Lib.ru/Классика: Милковский Сигизмунд. Справедливый удел

СПРАВЕДЛИВЫЙ УДѢЛЪ.

Разсказъ Теодора Ежа.

Отъ Переводчика.

Сигизмундъ Фортунатъ Милковскій (Теодоръ Ежъ) занимаетъ въ современной польской литературѣ видное и, въ тоже время, вполнѣ самостоятельное положеніе. По силѣ дарованія и по плодовитости, ему принадлежитъ, послѣ Крашевскаго, несомнѣнно первое мѣсто въ ряду современныхъ польскихъ беллетристовъ; но разница между нимъ и Несторомъ польскихъ писателей заключается въ томъ, что послѣдній чрезвычайно сдержанъ и остороженъ, Милковскій же съ самаго начала своей дѣятельности занялъ въ польской литературѣ боевое положеніе. Рѣзкая критика, безпощадный анализъ составляютъ характеристическія черты этого писателя. Преданный наукѣ и проникнутый глубокою вѣрой въ ея силу и плодотворность, онъ съ ранней молодости и по настоящій день (Милковскому минуло шестьдесятъ лѣтъ) относится къ общественной и политической жизни своей родины безъ предвзятыхъ взглядовъ. Независимость его въ этомъ отношеніи такъ велика, что, несмотря на громадныя заслуги, оказанныя отечественной литературѣ, онъ далеко не пользуется тою популярностью, на какую имѣетъ право, и недавно отпразднованный 25-ти-лѣтній юбилей его писательской дѣятельности не возбудилъ общаго сочувствія и былъ встрѣченъ съ теплотою только въ кружкахъ, такъ-называемой, "молодой Польши". Католическое же духовенство, въ лицѣ своего варшавскаго органа: "Католическое Обозрѣніе", рѣзкимъ образомъ порицало празднованіе юбилея человѣка, который "не относится съ должнымъ уваженіемъ къ католической церкви и установившимся въ польскомъ обществѣ взглядамъ и убѣжденіямъ". Въ темъ же смыслѣ высказались и свѣтскія клерикально консервативныя газеты.

Какими же идеями навлекъ на себя Милковскій такой сильный гнѣвъ? Уже въ молодые годы онъ посвятилъ себя служенію крестьянскимъ массамъ, и главнымъ героемъ его первой повѣсти "Василій Голубъ" (написанной въ 1857 г.) былъ мужикъ, выхваченный прямо изъ жизни, безъ идеалистическихъ прикрасъ, но и безъ предвзятой тенденціи другихъ польскихъ писателей -- изображать польскаго крестьянина неспособнымъ къ самостоятельной жизни, и постоянно нуждающимся въ опекѣ со стороны помѣщика и ксендза. Изученіе народнаго быта было главною задачею, которую поставилъ себѣ Милковскій въ этотъ періодъ своей дѣятельности. Взаимныя отношенія интеллигенціи и народа живо его занимали. Этимъ отношеніямъ и посвящена главная его повѣсть того времени, именно: "Исторія праправнука и прапрадѣда" (1863--1864 гг.). Въ обширномъ этомъ романѣ, свидѣтельствующемъ о большой наблюдательности и сатирическомъ талантѣ автора, Милковскій начертываетъ цѣлую программу нормальныхъ отношеній между помѣщикомъ и крестьяниномъ -- отношеній, основанныхъ на ассоціаціи труда и капитала. Не имѣя возможности входить здѣсь въ подробное разсмотрѣніе этой программы, мы отмѣтимъ только, что она проявляетъ глубокое знакомство автора съ экономическою литературою и съ условіями, въ которыя было поставлено въ то время сельское хозяйство въ Западномъ краѣ. Уже въ этомъ первомъ большомъ романѣ Милковскаго видно, что авторъ старается, главнымъ образомъ, обнять массовыя явленія. Отдѣльная личность, хотя и выводится имъ съ большимъ художественнымъ талантомъ, но, въ концѣ концовъ, отступаетъ на второй планъ, а въ сознаніи читателя выдвигается цѣлая соціальная группа. Такимъ образомъ, авторъ-художникъ весьма часто уступаетъ мѣсто автору-публицисту. Вообще, публицистическая жилка очень сильна въ Милковскомъ. Начавъ съ анализа крестьянскаго быта, или почти одновременно съ нимъ, онъ приступилъ къ анализу помѣщичьей жизни. Польскіе критики упрекаютъ его въ томъ, что онъ изображаетъ эту жизнь исключительно мрачными красками; но этотъ упрекъ лишенъ основанія. Милковскій -- реалистъ и изображаетъ жизнь такъ, какъ она есть, и если при чтеніи его помѣщичья среда оказывается мало привлекательной, если его романы составляютъ въ этомъ отношеніи рѣзкій контрастъ съ романами другихъ писателей, то это объясняется тѣмъ, что послѣдніе грѣшатъ чрезмѣрнымъ пристрастіемъ къ шляхтѣ. Въ этомъ отношеніи Милковскій заслуживаетъ не упрёка, а признательности за услугу, которую онъ оказалъ своей родинѣ, представивъ ей голую правду.

Продолжая анализъ отрицательныхъ сторонъ польской жизни, доискиваясь причинъ печальнаго положенія своей родины, Милковскій коснулся въ своихъ произведеніяхъ многихъ другихъ сторонъ общественной жизни, между которыми его особенно занимала судьба женщины, къ какому бы общественному классу она ни принадлежала. Изъ произведеній этой категоріи нельзя не отмѣтить прекрасныхъ повѣстей: "Веретено", "Елена" и "Гувернантка". Переходя затѣмъ отъ частныхъ явленій къ общимъ, онъ постепенно избираетъ тэмою для своихъ романовъ явленія историческія, которыми въ томъ или другомъ направленіи опредѣлялась жизнь его родины. Въ критическомъ обзорѣ изслѣдованія Костомарова: "Богданъ Хмѣльницкій" онъ, между прочимъ, говоритъ: "Въ соціальной организаціи Польши мы усматриваемъ одно великое зло, которое и вызвало паденіе нашего отечества. Зло это заключается въ томъ, что у насъ образовался status in statu, что меньшинство выдѣлилось изъ большинства и лишило послѣднее политическаго вліянія, словомъ, что у насъ образовалось рыцарское, шляхетское сословіе, которое взяло на себя отвѣтственность за благополучіе отечества и за дальнѣйшіе успѣхи цивилизаціи. Принявъ на себя эту отвѣтственность, оно потерпѣло крушеніе, потому что окруженное со всѣхъ сторонъ врагами, ставило свои привилегіи выше отечества, заботилось болѣе о сохраненіи крѣпостного права, чѣмъ о нормальныхъ народныхъ задачахъ. Народныя силы не оказались бы недостаточными: онѣ коренятся въ славянской общинѣ, передъ которою всѣ граждане равны. Но польская шляхта придерживалась этого принципа только въ своемъ кружкѣ, она оттолкнула отъ себя народъ и лишила его свободы. Въ этомъ кроется главный источникъ нашихъ несчастій и нашего паденія". Вотъ основная мысль, которая проводится въ произведеніяхъ Милковскаго. Заброшенный судьбою и страстью къ широкой дѣятельности сперва въ Венгрію, потомъ въ Турцію, Болгарію, придунайскія княжества, Сербію, онъ добросовѣстно изучалъ бытъ и историческія судьбы этихъ странъ и, имѣя постоянно въ виду свою родину, уяснялъ себѣ причины неволи, въ которую попали соплеменные полякамъ народы. Такимъ образомъ возникли его повѣсти изъ жизни южныхъ славянъ, въ томъ числѣ и его романъ "Ускоки" переведенный на многіе европейскіе языки, между прочимъ, и на русскій. Идя далѣе по этому пути, онъ, наконецъ, началъ писать романы на тэмы изъ польской исторіи, въ которыхъ онъ старается представить своимъ соотечественникамъ вѣрную картину причинъ паденія Польши.

Быть можетъ, своеобразное мѣсто, которое занимаетъ Милковскій въ польской литературѣ, въ значительной степени объясняется тѣмъ, что онъ только въ молодости жилъ на родинѣ, а всю свою жизнь провелъ въ постоянномъ общеніи съ прогрессирующими элементами европейскаго общества. Поэтому, онъ болѣе другихъ современныхъ польскихъ беллетристовъ доступенъ европейской публикѣ. Основная мысль большинства его произведеній родственна всякому образованному человѣку, и помѣщаемый нами ниже разсказъ вполнѣ это подтверждаетъ.

Р. С.

Они горячо полюбили другъ друга. Ее можно было причислить къ тѣмъ дѣвушкамъ, о которыхъ поэтъ говоритъ: "Очи черны, брови черны, косы съ долгимъ волосомъ". Она была стройна, какъ тополь, и во всемъ ея существѣ было нѣчто волшебное -- "настоящая чародѣйка!" Онъ также былъ красавецъ.

Оба были бѣдны; ни у него, ни у нея ни кола ни двора. Но она предпочла его всѣмъ, въ особенности же богатому парню, который заглядывался на нее, платилъ въ корчмѣ музыкантамъ чтобъ они для нея играли, и привозилъ ей баранки съ ярмарки. Онъ отвѣчалъ ей тѣмъ же: для него она была краше всѣхъ дѣвушекъ, заигрывавшихъ съ нимъ и вздрагивавшихъ, когда онъ заговоритъ съ ними. Кончилось тѣмъ, что они повѣнчались.

Обвѣнчавшись, они поселились въ наемной хатѣ и были такъ счастливы, какъ будто весь міръ и все, что въ немъ есть, принадлежали имъ однимъ.

У нихъ и въ самомъ дѣлѣ было много, очень много. Прежде всего, имъ принадлежалъ воздухъ, которымъ они дышали; затѣмъ, небо, разстилавшееся широкимъ сводомъ надъ ихъ головами, синѣвшее въ ясные дни своею чистою лазурью, покрывавшееся ночью безсчетными звѣздами, заволакивавшееся въ непогоду то свинцовыми тучами, то облаками самыхъ причудливыхъ очертаній, и иногда грозно гремѣвшее и блиставшее молніями. Для нихъ благоухали цвѣты, пѣли пташки, раздавались разные голоса, складывавшіеся въ пѣсни, которыя глубоко проникали въ душу. Черезъ деревню протекала рѣчка; за деревней билъ ключъ; и вся вода въ рѣкѣ и ключѣ принадлежала имъ же. Да, они были счастливы.

Это чувство проявилось съ особенною силою въ ту минуту, когда, послѣ свадебнаго шума, они остались наединѣ.

-- Ахъ!.. вздохнулъ онъ глубоко.

Услышавъ вздохъ, она прислонилась къ нему, обвила его шею руками и съ такою страстью прижала его къ груди, какъ будто хотѣла слиться съ нимъ въ одно нераздѣльное цѣлое. Счастіе свѣтилось на ея лицѣ, въ ея глазахъ. Она ничего болѣе не желала. Въ объятіяхъ молодого мужа, съ которымъ она была повѣнчана, ей было такъ хорошо, что она не могла оторваться отъ него. Ласкаясь къ нему, она повторяла:

-- Ты мой, Архипъ... ты мой... дорогой... ненаглядный!..

Оба они всецѣло предались упоенію, охватившему ихъ въ этой горенкѣ, вся поэзія которой состояла развѣ только въ опрятности. Свѣтъ проникалъ въ нее черезъ одно небольшое окошко, и простору въ ней было мало. За исключеніемъ пространства, занятого кроватью, печью, скамьями и полками, горенка имѣла не болѣе пяти-шести шаговъ въ длину и ширину и соотвѣтствующую вышину, отъ глинянаго пола до потолка. Но стѣны ея были необыкновенно бѣлы; окна, тщательно вымытыя и вытертыя, блестѣли, какъ хрусталь, и все, что находилось въ этой крошечной хижинѣ, отличалось необыкновенною свѣжестью, гармонировавшей съ этими двумя молодыми созданіями, прекрасными и горячо любившими другъ друга, ихъ горница походила на гнѣздышко, окруженное зеленью и обвѣянное дыханіемъ весны, олицетвореніемъ которой были сами Архипъ и Наталька.

Но на этомъ сравненіе и оканчивается; весны еще не было надворѣ. Свадьба влюбленныхъ, сыгранная -- скажу мимоходомъ -- чрезвычайно скромно, состоялась передъ масляницей, т. е. въ концѣ зимы, въ февралѣ мѣсяцѣ. Снѣгъ еще не таялъ; на рѣкахъ и прудахъ держался еще ледъ; морозъ давалъ себя чувствовать ежедневно, а иногда свирѣпствовали вьюги и мятели.

Въ хатѣ было тихо и тепло, словно она стояла далеко-далеко отъ міра и людей.

-- Ты мой, Архипъ... повторяла Наталька пѣвучимъ шепотомъ.

-- Охъ!.. вздохнулъ опять новобрачный.

-- Какъ, ты вздыхаешь? Вздыхаешь... теперь? спрашивала она съ упрекомъ въ голосѣ.

-- Да видишь... началъ-было онъ.

-- Почему же?

-- Мнѣ бы хотѣлось...

-- Чего же тебѣ еще хочется?.. прервала она шутливо и кокетливо.-- Ахъ, ты!..

Она посмотрѣла на мужа съ такимъ выраженіемъ, что у него сердце замерло.

-- Мнѣ бы хотѣлось, Натальюшка, чтобъ такъ было всегда.

-- Развѣ это возможно?

-- Эхъ! произнесъ онъ и поникъ головой.-- Можно.

-- Какъ же по твоему?

-- Да просто: уснуть, навѣки уснуть.

-- Умереть!.. произнесла молодая женщина съ внезапной тревогой въ голосѣ.

Молодая женщина скрестила руки на груди, съ минуту смотрѣла на мужа съ страннымъ выраженіемъ въ глазахъ, и потомъ отвѣчала твердымъ голосомъ:

-- Наше счастіе только-что началось, а ты хочешь, чтобъ оно уже... кончилось!

-- О, нѣтъ!.. Не того хотѣлось бы мнѣ... ну, что тамъ!.. прервалъ онъ самъ себя, махнувъ рукою:-- что по-пусту болтать! все равно, что рѣшетомъ воду черпать.

Эти слова подняли тревогу въ душѣ Натальи. Чтобы разсѣять это впечатлѣніе, она стала прибирать горенку, развела огонь въ печи, приставила горшки и заглянула въ чуланъ, гдѣ хранились тощіе ихъ запасы. Тамъ было немного муки, картофеля, штукъ десять свеклы и на полкѣ нѣсколько пригоршней соли. Для людей, обладавшихъ здоровымъ желудкомъ, этотъ запасъ могъ хватить развѣ только на недѣлю; но больше у нихъ не было ничего, ровно ничего. На дворѣ находились хлѣвы и навѣсы, служившіе пріютомъ для коровъ, пары воловъ, нѣсколькихъ овецъ, трехъ свиней и маленькой собаченки; вдоль заборовъ и у порога избы прохаживались куры, подъ предводительствомъ пѣтуха, оповѣщавшаго людей о времени дня и перемѣнахъ погоды; на гумнѣ возвышались двѣ скирды. Но все это принадлежало хозяину избы, у котораго Архипъ нанималъ горницу. Самъ онъ не имѣлъ ничего, кромѣ пары собственныхъ и жениныхъ рукъ. Въ этихъ двухъ парахъ рукъ заключалось все ихъ богатство, но они вѣрили, что трудъ прокормитъ ихъ и дастъ имъ сдѣлать сбереженія.

Такъ представлялась жизнь молодымъ, переживавшимъ медовый мѣсяцъ. Нельзя было терять ни минуты. Они обнялись, обмѣнялись нѣсколькими словами; Архипъ высказалъ нѣсколько соображеній, въ которыхъ какъ будто звучало недоброе предчувствіе, и оба принялись за работу. Онъ пошелъ въ свою сторону, а она -- въ свою. Имъ надо было, прежде всего, заработать, вооружиться противъ злѣйшаго врага человѣка -- противъ голода.

Сначала дѣла ихъ пошли недурно. Архипъ нанялся рубить дрова. Онъ вставалъ рано, работалъ до поздняго вечера и получилъ за свою работу нѣсколько ручень ячменя. Наталья была мастерица прясть. Она нанялась до весны, и ей платили за работу тальками. Кромѣ того, они исполняли разныя другія работы. Такимъ образомъ, перебиваясь изо дня въ день, молодые большой нужды не испытывали. Молодость, любовь, надежды прикрашивали жизнь. Къ тому же можно было надѣяться, что со временемъ дѣла пойдутъ лучше, тѣмъ болѣе, что они любили работать и ихъ воодушевляла глубокая, безотчетная вѣра въ справедливость. Они еще не уяснили себѣ существующихъ между нанимателями и рабочими отношеній, которыя погубили не одну сильную натуру; они работали и вѣрили.

Сначала они не обманулись въ своихъ надеждахъ. Дѣла ихъ пошли хорошо. Когда запасъ муки или картофеля прихотилъ къ концу, когда казалось уже, что не изъ чего будетъ состряпать обѣдъ, Архипъ приносилъ новый запасецъ. Наталья усердно пряла, накопляла тальку за талькой и собрала ихъ такое количество, что было что снести на ярмарку и продать. На вырученныя деньги она купила соли. Правда, что ничего лишняго они себѣ позволить не могли; не на что было купить ни бусъ, ни застежекъ, ни новаго платочка, ни намитки. Но отсутствіе всякой роскоши съ избыткомъ вознаграждалось тѣмъ, что каждый работалъ въ убѣжденіи, что трудится для другого -- онъ для нея, она для него. Все, что они доставали, казалось имъ основаніемъ, исходной точкой будущихъ благъ. Когда они заглядывали въ будущее, имъ представлялась заманчивая картина: множество куръ съ пѣтухомъ, потомъ овечка, потомъ теленокъ, потомъ въ отдаленной перспективѣ рисовалась новая хата, собственная, не наемная хата, огородъ, лугъ, вспаханное поле, засѣянное и сжатое собственными руками, и...

Ахъ, нельзя описать всего, что имъ рисовалось въ перспективѣ. Тѣмъ временемъ, мечты ихъ исполнялись, правда, медленно, но исполнялись. Наступила весна; на Божьемъ свѣтѣ все зазеленѣло, зацвѣло, заблагоухало; солнце грѣло, луга и лѣса огласились пѣснями, наполнявшими душу отрадой. И жизнь нашихъ молодыхъ оживилась: весна принесла съ собою новые заработки, въ особенности для Архипа. Онъ заплеталъ плетни, копалъ рвы, работалъ въ полѣ, даже въ слякоть находилось дѣло. Онъ получалъ за свой трудъ нетолько натурой, но иногда и деньгами. Всякій день онъ приносилъ домой по нѣскольку мѣдяковъ случалось больше десяти. Онъ съ нѣкоторою гордостью вынималъ ихъ изъ мѣшечка, долгое время пустовавшаго, и отдавалъ Натальѣ, которая завертывала ихъ въ тряпочку и прятала за образъ. Тамъ хранился весь ихъ капиталъ. Они провѣряли его каждое воскресенье и потомъ важно держали совѣтъ, что дѣлать съ сбереженными грошами? Ожидать ли, пока ихъ накопится много и тогда ихъ израсходовать? Или же израсходовать тотчасъ же? Конечно, рѣчь шла о сбереженіяхъ, остававшихся за покрытіемъ самыхъ неотложныхъ потребностей. На эти потребности деньги расходовались съ большою осмотрительностью, можно даже сказать, скупостью, если этого названія заслуживаетъ уваженіе къ собственному труду, добросовѣстному и честному.

Жизнь молодыхъ была не легка, однако, сбереженія ихъ увеличились до того, что однажды обоимъ пришла вдругъ, какъ бы по уговору, мысль о томъ, что можно позволить себѣ небольшую роскошь. Ихъ капиталецъ возросъ до трехъ карбованцевъ и двадцати семи грошей.

Карбованцы лежали съ лѣвой стороны, а рядомъ возвышалась кучка мѣдныхъ грошей.

Нѣкоторое время они поглядывали въ раздумьи не на карбованцы, а на гроши. Вдругъ у Архипа вырвался изъ груди глубокій вздохъ. Ему вторилъ вздохъ, вылетѣвшій изъ груди Натальи. Потомъ опять наступило молчаніе, наконецъ, Архипъ заговорилъ первый:

-- Оно бы...

-- Да! проговорила жена.

-- Развѣ курочку?..

Слова эти такъ подѣйствовали на Наталью, что она бросилась къ мужу и обвила его шею руками. Она не могла говорить, у нея захватывало духъ отъ радости. Однако, вскорѣ она овладѣла собою. Она почувствовала нѣчто въ родѣ угрызенія совѣсти, сознавая, что пріобрѣтеніе курицы, какъ части живого инвентаря, который входитъ въ составъ женскаго хозяйства, было особенно пріятно ей, а не Архипу. На нее нашло раздумье.

-- Ну? спросилъ Архипъ.

-- Оно... какъ-то... не того...

-- И, что за вздоръ!.. отвѣчалъ онъ, догадываясь о сомнѣніяхъ, овладѣвшихъ ею: -- насъ двое или, вѣрнѣе, мы одни. Между нами нѣтъ различія, что твое, то мое... На двадцать семь грошей нельзя ничего купить, кромѣ курицы... Купимъ себѣ курочку, и будетъ у насъ живая тварь...

-- Можно бы подождать еще съ недѣльку, возражала Наталья.

-- Недѣлю! И-и! проговорилъ Архипъ, махнувъ рукою.-- Въ недѣлю мы накопимъ еще двадцать семь грошей, а можетъ быть и больше, а захотимъ еще ждать, такъ наберется и четвертый карбованецъ...

-- Тѣмъ лучше, перебила она.

-- Нѣтъ, возразилъ Архипъ.-- Видишь ли, курица -- тѣ же деньги, только на двухъ лапкахъ, съ крыльями; будетъ кудахтать, произнесъ онъ съ особенною выразительностью: -- нести яички... Деньги яйца не несутъ. Ге?..

Грудь у Натальи вздымалась отъ радости. Разсчетъ мужа показался ей вполнѣ убѣдительнымъ. Однако, она скрыла свою радость, проникшись чувствомъ степенности, которое придавало ей мысль о пріобрѣтеніи курицы. До сихъ поръ, встрѣчаясь съ хозяйками, она должна была молча слушать ихъ разговоры о томъ, какъ несутся курицы, какъ у одной сдѣлался типунъ, а другая запѣла пѣтухомъ. Ей бывало стыдно, что она, замужняя женщина, не могла, съ своей стороны, ввернуть словечко въ разговоръ. Она чувствовала себя даже какъ бы обиженной. Но теперь -- о! теперь другое дѣло!

"И я хозяйка", подумала она.

Ей очень хотѣлось высказать свои мысли вслухъ, и она сдѣлала бы это, еслибы ее опять не удержало то чувство степенности, которое уже внедрилось въ нее.

Натальѣ хотѣлось разсѣять радость, какъ разсѣеваютъ гнѣвъ. Она взяла ведра и пошла съ ними въ ключу. Пустыя ведра болтались на ея плечахъ. Она не чувствовала земли подъ ногами и все твердила:

-- Курочка... курочка... курочка!

Ей хотѣлось и плакать, и смѣяться. Она могла бы и выплакаться, и насмѣяться, такъ какъ была увѣрена, что никто не увидитъ ея, что она ни съ кѣмъ не встрѣтится. Былъ полдень. Солнце грѣло. Народъ, утомленный работой, разошелся по хатамъ и предавался отдыху. Спала и молодежь: парни на гумнахъ и подъ навѣсами, дѣвки -- въ садахъ, въ тѣни вишневыхъ деревьевъ и черемухи, стоявшихъ въ цвѣту. Кругомъ было тихо. Не слышно было ни лая собаки, ни кваканья лягушки, ни кудахтанья куръ. Все спало, даже дѣти угомонились, какъ бы подчиняясь общему настроенію часа, знаменующаго передомъ дня. Дойдя до ключа, Наталья опустила ведра на землю, оглянулась и проговорила голосомъ, полнымъ глубокой благодарности:

-- О, Боже!

Вдругъ возлѣ нея, изъ-за вербы, кто-то отозвался:

-- Это ты, Наталья?

Молодая женщина испуганно отшатнулась, какъ будто босой ногой наступила на змѣю. Она узнала этотъ голосъ. Это былъ Василій Малёванный.

Василій былъ тотъ самый богатый парень, который ухаживалъ за Натальей, когда она была дѣвушкой, платилъ музыкантамъ въ корчмѣ, когда она плясала, и приносилъ ей бубликовъ съ ярмарки.

-- Это ты? повторилъ онъ, приподнимаясь съ земли и держась за вѣтви вербы, какъ бы ища опоры.

-- Видишь, что я, отвѣчала она.

-- Вижу и глазамъ не вѣрю.

-- Почему? спросила она.

-- А заснулъ и видѣлъ тебя во снѣ. Просыпаюсь, и сонъ въ руку.

-- Гм... пробормотала Наталья.

-- Только ты снилась мнѣ такъ сладко...

-- Отстань! огрызлась она, собираясь черпнуть воды.

-- Ты обнимала меня...

-- Тьфу! Провались ты съ своимъ сномъ. Забылъ свою Ульяну?

-- Ульяна! Что будетъ, то будетъ, а я не могу разлюбить и забыть тебя... Вотъ и все!

-- Такъ что-жь изъ этого?

-- Какъ будто ничего, отвѣчалъ парень, пожимая плечами:-- анъ-нѣтъ, врешь! Ужь коли любовь привяжется, то какъ ни вертись, а не отвертишься. Запряги шесть воловъ, а не оторвешь ее! Вотъ оно что!

Наталья не отвѣтила ни слова. Наполнивъ одно ведро, она собиралась опустить въ ключъ и другое.

-- О! продолжалъ Василій смущеннымъ голосомъ.-- Ты не хорошо сдѣлала, что оттолкнула меня... Не хорошо; но...

Онъ вдругъ умолкъ.

-- Ну? спросила Наталья, подчиняясь любопытству.

-- А вотъ что: ты оттолкнула меня, пренебрегла мною, но все-таки ежели съ тобою случится бѣда, то приходи ко мнѣ; я тебѣ помогу...

-- Благодарствуй... отвѣчала Наталья насмѣшливымъ тономъ:-- бѣда! Какая бѣда?

-- Парень, котораго ты мнѣ предпочла, бѣденъ; ты также бѣдна...

-- Бѣдность не порокъ.

-- Разумѣется; но она иногда такъ скрутитъ человѣка, что онъ не знаетъ, что и дѣлать. Итакъ, если тебя одолѣетъ бѣда...

-- Мы работаемъ и копимъ деньги, отвѣчала она:-- съ Божіею помощью до чего-нибудь доработаемся.

У нея на языкѣ вертѣлась курица; ей такъ и хотѣлось похвастать ею.

-- Можетъ быть и доработались бы до чего-нибудь, еслибъ были менѣе честны...

Она уже зачерпнула воды въ другое ведро, и собиралась уходить. Но, при этихъ словахъ, она невольно остановилась и отвѣчала:

-- Не доработаемся, потому что честны? Что ты болтаешь, Василій?.. Тогда не было бы правды на свѣтѣ!

-- Правда-то есть, но какъ найти ее?

-- Ты нашелъ же ее.

-- Можетъ быть, потому что не искалъ!

-- А я ищу и найду.

-- Дай Богъ, Наталья, чтобъ ты всегда такъ думала, крикнулъ Василій вслѣдъ за молодой женщиной, которая, перекинувъ коромысло съ праваго плеча на лѣвое, медленно удалялась отъ ключа: -- дай Богъ! повторилъ онъ.

-- Пристаетъ! пробормотала Наталья, размышляя о словахъ Василія.

Ей казалось, что онъ наговорилъ ей все это потому, что она не обращала никакого вниманія на него. Онъ злился на нее, и потому такъ говорилъ о правдѣ. Разумѣется, онъ говоритъ о той правдѣ, которая воплощалась въ формѣ справедливаго вознагражденія за трудъ. Только этого рода справедливость имѣла значеніе для молодыхъ супруговъ; она составляла для нихъ какъ бы ось, около которой вращались всѣ ихъ жизненныя задачи.

Наталья разсуждала о словахъ Василья, и ею овладѣла странная тревога. Наталья старалась разсѣять эту смутную тревогу; она говорила себѣ:

-- Я буду прясть за тальки, копать въ огородахъ за картофель и муку; Архипъ будетъ заплетать плетни и чистить канавы за чистыя деньги. Потомъ подойдетъ сѣнокосъ; послѣ сѣнокоса жатва, тогда мы оба будемъ имѣть хорошій заработокъ. Какая же несправедливость можетъ приключиться съ нами?.. Развѣ болѣзнь?..

При мысли о болѣзни по ея тѣлу пробѣжала дрожь.

-- Болѣзнь! Это еще что! Зачѣмъ намъ хворать? Архивъ слава Богу, такой молодецъ, а я...

И, какъ бы желая увѣрить себя, что она очень здорова, она выпрямилась подъ тяжестью коромысла съ двумя полными ведрами и подбоченилась. Въ этомъ видѣ она напомнила статую, высѣченную изъ мрамора или отлитую изъ бронзы. Василій, оставшійся у источника, слѣдилъ за нею глазами. Медленно шагая она размышляла о словахъ молодого парня. Не умѣя отдать себѣ яснаго отчета въ нихъ, она, однако, смутно догадывалась объ истинномъ ихъ смыслѣ, Они мучили ее. Ею овладѣла грусть, не разсѣявшаяся и тогда, когда она приблизилась къ хатѣ. Дома она не застала мужа. А ей такъ хотѣлось поговорить съ нимъ о многомъ, многомъ! О чемъ?-- Она сама, въ точности, не знала. Она хотѣла подѣлиться съ нимъ своими сомнѣніями, посовѣтоваться. Но его не было въ хатѣ.

-- Гдѣ онъ? гдѣ? думала она и не могла отрѣшиться отъ чувства тревоги.

Прошелъ часъ, а Архипъ все не возвращался. Долго Наталья напрасно поджидала его, стоя у окна.

Наконецъ, она увидала вдали мужа, который, подобно сыну Будрыса, "несъ что-то" не "подъ буркой", понятно, но подъ свитой.

-- Что бы это могло быть? подумала Наталья.

Тѣмъ временемъ Архипъ вошелъ въ избу.

-- Что ты принесъ? спросила она.

-- Отгадай! отвѣтилъ онъ веселымъ, загадочнымъ смѣхомъ.

-- Ну?

-- Отгадай! повторилъ онъ.

Но секретъ его самъ себя выдалъ. Изъ-подъ свитки раздалось кудахтанье.

-- Курица!.. крикнула Наталья.-- Курица! повторила она,-- Ахъ!

Когда Архипъ распахнулъ полы своей свитки, ей представилось неожиданное зрѣлище. Подъ свиткой была не одна курица, но и пѣтухъ.

-- Ахъ! продолжала удивляться Наталья, которую это неожиданное появленіе какъ будто испугало.

-- А какъ же иначе? Что такое курица безъ пѣтуха? шутилъ Архипъ.-- А яйца, а цыплята? Откуда они возьмутся? Курица безъ пѣтуха... Да и народъ подниметъ на смѣхъ, за то, что мы купили курицу, а о пѣтухѣ забыли!

-- Но... какъ же это? прервала его Наталья: -- на двадцать семь грошей...

-- Двадцать грошей курица...

-- А пѣтухъ?..

-- Семь...

-- О! возразила Наталья.

-- Право, такъ.

-- Прибавилъ?..

-- Сказалъ: спасибо.

-- Подарилъ тебѣ кто?

-- Нѣтъ; я пошелъ къ Ѳедору Кудлатому и спросилъ его: не продастъ ли онъ мнѣ курицу? Онъ продалъ мнѣ парочку. Пѣтуха отдалъ дешево, потому что когда я работалъ у него на плотинѣ, то дѣло у меня такъ спорилось, что я въ одинъ день наработалъ столько, сколько другой наработаетъ развѣ въ недѣлю.

-- Вотъ какъ! произнесла Наталья, пристально глядя на мужа:-- а тотъ еще толковалъ о несправедливости!

-- Кто "тотъ"?

-- Ахъ! проговорила она, отворачиваясь къ печи и отвѣчая нехотя:-- да тотъ, какъ, бишь, его? О! люди не такіе злые, какъ онъ говорилъ! Зачѣмъ имъ быть несправедливыми? Этотъ Кудлатый, напримѣръ. Другіе жалуются на него, а онъ...

-- Онъ сказалъ мнѣ еще, что у него для меня всегда найдется работа...

-- Такихъ несправедливыхъ дай Богъ побольше на свѣтѣ.

-- Да, да! подтвердилъ Архипъ.

"Справедливость для справедливыхъ", шепотомъ договорила Наталья и затѣмъ занялась покупкой, которая составляла начало живаго инвентаря зарождавшагося хозяйства.

Трудно разсказать, съ какою заботливостью она принялась ухаживать за курицей и пѣтухомъ. Она поила и кормила ихъ; сначала держала въ избѣ, потомъ выпустила на задній дворъ и зорко приглядывала за ними. Вообще, ей было съ ними много хлопотъ, пока они ни обжились, и она сама ни привыкла къ нимъ. Прошло нѣсколько дней. Наконецъ, жизнь молодыхъ опять вступила въ обычную колею. Они работали и добывали деньги, трудились и заработывали, откладывали грошъ за грошомъ, словомъ, сколачивали себѣ маленькій достатокъ.

Жизнь этихъ двухъ людей текла, какъ вода въ ручейкѣ, тихо, просто, ровно, безъ всякихъ толчковъ; словомъ, не нарушалась ничѣмъ особеннымъ, если не считать того, что подчасъ имъ угрожалъ голодъ или, что они понемногу увеличивали свой живой инвентарь, прикупали сперва куръ, потомъ пріобрѣли овечку, затѣмъ теленка, поросенка. И все росло, множилось; а сама Наталья также почти ежегодно рожала, такъ что черезъ пять лѣтъ у нея уже было трое дѣтей и достаточное количество всякаго добра. Была у нихъ и домашняя птица, и нѣсколько овецъ, была корова съ теленкомъ. Все это производило на первый взглядъ впечатлѣніе зажиточности, но увы!.. только на первый взглядъ.

Дѣло въ томъ, что струна была сильно натянута, а извѣстно, что струна хоть и долго выдерживаетъ, но все-таки, подъ конецъ, лопается. Живой инвентарь, трое дѣтей и двое взрослыхъ людей должны были ѣсть, ѣсть и ѣсть... что?

У Архипа и Натальи не было земли, луговъ, огородовъ, не было у нихъ и мастерской, облегчающей трудъ. Мастерской имъ служила чужая земля, чужіе луга и огороды, съ которыхъ они получали запасы, необходимые для поддержанія жизни, при помощи двухъ паръ здоровыхъ рукъ. О! трудились же они! По мѣрѣ увеличенія ихъ потребностей, увеличивалась также охота прилежно трудиться. Они работали ежедневно, ежечасно, безъ отдыха, безъ конца, и все усерднѣе и усерднѣе, не помышляя ни о чемъ другомъ, кромѣ труда, не заботясь ни о чемъ, кромѣ заработка. Работа поглощала ихъ всецѣло. Они жили трудомъ, они дышали имъ; на немъ они сосредоточивали все вниманіе, всю энергію; но онъ представлялся имъ уже не съ той точки зрѣнія, съ какой они смотрѣли на него въ началѣ своей совмѣстной жизни. Тогда они жили надеждами на будущее. Это будущее представлялось имъ въ заманчивой перспективѣ, которая, однако, съ теченіемъ времени все болѣе уходила въ туманную даль, пока, наконецъ, совсѣмъ не исчезла. Тутъ они стали жить только настоящимъ. Завтрашній день пересталъ существовать для нихъ; осталось только сегодня съ его заботою о кормѣ для куръ, о травѣ, сѣнѣ и соломѣ для коровы и овецъ, объ одеждѣ для дѣтей и о подкрѣпленіи собственныхъ силъ. И на все это должно было хватить двухъ паръ рукъ.

Конечно, такая неустанная работа не могла пройти безслѣдно.

Эти двое людей, въ началѣ своей супружеской жизни молодые и красивые, черезъ пять лѣтъ состарились, сгорбились; лица ихъ потемнѣли, глаза глубоко впали, взглядъ сдѣлался мутнымъ, обоняніе притупилось, походка отяжелѣла. Соловей распѣвалъ попрежнему, но они были глухи къ его пѣснямъ. Природа попрежнему облекалась въ свои волшебные наряды, но они были слѣпы. Они не слышали, не видѣли и не чувствовали, потому что ни къ соловью, ни къ небу, ни къ цвѣтамъ они не могли обратиться съ предложеніемъ работы, съ просьбою о заработкѣ.

Работа -- заработокъ; работа -- заработокъ. Думая о нихъ, они просыпались съ первыми пѣтухами; съ этою мыслію они ложились спать, проклиная ночь, заставлявшую ихъ отрываться отъ работы. О! еслибъ не ночь! Они чувствовали, что могли бы работать безъ перерыва, безъ сна. Такъ казалось имъ. Они спали лишь столько, сколько было необходимо для подкрѣпленія силъ, и ни минутки больше. Какъ только пѣтухъ ночью ударитъ крыльями, они уже вставали. Наталья разводила огонь, а Архипъ въ ночахъ снаряжался на работу.

Такъ дѣло шло, шло, подобно тому, какъ волы тянутъ плугъ по вязкой пашнѣ, выводя безконечныя борозды, шло, потому только, что здоровье выдерживало. Но чѣмъ дальше, тѣмъ становилось труднѣе.

И почему все это было такъ?

Они не задавали себѣ этого вопроса. Они не задумывались надъ своимъ положеніемъ по той простой причинѣ, что имъ было некогда. Когда одна работа приходила къ концу, они уже пріискивали другую. Живя все въ той же деревнѣ, среди однихъ и тѣхъ же людей, они пріобрѣли особенное чутье въ угадываніи, гдѣ имъ можетъ представиться заработокъ. Какъ Архипъ, такъ и Наталья напередъ знали, гдѣ они могутъ предложить свой трудъ. Сегодня они нанимались у одного, завтра у другого, и въ этомъ отношеніи могли бы не жаловаться, еслибъ не вопросъ, затронутый Василіемъ Малеваннымъ, вопросъ о справедливости въ дѣлѣ вознагражденія за трудъ. Чѣмъ болѣе имъ нужно было, тѣмъ менѣе они заработывали. И это происходило, такъ сказать, съ ихъ согласія.

-- Архипъ, говорилъ наниматель, когда шли переговоры: -- что же ты возьмешь?

Архипъ говорилъ цѣну, которая была въ то время въ ходу.

-- Это дорого...

-- Всѣ получаютъ столько.

-- Получаютъ сегодня, а завтра могутъ и не получить... Кто думаетъ о завтрашнемъ днѣ и хочетъ имѣть вѣрный заработокъ, тотъ не дорожится.

Архинъ почесывалъ затылокъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.

-- Что лучше, доказывалъ наниматель:-- получить заработокъ большой, но только на время; или малый, но постоянный?

Конечно, послѣдній лучше. Архипъ ударялъ по рукамъ, работалъ лучше другихъ и получалъ меньше.

То же самое повторялось съ Натальей.

Наниматели успѣвали, между прочимъ, склонить ихъ на свою сторону доводомъ, о которомъ стоитъ упомянуть.

-- Большую плату спрашиваютъ люди, которые несутъ потомъ свой наработокъ въ кабакъ. Вы же въ кабакъ не ходите, горѣлки въ ротъ не берете; вамъ довольно и половины того, что получаютъ другіе...

Такіе доводы имъ приходилось выслушивать и соглашаться изъ опасенія лишиться работы, правда, плохо оплачиваемой, но составлявшей для нихъ спасеніе. Заработокъ ихъ былъ двоякаго рода: одинъ они получали тотчасъ же, другой съ разсрочкой,

-- Приходи завтра, говорили имъ.

Архипъ (или Наталья) приходили на другой день и возвращались съ пустыми руками. Имъ приказывали зайти въ концѣ недѣли, или мѣсяца. Но бъ назначенный день ихъ опять ожидалъ отвѣтъ:

-- Не бойся, твои деньги не пропадутъ.

Архипъ, можетъ быть, и опасался этого, но не смѣлъ подать и вида. Онъ низко кланялся должнику всякій разъ, когда съ нимъ встрѣчался, опять бралъ у него работу и работалъ съ двойнымъ усердіемъ, желая пробудить въ немъ совѣсть. Этотъ способъ оказывался иногда дѣйствительнымъ; чаще, однако, не приводилъ къ желаемому результату. У этихъ бѣдняковъ, не задолжавшихъ никому ни гроша, было въ деревнѣ много должниковъ, расплачивавшихся очень туго. Главный изъ нихъ былъ одинъ изъ наиболѣе зажиточныхъ крестьянъ, Ѳедоръ Кудлатый. У него всегда находилась работа; что же касается до платы, то она никогда не выдавалась сполна.

-- Тебѣ слѣдуетъ столько-то, говорилъ Кудлатый:-- хорошо... Получай вотъ это, а остальное послѣ.

Онъ совалъ Архипу или Натальѣ въ руку три четверти, половину, иногда четверть причитавшейся платы и нанималъ ихъ для слѣдующей работы, говоря всѣмъ, что на свѣтѣ нѣтъ работниковъ лучше ихъ. Это былъ человѣкъ обходительный, привѣтливый, сердечный; изъ устъ его лились медовыя рѣчи; онъ сулилъ золотыя горы.

-- Какъ поживаешь, Архипъ? спрашивалъ онъ.

-- Охь охъ!.. Тяжеленько приходится, отвѣчалъ Архипъ, покачивая головою.

-- Всѣмъ не легко...

-- Но не всякому одинаково...

-- Это тебѣ только такъ кажется, отвѣчалъ Кудлатый со вздохомъ:-- Кто богатъ, у того больше заботъ...

Архипъ не зналъ, что отвѣтить. Будучи самъ бѣденъ, онъ не могъ судить о заботахъ богатыхъ людей. Онъ вздохнулъ, вспомнивъ о собственныхъ заботахъ, которыя все болѣе возроптали, по мѣрѣ того, какъ увеличивались суммы, которыя ему должны были другіе.

Нужда угнетала его по обыкновенію сильнѣе всего весною. Говорю: по обыкновенію, потому что разсказываю жизненную драму, которая постоянно разыгрывается на нашихъ глазахъ, но которую мы, по большей части, не замѣчаемъ.

Если эта крестьянская семья отличалась отъ другихъ чѣмъ-либо особеннымъ, то развѣ только непоколебимою честностью, съ которою она твердо шла по своему тернистому пути. Соблазнъ представлялся часто, если не Архипу, то Натальѣ, въ особенности, въ лицѣ упомянутаго Василія.

-- Моя жонка мнѣ не мила; я все еще люблю тебя, говорилъ онъ.

Онъ не переставалъ ухаживать за ней; его чувства къ ней проявлялись во взглядѣ, въ выраженіи лица. Правда, онъ женился, но продолжалъ питать страсть къ Натальѣ. Она замѣчала это пылкое вниманіе къ себѣ. Оно ее тяготило, тѣмъ болѣе, что отчасти лишало вѣрнаго и хорошаго заработка. Она не ходила работать къ Василію. Мало того, Архипъ говорилъ ей не разъ, что Василій зоветъ его работать; но она рѣшительно отвѣчала:

-- Не ходи!

-- Почему? спрашивалъ онъ спокойно.

-- Потому... потому... повторяла она съ видимымъ смущеніемъ:-- Нѣтъ, Архипъ, не ходи ты туда!

Она произносила послѣднія слова уже спокойнѣе.

-- Василій человѣкъ честный... честнѣе другихъ, замѣчалъ Архипъ убѣжденно.

-- Да, да... отвѣчала она: -- можетъ быть; но ты все-таки не ходи... Чтобъ не говорили, что онъ... Ну, не ходи! договаривала она съ просьбою въ голосѣ.

Архипъ даже плечами не пожалъ и не пошелъ, хотя всѣ запасы ихъ быстро истощались. Черезъ нѣсколько дней уже пришлось выпустить скотину на подножный кормъ, овцамъ и коровамъ дать по ручью соломы, чтобъ они не пали съ голода. Для дѣтей еще былъ хлѣбъ; но родители голодали. Архипъ и Наталья во всемъ отказывали себѣ, урѣзывали каждый кусокъ, сътревогой слѣдя за истощеніемъ запасовъ, которые уменьшались какъ имъ казалось, необыкновенно быстро.

-- Архипъ! сказала однажды Наталья: -- что съ нами будетъ?

-- Не знаю, отвѣчалъ онъ и глубоко вздохнулъ.

-- Но люди намъ должны!

-- Правда, отвѣчалъ онъ.

-- Наномни!

-- Развѣ я не напоминалъ!

-- Добромъ попросимъ, поклонимся...

-- Попросимъ... покланяемся... повторилъ Архивъ, тряхнувъ головой, нахлобучивая шапку и надѣвая старую свитку: -- попросимъ... покланяемся...

Онъ пошелъ кланяться, чтобъ получить деньги, заработанные кровавымъ трудомъ.

Онъ ходилъ по хатамъ, кланялся и просилъ.

Окажи великую милость... Будь благодѣтелемъ! говорилъ онъ должникамъ.

Просилъ онъ не напрасно. Ему тамъ и здѣсь кое-что дали, а Ѳедоръ обѣщалъ даже окончательно разсчитаться. Онъ вернулся изъ деревни не съ пустыми руками и пріободрился.

Но прошло нѣсколько дней, и запасы опять истощились. Опять ступай и проси! и онъ, кредиторъ, долженъ былъ выпрашивать милостыню у собственныхъ должниковъ.

Внутренно онъ негодовалъ. Никогда еще онъ не испытывай такого раздраженія. Сжавъ кулаки, насупивъ брови, съ зловѣщимъ взглядомъ, онъ кланялся, просилъ, молилъ и заклиналъ.

-- Еслибы не дѣти!.. Еслибъ не она!.. о!.. думалъ онъ иногда.

Мысли его путались; въ немъ бушевала буря, которую объ старался заглушить.

Но она клокотала все сильнѣе и сильнѣе по мѣрѣ того, какъ ему приходилось просить и получать отказы. Должники нетолько не платили, но еще ругались.

-- Что пристаешь! надоѣлъ! говорилъ одинъ.

-- Отстань, не докучай! говорилъ другой.

Нѣкоторые даже давали ему наставленія.

Весною крестьяне очень туги на расплату. Должники сами были въ стѣсненномъ положеніи, но, конечно, не всѣ. Напримѣръ, у Ѳедора, сусѣки и амбары были полны всякаго добра. Онъ продавалъ хлѣбъ, сѣно и солому. Онъ легко могъ уплатить долгъ, но и думать объ этомъ не хотѣлъ. Онъ кормилъ Архипа обѣщаніями, а расчетъ все откладывалъ и откладывалъ.

-- Приходи завтра утромъ... Приходи послѣ завтра вечеромъ...

Наконецъ, приступилъ къ расчету. Архипъ напомнилъ, сколько ему слѣдуетъ; Ѳедоръ высчитывалъ, сбивался, жаловался на головную боль, слабую память.

-- Сегодня, самъ видишь, не могу... Но завтра мы сладимъ дѣло... Приходи завтра...

На другой день утромъ Архипъ не засталъ его дома. Онъ ждалъ его, но не дождался.

Между тѣмъ, у него ужь не хватало хлѣба; нельзя было откладывать.

"Нечего дѣлать, думалъ онъ:-- не отстану отъ него; авось, окаянный, дастъ хоть часть"...

Ежедневно утромъ и вечеромъ онъ приходилъ въ хату Кудлатаго и, наконецъ, засталъ-таки его. Однако, переступивъ порогъ, онъ отшатнулся. У Ѳедора были гости. На столѣ дымилась миска съ варениками. По горницѣ разносился запахъ поджаренныхъ шкварокъ. Огромная краюха хлѣба лежала возлѣ миски. Ѳедоръ держалъ бутылку и наливалъ въ рюмку какую-то темную влагу. Архипъ смутился. Ѳедоръ, однако, замѣтилъ его и закричалъ:

-- А! Архипъ!.. Тягу хочешь дать?.. Нѣтъ, садись-ка напротивъ меня и сдѣлай мнѣ честь отвѣдать варениковъ, которые намъ состряпала хозяйка.. Ну же! продолжалъ онъ, видя, что Архипъ отнѣкивается:-- Просимъ покорно! уважь!

Жена Ѳедора присоединилась къ просьбамъ мужа.

Архипъ, въ смущеніи, усѣлся, взялъ ложку, опустилъ ее въ миску и, вынувъ оттуда вареникъ, взялъ его въ ротъ, но... проглотить не могъ. Онъ мялъ его во рту, жевалъ, жевалъ, но проглотить не могъ.

Объяснять ли почему? Всякій отецъ, всякая мать поймутъ, что чувствовалъ Архипъ, сидя за столомъ, когда его дѣти голодали. Ему, голодному, вкусные вареники казались лекарствомъ. Справившись кое-какъ съ вареникомъ, онъ положилъ ложку на столъ.

-- Ну, что же?.. Что не ѣшь?.. радушно спрашивалъ хозяинъ.

-- Спасибо! отвѣчалъ онъ.

-- Ну... сдѣлай милость!

-- Не могу...

-- Губа -- дура! отвѣдай... авось справишься!

-- Не могу... повторилъ Архипъ.

-- По крайности, пей... За твое здоровье!

Онъ налилъ рюмку и подалъ Архипу. Это била перцовка приправленная медомъ. Архипъ взялъ рюмку дрожащею рукою досмотрѣлъ Ѳедору въ глаза съ выраженіемъ горькаго упрека и выпилъ.

-- Еще? спросилъ гостепріимный хозяинъ.

-- Давай! глухо отвѣтилъ Архипъ.

Онъ осушилъ вторую рюмку, потомъ третью и четвертую. Собесѣдники ѣли, пили, балагурили. Архипъ ничего не ѣлъ, ничего не говорилъ, но пилъ. Ему стало легче; въ винѣ онъ то пилъ свое горе. Онъ заливалъ огнемъ огонь, горѣвшій у него въ груди, и заглушалъ въ себѣ голосъ совѣсти. Голова его наполнялась какимъ то страннымъ шумомъ, въ глазахъ мутилось. Онъ хотѣлъ запѣть; но у него вырвался лишь сгонъ. Онъ хотѣлъ что то сказать и началъ:

-- Господа...

Онъ собирался сказать рѣчь "міру", но поперхнулся, пробормоталъ что то невнятное, всталъ, зашатался и поплелся къ двери. На дворѣ его охватилъ вечерній мартовскій морозъ. Ему стало хорошо: такъ бы и взвился онъ на воздухъ птицей, полетѣлъ-бы по вѣтру, постранствовалъ бы по свѣту. Но онъ очутился у своего дома. По дорогѣ онъ потерялъ гдѣ-то шапку.

-- Гм...га... промычалъ онъ, входя въ избу.

-- Боже!.. всплеснула Наталья руками.

Потомъ она сказала:

-- Этого еще недоставало! Скотина недѣлю не кормлена, дѣти три дни ѣдятъ пустыя щи, куска хлѣба во рту не имѣли; а онъ нализалея... Эхъ -- ну! прибавила она, махнувъ рукой.

Въ этомъ жестѣ было столько отчаянія, точно она рѣшалась покончить съ собою.

-- Пропаду!

Однако Наталья приняла другое рѣшеніе. Мы не станемъ останавливаться на этомъ вопросѣ. Глядя на ея глаза, загоравшіеся дикимъ огнемъ, на ея дрожащія щеки, на ея лицо, внезапно покрывшееся смертельною блѣдностью, не трудно было догадаться, что происходило у нея на душѣ. Она не дѣлала мужу никакихъ упрековъ, никакихъ выговоровъ ни вечеромъ, ни утромъ на другой день. Архипъ думалъ, что если жена и не станетъ бранить его, то все-таки будетъ допрашивать. Но Наталья не упоминала о вчерашнемъ; она ничего не спрашивала. Только когда голодныя дѣти стали просить ѣсть, она прикрикнула на нихъ и сказала:

-- Накормлю васъ; накормлю! подождите маленько! Накормлю... тѣломъ своимъ накормлю! О охъ!.. вырвался у нея глухой стонъ.

Архипъ ушелъ самъ не свой.

Наталья также куда-то уходила и вернулась вечеромъ съ торбой, изъ которой вынула хлѣбъ и, надѣливъ имъ дѣтей, принялась разводить огонь, чтобъ состряпать ужинъ. У нея оказалась пшенная крупа, сало и солонина. Она хлопотала молча, съ какимъ-то лихорадочнымъ безпокойствомъ. Руки ея дрожали, губы судорожно подергивались. Видно было, что ея что-то мучитъ. Архипа не было дома; но это ее не тревожило. Она все суетилась, ни на минуту не давая себѣ отдыха. Когда все было готово, и нечего было дѣлать, она стала у печки, скрестивъ руки на груди, и глядѣла въ огонь. Яркое пламя освѣтило ея суровое лицо. Покуда она такъ стояла, дверь отворилась, и въ избу вошелъ Архипъ съ большимъ мѣшкомъ на спинѣ. Онъ бросилъ мѣшокъ посереди избы, вытеръ рукавомъ потъ съ лица, и сѣлъ на скамьѣ у стѣны. Наталья даже не взглянула на мужа и не окликнула его. Черезъ нѣсколько минутъ, она отставила горшокъ отъ огня, выложила кашу въ миску и подала ужинъ. Дѣти съ жадностью принялись ѣсть. Архипъ и Наталья также ѣли, но не глядѣли другъ на друга. Послѣ ужина, когда всѣ встали изъ-за стола, Наталья подошла къ мужу и, указывая глазами на мѣшокъ, спросила:

-- Откуда это?

-- Откуда?.. отвѣтилъ онъ, потупивъ голову и глядя въ сторону.

-- Ну...

-- Откуда? машинально повторилъ онъ.

-- Ты, можетъ быть, хочешь знать, откуда пшено, сало, солонина, хлѣбъ?

-- Э?.. глухо проговорилъ Архипъ.

-- Отъ Василія... да, отъ Василія! произнесла она хриплымъ голосомъ и, взглянувъ опять на мѣшокъ, продолжала:-- а это?

-- Отъ Ѳедора Кудлатаго...

Наталья замолчала. Она вся вздрогнула. Потомъ бросила въ лицо мужу слѣдующія слова:

-- Ты воръ... а я... ха, ха, ха! Ты укралъ у своего должника, а я... я не украла! о, нѣтъ!.. Слушай! продолжала она вызывающимъ тономъ:-- дѣти будутъ сыты, но скотина?..

-- Скотина... повторилъ Архипъ.

-- Околѣетъ?

-- И! зачѣмъ ей околѣвать!.. отвѣтилъ онъ.

-- Хорошо... Какъ люди намъ, такъ и мы имъ... Справед-дивость! прошипѣла она.-- Ты воръ, а я...

Она произнесла страшное слово, и залилась порывистымъ рѣзкимъ смѣхомъ.

Но не до смѣха ей было, какъ и намъ не до смѣха. Увы! исторія этихъ двухъ несчастныхъ не представляетъ исключительнаго явленія. Это исторія безчисленныхъ семействъ, и нетолько крестьянскихъ... Ахъ, скажите мнѣ, кто и чѣмъ можетъ помочь этому горю?

"Отечественныя Записки", No 4, 1884

Оставить комментарий Милковский Сигизмунд (перевод: Р. С.) (yes@lib.ru) Год: 1884 Обновлено: 11/07/2017. 52k. Статистика. Рассказ: Проза, Переводы Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 4, 1884.

Милковский Сигизмунд Справедливый удел

СПРАВЕДЛИВЫЙ УДѢЛЪ.

Милковский Сигизмунд
Справедливый удел