Умер М. О. Гершензон. Не скоро мы примиримся с мыслью об этой утрате. И чем больше будем думать о нем, перечитывать им написанное, тем острее и мучительнее будем ощущать потерю. Сейчас, перед его могилой, не о заслугах его мы вспоминаем, хоть они и огромны. Не время еще считать его наследие: верим, что жизненное дело его -- труды ученого, историка литературы, философа, критика и Художника слова -- найдет достойную оценку.
В каждой строке его -- частица духа, и самое примечательное в его книгах о других -- это сам автор. Критические Работы М. О. -- опыты автобиографии. Она осталась недописанной: всего, всей своей правды он не сказал -- не мог сказать. Его книги останутся; но наиболее драгоценное неповторимое и единственное -- живая его личность -- нас погибла.
Мы скорбим о смерти человека, одного из самых высоких и чистых людей нашего времени.
Внешняя деятельность Гершензона чрезвычайно разнообразна и сложна: он начетчик, антиквар-библиофил, глубокий эрудит и проницательный критик. Внутренне -- вся эта громадная работа сводится к одному заданию, строго объединена одной целью: отыскать и высказать свою, личную правду. Станет ли эта правда общеобязательной -- для автора безразлично. Он ни йоты не изменит в своем "исповедании": честность его перед самим собой, предельная правдивость -- это религия. Страшнее всего для него самообольщение и легковерие. Богобоязненно и сосредоточенно прислушивается он к своему "голосу". Верит только свидетельству своего сердца, и за веру эту готов выступить против всех. Для него не существует авторитетов, канонических истин; каждое показание подвергает он проверке, каждую истину призывает к допросу. И как бы ни было величественно и великолепно божество, которому все молятся, Гершензон не побоится назвать его идолом, ибо оно "противно его чувству".
Все ценности мира для него заключены в личности: они правдивы и свободны только в младенчестве. Потом мир вовлекает ценности в свои "житейские битвы". Она теряет первоначальную полноту, дифференцируется и становится "общепризнанной полезностью". Что в этом окаменелом фетише остается от свободной силы личности?
Система отвлеченных ценностей -- культура -- убивает личность. Истоки жизни только там, где веет индивидуальный дух. Сбросить "бремя безличного знания", отказаться от всего наследия идей и "умозрений" -- открыть под "общим" и "чужим" -- свое и родное -- живую, свободную душу -- вот чего жаждет ученейший автор.
"И вот я говорю: мне скучно от обилия фабричных вещей в моем доме, но бесконечно больше тяготит меня нажитая загроможденность моего духа. Я отдал бы все знания и мысли, вычитанные мною из книг, и в придачу еще те, что я сам сумел надстроить на них, за радость самому лично познать из опыта хоть одно первоначальное простейшее знание, свежее, как летнее утро" ("Переписка из двух углов").
Книги Гершензона не общедоступны; в них нет пресловутой объективности: он говорит только о том, что он лично думает и чувствует. Его критика -- вне традиции: "чужое" для него не существует -- оно безлично, мертво. Свое здание он строит медленно: каждый камень приходится обтесывать самому: фабрикам и мастерским он не доверяет. Все, о чем он пишет, добыто личным опытом, для себя, в своем сердце. Если этот сердечный трепет нам внятен, мы поймем или точнее, мы почувствуем его правду. Если нет, -- она останется для нас бесплодной, ибо о доводах рассудка он не заботится и его аргументация часто только так, для "разнообразия". Он способен говорить о Пушкине, как если бы о нем не было написано ни одной строки. У него проницательный взгляд, -- как будто весь мир он видит впервые. Припомним его интерпретацию пушкинского "Памятника": в гордой самооценке поэта Гершензон вычитывает горькую иронию и блестяще доказывает свое утверждение. Пушкин всегда восставал против утилитаризма в искусстве и в "Памятнике" он "с подавленным вздохом" утверждает, что навсегда останется непонятым и оклеветанным.
То же изумительное "умение читать" позволяет критику проникнуть в "огненную природу духа" Пушкина, и вскрыть идеализм его мироощущения ("Мудрость Пушкина").
По новому -- своеобразно и остро -- воспринимает Гершензон Тургенева ("Мечта и Мысль И. С. Тургенева").
С волнением и любовью ищет он "живые души". Сколько оригинальных людей во всех их резких, неповторимых чертах проходит перед нами в его "Пропилеях" и "Грибоедовской Москве"!
Гершензон стремится к целостному видению мира. Изучение поэтов и мыслителей -- только обход, кружный путь, ведущий к этой цели. Он странствует по душам в надежде обрести самого себя. Весь психологический метод его -- метод опосредствованного самопознания -- покоится на уверенности, что личность есть единственная ценность.
В "Переписке из двух углов" Гершензон пишет Вячеславу Иванову: "С детства приобщенный к европейской культуре, я глубоко впитал в себя ее дух и люблю искренно многое в ней, -- люблю ее чистоплотность и удобство, люблю науку, искусство, поэзию, Пушкина... Такова моя дневная жизнь. Но в глубине сознания я живу иначе. Уже много лет настойчиво и неумолимо звучит мне оттуда тайный голос: не то, не то! Какая то другая воля во мне с тоскою отвращается и от культуры; она знает иной мир, предвидит иную жизнь, каких еще нет на земле, но которые станут и не могут не стать, потому что только в них осуществится подлинная Реальность; и этот голос я сознаю голосом моего подлинного Где моя родина? Я не увижу ее, умру на чужбине. Минутами я так страшно тоскую о ней!"
Неустанно и самоотверженно искал он этой "подлинной Реальности", ни разу не изменил "тайному голосу" и до последнего часа верил в свою "родину".