Мензбир Михаил Александрович
Успехи биологии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

НАУЧНЫЙ ОБЗОРЪ.

Успѣхи біологіи.

Обзоръ успѣховъ сравнительно-анатомическихъ изслѣдованій.-- Современное состояніе вопроса о сегментаціи черепа.-- Теменной глазъ позвоночныхъ животныхъ.-- Выясненіе связи между позвоночными и безпозвоночными.-- Наиболѣе интересныя работы по филогеніи позвоночныхъ.-- Работы Киченъ-Паркера о неполнозубыхъ, Вебера о китообразныхъ, Баура о происхожденіи млекопитающихъ вообще.-- Свѣтящіеся органы рыбъ, по изслѣдованіямъ Ленденфельда.,-- О свѣченіи морскихъ безпозвоночныхъ.-- Новыя изслѣдованія электрическихъ органовъ рыбъ.-- Старая и новая теорія образованія коралловыхъ рифовъ.-- Гипотеза Гааке о значеніи сѣверныхъ полярныхъ странъ въ качествѣ зоо-географическаго центра.-- Гипотеза Вейсмацяа о непрерывности зародышевой плазмы и о значеніи половаго размноженія.-- Вирховъ о колонизаціи и акклиматизаціи.-- Разногласіе между Вейсманномъ и Вирховымъ.-- Теорія физіологическаго подбора, предложенная Рожанесомь.-- Достоинства и недостатки этой теоріи.-- Диксонъ о происхожденія видовъ безъ помощи естественнаго подбора.

   Настоящій обзоръ успѣховъ біологіи охватываетъ довольно продолжительный періодъ времени. Не останавливаясь на мелочахъ, мы подведемъ въ немъ итоги всему, что заслуживаетъ вниманія изъ добытаго въ этомъ отношеніи за послѣдніе два года, и потому затронемъ вопросы и новые, и старые, но, конечно, еще не устарѣвшіе. Нѣкоторые изъ такихъ "старыхъ" вопросовъ послѣдовательно сходятъ съ научной сцены и появляются на ней въ теченіе многихъ десятковъ лѣтъ -- и, все-таки, остаются нерѣшенными. Измѣняется направленіе научныхъ изслѣдованій, смѣняются поколѣнія ученыхъ, а такіе вопросы все не перестаютъ стоять на очереди къ своему рѣшенію и притягивать къ себѣ лучшія научныя силы. Такимъ именно является вопросъ о сегментаціи черепа. Въ немногихъ словахъ исторія этого вопроса такова.
   Когда черепъ перестали разсматривать какъ образованіе, не имѣющее ничего общаго съ туловищнымъ осевымъ скелетомъ (позвоночнымъ столбомъ), въ немъ стали отыскивать рѣзкое выраженіе наиболѣе важнаго признака позвоночнаго столба, т.-е. сегментацію, дѣленіе на позвонки или части, имъ соотвѣтствующія. Въ то время эмбріологіи, отрасли біологіи, посвященной изученію исторіи развитія животныхъ, еще не было и рѣшенія вопроса о сегментаціи черепа ждали только отъ изученія вполнѣ развитаго черепа, или, точнѣе сказать, отъ сравнительнаго изученія вполнѣ развитыхъ череповъ представителей различныхъ группъ позвоночныхъ животныхъ. Нѣсколько попытокъ въ этомъ направленіи закончились классическимъ произведеніемъ англійскаго анатома Р. Оуэна, озаглавленнымъ Архетипъ. Въ немъ Оуэнъ провелъ черезъ всѣ классы позвоночныхъ идея) о сегментаціи черепа, и оуэновская теорія черепа держалась въ наукѣ до изслѣдованій Т. Гёксли, который показалъ, что изученіе взрослыхъ череповъ въ указанномъ направленіи ничего дать не можетъ, что нужно изучать такъ называемый первичный черепъ, то-есть черепъ перепончатый и хрящевой, черепъ до развитія въ немъ костей. Изслѣдованія Гёксли дали превосходный матеріалъ для опроверженія взглядовъ Оуэна, но въ нихъ нельзя было найти обобщеній, которыя замѣнили бы собою оказавшіяся неудачными обобщенія Оуэна, опять поднялся вопросъ, что же такое черепъ, сегментированъ онъ или нѣтъ, должно ли его считать образованіемъ совершенно самостоятельнымъ, несравнимымъ ни съ чѣмъ другимъ, или образованіемъ сравнимымъ съ позвоночнымъ столбомъ, но развившимся своеобразно. Указаній на послѣднее было много, и, имѣя ихъ въ виду, проф. Гегенбауръ рѣшилъ подойти къ вопросу съ другой стороны, а именно: остановиться съ наибольшею тщательностью на изученіи черепа и дополнительныхъ его частей у хрящевыхъ рыбъ. Сравнивая части такъ называемой челюстной дуги и подъязычной съ жаберными дужками, Гегенбауръ пришелъ къ заключенію, что эти образованія гомологичны, и, такимъ образомъ, вопросъ о сегментаціи придатковъ черепа былъ рѣшенъ и, подобно Оуэну, Гегенбауръ пытался даже опредѣлить количество сегментовъ, приходящихся на долю черепа. Позднѣе Гегенбауръ, а за нимъ многіе другіе, критеріемъ въ рѣшеніи этого вопроса взяли еще отхожденіе нервовъ головнаго мозга, такъ какъ сегментація спиннаго мозга въ расположеніи корней спинныхъ нервовъ выражена очень рѣзво, и, такимъ образомъ, оуэновская теорія послѣ нѣкотораго промежутка времени замѣнилась гегенбауровской. Послѣдняя, явившись за чисто-отрицательными результатами работъ Гёксли, первоначально удовлетворила ученыхъ, какъ нѣчто положительное, но позднѣе, признавая ее въ принципѣ, т.-е. что черепъ представляетъ собою передній конецъ осеваго скелета, соотвѣтствующій нѣсколькимъ сегментамъ, но измѣненный своеобразно,-- ученые стали критиковать выводы Гегенбаура относительно числа сегментовъ и за послѣдніе три года въ этомъ направленіи было сдѣлано очень нного. Изслѣдовали и жаберныя дужки, и нервы, и вполнѣ развитой черепъ, и головной мозгъ, и развитіе того и другаго, и мускулатуру. Талантливый основатель и директоръ неаполитанской зоологической станціи, д-ръ А. Дорнъ, яснѣе другихъ указалъ, что въ рѣшеніи такого важнаго вопроса односторонность положительно недопустима, и въ результатѣ всѣхъ этихъ изслѣдованій въ настоящее время выяснилось слѣдующее: не только у тѣхъ рыбъ, у которыхъ черепъ безъ рѣзкой границы переходитъ въ позвоночный столбъ, но и у тѣхъ, у которыхъ эта граница выражена совершенно рѣзко, въ затылочной области черепа можно найти остатки одного или большаго числа позвонковъ, приросшіе къ собственно черепу. Этимъ объясняется присутствіе въ затылочной области костистыхъ рыбъ такъ называемой основной затылочной кости, столь похожей на позвонокъ, что ея-то присутствіе собственно и привело Оузна въ его теоріи. Такимъ образомъ, Оуэнъ ошибся, обобщивъ наблюденія измѣненій затылочной области на весь черепъ, Гёксли тоже впалъ въ односторонность, обобщивъ свои наблюденія. въ собственно черепѣ и на область, представляющую собою лишь тѣсно сросшіяся съ собственно черепомъ части. Однако, какъ видно изъ сказаннаго, вопросъ о сегментаціи черепа, все-таки, пока не разработанъ: не говоря уже о числѣ сегментовъ, мы не знаемъ даже, чему принадлежатъ жаберныя дужки -- черепу ли собственно, приростающимъ ли къ нему недоразвивающимся позвонкамъ, или переднимъ сегментамъ собственно позвоночнаго столба. Но изслѣдованія въ этомъ направленіи не прекращаются и, можетъ быть, мы ближе къ рѣшенію этихъ и другихъ вопросовъ, нежели то можно предполагать.
   Второе, на чемъ мы остановимся въ обзорѣ работъ, посвященныхъ изученію организаціи,-- открытіе такъ называемаго теменнаго глаза или, точнѣе, его остатковъ у нѣкоторыхъ рыбъ и чешуйчатыхъ гадовъ. Это открытіе было совершенно неожиданно и служитъ блестящимъ доказательствомъ тому, что даже при хорошемъ знакомствѣ съ органомъ, детальное изученіе его строенія можетъ въ корень измѣнить нашъ взглядъ на его значеніе. Описываемый органъ находится въ связи съ верхнею стѣнкой одной изъ полостей головнаго мозга, такъ называемаго третьяго желудочка, и извѣстенъ подъ названіемъ верхняго мозговаго придатка или надмозговой железки. Этотъ придатокъ одновременно изучался у разныхъ представителей группы чешуйчатыхъ гадовъ, позднѣе и рыбъ, но самые интересные результаты добыты Больдуинъ-Спенсеромъ на замѣчательной ново-зеландской ящерицѣ, гаттеріи. По изслѣдованіямъ Спенсера, этотъ органъ у гаттеріи заключенъ въ капсулю соединительной ткани и представляетъ пузырь, спереди замкнутый ясно выраженнымъ хрусталикомъ. Въ стѣнкѣ пузыря различаютъ пигментный слой и сѣтчатку, отъ пузыря къ головному мозгу идетъ непарный нервъ, элементы сѣтчатки по своему положенію въ стѣнкѣ органа заставляютъ сравнивать послѣдній не съ обыкновеннымъ глазомъ позвоночныхъ, а съ хорошо развитымъ глазомъ безпозвоночныхъ. Само собою разумѣется, что этотъ органъ даже у гаттеріи, находясь подъ общими покровами, является органомъ не функціонирующимъ, но степень его сохранности и его, какъ доказано, широкое распространеніе у позвоночныхъ не оставляютъ никакого сомнѣнія въ томъ, что онъ былъ функціонировавшимъ органомъ зрѣнія. У миногъ строеніе этого органа представлено въ нѣсколько иномъ видѣ, нежели у чешуйчатыхъ гадовъ: такъ, у нихъ иначе представлены въ своемъ относительномъ развитіи элементы ретины, нѣтъ рѣзво выраженнаго хрусталика, но измѣненія этого органа у названныхъ рыбъ, интересны въ томъ отношеніи, что отъ нихъ можно дойти до глаза такъ называемыхъ оболочниковъ (асцидіи, сальны и пр.) изъ безпозвоночныхъ, выводя этотъ органъ путемъ регресса изъ теменнаго глаза позвоночныхъ. Такимъ образомъ, сдѣланное давно, почти въ насмѣшку, замѣчаніе K. М. Бэра, что если уже искать родство между асцидіями и позвоночными, то надо асцидій выводить изъ позвоночныхъ, а не обратно,-- замѣчаніе, развитое А. Дорномъ,-- все болѣе и болѣе находитъ себѣ подтвержденія въ фактахъ. Повидимому, и классическій ланцетникъ, и классическія асцидіи представляютъ для насъ гораздо большій интересъ въ смыслѣ ихъ регрессивнаго развитія, нежели прогрессивнаго.
   Здѣсь, однако, мы сами собою подошли къ вопросу: если не позвоночныя произошли отъ асцидій, а обратно, то не прерывается ли связь между двумя отдѣлами царства животныхъ, -- не образуется ли ничѣмъ не выполнимая пустота между позвоночными и безпозвоночными? Среди множества біологическихъ работъ, вышедшихъ за послѣднее время, имѣются драгоцѣнныя, именно въ этомъ отношеніи, работы Бэтсона. Онѣ связываютъ новыми узами то, что было разошлось, но чтобы онѣ были совершенно понятны,, намъ нужно напомнить читателю кое-что изъ прежняго. Дѣло въ томъ, что еще изслѣдованія Семпера и Бальфура указали на замѣчательное сходство организаціи позвоночныхъ и кольчатыхъ червей между безпозвоночными. Останавливавшійся на этомъ еще ранѣе Эт. Жоффруа Ст.-Иллеръ думалъ, что онъ имѣетъ дѣло только съ аналогіями, т.-е. сходствами физіологическими, Сейнеръ и Бальфуръ доказали, что здѣсь мы имѣемъ передъ собою де аналогіи, а гомологіи, т.-е. сходства морфологическія. Кольчатые черви и близкія къ нимъ безпозвоночныя сходны съ позвоночными по относительному положенію органовъ и по развитію соотвѣтствующихъ системъ. Кажущаяся большая разница между этими животными, происходящая отъ того, что спина одного не можетъ быть сравниваема со спиною другаго, сейчасъ же исчезаетъ, какъ только мы станемъ сравнивать брюшную сторону кольчатаго червя со спинною позвоночнаго, или обратно. Иначе сказать, сравненіе становится легкимъ, какъ только мы замѣнимъ физіологическіе термины: "спинная" и "брюшная сторона" -- морфологическими: "сторона центральной нервной системы" и "сторона центральнаго органа кровообращенія". И сравнимаемыя такимъ образомъ названныя нами животныя представляютъ совершенное соотвѣтствіе въ относительномъ положеніи центральной нервной системы, кишечнаго канала и сердца, и замѣчательное сходство въ строеніи системы органовъ выдѣленія (сегментальные органы кольчатыхъ и такъ называемые первичныя почки позвоночныхъ). Наиболѣе смущающимъ обстоятельствомъ при сближеніи кольчатыхъ и позвоночныхъ оставалось отсутствіе у первыхъ такъ называемой спинной струны, т.-е. именно того органа, который былъ найденъ проф. Ковалевскимъ въ хвостѣ личинокъ асцидій. Изслѣдованія Бэтсона пополняй этотъ пробѣлъ. Бэтсонъ изучилъ организацію и исторію развитія имѣющаго жабры своеобразнаго морскаго червя, извѣстнаго подъ названіемъ баланоглосса и нашелъ у него зачаточную спинную струну, что окончательно устанавливаетъ связь между позвоночными и безпозвоночными въ направленіи, указанномъ Семперомъ. Спинная струна баланоглосса развита слабо, но она развивается изъ того же зачатка, изъ какого развивается у позвоночныхъ, и въ теченіе развитія претерпѣваетъ аналогичныя измѣненія.
   Работа Бэтсона, само собою, не стоитъ одиноко въ ряду другихъ работъ: въ ней на первомъ планѣ стоитъ вопросъ о филогеніи, т.-е. о родствѣ разныхъ группъ животныхъ, а, какъ извѣстно, вопросы филогенетическіе представляютъ собою излюбленную тему современныхъ біологовъ. И малые, и великіе изъ нихъ одинаково увлекаются заманчивыми изслѣдованіями въ трудао доступной области и, буквально, нѣтъ возможности даже бѣгло остановиться на большинствѣ относящихся сюда работъ. Отмѣтимъ поэтому самыя выдающіяся.
   На первомъ мѣстѣ стоять упомянутыя нами уже въ прошломъ обзорѣ работы Кольдъуэлла, о размноженіи и развитіи птицезвѣрей, проливающія такъ много свѣта на соотношеніе этой группы млекопитающихъ съ другими. Теперь, когда Кольдъуэлдъ началъ полное изданіе своихъ изслѣдованій (въ запискахъ Королевскаго общества), даже самые отчаянные скептики должны признать себя побѣжденными. Мы, однако, скажемъ еще нѣсколько словъ по поводу этихъ работъ въ сваей съ другими сравнительно-анатомическими изслѣдованіями Б. Киченъ-Паркера. Послѣднее имя для нашей публики совершенно незнакомо, а, между тѣмъ, съ трудомъ можно указать другаго ученаго, который бы работалъ такъ много и такъ полезно. Паркеръ -- сравнительный анатомъ и эмбріологъ и за все время своей научной карьеры выпустилъ цѣлые томы изслѣдованій, посвященныхъ по преимуществу изученію строенія и развитія черепа у различныхъ позвоночныхъ. Послѣднія изслѣдованія Паркера обнимаютъ собою сравнительное изученіе черепа неполнозубыхъ млекопитающихъ и позволяютъ автору придти къ слѣдующимъ заключеніямъ. Неполнозубыя гораздо ближе къ птицезвѣрямъ, нежели къ двуутробкамъ, и, подобно первымъ, въ своемъ развитіи, несомнѣнно, шли до извѣстной степени регрессивнымъ путемъ. Вообще говоря, эта группа весьма однообразна, но неполнозубыя Стараго и Новаго Свѣта представляютъ существенныя различія, тогда какъ, повидимому, столь различныя формы, какъ лѣнивцы и муравьѣды, несомнѣнно, весьма близки между собою. Съ другой стороны, изученіе не вполнѣ развитаго черепа этихъ животныхъ объясняетъ строеніе черепа нѣкоторыхъ ископаемыхъ и такимъ образомъ помогаетъ уяснить данныя палеонтологіи.
   Слѣдующая работа, уясняющая соотношеніе группъ, принадлежитъ Веберу, который взялъ на себя трудную задачу выяснить родство китообразныхъ съ другими млекопитающими. Само собою разумѣется, ознакомиться съ анатоміей китовъ было дѣломъ весьма труднымъ., Немногіе натуралисты рѣшались занять мѣсто на китоловномъ суднѣ и подвергаться всѣмъ опасностямъ продолжительнаго пребыванія въ Ледовитомъ океанѣ, чтобы изучить строеніе китовъ". Большинство нашихъ свѣдѣній объ этихъ колоссахъ было пріобрѣтено случайно, когда киты добывались, у европейскихъ беретовъ, или когда китоловы привозили съ собою остатки этихъ животныхъ. Такимъ образомъ, наши свѣдѣнія объ организаціи этихъ животныхъ были полны пробѣловъ; но насколько эта организація была изучена, ее находили возможнымъ сравнивать съ организаціею, копытныхъ. Веберъ рѣшительно возстаетъ противъ этого и находитъ, что китообразныя стоятъ гораздо ближе къ хищнымъ и ластоногимъ. Но онъ не выводитъ ихъ изъ хищныхъ, а предполагаетъ, что, и хищныя, и китообразныя произошли отъ одного и того же корня, Указавъ сходство и отличіе китообразныхъ отъ названныхъ группъ, Веберъ указываетъ на то, что эта группа начала обособляться еще въ періодъ отложенія вторичныхъ пластовъ и, происходя отъ наземныхъ млекопитающихъ, рано распалась на нѣсколько вѣтвей.
   Чтобы докончить съ филогенетическими вопросами, намъ остается отмѣтить послѣднюю попытку рѣшенія вопроса о происхожденіи млекопитающихъ. Эта попытка принадлежитъ Бауру, но, въ сущности, представляетъ собою только поправку болѣе ранней работы, сдѣланной въ томъ же направленіи извѣстнымъ американскимъ палеонтологомъ Копомъ. Американскій материкъ оказывается положительно хранителемъ неистощимыхъ научныхъ сокровищъ. При такихъ громадныхъ суммахъ, которыми располагаютъ американскіе ученые, и при ихъ энергіи они въ короткое время съумѣли собрать и до извѣстной степени обработать такой громадный научный матеріалъ, съ которымъ далеко не можетъ сравниться матеріалъ, имѣющійся въ собраніяхъ Европы. Правда, въ работахъ американцевъ замѣтна нѣкоторая спѣшность, благодаря чему они часто мѣняютъ свои выводы;, они слишкомъ уже заботятся о томъ, чтобы матеріалъ не залежался, но, поправляя сами, себя, они, все-таки, въ концѣ-концовъ, доходятъ до вѣроятныхъ выводовъ и положительно поражаютъ колоссальными, размѣрами своихъ работъ. Сущность работъ Копа и Баура сводится къ тому, что млекопитающія произошли не отъ амфибій, а отъ одной изъ низшихъ группъ чешуйчатыхъ гадовъ, рептилій, и ближе всего къ одной группѣ пермскихъ рептилій. Такимъ образомъ, между млекопитающими, птицами и крокодилами устанавливается гораздо болѣе тѣсная связь, нежели это предполагалось до послѣдняго времени, и тѣмъ большее значеніе получаетъ открытіе Кольдъуэлла, ставящее птицезвѣрей между млекопитающими и рептиліями. Такимъ образомъ, изслѣдованія, предпринимаемыя въ разныхъ отрасляхъ біологическихъ наукъ, совершонныя самостоятельно, связываются въ одно цѣлое и помогаютъ въ возсозданіи величественной картины развитія животной жизни на земномъ шарѣ, начиная съ древнѣйшихъ временъ.
   Мы должны перейти теперь къ работамъ Ленденфельда о свѣтящихся органахъ рыбъ. Что у рыбъ, ведущихъ ночной образъ жизни и живущихъ въ постоянной тьмѣ пучинныхъ глубинъ, существуютъ особые органы свѣченія, извѣстно давно. Эти органы были даже предметомъ особаго изученія нѣкоторыхъ ученыхъ, но недостатокъ матеріала или, еще хуже, плохое консервированіе матеріала мѣшало до сихъ поръ составить точное представленіе о строеніи этихъ органовъ, и ученые впадали въ непримиримое разногласіе между собою. Экспедиція корабля Б. K. В. Чэлленджера и въ этомъ случаѣ доставила незамѣнимый матеріалъ, который позволяетъ рѣшить вопросъ во всей его полнотѣ.
   По словамъ Ленденфельда, свѣтящіеся органы рыбъ могутъ быть подраздѣлены на двѣнадцать категорій, изъ которыхъ мы упомянемъ только главныя. Одни изъ нихъ имѣютъ совершенно правильныя очертанія и представляютъ собою такъ называемыя главоподобныя пятна на туловищѣ, причемъ могутъ оставаться или простыми, или образовать группы, или представлять собою правильное расположеніе, или лежать на мѣстѣ безъ опредѣленнаго порядка. Другія не имѣютъ правильныхъ очертаній и находятся по преимуществу не на туловищѣ, а на усахъ, лучахъ, жаберныхъ крышкахъ. И, наконецъ, послѣдняя категорія свѣтящихся органовъ образована такъ называемыми подглазными пятнами, которыя могутъ достигать чрезвычайно большаго развитія. Въ простѣйшемъ сбоемъ видѣ эти органы представляютъ лишь сочетаніе трубчатыхъ железъ, которыя находятся въ соединеніи съ нервными клѣтками, лежащими подъ ними, въ наиболѣе сложномъ -- къ железистымъ образованіямъ присоединяются еще особыя видоизмѣненія рядомъ, лежащихъ клѣтокъ, вслѣдствіе чего развивается иногда очень сильный отражающій свѣтъ аппаратъ. Въ туловищѣ лежащіе органы нервируются вѣточками спинныхъ нервовъ, въ подглазной области -- толстою вѣтвью нерва пятой пары, которая" по своему положенію можетъ быть сравнена съ первомъ, идущимъ къ электрическимъ органамъ у электрическаго ската. Сила свѣченія нѣкоторыхъ рыбъ такъ велика, что Вильмёзъ-зумъ говоритъ про одну, пойманную ночью,-- что она свѣтилась въ сѣтяхъ, какъ звѣзда. Но особенно сильный свѣтъ исходитъ изъ подглазйыхъ пятенъ. Со стороны функціи эти органы представляютъ собою несомнѣнныя железы, секретъ которыхъ свѣтится или въ моментъ выдѣленія, или подъ вліяніемъ клѣтокъ, находящихся въ связи съ нервными элементами; но біологическое значеніе этихъ органовъ различно: у. однихъ они, можетъ быть, служатъ аппаратомъ, отпугивающимъ враговъ, у другихъ, напротивъ, фонаремъ, на который идетъ добыча, у третьихъ, наконецъ, просто фонарями, освѣщающими приближающуюся добычу. Исходнымъ матеріаломъ въ развитіи свѣтящихся органовъ, по всей вѣроятности, являются слизеотдѣлительныя железы, находящіяся въ такомъ большомъ количествѣ въ кожѣ рыбъ.
   Извѣстный нѣмецкій гистологъ Лейдигъ высказалъ мысль о сравненіи свѣтящихся органовъ, расположенныхъ на головѣ нѣкоторыхъ рыбъ, съ уже знакомымъ намъ теменнымъ глазомъ позвоночныхъ. Но ни по положенію, ни по строенію между этими органами нѣтъ ничего общаго, и, наконецъ, въ бытность свою на Новой Зеландіи, Ленденфельдъ прямымъ наблюденіемъ могъ убѣдиться, что даже среди глубокой ночной темноты гаттерія не обнаруживаетъ никакихъ признаковъ свѣченія.
   Впрочемъ, если наши свѣдѣнія о свѣтящихся органахъ рыбъ и пріобрѣли извѣстную степень полноты, этого еще далеко нѣтъ въ приложеніи къ другимъ свѣтящимся животнымъ. Изъ безпозвоночныхъ этою способностью обладаютъ очень многія: свѣтятся и простѣйшія, одноклѣточныя, и безпорошищевыя, и иглокожія, и черви, и ракообразныя, и оболочники, и моллюски. Съ древнѣйшихъ временъ вниманіе человѣка было обращено на такъ называемое свѣченіе моря, обязанное своимъ происхожденіемъ фосфорицирующимъ животнымъ, и до сихъ поръ это явленіе не перестаетъ занимать собою и простаго любителя природы, и ученаго. Въ самомъ дѣлѣ, представьте себѣ громадное пространство моря, или освѣщенное ровнымъ фосфорическимъ свѣтомъ, или вспыхивающее во множествѣ мѣстъ пучками фосфорическихъ искръ; представьте себѣ морскую глубину съ распростершимися колоніями полиповъ-горгошй, слабо колеблющимися подъ вліяніемъ морскихъ теченій и освѣщающими своимъ нѣжнымъ, ровнымъ фосфорическимъ свѣтомъ синеву моря, гдѣ только отъ времени до времени, при рѣзкомъ движеніи какой-нибудь рыбы, бросаются яркіе пучки лучей фосфорическаго свѣта; представьте, наконецъ, бѣшено мчащіяся волны бушующаго океана, обдающія своими брызгами, борющееся съ бурей судно и постепенно загорающіяся таинственнымъ свѣтомъ мачты и снасти послѣдняго. Все это картины, которыя глубоко западаютъ въ память человѣка и неотступно требуютъ себѣ объясненія. И, несмотря на множество ученыхъ, занимавшихся этимъ вопросомъ, явленіе свѣченія остается еще далеко не изученнымъ, какъ это показала послѣдняя сводка относящихся сюда свѣдѣній, сдѣланная Мэкъ-Интошомъ. У нѣкоторыхъ одноклѣточныхъ въ явленіяхъ свѣченія принимаетъ участіе вся плазма, у другихъ только ядро; у многоклѣточныхъ свѣтятся только разныя части организма и, притомъ, свѣтомъ различныхъ оттѣнковъ у разныхъ животныхъ; одни животныя свѣтятся только въ тихую погоду, другія при вѣтрѣ,-- одни на глубинѣ, другія на поверхности. Все это только констатированіе факта,-- въ объясненіи же явленія приходится довольствоваться довольно поверхностнымъ толкованіемъ, сущность котораго сводится къ тому, что въ одномъ случаѣ подъ вліяніемъ нервнаго импульса, въ другомъ чисто-внѣшняго раздражителя совершаются нѣкоторые химическіе процессы, находящіе себѣ внѣшнее выраженіе въ явленіи свѣченія. На нѣкоторыхъ животныхъ несомнѣнно доказано, что явленія свѣченія не связаны необходимо съ жизнью животнаго, такъ какъ даже животныя, переставшія существовать въ теченіе уже нѣкотораго времени, еще не утрачиваютъ своей способности издавать фосфорическій свѣтъ.
   Явленіе свѣченія у позвоночныхъ животныхъ интересно для насъ въ томъ отношеніи, что оно стоитъ въ связи съ особымъ видоизмѣненіемъ железистыхъ клѣтокъ. Повидимому, кожныя железы у рыбъ могутъ чрезвычайно сильно измѣнять свои функціи и являются, такимъ образомъ, частями организма чрезвычайно важными и въ физіологическомъ, и въ біологическомъ отношеніи. Какъ новый примѣръ, доказывающій это, мы имѣемъ передъ собою изслѣдованія Фрича надъ электрическимъ органомъ нильскаго электрическаго сома.
   Изъ настоящихъ электрическихъ рыбъ мы имѣемъ три формы, относящіяся къ тремъ совершенно различнымъ группамъ: только что названнаго сома, электрическаго ската изъ Средиземнаго моря и американскаго электрическаго угря. У всѣхъ этихъ рыбъ электрическіе органы занимаютъ въ тѣлѣ совершенно различное положеніе, развились несомнѣнно независимо у каждой формы, но, по всей вѣроятности, изъ одного и того же (въ гистологическомъ отношеніи) зачатка. Такъ, по крайней мѣрѣ, предполагали до послѣдняго времени, опираясь на изслѣдованія Бабухина, Сакса и Дюбуа-Реймона, особенно перваго, которымъ, казалось, было доказано, что существенныя части электрическихъ органовъ развиваются изъ тѣхъ же самыхъ зачатковъ, изъ которыхъ развиваются мышечные элементы. Отсюда само собою напрашивалось сравненіе мышечной силы съ электрической и возможность перехода одной въ другую. Изслѣдованія Фрича заставляютъ быть крайне осторожными во всѣхъ выводахъ, касающихся электрическихъ органовъ. По этимъ изслѣдованіямъ, электрическіе органы нильскаго сома принадлежатъ не мышечной системѣ, а системѣ общихъ покрововъ, такъ какъ такъ называемыя электрическія пластинки ничто иное, какъ электрическія клѣтки, развивающіяся, весьма вѣроятно, изъ железистыхъ клѣтокъ кожи. У электрическаго сома, въ сущности, находится одинъ электрическій органъ, одѣвающій собою на значительномъ протяженіи тѣло-животнаго, но не представляющій правильнаго расположенія электрическихъ пластинокъ въ краевой области. Фричъ высчиталъ количество электрическихъ пластинокъ, составляющихъ органы у сомовъ разнаго возраста и пришелъ къ заключенію, что оно остается постояннымъ въ теченіе всей жизни животнаго; слѣдовательно, измѣненіе объема органа происходитъ, исключительно, вслѣдствіе разростанія соединительной ткани, очерчивающей собою ячеи, въ которыхъ помѣщаются электрическія пластинки. Мы не станемъ останавливаться на многочисленныхъ подробностяхъ, сообщаемыхъ Фричемъ въ его работѣ, такъ какъ эти подробности имѣютъ интересъ только для спеціалистовъ, и заканчиваемъ напоминаніемъ читателю вышеприведеннаго изслѣдованія Ленденфельда свѣтящихся органовъ рыбъ.
   Повидимому, железы въ кожѣ рыбъ могутъ чрезвычайно рѣзко измѣнять свою функцію и пріобрѣтать совершенно особое осложненіе строенія. Въ высшей степени интересно, что дадутъ слѣдующія части работы Фрича объ электрическихъ органахъ рыбъ: будетъ ли доказано, что у всѣхъ рыбъ эти органы развиваются изъ однихъ и тѣхъ же гистологическихъ элементовъ, или, напротивъ, что эти органы, занимающіе различное положеніе, развиваются изъ различныхъ зачатковъ. Въ послѣднемъ случаѣ мы имѣли бы передъ собою одинъ изъ наиболѣе поразительныхъ примѣровъ аналогичныхъ органовъ, т.-е. органовъ, сходныхъ функціонально, но не морфологически.
   Здѣсь мы оставляемъ, однако, область морфологическихъ изслѣдованій,; которая, можно сказать, ежечасно обогащается новыми открытіями. Но, оставляя ее, мы совершенно не рѣшаемся сказать, въ какомъ направленіи мы должны ждать дальнѣйшихъ морфологическихъ изслѣдованій: тружениковъ науки такъ много, средства къ изслѣдованію такъ богаты, да и поле для изслѣдованія такъ обширно, что всякое предположеніе въ этомъ отношеніи было бы излишне. Каждый день можетъ обогатить насъ неожиданнымъ открытіемъ, и для тѣхъ, кто занимается философскою стороной науки, предстоитъ одна трудность -- не потеряться въ мелочахъ и всегда имѣть передъ собою, какъ цѣль біологическихъ изслѣдованій, пониманіе строя природы и внутренней связи между ея явленіями.
   Мы остановимся теперь на вопросѣ, который въ послѣднее время занимаетъ собою весьма сильно ученыхъ Европы и Америки и который можетъ съ равнымъ правомъ трактоваться въ нашемъ обзорѣ и обзорѣ геологическомъ, это -- вопросъ объ образованіи коралловыхъ рифовъ. Теорія образованія коралловыхъ рифовъ, предложенная въ свое время Дарвиномъ и Дана, встрѣтила нѣкоторыя весьма существенныя возраженія со стороны Иёррея, и мы изложимъ здѣсь обѣ теоріи, насколько это необходимо для пониманія сущности разнорѣчія между ними, указавши, предварительно, что вопросъ, во всякомъ случаѣ, не можетъ считаться окончательно рѣшеннымъ въ пользу Мёррея.
   Припомнимъ условія образованія коралловыхъ рифовъ. Собственно полипы, мшанки, гидроидполипы и нѣкоторыя водоросли представляютъ собою строителей известковыхъ барьеровъ въ морѣ. Они пользуются при этомъ известью, которая находится въ морской водѣ въ видѣ сѣрнистыхъ соединеній, и, переводя ее въ своихъ тканяхъ въ углекислыя, отлагаютъ въ послѣднихъ въ видѣ скелета. По мѣрѣ того, какъ эти организмы росту тѣ, нижнія части ихъ отмираютъ и образуютъ собственно полипнякъ. Отломанныя волнами части скопляются въ пустотахъ послѣдняго, и вся эта масса, пропускающая сквозь себя морскую, содержащую известь, воду, цементируется, превращается въ плотное вещество и иногда совершенно утрачиваетъ всякіе слѣды своего первоначальнаго органическаго происхожденія. Главными строителями полипняка являются настоящіе полипы, и для того, чтобы полипнякъ могъ разростаться въ крупныхъ размѣрахъ, необходимо нѣсколько, условій, На первомъ мѣстѣ стоятъ условія, темпера туры: полипняки образуются только въ тропическомъ поясѣ, при низшей средней мѣсячной температурѣ, не спускающейся ниже 20* Ц. На второмъ, мѣстѣ стоитъ глубина, maximum которой опредѣляется въ 40 метровъ, и чистая вода отбытаго океана. Если полипнякъ обнажается почему-либо долѣе, нежели на время отлива, или если къ полипняку приносится прѣсная вода, песокъ и проч., онъ погибаетъ. Напротивъ, прибой волны способствуетъ разростанію по липняка, итогъ его край, который обращенъ къ открытому океану, всегда выше противуположнаго, обращеннаго къ острову.
   Коралловые рифы представляютъ собою три типа: такъ, называемый береговой рифъ, барьерный и атоллъ. Береговой идетъ вдоль берега, оставляя между собою и имъ небольшое пространство, занятое лагунами, барьерный -- отступя далѣе и служа какъ бы грядою, защищающею берегъ отъ волнъ, которыя разбиваются о него. Наконецъ, атоллъ является кольцомъ, по большей части неправильной овальной формы, очерчивающимъ или совершенно свободную лагуну, или лагуну съ однимъ или нѣсколькими островами въ серединѣ. Наружная сторона рифовъ поражаетъ своею отвѣсностью: нѣкоторые рифы, по изслѣдованіямъ Дарвина, спускаются со стороны океана вертикальною стѣной въ 200--300 метровъ вышины, такъ что обыкновеннаго драга даже недостаточно для того, чтобы изслѣдовать эту, глубину. Впрочемъ, подтвержденіемъ сказанному объ отвѣсности наружной стороны рифовъ служатъ нѣкоторые поднявшіеся и, конечно, отжившіе рифы, представляющіе одинаковое строеніе отъ основанія до вершины.
   Чтобы связать условія жизни полиповъ и строеніе коралловыхъ рифовъ, Дарвинъ и Дана предложили такую теорію. Можно себѣ представить, что дно океана на значительномъ протяженіи испытываетъ опусканіе, а, слѣдовательно, погружаются и всѣ острова, расположенные въ зонѣ опусканія. Въ такомъ случаѣ, зачинающіеся кругомъ острововъ рифы, какъ расположенные на небольшой глубинѣ около берега, первоначально являются въ формѣ береговыхъ. Но по мѣрѣ того, какъ островъ опускается, основаніе полипняка, образующаго рифъ, при переходѣ за вышеуказанную норму глубины, отмираетъ, а верхнія части полипняка, напротивъ, продолжаютъ разростаться. Послѣдовательно изъ береговаго рифа происходитъ барьерный. Наконецъ, если островъ погрузится совсѣмъ или почти совсѣмъ, а барьерный рифъ, подъ вліяніемъ разрушающаго дѣйствія волнъ, которыя, отламывая отъ него различныя части, то уносятъ ихъ въ океанъ, то выбрасываютъ на рифъ же, выйдетъ изъ-подъ воды, то получается третья форма рифа -- атоллъ. Образованіе атолла заканчивается обыкновенно помощью разныхъ агентовъ, которые приносятъ къ нему сѣмена различныхъ растеній, вслѣдствіе чего атоллъ въ сравнительно короткое время покрывается пальмами и проч. Само собою разумѣется, что продолжительность погруженія острова и продолжительность увеличенія размѣровъ рифа находится, между собою въ полномъ соотвѣтствіи, и зная, насколько прибавляется на извѣстную единицу времени полипняка, не трудно опредѣлить, въ теченіе сколькихъ лѣтъ могли развиться тѣ или другія островныя группы, окруженныя коралловыми рифами. И все это такъ просто и такъ ясно, что нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что приведенное объясненіе было принято съ общимъ восторгомъ.
   Однако, Луи Агассицъ еще въ пятидесятыхъ годахъ указывалъ на то, что эта теорія неприложима къ рифамъ, окружающимъ Флориду, и Сейнеръ въ шестидесятыхъ описалъ весьма подробно рифы архипелага Пелью, показавъ, что здѣсь на сравнительно небольшомъ протяженіи находятся всѣ типы коралловыхъ рифовъ, что можно бы объяснить только крайнею сложностью явленія опусканія различныхъ частей архипелага, что, однако, нельзя подтвердить никакими непосредственными наблюденіями. Затѣмъ Рейнъ высказалъ мнѣніе, что Бермуды, гдѣ равнымъ образомъ не наблюдается пониженія, могли представлять собою первоначально подводное плато, на которомъ моллюски, иглокожія и другія, имѣющія известковый скелетъ, морскія животныя могли образовать отложенія, постепенно поднявшіяся до такого уровня, на которомъ уже могло начаться развитіе полипняковъ. Наконецъ, экспедиція Чэлденджера доставила сразу множество новыхъ данныхъ.
   Но промѣрамъ и драгамъ, сдѣланнымъ съ этого корабля, оказалось, что Тихій океанъ представляетъ собою область, гдѣ коралловые рифы почти исключительно находятся связанными съ вулканическими островами. Въ средней области этой обширной водной площади не удалось убѣдиться въ существованіи какихъ бы то ни было слѣдовъ исчезнувшаго материка, и тамъ, гдѣ драгъ не приносилъ со дна органическихъ остатковъ, онъ приносилъ частицы вулканическаго происхожденія. Такимъ образомъ, разсѣянные въ Тихомъ океанѣ острова, слѣдуя Мёррею, надо признать возникшими путемъ вулканическимъ,-- иными словами, призвать мѣстныя поднятія, а не общее пониженіе дна океана. Кругомъ такихъ острововъ развившіеся полипняки могли образовать или береговые рифы, если зачинались на небольшой глубинѣ и вблизи берега, или барьерные рифы, если зачинались на большей глубинѣ и дальше отъ берега. Но, помимо острововъ, поднимающихся надъ уровнемъ океана, многія поднятія могли остановиться, не дойдя до поверхности воды, и, при эллиптической формѣ вершинъ такихъ подводныхъ скалъ, на нихъ могли образоваться атоллы. Нѣтъ никакой надобности допускать, что атоллы развились на подводныхъ скалахъ, не достигшихъ водной поверхности лишь на опредѣленную глубину; вершины этихъ скалъ могли первоначально такъ далеко отстоять отъ поверхности, что полипняки и не могли на нихъ развиваться, но потомъ они могли подняться; другія морскія животныя съ известковымъ скелетомъ могли образовать своими остатками основаніе, на которомъ уже позднѣе развились рифы. И подтвержденіемъ этому служитъ тотъ несомнѣнный фантъ, что, въ богатыхъ животными водахъ тропическихъ частей океана количество животныхъ значительно увеличивается всюду, гдѣ, вслѣдствіе, мелководья или какихъ другихъ причинъ, температура воды повышается. Такимъ образомъ, теченіе Гольфъ-стрима отмѣчаетъ свой путь рѣзко выраженнымъ известковымъ плато органическаго происхожденія. Само собою разумѣется, образованіе атолла по новой теоріи происходитъ иначе, нежели по старой: на вершинѣ породной скалы первоначально равномѣрно разростается полипнякъ, представляя собою какъ бы блюдо. Но край этого блюда, какъ находящіеся въ непосредственномъ соприкосновеніи съ болѣе волнующеюся массой воды, начинаютъ рости быстрѣе внутреннихъ частей, и чѣмъ больше разростается полипнякъ, тѣмъ разница въ ростѣ выступаетъ сильнѣе. Наконецъ, когда края полипняка поднимутся настолько, что станутъ доступны непосредственному дѣйствію волнъ, тогда какъ въ лощинѣ атолла морская вода можетъ болѣе или менѣе опрѣсняться отъ Примѣси дождевой воды, атоллъ почти готовъ, и его образованіе заканчивается нагроможденіемъ отрываемыхъ волнами частей рифа.
   Пока мы видимъ только то, что теорія Мёррея объясняетъ, и при поверхностномъ отношеніи къ дѣлу можно, пожалуй, придти къ заключенію, что она объясняетъ не менѣе явленій, нежели теорія Дарвина и Дана, хотя ея объясненіе сложнѣе. Такимъ образомъ, обѣ теоріи, расходясь въ корнѣ, кажутся одинаково вѣроятными; но это измѣняется, если обратить вниманіе еще на нѣкоторыя обстоятельства. Дѣло въ томъ, что теорія Дарвина объясняетъ намъ громадную высоту атолловъ, теорія же Мёррея Се объяснить не можетъ. И если бы Мёррей совершенно обошелъ эту сторону объясненія, его теорію не стоило бы и разбирать подробно. Но онъ остановился на этой части вопроса и отвѣтилъ на нее такъ, какъ этого никакъ нельзя было ожидать: онъ говоритъ, что, въ сущности, ему и объяснять то нечего, такъ какъ той высоты, какая указана Дарвиномъ, атоллы не достигаютъ, и что Дарвинъ просто ошибся, вслѣдствіе несовершенства инструментовъ, которыми пользовался для измѣренія глубинъ и драгированія. По словамъ Мёррея, высота атолловъ равняется глубинѣ, на которой могутъ жить полипы, то же, что лежитъ ниже этого уровня продукты разрушенія атолла, которые спускаются по склону подводной скалы, образуя не вертикальную, а покатую стѣну. Но это указаніе нуждается еще во многихъ провѣркахъ, а до тѣхъ поръ, пока онѣ будутъ произведены, теорія Мёррея не имѣетъ никакого права быть предпочитаемой теоріи Дарвина и Дана. Наконецъ, самъ Мёррей не отрицаетъ, что вышина нѣкоторыхъ атолловъ, считая ихъ вертикальную стѣну отъ основанія и до верхняго края, достигаетъ 60--70 метровъ, т.-е. такой глубины, на которой полипы жить положительно; не могутъ, а, слѣдовательно, и полипнякъ зачаться тоже не могъ. Впрочемъ, рѣшеніе вопроса о предпочтеніи одной изъ двухъ гипотезъ не заставитъ себя ждать долго, такъ какъ интересъ, возбужденна критикой и теоріей Маррея, вызвалъ многочисленныя изслѣдованіи въ указанномъ направленіи, и намъ только остается ждать окончанія этихъ изслѣдованій.
   Въ связи съ геологическими изслѣдованіями стоятъ обыкновенно изслѣдованія зоо-географическія, и потому мы остановимся теперь же на статьѣ Гааке, которая, несмотря на свои ничтожные размѣры, представляетъ далеко не безъинтересное содержаніе. Гааке указываетъ на необходимость примирить зоо-географическія данныя съ современными геологическими теоріями, а именно рѣшить вопросъ о центрѣ разселенія важнѣйшихъ группъ высшихъ позвоночныхъ въ связи съ теоріей постоянства материковъ и, само собою, монофилетическимъ развитіемъ. Указавъ, въ общихъ чертахъ, на расположеніе материковъ, Гааке отмѣчаетъ, что онъ не принимаетъ теоріи постоянства материковъ въ буквальномъ смыслѣ, а допускаетъ значительное измѣненіе береговой линіи. Но, по его мнѣнію, несомнѣнно, что прежде, какъ и теперь, наибольшее скопленіе материковой суши было въ сѣверномъ полушаріи, откуда суша языками вдавалась въ южное, и въ сѣверномъ-то, при сравнительной обширности материковой площади, и происходила наиболѣе усиленная выработка формъ. Взявши группы клоачныхъ, двуутробокъ, лемуровъ и насѣкомоядныхъ изъ млекопитающихъ и безкилевыхъ птицъ, Гааке указываетъ, что наименѣе совершенныя формы распространены въ настоящее время въ наиболѣе отдаленныхъ уголкахъ южнаго полушарія, и объясняетъ это тѣмъ, что, по мѣрѣ выработки новыхъ и болѣе совершенныхъ формъ, болѣе раннія отступали постепенно къ югу. Такимъ образомъ, послѣдовательно развивавшіяся формы послѣдовательно эмигрировали въ южное полушаріе, тогда какъ около сѣвернаго полюса шло усиленное развитіе новыхъ формъ. При такомъ толкованіи фактовъ, Гааке находитъ возможнымъ совершенно отбросить гипотезу о лемуріи и объ антарктическомъ материкѣ. Идея о значеніи сѣверныхъ полярныхъ странъ въ качествѣ центра распространенія главнѣйшихъ группъ животныхъ не нова, но приведенное развитіе ея ново, хотя, къ сожалѣнію, черезъ-чуръ кратко. Впрочемъ, за послѣдніе годы зоо-географія вообще мало успѣла по части оригинальныхъ изслѣдованій. Морфологическія изслѣдованія неизмѣримо далѣе ушли впередъ, а затѣмъ выплыли на сцену нѣкоторые чисто-біологическіе вопросы глубокой важности, и послѣдніе-то приковали къ себѣ общее вниманіе. Послѣдніе связаны съ хорошо извѣстными намъ именами Вейсманна, Вирхова и Романеса, и мы переходимъ къ нимъ.
   Работы Вейсманна посвящены теоретическимъ соображеніямъ по вопросамъ о наслѣдственности и измѣняемости. Какъ объяснить наслѣдственность, какого рода измѣняемость особенно важна при естественномъ подборѣ? При обсужденіяхъ теоріи Дарвина обыкновенно останавливаются на наслѣдственности и приспособляемости, какъ факторахъ, опредѣляющихъ собою передачу особенностей родителей дѣтямъ и пріобрѣтеніе новыхъ особенностей, но и то, и другое далеко не разработано. Въ явленіяхъ приспособленія мы должны различать, съ одной стороны, способность организма отвѣчать на измѣняющіяся жизненныя явленія, что собственно представляетъ "способность организма къ. приспособленію, и измѣненія организма, являющіяся какъ слѣдствіе этой способности и представлялся собою собственно приспособленія. Въ отдѣльныхъ организмахъ приспособленій въ смыслѣ Дарвиновой теоріи подбора не совершается; они вырабатываются только въ рядѣ поколѣній путемъ подбора наиболѣе удачно организованныхъ изъ изъ большаго числа особей. Можно сказать, что въ отдѣльныхъ особяхъ есть измѣнчивость, въ видахъ -- приспособляемость. Мы наблюдаемъ собственно измѣнчивость, ничтожныя индивидуальныя уклоненія, которыми подборъ пользуется какъ матеріаломъ для выработки полезныхъ особенностей, характеризующихъ собою виды.
   Такимъ образомъ, для выработки путемъ подбора приспособленныхъ видовъ, необходима измѣнчивость особей и наслѣдственная передача признаковъ. Какъ совмѣстить то и другое? У организмовъ одноклѣточныхъ, размножающихся просто путемъ дѣленія, наслѣдственная передача признаковъ объясняется сама собою: изъ одной особи получаются двѣ или болѣе, происшедшія путемъ дѣленія всѣхъ частей материнской особи, а, слѣдовательно, и усвоившія себѣ ея признаки. У организмовъ многоклѣточныхъ, явленіе совершается сложнѣе, только ничтожная часть материнской особи идетъ на развитіе дочерней, и наслѣдственная передача признаковъ становится мало понятною. Чтобы устранить встрѣчающіяся при этомъ затрудненія, Вейсманнъ предлагаетъ такую гипотезу: нѣкоторое количество плазмы зародышевыхъ клѣтокъ онъ признаетъ вообще за часть неизмѣняющуюся. Слѣдовательно, если отъ особи А, насчетъ ея зародышевой плазмы, развивается особь В, то въ эту особь В передается минимальное количество неизмѣненной зародышевой плазмы особи А, эта плазма, въ свою очередь, передается особи С и т. д. Иными словами, слѣдуя Вейсманну, нѣсколько поколѣній особей могутъ быть представлены какъ непрерывный плазматическій корень, который удлиняясь, т.-е. выростая все больше и больше, черезъ нѣкоторые промежутки даетъ отъ себя вѣточки и на этихъ-то вѣточкахъ развиваются отдѣльныя особи. Сравнивая такой ходъ размноженія много клѣточныхъ организмовъ съ дѣленіемъ одноклѣточныхъ, мы видимъ, что и тамъ, и здѣсь процессъ, въ сущности, одинаковый, только у одноклѣточныхъ особь дѣлится на части равныя, у многоклѣточныхъ же при каждомъ дѣленіи отдѣляется такая ничтожная часть плазмы, что вся особь, въ которой эта неизмѣненная зародышевая часть плазмы находится,-- особь, развившаяся благодаря этой плазмѣ,-- является въ окончательной формѣ какъ бы чѣмъ-то самостоятельнымъ, что только охраняетъ неизмѣняющуюся зародышевую плазму. Эта особь, благодаря тому, что развилась изъ неизмѣняющейся зародышевой плазмы, должна бы совершенно походить на материнскую особь, но въ ея организмѣ, съ одной стороны, могли появиться нѣкоторыя уклоненія, какъ прямое слѣдствіе вліянія внѣшнихъ условій, съ другой -- какъ слѣдствіе молекулярнаго измѣненія-зародышевой плазмы, сопровождающаго половое размноженіе.
   Изъ этихъ, двоякаго рода, измѣненій, по мнѣнію Вейсманна, наименьшаго вниманія заслуживаютъ измѣненія, совершающіяся въ организмѣ, какъ прямое слѣдствіе вліянія внѣшнихъ условій. Они,-- говоритъ цитируемый авторъ,-- вообще не передаются наслѣдственно, и не трудно подтвердить это фактами. Такъ, альпійскія растенія, пересаженныя на садовую почву, измѣнялись въ такой степени, что трудно даже было опредѣлить видъ, къ которому они принадлежали, а, между тѣмъ, они производили сѣмена, развивавшія изъ себя на тощей почвѣ первоначальную альпійскую форму. Иными словами, измѣненія организаціи, выработавшіяся при произростаніи на садовой почвѣ, совсѣмъ не отразились на зародышевой плазмѣ и, по тому самому, не могли быть переданы наслѣдственно. Вслѣдствіе послѣдняго обстоятельства, такія, такъ сказать, благопріобрѣтенныя измѣненія организаціи Вейсманнъ называетъ преходящими, въ отличіе отъ усвояемыхъ, сохраняемыхъ измѣненій, которыя опредѣляются молекулярнымъ измѣненіемъ зародышевой плазмы. Впрочемъ, Вейсманнъ признаетъ, что постоянное и продолжительное прямое вліяніе внѣшнихъ условій можетъ отразиться, наконецъ, и на зародышевой плазмѣ. Тогда эти измѣненія, конечно, могутъ подчиниться закону передачи признаковъ наслѣдственно, но они связаны не съ отдѣльными особями вида, а со всею группой особей, населяющихъ извѣстную площадь; слѣдовательно, если измѣненіе организаціи и можетъ выработаться и закрѣпиться, то безъ всякаго подбора. Такимъ образомъ, по мнѣнію Вейсманна, могли произойти, напрйм., нѣкоторыя географическія разновидности.
   Совсѣмъ другое значеніе имѣетъ молекулярное измѣненіе зародышевой плазмы, которое, по мнѣнію Вейсманна, является прямымъ слѣдствіемъ процесса оплодотворенія, т.-е. смѣшенія двухъ зародышевыхъ плазмъ. Въ этомъ смѣшеніи и кроется причина измѣненія молекулярнаго строенія вообще неизмѣняемой зародышевой плазмы, которая, развиваясь, наслѣдственно передаетъ новой особи не просто особенности родительскаго организма, а нѣкоторое измѣненіе ихъ вслѣдствіе соединенія зародышевыхъ плазмъ двухъ родителей, сопровождающаго размноженіе половымъ путемъ. Само собою разумѣется, доказать всѣ эти соображенія фактически невозможно; ихъ можно сдѣлать только болѣе или менѣе достовѣрными, путемъ сравненія съ другими гипотезами, и въ этомъ отношеніи за ними нельзя не признать ни остроумія, ни значительной доли правдоподобія. Такимъ образомъ, Вейсманну удается, наприм., довольно удачно разъяснить значеніе такъ называемой конъюгаціи инфузорій; которая состоитъ въ слѣдующемъ. Крупныя особи инфузорій размножаются путемъ дѣленія и въ теченіе цѣлаго ряда поколѣній даютъ особи, постепенно мельчающія. Наконецъ, дѣленіе не продолжается далѣе, а начинается, обратно первому, соединеніе маленькихъ особей по двѣ, причемъ полнаго слитія двухъ особей не происходитъ, а соединившіяся особи черезъ нѣкоторое время расходятся. Это временное соединеніе дѣйствуетъ, однако, на нихъ такимъ образомъ, что послѣ него онѣ выростаютъ до большихъ размѣровъ и черезъ нѣкоторое время вновь начинаютъ дѣлиться. Обыкновенно говорятъ, что конъюгація инфузорій подновляетъ ихъ жизненную энергію, но, собственно говоря, Ото выраженіе ничего не объясняетъ. По мнѣнію же Вейсханна, въ конъюгаціи мы видимъ начало половаго процесса, и вся разница въ томъ, что сходящіеся элементы не остаются слитыми, а расходятся. Но этого временнаго слитія совершенно достаточно, чтобы подъ взаимнымъ вліяніемъ въ обѣихъ конъюгирующихъ особяхъ произошло молекулярное измѣненіе, которое даетъ собою толчокъ и къ доразвитію особи (ростъ при усиленномъ питаніи), и къ возникновенію путемъ дѣленія особей съ нѣкоторыми индивидуальными уклоненіями. Такимъ образомъ, у одноклѣточныхъ организмовъ, размножающихся путемъ дѣленія, безъ конъюгаціи, индивидуальныя уклоненія появляются какъ прямое слѣдствіе внѣшнихъ условій и передаются дочернимъ особямъ въ силу размноженія дѣленіемъ. У одноклѣточныхъ организмовъ, размножающихся дѣленіемъ при существованіи конъюгаціи, индивидуальныя уклоненія появляются какъ результатъ конъюгаціи, но передаются вслѣдствіе размноженія дѣленіемъ. Наконецъ, у многоклѣточныхъ организмовъ индивидуальныя особенности появляются въ силу половаго процесса и передача ихъ отъ особи къ особи совершается половымъ же путемъ.
   Въ высшей степени интересны соображенія Вейсманна о такъ называемомъ партеногенетическомъ, или дѣвственномъ, размноженіи, т.-е. размноженіи безъ оплодотворенія. Согласно прежнимъ воззрѣніямъ, предполагалось, что въ такихъ случаяхъ одного оплодотворенія, предшествующаго размноженія партеногенетцческому, достаточно на появленіе нѣсколькихъ поколѣній. Но, по мнѣнію Вейсманна, это, во-первыхъ, очень трудно себѣ представить, что и вѣрно, а во-вторыхъ, такое допущеніе ничего не объясняетъ. Напротивъ, если взять его гипотезу, то окажется слѣдующее. У видавъ, размножающихся партеногенетически, этотъ способъ размноженія годенъ только для того, чтобы поддержать видъ statu quo. Въ самомъ дѣлѣ, оплодотвореній нѣтъ,-- нѣтъ и молекулярнаго измѣненія плазмы, нѣтъ и индивидуальныхъ уклоненій, которыя являются какъ Прямое слѣдствіе перваго. Слѣдовательно, исключается вообще измѣнчивость вида, а вмѣстѣ съ тѣмъ и возможность для вида приспособляться къ окружающимъ его условіямъ. Хорошо, если эти условія не измѣняются, тогда видъ можетъ процвѣтать безусловно долгое время; но если внѣшнія условія измѣняются, а видъ остается неизмѣннымъ и, главное, неспособнымъ измѣниться, неспособнымъ приспособиться къ нимъ, въ такомъ случаѣ ему грозитъ вымираніе. Такимъ образомъ, партеногенетически размножающіеся виды, такъ сказать, заканчиваютъ собою тѣ вѣтви генеалогическаго древа, которымъ они принадлежать. Въ нихъ нѣтъ пластичности, они не поддаются обработкѣ, рѣзецъ и молотъ природы,-- естественный подборъ и борьба за существованіе,-- только крошатъ негодный на подѣлку кусокъ мрамора и онъ разсыпается, не будучи способенъ принять никакую новую форму. Отсутствіе личныхъ варіацій объясняетъ то обстоятельство, что у размножающихся партенегинетически видовъ исчезновеніе ненужныхъ органовъ совершается безслѣдно, т.-е. нѣтъ атавизма, возврата къ родоначальной формѣ, а отсутствіе пластичности -- то, что мы не знаемъ ни одного рода, всѣ виды кото раго размножались бы партеногенетически.
   Нѣкоторые ученые совершенно непонятнымъ образомъ сравнили и сочли почти за одно и то же гипотезу Вейсманна и гипотезу Нагели. По Нагели, измѣняемость видовъ объясняется присущими организмамъ внутренними стремленіями, которыя проявляются во всякой плазмѣ, слѣдовательно, и въ зародышевой. Но дѣло въ томъ, что внутреннія стремленія въ ученіи Нагели не представляютъ собою ничего понятнаго для ума положительнаго, тогда какъ Вейсманнъ объясняетъ все сравнительно просто: въ ученіи Вейсмана зародышевая плазма или неизмѣняема, или измѣняема (послѣднее при соединеніи зародышевой плазмы двухъ особей), и измѣняемость особей является не слѣдствіемъ внутреннихъ стремленій плазмы, а слѣдствіемъ молекулярнаго измѣненія. Иными словами, между ученіемъ Нагели и ученіемъ Вейсманна существуетъ такая же разница, какая существуетъ между всякимъ метафизическимъ объясненіемъ и объясненіемъ, въ основу котораго положено наблюденіе. Впрочемъ, Вейсманнъ не только весьма рѣзко отмѣчаетъ разницу между своимъ ученіемъ и ученіемъ Нагели, но и весьма остроумно опровергаетъ Нагели.
   Въ самомъ дѣлѣ, разъ есть внутреннее стремленіе къ измѣняемости вообще и разъ этимъ стремленіемъ мы объясняемъ и существующее разнообразіе формъ, и происхожденіе тѣхъ изъ нихъ, которыя намъ кажутся приспособленными, то стоитъ только взять какое-нибудь животное или растеніе, обладающее особенностями приспособленія, отнять отъ него эти послѣднія и посмотрѣть, что останется: если законъ приспособляемости не объяснитъ намъ многаго, если послѣ указаннаго устраненія особенностей приспособленія передъ нами, все-таки, останется животное или растеніе, находящееся въ гармоническомъ соотношеніи съ окружающими условіями, въ такомъ случаѣ гипотезѣ о внутренней силѣ развитія остается нѣкоторое "будущее, въ противномъ случаѣ -- нѣтъ. Для примѣра возьмемъ китовъ.
   Черепъ китовъ представляетъ цѣлый рядъ особенностей, которыя прямо или непрямо связываются съ образомъ жизни. Такъ, у настоящихъ китовъ достигаютъ чрезвычайнаго развитія лицевыя части черепа, особенно челюсти, очерчивающія. собою громадную глоточно-ротовую полость. Но эти столь характерныя особенности нѣтъ никакой возможности объяснить какъ выраженіе внутренней развивающей силы, тогда какъ, съ другой стороны, совершенно легко понять, что величина лицевыхъ частей является слѣдствіемъ приспособленія къ совершенно своеобразному способу питанія. Зубовъ во взросломъ состояніи киты не имѣютъ, они существуютъ только у зародыша, какъ указаніе на происхожденіе настоящихъ китовъ отъ имѣвшихъ зубы предковъ. Далѣе, съ нёба свѣшиваются пластинки -- такъ называемый китовый усъ, разщепленныя на концѣ въ ниточки. И это совершенно оригинальное образованіе объясняется приспособленіемъ. Киты кормятся маленькими морскими животными и, конечно, для того, чтобы насытиться, должны поглощать ихъ въ громадномъ новшествѣ Для этого, съ одной стороны, нужна обширная часть, съ другой -- китовый усъ: забравши въ састъ воду, китъ закрываетъ челюсти и вода при этомъ вытекаетъ изъ пасти черезъ китовый усъ, тогда какъ масса мелкихъ животныхъ становится добычею кита. И во внутренней организаціи существуетъ цѣлый рядъ приспособленій. Внутреннія ноздри и дыхательное горло находятся въ такомъ особенномъ соотношеніи, при которомъ одновременно можетъ совершаться дыханіе и глотаніе, легкія необычайно длинны и, благодаря этому, китъ можетъ сохранятъ горизонтальное положеніе безъ всякаго напряженія мышцъ; нѣкоторыя приспособленія кровеносной системы обусловливаютъ собою возможность продолжительнаго нырянія. Такимъ образомъ, все, что характерно для кита, объясняется приспособленіемъ, и если мы всѣ эти особенности устранимъ, въ такомъ случаѣ, передъ нами останется самая общая схема млекопитающаго. Но чтобы получить эту схему, нѣтъ никакой надобности брать кита,-- ее можно взять отъ любаго млекопитающаго. Слѣдовательно, не внутренняя сила развитія, а способность къ приспособляемости и теорія подбора объясняютъ намъ происхожденіе китовъ, а равно и другихъ животныхъ. Но для подбора нужны личныя особенности и наслѣдственность,-- слѣдовательно, мы возвращаемся къ тому, съ чего начали.
   На гипотезу Вейсманна сдѣлано уже очень много возраженій и большинство изъ нихъ показываютъ, что не совсѣмъ хорошо понято, что Вейсманнъ назвалъ преходящими, благопріобрѣтенными особенностями. Чтобы въ дальнѣйшемъ изложеніи не было ничего неяснаго, повторимъ еще разъ, что подъ таковыми Вейсманнъ разумѣетъ особенности, являющіяся какъ результатъ прямаго воздѣйствія внѣшнихъ условій и не стоящія ни въ какой связи съ молекулярнымъ измѣненіемъ зародышевой плазмы. Конечно, въ большинствѣ случаевъ пока трудно сказать, какія особенности организма берутъ свое начало еще въ зародышевой плазмѣ и какія нѣтъ, но именно это-то обстоятельство и составляетъ слабую сторону гипотезы Вейсманна. Несмотря на свои обширныя знанія и глубокія мыслительныя способности, Вейсманнъ не можетъ разработать свою гипотезу далѣе, нежели онъ это сдѣлалъ теперь, т.-е. не можетъ облечь ее въ ту убѣдительную форму, которая поразила всѣхъ въ Происхожденіи видовъ, а долженъ довольствоваться сравнительною убѣдительностью своихъ- аргументовъ и возможностью отвѣчать своимъ противникамъ. Между послѣдними стоитъ и имя знаменитаго Вирхова.
   Вирховъ въ рѣчи, представляющей собою въ значительной степени отвѣтъ на гипотезу Вейсманна, которую послѣдній изложилъ также въ рѣчи, обращенной къ одному изъ съѣздовъ натуралистовъ, коснулся современной болѣзни всей германской націи -- стремленія къ колонизаціи. Выселиться изъ своей родины нетрудно, основать колонію, можетъ быть, еще легче, но все это внѣшняя сторона колонизаціи, существенная же, внутренняя сторона успѣха заключается въ способности организма колонистовъ приспособиться къ новымъ условіямъ существованія. При этомъ, очевидно, мы встрѣчается съ тѣмъ же самимъ вопросомъ, который не даетъ покоя всѣмъ біологамъ,-- вопросомъ о приспособляемости и наслѣдственности, м- потому неудивительно, что Вирховъ воспользовался своею рѣчью, чтобы отвѣчать Вейсманну.
   По мнѣнію Вирхова, біологи совершенно игнорируютъ патологію и лишаютъ себя драгоцѣннаго матеріала для своихъ выводовъ. Явленія наслѣдственности и приспособляемости,-- говоритъ Вирховъ,-- извѣстны были патологамъ еще задолго до рожденія Дарвина, точно также они давно убѣждены, что благопріобрѣтенныя особенности организма передаются наслѣдственно. Указывая далѣе на то обстоятельство, что разныя европейскія націи въ разной степени способны акклиматизироваться, Вирховъ объясняетъ это тѣмъ, что организмъ колонистовъ не въ одинаковой степени можетъ пріобрѣтать новыя особенности послѣдовательно, пользуется не одинаковымъ матеріаломъ для закрѣпленія личныхъ особенностей наслѣдственно. Къ тому же, какъ помѣха акклиматизаціи, присоединяется еще болѣзненное разстройство организма и, какъ слѣдствіе этого, постепенное вымираніе колоніи.
   Въ сущности, Вирховъ держится того же взгляда на отношеніе приспособляемости къ наслѣдственности, который развивалъ въ свое время Семперъ и котораго, наконецъ, долгое время держался и Вейсманнъ. Но брошенное Вирховымъ обвиненіе біологамъ, будто они не придаютъ никакого значенія патологіи, по меньшей мѣрѣ, странно, и Вейсманнъ правъ, говоря, что не біологи не знаютъ интересныхъ для нихъ патологическихъ явленій, а патологи не интересуются біологіей вообще. Если патологи знали явленія наслѣдственности и приспособляемости задолго до рожденія Дарвина и, тѣмъ не менѣе, не въ состояніи были оцѣнить теорію подбора, тѣмъ хуже для нихъ. Для насъ же въ настоящее время важно то, что до времени біологи и патологи перестали понимать другъ друга. Сколько бы Вирховъ ни убѣждалъ Вейсманна и Вейсманнъ Вирхова, они никогда не сойдутся. За каждымъ изъ нихъ стоитъ свой собственный жизненный опытъ и масса фактовъ,-- у одного чрезвычайно однообразныхъ и потому объяснимыхъ сравнительно легко, у другаго чрезвычайно разнообразныхъ, простому объясненію не поддающихся.
   Отвѣчая Вирхову, Вейсманнъ говоритъ, что онъ далекъ отъ мысли отрицать наслѣдственную передачу личныхъ особенностей, но что для него далеко не все равно, о какихъ особенностяхъ идетъ рѣчь. И, повторяя съ подчеркиваніемъ уже извѣстное намъ ученіе о постоянствѣ зародышевой плазмы и ея измѣняемости и половомъ процессѣ, онъ останавливается на нѣкоторыхъ новыхъ аргументахъ въ пользу своей гипотезы.
   Такъ, ученые, отстаивающіе простую наслѣдственную передачу личныхъ особенностей, указываютъ обыкновенно на усиленное развитіе органа вслѣдствіе его усиленнаго употребленія въ теченіе ряда поколѣній, и на атрофію вслѣдствіе неупотребленія. Казалось бы, чего проще, какъ не признать такое положеніе, послужившее основнымъ камнемъ для гипотезы Ламарка, съ ограниченіями удержавшееся и до нашего времени? Но Вейсманнъ указываетъ на нѣкоторыя явленія, совершенно необъяснимыя съ этой тонки зрѣнія, но объяснимыя съ точки зрѣнія его гипотезы -- постояннаго появленія личныхъ особенностей при половомъ размноженіи, намѣчаемыхъ въ зародышѣ, и постояннаго подбора такихъ уклоняющихся особей, Что сказать, въ самомъ дѣлѣ, о тѣхъ многочисленныхъ случаяхъ, въ которыхъ органъ при неупотребленіи атрофируется, тогда какъ у каждой особи, обладающей имъ, онъ остается безъ измѣненія? Наприм., недоразвитіе или полное исчезновеніе крыльевъ у насѣкомыхъ. Во взросломъ состояніи эти животныя обладаютъ, какъ извѣстно, крыльями. Но въ этотъ періодъ своей жизни они не линяютъ и, вслѣдствіе особаго, строенія своихъ общихъ покрововъ, не могутъ ни увеличиваться, ни уменьшаться въ своемъ объемѣ. Такимъ образомъ, крылья ихъ остаются неизмѣненными, независимо отъ того, употребляются они или не употребляются. Тѣмъ не менѣе, между бабочками, жуками, прямокрылыми и др. существуетъ множество такихъ формъ, у которыхъ крыльевъ нѣтъ. Другой примѣръ представляютъ собою животныя, прячущія заднюю часть своего тѣла въ какія-либо защищающіе предметы: такъ, краббъ-отшельникъ прячетъ ее въ раковину слизняка, личинки поденокъ -- въ особую капсулю, сложенную изъ палочекъ, песчинокъ и т. п.,-- и во всѣхъ этихъ случаяхъ общіе покровы на защищенныхъ мѣстахъ не отвердѣваютъ, а остаются мягкими (измѣненія общихъ покрововъ, какъ слѣдствія прянаго воздѣйствія защищающей оболочки, ожидать нельзя). Наконецъ, третій и самый поучительный примѣръ въ данномъ случаѣ представляютъ собою такъ называемыя безполыя особи общественныхъ насѣкомыхъ. У рабочихъ муравьевъ, наприм., нѣтъ крыльевъ, но въ раннихъ стадіяхъ развитія они имѣютъ зачатки крыльевъ, указывающіе на происхожденіе рабочихъ отъ крылатой формы. Но рабочіе не размножаются, слѣдовательно, неупотребляемый органъ не могутъ передать наслѣдственно, или, лучше сказать, передавать наслѣдственно отъ поколѣнія къ поколѣнію въ постепенно уменьшающихся размѣрахъ. Слѣдовательно, остается предположить, что рабочіе появились и поддерживаются постояннымъ подборомъ такихъ особей, у которыхъ еще въ зародышевой жизни намѣчается недоразвитіе крыльевъ, какъ одна изъ формъ личныхъ особенностей.
   Здѣсь, однако, мы оставляемъ ученіе Вейсманна, такъ какъ горячность, съ которою къ нему отнеслись біологи, масса статей, посвященныхъ обсужденію этого ученія, рано или поздно, безъ сомнѣнія, заставятъ насъ возвратиться къ нему. Переходимъ теперь къ гипотезѣ, которая въ Англіи произвела такое же впечатлѣніе, какое въ Германіи произвело ученіе Вейсманна,-- къ такъ называемому физіологическому подбору Романеса. И Романесъ, и Вейсманнъ, въ сущности, задались одною и тою же задачей -- дополнить, по мѣрѣ возможности, ученіе Дарвина, разъяснить то, что, по ихъ мнѣнію, въ этомъ ученіи является не совсѣмъ выясненнымъ; Вейсманнъ предложилъ свою гипотезу постоянства плазмы взамѣнъ гипотезы пангенезиса, которая съ самаго начала своего появленія была признана неудовлетворительною. Романесъ своею гипотезой хотѣлъ отвѣтить на столь часто задаваемый вопросъ: какимъ образомъ скрещиваніе, свободно проявляющееся у всѣхъ особей вида, не мѣшаетъ возникновенію сначала типовъ личныхъ различій, затѣмъ разновидностей и, наконецъ, видовъ?
   По мнѣнію Романеса, можно сдѣлать три возраженія на теорію Дарвина. Первое состоитъ въ томъ, что Дарвинъ во всѣхъ случаяхъ, за исключеніемъ одного, сравниваетъ дикихъ и домашнихъ животныхъ и дикія и культурныя растенія, и находитъ возможнымъ переносить наблюденія, сдѣланныя надъ домашними животными и культурными растеніями, на дикіе виды, и объяснять измѣненія и ходъ измѣненій послѣднихъ измѣненіями первыхъ. Тотъ же случай, когда Дарвинъ находитъ рѣзкую разницу между дикими и культурными видами, чрезвычайно важенъ, такъ какъ представляетъ собою разницу въ явленіяхъ половой жизни: безплодіе можно почесть за правило при скрещиваніи между дикими видами и, напротивъ, домашнія породы, различающіяся между собою такъ рѣзко, какъ этого даже не наблюдается между дикими, при скрещиваніи совершенно плодовиты.
   Второе возраженіе состоитъ въ томъ, что для самого Романеса непонятно,-- какимъ образомъ появляются типы личныхъ уклоненій и, наконецъ, разновидности, при свободномъ скрещиваніи между собою всѣхъ особей вида, когда, казалось бы, всѣ мелкія отличія должны, расплываясь, теряться въ массѣ признаковъ коренной формы.
   И, наконецъ, третье возраженіе состоитъ въ томъ, что многія разновидности и многіе виды характеризуются признаками безполезными или безразличными, которые, слѣдовательно, подчиниться вліянію естественнаго подбора не могутъ, такъ какъ не даютъ собою никакого преимущества обладающимъ ими особямъ въ борьбѣ за существованіе.
   Поэтому Романесъ видитъ въ теоріи естественнаго подбора не теорію происхожденія видовъ, а теорію происхожденія полезныхъ особенностей, какъ теорію же происхожденія видовъ предлагаетъ свою теорію физіологическаго подбора.
   Сущность этой теоріи состоитъ въ томъ, что скрещиваніе между особями одного и того же вида, или одной и той же разновидности не совершается такъ свободно, какъ это вообще предполагается. Что, конечно, разныя особи одного и того же вида, одной и той же разновидности могутъ скрещиваться между собой въ размѣрахъ, достаточно обширныхъ для того, чтобы поддерживались признаки вида или разновидности,-- признаки болѣе крупные, болѣе бросающіеся въ глаза, нежели особенности личныя; но Что далеко не всѣ особи одной группы могутъ свободно скрещиваться между собою и что въ этомъ-то и лежитъ объясненіе того, какимъ образомъ могутъ появляться въ извѣстной группѣ особей, будетъ это видъ или разновидность -- все равно, нѣкоторое количество особей, характеризующихся своими собственными особенностями.
   Представимъ себѣ для примѣра, что у разныхъ особей взятаго нами вида половая зрѣлость наступаетъ не одновременно. Въ такомъ случаѣ физіологическая, необходимость позволяетъ сходиться только такимъ особямъ, у которыхъ періоды подовой зрѣлости совпадаютъ. Слѣдовательно, особи подбираются, но не естественнымъ, не біологическимъ подборомъ, а подборомъ физіологическимъ. Если, затѣмъ, мы зададимся вопросомъ, что въ состояніи намъ объяснить совпаденіе періодовъ половой зрѣлости у однѣхъ особей вида и несовпаденіе этихъ періодовъ у другихъ, въ такомъ случаѣ естественно обратиться къ вліянію внѣшнихъ условій, которыя отражаются на всей организаціи и особенно на системѣ органовъ воспроизвожденія, какъ наиболѣе деликатной, наиболѣе поддающейся измѣненіямъ. Но одинаковыя причины вызываютъ и одинаковыя слѣдствія,-- слѣдовательно, особи съ одновременно наступающимъ періодомъ половой зрѣлости, какъ обладающія одинаковыми личными особенностями, тѣмъ самымъ- имѣютъ шансы на передачу своихъ особенностей своимъ потомкамъ, да, притомъ, еще въ усиленной степени. Эти личныя особенности первоначально очень малы и совершенно не выдѣляются на фонѣ особенностей или признаковъ вида. Но при продолжающемся физіологическомъ подборѣ отъ поколѣнія къ поколѣнію, при устраненіи, вслѣдствіе физіологическаго подбора, отъ скрещиванія особей, обладающихъ личными особенностями другаго типа, черезъ нѣкоторое время, черезъ нѣсколько поколѣній минимальныя: личныя уклоненія могутъ развиться до такой степени, что станутъ замѣтны, какъ извѣстный типъ личныхъ особенностей. Еще спустя нѣсколько поколѣній, онѣ выдѣляются еще сильнѣе и, наконецъ, въ концѣ-концевъ, типъ личныхъ измѣненій приметъ послѣдовательно значеніе разновидности и, наконецъ, вида. Само собою разумѣется, географическая обособленность такой зачинающейся группы особей только ускоритъ ея окончательное отдѣленіе отъ первоначальнаго типа, и въ этомъ отношеніи Романесъ сходится съ Морицомъ Вагнеромъ, который не признавалъ возможности образованія видовъ безъ участія географическихъ условій. Далѣе, для Реманеса въ предѣлахъ образованія разновидности и вида безразлично, развиваются ли, вслѣдствіе физіологическаго подбора, личныя уклоненія полезныя, или безразличныя, или даже вредныя. Только тогда, когда эти особенности выразятся совершенно рѣзко, когда явится матеріалъ для естественнаго подбора, особенности вредныя исчезнутъ абсолютно, безразличныя по преимуществу. Этимъ объясняется, почему въ признакахъ родовыхъ группъ мы находимъ несомнѣнно полезные признаки, въ признакахъ же видовыхъ -- смѣшанные. Такимъ образомъ, физіологическій подборъ объясняетъ намъ происхожденіе разновидностей и видовъ, естественный подборъ -- родовъ, семействъ и другихъ высшихъ таксономическихъ группъ. Такимъ образомъ, слѣдуя Романесу, теорія физіологическаго подбора не только является существеннымъ дополненіемъ, но даже необходимымъ дополненіемъ къ теоріи естественнаго подбора.
   Сравнивая гипотезу Вейсманна и гипотезу Романеса, мы, прежде всего, видимъ, что въ основѣ своей онѣ діаметрально противуположны: Вейсманнъ исходить изъ почти долцой неизмѣняемости зародышевой плазмы подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій,-- Романесъ, напротивъ, изъ измѣняемости воспроизводительныхъ элементовъ, именно подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій, Для Зейсманца естественный подборъ является могучимъ факторомъ, въ рукахъ котораго группируются даже такіе мелочные признаки, которые совершенно не поддаются наблюденію, въ глазахъ же Романеса естественный подборъ безсиленъ, пока физіологическій подборъ не доставитъ ему необходимый матеріалъ. Слабая сторона гипотезы Вейсманна заключается въ токъ, что необходимые для ея доказательства факты почти внѣ нашихъ наблюденій,-- слѣдовательно, остается только критиковать логичность разсужденій Вейсманна и достовѣрность его ученія опредѣлить только сравнительно съ тѣмъ, что намъ даютъ другія гипотезы въ томъ же направленіи. Слабую сторону гипотезы Романеса составляютъ невѣрныя посылки. Но какъ гипотеза Вейсманна, такъ и гипотеза Романеса, безъ %сомнѣнія, внесутъ свою лепту въ прогрессъ Дарвинова ученія.
   Посмотримъ, въ самомъ дѣлѣ, какова дѣйствительная сила тѣхъ трехъ возраженій, которыя Романесъ дѣлаетъ на ученіе Дарвина. Что касается перваго, то оно самое важное,-- по крайней-мѣрѣ, самъ Дарвинъ считалъ его за самое важное,-- такъ какъ Дарвинъ сдѣлалъ не перечисленныя три, но и гораздо большее количество возраженій на свое ученіе гораздо ранѣе не только Романеса, его ученика и послѣдователя, но и своихъ противниковъ (ученіе о физіологическомъ подборѣ появилось только въ 1886 году). Видя, какъ казалось Дарину, дѣйствительную разницу между образованіемъ помѣсей у дикихъ и культурныхъ видовъ, Дарвинъ, чтобъ устранить происходящее отсюда для его ученія затрудненіе, предложилъ такое объясненіе, по которому одомашниваніе дикихъ видовъ, вообще говоря, увеличиваетъ плодовитость животныхъ и растеній. Слѣдовательно, и при скрещиваніи домашнихъ животныхъ и растеній больше шансовъ на полученіе плодущихъ помѣсей, нежели на то же при скрещиваніи дикихъ. Такъ какъ нѣкоторые факты подтверждали такое положеніе, Дарвинъ призналъ, что измѣненіе состоянія воспроизводительной системы обусловливается измѣненіемъ условій существованія. Но, далѣе, Дарвину пришлось натолкнуться на новое затрудненіе въ томъ же направленіи: все указывало ему на то, что образованіе помѣсей между видами, вообще говоря, полезно для потомства скрещивающихся особей, а, между тѣмъ,-- говоритъ Дарвинъ,-- скрещиваніе въ естественныхъ условіяхъ нормально не бываетъ или оно остается безъ результатовъ. Странно, что это противорѣчіе не остановило на себѣ вниманія ни противниковъ, ни послѣдователей Дарвина, хотя не укрылось отъ него самого. Онъ думалъ устранить его положеніемъ, что полезны только слабыя уклоненія въ организмѣ и въ условіяхъ существованія особей, -- уклоненія, сопровождающія, наприм., скрещиваніе особей одного и того же вида изъ удаленныхъ мѣстностей, тогда какъ очень крупныя измѣненія и въ организаціи, и въ условіяхъ существованія, вносимыя скрещиваніемъ особей разныхъ видовъ, вредны и потому устраняются естественнымъ подборомъ.
   Романесъ, приведя разбираемое положеніе, сдѣлалъ ту ошибку, что оставилъ фактическую сторону вопроса въ томъ же положеніи, въ какомъ она была двадцать лѣтъ назадъ. Конечно, теорія физіологическаго подбора, объясняющая невозможность скрещиванія даже между всѣми особями одного вида, должна была объяснить невозможность скрещиванія между особями разныхъ видовъ. Но, въ сущности, объяснять нечего, такъ какъ скрещиваніе между особями равныхъ видовъ въ дикомъ состояніи -- фактъ доказанный въ настоящее время. Отчасти наблюденія въ зоологическихъ садахъ, отчасти собранный систематическій матеріалъ не оставляютъ никакого сомнѣнія въ томъ, что скрещиваніе между дикими видами животныхъ -- явленіе весьма распространенное, и въ концѣ нашего обзора мы будемъ имѣть возможность остановиться на біологическомъ значеніи скрещиванія еще разъ. Такимъ образомъ, разницы между дикими и домашними животными и въ этомъ отношеніи не существуетъ, и, слѣдовательно, въ настоящее время мы больше чѣмъ когда-либо имѣемъ право переносить наблюденія надъ домашними животными и культурными растеніями на дикихъ, что даетъ въ наши руки чрезвычайно важное средство для выясненія біологическихъ законовъ. Какъ ближайшій ученикъ и послѣдователь Дарвина, Романесъ сдѣлалъ принципіальную ошибку, не оцѣнивъ оспариваемое положеніе критически, на основаніи вновь собранныхъ фактовъ. Правда, Романесъ говоритъ, что всѣ факты, которые онъ могъ собрать, какъ подлежащіе обсужденію его гипотезы, собраны, но мы этихъ фактовъ передъ собою не имѣемъ, слѣдовательно, и оцѣнивать ученіе Романеса можемъ только въ томъ видѣ, въ какомъ оно намъ представлено.
   Второе возраженіе, для устраненія котораго Романесъ также обратился къ теоріи физіологическаго подбора, касается поглощающей способности коренной формы, при скрещиваніи ея съ нарождающимися типами личныхъ уклоненій. Это возраженіе -- излюбленная тема антидарвиннстовъ, которые положительно не въ состояніи понять, какъ могутъ развиться признаки вида изъ ничтожныхъ личнымъ уклоненій. И сколько по этому поводу ни было написано, какіе примѣры и разъясненія ни приводились, они не достигли необходимаго результата. Теперь съ тѣмъ же возраженіемъ выступаетъ ученикъ Дарвина, и, признаемся, ничто насъ такъ не озадачило во всей теоріи физіологическаго подбора, какъ именно это обстоятельство. Мнѣ кажется, однако, что я напалъ на вѣрную дорогу въ объясненіи того, какъ могло произойти что-нибудь подобное. Дѣло въ томъ, что Романеса, прежде всего, интересовали виды съ признаками безразличными, и происхожденіе таковыхъ онъ не могъ объяснить сохраненіемъ личныхъ особенностей при скрещиваніи всѣхъ особей вида. Романесъ стадъ, если такъ можно выразиться, въ слишкомъ рѣзкую оппозицію съ принципомъ полезности и кончилъ тѣмъ, что совершенно оставилъ его въ сторонѣ. Отсюда сходство мнѣній Романеса и М. Вагнера о значеній географическаго фактора въ дѣлѣ выработки новыхъ видовъ. Но отсюда же и общая ошибка обоихъ авторовъ. Правда, мы въ настоящее время далеки отъ возможности понять пользу всѣхъ особенностей организаціи, которыя, въ сущности говоря, составляютъ систематическіе признаки вида. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что существуютъ группы животныхъ и растеній, характеризующіяся признаками безразличными. Но заслуживаютъ ли эти группы названія видовыхъ, мы не знаемъ, и самое главное -- мы не знаемъ, какъ они образовались, игралъ ли при этомъ подборъ хоть какую-нибудь роль. Представьте себѣ, что какая-нибудь группа горныхъ или островныхъ животныхъ, попавши или на различные горные кряжи, или на различные острова, измѣнилась, пріобрѣла бросающіяся въ глаза отличія,-- какъ это объяснить? Могло быть и такъ, что при усиленномъ размноженіи на каждомъ кряжѣ или каждомъ островѣ, иначе сказать -- въ извѣстной группѣ особей, началась борьба за существованіе, естественный подборъ вступилъ въ силу и новая форма образовалась какъ результатъ подбора. Могло быть и такъ, что всѣ особи, подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ условій, наприм., климата, пищи и т. и, измѣнялись равномѣрно и въ рядѣ поколѣній образовали новую форму. Въ первомъ случаѣ мы имѣемъ право сказать, что передъ нами виды, во второмъ -- передъ нами только географическая разновидность. И насколько мы до сихъ поръ могли ознакомиться съ теоріей физіологическаго подбора, намъ кажется, что ея значеніе исчерпывается именно выясненіемъ происхожденія такихъ формъ животныхъ и растеній, которыя обладаютъ безразличными признаками. Въ этомъ отношеніи нова мы еще бѣдны запасомъ фактическихъ данныхъ, но именно въ этомъ, направленіи опыты возможнѣе, нежели во всякомъ другомъ, и за отрицательнымъ и положительнымъ результатомъ этихъ опытовъ сохраняется одинаковое научное значеніе. Впрочемъ, повторяемъ еще разъ, ученіе свое Романесъ представилъ въ экстрактѣ, и потому мы не видимъ передъ собою ни права, ни возможности остановиться на немъ съ большими подробностями. Поэтому мы съ нетерпѣніемъ ждемъ выхода въ свѣтъ всей работы, со всѣми собранными въ ней фактами.
   Послѣднее, наконецъ, на чемъ мы остановимся въ настоящемъ обзорѣ, это -- работа Диксона о происхожденіи видовъ безъ помощи естественнаго подбора. Не должно думать, что Диксонъ не признаетъ естественнаго подбора,-- нисколько: онъ только отмѣчаетъ тотъ фактъ, что между различными группами животныхъ, которыя въ настоящее время признаются вообще за видовыя, существуетъ нѣсколько, происхожденіе которыхъ можетъ быть объяснено безъ всякаго участія естественнаго подбора. Какъ факторы, проявляющіеся въ этомъ направленіи, мы имѣемъ, уединеніе, климатическое вліяніе, употребленіе или неупотребленіе органовъ и половой подборъ. Всѣ эти возможные случаи новообразованія видовъ иллюстрированы примѣрами и, какъ легко можно видѣть, сами собою связываются съ теоріей Ронанеса. Затѣмъ авторъ переходятъ Къ скрещиванію и останавливается на разныхъ случаяхъ таковаго.
   Диксонъ различаетъ три вида скрещиванія: во-первыхъ, скрещиваніе различныхъ особей одного и того же вида, что приводитъ, вообще говоря, къ однообразію признаковъ извѣстной группы; во-вторыхъ, скрещиваніе различныхъ видоизмѣненій одного и того же вида, что приводитъ къ образованію между ними полнаго ряда переходовъ; и, наконецъ, въ-третьихъ, скрещиваніе между особями различныхъ видовъ, которое, слѣдуя мнѣнію, высказанному авторомъ настоящей статьи, можетъ привести въ полному поглощенію одного вида другимъ. Такимъ образомъ, естественный подборъ и другіе факторы обусловливаютъ собою распаденіе одной коренной формы на нѣсколько, скрещиваніе, напротивъ, препятствуетъ этому. И во многихъ случаяхъ для насъ почти невозможно опредѣлить, имѣемъ ли мы дѣло съ одною коренною формой, которая, разселяясь, измѣняется и обнаруживаетъ наклонность къ дробленію, или не съ нѣсколькими коренными, которыя, разселяясь, сталкиваются, скрещиваются и образуютъ такимъ путемъ переходы. Особенно много подобныхъ затрудненій встрѣчается при изученіи палеарктическихъ животныхъ. Будучи разселены на громадномъ протяженіи, они, безъ сомнѣнія, представляютъ примѣры въ томъ и другомъ направленіи, и только при помощи громадныхъ коллекцій, при знакомствѣ съ возрастными измѣненіями различныхъ группъ животныхъ и, наконецъ, при знаніи геологическихъ измѣненій палеарктической области, можно дойти въ этомъ отношеніи до правдоподобныхъ выводовъ.
   Этимъ объясняется лихорадочное стремленіе музеевъ Европы и Америки собрать подъ своею крышей возможно большее количество экземпляровъ и все больше и больше размножающееся поколѣніе натуралистовъ-коллекторовъ. Послѣдніе ставятъ себѣ задачей одно -- собрать возможно больше. Наблюденіемъ надъ тѣмъ, что они собираютъ, они интересуются мало или или совсѣмъ не интересуются и, такимъ образомъ, само по себѣ весьма похвальное намѣреніе развилось до такой крайности, при которой наука мало выиграетъ. Нельзя не пожалѣть объ этомъ, нельзя не пожелать того, чтобы это безразсудное стремленіе къ простому коллектированію поскорѣе миновало. Основательная первоначальная подготовка, не простое знаніе признаковъ животныхъ и растеній, а знаніе біологіи и интересъ къ біологіи -- единственное средство выбраться на дорогу въ этомъ отношеніи. Элементарные курсы, практикуемые въ Германіи и совершенно соотвѣтствующіе потребностямъ массы германской націи, и въ Германіи не дали ничего, кромѣ узкихъ спеціалистовъ. Двигатели біологическихъ наукъ и въ Германіи проходятъ суровую школу самообученія. Элементарные курсы, вводимые у насъ, окажутъ еще худшее вліяніе, такъ какъ мы не располагаемъ надлежащими средствами къ расширенію своего образованія, помимо высшихъ учебныхъ заведеній.

М. Мензбиръ.

"Русская Мысль", кн.V, 1888

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru