Миллер Всеволод Федорович
К былинам о Чуриле Пленковиче

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Починъ. Сборникъ общества любителей Россійской Словесности на 1895 годъ.
   Москва. Литографія Высочайше утвержденнаго "Русскаго Товарищества печатнаго и издательскаго дѣла". Москва, Чистые пруды, соб. домъ. 1895.
   

Къ былинамъ о Чурилѣ Пленковичѣ.

   Послѣднія по времени работы, посвященныя былинамъ о Чурилѣ, принадлежатъ акад. А. Н. Веселовскому и проф. М. Г. Халанскому. Не высказываясь положительно относительно времени и мѣста сложенія былины, первый изслѣдователь останавливается на происхожденіи типа заѣзжаго щеголя Чурилы Пленковича и открываетъ въ немъ одного изъ тѣхъ грекороманскихъ "гостей-Сурожанъ, которые, являясь въ Кіевъ, изумляютъ своихъ, болѣе грубыхъ сосѣдей блескомъ своихъ культурныхъ привычекъ и обстановки {Южно-русс. былины VI--XI стр. 81.}. Существеннымъ въ пѣсняхъ (о Чурилѣ) является: его появленіе въ Кіевѣ, въ блескѣ красоты и культурнаго щапленія, впечатлѣніе, какое онъ производилъ на женщинъ и на Апраксію; его любовь къ Катеринѣ, мужа которой онъ еще прежде зналъ... Какъ видно -- это матеріалъ новеллы, не фабліо о невѣрной женѣ гостя Терентьища, наставляемаго скоморохами, а новеллы съ трагической развязкой, въ стилѣ Giraldi Cintio" {Тамъ-же стр. 123.}.
   Такимъ образомъ, видя въ Чурилѣ заѣзжаго гостя изъ франкскаго т. е. итальянскаго Сурожа, акад. Веселовскій признаетъ за типомъ Чурилы весьма почтенную древность и созданіе его относитъ къ южно-русскому или кіевскому періоду нашей исторіи. Подтвержденіемъ южно-русскаго происхожденія типа Чурилы служитъ присутствіе его имени (въ формахъ Журило, Джурыло, Цырыло) въ малорусской свадебной пѣснѣ {Тамъ-же стр. 124. Болѣе подробныя библіографическія указанія на малорусс. Джурылу см. въ замѣткахъ В. В. Каллаша -- Этнограф. Обозрѣніе, кн. III, стр. 207 и V, стр. 252.}.
   Проф. Халанскій помѣщаетъ Чурилу въ число богатырей московскаго періода вмѣстѣ съ Дюкомъ, Соловьемъ Будимировичемъ, Микулой Селяииновичемъ, Святогоромъ. "Въ мирное время, какимъ преимущественно представляется эпоха князей-собирателей Руси, естественно, идеальными образами являются... лица съ совершенно мирными свойствами: крестьянинъ Микула Селяниновичъ, женихъ, добрый молодецъ Соловей Будимировичъ, богачъ Дюкъ Степановичъ, наконецъ щеголь Чурило Пленковичь и проч... Въ богатырскихъ образахъ ранняго времени иногда удавалось отыскать дѣйствительныхъ историческихъ лицъ, геройскими подвигами стяжавшихъ себѣ славную память: героями былинъ московскаго періода являются идеальные образы, чистыя созданія народной фантазіи {Великоруса былины кіевскаго цикла, стр. 208.}". Итакъ, по мнѣнію г. Халапскаго, народная фантазія, создавшая типъ щеголя Чурилы, не опиралась въ своемъ творчествѣ на образъ пріѣзжаго изъ Сурожа фряга-итальянца, какъ думаетъ акад. Веселовскій главнымъ образомъ на основаніи своего толкованія имени отца Чурилы, Пленка (Франка). "Прозваніе Чурилы стоитъ, по мнѣнію г. Халапскаго, вѣроятно въ связи съ былевымъ характеромъ этого богатыря. Обыкновенно онъ прозывается Пленковичъ; но въ нѣкоторыхъ варіантахъ его отчество -- Щапъ Пленковичъ или Щапленковичъ. Послѣдняя форма, вѣроятно, наиболѣе древняя; она стоитъ, несомнѣнно, въ связи съ глаголомъ щапить т. е. щеголять, и такимъ образомъ прозваніе Чурилы Щапленковичъ можетъ значить то-же, что Щеголенковичъ или Щеголевичъ. Отсюда, съ одной стороны, какъ искаженіе, явились формы Щапленковичъ, Цыпленковичъ и сынъ Пленковичъ, съ другой, какъ забвеніе первоначальнаго значенія прозвища Чурилы, сложился образъ Пленка, гостя Сароженина, отца Чурилы {Тамъ-же.}. Относя Чурилу къ богатырямъ московскаго періода, г. Халапскій замѣчаетъ однако: "Распространенность пменъ Чурило, Журило, Цюрило въ юго-западной Руси въ пѣсняхъ и мѣстныхъ названіяхъ даетъ большую вѣроятность мнѣнію о южно-русскомъ происхожденіи сказаній объ этомъ богатырѣ" {Тамъ-же, стр. 209.}. Итакъ г. Халанскій, повидимому (говорю такъ потому, что выраженія автора несовсѣмъ опредѣленны) предполагаетъ, что по мѣсту происхожденія сказанія о щеголѣ Чурилѣ относятся къ южной Руси и, слѣдовательно, занесены, въ сѣверный великорусскій эпосъ, но занесены не въ кіевскій періодъ нашей исторіи, а въ московскій.
   Въ послѣдующемъ я оставляю въ сторонѣ вопросъ о времени и мѣстѣ происхожденія типа Чурилы. Я имѣю въ виду вопросъ иного рода: въ какой области Руси и въ какой періодъ были сложены дошедшія до насъ былины о Чурилѣ? Нѣтъ-ли въ ихъ содержаніи такихъ бытовыхъ чертъ, которыя могли бы дать относительно этихъ вопросовъ болѣе или менѣе опредѣленныя показанія? Быть можетъ, въ южной Руси еще въ кіевскій періодъ нашей исторіи ходили сказанія или пѣсни о Чурилѣ, но мы ихъ не знаемъ и никогда не узнаемъ. Все, что мы можемъ въ настоящее время надѣяться уяснить,-- должно основываться только на дошедшихъ до насъ текстахъ 30 былинъ, въ которыхъ Чурило является главнымъ дѣйствующимъ лицомъ.
   Приступая къ разсмотрѣнію бытовой стороны этихъ былинъ, напомню, что съ именемъ Чурилы связаны два сюжета: пріѣздъ Чурилы въ Кіевъ и служба его при Владимірѣ, и связь Чурилы съ женой Бермяты Катериной Никуличной, оканчивающаяся въ большинствѣ былинъ смертью Чурилы.
   Первый сюжетъ дошелъ до насъ въ сравнительно незначительномъ числѣ варіантовъ (6), второй представляется однимъ изъ самыхъ популярныхъ въ репертуарѣ олонецкихъ сказителей. По замѣчанію Рыбникова, былина о Чурилѣ и Катеринѣ принадлежитъ къ числу "бабьихъ старинъ", которыя поются ими съ особенной любовью, а мужчинами не такъ-то охотно {Рыбниковъ, III стр. XXVI.}. Эта популярность народной былины съ ея "жалостнымъ" содержаніемъ, конечно весьма понятна среди женщинъ. Оба сюжета развиваются въ отдѣльныхъ былинахъ и не соединяются въ сводную былину. Исключеніе представляютъ двѣ былины, одна -- изъ сборника Кирши Данилова {Перепечатана у Кирѣевскаго, IV стр. 78.}, другая -- Рыбникова (I, 45), въ которыхъ второй сюжета (связь съ Катериной) прикрѣпленъ къ первому, но не доведенъ до обычнаго конца.
   Былины о знакомствѣ кн. Владиміра съ Чурилой сходны между собой не только въ главномъ, но и во многихъ деталяхъ, такъ что на основаніи сличенія варіантовъ можно возстановить основной типъ былины {Кирѣевскій, IV стр. 78 = Кирша Даниловъ; Рыбниковъ, I, 45, III, 24 Гильфердингъ, NoNo 223, 229, 251 (не кончена) и отрывокъ былины у Кирѣевскаго, IV стр. 86 (изъ Нижегородской губ.).}. Напомню ея содержаніе:
   Былина открывается обычнымъ пиромъ у князя Владиміра. Когда столъ былъ въ полустолѣ, появляются толпы молодцовъ (иначе мужиковъ кіянъ) израненыхъ, избитыхъ: булавами у нихъ буйны головы пробиваны, кушаками головы завязаны. Они приносятъ князю жалобу на обидчиковъ. Они охотились на государевомъ займищѣ для князя, но наѣхали на нихъ какіе-то молодцы на латинскихъ коняхъ, въ камчатныхъ кафтанахъ, золотыхъ колпакахъ,-- повыловили куницъ, печерскихъ лисицъ, выстрѣлили турокъ-оленей, а самихъ избили-изранили. Это понадѣлали молодцы Чуриловы. Князь не слушаетъ челобитья своихъ охотниковъ. Вслѣдъ за ними идетъ другая толпа съ такою же жалобой: это княжескіе рыболовы. На нихъ напали чужіе молодцы, повыловили бѣлую рыбу (иногда рыбу сорогу), а самихъ рыболововъ изранили. Князь оставляетъ и ихъ жалобу безъ вниманія. Затѣмъ приходитъ третья толпа -- сокольники княжескіе. Они жалуются на то, что чужіе молодцы на государевомъ займищѣ, на потѣшныхъ островахъ, ясныхъ соколовъ и бѣлыхъ кречетовъ повыловили, а ихъ, сокольниковъ, избили, изранили. Называются эти насильники дружиной Чуриловой. Тутъ князь спохватился и сталъ спрашивать, гдѣ живетъ Чурила. Бермята (или Иванъ Ивановичъ) одинъ знаетъ, что у Чурилы дворъ на рѣкѣ Сарогѣ (иначе Черегѣ, Почаѣ) пониже Малаго Кіевца, у креста Левапидова, у святыхъ мощей Борисовыхъ, и описываетъ пышность Чуриловой усадьбы. Князь съ княгиней, богатырями и дружиной въ 500 человѣкъ ѣдетъ ко двору Чурилы. Его встрѣчаетъ старикъ отецъ Чурилы, Пленко Сароженинъ, ведетъ во свѣтлу гридню, сажаетъ за столы и угощаетъ на славу. Во время пира князь изъ окна увидѣлъ подъѣзжающую многочисленную дружину и сильно испугался; онъ думаетъ, что это ѣдетъ либо царь (ханъ) изъ орды, либо король изъ Литвы {Гильфердингъ, No 229 и Рыбн. III, 24.}. Пленко успокоиваетъ его, говоря, что это дружина его сына. Сначала ѣдетъ пышно разодѣтая толпа стольниковъ, затѣмъ ключниковъ и наконецъ во главѣ третьей толпы самъ Чурило, котораго красота, костюмъ и манеры описываются подробно. По пріѣздѣ Чурило идетъ въ подвалы глубокіе, беретъ золоту казну, сорокъ сороковъ черныхъ соболей, другое сорокъ печерскихъ лисицъ, дорогую камку хрущату, и все это подноситъ въ подарокъ князю. Князь обрадованъ и приглашаетъ Чурилу служить ему, князю, въ Кіевѣ. Чурило принимаетъ приглашеніе и становится княжескимъ стольникомъ-чашникомъ. Когда молодой красавецъ-стольникъ служилъ за столами, княгиня Апракса, заглядѣвшись на него, разрѣзая мясо лебединое, порѣзала себѣ руку и въ свое оправданіе говоритъ женамъ боярскимъ:
   
   "Не дивуйте-ка, жены мнѣ господскія,
   Что обрѣзала я руку бѣлу правую,
   Я смотрючись на красоту Чурилову,
   На его кудри на желтые,
   На его перстни злаченые,
   Помутились у меня очи ясныя!" *)
   *) Рыбниковъ, III, No 24 стр. 126.
   
   Князь ставитъ Чурилу позовщикомъ на пиры: когда Чурило идетъ по улицѣ, его красота производитъ неотразимое дѣйствіе на кіевскихъ женщинъ. Апраксія проситъ мужа сдѣлать Чурилу постельникомъ. Владиміръ укоряетъ княгиню и отпускаетъ неудобнаго ему Чурилу домой {Отъѣздомъ Чурилы кончаются былины Рыбн. III, 24, Гильф. No 223, 229.}.
   Если первый слагатель былины и создалъ типъ идеальнаго красавца, богача и щеголя, то краски для этого типа онъ бралъ изъ русской дѣйствительности и окружилъ Чурилу русской бытовой обстановкой. Эта обстановка носитъ на себѣ нѣкоторыя черты времени и мѣста сложенія былины и съ этой стороны заслуживаетъ полнаго вниманія. Прежде всего, кто такой Чурило по своему общественному положенію? Могли-ли быть на Руси такія частныя лица съ такими дружинами, съ такими богатствами и совершать такія насилія безнаказанно? Чурило не князь, не бояринъ, какъ Дюкъ Степановичъ, а сынъ какого-то богача Пленко, живущаго почти независимо въ своей обширной усадьбѣ, чувствующаго себя по богатству и могуществу не ниже князя. Личность князя Владиміра совершенно низведена съ своего пьедестала: онъ ѣдетъ къ Чурилѣ, быть можетъ, въ надеждѣ отъ него поживиться, такъ какъ беретъ съ собой дружину, но убѣждается на мѣстѣ, что Чурилова дружина многочисленнѣе княжеской, принимаетъ угощеніе и подарки, забываетъ принесенныя ему жалобы на Чурилу и говоритъ:
   
   "Хоть и много на Чурила было жалобщиковъ,
   А побольше того челобитчиковъ:
   А теперь на Чурила я суда де не дамъ". *)
   *) Рыбн., III, No 24, стр. 125. Срав. Гильф. No 223 столб. 1063.
   
   Очевидно, что князь Владиміръ, внесенный въ былину, очень далекъ отъ того эпическаго князя, котораго порученія безпрекословно справляютъ могучіе богатыри(Добрыня, Дунай, Илья Муромецъ), который при случаѣ засаживаетъ богатырей въ погреба глубокіе. Въ немъ не видно ни ласковаго краснаго солнышка стольно-кіевскаго, ни деспота съ чертами московскихъ царей или восточныхъ сказочныхъ. Это князь лишенный всякаго значенія, какъ бы взятый на прокатъ, чтобъ быть свидѣтелемъ богатства и могущества частнаго лица. Въ созданіи такого князя сказывается не южно-русскій взглядъ на князя-дружинника, не суздальско-московскій на князя вотчинника и деспота, а всего скорѣе новгородское представленіе о княжескомъ достоинствѣ, о князѣ, который княжитъ, но не управляетъ. Условія новгородской жизни, дававшія возможность частному лицу посредствомъ предпріимчивости, удальства и торговли скапливать значительныя богатства, достигать высокаго общественнаго положенія и независимости, всего болѣе подходятъ къ объясненію такой личности, какъ Чурило. Тѣже условія создали боярина Ваську Буслаева, бьющагося съ своей дружиной буяновъ съ мужиками новгородскими, и купца Садка, соперничающаго богатствомъ со всѣмъ Новымъ-городомъ. Дѣйствительно, Чурило напоминаетъ того и другого типическаго новгородца. Какъ самъ Василій и его дружина творятъ насилія въ Новгородѣ, такъ дружина Чурилова обижаетъ княжескихъ охотниковъ, рыболововъ, сокольниковъ, иногда огородниковъ. Какъ Садко купецъ хвастаетъ несмѣтными богатствами, такъ былина подробно останавливается на описаніи пышности Чурилова двора и дома и, быть можетъ, для поясненія происхожденія этого богатства называетъ его отца гостемъ.
   Какъ вообще новгородскія былины не знали богатырства, такъ ничего богатырскаго нѣтъ въ былинѣ о Чурилѣ. Его дружина не южнорусская дружина, бьющаяся вмѣстѣ съ княземъ со врагами и защищающая княжескія земли отъ нападеній. Это скорѣе артель промышленниковъ, дружина въ новгородскомъ смыслѣ, напоминающая дружинушку купца-промышленника Садка и еще болѣе дружину Вольги, котораго новгородское происхожденіе мнѣ кажется весьма вѣроятнымъ. Дружина Чурилы занимается охотничьимъ и рыболовнымъ промысломъ въ широкихъ размѣрахъ: они вылавливаютъ шелковыми тенетами (путиками) пушныхъ звѣрей -- соболей, горностаевъ, куницъ и печерскихъ лисицъ, цѣнныхъ птицъ -- соколовъ, кречетовъ, лебедей -- и дорогую рыбу. Отмѣтимъ здѣсь печерскихъ лисицъ, хорошо извѣстныхъ новгородцамъ. Хотя г. Безсоновъ поясняетъ это названіе такъ: "печерскія, что живутъ въ норахъ", но нѣтъ сомнѣнія, что лисицы названы печерскими по области, въ которой онѣ были особенно обильны. Извѣстно, что принадлежавшая Новгороду Печера (Печора), лежавшая за Югрой къ западу, "заключала, какъ и въ настоящее время, въ своихъ пространствахъ множество дорогихъ пушныхъ звѣрей, а именно: горностаевъ, песцовъ, лисицъ, а изъ пернатыхъ -- соколовъ, которые очень дорого цѣнились въ старое время" {Никитскій -- Очерки экономической жизни Вел. Новгорода, стр. 6.}. Такимъ образомъ добыча Чуриловой дружины состоитъ именно изъ тѣхъ звѣрей, которыми обиловали новгородскія владѣнія и которые доставляли промышленникамъ -- новгородскимъ боярамъ, купцамъ -- огромныя богатства. Кладовыя Чурилы ломятся отъ множества драгоцѣнныхъ, мѣховъ и дорогихъ матерій, пріобрѣтавшихся новгородцами съ запада въ обмѣнъ на пушной товаръ. Въ нѣкоторыхъ пересказахъ упоминается, что Чурилова дружина выловила рыбу сорогу. Отмѣтимъ, что это названіе рыбы, похожей на плотву, извѣстно только на сѣверѣ, такъ какъ сорога водится въ сѣверныхъ рѣкахъ. Названіе сороги было заимствовано сѣвернымъ населеніямъ у финновъ. Плотва называется по фински сарки, по эстонски сары, по эрзя-мордовски саргэ, мокша-мордовски сарга, остяцки сарах (см. Веске, Славяно-финск. культур. отношенія 1890, стр. 20).
   О сѣверной природѣ мѣстности сложенія былины, хотя слагатель перенесъ Чурилу въ южный Кіевъ, свидѣтельствуетъ далѣе обычное начало былины о Чурилѣ и Катеринѣ:
   
   "На канунѣ праздника было Христова дня,
   Канунъ де честнаго Благовѣщенія,
   Выпадала порошица -- снѣгъ молодой.
   По той де порошѣ, по бѣлому снѣжку
   Не бѣлый горносталь слѣды прометывалъ,
   Ходилъ да гулялъ купавъ молодецъ
   На имя Чурило сынъ Пленконичъ..." *)
   *) Рыбниковъ, III No 27 II 23, 25 срав. Гильфердингъ, NoNo 224, 268, 309.
   
   Когда князья-бояре, идучи къ заутренѣ, увидѣли на снѣгу свѣжій слѣдъ, они дивуются и говорятъ:
   
   "Либо зайка скакалъ, либо бѣлъ горностай" *),
   *) Кирѣевскій, IV стр. 85 (Кирша Даниловъ).
   
   какъ будто въ Кіевѣ и его окрестностяхъ водились горностаи. Трудно предположить, что слагатель единственной нашей былины, въ которой дѣйствіе совершается среди зимняго пейзажа, въ которой герой пріѣзжаетъ къ своей любовницѣ въ санкахъ, въ зимнемъ костюмѣ, шубѣ, пушистой и завѣсистой шапкѣ -- былъ южанинъ. Нужно думать, что сѣверный слагатель, говоря о Кіевѣ, имѣлъ передъ глазами картины родной сѣверной природы. Южанинъ едва-ли представилъ бы санный путь въ Кіевѣ наканунѣ Благовѣщенія (слѣдоват. 24 марта). {Извѣстно, что Днѣпръ вскрывается около Кіева 16 Марта.} Впрочемъ, въ значительномъ большинствѣ пересказовъ былины о смерти Чурилы (въ 14 изъ 18) городъ, въ которомъ совершаются его похожденія, вовсе не названъ (Рыбн. I No 46, II 23, 24; III 25, 26, 27; Гильферд. NoNo 8, 67, 189, 224, 268. Сборн. Тихонр. и Миллера NoNo 45, 46, 47, 48).
   Возвращаемся къ Чуриловой дружинѣ. Его молодцы разодѣты пышно и богато: на нихъ однорядочки голубъ-скурлатъ, кафтанцы камчатные, колпачки золотоверхіе, сапожки зеленъ-сафьянъ, и ѣздятъ они на коняхъ или жеребцахъ латинскихъ {Латинскіе кони см. Кирѣевскій IV 79; сравн. Гильфердингъ, NoNo 223, 229, 251.}. Эти латинскіе жеребцы относятъ насъ къ новгородскимъ бытовымъ условіямъ. По свойству климата и почвы коневодство не процвѣтало въ новгородскихъ областяхъ. Порода лошадей была мелка и плоха. "Хорошія породы пріобрѣтались новгородцами изъ-за границы и составляли, по словамъ проф. Никитскаго, нерѣдко предметы обычныхъ въ то время пиршественныхъ даровъ" {Назван. сочин. стр. 74.}. Новгородцы крайне нуждались въ хорошихъ коняхъ и съ трудомъ пріобрѣтали ихъ отъ нѣмцевъ, которые однако смотрѣли на эту торговлю крайне неодобрительно. Въ Остзейскомъ краѣ они дозволяли продавать русскимъ только такихъ лошадей, которыя стоили не больше двухъ марокъ. Вывозъ-же лошадей, стоившихъ 3, 4 или 5 марокъ, положительно воспрещался и преслѣдовался {Тамъ-же стр. 156.}. Понятно, что латинскіе, т.-е. западные кони подъ молодцами Чурилы составляли величайшую роскошь, которую могъ себѣ дозволить только "идеальный" богачъ. Въ этой чертѣ опять сказывается слагатель сѣверянинъ. Слагатель южанинъ не могъ-бы не знать безчисленныхъ степныхъ табуновъ, снабжавшихъ южно-русскія дружины конями въ изобиліи. Знакомство съ нѣмецкими рыцарями -- естественное среди новгородцевъ, видно въ одной былинѣ о смерти Чурилы {Гильферд. No 110.}, въ которой конь Чурилы называется рыцарскимъ, что тождественно съ латинскимъ. Въ описаніи костюма Чурилы, кажется, можно отмѣтить черты новгородскаго щегольства, на которое не оставались безъ вліянія западно-европейскія, нѣмецкія моды. Хотя сапожки его -- зеленъ сафьянъ, изъ дорога сафьяна турецкаго, но не восточнаго покроя, а "баскаго покрою нѣмецкаго" {Гильфердингъ, столбцы 1099, 919, 1312.}. Въ одной былинѣ, записанной Е. В. Барсовымъ {См. Чтенія въ И. Общ. Исторіи и Древ. Росс. 1877 кн. 3.}, Чуриловы сапожки, при баскомъ нѣмецкомъ покроѣ, "щегольскаго шитья новгородскаго" {Варіантъ у Гильферд. столб. 1163 новаторское т.-е. новоторжское шитье указываетъ также на городъ, принадлежавшій новгородцамъ.}.
   Любопытны и подробности костюма Чурилова отца, стараго Пленка:
   
   Изъ того-ли изъ Чурилова широкаго двора
   Выходилъ тутъ старый матерый человѣкъ,
   Шуба-та на старомъ соболиная,
   Подъ дорогимъ подъ зеленымъ подъ знаметомъ,
   Пуговки все вольячные,
   Литъ-то вольякъ красна золота
   По тому-ли по яблоку по любскому.
   Петельки изъ семи шелковъ,
   Шляпа-та на старомъ съ полимажами *).
   *) Гильфердингъ, столб. 1101.
   
   Иногда матерія, покрывающая шубу Пленка, называется cmàметомъ {Гильферд., столб. 1062.}, или самитомъ {Такова шуба на Чурилѣ. Рыбник. III стр. 124 и 1 стр. 264 (гдѣ самитъ называется заморскимъ).}. Нетрудно догадаться, что названіе самитъ или знаметъ нѣмецкаго происхожденія: это нѣмецк. Sammet, старинное нѣмец. samit (въ 1349 г.), sameit -- бархатъ. Новгородская форма самитъ всего ближе именно къ старинной нѣмецкой samit и, конечно, вмѣстѣ съ самой матеріей перешла изъ Германіи къ новгородцамъ. Въ описаніи художественно сдѣланныхъ пуговицъ самитовой шубы встрѣчается и другое выраженіе, свидѣтельствующее о сношеніяхъ новгородцевъ съ западомъ. Пуговицы состоятъ изъ золотого шара (яблока), покрытаго литымъ орнаментомъ (вальякомъ). Это яблоко названо любскимъ т.-е. любекскимъ. Вспомнимъ, какое значеніе имѣлъ этотъ нѣмецкій городъ во внѣшней новгородской торговлѣ, отразившееся, между прочимъ, въ томъ, что новгородцы въ 1410 г. заимствовали монету отъ нѣмцевъ и на мѣсто старой кунной системы допустили нѣмецкія деньги -- артиги, любки, любскіе пфенниги {Въ словарѣ Даля значится: любковыя яблоки -- лучшія, отборныя. По прилагательное любскій по суф. -скій можетъ значить только любекскій, любечьскій, любецкій, любскій.}. Западнаго происхожденія и Плеикова шляпа съ полимажами т.-е. съ плюмажемъ (plumage), украшенная перьями. Но, конечно, это слово зашло въ былину въ болѣе позднее время.
   Въ одной былинѣ о молодости Чурилы {Гильферд. No 223, столб. 1063.} любское яблоко замѣнено свирскимъ. Не умѣя объяснить эту замѣну съ бытовой стороны, отмѣчу только, что прилагат. свирскій опять указываетъ на новгородскій культурный районъ, такъ какъ Свирь впадаетъ въ Ладожское озеро.
   Выше мы сказали, что, быть можетъ, для объясненія происхожденія Чурилова богатства, былина называетъ стараго Пленка "гостемъ сарожениномъ" {Гильф. No 223 столб. 1062; Рыбн. III No 24.}. Нужно, впрочемъ, замѣтить, что гостемъ сарожениномъ является Пленко только въ одномъ варіантѣ записанномъ отъ паромскаго старика Рыбниковымъ и Гильфердингомъ. Во всѣхъ прочихъ общественное положеніе отца Чурилова неопредѣлено: онъ называется либо просто Сароже(а)ниномъ {Кирѣев., IV стр. 82 (=К. Даниловъ) Рыбн., I No 45 стр. 263; III No 24.}, либо сыномъ Сарожаниномъ {Гильф. No 229 столб. 1101.}, такъ что, можно думать, гостемъ онъ сдѣланъ однимъ только сказителемъ. Придавая значеніе этому одному варіанту и толкуя Сарожанина въ смыслѣ Сурожанина, акад. Веселовскій склоненъ видѣть въ Пленкѣ фряжскаго купца изъ Сурожа. Такое толкованіе едва-ли можетъ быть поддержано текстомъ былинъ, не говоря уже о неудачномъ объясненіи собственнаго имени Пленка изъ Франка, неправдоподобномъ фонетически. Пленко названъ Сарожаниномъ по рѣкѣ Сарогѣ, на которой стоитъ дворъ Чурилы {Рыбниковъ, I, No 45.} и гдѣ онъ съ своей дружиной закидываетъ шелковые неводы {Гильф. NoNo 223, 229, 251.}. Наши былины, повидимому, различаютъ Сарожанина отъ Сурожанина, какъ называется въ одномъ варіантѣ молодецъ Суровецъ. Въ былинѣ Кирши Данилова рѣка, на которой дружина Чурилы напала на княжескихъ людей, названа Черегою {Кирѣевскій, IV стр. 78, 80.}. Въ нѣкоторыхъ былинахъ (именно двухъ), хотя столкновеніе дружины Чуриловой съ княжими людьми происходитъ на Сорожѣ, дворъ Чурилы помѣщенъ на Почай-рѣкѣ у святыхъ мощей у Борисовыхъ {Гильф. No 223, Рыбн., III No 24.}. Трудно пріурочить эпическую рѣку Сорогу или Черегу къ какой нибудь опредѣленной рѣкѣ. Одна Сорога извѣстна въ верховьяхъ Волги. Небольшую рѣку Сорогу въ Олонецкой губерніи упоминаетъ академикъ Озерецковскій въ описаніи своего путешествія въ Олонецкій край въ 1785 г. (стр. 347). Въ писцовыхъ книгахъ 1582 г. упоминается рѣка Сорогожа въ Бѣжецкой пятинѣ Новгородской въ Весьегонскомъ уѣздѣ. На рѣкѣ Черегѣ произошла битва между Мстиславомъ Изяславичемъ новгородскимъ и Всеславомъ полоцкимъ. Черегу напоминаетъ рѣка Черева, лѣсной притокъ Водлы, протекающая въ древнихъ новгородскихъ владѣніяхъ въ нынѣшней Олонецкой губерніи. Во всякомъ случаѣ слѣдуетъ думать, что въ древнѣйшемъ изводѣ былины, какъ и доселѣ въ большинствѣ пересказовъ, дворъ Чурилы былъ на рѣкѣ Сарогѣ, почему и отецъ его называется Сарожаниномъ, а не на Пучаѣ (Почайнѣ). Послѣднее названіе вмѣстѣ съ мощами Борисовыми вошло въ былину позднѣе, вслѣдствіе прикрѣпленія мѣстодѣйствія къ окрестностямъ Кіева и къ князю Владиміру. Насколько прикрѣпленіе наивно, видно изъ незатушеванной сказителями несообразности, состоящей въ томъ, что дворъ Чурилы помѣщенъ на Почаѣ недалеко отъ Кіева (правильнѣе было бы сказать въ самомъ Кіевѣ, если Почай рѣка = Почайнѣ), а между тѣмъ кн. Владиміръ ничего не знаетъ о такомъ близкомъ сосѣдѣ и, выслушивая жалобы на Чурилу, говоритъ:
   
   "Глупые вы князи и бояра,
   Неразумные гости торговые!
   Не знаю я Чуриловой поселицы,
   Не знаю я Чурило гдѣ дворомъ стоитъ" *).
   *) Рыбн., III No 24 стр. 121. Срав. Гильф. No 229 столб. 1100.
   
   Такія несообразности обыкновенно проникаютъ въ былины при прикрѣпленіи какого нибудь сюжета къ кіевскому циклу. Если рѣка Сорога была, что весьма вѣроятно, въ основномъ изводѣ, то для объясненія названія Пленка Сарожаниномъ нѣтъ никакой нужды припоминать Сурожъ и сурожскихъ гостей.
   Если изъ былины о Чурилѣ нельзя вывести, что отецъ его въ основномъ изводѣ представлялся гостемъ торговымъ, то все же нельзя не отмѣтить присутствія купецкаго элемента, которое, быть можетъ, также говоритъ за новгородское происхожденіе былины. Въ большинствѣ варіантовъ Владиміръ отправляется въ усадьбу Чурилы не только съ князьями боярами, но и "со купцами со гостями со торговыми" {См. Рыбников., III, No 24 стр. 122; Гильферд. NoNo 223 столб. 1062; No 251 столб. 1162.}, которые также заинтересованы Чурилой, потому что потерпѣли отъ его дружины убытки и просили у князя на него "правой судъ" {Гильферд., столб. 1100.}. Любопытную особенность былины о пріѣздѣ Чурилы въ Кіевъ составляетъ далѣе присутствіе въ ней одного мотива, указаннаго акад. А. Н. Веселовскимъ въ раввинскихъ апокрифахъ. Заглядѣвшись на красоту Чурилы, княгиня Апраксія, разрѣзая за столомъ лебедь, порѣзала себѣ руку и въ свое извиненіе говоритъ:
   
   -- Да не дивуйте ко вы жены господскіе,
   Да что обрѣзала я руку бѣлу правую:
   Да помѣшался у меня разумъ во буйной головѣ,
   Да помутилисе у меня-де очи ясные,
   Да смотричись-де на красоту Чурилову,
   Да на его-то на кудри на желтые,
   Да на его-де на перстни злаченые... *).
   *) Гильферд. No 223 = Рыбн. III No 24. Срав. Кирѣев., IV No 2, стр. 86-- 87 и Рыбн., I No 45, стр. 266 прим.
   
   То, что здѣсь разсказывается объ Опраксѣ, сообщается въ Коранѣ о египетскихъ женахъ и прекрасномъ Іосифѣ: "онъ отвергъ любовь жены Пентефрія; ея навѣты на него оказались ложными, а горожанки смѣются надъ нею. Когда узнала она про это, послала ихъ просить къ себѣ къ обѣду; возлѣ каждой положила по ножу, а Іосифу сказала: "Пойди и покажись имъ". Когда увидѣли онѣ его, то восхитились его красотою: "Это -- не смертное существо, а достойный почитанія ангелъ",-- сказали онѣ, и -- порѣзали себѣ руки... Въ еврейскомъ Sepher Hajjaschar прямо сказано, что женамъ предложены были апельсины, вмѣсто которыхъ онѣ и изрѣзали себѣ пальцы... {Южно-русскія былины, III--XI, стр. 98.}. Если мы припомнимъ развитіе ереси жидовствующихъ въ Новѣ-городѣ, новгородское происхожденіе рукописей распространенной редакціи Палеи, отличающейся особой полнотой библейскихъ апокрифическихъ разсказовъ, переводъ Псалтыри и части книги Есфирь съ еврейскаго, сдѣланный въ Новгородѣ новокрещенымъ евреемъ Ѳеодоромъ, и т. п., то вторженіе талмудическаго апокрифическаго мотива въ былину, быть можетъ, найдетъ себѣ объясненіе. Отмѣтимъ, что другой іудейскій апокрифъ -- о Давидѣ и Вирсавіи -- нашелъ себѣ мѣсто въ былинѣ о Добрынѣ, на которой также замѣтны слѣды новгородской обработки.
   Что касается времени основного извода былинъ о Чурилѣ, насколько онъ сохранился въ дошедшихъ до насъ пересказахъ, то, если мы устранимъ упоминаніе Кіева и Владиміра, мы не найдемъ въ содержаніи ни одной черты кіевскаго періода нашей исторіи. О позднемъ времени сложенія былины (XV в.) свидѣтельствуютъ многія и существенныя ея черты. Типъ Чурилы -- богача-красавца, опаснаго для мужей, не исключая и князя Владиміра, продуктъ культуры богатаго города, въ которомъ развитіе промышленности и торговли отразилось на нравахъ его обитателей -- въ пышности бытовой обстановки, разнузданности и насильничаніи молодыхъ людей и распущенности женщинъ. Припомнимъ, съ какими подробностями былина описываетъ роскошную усадьбу стараго Пленка съ его булатнымъ тыномъ, семидесятью теремами, стекольчатыми, рѣшетчатыми воротами, муравлеными печами, серебряными полами и проч. Не менѣе роскошна обстановка "каменныхъ палатъ" стараго Пермяты и особенно много вниманія обращено на описаніе костюма чуриловскихъ молодцовъ и его самого. Это внѣшнее изящество жизни прикрываетъ глубокую нравственную распущенность. Князь изъ-за полученныхъ дорогихъ подарковъ отказываетъ выслушивать челобитья на Чурилу, княгиня готова броситься ему на шею и уговариваетъ мужа опредѣлить Чурилу къ ней въ постельники; Катерина Никулична, въ то время какъ благочестивый мужъ стоить у заутрени въ праздникъ Благовѣщенья, зазываетъ къ себѣ изъ окна городского Донъ-Жуана, распутничаетъ съ нимъ и изъ-за жадности, изъ нежеланія дать подарокъ дѣвушкѣ чернавушкѣ за ея молчаніе, погибаетъ, несмотря на всю свою находчивость и лживость. Чурило "сухоногое" (какъ его презрительно называютъ мужчины) не обладаетъ ни малѣйшей отвагой: хотя онъ насильничаетъ съ дружиной надъ княжими ловцами или надъ посадскими и огородниками,-- тамъ, гдѣ численный перевѣсъ на его сторонѣ, и гдѣ онъ можетъ разсчитывать на безнаказанность, онъ при приближеніи обманутаго мужа трусливо залѣзаетъ въ кованы ларцы и позволяетъ снести себѣ голову безъ всякой попытки къ сопротивленію.
   Для хронологической, конечно, приблизительной даты былины о пріѣздѣ Чурилы въ Кіевъ, могла бы, пожалуй послужить одна подробность, занесенная въ пересказъ двухъ хорошихъ сказителей, Паромскаго старика и Воинова. Когда Владиміръ въ палатахъ Пленка увидѣлъ изъ окна дружину Чурилову, онъ говоритъ:
   
   Охти мнѣ, уже куда-де буде мнѣ!
   Али же тутъ ѣдетъ уже царь съ ордой,
   Али тута ѣдетъ король съ Литвой?.. *).
   *) Рыбниковъ, III 24 стр. 124, срав. Гильферд. No229., столб. 1102 (Воинова).
   
   Это опасеніе князя можетъ относиться къ тому времени, когда главными, наиболѣе опасными врагами Руси былъ татарскій ханъ (царь) и литовскій король, что относитъ насъ къ XV вѣку, къ періоду, предшествовавшему покоренію Новгорода и его разгрому Москвой (1478) и сверженію татарскаго ига (1480). Послѣдній періодъ политической независимости Новгорода, ознаменованный постоянными смутами, раздорами вѣчевыхъ партій, утратой прежнихъ гражданскихъ доблестей, развитіемъ роскоши среди богатаго боярства и купечества, представлялъ удобную почву для насильничанія богатыхъ боярскихъ сынковъ. Даже скудная словами новгородская лѣтопись вноситъ въ свой сухой дѣловой разсказъ горькую жалобу на паденіе нравственныхъ началъ въ родномъ городѣ: "Поднялись ябедники, стали давать ложную присягу; начались грабежи по селамъ, волостямъ и городу (подъ 1446 г.), и обратились мы въ поруганіе сосѣдямъ нашимъ; по волостямъ нашимъ происходили частые поборы и великіе наѣзды; вездѣ слышались крикъ и рыданія, вопль, проклятіе на нашихъ старѣйшинъ и нашъ градъ, за то, что не было у насъ милости и суда праваго" {См. Иловайскій -- Ист. Россіи, т. II, стр. 329.}.
   Дѣйствительно, сильно притуплено должно было быть понятіе о правѣ и законности у того слагателя былины, который, описавъ неистовство Чуриловой дружины, съ большимъ интересомъ останавливается на изображеніи пышности, красоты и богатства своего героя, отмѣчаетъ его "догадливость", когда онъ пошелъ въ погреба за подарками для князя, и находитъ совершенно естественнымъ и зауряднымъ, что князь, получивъ дары, не даетъ на Чурилу суда, а напротивъ заявляетъ, что ему подобаетъ жить при княжескомъ дворѣ въ Кіевѣ.-- Быть можетъ, я ошибаюсь, но, на мой взглядъ, въ обѣихъ былинахъ о Чурилѣ отражаются легкія понятія о нравственности какихъ нибудь скомороховъ, которые любили обрабатывать пикантные сюжеты, не стѣсняясь нравственными требованіями, лишь бы позабавить публику. Любовная исторія Чурилы напоминаетъ другую, уже несомнѣнно скоморошью былину, при томъ новгородскаго происхожденія, о гостѣ Терентьищѣ, въ которой также обманутый мужъ проучиваетъ распутную жену, хотя не такъ жестоко, какъ благочестивый Пермята.
   Въ пользу новгородскаго происхожденія былинъ о Чурилѣ, помимо вышеприведенныхъ соображеній, которыхъ доказательность я вовсе не желаю преувеличить, нельзя не отмѣтить и того факта, что Чурило извѣстенъ только въ Олонецкой губерніи и Сибири (былина К. Данилова и Гуляева).
   Изъ 31 былины только одинъ небольшой отрывокъ {См. Кирѣев., IV стр. 86.} (въ 30 стиховъ) былъ случайно записанъ въ Нижегородской губерніи. Можно думать поэтому, что кромѣ Сибири, куда населеніе шло изъ сѣверной Россіи, былины о Чурилѣ не вышли далеко за предѣлы прежнихъ земель новгородскихъ, за область культурнаго вліянія Великаго Новгорода.

Всеволодъ Миллеръ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru