Мякотин Венедикт Александрович
Мария Конопницкая

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Марія Конопницкая.

(1846--1910).

   Въ минувшемъ году польская литература понесла двѣ тяжелыя утраты: одна за другою, на протяженіи короткаго времени, сошли въ могилу двѣ крупныя представительницы польской беллетристики и поэзіи -- Элиза Ожешко и Марія Конопницкая. Оба эти имени знакомы русскимъ читателямъ,-- хотя знакомы далеко не въ одинаковой степени. Значительная часть повѣстей и романовъ Ожешко уже очень скоро послѣ ихъ появленія въ свѣтъ на родинѣ автора были переведены на русскій языкъ, и Элиза Ожешко давно пользуется большою и прочной популярностью среди широкихъ круговъ русской читающей публики. Нѣсколько иначе сложилось дѣло съ Конопницкой. Лишь лѣтъ двадцать тому назадъ, когда Конопницкая занимала уже видное и совершенно опредѣленное мѣсто въ рядахъ польскихъ писателей, стали появляться русскіе переводы отдѣльныхъ ея стихотвореній. Послѣ того въ русскихъ журналахъ не разъ печатались и переводы ея беллетристическихъ произведеній, но отдѣльныхъ изданій этихъ произведеній на русскомъ языкѣ почти не существуетъ, и только теперь, уже послѣ смерти писательницы, вышелъ въ свѣтъ первый томикъ предпринятаго однимъ изъ русскихъ книгоиздательствъ собранія беллетристическихъ произведеній Конопницкой. Сравнительно мало въ русской литературѣ и писалось о ней. Благодаря этому у большинства даже тѣхъ изъ русскихъ читателей, которые болѣе или менѣе знакомы съ Конопницкой, знакомство это является далеко неполнымъ и часто носитъ нѣсколько случайный характеръ. А между тѣмъ Конопницкая до самой своей смерти оставалась одной изъ наиболѣе крупныхъ и оригинальныхъ фигуръ въ современной польской литературѣ, одной изъ тѣхъ фигуръ, въ которыхъ находятъ себѣ своеобразное отраженіе вновь возникающія въ обществѣ умственныя теченія, и уже съ этой точки зрѣнія болѣе обстоятельное знакомство съ нею представляетъ высокій интересъ. Нисколько не претендуя на полную, исчерпывающую характеристику этой выдающейся фигуры -- для такой характеристики, помимо всего прочаго, быть можетъ, не наступило еще и время на страницахъ русскихъ изданій,-- я и хотѣлъ бы попытаться возстановить передъ читателемъ хотя бы нѣкоторыя, наиболѣе яркія черты духовной личности покойной польской писательницы {Подобная попытка была уже сдѣлана мною довольно давно, въ статьѣ, помѣщенной въ журналѣ "Русская Мысль" въ 1892 г., но въ этой статьѣ, охватывавшей лишь первые пятнадцать лѣтъ литературной дѣятельности Конопницкой, я вдобавокъ совсѣмъ не касался ея беллетристическихъ произведеній. Тѣмъ не менѣе сейчасъ, конечно, мнѣ придется повторить кое-что изъ связаннаго раньше. Отмѣчу къ слову, что нѣкоторыя произведенія Конопницкой, а именно, стихотворные сборники "Ludziom і Chwilom" и "Spiewnik Historyczny", выпущенные ею въ недавніе годы во Львовѣ подъ псевдонимомъ Яна Савы, не нашли небѣ доступа въ Россію.}.
   

I.

   Долголѣтняя литературная дѣятельность Конопницкой отличалась большой разносторонностью. Въ жизни покойной писательницы было время, когда она принимала дѣятельное участіе въ польской журналистикѣ, и даже тогда, когда это время уже миновало, Конопницкая не разъ писала и критическіе этюды, и публицистическія статьи. Но главной ея сферой всегда оставались поэзія и беллетристика, и именно въ этой области ярко развернулось ея дарованіе, выдвинувшее ее въ первые ряды современныхъ ей польскихъ писателей. Въ частности, путь, какимъ шло развитіе дарованія Конопницкой, скоро сблизилъ ее съ той писательницей, имя которой я уже упоминалъ,-- съ Ожешко. Раньше, чѣмъ эти два имени случайно объединила смерть, ихъ прочно связала жизнь. Сохраняя каждая свою оригинальность, Элиза Ожешко и Марія Конопницкая шли, однако, въ общемъ одною и тою же дорогой, стремились къ однѣмъ и тѣмъ же цѣляхъ и въ самомъ характерѣ ихъ творчества было не мало чертъ, близко роднившихъ ихъ между собою. Свою литературную дѣятельность Конопницкая начала почти на десять лѣтъ позднѣе Ожешко, но по возрасту она приходилась почти что ровесницей этой послѣдней, будучи всего на четыре года моложе ея, и моментъ вступленія въ сознательную жизнь у нихъ обѣихъ совершился въ одной и той же обстановкѣ, оказавшей на нихъ одинаково могущественное вліяніе. Это было время, когда въ польскомъ обществѣ подъ вліяніемъ, съ одной стороны, неудачнаго исхода возстанія 1863 г. и послѣдовавшихъ затѣмъ печальныхъ событій, съ другой -- глубокихъ измѣненій соціальнаго строя, главнымъ факторомъ которыхъ явилась крестьянская реформа въ Царствѣ Польскомъ, началось страстное исканіе новыхъ путей народнаго развитія и съ особенною силою проявилось теченіе мысли, соединявшее въ себѣ горячій патріотизмъ съ искреннимъ, глубокимъ демократизмомъ. Адептомъ именно этого теченія общественной мысли выступила въ своихъ произведеніяхъ Ожешко, къ нему же вскорѣ примкнула и Конопницкая, перенеся его въ область польской поэзіи.
   Правда, это послѣднее случилось не сразу. Первыя поэтическія произведенія Конопницкой примыкали еще къ старой школѣ, нося на себѣ явственные слѣды вліянія польскихъ и французскихъ романтиковъ, въ особенности Юлія Словацкаго и Виктора Гюго, и внѣшность въ этихъ произведеніяхъ нерѣдко далеко перевѣшивала содержаніе, пышная риторика заступала нерѣдко мѣсто искренняго чувства. Но уже очень скоро Конопницкая освободилась отъ крайностей подражанія и нашла для себя самостоятельную дорогу. Вмѣстѣ съ тѣмъ сразу опредѣлился и основной характеръ ея художественнаго творчества. Въ ея глазахъ, какъ и въ глазахъ Ожешко, искусство для искусства представлялось чѣмъ-то несерьезнымъ, не имѣющимъ для себя оправданія. Отъ художественныхъ произведеній она требовала содержанія, имѣющаго общественное значеніе, къ художнику подходила съ требованіемъ отклика на идеи и стремленія волнующейся вокругъ него общественной жизни. "Вы вѣкъ вините,-- обращалась она въ одномъ изъ раннихъ своихъ стихотвореній къ современнымъ ей поэтамъ --
   
                              вѣкъ, что идеалы
   Лишаетъ ихъ одежды бѣлоснѣжной...
   Вы говорите: свѣтлый геній пѣсенъ
   Въ смертельномъ снѣ лежитъ, съ разбитой лютней...
   Вы говорите: некому пѣть пѣсни
   И свѣтъ оглохъ, стремясь въ тельцу златому,
   И среди бурь, среди борьбы кровавой
   Безъ эхо пѣснь поэта замираетъ...
   Но гдѣ же пѣснь, что силой чаръ могучихъ
   Бойцовъ, летящихъ въ битву, привлекаетъ?
   Та пѣсня, передъ святостью которой
   Измученный сомнѣньемъ снова вѣритъ?
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Но гдѣ же пѣснь, что смѣло достигаетъ
   Вершинъ, къ которымъ духъ въ тоскѣ стремится,
   Въ крови остывшей пламя зажигаетъ
   И для милліоновъ -- знамя ихъ въ борьбѣ?
   Такую пѣсню, слабые поэты,
   Запойте вы среди мірского шума,
   Среди толпы остывшей, мертвой черни
   И горсти, алтари ея хранящей...
   Такая пѣснь орломъ взлетитъ пусть къ небу.
   И трупы дрогнутъ. Правду молвлю вамъ:
   Найдите тонъ, что въ пульсѣ бьетъ столѣтій,
   Я милліонъ сердецъ, зажженныхъ пѣсней, дамъ.
   
   Сама Конопницкая въ своемъ художественномъ творчествѣ неизмѣнно стремилась удовлетворить этому требованію и нащупать пульсъ общественной жизни. Вѣрнѣе было бы сказать,-- это стремленіе вдохновляло все ея творчество, такъ какъ ея муза была связана кровнымъ родствомъ съ окружавшей ее жизнью и ея пѣсни непосредственно вытекали изъ чуткаго и глубоко раненаго сердца. Громадное большинство поэтическихъ произведеній Конопницкой представляютъ собою небольшія лирическія стихотворенія, но въ этой лирикѣ узко-личное чувство проявляется лишь крайне рѣдко и отодвинуто далеко на задній планъ, на первый же планъ выдвигаются чувства и мысли, вызываемыя въ поэтессѣ общими условіями современной человѣческой жизни. Отъ этихъ чувствъ и мыслей ничто не могло отвлечь Конопницкую, не отвлекало ее отъ нихъ даже созерцаніе природы. Тонкая наблюдательница и цѣнительница природы, поразительный мастеръ пейзажа, она дала въ своихъ произведеніяхъ много великолѣпныхъ картинъ природы, но голоса послѣдней никогда не могли заглушить въ ея ушахъ человѣческихъ стоновъ, и отъ красотъ природы мысль поэтессы неизмѣнно возвращалась къ ранамъ и язвамъ человѣческой жизни. Сама Конопницкая не разъ подчеркивала эту особенность своего душевнаго настроенія, рѣзкими штрихами отразившуюся въ ея творчествѣ.
   "Нѣтъ,-- восклицала она въ одномъ изъ своихъ стихотвореній,-- мнѣ не стать на такой высотѣ,
   
   Гдѣ предъ взоромъ, на міръ устремленнымъ,
   Тонетъ, блѣднѣя, земля въ нищетѣ
        Радуги яркой лучемъ отдаленнымъ.
   Не отдохну я въ лазурной тиши.
   Тамъ, гдѣ покой вѣкового дыханья
   Еле доноситъ до сонной души
        Голосъ людского страданья...
   Мнѣ не дойти чрезъ снѣга и чрезъ ледъ
   До олимпійской вершины конечной,
   Гдѣ нѣтъ восторговъ, но нѣтъ и невзгодъ,
        Есть лишь тронъ ясности вѣчной.
   Раненой птицей я буду летать
   Низко надъ гибнущей въ мукахъ землею,
   Чтобъ милліоны гонимыхъ судьбою
        Къ сердцу могла я прижать.
   
   "Жизнь, какъ вода,-- говорила поэтесса въ другомъ стихотвореніи...-- Кто хочетъ пить изъ морской глубины, у того уста полны горькой пѣны... Пламя жажды сжигаетъ мои губы, но я отворачиваю, голову отъ васъ, мелкіе ручьи обыденности. Ты, глубина жизни, напои меня горькой водою твоихъ пропастей и пусть бездна послужитъ кипящимъ кубкомъ для устъ, снѣдаемыхъ тайнымъ пожаромъ. Пусть соленая волна слезъ бьетъ мнѣ въ грудь, пусть я пью горечь, но я буду пить изъ моря!" Это стремленіе, не отходя отъ человѣчества, подняться на высшій доступный ему уровень, стремленіе "пить изъ глубины жизни", страстное желаніе осмыслить жизнь, соединенное съ не менѣе страстнымъ интересомъ къ людямъ, придавленнымъ жизнью, "гонимымъ судьбою", и составили основной мотивъ поэзіи Конопницкой. Передъ ея умомъ нерѣдко вставали горькіе вопросы: "кому и на что служатъ общія цѣли человѣчества? на что служатъ его борьба, его труды, восторги, страданія и радости? куда летятъ вѣка? куда идутъ народы?" Сознаваемая самою поэтессою невозможность разрѣшенія этихъ вопросовъ наложила на ея произведенія отпечатокъ скорби. Но эта скорбь имѣла и другой источникъ, еще болѣе глубокій. Не ограничиваясь вопросами объ общемъ смыслѣ человѣческаго существованія, Конопницкая искала для человѣка возможности осмыслить собственную жизнь въ ея естественныхъ предѣлахъ, искала "правды, что манитъ безъ раздѣла", искала "цѣли, достойной стремленій, крови, дѣла, мгновеній жизненныхъ, великихъ думъ людскихъ". Такою цѣлью для нея явилось установленіе справедливости въ человѣческихъ отношеніяхъ. Несправедливость существующаго общественнаго строя, неравномѣрность распредѣленія между людьми земныхъ благъ, вражда, раздѣляющая угнетателей и угнетенныхъ,-- все это представлялось ей въ видѣ глубокой пропасти, которая "въ началѣ вѣковъ раздѣлила на жертвъ и тирановъ собратьевъ-людей".
   
   Безбрежна она, какъ просторъ неоглядныхъ морей,
   Страшна, какъ отверстая рана, темна, какъ могила.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Сердца исполиновъ, умовъ безкорыстнѣйшихъ силы,
   Движенья народовъ, народовъ могилы, --
   Все въ ней исчезаетъ, какъ въ мірѣ потокъ:
   Отъ берега берегъ все такъ же далекъ!
   Боецъ въ нее лозунгъ бросаетъ мятежный,
   Мыслитель спокойный -- законъ неизбѣжный,
   Бѣднякъ -- свою скорбь и кровавый свой потъ.
   Герой -- свою славу, труды свои -- геній,
   Исторія -- смѣну и право явленій;
   Самъ Богъ, возмутясь, свои громы беретъ
   И мечетъ въ ту бездну: она все зіяетъ --
   Высокое небо безъ словъ упрекаетъ.
   
   И своимъ творчествомъ Конопницкая стремилась возбудить мысли и чувства, которыя могли бы содѣйствовать заполненію этой страшной, зіяющей пропасти. Правда, по временамъ ее охватывало сомнѣніе въ осуществимости этого, въ достижимости самой цѣли, намѣченной ею, и тогда у нея вырывались горькія жалобы или же, что бывало гораздо рѣже, въ ея пѣсни вкрадывались рѣзко саркастическія ноты. "Какъ птица надъ землею, -- жаловалась она -- человѣчество бьется связанными крыльями... Передъ нимъ ясный день и заря новаго солнца; но долетитъ ли оно, о Боже?".. Что толку,-- спрашивала она въ другой разъ, -- во всѣхъ великихъ созданіяхъ, мысляхъ и стремленіяхъ немногихъ, когда міръ окованъ цѣпями и тонетъ въ застарѣломъ безправіи, когда въ толпѣ
   
   Ни одной пустой улыбки
   Съ устъ пурпурныхъ никогда
   Не спугнетъ стыдомъ, не сгонитъ
   Міра страшная нужда...
   Не минуетъ арлекина
   Одобреній шумный плескъ
   Въ часъ, когда зари вечерней
   Отъ стыда погаснетъ блескъ.
   Не поднять лица открыто
   Угнетенному рабу
   И не броситъ тотъ оружья,
   Кто для денегъ велъ борьбу.
   
   "Стоитъ ли плакать горячими слезами, тосковать и мучиться, когда всѣ безнадежныя раны земли остаются раскрытыми?" -- спрашивала поэтесса. И временами она почти готова была признать смерть единственнымъ врачемъ этихъ безнадежныхъ ранъ и, обращаясь къ Богу, восклицала:
   
   О, лучше бы навѣкъ на сомкнутыя очи
   Земли Ты наложилъ печать мертвящей ночи --
   Небытія печать...
   
   "Я не жалуюсь, Боже,-- говорила она въ другой разъ,-- я не плачу, хотя вѣтеръ съ глухими стонами разноситъ полныя слезъ тучи по всей печальной землѣ"... И, перечисливъ въ яркихъ образахъ рядъ темныхъ сторонъ жизни, она вновь повторяла: "Я не жалуюсь!.. И чѣмъ поможетъ міру, хотя бы я потрясла его ураганомъ моихъ жалобъ?.. Мнѣ грустно только, что ты, Великій Боже, владыка надъ всей этой нуждой!" Въ эти минуты тяжелаго сомнѣнія жалобы представлялись поэтессѣ не только безцѣльными, но и глубоко оскорбительными для самихъ жалующихся, безполезно унижающими ихъ достоинство. Не плачьте, скорбящіе!..-- писала она:
   
   Ахъ, развѣ вѣрите вы,
   Что тамъ, высоко, среди этой нѣмой синевы,
   Вашъ вопль, отраженный отъ звѣздъ золотого порога,
        Встревожитъ спокойствіе Бога?
   Иль вѣрите вы, что страдальца мучительный стонъ,
   Въ мольбѣ обращенный въ прозрачную эту безбрежность.
   Лазурь заволнуетъ, сіянья лишитъ небосклонъ,
        Нарушитъ небесъ безмятежность?
   Иль вѣрите вы, что когда-нибудь слезъ океанъ,
   Который отъ вѣка земля на груди своей носитъ,
   Свѣтъ солнца погаситъ -- и вѣчную тѣнь и туманъ
        Въ лицо всемогуществу броситъ?
   Міръ -- слишкомъ громаденъ, вы -- слишкомъ, ничтожны, увы!
   Хотя бы слезами кровавыми плакали вы,--
   Ничто не измѣнится вашимъ желаніемъ страстнымъ
        Въ пространствѣ спокойномъ и ясномъ.
   Туда не доносится крикъ и мольба бѣдняковъ,
   Гдѣ лишь безконечность движенія атомовъ слышитъ,
   И голосъ отвѣтный безмолвныхъ небесъ не всколышетъ:
        Молчаніе -- сила боговъ!
   Кто знаетъ: въ великой гармоніи міра -- и слезы,
   И крики послѣдніе гибнущихъ въ мукѣ людей
   Имѣютъ ли больше значенья, звучатъ ли сильнѣй,
        Чѣмъ вздохъ увядающей розы?
   Кто знаетъ: на арфѣ, настроенной Духомъ духовъ,
   Упавши на струны, хвалебно звенящія,
   Не въ гимнъ ли слагаются стоны и звуки оковъ?..
        Ахъ, не плачьте, скорбящіе!..
   
   Но эти пессимистическія ноты не возобладали въ настроеніи Конопницкой, не сдѣлались господствующими въ ея творчествѣ. Картины нужды и несчастья, изображаемыя поэтессой, наложили на всѣ ея созданія отпечатокъ глубокой скорби и грусти, но эта. грусть не перешла у нея въ безысходную печаль, отравляющую душу и заставляющую разъ навсегда безсильно опустить руки. Конопницкая нашла исходъ въ проповѣди активной любви и, рѣзко возставая противъ мертвой покорности судьбѣ, противъ безвольной пассивности, обратила свои произведенія въ страстный призывъ къ труду и подвигу во имя свѣтлаго будущаго, которое можетъ быть создано только человѣческими усиліями. "Будущность -- говорила она въ одномъ изъ своихъ стихотвореній -- это трудъ; она не сойдетъ съ неба какимъ-либо чудомъ, ее надо добыть, ей на службу надо отдать годы энтузіазма, уносящаго сердца въ область идеала. Кто ждетъ, тотъ сталкиваетъ на плечи своего сына тотъ крестъ, подъ тяжестью котораго шатается самъ"... "О, довольно уже оглядываться на сыновей! Имъ -- вѣнки изъ розъ, намъ -- терніи и лавры. Намъ -- бой и гибель въ полномъ тревоги пилигримствѣ, имъ -- ясный разсвѣтъ и тихія, свѣтлыя дороги". Однако, призывая къ подвигамъ и борьбѣ, которые должны заполнить зіяющую соціальную пропасть и открыть путь къ свѣтлому будущему, Конопницкая -- и это очень характерно для нея -- придаетъ этимъ подвигамъ и этой борьбѣ въ большинствѣ случаевъ мирный характеръ. Ея муза была въ данномъ случаѣ музой скорби и печали, но не мести. Она взывала къ чувству любви, стараясь не пробудить ненависти, проповѣдывала созиданіе, воздерживаясь отъ призывовъ къ разрушенію. Причиной этого былъ не одинъ только личный характеръ поэтессы. Помимо него, здѣсь дѣйствовали и другія условія, въ равной, если не въ большей еще мѣрѣ, опредѣлившія собою характеръ ея творчества.
   

II.

   Среди того міра обездоленныхъ, "гонимыхъ судьбою", которому Конопницкая отдала свои симпатіи, два предмета особенно приковывали къ себѣ ея вниманіе, въ наибольшей степени сосредоточивали на себѣ ея любовь. Этими предметами были: ея печальная родина, Польша, и въ Польшѣ крестьянская хата. Горячій, дѣйственный патріотизмъ составлялъ одну изъ основныхъ стихій поэзіи Конопницкой. Грустная судьба родины, разорванной на части, лишенной самостоятельнаго существованія, пытавшейся воскресить его и потерпѣвшей неудачу въ этой попыткѣ, вѣчно стояла передъ глазами писательницы и она изобразила эту судьбу въ глубоко трогательныхъ строфахъ одного изъ своихъ стихотвореній:
   
   Синій лѣсъ подъ дымкой дремлетъ,
             Гаснетъ ясный день...
   И тебя, мой край, объемлетъ
             Мертвый мракъ и тѣнь.
   Надъ тобою, золотою
             Радугой горя,
   Шла отъ моря и до моря
             Пышная заря.
   Свѣтелъ былъ твой величавый
             Солнечный восходъ
   И гремѣла пѣсня славы
             У твоихъ воротъ.
   Все до полдня ликовало...
             Пала тьма кругомъ,--
   И надъ гробомъ солнце стало
             Огненнымъ крестомъ.
   
   Но, говоря объ осѣненномъ огненнымъ крестомъ гробѣ, поэтесса разумѣла только гибель попытки воскрешенія самостоятельности родины, а не смерть самой родины. Такая смерть была въ ея представленіи чѣмъ-то невозможнымъ. "Не говорите и не вѣрьте,-- восклицала она въ другомъ стихотвореніи -- будто отчизна въ гробу. Всю ее, цѣлой и живою, духъ Польши и тѣло Польши, мы носимъ, братья, въ себѣ. Не говорите и не вѣрьте, будто Польша убита! Она дышетъ, она растетъ въ каждой соснѣ нашихъ лѣсовъ, въ каждомъ зернѣ хлѣба". Польша живетъ -- убѣждала поэтесса сомнѣвающихся -- въ каждомъ пшеничномъ колосѣ, въ каждомъ цвѣткѣ родныхъ полей, звенитъ въ ясномъ серпѣ, блеститъ въ свѣтлой косѣ, живетъ въ мужицкой сермягѣ, въ взрывающемъ землю плугѣ, въ народныхъ молитвахъ и пѣсняхъ, въ сказкѣ столѣтняго дѣда, въ колыбельной пѣсенкѣ, которой мать убаюкиваетъ дитя.
   Это живое чувство родины ни когда не покидало Конопницкой, какъ не покидала ее и мысль о судьбахъ Польши. Съ любовью и неподражаемымъ мастерствомъ описывая родные пейзажи, во всѣхъ ихъ безконечно милыхъ для нея подробностяхъ, поэтесса не могла отрѣшиться отъ воспоминаній о нихъ и тогда, когда сама была отъ нихъ далеко. И съ далекой чужбины она неизмѣнно возвращалась мыслями на родину, и, говоря о видахъ этой чужбины, постоянно вспоминала родные пейзажи и родныхъ людей. Великолѣпный восходъ солнца въ Италіи, зрѣлище быстро наступающаго дня, который "не встаетъ, а вырывается", немедленно приводили ей на память ея сѣверную родину, въ которой "встающій день долго, весь въ слезахъ, упрашиваетъ Бога, чтобы тотъ не приказывалъ ему смотрѣть на застарѣлыя страданія земли". То же самое повторялось и въ другихъ случаяхъ. Гдѣ бы ни была Конопницкая, какая бы жизнь ни окружала ее, видѣніе Польши почти неотступно стояло передъ ея глазами, и страданія родины отбрасывали свою мрачную тѣнь почти на всѣ переживанія писательницы. И эта тѣнь была тѣмъ болѣе мрачной, тѣмъ болѣе глубокой, что для Конопницкой видѣть Польшу значило прежде всего видѣть польскую деревню, слышать крестьянскую рѣчь, наблюдать крестьянскую жизнь. Страстный патріотизмъ соединялся у Конопницкой съ глубокимъ интересомъ въ судьбѣ обездоленныхъ слоевъ внутри самого польскаго общества, и прежде всего къ судьбѣ крестьянъ, и эти два чувства взаимно перекрещивались въ ея поэтическихъ произведеніяхъ, въ значительной мѣрѣ опредѣляя собою ихъ внутренній характеръ.
   Изображеніе крестьянской жизни занимало видное мѣсто въ творчествѣ Конопницкой. Въ частности, среди ея лирическихъ стихотвореній не мало такихъ, которыя воспроизводятъ картины и настроенія крестьянскаго быта отъ имени самихъ крестьянъ, и эти стихотворенія могутъ быть поставлены въ ряды лучшихъ ея произведеній. Красивый, гибкій языкъ, въ зависимости отъ темы то энергическій, то нѣжный, обиліе смѣлыхъ и удачныхъ образовъ, пѣвучій стихъ, какъ бы щеголяющій разнообразіемъ и музыкальностью размѣровъ,-- всѣ эти характерныя особенности Конопницкой ярко проявились въ названныхъ стихотвореніяхъ, полныхъ тѣмъ большей прелести, что писательница сумѣла въ нихъ, не отказываясь отъ своей индивидуальности, очень близко подойти къ безыскусственному стилю народной пѣсни. Что касается ихъ содержанія, то въ немъ рѣшительно преобладаютъ мотивы соціальнаго характера. Правда, порою поэтесса разрабатывала здѣсь и другіе мотивы, влагая свои пѣсни въ уста то крестьянской дѣвушки, довольной своей дѣвичьей долей, прекрасно уживающейся въ тѣсныхъ предѣлахъ родной деревушки и лишь въ туманныхъ мечтахъ представляющей себѣ широкій міръ, то парня, охваченнаго любовью или же увлекаемаго неяснымъ для него самого порывомъ молодыхъ силъ въ какую-то невѣдомую даль, "за седьмую гору, за седьмое море". Но подобныя фигуры людей, болѣе или менѣе жизнерадостныхъ или же поглощенныхъ своими внутренними переживаніями, мало зависящими отъ внѣшней обстановки, сравнительно рѣдки въ той своеобразной портретной галлереѣ, какую представляютъ собою эти стихотворенія. Гораздо болѣе часты въ ней другія фигуры, на которыхъ рѣзко отпечатлѣлись соціальныя условія жизни крестьянина. Мать вынуждена хоронить ребенка безъ погребальнаго звона, такъ какъ у колоколовъ "твердое сердце, холодная грудь" и за свою услугу они требуютъ "свѣтлый талеръ". Малолѣтняго мальчика крестьянка уже отправляетъ на заработки, напутствуя его совѣтами выслужить тяжелой работой хоть старые сапоги да плохонькій кожухъ. На заработки уходитъ и взрослый парень, уходитъ въ далекіе края и проситъ отца съ матерью лучше не думать о томъ, каково ему будетъ въ этомъ далекомъ странствіи. Юношу берутъ въ солдаты и онъ проситъ мать сшить ему рубашку, чтобы, если онъ получитъ пулю въ грудь, была у него на сердцѣ "рубашка изъ нашего льна, изъ нашей деревеньки". Горько жалуется крестьянинъ на землю: онъ засѣваетъ ее не только хлѣбомъ, но и головами своихъ дѣтей, а она даетъ ему жалкій урожай, съ котораго нельзя прокормиться. И иной, доведенный до отчаянія, бѣднякъ готовъ покончить съ собою, лишь бы не слышать, какъ отъ стоновъ больной жены дрожитъ хата, лишь бы не знать, что "въ избѣ голодныя дѣти, а на гумнѣ нѣтъ хлѣба". Таковы картины деревенской жизни, которыя чаще всего набрасывала поэтесса, таковы фигуры, въ уста которыхъ она вкладывала большую часть своихъ пѣсенъ о крестьянской долѣ.
   Тяжелая нужда и горькая безпомощность -- таково, если не исключительное, то все же главное содержаніе картинъ крестьянской жизни, какія рисовались воображенію писательницы. Деревня въ лицѣ своего трудового населенія отрѣзана отъ верхнихъ слоевъ общества, заброшена и забыта ими и жизнь ея идетъ рѣзко отличной отъ нихъ дорогой. Ярко и образно выражена эта мысль въ небольшомъ, сдѣлавшемся популярнымъ и у насъ и вошедшемъ даже въ концертныя программы нѣкоторыхъ нашихъ пѣвцовъ, стихотвореніи -- пѣснѣ Конопницкой:
   
   Какъ король шелъ на войну
   Въ чужедальную страну,
   Заиграли трубы мѣдныя
   На потѣхи на побѣдныя.
   
   А какъ пошелъ на войну Стахъ, зашумѣли ясные ручьи, зашумѣло колосьями поле -- на тоску, на недолю. На войнѣ свистятъ нули, народъ валится, какъ снопы,-- и всѣхъ храбрѣе бьются короли, и всего больше гибнутъ хлопы.
   
   Конченъ бой, труба гремитъ,--
   Съ тяжкой раной Стахъ лежитъ,
   А король стезей кровавою
   Возвращается со славою.
   И на встрѣчу у воротъ
   Шумно высыпалъ народъ,
   Дрогнулъ замокъ града стольнаго
   Отъ трезвона колокольнаго.
   А какъ легъ въ могилу Стахъ,--
   Вѣтеръ пѣсню пѣлъ въ кустахъ
   И звонилъ, летя дубровами,
   Колокольцами лиловыми.
   
   Цѣною своего пота, крови и самой жизни крестьяне поддерживаютъ пышное зданіе государственности, но сами мало выгадываютъ отъ этого. Тѣсенъ кругозоръ убогой заброшенной деревни и немного дорогъ въ распоряженіи ея обитателей.
   
   Отъ убогихъ хатъ
   Три пути лежатъ --
   Три пути на долю и недолю.
   На одномъ пути --
   Цѣлый вѣкъ идти
   За сохою по чужому полю.
   На другомъ пути --
   Къ кабаку придти,
   Гдѣ народъ умъ-разумъ пропиваетъ.
   Третій путь ведетъ,--
   Гдѣ кладбище ждетъ,
   Гдѣ бѣднякъ отъ горя отдыхаетъ...
   Первый путь лежитъ --
   Весь росой покрытъ:
   Много слезъ тамъ, много пота льется.
   На второмъ -- порой
   Горько сынъ родной
   Надъ отцомъ, надъ матерью смѣется.
   Третій -- тихъ, унылъ.
   Вѣетъ сномъ могилъ,
   Только днемъ звенятъ въ травѣ стрекозы,
   Только по ночамъ,
   Наклонясь къ крестамъ,
   Тихо плачутъ бѣлыя березы.
   Отъ убогихъ хатъ
   Три пути лежатъ:
   Про иные не слыхать въ народѣ...
   Кто-жъ укажетъ путь,
   Гдѣ-бъ душѣ вздохнуть,
   Путь широкій къ свѣту и свободѣ.
   
   Тѣ же самые мотивы звучали въ произведеніяхъ Конопницкой и тогда, когда она изображала жизнь крестьянъ и городскихъ рабочихъ непосредственно отъ своего имени. Дѣти бѣдняковъ, преждевременно умирающія въ сельскихъ хатахъ или чахнущія безъ солнца и воздуха въ городскихъ подвалахъ, дѣти-сироты, остающіяся безъ крова, замерзающія рядомъ съ жилищами богачей, на порогѣ церквей, посвященныхъ ихъ "небесному отцу", гонимыя нуждой на путь преступленія и порока, дѣвушки, попадающія въ вертепы, мать-крестьянка, съ разрывающимся сердцемъ провожающая своего сына въ солдаты, крестьянинъ, благодаря неурожаю обратившійся въ "свободнаго наймита", городской рабочій, передъ которымъ въ немногіе часы отдыха открыта одна торная дорога -- въ шинокъ,-- таковы образы, которые чаще всего вставали въ воображеніи писательницы, пробуждая въ ней горячую симпатію къ жертвамъ нужды и соціальной несправедливости и горькое чувство тяжелой вины. Описывая смерть крестьянскаго мальчика, не дождавшагося въ сырой и темной хатѣ живительнаго весенняго солнца, поэтесса скорбно восклицала:
   
   хъ, сколько есть такихъ могилъ на бѣломъ свѣтѣ!
   Ихъ сторожитъ печаль... Намъ надо много силъ,
   А жертвы смерть слѣдитъ и ставитъ всюду сѣти,
   И больше съ каждымъ днемъ безвременныхъ могилъ!
   Вѣдь этотъ рядъ гробовъ, великій и ужасный,
   Пытливые умы смущающій давно,
   Вѣдь это -- пустоцвѣтъ, вѣдь это -- сѣвъ напрасный,
   Отъ стужъ и холодовъ погибшее зерно!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   О братья, неужель въ томъ вашей нѣтъ вины,
   Что не дождался Ясь весны?
   
   Изорванная сермяга на согнутой спинѣ старой крестьянки вызывала въ умѣ поэтессы скорбно-ироническія мысли. "Грустная вещь -- восклицала она -- эта сѣрая сермяга, пропитанная потомъ и слезами... Грустная вещь она, стоитъ надъ нею подумать и такую жалость она возбуждаетъ, какъ будто это не лохмотья, а живая рана на народномъ тѣлѣ. Когда-нибудь, когда улягутся бури и вихри и прояснится небо, объ этой сермягѣ будутъ говорить въ мірѣ и будутъ называть ея исторію эпопеей народовъ. И, быть можетъ, тогда даже мы, мы сами, будемъ хранить этотъ жалкій, грязный, изорванный лоскутъ среди народныхъ сокровищъ и памятниковъ и будемъ обливать его слезами!"
   Отсутствіе свѣта знанія среди народныхъ массъ волновало поэтессу не менѣе глубоко, чѣмъ ихъ матеріальная нужда, и вызывало не менѣе острое сознаніе вины. Въ одномъ изъ стихотвореній Конопницкой судьѣ, задумавшемуся надъ дѣломъ малолѣтняго преступника, знакомаго съ суровой нуждой, но незнакомаго со школой, чудится предостерегающій голосъ: "Пусть разсудитъ Христосъ,-- говоритъ этотъ голосъ,-- кто изъ васъ болѣе виновенъ: этотъ ли бѣднякъ, не знающій дороги и блуждающій во мракѣ, или вы, исписывающіе толстые темы уголовныхъ законовъ и не заботящіеся о томъ, чтобы учить ребенка-сироту? Пусть васъ судитъ Христосъ!" "Но черное распятіе -- заканчивала поэтесса свой страстный вопль -- тихо и неподвижно стояло на столѣ, словно алтарь, отвѣчающій молчаніемъ на слезы"... Подчеркивая виновность верхнихъ слоевъ общества въ народномъ невѣжествѣ, Конопницкая съ тѣмъ болѣе горячимъ сочувствіемъ и съ тѣмъ болѣе трогательною нѣжностью останавливалась на образахъ людей, отдающихъ свои силы борьбѣ съ этимъ невѣжествомъ и пытающихся удовлетворить духовные запросы народныхъ массъ. "Молодая жница -- писала она въ стихотвореніи, изображающемъ похороны сельской учительницы,-- смѣло встала на общей трудовой ливѣ и съ неустаннымъ терпѣніемъ вязала свой тяжелый снопъ. Хотя никто не ободрялъ ее словомъ поощренія, никто не пришелъ къ ней на помощь, она стояла на этой нивѣ съ утра и до ночи. И только по временамъ, блѣдная, измученная, съ влажными глазами, она простирала въ широкую даль свои натруженныя руки, и только по временамъ, тщетно борясь съ смертельнымъ недугомъ, теряя надежду, шептала: "какъ темно! когда же разсвѣтъ?"... Ахъ, она была какъ бы радугой, что соединяетъ землю съ небомъ... Была она жаворонкомъ для дремлющей деревушки, хлѣбомъ для духа... Была росою, оживляющей на разсвѣтѣ усталыя растенія... Была звѣздочкой, свѣтящей на небѣ передъ восходомъ солнца". И съ пламеннымъ воодушевленіемъ, съ неослабѣвающей энергіей звала поэтесса къ работѣ, цѣлью которой являлось бы умственное пробужденіе народныхъ массъ. "Мечтаютъ ли когда-нибудь,-- спрашивала она въ одномъ изъ наиболѣе яркихъ своихъ стихотвореній -- мечтаютъ ли когда-нибудь эти склоненныя головы, на которыхъ лежитъ надъ поблѣднѣвшимъ отъ слезъ лицомъ терновый вѣнецъ ежедневной заботы? Мелькаетъ ли порою въ ихъ затуманенныхъ глазахъ искра великаго огня, у котораго отъ вѣка согрѣваются души общей надеждой? Блѣдные труженики у чужихъ станковъ, засыпающіе тяжелымъ сномъ, и тѣ, которые влачатъ свои дни въ обвалившейся хатѣ,-- мечтаютъ ли они? Слышатъ ли они порою, въ часы одиночества, глухой шумъ идущихъ одно за другимъ столѣтій и тихій шелестъ таинственнаго рожденія великихъ идей?.. Сознаетъ ли себя ихъ обездоленная мысль частицей милліона? Вѣрятъ ли ихъ усталыя, изнывающія души въ близящійся конецъ мрака? Предчувствуютъ ли онѣ солнце болѣе свѣтлыхъ дней? Мечтаютъ ли онѣ? Если нѣтъ -- шире разведемъ огонь -- пусть будетъ больше свѣта и тепла!-- и въ братскомъ объятіи близко притянемъ къ себѣ окаменѣвшую грудь народа! Если нѣтъ -- выше поднимемъ знамена! Пусть бѣднякъ увидитъ борющихся съ мракомъ и услышитъ кличъ, полный вѣры въ золотую зарю!"
   Эта борьба съ мракомъ, долженствующая пробудить трудящіяся массы къ сознательной жизни и поэтому обращающаяся въ борьбу съ народною нуждой, въ сознаніи самой поэтессы имѣла тѣмъ больше значенія и представлялась тѣмъ болѣе настоятельной, что въ ней она видѣла своего рода актъ искупленія исторической вины. Такой мотивъ неоднократно прорывался въ произведеніяхъ Конопницкой. Съ особенной силой и отчетливостью выраженъ онъ въ небольшомъ ея стихотвореніи, носящемъ характерное заглавіе -- На порогѣ:
   
   Какъ послѣ долгихъ лѣтъ разлуки къ брату братъ
   Упавъ въ объятія, отъ слезъ молчитъ при встрѣчѣ,
   Такъ мы, когда стоимъ у вашихъ бѣдныхъ хатъ,
   Отъ трепета сердецъ связать не можемъ рѣчи.
   Куда мы отошли и гдѣ остались вы?
   О, почему у насъ не вмѣстѣ шла дорога?
   Зачѣмъ мы велики, вы-жъ малы такъ, увы?..
   Кто дастъ за то отвѣтъ передъ судомъ у Бога?..
   О, братья, если есть въ чемъ повиниться намъ,--
   Сейчасъ, теперь простимъ... раздоровъ, слезъ довольно...
   Вы обнимите насъ... идемъ мы сами къ вамъ,
   Вѣдь мы виновнѣй васъ и потому намъ больно!
   
   Существованіе соціальной пропасти, раздѣляющей "великихъ" отъ "малыхъ", вызывало такимъ образомъ у поэтессы острое чувство личной отвѣтственности, если не за полное соціальной неправды прошлое, то во всякомъ случаѣ за настоящее, выросшее изъ этого прошлаго и унаслѣдовавшее его основныя традиціи. Этотъ мотивъ личнаго покаянія за грѣхи общественнаго строя, это стремленіе къ сліянію съ народной массой, общіе у Конопницкой съ Ожешко и нѣкоторыми другими польскими писателями того же времени, вмѣстѣ съ тѣмъ до нѣкоторой степени роднили ее съ русской школой поэтовъ и беллетристовъ-народниковъ. Но рядомъ со сходствомъ въ данномъ случаѣ шло и существенное различіе. Какъ ни глубоко было у Конопницкой сознаніе царящей въ современномъ обществѣ соціальной розни, оно находило себѣ извѣстный противовѣсъ и ограниченіе въ національномъ чувствѣ писательницы. Это послѣднее, болѣзненно и непрерывно раздражаемое современной дѣйствительностью, искало себѣ выхода, и, пойдя по пути наименьшаго сопротивленія, нашло или, вѣрнѣе, временами находило такой выходъ въ воспоминаніяхъ о быломъ величіи и славѣ родины,-- родины, какъ одного цѣлаго, въ качествѣ такового противопоставляемой другимъ національнымъ и государственнымъ организмамъ. Въ результатѣ та самая поэтесса, изъ-подъ пера которой вылилось цитированное выше стихотвореніе: "Какъ король шелъ на войну", въ другое время восторженно воспѣвала Грюнвальденскій бой и побѣды Собѣскаго, съ увлеченіемъ воспроизводя батальныя картины, въ этихъ случаяхъ ничѣмъ, какъ будто, не отталкивавшія ее. Эта же тенденція неизбѣжно окрашивала до нѣкоторой степени въ свой цвѣтъ и отношеніе писательницы къ настоящему. Крестьянская привязанность къ землѣ принимала въ ея глазахъ характеръ стремленія къ защитѣ національнаго дѣла и польская крестьянская хата рисовалась воображенію поэтессы не только главной жертвой общественной несправедливости, но и "Пястовской хатой", хранилищемъ національныхъ традицій и опорой національной вилы. Трактуемую съ этой точки зрѣнія крестьянскую хату нельзя уже было черезчуръ рѣзко противопоставлять помѣщичьей усадьбѣ, и поэтесса, дѣйствительно, мечтала о томъ моментѣ, когда хата и усадьба станутъ на одномъ общемъ полѣ, сойдутся въ одномъ общемъ дѣлѣ. Не устраняя и не ослабляя демократизма Конопницкой, національная тенденція сдѣлала, однако, его менѣе послѣдовательнымъ, чѣмъ онъ могъ бы быть при другихъ условіяхъ, я, въ связи съ личнымъ характеромъ писательницы, сообщила ея поэтическимъ произведеніямъ особый отпечатокъ. Глубоко захватывая условія соціальнаго быта, они въ цѣломъ являлись все же не столько призывомъ къ борьбѣ, обращеннымъ къ обездоленнымъ, сколько страстною, хотя временами нѣсколько туманной и расплывчатой, проповѣдью соціальнаго мира, достигаемаго путемъ дѣятельной любви и самопожертвованія со стороны тѣхъ, кому досталось мѣсто на жизненномъ пиру.
   

III.

   Тѣ же основныя черты свойственны были и беллетристическимъ произведеніямъ Конопницкой. Громадное большинство ихъ представляли собою небольшіе очерки, разсказы и новеллы,-- въ беллетристикѣ, какъ и въ поэзіи, покойная писательница, за рѣдкими исключеніями, избѣгала большихъ полотенъ и довольствовалась сравнительно незначительными по своимъ размѣрамъ картинками. Содержаніемъ этихъ картинъ являлись опять-таки по преимуществу различные моменты изъ жизни обездоленныхъ членовъ общества, тѣхъ, къ кому оказались особенно безпощадны судьба или люди, соціальныя условія или природа. Счастливыхъ людей и идиллическихъ моментовъ мало въ разсказахъ Конопницкой. Въ нихъ преобладаютъ трагедіи, но трагедіи, лишенныя яркихъ красокъ, тѣ сѣрыя трагедіи обыденной жизни, мимо которыхъ многіе проходятъ, совершенно не замѣчая ихъ жертвъ. Крестьянскія дѣти, почти никогда не видавшія чистаго хлѣба, съ голоду полакомившіяся сыромъ и масломъ въ чужой клѣти и предстающія передъ судомъ по обвиненію въ кражѣ со взломомъ; дѣти городского рабочаго, съ наивнымъ дѣтскимъ любопытствомъ наблюдающія разореніе своей семьи, благодаря болѣзни и смерти матери; юноша-рабочій, погибающій при взрывѣ заводскаго котла и оставляющій старуху-мать; сельскій рабочій, умирающій изъ-за неосторожности помѣщика и ему же завѣщающій свою землю въ благодарность за уходъ во время болѣзни; юродивые, бродящіе по деревнямъ и таящіе въ груди невыплаканныя слезы и невысказанныя драмы; работница, покинутая возлюбленнымъ, отъ котораго у нея есть дѣти, но сохраняющая въ глубинѣ своей измученной души любовь къ измѣннику; солдатка, въ отсутствіи мужа прижившая въ деревнѣ ребенка, но оказавшаяся не въ состояніи перенести свой позоръ съ возвращеніемъ мужа, къ которому она въ душѣ сохранила привязанность и вѣрность; старая кухарка, для которой вся радость жизни и всѣ надежды сосредоточились въ сынѣ; еврей, пережившій погромъ, убившій въ немъ любовь къ родному городу; гувернантка изъ бѣдныхъ шляхтянокъ, съ трогательной заботливостью провожающая въ могилу опустившуюся женщину, которая нѣкогда разбила ея молодое счастье; старая дѣвушка изъ шляхетской семьи, дошедшая до крайней степени бѣдности и испытывающая всѣ муки и униженія тщательно скрываемой нищеты,-- таковы были излюбленные герои и героини разсказовъ Конопницкой. Всѣ эти герои и героини были близки ея сердцу и всѣхъ ихъ она умѣла, нисколько не прикрашивая ихъ неприглядной обстановки, показать съ ихъ наиболѣе человѣчной стороны и сдѣлать близкими своему читателю и въ этомъ заключалась тайна того сильнаго впечатлѣнія, какое производили ея небольшіе разсказы.
   "Книги -- говоритъ одинъ изъ героевъ Уэллса -- это широкія окна, открывающіяся на нашу жизнь и освѣщенныя свѣтлой душою писавшихъ ихъ людей". Въ окна, которыя раскрывала передъ своими читателями Конопницкая, они могли видѣть безграничное море человѣческихъ страданій, горя и нужды, могли видѣть людей, безпомощно утопающихъ въ этомъ морѣ, хотя ихъ такъ легко было бы спасти, и людей, въ тяжелой борьбѣ съ нимъ обнаруживающихъ лучшія силы человѣческаго духа. И это зрѣлище дѣйствовало тѣмъ сильнѣе, что показывала его писательница въ высшей степени просто. На первыхъ беллетристическихъ произведеніяхъ Конопницкой лежалъ еще отпечатокъ нѣкоторой сентиментальности и писательница нерѣдко допускала въ нихъ лирическія отступленія, безъ нужды подчеркивавшія основную мысль произведенія. Но чѣмъ дальше шло время, чѣмъ больше развертывалось художественное дарованіе Конопницкой, тѣмъ проще, жизненнѣе и реалистичнѣе становилась ея беллетристическая манера. Въ лучшихъ своихъ разсказахъ покойная писательница достигала поразительной безыскусственности повѣствованія, соединявшейся съ глубокимъ проникновеніемъ въ психологію изображаемыхъ лицъ. Вела ли она отъ имени мальчика, сына городского рабочаго, разсказъ о разореніи рабочей семьи, благодаря затянувшейся болѣзни матери, разсказъ, въ которомъ дѣтское воображеніе выдвигало на первый планъ по преимуществу забавныя подробности быстро совершающагося обѣднѣнія, неумѣя еще осмыслить всего ихъ печальнаго значенія, разсказывала ли отъ своего собственнаго имени о своеобразномъ аукціонѣ, въ швейцарской деревнѣ, на которомъ община, запретившая въ своихъ предѣлахъ нищенство, отдаетъ потерявшихъ способность пропитаться своимъ трудомъ бѣдняковъ въ услуженіе тѣмъ изъ своихъ сочленовъ, кто меньше всѣхъ беретъ съ общины за ихъ содержаніе, повѣствовала ли о бѣдной деревенской старухѣ, притащившейся въ Львовъ, чтобы умереть у зятя и дочери, но черезчуръ зажившейся на свѣтѣ и вынужденной платить изъ скудныхъ сбереженій, сдѣланныхъ на похороны, штрафы за несвоевременную прописку въ участкѣ,-- во всѣхъ этихъ случаяхъ она выводила передъ читателемъ живыя фигуры и, тщательно соблюдая гармонію между сюжетомъ картины и ея красками, старательно избѣгая яркихъ словъ и красивыхъ позъ, въ спокойномъ изложеніи давала какъ бы куски подлинной жизни. И все же за этимъ выдержаннымъ спокойствіемъ, за внѣшнею невозмутимостью тона неизмѣнно чувствовались чистая и свѣтлая душа, безпокойная мысль и чуткое сердце писательницы, отдавшей всѣ свои симпатіи міру трудящихся и обремененныхъ и своими произведеніями широко открывавшей окна въ этотъ міръ для другихъ.
   Въ беллетристикѣ, какъ и въ поэзіи, Конопницкая не ограничивалась изображеніемъ одной только польской жизни. Но и при наблюденіяхъ надъ жизнью другихъ странъ ея вниманіе привлекали, главнымъ образомъ, трудящіеся классы, имъ она отдавала свои симпатіи и изображенію ихъ быта посвящала свои силы. Особенно выдѣляются въ этомъ отношеніи нѣсколько ея очерковъ, объединенныхъ общей темой и общимъ названіемъ: "На нормандскомъ берегу". Въ десяти маленькихъ разсказахъ, изъ которыхъ самый большой занимаетъ едва два десятка страницъ, писательница сумѣла ярко обрисовать своеобразную жизнь нормандскихъ рыбаковъ, обвѣянную суровымъ дыханіемъ моря, сумѣла показать ихъ въ церкви и въ семьѣ, на сушѣ и на морѣ, на промыслѣ и на ярмаркѣ, сумѣла познакомить читателя съ ихъ несложными радостями и заставить перечувствовать глубокую печаль и тревогу, разлитыя въ этой связанной съ моремъ жизни. Попутно она въ тѣхъ же разсказахъ нѣсколькими штрихами набросала рядъ индивидуальныхъ фигуръ, на столько типичныхъ и характерныхъ въ своей ничѣмъ не прикрашенной жизненности, что приходится удивляться тому, какъ могла писательница такъ глубоко проникнуть въ сущность чуждой ей жизни, такъ безпристрастно и тонко подмѣтить душевныя движенія чужихъ ей по національности людей. То же безпристрастіе и та же тонкость психологическихъ наблюденій являлись характерными чертами и другихъ произведеній Конопницкой, изображавшихъ иноземную жизнь, и только въ тѣхъ случаяхъ, когда писательница касалась чужеземной культуры, насильственно вторгающейся въ польскіе предѣлы, въ ея разсказахъ вспыхивала яркая національная тенденція. Но такіе разсказы среди беллетристическихъ произведеній покойной писательницы составляютъ лишь ничтожное меньшинство.
   

IV.

   Наиболѣе полное воплощеніе эта національная тенденція получила въ самомъ крупномъ поэтическомъ произведеніи Конопницкой, составившемъ главный трудъ послѣднихъ лѣтъ ея жизни, въ поэмѣ "Панъ Бальцеръ въ Бразиліи" ("Pan Balcer w Brazylii"). Эта грандіозная поэма, заключающая въ себѣ около двадцати пяти печатныхъ листовъ, посвящена, какъ показываетъ уже ея названіе, эмиграціи поляковъ въ Бразилію. Отъ поэтессы-народницы можно было ожидать, что, взявъ такую тему, она воспользуется ею для того, чтобы развернуть рядъ яркихъ картинъ народной жизни. На дѣлѣ, однако, случилось нѣчто иное.
   Правда, въ картинахъ польской жизни и въ характерныхъ польскихъ фигурахъ въ поэмѣ нѣтъ недостатка. Великолѣпно написана въ ней прежде всего фигура главнаго героя, отъ имени котораго ведется весь разсказъ въ поэмѣ,-- пана Бальцера. Бравый кузнецъ, горячій патріотъ и ревностный уніатъ, человѣкъ уже не первой молодости, но сильный, смѣлый и разсудительный, потершійся по свѣту и кое о чемъ наслышавшійся, одаренный врожденнымъ почтеніемъ къ установившимся порядкамъ и общественнымъ различіямъ, но не забывающій и о своемъ личномъ достоинствѣ, напротивъ, охотно при удобномъ случаѣ вспоминающій, что онъ записанъ въ цехъ, а по праздникамъ носитъ даже въ процессіяхъ цеховое знамя, и что братъ у него ксендзомъ въ Краковѣ и называется уже паномъ Бальцерскимъ,-- панъ Бальцеръ представляетъ собою художественно отдѣланную, дышащую жизнью фигуру бывалаго ремесленника изъ маленькаго польскаго мѣстечка. Трудную задачу вести длинный разсказъ отъ имени такого лица, не сбиваясь съ тона, поэтесса въ общемъ выполнила съ большимъ искусствомъ. Въ свою очередь не менѣе жизненны и типичны и многія второстепенныя фигуры поэмы,-- главнымъ образомъ, фигуры польскихъ крестьянъ, товарищей пана Бальцера по переселенію въ чужія края. Но нельзя было бы сказать то же самое и о тѣхъ положеніяхъ, въ какія ставитъ поэтесса выводимыхъ ею лицъ. Въ этихъ положеніяхъ нерѣдко чувствуется натяжка, и при томъ натяжка далеко не случайнаго характера.
   Поэма открывается моментомъ отплытія изъ Бремена большого эмигрантскаго корабля, увозящаго на себѣ въ Бразилію пана Бальцера и немалое количество его земляковъ. Живо и ярко описываетъ поэтесса, устами своего героя впечатлѣнія переѣзда черезъ океанъ, принимающія особенно грандіозные размѣры въ умахъ людей, никогда раньше не видавшихъ моря, живо и ярко изображаетъ она тревоги и бѣдствія переселенцевъ на кораблѣ и передаетъ бесѣды и споры эмигрантовъ-крестьянъ, наивно убѣжденныхъ въ томъ, что ихъ вызвала въ Бразилію сама тамошняя королева черезъ посредство королевы англійской, которая выслала за ними спеціальный корабль. Въ Бразиліи наивныхъ, переселенцевъ, конечно, ожидаетъ горькое разочарованіе. При первыхъ же ихъ шагахъ на бразильской почвѣ ихъ постигаютъ тяжелыя испытанія, на первой же эмигрантской стоянкѣ значительная часть польскихъ переселенцевъ гибнетъ отъ лихорадки, а уцѣлѣвшіе, не имѣя никакого понятія о странѣ, въ которую они попали, не представляя себѣ мѣста, въ какомъ хотѣли бы поселиться, проявляютъ полную безпомощность, составляя въ этомъ отношеніи рѣзкую противоположность дѣловитымъ эмигрантамъ-нѣмцамъ. Въ концѣ концовъ завѣдующіе разселеніемъ эмигрантовъ чиновники, потерявъ надежду добиться чего-либо опредѣленнаго отъ польской партіи переселенцевъ, по собственному почину дѣлятъ ее на двѣ части и посылаютъ одну, составленную изъ бэлѣе слабыхъ людей, на кофейныя плантаціи, а другую, въ которую вошли болѣе сильные работники,-- корчевать дѣвственный лѣсъ. Разсказъ пана Бальцера объ этихъ первоначальныхъ злоключеніяхъ переселенцевъ изложенъ поэтессой, за немногими исключеніями, еще въ реалистическихъ тонахъ. Но, чѣмъ дальше развивается повѣствованіе поэмы, тѣмъ больше реализмъ описанія отступаетъ на задній планъ передъ сознательной національно-патріотической тенденціей, заставляющей писательницу обрушивать на головы ея героевъ рядъ невѣроятныхъ несчастій, чтобы тѣмъ сильнѣе разжечь въ нихъ любовь къ родинѣ.
   Дальнѣйшее содержаніе поэмы, если опустить вводные эпизоды, можетъ быть передано въ немногихъ словахъ. Та часть переселенцевъ, къ которой присоединился панъ Бальцеръ и которая занялась корчеваніемъ дѣвственнаго лѣса, послѣ долгой и тяжелой работы, сопровождавшейся рядомъ новыхъ бѣдствій, убѣждается, что она не. сможетъ справиться съ задачей созданія на мѣстѣ этого лѣса земледѣльческаго хозяйства, и, подъ предводительствомъ Бальцера, рѣшаетъ возвратиться на родину. Черезъ дѣвственный лѣсъ, безлюдную степь и горы бѣглецы выбираются на приморскую равнину и случайно наталкиваются на ту самую кофейную плантацію, на которой работаютъ разставшіеся раньше съ ними товарищи. Но и здѣсь эмигрантамъ не повезло. Работавшіе на той же плантаціи негры черезчуръ назойливо пристаютъ къ польскимъ женщинамъ и въ концѣ концовъ дѣло доходитъ до столкновенія, описываемаго поэтессой въ стилѣ Гомеровскихъ битвъ. Въ этомъ столкновеніи разъяренные поляки перебиваютъ почти всѣхъ бывшихъ на плантаціи негровъ и, не помня себя отъ бѣшенства, бросаются на близъ лежащій городокъ. Но навстрѣчу имъ изъ предупрежденнаго бѣжавшими неграми города выходитъ процессія, во главѣ которой идетъ съ крестомъ въ рукахъ священникъ. Пристыженные эмигранты останавливаются, а священникъ, оказавшійся также полякомъ, ведетъ ихъ въ церковь и заставляетъ каяться -- каяться въ томъ, что они покинули родную польскую землю, не любили ее такъ, какъ должны были любить, не защищали такъ, какъ должны были защищать. Проведя ночь у церкви, эмигранты утромъ встрѣчаются на городскомъ рынкѣ съ земляками, давно уже переселившимися въ Бразилію и устроившимися земледѣльческой колоніей неподалеку отъ города. Побывавъ въ этой колоніи, которая пользуется полнымъ матеріальнымъ благополучіемъ, но въ которой дѣти колонистовъ-поля ковъ начинаютъ уже говорить по португальски, панъ Бальцеръ съ товарищами не только не покидаютъ своего намѣренія вернуться на родину, но, напротивъ, еще болѣе укрѣпляются въ немъ. Возвратившись въ городъ, они нанимаются тутъ же въ порту на тяжелыя работы, съ единственной цѣлью заработать средства на обратную дорогу домой, и черезъ нѣсколько мѣсяцевъ упорнаго труда, перемежаемаго новыми бѣдствіями и приключеніями, получаютъ, наконецъ, возможность сѣсть на корабль, который долженъ отвезти ихъ въ Европу. Описаніемъ отъѣзда эмигрантовъ, сопровождаемаго восторженнымъ обращеніемъ ихъ къ родинѣ: "мы идемъ къ тебѣ, мать! идемъ къ тебѣ!", и заканчивается поэма.
   На этой канвѣ поэмы поэтессой разбросано не мало великолѣпныхъ описаній природы, яркихъ бытовыхъ сценъ и прекрасныхъ цвѣтовъ лирической поэзіи, согрѣтыхъ горячимъ чувствомъ любви къ родинѣ. И тѣмъ не менѣе взятая въ общемъ поэма не оставляетъ цѣльнаго впечатлѣнія. Слишкомъ искусственно пригнано ея содержаніе къ одной опредѣленной тенденціи, слишкомъ явно господствуетъ эта тенденція надъ взятыми въ основу поэмы жизненными фактами. Изъ всѣхъ причинъ, которыя создаютъ эмиграцію изъ Польши, поэтесса съ полною опредѣленностью намѣчаетъ лишь одну -- гоненія на уніатскую церковь. Встрѣчаются, правда, въ поэмѣ и упоминанія о тѣхъ экономическихъ условіяхъ, которыя гонятъ польскаго крестьянина за океанъ, но эти упоминанія мелькаютъ въ ней лишь мимоходомъ и остаются недостаточно развитыми. Такимъ образомъ то крупное явленіе, какое представляетъ собою въ жизни польскаго народа годъ отъ году усиливающійся и уносящій съ собою все большее количество людей эмиграціонный потокъ, нашло себѣ у Конопницкой далеко не полное, чтобы не сказать, одностороннее, освѣщеніе. Съ другой стороны, чрезмѣрное изобиліе несчастій, обрушиваемыхъ поэтессой на головы своихъ героевъ, и поистинѣ невѣроятные подвиги, какіе она заставляетъ ихъ совершать, равно какъ ежеминутное подчеркиваніе ею чувства горячаго патріотизма и въ этихъ герояхъ, и въ каждомъ встрѣчаемомъ ими порядочномъ полякѣ, отдаютъ явнымъ преувеличеніемъ, которое не можетъ пройти незамѣченнымъ и неизбѣжно ослабляетъ производимое поэмой впечатлѣніе. Въ концѣ концовъ послѣдняя представляетъ собою не столько изображеніе реальной жизни польскихъ переселенцевъ на чужбинѣ, сколько облеченное въ поэтическую форму предостереженіе противъ эмиграціи, страстный гимнъ любви къ родинѣ, любви, на столько горячей и напряженной, что, она заставляетъ смотрѣть на оставленіе родной земли не какъ на несчастіе даже, а какъ на нѣчто грѣховное, какъ на тяжелый проступокъ. Патріотическая тенденція въ этомъ единственномъ крупномъ произведеніи Конопницкой рѣшительно одержала такимъ образомъ верхъ надъ реалистическими вкусами и народническими симпатіями ни сательницы. Но тѣ и другія пробиваются во всякомъ случаѣ и въ этой, по преимуществу патріотической, поэмѣ.
   Взятая въ цѣломъ, литературная, и въ особенности поэтическая, дѣятельность Конопницкой оставила по себѣ глубокій и благотворный слѣдъ. Въ польской литературѣ послѣ смерти Конопницкой раздавались даже голоса, объявлявшіе ее геніальной или, по меньшей мѣрѣ, великой поэтессой. Это были, конечно, преувеличенія, быть можетъ, и естественныя въ минуту свѣжей скорби, но во всякомъ случаѣ ненужныя для славы покойной писательницы. Вѣрно то, что со смертью Маріи Конопницкой сошла въ могилу крупная и благородная сила. Въ ея лицѣ польская литература похоронила крупное художественное дарованіе и одного изъ наиболѣе видныхъ и чистыхъ дѣятелей того переходнаго момента, когда на смѣну господствовавшимъ въ ней ранѣе идеаламъ чистаго націонализма стали выдвигаться демократическія идеи и чаянія. Ярко и полно отразила Конопницкая этотъ моментъ въ своихъ произведеніяхъ и, быть можетъ, лучшей характеристикой смысла и значенія послѣднихъ являются строфы того стихотворенія, въ которомъ покойная теперь поэтесса сама характеризовала свою вѣру и свою дѣятельность:
   
   Я вѣрю: по смерти мой камень могильный
   Украсится надписью "братство и миръ" --
   И блага польются рѣкою обильной,
   И руку протянетъ богатый и сильный
             Тому, кто обиженъ и сиръ.
   Сейчасъ еще ночь отступить не готова,--
   И сердце томится, тревогой горя;
   Для тѣхъ, негодуя, звучитъ мое слово,
   Чья совѣсть проснется не раньше, чѣмъ снова
             Блеснетъ на востокѣ заря.
   Звучитъ мое слово, какъ бичъ, надъ сердцами
   Спокойно глядящихъ, какъ ширится зло;
   Однихъ я бичую, трясу я цѣпями
   Другихъ, чтобы всѣмъ золотыми мечтами
             Повѣдать, что станетъ свѣтло.

В. Мякотинъ.

"Русское Богатство", No 1, 1911

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru