Михайловский Николай Константинович
Публичные лекции Ореста Миллера

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  
   Публичныя лекціи Ореста Миллера. Изданіе второе, дополненное шестью лекціями, не вошедшими въ первое изданіе. Спб. 1878.
   "Лекціи" г. Ореста Миллера -- далеко не литературная новинка: нѣкоторыя изъ нихъ были прочтены и напечатаны авторомъ еще въ 1871 году, и для читателей интересъ новизны могутъ представить только три лекціи о "Войнѣ и Мирѣ" гр. Толстого, "остававшіяся ненаписанными и воспроизведенныя для настоящаго изданія по сохранившемуся конспекту". Въ свое время, лекціи г. Миллера усердно посѣщались публикою, а книга его вышла нынѣ уже вторымъ изданіемъ. Мы отмѣчаемъ этотъ самъ по себѣ очень утѣшительный фактъ, какъ прямое доказательство того, что если наша литературная критика, по общему мнѣнію, давно ставшему общимъ мѣстомъ, въ настоящее время находится въ упадкѣ, тѣмъ не менѣе, на нее чувствуется среди читающей публики сильный запросъ. Съ этой точки зрѣнія, книга г. Миллера представляетъ значительный интересъ, т. е. если строго различать намѣреніе отъ исполненія. Г. Миллеръ далъ то, что имѣлъ, и далъ такъ, какъ умѣлъ, но мы пока подчеркиваемъ только тотъ фактъ, что книга г. Миллера, по своему сюжету, по замыслу, отвѣчаетъ очень живой и серьёзной умственной потребности общества. Мы далеко не свели счетовъ съ нашимъ ближайшимъ литературнымъ прошлымъ, которое еще цѣликомъ соприкасается съ настоящимъ; итоги нашихъ умственныхъ богатствъ не подведены, а богатства эти не призрачны. Къ сожалѣнію, задаться прекраснымъ замысломъ и прекрасно исполнить замыселъ -- два дѣла различныя. Въ предисловіи автора къ лекціямъ о "русской литературѣ послѣ Гоголя", читатель съ перваго же шагу встрѣчаетъ прекурьёзный пассажъ, который неминуемо долженъ сильно поколебать его довѣріе даже къ фактической компетентности его патентованнаго критическаго руководителя. Г. Миллеръ "просилъ снисхожденія" у своей аудиторіи, проситъ его теперь и у читателей -- и не даромъ: "дѣло въ томъ -- такъ извиняется г. Миллеръ -- что къ систематическому чтенію произведеній нашей новѣйшей литературы я обратился весьма недавно. При ступая къ курсамъ, я предупреждалъ, что, при моихъ долголѣтнихъ спеціальныхъ занятіяхъ народною словесностью, я не могъ не отстать отъ новаго періода нашей литературы, а потому и просилъ снисхожденія къ курсу, который, можно сказать, слагался передъ самими слушателями изъ только-что осиленнаго матеріала. Но и приступая къ настоящему курсу, я былъ болѣе или менѣе въ такомъ же положеніи..." (161--162). Какъ вамъ это нравится? Намъ, конечно, не привыкать стать къ тому величественному равнодушію, съ какимъ наши, такъ называемые, жрецы науки, смотрятъ на "житейскія волненія, корысти и битвы". Но, воля ваша, даже для насъ диковинное дѣло, чтобы человѣкъ образованный -- мало того -- литераторъ, мало того -- профессоръ словесности, т. е. архи-спеціалистъ литературныхъ дѣлъ, "могъ отстать" (или даже лучше -- "не могъ не отстать") отъ всего новѣйшаго періода литературы, того періода, который заключаетъ въ себѣ -- легко сказать -- всю гоголевскую школу, всю современную беллетристическую "плеяду" нашу. Въ чемъ же это такомъ состояли многотрудныя занятія г. Миллера, принудившія его, профессора, отстать отъ мало-мальски развитаго гимназиста? Въ изслѣдованіи о происхожденіи нашихъ былинъ? Въ изысканіяхъ по вопросу о нравственной стихіи въ поэзіи? Или, быть можетъ, въ писаніи барабанной палкой, обмокнутой въ квасъ, "жгучихъ" статей для "Новаго Времени"? Какъ, однако-же, ни наивно и, смѣемъ сказать, ни неприлично признаніе лектора-профессора, въ упоръ своимъ слушателямъ (а, мимоходомъ сказать, "дѣтушки скушали, ложки обтерли, сказали -- спасибо"), что онъ "только-что осилилъ" тотъ предметъ, о которомъ намѣревается говорить, за всѣмъ тѣмъ, мы охотно готовы признать, что г. Миллеръ хотя виновенъ, но по обстоятельствамъ дѣла заслуживаетъ снисхожденія, о которомъ онъ такъ усерднѣйще проситъ. Дѣйствительно, достаточно познакомиться поближе со всѣми обстоятельствами дѣла, т. е. всею книгою г. Миллера, чтобы убѣдиться, что эти неряшливо халатныя отношенія къ своей задачѣ, со стороны нашего автора, отнюдь не преднамѣренны. Онъ видитъ вещи на выворотъ -- вотъ его бѣда. Онъ, очевидно, принадлежитъ къ числу тѣхъ ученыхъ не отъ міра сего, для которыхъ наука и архивная пыль -- почти синонимы и которые всегда готовы предпочесть гомункула настоящему живому человѣку. Естественно, послѣ этого, что для г. Миллера вопросъ, напримѣръ, о происхожденіи нашихъ былинъ долженъ былъ казаться вполнѣ заслуживающимъ "долголѣтнихъ спеціальныхъ занятій", а анализъ типовъ нашихъ лучшихъ художниковъ можно было преудобно произвести на почвѣ той подготовки, которая сводится къ "осиливанію", къ семинарскому пропиранію, безъ всякой руководящей и сколько нибудь самостоятельной идеи. Впрочемъ, при чрезвычайной простотѣ того взгляда на роль и значеніе литературной критики, который отличаетъ г. Миллера, онъ дѣйствительно имѣлъ всѣ основанія надѣяться привести свой "курсъ" къ благополучному окончанію. "Критика, говорить г. Миллеръ: -- по большей части является у насъ потерявшею всякую руководящую нить; привычка говорить очень много по поводу литературныхъ произведеній, чрезвычайно мало вникая въ собственную ихъ сущность, дошла до крайнихъ предѣловъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, въ ней развилась нетерпимость и нетерпимость нерѣдко такого свойства, что на нее бы самымъ неблагосклоннымъ образомъ посмотрѣли Бѣлинскій и Добролюбовъ. Дѣло въ томъ, что нетерпимость эта вытекаетъ очень часто не изъ идеи -- въ этомъ смыслѣ она была бы понятна, пожалуй, даже почтенна -- а просто изъ взглядовъ кружка, изъ узкихъ интересовъ литературнаго прихода. А между тѣмъ, въ виду различнаго рода "ташкентцевъ" особенно нужно было сойтись всѣмъ вообще честнымъ людямъ. Долженъ же, наконецъ, быть положенъ предѣлъ той печальной розни, которая такъ давно обезсиливаетъ общественныя наши средства. Вмѣсто того, чтобы ее поддерживать, литературная критика должна содѣйствовать, по мѣрѣ своихъ средствъ, ея искорененію. Только въ такомъ случаѣ она достигнетъ своей лучшей цѣли -- будетъ содѣйствовать развитію у насъ того, что намъ особенно нужно -- здоровой общественной силы" (396--397). Не будемъ говорить о странности упрека, сдѣланнаго нашей критикѣ въ "чрезвычайно маломъ вниканіи въ собственную сущность" художественныхъ произведеній со стороны человѣка, только наканунѣ своихъ критическихъ импровизацій догадавшагося "осилить" эти произведенія, а обратимъ вниманіе на ту двойную роль, которую рекомендуетъ г. Миллеръ критикѣ. По его мнѣнію, критика, во-первыхъ, по отношенію къ беллетристикѣ, не должна говорить по поводу представляемыхъ беллетристами данныхъ, во-вторыхъ, по отношенію къ литературѣ вообще, должна "содѣйствовать искорененію печальной розни". Объ этихъ рецептахъ г. Миллера справедливо можно сказать, что они "оба лучше". Что Бѣлинскій и Добролюбовъ были лучшими нашими критиками -- это безспорно, но безспорно и то, что критика Бѣлинскаго пріобрѣла особенную силу именно въ послѣдній періодъ своего развитія, когда Бѣлинскій отъ вопросовъ чисто литературнаго и эстетическаго свойства обратился къ вопросамъ общественнымъ. Относительно же критики Добролюбова нечего и говорить: во всѣхъ статьяхъ, безъ исключенія, Добролюбовъ являлся критикомъ-публицистомъ, вездѣ онъ ставилъ на первый планъ интересы дѣйствительности, а не художественности, характеризовалъ не художника, со всѣми оттѣнками его таланта, а явленія жизни, послужившія тэмою для беллетриста. А все это именно и значитъ говорить о жизни по поводу искуства. Требовать отъ критики исключительно анализа "собственной сущности" беллетристическихъ произведеній -- значитъ подчинять ее беллетристикѣ, а это ни съ чѣмъ не сообразно. Беллетристика имѣетъ свои опредѣленныя функціи, критика -- тоже свои, и позвольте же критику смѣть свое сужденіе имѣть о значеніи тѣхъ данныхъ, которыя даетъ беллетристъ.
   Желаніе "искоренить печальную рознь" -- другой рецептъ г. Миллера -- вообще говоря, очень добродѣтельно, но совершенно непонятно -- при чемъ же тутъ литературная критика собственно? Не хочетъ ли г. Миллеръ этимъ сказать, что критика извѣстнаго направленія должна относиться мягко къ беллетристамъ всѣхъ лагерей и цвѣтовъ, памятуя, что всѣ они -- собраты, члены одной и той же république des lettres? Г. Авсѣенко будетъ слагать хвалебные гимны Некрасову, а критика "Отеч. Зап." строить глазки героямъ и героинямъ разныхъ "Млечныхъ путей"? Мы бы назвали желаніе г. Миллера безнравственнымъ, еслибы оно не было такъ маниловски-наивно. Литература -- не корпорація и ужь ни въ какомъ случаѣ не теплица академія, члены которой и въ службу, и въ дружбу комплиментируютъ другъ другу. Дѣло житейское -- дѣло грубое. Г. Миллеръ объясняетъ "нетерпимость" нашихъ литературныхъ партій не рѣзкою рознью ихъ принциповъ, а "узкими интересами литературнаго прихода", т. е. кумовствомъ и алтынничествомъ. Но если такъ, если наши литераторы, всѣ вообще -- не болѣе, какъ барышники и кулаки, то стойгъ-ли хлопотать объ уничтоженіи между ними "розни" и есть ли какой-нибудь смыслъ въ надеждѣ, что, уничтоживши эту рознь, мы, какъ завѣряетъ г. Миллеръ, создадимъ тѣмъ самъ "здоровую общественную силу"? Да, пусть, на радость всѣмъ честнымъ людямъ, они поѣдаютъ другъ друга, какъ пауки въ стклянкѣ, и пропадай пропадомъ эта литература, всѣ помыслы которой сосредоточены на рублѣ! Но г. Миллеръ говоритъ объ объединеніи "всѣхъ вообще честныхъ людей". Что же разъединяетъ этихъ людей? Если опять-таки алтынъ, то какіе же они послѣ этого "честные"? Если же ихъ взаимная "нетерпимость" вытекаетъ изъ коренныхъ принципіальныхъ разнорѣчій, то вѣдь г. Миллеръ самъ же признаетъ такую рознь "почтенной". Очевидно, хлопоча объ оживленіи и обновленіи литературы путемъ какого то невозможнаго "объединенія", онъ самъ не знаетъ, что говоритъ и чего хочетъ. Литература живится идеалами, а идеалы черпаются исключительно изъ жизни, и только та литература достойна своей высокой миссіи, и только та партія заслуживаетъ уваженія, которая не поступается своими идеалами, но бережно и ревниво проноситъ ихъ какъ среди лакеевъ алтына, такъ и среди рыцарей компромисса, въ родѣ г. Ореста Миллера. Не знать такихъ азбучныхъ истинъ -- стыдно, а профессору -- вдвойнѣ.
   Въ сущности, всѣ подобные проэкты "объединенія" -- не что иное, какъ мертворожденныя дѣтища вялаго индифферентизма или просто "недоумѣніе пулей къ какой пристать имъ единицѣ". Г. Миллеръ -- не первый и, конечно, не послѣдній изъ прожектеровъ этой категоріи. Г. Гайдебуровъ, какъ человѣкъ, гораздо болѣе практичный, нежели нашъ простодушный профессоръ, пропагандируетъ, какъ извѣстно, это "объединеніе" путемъ такъ называемыхъ литературныхъ обѣдовъ. Согласить гастрономическіе вкусы, безъ сомнѣнія, гораздо легче, нежели принципы, и, принявъ на себя столь идущую къ нему роль мэтръ д'.отеля петербургской журналистики, г. Гайдебуровъ избралъ себѣ благую часть. Рекомендуемъ г. Миллеру этотъ путь: если -- что несомнѣнно -- онъ потерпитъ фіаско на литературной аренѣ, то, при нѣкоторой ловкости, онъ навѣрное достигнетъ цѣли, хотя бы, напримѣръ, въ обѣденной залѣ малоярославецкаго трактира. Bonne chance.
   Въ практическомъ примѣненіи своего взгляда на роль и значеніе литературной критики, г. Миллеръ совершенно послѣдователенъ -- въ этомъ надо отдать ему справедливость. Точно пораженный всѣми египетскими язвами, онъ не смѣетъ сдѣлать ни одного свободнаго движенія и послушно плетется въ хвостѣ разбираемаго писателя, все равно кто бы онъ ни былъ, Толстой или Достоевскій, Некрасовъ или Писемскій. Онъ скромно довольствуется коментаріями, обладающими, такъ сказать, чичиковскою наружностью, т. е. не очень старыхъ, но и не очень новыхъ, не слишкомъ наивныхъ, но и не такъ, чтобы ужь очень глубокомысленныхъ, причемъ неизмѣнно, для поддержанія своего мнѣнія и съ чисто проффессорскимъ безпристрастіемъ, ссылается на Бѣлинскаго и на Страхова, на Добролюбова и на Аполлона Григорьева, на Писарева и на Николая Соловьева. Изрѣдка онъ позволяетъ себѣ ласково попенять разбираемому автору, какъ попенялъ, напримѣръ, г. Щедрину за "Исторію одного города", оскорбившую г. Миллера, во первыхъ, помолу что, по его мнѣнію, подкрѣпленному мнѣніемъ критика "Вѣстника Европы", историческая сатира -- ложный родъ, во вторыхъ, потому, что, въ двойномъ званіи яраго патріота и яраго спеціалистаисторика, онъ не можетъ допустить отрицательнаго отношенія къ нашему историческому прошлому. Современность онъ выдаетъ головою, но Гостомысла проситъ не обижать: хорошій былъ.человѣкъ, покойникъ! Такъ какъ у него рѣшительно нѣтъ другого критерія, кромѣ эстетическаго, то естественно, что всѣ разбираемые имъ писатели совершенно одинаково удовлетворяютъ его: хорошо пишутъ! Насколько такая критика опредѣлила критику того гоголевскаго героя, который говаривалъ о любимыхъ писателяхъ: "славно, канашка, пишетъ, бойкое перо!" -- этотъ вопросъ мы оставляемъ на благоусмотрѣніе читателя. Какъ бы то ни было, г. Миллеръ цѣли, несомнѣнно, достигъ. Такъ какъ и Достоевскій, и Щедринъ, и Писемскій, и Гончаровъ -- всѣ, оказывается, "славно пишутъ" и обладаютъ "бойкимъ перомъ", то этимъ именно и доказывается, наглядно, возможность той "объединяющей" и "примиряющей" критики, девизъ которой -- вали въ кучу и всякое даяніе благо.

"Отечественныя Записки", No 4, 1878

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru