   Протрещалъ залпъ. Дрогнулъ воздухъ отъ ружей, дрогнула черная земля подъ Миньей.
   Никшичи повернули коней и понеслись полемъ во весь карьеръ, а шобаичи понесли Миньо на свое кладбище.

"Русскій Вѣстникъ", No 12, 1891

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru