Мирэ А.
Павлины

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мирэ
Павлины

   Я забираюсь в самый темный уголок моей мастерской. И все же я не уверен, что яркий солнечный свет не настигнет меня и не упадет на меня тонкой полоской, словно выкованной из золота. Сегодня утром я не могу выносить солнечного света, тяжело становится на сердце, и оно словно придавливается могильным камнем. Я смотрю на пыльный пол и на блестки каменного угля, разбросанные около железной печки. У меня сегодня еще не убирали: в углу окурки, скомканные бумаги...
   Я сажусь на сломанный стул около железной печки и начинаю думать о своей судьбе, о безжизненности красок на моих картинах, о заколдованном круге, очерченном возле меня чьей-то невидимой и всесильной рукой. Ну, как же не поверить в Рок, если мне никогда ничего не удается? Очевидно, Рок существует. И притом очень несправедливый. Какие-нибудь умники, пожалуй, скажут, что нужно работать, хорошенько работать, и тогда все пойдет, как по маслу. Ну, а я не работал? У меня кружится голова, и я чувствую себя слабым, как молодая девушка после болезни. Больше всего меня огорчает безжизненность моих красок. Когда я хочу нарисовать маленького веселого клоуна, он появляется на полотне заплаканным, недоверчиво глядящим на хлыст директора и с несколькими синяками на тонкой коже бледного молодого лица. И так всегда, всегда...
   Потому у меня нет заказчиков.
   Сердце мое, неужели ты не знало красных триумфов жизни? Ты не слышало никогда стука побеждающего меча?
   Тебе неведома радость, с какой избранник топчет ногами уничтоженное препятствие? Тебе близка только печаль, зарождающаяся и угасающая, подобно сумеркам?.. Ты не умеешь мстить и ненавидеть, грустное сердце, полюбившее закатную пурпуровую тень?..
   О, мое сердце, в загробной жизни тебя не полюбят Валькирии!
   Я смотрю на тусклых павлинов, которых я нарисовал на желто-голубом фоне, и на бахрому их перьев, купающихся в крови.
   "Если б я только был здоровым человеком, а не калекой! -- доносится вдруг до меня голос моего старого друга, у которого были сломаны ноги и руки. -- С каким экстазом, с каким молитвенным экстазом воспринимал бы я бушующую возле меня жизнь". И он с завистью смотрел, бедняга, на мое здоровое тело.
   Ах, если бы у меня не было пройденного раньше крестного пути!.. Я теперь тоже калека. Я слишком много страдал, и душа моя теперь опустошенная, как земля после великого людского бунта. Я -- растение, никогда не видевшее света и питавшееся только влагой гнилых болот. И, как сдавленное рыдание, меня душит темная жалость к самому себе. К самому себе и к другим.
   По деревянной лестнице слышится топот ног, обутых в грубые башмаки. Я хорошо знаю, кто ко мне идет. Это служанка, которая приходит по утрам убирать мою мастерскую. Она стучит пальцами в дверь и, вероятно, думает, что мне приятно ее видеть. Ну, а мне все равно. Я только не люблю беспорядка.
   -- Входите же, -- говорю я раздраженно и застегиваю ворот своей синей блузы.
   Она входит в ярком платье, с ситцевыми бантиками, с завитыми волосами и со стеклянными серьгами. Впрочем, она хорошенькая.
   Я часто спрашиваю себя, любит ли она меня, или нет. Ведь она работает у меня уже год. Я думаю, что да. И мне хочется думать, что да.
   Она начинает мести и немилосердно стучит щеткой и башмаками. Иногда она поворачивает ко мне розовое лицо с ямками на щеках и задаст мне разные вопросы: "Слышал ли я музыку на улице? Играла полковая музыка и, притом, очень хорошо". Она воодушевляется: "Особенно старались трубачи. Она раньше никогда не слышала таких прекрасных трубачей". Да, отвечаю я. И думаю, что она нарочно надевает лиф с таким низким вырезом. Грудь у нее, как у молодой русалки, бледная, небольшая и нежная, истомленная ласками лунного блеска и поцелуями серебряной воды... Девушка наклоняется и поднимает упавшую кисть. Я вижу розовый кружок на ее левой груди. "Целовал его кто-нибудь?" -- спрашиваю я себя и мне становится почему-то холодно.
   Девушка, ничего не замечая, рассказывает о прогулке, которую она на днях совершила вместе со своими подругами. "Наломали березок... Нарвали цветов... Лиза поссорилась с приказчиком".
   Она подходит ко мне ближе, от нее сильно пахнет дешевыми, наивными духами.
   Бедняжка! ведь она тоже хочет нравиться!
   -- А не видали ли вы там, в роще, зарю? -- спрашиваю я. -- Это такое растение, с желтыми цветками кучкой, от нее болит голова.
   -- Нет, -- говорит она.
   Губы наши так близки, близки... Но ей понадобился коврик, она его хочет выколотить на лестнице. Хорошо! Хорошо!
   Она стучит палкой по коврику, и я представляю себе пыльную лестницу, дрожащую в золотых искрах.
   Ах, если бы я был деревенским парнем и мы жили бы в деревне... Мне кажется в настоящую минуту, что нет большего счастья, как обнять ее и повалиться вместе с ней на теплую землю, под стог душистого сена, где в сонном вечернем воздухе слабо и кротко дышат умирающие васильки... Вдали красные отблески догоревшего солнечного пожара. И росистая трава... Чьи-то бледные руки вышивают жемчугом по зеленому бархату трав и по желтому сукну сжатого поля.
   -- Пыльный ваш ковер, -- говорит девушка и кладет его у постели.
   "Когда нет солнца и когда ночь, -- думаю я, -- можно зажечь красный костер... И почему это не хорош костер, сложенный из щепок и сухих веток? Ведь он тоже разгорается праздничным пламенем и поднимается к звездам... Разве не так?"
   Я встаю со стула и подхожу к девушке. Она совсем не сопротивляется и быстро отдается своим гибким и мягким телом... Глаза ее темнеют и становятся жестокими.
   А я так нежен, как первый весенний цветочек, только что раскрывший свою чашечку... Любовь! Любовь! Как бы ты ни зарождалась, ты всегда прекрасна, Любовь! О, будь ты благословенна!
   -- Ну, мне некогда, -- вдруг грубо говорит девушка и тяжело дышит. Она вскакивает, выпрямляется, смотрит на часы, которые висят на стене, и что-то соображает.
   -- Некогда, -- повторяет она.
   Грудь ее как-то удовлетворенно поднимается и опускается.
   Это ее башмаки застучали по лестнице?
   Да, она ушла. Сказка оборвалась.
   Сказка!
   Я сажусь на постели и печально оглядываю свою убранную мастерскую. Теперь все в порядке.
   Сказка!..
   Внизу, в угловом чулане, живет гравер с закрученными черными усиками. Девушка побежала теперь к нему. Она тоже любит порядок.
   Меня теперь не пугает солнечный свет. Мне все равно.
   Я гляжу на усталых павлинов, купающих в бледной крови бахрому своих перьев... И мне кажется, что они оживают, эти павлины, они отделяются от полотна, размножаются с невероятной быстротой и наполняют всю мастерскую своими сломанными перьями, тусклой бахромой перьев, волочащейся в мутной крови... холодными, безжизненными призраками наполняют они воздух. Они стоят, как вечная стена, между мной и ликующей силой жизни.
   И мне трудно дышать. Мне трудно двинуться с места. Я не могу громко крикнуть. Проклятые павлины!.. Я не могу управлять своей жизнью, как Гелиос быстрой своей колесницей!
   Павлины... Павлины... Павлины...

-----------------------------------------------------------------------------

   Впервые: Золотое руно. 1906. No 6, июнь.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru