Мензбир Михаил Александрович
T. Г. Гёксли

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

T. Г. Гёксли.

   17 (29) іюня скончался Т. Г. Гёксли, въ началѣ 71-го года своей жизни. Имя Гёксли пользуется всемірною извѣстностью какъ ученаго, популяризатора и учителя, но краткая біографія и такой же очеркъ его многосторонней дѣятельности яснѣе обрисуютъ передъ нами образъ великаго человѣка.
   Гёксли родился въ Илингѣ въ 1825 году. За исключеніемъ двухъ съ половиною лѣтъ, проведенныхъ имъ въ илингской школѣ, гдѣ отецъ его занималъ должность учителя, онъ воспитывался дома и своимъ первоначальнымъ образованіемъ былъ обязанъ преимущественно самому себѣ. Затѣмъ, въ 1842 году онъ поступилъ въ медицинскую школу при Чэрингъ-Кросскомъ госпиталѣ, гдѣ въ то время лекціи по физіологіи читалъ извѣстный тогда физіологъ и окулистъ Уартонъ Джонсъ. Въ 1845 году Гёксли выдержалъ въ Лондонскомъ университетѣ первый экзаменъ на бакалавра медицины, послѣ чего нѣкоторое время занимался леченіемъ бѣднаго класса лондонскихъ жителей, а въ 1846 году поступилъ въ качествѣ врача во флотъ и получилъ мѣсто при Гасларскомъ госпиталѣ, откуда былъ назначенъ младшимъ врачомъ на военное судно Rattlesnake, предназначенное къ плаванію въ южныхъ моряхъ. Судно, подъ командою капитана Оуэнъ Станли, съ натуралистомъ Макъ-Джилливре, вышло изъ Англіи зимою 1846 года и возвратилось изъ плаванія въ 1850 году, пройдя внутреннимъ проходомъ между барьерными рифами и восточнымъ берегомъ Австраліи и Новой Гвинеи. Въ продолженіе этого времени Гёксли прислалъ нѣсколько статей, отчасти напечатанныхъ въ Philosophical Transactions Королевскаго Общества. Здѣсь же была напечатана (въ 1849 г.) и его первая большая работа О строеніи и систематикѣ медузъ, доставившая ея автору такую извѣстность, что въ 1851 году онъ уже былъ избранъ членомъ Королевскаго Общества. Свою службу въ флотѣ Гёксли оставилъ въ 1853 году, убѣдившись, что правительство не издастъ представленныхъ имъ и произведенныхъ во время кругосвѣтнаго плаванія работъ. Въ 1854 году Гёксли замѣстилъ своего друга Эдварда Форбса въ качествѣ палеонтолога и лектора по естественной исторіи въ Королевской Горной Школѣ и занималъ это мѣсто до 1885 года. Громкая извѣстность этой школы, теперь присоединенной къ Королевской Коллегіи Наукъ, въ значительной мѣрѣ обязана преподавательскимъ талантамъ Гёксли. По просьбѣ членовъ комитета учебнаго совѣта, онъ Продолжалъ тамъ свою дѣятельность въ качествѣ почетнаго декана, и этотъ постъ занималъ до самой смерти. На немъ лежала также отвѣтственность за общій ходъ преподаванія въ школѣ біологическимъ наукъ.
   Гёксли былъ дважды избираемъ профессоромъ физіологіи въ Королевскомъ Институтѣ, въ первый разъ въ 1854 году, т.-е. въ томъ же самомъ, когда былъ приглашенъ экзаменаторомъ по физіологіи и сравнительной анатоміи въ Лондонскій университетъ. Въ 1858 году онъ читалъ отъ Королевскаго Общества рядъ лекцій, предметомъ которыхъ взялъ позвоночную теорію черепа. Съ 1863 по 1869 годъ занималъ каѳедру въ Королевской Медицинской Школѣ. Въ 1862 году былъ избранъ президентомъ біологической секціи Британской ассоціаціи, засѣдавшей въ то время въ Кембриджѣ, а восемь лѣтъ спустя былъ избранъ президентомъ ассоціаціи во время ея собранія въ Ливерпулѣ. Въ 1869 и 1870 годахъ состоялъ президентомъ геологическаго и этнологическаго обществъ, а въ 1872 году былъ избранъ лордомъ-ректоромъ Абердинскаго университета (на три года). Строгіе и опредѣленные взгляды на вопросы обученія, вмѣстѣ съ яснымъ сознаніемъ общественнаго долга, заставили Гёксли принять въ 1870 году его избраніе президентомъ перваго Лондонскаго Школьнаго Совѣта, и хотя разстроенное здоровье заставило его отказаться отъ этого мѣста уже въ 1872 году, однако, въ бытность свою президентомъ Комитета Воспитанія онъ сдѣлалъ очень много для правильной постановки школьнаго преподаванія.
   Въ 1873 году Гёксли былъ выбранъ секретаремъ Королевскаго Общества, а десять лѣтъ позднѣе достигъ высшей почести, которая доступна для ученаго въ Англіи, именно былъ избранъ президентомъ Королевскаго Общества. Во время отсутствія покойнаго проф. Уэвилля Томпсона, участвовавшаго въ экспедиціи корвета Чэлленджеръ, Гёксли занималъ въ 1875 и 1879 гг. его мѣсто профессора естественной исторіи въ Эдинбургскомъ университетѣ. Съ 1881 по 1885 годъ онъ былъ инспекторомъ въ Коммиссіи рыбныхъ промысловъ, но въ 1885 году отказался отъ этого мѣста, какъ и отъ остальныхъ занимаемыхъ имъ должностей, а спустя немного переселился въ Истбёрнъ.
   Перечислять всѣ почести, коими былъ удостоенъ Гёксли, нечего, но укажемъ, что онъ получилъ отъ Королевскаго Общества нѣсколько медалей и въ томъ числѣ Дарвинову медаль, которую до него имѣли только А. Р. Уоллэсъ и сэръ Дж. Гукеръ. Эта медаль краснорѣчиво опредѣляетъ научное направленіе Гёксли. Скажемъ также, что знаменитаго ученаго чествовали ученыя учрежденія всего цивилизованнаго міра и въ томъ числѣ Императорское Московское Общество Испытателей Природы съ гордостью занесло его имя въ число своихъ почетныхъ членовъ. Но, принимая эти почести, Гёксли никогда не стремился къ нимъ и, какъ самъ говоритъ, подавлялъ въ себѣ стремленіе къ научной славѣ, поставивъ для себя другія цѣли.
   Уже изъ этого краткаго біографическаго очерка видно, что Гёксли былъ и медикомъ, и палеонтологомъ, и зоологомъ въ самомъ широкомъ смыслѣ этого слова. Онъ не допускалъ той узкой спеціализаціи въ наукѣ, которая развилась въ послѣднее время, и находилъ научныя занятія цѣлесообразными только при широкой научной подготовкѣ. Хотя рабочій періодъ въ жизни Гёксли длился приблизительно 50 лѣтъ, однако, даже это время не уменьшаетъ нашего удивленія передъ громаднымъ количествомъ работъ, изданныхъ знаменитымъ ученымъ. Мы смѣло можемъ утверждать, что нѣтъ такой группы животныхъ, изученіе которыхъ не было бы обязано ему очень многимъ.
   Своимъ пребываніемъ на суднѣ Ратльснэкъ, которое въ продолженіе своего плаванія провело значительную часть времени въ мало изслѣдованныхъ или даже совершенно не изслѣдованныхъ въ зоологическомъ отношеніи частяхъ тропическаго океана, Гёксли воспользовался для изученія пелагическихъ животныхъ. Сначала онъ остановился на низшихъ животныхъ и познакомилъ насъ болѣе или менѣе обстоятельно съ организаціей нѣкоторыхъ простѣйшихъ. Кишечно-полостныя дали ему превосходный матеріалъ для изслѣдованія особенно двумя группами: сифонофоръ, столь замѣчательныхъ вслѣдствіе поразительнаго развитія у нихъ полиморфизма въ связи съ раздѣленіемъ труда, и медузъ, которыя заставили его обратить вниманіе на тотъ замѣчательный фактъ, что тѣло ихъ состоитъ изъ двухъ клѣточныхъ слоевъ -- эктодермы и энтодермы, вполнѣ поддающихся сравненію съ двумя зародышевыми листками высшихъ животныхъ.
   Послѣ этого Гёксли далъ нѣсколько описаній весьма замѣчательныхъ формъ разныхъ червей, указалъ на своеобразность типа иглокожихъ и ихъ отношеніе къ другимъ типамъ безпозвоночныхъ и далъ длинный рядъ изслѣдованій надъ оболочниками. Чтобы покончить съ указаніемъ того, какія группы безпозвоночныхъ животныхъ обязаны Гёксли изученіемъ ихъ организаціи, исторіи развитія и біологіи, мы должны еще отмѣтить типы слизняковъ и членистоногихъ.
   Само собою разумѣется, что такой огромный запасъ свѣдѣній, почерпнутыхъ изъ личныхъ наблюденій, давалъ Гёксли возможность широкой критики изслѣдованій другихъ спеціалистовъ, и мы дѣйствительно находимъ у него нѣсколько критическихъ работъ, замѣчательныхъ по ясности въ постановкѣ вопросовъ и по методу, который прилагался для полученія отвѣтовъ на нихъ. Благодаря этому, простое сопоставленіе его замѣтокъ съ работами, ихъ вызвавшими, почти всегда приводитъ къ заключенію, что онъ въ сравнительно немногихъ строкахъ сообщаетъ и болѣе цѣнные факты, и строго-логическіе изъ нихъ выводы, придающіе новый интересъ предмету.
   Но, безъ сомнѣнія, наиболѣе цѣнныя работы Гёксли посвящены изученію современныхъ и ископаемыхъ позвоночныхъ животныхъ. По отношенію къ нимъ съ именемъ Гёксли тѣсно связаны всѣ крупные вопросы, какъ-то: вопросъ о строеніи черепа, таза и конечностей, разборъ соотношеній разныхъ группъ, сравнительное изученіе организаціи человѣка съ организаціей обезьянъ и т. д., не говоря о безчисленныхъ работахъ, въ которыхъ сообщаются свѣдѣнія по анатоміи, систематикѣ и проч.
   Вопросъ о строеніи черепа Гёксли ввелъ въ новую фазу. До него въ наукѣ господствовала идея, что черепъ позвоночныхъ представляетъ собою результатъ сростанія и видоизмѣненія нѣсколькихъ позвонковъ, что было особенно развито Оуэномъ. Послѣдній, обладавшій огромнымъ запасомъ фактовъ, строго провелъ позвоночную теорію черепа черезъ всѣ классы позвоночныхъ, и въ его изложеніи эта теорія пріобрѣла такую стройность и изящество, что неудивительно ея общераспространенность среди современниковъ. Надо было много труда и еще больше остроумія, чтобы доказать несостоятельность этой теоріи, и Гёксли далъ намъ то и другое и, можно сказать, похоронилъ позвоночную теорію черепа въ той формѣ, какъ она защищалась до него. Изслѣдованія о тазѣ и заднихъ конечностяхъ позвоночныхъ привели Гёксли къ рѣшенію вопроса о соотношеніи птицъ и чешуйчатыхъ гадовъ и съ удивительною ясностью отмѣтили кровное родство этихъ группъ. Трудно сказать, къ какой вѣтви зоологіи отнести это изслѣдованіе: оно настолько же принадлежитъ области сравнительной анатоміи, насколько можетъ быть помѣщено въ ряду работъ палеонтологическихъ. И такъ со многими работами Гёксли: "обладая огромными познаніями, онъ никогда не ограничивалъ область своихъ изслѣдованій какою-нибудь одною вѣтвью біологическихъ наукъ и въ подтвержденіе своихъ взглядовъ приводилъ свѣдѣнія изъ самыхъ разнообразныхъ источниковъ.
   Обиліе частныхъ свѣдѣній естественно привело Гёксли къ желанію изложить эти свѣдѣнія по организаціи, исторіи развитія и систематики животныхъ въ видѣ руководства, и такихъ руководствъ онъ оставилъ намъ два: одно по безпозвоночнымъ, другое -- по позвоночнымъ животнымъ. Въ настоящее время, несмотря на то, что наука ушла впередъ, эти руководства поражаютъ замѣчательною строгостью и стройностью изложенія и обиліемъ фактическихъ свѣдѣній, сообщаемыхъ на ихъ страницахъ. Кромѣ того, въ нихъ съ замѣчательнымъ безпристрастіемъ изложены спорные вопросы и отмѣчено то, что предстояло рѣшить въ ближайшемъ будущемъ.
   Такимъ образомъ, Гёксли, питавшій глубокое презрѣніе къ "бумажнымъ философамъ", изучилъ строеніе и отправленія животныхъ организмовъ, начавъ съ самыхъ низшихъ формъ и кончивъ человѣкомъ. Его лекціи о мѣстѣ человѣка въ природѣ показали, что онъ не боится идти по пути логическаго разсужденія до крайнихъ предѣловъ, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что сила и значеніе Гёксли кроются въ его прямолинейности. Въ концѣ нашего очерка, познакомившись съ Гёксли съ разныхъ сторонъ, умѣстнѣе привести тѣ взгляды, которыми онъ руководился въ теченіе своей жизни, теперь же мы познакомимся съ тѣми общими идеями, которыя замѣчаются въ его спеціальныхъ работахъ.
   Гёксли былъ дарвинистъ, и, притомъ, дарвинистъ, всѣми своими работами доказывавшій справедливость идеи о постепенномъ развитіи органическаго міра. Въ этомъ отношеніи ему нѣтъ равнаго. Идея кровнаго родства организмовъ и образованія новыхъ формъ путемъ подбора производителей была для него истиной, въ которой онъ убѣждался своими безчисленными работами, и разъ убѣдившись въ истинности этого ученія, онъ не только слѣдуетъ за нимъ, но всегда и всюду доказываетъ его справедливость другимъ. Его пытливый умъ не могъ примириться съ частными изслѣдованіями ради нихъ самихъ: эти изслѣдованія только давали ему возможность изучать развитіе генеалогическаго древа животнаго царства въ его различныхъ частяхъ, отыскивать связь между различными, даже далеко стоящими группами животныхъ, по немногимъ остаткамъ прошлаго возстановлять исторію животныхъ. Нѣтъ сомнѣнія, что онъ никогда не терялъ изъ вида преемственнаго развитія животныхъ формъ и даже, повидимому, исключительно фактическія работы оживлялъ скрытою въ нихъ идеей о постепенномъ развитіи органическаго міра. Дарвинова теорія обязана Гёксли рядомъ такихъ блестящихъ сравнительно-анатомическихъ и палеонтологическихъ доказательствъ, которыя придали силу первоначально ея болѣе слабымъ сторонамъ. Онъ нашелъ въ ней ключъ къ пониманію явленій организованнаго міра и съ удвоенною энергіей трудился надъ группировкой частныхъ явленій въ одну общую картину, по возможности приближающуюся къ истинному изображенію того, что происходило и происходитъ въ мірѣ окружающихъ насъ существъ, подъ вліяніемъ закона сохраненія лучше приспособленныхъ формъ въ борьбѣ за существованіе.
   Всѣмъ извѣстно, что Дарвинова теорія встрѣтила особенный протестъ со стороны многихъ вслѣдствіе того, что послѣднимъ изъ ея выводовъ было признаніе необходимости происхожденія человѣка отъ одной изъ болѣе низко стоящихъ формъ животныхъ. До чего этотъ выводъ былъ непріятенъ даже многимъ ученымъ, свидѣтельствуетъ примѣръ Уоллэса, который, дойдя самостоятельно почти до тѣхъ же самыхъ выводовъ, къ какимъ пришелъ Дарвинъ относительно всѣхъ животныхъ, во что бы то ни стало, хотѣлъ сохранить за человѣкомъ его исключительное положеніе. Напрасно Дарвинъ высказывалъ такія соображенія, что происхожденіе человѣка отъ одной изъ низшихъ формъ и высокое мѣсто, занимаемое имъ нынѣ въ природѣ, лучше всего говорятъ въ пользу его блестящихъ способностей и даютъ надежду на еще большее совершенство въ будущемъ. Напрасно указывалъ, что едва ли наше тѣсное родство съ дикарями, которое никогда никѣмъ не оспаривалось, можетъ дѣйствовать на насъ въ смыслѣ успокоенія и удовлетворенія нашего самолюбія. Все это Дарвинъ высказываетъ спокойно на страницахъ своихъ трактатовъ, никогда не полемизируя съ своими противниками, а это былъ неблагодарный путь для борьбы съ предразсудками массы. Гёксли избралъ другую дорогу и шелъ по ней съ тою рѣшительностью, которая характеризовала всю его научную дѣятельность, какъ человѣкъ, глубоко убѣжденный въ своей обязанности защищать и пропагандировать истину. Вопросъ о происхожденіи человѣка отъ низшей формы обострился прежде появленія трактата Дарвина о томъ же предметѣ. Ни для кого не было тайной, что это, такъ сказать, послѣдняя глава всей теоріи происхожденія видовъ, и потому не удивительно, что Гёксли выступилъ съ обсужденіемъ этого вопроса самостоятельно. Онъ выступилъ съ лекціями и журнальными статьями, выступилъ съ спеціальными анатомическими работами, съ такою же умѣренностью, какъ и настойчивостью, опровергъ странныя, чтобы не сказать чего-либо иного, свидѣтельства Оуэна, который всегда былъ противъ всякаго признанія измѣняемости организованнаго міра въ границахъ, не поддающихся опредѣленію, и всѣмъ этимъ сдѣлалъ для Дарвиновой теоріи болѣе, нежели всѣ другіе ея послѣдователи. Всѣ отличительныя свойства таланта Гёксли съ такою силой выступаютъ въ этомъ случаѣ, что я считаю полезнымъ привести небольшую выдержку изъ его лекцій о мѣстѣ человѣка въ природѣ, чтобы показать его незнающую колебаній научную прямоту, осторожность въ выводахъ, картинность и силу аргументаціи.
   "И такъ,-- говоритъ Гёксли въ концѣ своего сравненія организаціи человѣка съ организаціей другихъ животныхъ,-- какой бы рядъ органовъ ни взялись мы изучать, сравненіе уклоненій, коимъ они подвергаются у различныхъ родовъ обезьянъ, приводитъ насъ постоянно къ одному и тому же заключенію, а именно, что анатомическія различія, отдѣляющія человѣка отъ гориллы и шимпанзе, не такъ еще велики, какъ тѣ, которыя отдѣляютъ гориллу отъ низшихъ обезьянъ.
   "Но если человѣкъ отдѣляется отъ звѣрей не болѣе важною анатомическою преградой, нежели какими они сами другъ отъ друга отдѣляются, то слѣдуетъ, повидимому, заключить, что если будетъ доказано существованіе какой-либо естественной причины происхожденія родовъ и семействъ животныхъ, то причина эта вполнѣ достаточна и для объясненія происхожденія человѣка. Другими словами, если бы можно было доказать, напримѣръ, что мармозеты произошли отъ постепеннаго измѣненія обыкновенныхъ широконосыхъ, и что оба они, и мармозеты, и широконосыя, суть лишь измѣненныя развѣтвленія одного первоначальнаго родича, тогда не было бы разумной причины сомнѣваться, что и человѣкъ могъ возникнуть, съ одной стороны, чрезъ постепенное измѣненіе человѣкообразной обезьяны, или, съ другой стороны, произошелъ также отъ развѣтвленія одного первоначальнаго родича, общаго ему съ обезьянами.
   "Въ настоящее время существуетъ лишь одно основательное предположеніе касательно такой естественной причины происхожденія; иначе говоря, одна лишь гипотеза касательно происхожденія видовъ животныхъ вообще имѣетъ теперь мѣсто въ наукѣ, а именно гипотеза Дарвина. Ибо Ламаркъ, хотя и высказалъ нѣсколько весьма мѣткихъ воззрѣній, однако, перепуталъ ихъ такимъ множествомъ скороспѣлыхъ и даже нелѣпыхъ мнѣній, что парализовалъ всю пользу, которую могъ бы принести своимъ оригинальнымъ взглядомъ, будь онъ мыслителемъ болѣе осторожнымъ и умѣреннымъ. Слыхалъ я также о провозглашеніи формулы, трактующей о "предъустановленномъ, постоянномъ возникновеніи органическихъ формъ", но такъ какъ гипотеза, прежде всего, обязана быть удобопонятною, то очевидно, что подобное неопредѣленное положеніе, которое можно съ одинаковымъ успѣхомъ читать и слѣва направо, и справа налѣво, и въ разбивку, въ сущности, вовсе не имѣетъ смысла, хотя можетъ казаться осмысленнымъ.
   "Слѣдовательно, въ настоящее время вопросъ объ отношеніи человѣка къ низшимъ животнымъ переходитъ въ болѣе широкій вопросъ о томъ, состоятельны или несостоятельны воззрѣнія Дарвина. Но тутъ мы вступаемъ на опасную почву и потому должны съ величайшею точностью опредѣлить свою точку опоры.
   "Насколько мнѣ извѣстно, гипотеза Дарвина не оказывается несовмѣстною съ какимъ-либо извѣстнымъ біологическимъ фактомъ; напротивъ того, если принять его гипотезу, то явленія развитія, сравнительной анатоміи, географическаго распредѣленія и палеонтологіи получаютъ взаимную связь и такое значеніе, какого они никогда донынѣ не представляли. Я же, съ своей стороны, убѣжденъ, что если эта гипотеза не совершенно истинна, то, по крайней мѣрѣ, настолько же близка къ истинѣ, какъ, напримѣръ, гипотеза Коперника приближалась къ настоящей теоріи движенія свѣтилъ.
   "Но даже оставивъ въ сторонѣ воззрѣнія Дарвина, общая аналогія дѣйствій природы такъ сильно, такъ положительно говоритъ противъ вмѣшательства какихъ-либо иныхъ причинъ, кромѣ тѣхъ, которыя обыкновенно называютъ второстепенными, для произведенія всѣхъ міровыхъ явленій, что я, въ виду близкой связи человѣка съ остальнымъ живущимъ міромъ, а также связи силъ, управляющихъ этимъ міромъ, со всѣми остальными силами, не вижу возможности сомнѣваться въ томъ, что всѣ онѣ суть одинаковой величины ступени въ великомъ прогрессивномъ шествіи природы, переходныя степени отъ безформенности къ формѣ, отъ неорганическаго къ органическому, отъ безсознательной силы къ сознательному разуму и волѣ.
   "Дѣло науки покончено, когда она изслѣдовала, дознала и возвѣстила истицу; и будь эта статья писана для однихъ ученыхъ, я бы на этой страницѣ и покончилъ ее, зная, что мои собратья умѣютъ безусловно уважать доказанную истину и признаютъ священною для себя обязанностью покориться ея выводамъ даже и тогда, когда они противорѣчатъ личнымъ ихъ наклонностямъ.
   "Но такъ какъ я обращаюсь къ болѣе обширному кругу просвѣщеннаго общества, то съ моей стороны было бы просто трусостью не сознавать того отвращенія, съ какимъ большинство читателей, вѣроятно, встрѣтить выводы, къ которымъ привело меня самое тщательное и добросовѣстное изученіе этого предмета.
   "Со всѣхъ сторонъ поднимутся крики: "Мы люди, мужчины и женщины, а не улучшенная порода обезьянъ, у которой только ноги подлиннѣе, ступни поплошнѣе, да мозгъ потяжелѣе, чѣмъ у вашихъ скотовъ -- шимпанзе и гориллы. Способность пріобрѣтать познанія, сознаніе добра и зла, сострадательная нѣжность человѣческихъ привязанностей ставятъ насъ внѣ всякаго родства съ этими животными, какъ бы они ни казались похожими на насъ".
   "На это я могу только отвѣчать, что считалъ бы такіе возгласы вполнѣ справедливыми и отнесся бы къ нимъ съ полнѣйшимъ сочувствіемъ, еслибъ они хоть сколько-нибудь шли къ дѣлу. Но не я буду стараться основывать достоинства человѣка на его большомъ пальцѣ или утверждать, что мы погибли, если у обезьяны точно есть въ мозгу малый гиппокампъ. Напротивъ, я сдѣлалъ все, что могъ, дабы ниспровергнуть такую мелочность. Я старался показать, что между нами и животнымъ міромъ нельзя отыскать болѣе рѣшительнаго анатомическаго различія, нежели между животными, непосредственно за нами слѣдующими на ступеняхъ развитія; могу еще прибавить къ этому свою увѣренность, что такъ же безуспѣшно было бы отыскивать рѣзкую черту психическаго раздѣленія, потому что зачатки высшихъ способностей чувства и разума можно прослѣдить и въ низшихъ животныхъ формахъ. Въ то же время, никто болѣе меня не убѣжденъ въ громадности бездны, пролегающей между цивилизованнымъ человѣкомъ и звѣрями, никто болѣе меня не увѣренъ, что отъ нихъ ли онъ произошелъ, или не отъ нихъ, теперь онъ, конечно, не одинъ изъ нихъ. И никто менѣе меня не расположенъ смотрѣть слегка на теперешнее достоинство или отчаиваться въ будущности единственнаго сознательно-разумнаго существа нашей планеты.
   "Есть, правда, люди, имѣющіе претензію на авторитетъ въ подобныхъ вопросахъ,-- говорящіе, что эти два ряда понятій несовмѣстимы и что, признавая единство происхожденія человѣка и другихъ тварей, мы тѣмъ самымъ унижаемъ человѣка, низводя его на степень скота. Но такъ ли это? Кажется, даже любой умный ребенокъ могъ бы очевиднѣйшими доводами опровергнуть поверхностныхъ говоруновъ, которые навязываютъ намъ подобныя заключенія. Неужели же какой-нибудь великій поэтъ, философъ или художникъ, геніемъ своимъ прославившій и просвѣтившій вѣкъ свой, будетъ униженъ, низведенъ изъ своего высокаго сана, вслѣдствіе несомнѣнной исторической вѣроятности,-- чтобы не сказать увѣренности,-- что онъ по прямой линіи произошелъ отъ какого-нибудь голаго, звѣроподобнаго дикаря, у котораго настолько хватило разума, чтобы хитростью превзойти лисицу и тѣмъ самымъ быть опаснѣе тигра? Или намъ слѣдуетъ лаять и ходить на четверенькахъ, на томъ несомнѣнномъ основаніи, что каждый изъ насъ былъ когда-то яйцомъ и что этого яйца никакимъ изъ обычныхъ способовъ изслѣдованія невозможно было отличить отъ собачьяго? Развѣ филантропъ или какой-нибудь святой долженъ отказаться отъ стараній вести примѣрную жизнь, потому только, что, при простѣйшемъ изученіи человѣческой природы, мы находимъ въ ея основаніи всѣ эгоистическія страсти и скотскія побужденія четвероногихъ? Рѣзвѣ материнская любовь низкое чувство, оттого что она проявляется у курицы, или вѣрность -- подлое свойство, потому что ею отличаются собаки?
   "Здравый смыслъ массы человѣчества не колеблясь отвѣтитъ на эти вопросы. Разумъ человѣческій, усмотрѣвъ настоятельную необходимость спастись отъ существеннаго грѣха и униженія, предоставитъ разсужденіе о теоретическомъ оскверненіи циникамъ и святошамъ, которые, расходясь во всѣхъ прочихъ пунктахъ, сходятся только въ томъ, что равно не признаютъ благородной прелести видимаго міра и одинаково неспособны оцѣнить высокаго положенія, занимаемаго въ немъ человѣкомъ.
   "Мало того, мыслящіе люди, однажды освободившіеся отъ ослѣпляющаго вліянія старинныхъ предразсудковъ, найдутъ въ низкомъ источникѣ, изъ котораго произошелъ человѣкъ, лучшее доказательство великолѣпныхъ его способностей и, въ виду постояннаго прогресса его въ прошедшемъ, могутъ найти разумное основаніе вѣрить, что ему предстоитъ достигнуть и гораздо высшей будущности.
   "Вспомнимъ, что, сравнивая цивилизованнаго человѣка съ животнымъ міромъ, мы уподобляемся альпійскому путешественнику, который видитъ горы, возносящіяся къ небесамъ, и едва можетъ отличить, гдѣ кончаются тѣнистыя ущелья и багряныя вершины и гдѣ начинаются тучи небесныя. Безъ сомнѣнія, можно найти оправданіе восхищенному путнику, если онъ въ эту минуту не захочетъ вѣрить геологу, который станетъ ему говорить, что эти величавыя громады, въ сущности, ничто иное, какъ отвердѣвшій илъ первобытныхъ озеръ или остывшій шлакъ подземныхъ долинъ, но только выдвинутый внутренними силами и поднятый ими на эту горделивую и, повидимому, недосягаемую высоту.
   "По геологъ правъ; и, обдумавъ слова его, мы найдемъ, что они не только не уменьшаютъ нашего благоговѣйнаго восторга, но увеличиваютъ чисто-эстетическое впечатлѣніе невѣжественнаго наблюдателя всею силой умственнаго сознанія.
   "Когда улягутся страсти и исчезнутъ предразсудки, таковыя же будутъ послѣдствія ученія естествоиспытателей касательно этого великаго Альпійскаго или Андскаго хребта животнаго міра -- человѣка. Наше уваженіе къ благородной породѣ человѣческой не уменьшится отъ познанія, что по строенію своему человѣкъ тождественъ со звѣрями; ибо онъ одинъ одаренъ дивною способностью осмысленной рѣчи, посредствомъ которой, въ теченіе долгихъ вѣковъ своего бытія, медленно скопилъ онъ и привелъ въ порядокъ запасъ опыта, почти совершенно утрачиваемаго другими животными со смертью каждой особи; и вотъ теперь человѣкъ стоитъ на немъ, какъ на вершинѣ горы; далеко высится онъ надъ своими смиренными собратіями, и грубая природа его уже преобразилась, оттого что ему удается по временамъ отразить на себѣ лучъ неисчерпаемаго источника истины".
   Гёксли былъ величайшимъ популяризаторомъ нашего времени, и это находитъ себѣ объясненіе не только въ его врожденныхъ способностяхъ, но и въ характерѣ его дѣятельности. Врожденныя способности принесли ему съ собою литературный талантъ, ясность мысли и изложенія, нѣкоторую страстность въ защитѣ того, что онъ считалъ истиннымъ. Широкое образованіе дало поразительно широкій и глубокій взглядъ на явленія природы. Наконецъ, трудъ цѣлой жизни -- огромный запасъ фактическаго матеріала, почерпнутый изъ личныхъ наблюденій, а не заимствованный изъ постороннихъ источниковъ. Прибавьте къ этому, что Гёксли придавалъ огромное значеніе дѣятельности популяризатора. "Я не принадлежалъ,-- говорить онъ,-- къ числу тѣхъ счастливыхъ лицъ, которыя смотрятъ на популярныя лекціи, какъ на что-то hors d'oeuvre^ недостойное занимать мѣсто среди серьезныхъ занятій философа, и которыя въ качествѣ жрецовъ науки сохраняютъ свою славу незапятнанною попытками -- по крайней мѣрѣ, счастливыми -- быть понятыми массою. Напротивъ, я находилъ, что стремленіе выразить истины, добытыя при непосредственномъ изученіи природы, въ лабораторіяхъ и музеяхъ, на такомъ языкѣ, который, не теряя ни на іоту научной точности, могъ бы оставаться вполнѣ понятнымъ, требуетъ крайняго напряженія научныхъ и литературныхъ способностей, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, личный опытъ показалъ мнѣ, что нѣтъ лучшаго регулятора наклонности къ схоластическому педантизму у всѣхъ тѣхъ, кто преслѣдуетъ цѣли, стоящія въ сторонѣ отъ обыденной жизни, и привыкаетъ думать и говорить на техническомъ діалектѣ своего маленькаго мірка, какъ будто кромѣ его и нѣтъ ничего".
   Гёксли читалъ свои публичныя лекціи при самыхъ разнообразныхъ условіяхъ: и передъ рабочими, и передъ смѣшанною публикой, и передъ собраніями преимущественно спеціалистовъ. Знатокъ физіологіи, біологіи и палеонтологіи, онъ не затруднялся въ выборѣ темы для своихъ лекцій и всегда передавалъ ихъ въ такой формѣ, что его не могли не понять. Вѣря въ науку, какъ въ проводника истины, считая пріобрѣтеніе научныхъ познаній величайшимъ достояніемъ человѣка, Гёксли шелъ на встрѣчу всѣмъ, кто стремился пріобрѣсти истинное представленіе о природѣ и ея явленіяхъ, насколько это позволяли ему его обстоятельства. Перечислить даже наиболѣе выдающіяся популярныя лекціи Гёксли невозможно. Можно лишь указать дѣленіе лекцій на категоріи по ихъ содержанію и отмѣтить тѣ изъ нихъ, которыя поражаютъ или своею стройностью, или глубиною мысли.
   Я нахожу возможнымъ раздѣлить популярныя лекціи Гёксли на три категоріи: въ первую относятся лекціи болѣе или менѣе фактическаго содержанія, въ которыхъ руководящею идеей является тѣсная связь между явленіями органическаго міра; во вторую -- лекціи, посвященныя изложенію Дарвиновой теоріи; наконецъ, въ третью -- лекціи болѣе общаго философскаго содержанія.
   Изъ лекцій второй категоріи особенно обращаютъ на себя вниманіе три лекціи, читанныя въ Америкѣ. Онѣ были читаны въ концѣ семидесятыхъ годовъ, т.-е. послѣ блестящихъ палеонтологическихъ открытій, связанныхъ въ Европѣ съ именемъ Ковалевскаго, въ Америкѣ съ именами Марша и Копа, и давшихъ въ руки Гёксли замѣчательно благодарный матеріалъ, которымъ онъ воспользовался съ исключительною талантливостью и опытностью. Въ изящномъ по своей простотѣ изложеніи онъ кратко, но ясно передалъ принципы Дарвиновой теоріи и главныя возраженія на нее и, наконецъ, съ неумолимою логикой разбилъ эти возраженія, доказавъ ихъ полную несостоятельность. По построенію, силѣ доказательствъ и изяществу изложенія эти лекціи Гёксли должны считаться образцовыми.
   Что касается лекцій общаго содержанія, то онѣ представляютъ особый интересъ не каждая сама по себѣ, а взятыя всѣ вмѣстѣ. Въ нихъ развертывается научное міросозерцаніе Гёксли, который въ бесѣдахъ съ публикой былъ такъ же прямъ и откровененъ, какъ передъ самимъ собой. Предавшись всецѣло ученой и учебной дѣятельности, выработавши себѣ въ теченіе своей жизни опредѣленное и ясное воззрѣніе на явленія природы, готовый всегда назвать невѣжество и предразсудокъ ихъ собственными именами, кто бы ни защищалъ ихъ, готовый, наконецъ, въ своихъ выводахъ идти до крайнихъ предѣловъ, если къ этой крайности его вела простая логика, Гёксли производитъ неотразимое впечатлѣніе именно своими общими рѣчами. Лучше всего справедливость сказаннаго доказывается слѣдующими словами его: "Я позволю себѣ замѣтить, что логическія слѣдствія служатъ пугалами для глупцовъ и маяками для людей мудрыхъ. Единственный вопросъ, который можетъ поставить передъ собою человѣкъ мудрый и человѣкъ честный, это: вѣрна ли доктрина или ложна? Такъ что, если мой взглядъ дѣйствительно и логически ведетъ къ фатализму, матеріализму и атеизму, я долженъ признать себя фаталистомъ, матеріалистомъ и атеистомъ". Огромное вліяніе Гёксли на публику объясняется въ значительной мѣрѣ тѣмъ, что онъ превосходно зналъ произведенія философовъ всѣхъ временъ и незыблемо стоялъ на достойной его высотѣ во всѣхъ столкновеніяхъ съ приверженцами разныхъ философскихъ системъ, отъ времени до времени дѣлавшихъ вылазки противъ господствующей въ біологіи теоріи эволюціонизма.
   Теперь мы должны говорить о Гёксли, какъ объ учителѣ. Дѣлу преподаванія онъ отдавался такъ же горячо, какъ научной и популяризаторской дѣятельности. Онъ видѣлъ въ немъ одну изъ своихъ обязанностей по отношенію къ обществу и, несмотря на разстроенное здоровье, всегда готовъ былъ служить руководителемъ преподаванія въ его разныхъ видахъ. Нечего и говорить, что такой опытный и выдающійся лекторъ былъ знаменитымъ профессоромъ; остановимся на немъ, какъ на учителѣ въ широкомъ смыслѣ этого слова. Чтобъ узнать взгляды Гёксли въ этомъ отношеніи, достаточно ознакомиться съ содержаніемъ его рѣчей объ изученіи біологіи и о значеніи естествознанія въ воспитаніи. Гёксли признавалъ, что не всѣ же, начинающіе заниматься біологическими науками имѣютъ для этого необходимыя способности и, прежде всего, сортировалъ начинающихъ: они должны были пройти у него краткій курсъ практическихъ занятій, и если такой курсъ оказывался имъ не по силамъ или безполезнымъ, Гёксли безъ колебаній совѣтовалъ имъ заняться другими предметами. Личный опытъ доказалъ ему, что практическое изученіе животныхъ разныхъ группъ даетъ самую прочную точку опоры въ занятіи біологическими науками, и на этомъ основаніи онъ открывалъ свои занятія краткимъ практическимъ курсомъ, въ который входило также изученіе низшихъ растительныхъ организмовъ. Здѣсь не мѣсто входить въ подробное изложеніе этихъ занятій. Достаточно знать, что въ основу ихъ была положена мысль, что для начинающаго необходимо, прежде всего, почерпнуть краткія свѣдѣнія о важнѣйшихъ представителяхъ животныхъ и основательно ознакомиться съ методами изслѣдованія, а не начинать съ подробнаго изученія одной группы, какъ бы забывая о существованіи другихъ. Вѣрный своей основной идеѣ, что изслѣдователь во всякой области долженъ вообще знать предметъ, Гёксли не высоко ставилъ тѣхъ узкихъ спеціалистовъ, которые способны дать нѣсколько точныхъ, но мелкихъ работъ, не освѣщенныхъ никакою общею идеей. Едва ли они въ его глазахъ стояли выше каменщиковъ и плотниковъ, таскающихъ матеріалъ для постройки величественнаго зданія, называемаго строемъ природы, но не понимающихъ его прелести. Какъ въ спеціальныхъ работахъ, такъ и въ дѣлѣ обученія единственный нормальный путь -- начинать съ простого и переходить къ сложному. Чѣмъ послѣдовательнѣе переходъ, тѣмъ совершеннѣе путь обученія, тѣмъ прочнѣе пріобрѣтаемыя въ теченіе его познанія. Гёксли смотрѣлъ, что элементарныя свѣдѣнія по біологіи, то, что можно назвать азбукой біологіи, должны быть всеобщимъ достояніемъ. Не естественно ли начинать всякое обученіе съ пріобрѣтенія элементарныхъ свѣдѣній о томъ, что всегда насъ окружаетъ, что, можно сказать, съ утра до вечера поднимаетъ передъ нами рядъ вопросовъ, не отвѣтить на которые нельзя, потому что замалчиваніе въ такомъ случаѣ равносильно лжи? Вмѣсто того, чтобы питать юные умы не представляющею для нихъ никакого интереса классною сушью, которая, по словамъ защитниковъ этой системы, дисциплинируетъ умъ и служитъ гимнастикой для памяти, дайте имъ доступъ къ изученію живой природы. Пускай они не будутъ изолированы отъ міра живыхъ существъ: пускай они съ первыхъ шаговъ своей сознательной дѣятельности привыкнутъ ставить себя въ число явленій организованной жизни; пускай вмѣстѣ съ первоначальнымъ развитіемъ ихъ проникаетъ идея, что они живутъ не среди хаотическаго безпорядка нагроможденныхъ другъ на друга предметовъ и явленій, а въ стройной системѣ природы, которая въ безконечномъ разнообразіи проявляетъ свое единство, глубокую связь всего въ ней совершающагося. Не естественнѣе ли сначала пріобрѣсти свѣдѣнія о томъ, что поддается наблюденію и опыту, и уже потомъ перейти къ изученію другихъ, болѣе сложныхъ сторонъ человѣческаго существованія, подняться до изученія высшихъ проявленій его психо-физической дѣятельности? Мы отлично знаемъ, что всякое изученіе только тогда бываетъ плодотворно, когда оно объективно. Мы стараемся стать на такую точку зрѣнію во всякомъ случаѣ, кромѣ одного, когда всякая другая точка зрѣнія влечетъ за собой рядъ непоправимыхъ ошибокъ, а именно -- въ дѣлѣ нашего самообученія. При естественной склонности человѣка относиться пристрастно ко всему, что связано съ нимъ самимъ, онъ долженъ, прежде всего, отрѣшиться отъ мысли о своемъ исключительномъ положеніи въ ряду другихъ существъ и въ природѣ вообще, а едва ли это возможно, если вся система нашего образованія построена на изученіи только человѣка, его дѣяній, исторіи, заблужденій, великихъ открытій и пр. Повторяемъ, рѣчь идетъ не объ устраненіи литературнаго или эстетическаго образованія научнымъ; но научное воспитаніе должно быть введено во всѣхъ школахъ, потому что особенность естественно-научнаго воспитанія, не дозволяющая его замѣны никакою другою системой, состоитъ въ томъ, что она ставитъ человѣка въ прямое общеніе съ фактомъ, пріучаетъ умъ выводить заключеніе изъ частныхъ фактовъ, познаваемыхъ путемъ непосредственнаго наблюденія природы. Вмѣсто того, чтобы внушать учащемуся вѣру въ человѣческіе авторитеты, мы должны ему внушить, что его долгъ -- сомнѣваться до тѣхъ поръ, пока абсолютный авторитетъ природы не научитъ его вѣрить въ то, что написано въ книгахъ.
   Что бы ни говорили о предпочтительномъ значеніи разныхъ системъ воспитанія передъ естественно-научнымъ, мы должны признать, какъ несомнѣнное, что новѣйшая цивилизація держится на естествознаніи.
   Слѣдующее мѣсто, заимствованное изъ рѣчи Гёксли о либеральномъ воспитаніи, еще полнѣе познакомитъ насъ съ его взглядами на этотъ вопросъ:
   "Что такое воспитаніе?-- спрашиваетъ онъ,-- Помимо всего, каковъ нашъ идеалъ совершенно либеральнаго воспитанія,-- того воспитанія, какое мы дали бы самимъ себѣ, если бы могли начать жить сначала,-- воспитанія, какое мы дали бы своимъ дѣтямъ, если бы могли располагать судьбой по собственной волѣ? Вашего взгляда на этотъ предметъ я не знаю, но выскажу вамъ свой и надѣюсь найти, что наши взгляды не совершенно противурѣчивы.
   "Предположимъ, что было бы извѣстно, что жизнь и судьба каждаго изъ насъ въ одинъ прекрасный день окажутся въ зависимости отъ выигрыша или проигрыша въ шахматы. Не думаете ли вы, что мы считали бы первою своею обязанностью изучить, по крайней мѣрѣ, названія и ходъ фигуръ, пріобрѣсти понятіе о гамбитѣ и умѣнье давать шахъ и уходить отъ него? Не думаете ли вы, что мы смотрѣли бы съ порицаніемъ, доходящимъ до презрѣнія, на отца, который оставилъ бы роста сына, или на государство, которое воспитало бы своихъ членовъ не умѣющими отличить пѣшки отъ короля?
   "Но очень простая и элементарная истина, что жизнь, судьба и счастье каждаго изъ насъ и болѣе или менѣе тѣхъ, кто связанъ съ нами, зависятъ отъ нашего знанія правилъ игры безконечно болѣе трудной и сложной, чѣмъ шахматы. Это -- игра, начатая съ незапамятныхъ временъ, въ которой каждый мужчина и каждая женщина является однимъ изъ игроковъ въ его или ея игрѣ. Шахматная доска, это -- міръ, фигуры -- явленія вселенной, правила игры -- то, что мы называемъ законами природы. Игрокъ на противуположной сторонѣ скрытъ отъ насъ. Мы знаемъ, что его игра всегда честна, правильна и терпѣлива. Но мы знаемъ также, что онъ никогда не пропуститъ ошибки и не дастъ ни малѣйшей поблажки нашему незнанію. Кто играетъ хорошо, тому выплачиваются огромныя ставки, съ тѣмъ видомъ благородства, которымъ сила выражаетъ свое удовольствіе при встрѣчѣ съ силой. Если же кто играетъ дурно, тому дается матъ -- безъ ненависти, но и безъ сожалѣнія.
   "И такъ, я считаю воспитаніемъ изученіе правилъ этой великой игры. Другими словами, воспитаніе есть наставленіе ума въ законахъ природы, подъ которой я разумѣю не только вещи и ихъ силы, но и людей и ихъ обычаи, и преобразованіе душевныхъ движеній и воли въ ревностное и любвеобильное стремленіе жить въ согласіи съ этими законами. По моему мнѣнію, задача воспитанія заключается только въ этомъ -- ни болѣе, ни менѣе. И ко всему, что выдаетъ себя за воспитаніе,должна быть приложима указанная мѣрка; если же оно не выдерживаетъ ея, я не назову его воспитаніемъ, какова бы ни была сила авторитета или число приверженцевъ на его сторонѣ.
   "Для каждаго изъ насъ міръ былъ нѣкогда такимъ же свѣжимъ и новымъ, какъ для Адама. И тогда, задолго прежде, чѣмъ мы были способны воспринять наставленіе въ какомъ бы то ни было видѣ, природа взяла насъ въ свои руки и каждую минуту нашей дѣятельной жизни проявляла свое воспитательное вліяніе, ставя наши дѣйствія въ строгое согласіе съ законами природы и предотвращая нашу преждевременную кончину, какъ слѣдствіе крайняго неповиновенія. Я не могу говорить объ этомъ воспитательномъ процессѣ какъ о законченномъ ни для кого, какъ бы старъ онъ ни былъ. Для каждаго человѣка міръ такъ же свѣжъ, какъ былъ въ первый день, и полонъ безчисленныхъ новинокъ для того, кто имѣетъ глаза, чтобы видѣть. И природа не перестаетъ терпѣливо воспитывать насъ въ томъ великомъ университетѣ вселенной, членами коего мы всѣ состоимъ. но какъ это всегда бываетъ въ случаѣ принудительныхъ мѣръ, природа строга и сурова въ своихъ дѣяніяхъ. Невѣдѣніе карается такъ же строго, какъ сознательное непослушаніе; неспособность влечетъ за собою то же наказаніе, что и преступленіе. Дисциплина природы не всегда выражается въ словахъ и ударахъ, съ ударами на первомъ мѣстѣ, но и въ ударахъ безъ словъ. Намъ самимъ предоставляется догадаться, за что намъ досталось.
   "Задача того, что мы обыкновенно называемъ воспитаніемъ,-- воспитаніе, въ которомъ участвуетъ человѣкъ и которое я назову искусственнымъ,-- состоитъ въ томъ, чтобы пополнить пробѣлы въ воспитаніи природы; чтобы приготовить ребенка къ воспринятію воспитанія природы; чтобъ онъ не оказался ни неспособнымъ, ни малосвѣдущимъ, ни сознательно-непослушнымъ; чтобъ онъ понималъ предварительные симптомы недовольства природы, не дожидаясь наказанія. Короче говоря, всякое искусственное воспитаніе должно быть предвареніемъ естественнаго. И либеральное воспитаніе есть такое искусственное, которое не только подготовляетъ человѣка избѣгать большихъ непріятностей, слѣдуемыхъ за неповиновеніе законамъ природы, но и ведетъ его къ тому, чтобы цѣнить и получать награды, которыя природа раздаетъ такъ же щедро, какъ и наказанія.
   "Съ моей точки зрѣнія, ютъ человѣкъ получилъ либеральное воспитаніе, который въ своей юности воспитывался такъ, что его тѣло всегда готовый слуга его воли, и легко и съ удовольствіемъ исполняетъ всякую работу, къ которой оно способно, какъ механизмъ; чей разумъ является ясною, холодною, логическою машиной, съ частями одинаковой силы и хорошимъ ходомъ, годной, подобно паровой машинѣ, на всякую работу -- и прясть тонкія нити, и выковывать якоря духа; чей умъ исполненъ великихъ и основныхъ истинъ природы и законовъ ея дѣйствій; кто, въ противуположность слабому аскету, полонъ жизни и огня, но чьи страсти пріучены подчиняться твердой волѣ, слугѣ чуткой совѣсти; кто научился любить все прекрасное какъ въ природѣ, такъ и въ искусствѣ, ненавидѣть все низкое и уважать другихъ, какъ самого себя.
   "Такимъ и никакимъ другимъ, по моему мнѣнію, можетъ быть тотъ, кто получилъ либеральное воспитаніе, потому что онъ будетъ вполнѣ представлять собою человѣка, стоящаго въ гармоніи съ природой. Онъ съумѣетъ наилучшимъ образомъ возпользоваться ею, а она имъ. Изрѣдка они будутъ встрѣчаться, но она -- какъ его вѣчно любящая мать, онъ -- какъ ея представитель, ея самопознаніе, ея распорядитель и толкователь".
   Я не имѣю возможности останавливаться долѣе на отдѣльныхъ сторонахъ дѣятельности Гёксли. Для краткаго очерка сказано довольно, для полной и разносторонней оцѣнки понадобилось бы неизмѣримо болѣе. Перейду теперь къ тѣмъ взглядамъ Гёксли, которыми онъ руководился въ теченіе всей своей жизни и которые объясняютъ многое изъ занимаемаго имъ положенія. Каково оно было? Исключительно ли симпатіи сопровождали его въ долгой трудовой жизни, или же нападки и обвиненія, всегда преслѣдующія лицъ, стоящихъ выше толпы, были и его удѣломъ? На это можно сказать, что на него нападали,-- его не только обвиняли, какъ это бываетъ съ большинствомъ, но даже въ гораздо большей степени. Гёксли сынъ своего народа. Онъ жилъ столько же въ лабораторіи, сколько и на каѳедрѣ. Не только у насъ, но нигдѣ въ другой странѣ, кромѣ Англіи, его потребность постояннаго общенія съ массой не могла бы найти себѣ удовлетворенія. Онъ съ поразительною неутомимостью сходилъ съ каѳедры въ одномъ мѣстѣ, чтобы взойти на нее почти сейчасъ же въ другомъ. Познаваемыя имъ истины онъ не таилъ про себя, а считалъ своимъ долгомъ дѣлать общимъ достояніемъ. Если то, что онъ считалъ истиной, шло совершенно въ разрѣзъ съ ходячими мнѣніями, это не только не останавливало его отъ того, чтобы говорить именно объ этомъ, а прямо толкало къ тому, чтобы сказать людямъ лишній разъ: "Вы заблуждаетесь; истина не тамъ, гдѣ вы ее ищите, а на совершенно противуположной сторонѣ". На каѳедру онъ смотрѣлъ иногда какъ на передовой постъ, обстрѣливаемый артиллеріей противниковъ, никогда не отказывался занять этотъ постъ и никогда не покидалъ его, прежде чѣмъ не было доказано, по крайней мѣрѣ, каждому здравомыслящему человѣку, что правда на сторонѣ лектора. Вотъ какъ опредѣляетъ онъ программу дѣятельности всей своей жизни: "Способствовать накопленію естественно-историческихъ свѣдѣній и примѣненію научныхъ методовъ изслѣдованія ко всѣмъ явленіямъ жизни, насколько это позволяли мои способности, въ увѣренности, которая росла и крѣпла въ теченіе всей моей жизни, что для человѣчества есть только одно средство облегчить страданія: это -- стремленіе къ истинѣ въ дѣлахъ и помышленіяхъ и полное презрѣніе къ міру, когда съ него сорванъ покровъ обмана, скрывающій за собою его непривлекательныя черты. Съ этимъ намѣреніемъ я подчинилъ всякое сознательное и безсознательное стремленіе къ научной славѣ, которымъ могъ позволить себѣ развлекаться, другимъ цѣлямъ: популяризаціи науки; развитію и организаціи научнаго воспитанія; безконечному количеству стычекъ и схватокъ за идею эволюціи и постоянной оппозиціи клерикализму, который является ожесточеннымъ врагомъ науки. Въ стремленіи къ достиженію этихъ цѣлей я былъ только однимъ изъ многихъ, и я буду совершенно удовлетворенъ, если обо мнѣ вспомнятъ съ этой стороны, а то даже и въ томъ случаѣ, если совсѣмъ не вспомнятъ". Само собою разумѣется, открытое возвѣщеніе подобной программы вызвало бурю нападокъ. Гёксли обвиняли въ матеріализмѣ, фатализмѣ и атеизмѣ, смотря по тому, въ какой степени находилось раздраженіе противъ него и какая изъ его публичныхъ лекцій подливала масла въ огонь. Въ отвѣтъ на это онъ говорилъ, что призналъ бы себя и тѣмъ, и другимъ, и третьимъ, еслибъ его взгляды дѣйствительно приводили его логически къ тому или иному заключенію. "Но,-- прибавляетъ онъ,-- я не имѣю ни малѣйшей побудительной причины причислять себя ни къ философамъ-фаталистамъ, ни къ матеріалистамъ, ни къ атеистамъ. Къ фаталистамъ -- потому, что, по-моему, понятіе необходимости имѣетъ основаніе логическое, а не физическое; къ матеріалистамъ -- потому, что я совершенно не способенъ понять существованіе матеріи, если нѣтъ сознанія, въ которомъ бы это существованіе рисовалось; къ атеистамъ -- потому, что проблема послѣдней причины существованія кажется мнѣ безнадежно-выходящей изъ предѣловъ моихъ бѣдныхъ способностей. Изо всей безсмысленной болтовни, какую я когда-либо имѣлъ возможность слышать, доказательства тѣхъ философовъ, которые берутся разсказать намъ все касающееся природы Бога, была бы худшей, еслибъ ее не превосходили еще большія нелѣпости философовъ, доказывающихъ, что нѣтъ Бога". Но нападки продолжались и подчасъ ихъ безсмысленная ожесточенность доводила Гёксли до того, что онъ не отвѣчалъ на нихъ. Послѣ длиннаго ряда стычекъ и столкновеній за эволюцію онъ, наконецъ, сказалъ со свойственною ему откровенностью: "Прежде, когда мнѣ доводилось слышать, что появилась новая блестящая критика современной біологической теоріи, я спѣшилъ ознакомиться съ нею и отвѣчать на нее. Но теперь я состарился и, убѣдившись, что блестящіе критики не знаютъ даже азбуки біологіи, пересталъ читать ихъ произведенія".
   Въ послѣднее время разстроенное здоровье и болѣзни наложили свою руку на энергію Гёксли. Онъ отказался отъ всѣхъ занимаемыхъ имъ должностей и пересталъ выступать передъ публикой; но въ немъ нашлись силы, чтобы свою полувѣковую блестящую защиту эволюціоннаго ученія заключить рѣчью, которая проливаетъ свѣтъ на отношеніе человѣка къ космической эволюціи. Нѣсколькими выдержками изъ этой рѣчи, одинаково замѣчательной по глубинѣ мысли и картинности изложенія, мы и закончимъ нашъ очеркъ:
   "Человѣкъ, какъ животное,-- говорить Гёксли,-- достигъ своего главенства надъ міромъ сознательныхъ существъ, превратился въ то гордое, прекрасное животное, какимъ мы его теперь застаемъ, конечно, только благодаря успѣху въ борьбѣ за существованіе. При данныхъ условіяхъ, организація человѣка приспособилась лучше, чѣмъ всякая другая, чтобы выйти побѣдительницей изъ космической борьбы. Въ развитіи человѣчества беззастѣнчивое заявленіе своего "я", безсовѣстное наложеніе руки на все, на что ее можно наложить, упорное сохраненіе за собою всего, что только можно сохранить, составляющія сущность борьбы за существованіе, конечно, сослужили свою службу. Своимъ успѣхомъ, въ дикомъ состояніи, человѣкъ, конечно, широко обязанъ тѣмъ качествамъ, которыя онъ раздѣляетъ съ обезьяною и тигромъ,-- своей исключительной физической организаціи, своему лукавству, чувству общественности, любопытству и страсти къ подражанію, своему инстинкту истребленія, проявляющемуся какъ только какое-либо сопротивленіе пробуждаетъ его гнѣвъ.
   "Но по мѣрѣ того, какъ анархія смѣнялась соціальною организаціей, по мѣрѣ того, какъ цивилизація стала пріобрѣтать цѣну въ его глазахъ, эти глубоко вкоренившіяся и сослужившія ему службу качества превратились въ недостатки. Подобно многимъ выскочкамъ, человѣкъ охотно оттолкнулъ бы лѣстницу, по которой выбрался въ люди. Онъ охотно убилъ бы въ себѣ тигра и обезьяну. Но они отказываются ему повиноваться, и это-то незваное вторженіе веселыхъ товарищей его буйной юности въ правильную жизнь, налагаемую на него гражданственностью, присоединяетъ новыя безчисленныя и громадныя страданія къ тѣмъ, которыя космическій процессъ налагалъ на него ранѣе, какъ на простое животное. И цивилизованный человѣкъ клеймитъ всѣ эти побужденія тигра и обезьяны, называя ихъ грѣхомъ, и, въ крайнемъ случаѣ, веревкой или топоромъ препятствуетъ "переживанію" этихъ "наиболѣе приспособленныхъ" къ условіямъ давно минувшихъ дней.
   "Люди, живущіе въ обществахъ, конечно, также подвержены этому космическому процессу. Также какъ и у другихъ животныхъ, размноженіе человѣка совершается безостановочно и влечетъ за собою жестокое состязаніе за средства къ существованію. Борьба за существованіе стираетъ тѣхъ, кто менѣе способенъ приспособляться къ условіямъ ихъ жизни. Сильнѣйшіе, наиболѣе самонадѣянные, стремятся къ тому, чтобы попирать слабыхъ. Но вліяніе этого космическаго процесса на эволюцію обществъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ грубѣе форма ихъ цивилизаціи. Соціальный прогрессъ является средствомъ, ограничивающимъ на каждомъ шагу могущество процесса космическаго, и выдвигаетъ на смѣну ему другой процессъ, который мы можемъ назвать этическимъ. Результатомъ этого процесса можетъ оказаться переживаніе -- не тѣхъ, кто наиболѣе приспособленъ къ общимъ условіямъ существованія, а тѣхъ, кто приспособленъ къ условіямъ существованія наилучшаго, въ смыслѣ этическомъ.
   "Какъ я уже указывалъ выше, примѣненіе въ жизни правилъ, представляющихся высшими съ этической точки зрѣнія,-- правилъ, которыя мы связываемъ съ представленіемъ о праведности или добродѣтели,-- влечетъ за собою образъ дѣйствія, во всѣхъ отношеніяхъ противный тому, который обусловливаетъ успѣхъ въ космической борьбѣ за существованіе. Вмѣсто безжалостнаго предъявленія требованій своей личности, эти правила налагаютъ обязанность самообузданія, вмѣсто того, чтобы сметать передъ собой или попирать подъ ногами всякаго соперника, они требуютъ не только уважать своего ближняго, но и помогать ему; они способствуютъ не переживанію наиболѣе приспособленнаго, но приспособленію наибольшаго числа къ переживанію. Они съ негодованіемъ. осуждаютъ гладіаторское воззрѣніе на жизнь. Они требуютъ, чтобы всякій, пользующійся выгодами и наслажденіями жизни въ обществѣ, никогда не упускалъ изъ вида своего долга по отношенію къ тѣмъ, кто своими трудами создалъ это общество, и налагаютъ на каждаго члена этого общества обязанность ни однимъ своимъ дѣйствіемъ не ослаблять связи того цѣлаго, въ которомъ ему дозволено жить. Законы и нравственныя правила направлены къ тому, чтобы побороть этотъ космическій процессъ и постоянно напоминать отдѣльному человѣку объ его обязанностяхъ по отношенію къ обществу, которое своею защитой и благотворнымъ вліяніемъ если не прямо даруетъ ему жизнь, то, во всякомъ случаѣ, дѣлаетъ ее чѣмъ-то болѣе цѣннымъ, чѣмъ полуживотное существованіе дикаря.
   "Только вслѣдствіе невниманія къ этимъ простѣйшимъ соображеніямъ нѣкоторые фанатики индивидуализма пытаются въ наше время, по аналогіи, распространять этотъ космическій процессъ и на общество.
   "Поймемъ разъ навсегда, что этическій прогрессъ общества зависитъ не отъ подражанія космическому процессу, еще менѣе отъ уклоненія отъ него, а отъ борьбы съ нимъ. Уже далеко за нами осталось героическое младенчество нашей расы, когда добро и зло встрѣчались безразличнымъ "веселымъ привѣтомъ". Попытка спастись отъ зла -- все равно, индусская или греческая -- окончилась только бѣгствомъ съ поля битвы. Намъ предстоитъ отбросить въ сторону и младенческую самонадѣянность, и недовѣріе къ своимъ силамъ, свойственное несовершеннолѣтію. Мы уже возмужали и должны показать себя людьми. Мы должны лелѣять то добро, которое выпадаетъ намъ на долю, и мужественно сносить зло, въ себѣ и вокругъ насъ, съ твердымъ намѣреніемъ положить ему предѣлъ. И въ этомъ общемъ стремленіи мы можемъ руководиться общею вѣрой, общею надеждой".

М. Мензбиръ.

"Русская Мысль", кн.XI, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru