Менделеев Дмитрий Иванович
О. Э. Озаровская. Воспоминания о Д. И. Менделееве

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Менделеев Д. И. Познание России. Заветные мысли
   М., "Эксмо", 2008.
  
  

О. Э. ОЗАРОВСКАЯ

   "По летам я гостила в сельце Боблове (Клинского уезда), где у Менделеева была усадьба, но Дмитрия Ивановича заставала там и видала лишь в течение нескольких дней. Кабинет его -- самая большая и вместе самая обитаемая комната.
   Там стояла узкая железная кровать, письменный стол, большое кресло, несколько стульев, полки с книгами, да куча яблок на полу. И всякий несколько раз на дню забежит то яблочко взять, то книжку, и Дмитрий Иванович очень это любил. В Боблове он отдыхал, и никто ему помешать не мог. Он не писал, а только читал, и чтение было легкое. По вечерам ему вслух читала жена. Он гулял, т. е. выходил посидеть в "колонию" (уголок сада, обрабатываемый младшими детьми), но долго отдыхать не мог и больше трех недель подряд в Боблове не выдерживал...
   Кабинет в городе был иной, и войти в него свободно, кроме жены и детей, можно было немногим избранным. За служащими в Палате он обыкновенно посылал сам, но при надобности они, разумеется, были к нему вхожи.
   Входит посетитель; Д. И. предлагает сесть в кресло и сейчас же кричит: "Стойте! На книгу не сядьте!"
   Посетитель вскакивает, берет с кресла фолиант и не знает, куда его девать -- стол завален книгами и бумагами: "Ах, уж сели, так сидите! Садились бы на книгу..."
   Посетитель кладет книгу на кресло и намеревается на нее сесть. "А, да держали в руках, так уже клали бы на стол, что ли! Да уж сидите! Время-то идет!"
   Как только Дмитрий Иванович заметит, что произвел угнетающее впечатление, кончено: взволнуется, наговорит грубостей и едва не прогонит, а сам будет тяжело страдать.
   Все это происходило от застенчивости, необычайного волнения перед новым человеком, и, когда он кричал, он кричал в сердцах на себя самого.
   Первая встреча решала судьбу отношений. Если посетитель не испугается, а ответит спокойствием, он угомонится и польется у них интересная беседа.
   Немногие понимали этот нрав, а если понимали, то не владели собой, не умели скрыть своего переполоха, и тогда их отношения навсегда оказывались тяжкими: одного путали, другого раздражали...
   ...Кончила я курсы, мечтала получить школу на Шлиссельбургском тракте: мне уже были дороги налаженные там чтения и занятия с рабочими Обуховского завода. Это дело не вышло.
   В моих надеждах и огорчениях принимали участие Анна Ивановна и Иван Михайлович Чельцов (ученик Менделеева). Последний уже спрашивал, каковы мои сведения в области химии. Я угадывала, что он хочет устроить меня в своей лаборатории, но угадала и его колебания. Ведь тогда существовал "женский вопрос" во всей силе. Женщины на научной работе насчитывались единицами. Чельцов боялся трений не столько со стороны начальства, сколько со стороны самих служащих. За советом он поехал к своему учителю и другу. Менделеев ответил:
   -- Отлично! Возьмите барышню! У меня в университете была одна еврейка. Ух, какая работница была! Непременно возьмите!.. Только я знаю, о ком вы говорите... Я сам ее беру!
   Иван Михайлович отступил. Хотя, как он мне потом говорил, я проигрывала материально, но он понимал, какое для меня было счастье иметь руководителем Менделеева.
   Об этом соревновании в области "женского вопроса" я узнала года два спустя, а тогда дело представлялось так.
   Пришла к нам в Новый год (1898) Анна Ивановна и сказала, что у ее мужа есть временная работа вычислительного характера и чтобы я завтра же шла к Дмитрию Ивановичу,
   ...Я знала, что порог кабинета, кроме жены и дочерей, переступали только две женщины: М. И. Ярошенко (вдова художника; Дмитрий Иванович любил живопись, понимал ее, и его ближайшими друзьями в свое время были художники Ярошенко, Куинджи и Репин) и М. А. Семечкина. Обеих он уважал за выдающийся ум и любил с ними беседовать.
   Велик был мой трепет перед порогом кабинета, но чутье подсказало, как вести себя, и самообладание выручило. Менделеев с первых же слов подчеркнул, что работа временная, и я могу исполнять ее по желанию: или дома, или в Главной палате мер и весов. Я предпочла второе. Затем он начал объяснять, в чем она будет заключаться: "Будете декременты вычислять. Возьмете бумагу ква-драченую, сошьете... э-э-э... тетрадь примерно в писчий лист, станете писать элонгации... э-э-э... А! Черт побирай! Если я все объяснять должен, так мне самому легче вычислить".
   Это Дмитрий Иванович прокричал во весь голос. Но я успела уже рассмотреть его глаза. Они всегда казались щелками, но если он их хорошо раскроет, они большие, синие, чистые.
   В это мгновение вместо испуга я почувствовала прилив нежности. "Совсем как мой папа",-- пронеслось в голове, и я ответила спокойно: "Ничего, Дмитрий Иванович, я посмотрю и все пойму".
   Менделеев, молча пристально посмотрел на меня: "Я вас к Василию Дмитриевичу направлю: он для вас будет значить примерно то же, что я для него. А сам я разговаривать с вами не буду: я ведь корявый. Заплачете, пожалуй, краснеть будете. Я не могу! Через него все! Все через него-с! Когда думаете-с начать?"
   "Завтра".
   "Не надо-с! Тяжелый день. Во вторник приходите".
   Аудиенция кончилась, и я встала, чтобы уйти, но меня остановил грозный окрик: "Карандашей не уносить! Куда карандаш забрали?"
   Я сообразила, что Дмитрий Иванович заподозрил меня в рассеянности, и, улыбаясь, быстро показала ему пустые руки, даже пальцы растопырила.
   Менделеев засмеялся: "Х-х-х! Бывает ведь! Я сам уношу".
   Может быть, это незначительное обстоятельство послужило к тому, что между ним и мной никаких посредников не оказалось, и решило навсегда характер наших отношений, всегда мягких и доверчивых.
   Через пять дней Дмитрий Иванович звонил проф. Чельцову: "Возьмите к себе барышню в лабораторию. Я так смотрю, что это полезно для смягчения нравов. Обо всем ведь приходится думать. И сейчас заметно уже у нас: пятый день не ругаемся. Чище как-то стали!"
   ...Итак, я сижу и вычисляю с пылающими щеками и бьющимся сердцем. Место мне указано самим Менделеевым рядом с его кабинетом. Вычисления несложные пока, но материал огромен, и результат должен совпасть с менделеевским. От качества моей работы зависит ее превращение из "временной" в постоянную.
   Я отлично понимаю, что название "временной" придумано на случай, если я окажусь негодным работником. Я здесь первая женщина. Если попытка окажется неудачной, я посрамлю не одну себя. И потому щеки пылают. Для требуемой точности мне необходимы восьмизначные логарифмы, единственный экземпляр их лежит в кабинете Менделеева на его письменном столе, а сам Дмитрий Иванович погружен в работу.
   Менделеев -- великий ученый, а я начинающая сошка. Он управляющий Палатой, а я вольнонаемный калькулятор на временной работе. Как быть? Сам Дмитрий Иванович, ссылаясь на "корявость" своего характера, приглашая меня, упоминал, что будет говорить со мной через третье лицо. Идти искать его? Докладываться? Это, в сущности, мешать работе. Э! надо попросту: только бы не помешать. И я вошла тихонько в кабинет, взяла логарифмы из-под носа пишущего и бесшумно удалилась. Он поднял голову, взглянул, как на неизбежное появление привычной вещи, и вновь углубился.
   Вернулась я на место с чувством "охотника" на войне, сделавшего удачную вылазку. Среди дня Дмитрий Иванович вошел ко мне в сопровождении одного из сослуживцев с предложением ознакомиться со счетными машинами и выбрать для себя одну из них: "Вот, Василий Дмитриевич говорит, что на машинке Однера скорей обучитесь, но она стучит, может быть, на нервы действует, а французская машинка, та мягче, но зато на ней трудней обучаться. Ну, уж там сами смекайте".
   Видимо, Менделееву очень понравилось внимание к моим нервам, а чтобы понять это, надо знать его отношения к дамам. Насколько я могла уже тогда заметить, они у него разделялись на три категории. К первой относились те, которые, бывая у его жены Анны Ивановны, вставали со словами: "Ну, а теперь я зайду к Дмитрию Ивановичу". И заходили без доклада в кабинет и беседовали. Таких было только две на свете.
   Ко второй категории относились дамы, которые во мнении Дмитрия Ивановича по своему положению заслуживали его внимания. Это были большей частью жены его друзей. Узнав об их присутствии, Менделеев на несколько минут выходил в гостиную их "занять".
   К третьей категории относились все остальные дамы, которых Менделеев считал существами эфирными, с нежными нервами, существами, которые на все могут обидеться и расплакаться от всякого вздора. Он первое время относил и меня к этой категории, но все же присутствие такого существа в Палате считал полезным ради смягчения нравов. Особенно нравилось ему вдруг появившееся "тонкое обращение". Однажды во время беседы моей с ним третий собеседник встал и предложил мне свой стул. Менделеева это умилило: "О-о! Сейчас видно, что молодой! Вот и догадался. Мне бы, старику, никогда не догадаться, а молодой сейчас заметил. Отлично! Отлично!" Так я начала работать. Официально служба начиналась в 11 часов. Приходя к 10, я уже находила Менделеева в кабинете, брала у него работу и уходила в 6 часов, а он оставался еще в кабинете. Он писал тогда замечательный труд "Опытное исследование колебания весов". Великий химик поправлял Галилея, который, как известно, считал колебания тяжелого маятника изохронными, т. е. считал, что большие и малые размахи совершаются в одинаковые промежутки времени. Время он измерял биением своего пульса. Менделеев, стоявший теперь во главе всяких измерительных вопросов, обратил внимание на то, что последующие и современные физики, обладая уже точными измерительными приборами, брали на веру галилеевское утверждение, сам утвердил сейчас же убывание времени с убыванием размахов, и стал искать законы этого убывания.
   Огромное число наблюдений подвергалось математической обработке, которой я призвана была помогать. Часто во время занятий дверь кабинета распахивалась, Дмитрий Иванович, приятно взволнованный, садился рядом в кресло, закуривал и делился только что сделанными выводами. Можно представить себе счастье и гордость девочки, выросшей в атмосфере поклонения менделеевскому имени и удостоившейся теперь великолепного счастья первой узнать о стадии развития научной мысли гения. Это польстило бы и зрелому человеку.
   На пятый день моей работы Дмитрий Иванович позвал меня к себе: "Надо сглаживать ряды наблюдений. Изволили заметить, давал вам формулы сглаживания Скиапарелли. Это недостаточно. Надобен метод Чебышева. Мало кто им владеет. Кроме меня, может быть, пять человек в России. Так вот, если бы вы им овладели, были бы ценным человеком. Вот-с возьмите, тут в моей книжке найдете об этом способе, а вот мои расчеты. Может быть, поможет. Исчислите формулу для 25 наблюдений. Одолеете? А?"
   Одолею. Надо одолеть. Опять пылают щеки, и бьется сердце, словно на страшном экзамене, но у себя в комнате, в ночной тиши. Утренний свет застал меня за исчисленной уже чебышевской формулой для двадцати пяти наблюдений. С какой гордостью я протянула Менделееву свои расчеты. Он был доволен.
   В тот же день я узнала от делопроизводителя, что зачислена в лаборанты Главной палаты мер и весов, а на мой вопрос, какие надо представить документы, коротенький и толстенький Андрей Иванович горестно махнул рукой: "Говорил ему, а он "нагрубил". У меня, говорит, не полицейский участок, чтобы документы разбирать. Мне работники нужны, а не их документы. Так что не беспокойтесь. Представление так напишем".
   "Нагрубил" на языке Андрея Ивановича означало, что Дмитрий Иванович раскричался. Постоянно он возвращался от Менделеева (большей частью делопроизводителя требовали на квартиру к Дмитрию Ивановичу: в Палате как-то времени для делопроизводских интересов не хватало) грустный и на вопрос, что с ним, со вздохом отвечал: "Нагрубил". И, когда рассказывал подробности, видно было, с каким благодушным юмором он переносит эти "грубости".
   И мало-помалу стало мне ясно, что все любят Менделеева, но только одни боятся его, а другие, правда, немногие,-- нет. Первые волнуют Дмитрия Ивановича, а вторые действуют успокоительно.
   Итак, я уже не на временной работе, не калькулятор, а лаборант, и Дмитрию Ивановичу, никуда уже не выходившему из дому, пришлось ездить в наемной карете к министру финансов Витте испрашивать разрешения на допущение женщины к службе в Главной палате мер и весов. Такие были времена.
   К концу первого месяца моей службы Менделеев позвал меня к себе в кабинет, сказал, что место у меня постоянное и, кроме того, такое же место он может предоставить еще одной барышне по моему выбору: "Есть ведь на примете подружка? Я ведь понимаю, что вам одной скучно, надо и поболтать вместе и посмеяться, да и работы много вычислительной: я вон отрываю таких лиц, у которых и без того дела много. А у меня такой план, чтоб женщины в Палате упрочились. Ну-с, так вот, и зовите хоть сейчас". Через два дня я сидела рядом с моей подругой -- Е. Ф. Эйдимионовой. К моей сотруднице, девушке действительно очень застенчивой, Дмитрий Иванович относился очень бережно и боялся иметь с нею дело, ценя, однако, ее работу. "Я уж с ней через вас буду разговаривать. А то она краснеет. Я не могу..."
   Действительно, Е. Ф., белокурая блондинка с нежной кожей, краснела до слез, когда Дмитрий Иванович обратился к ней раза два. Поэтому Менделеев давал ей работу и нужные разъяснения через меня.
   Вдвоем работать стало в самом деле веселей и много покойней. Возьмем с утра у Дмитрия Ивановича свой "урок", посоветуемся и защелкаем арифмометрами. Кругом тишина...
   Но вот однажды к нам донеслось из кабинета: "У-у-у! Рогатая! Ух, какая рогатая! Кх-кх-кх! (это смех). Я те одолею, я тебя одолею. Убью-у!" Это значит, Дмитрий Иванович бился над неуклюжей формулой и, действительно одолевая ее, при помощи остроумных выкладок превратил в коротенькую и очень изящную. Вообще он был недюжинным математиком, стремившимся всегда найти приемы приложения этой дисциплины к жизненным явлениям (например, применение метода Чебышева к приращению народонаселения в Соединенных Штатах, теоремы Гильдена -- к приросту деревьев и проч.). Уставши писать, он выходил к нам отдохнуть, делился своими выводами и предположениями или сообщал нам лестные мнения о нас наших бывших профессоров. Сам Дмитрий Иванович отзывался о нас тоже с большой похвалой, разумеется, в своеобразной форме..."

Озаровская О. Э. Воспоминания о Д. И. Менделееве. "Красная нива", 1926, No 51, с. 11--14; No 42, с. 10, 11.

  

ПРИМЕЧАНИЯ

   Озаровская О. Э. (ум. 1935 г.) -- писательница и театральный деятель. После обучения на Высших женских курсах некоторое время состояла в штате Главной палаты мер и весов, впоследствии увлеклась театральной и литературной деятельностью, была знакома со многими деятелями русской науки и культуры.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru