ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ (въ память столѣтія дня рожденія поэта)
С.-ПЕТЕРБУРГЪ ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13 1899
В. Сысоевъ.
ПУШКИНЪ У МУЖИКА.
Въ деревнѣ Дулеповѣ, Московской губерніи, Клинскаго уѣзда, въ третьемъ году, лѣтомъ, умиралъ въ чахоткѣ крестьянинъ Петръ Николаевъ Савельевъ. Онъ лежалъ въ чуланѣ своей новой избы, выстроенной имъ за годъ до болѣзни.
Я помню, какъ онъ копилъ сначала бревна, скупая ихъ понемногу; потомъ поставилъ срубъ и сталъ его, тоже исподволь, обдѣлывать для жилья. Сначала появился потолокъ, потомъ полъ, сѣни, крыльцо... Покрыть избу Петръ додумался досчечками ящиковъ изъ-подъ пряжи на фабрикѣ. Въ холодный зимній день, въ мятель, на выпрошенной у сосѣда лошади, онъ ѣздилъ за этими ящиками на фабрику. Онъ чуть не замерзъ, едва довезла громоздкій возъ лошаденка.
Крыша вышла красивая, принявъ видъ покрытой гонтомъ. Петръ ходилъ вокругъ избы и все любовался на свою выдумку... Затѣмъ появилась глинобитная печка и, наконецъ, рамы и двери.
Петръ перешелъ съ квартиры въ собственную избу. Какъ кротъ какой, онъ продолжалъ копаться около новаго жилья. Онъ насадилъ передъ окнами рябинокъ, березокъ, елочекъ. Чтобы деревца лучше прижились, онъ сажалъ ихъ очень маленькими.
"Лѣтъ черезъ десять во какія выростутъ!" говорилъ онъ съ счастливой улыбкой.
Я помню, онъ, еще мальчикомъ, все мечталъ какъ будетъ сажать деревца около "своей" избы. Этотъ полисадникъ его радовалъ, казалось, больше, чѣмъ сама изба.
Всего труднѣе было Петру ставить дворъ. Онъ затѣялъ его большой, разсчитывая развести много скотины, и никакъ не могъ собраться съ деньгами. Половину двора онъ собралъ кое-какъ, а другую такъ и оставилъ недостроенной.
Чтобы заработать денегъ на дворъ, онъ поступилъ въ Москвѣ на заводъ, гдѣ дѣлали суррогатъ деревяннаго масла. Работалъ Петръ въ сараѣ изъ барочныхъ досокъ, около раскаленныхъ горновъ и щелей со сквознымъ вѣтромъ. Онъ простудился и у него сдѣлалась скоротечная чахотка. Поѣхалъ въ столицу здоровый, полный силъ мужикъ, а вернулся хилый и слабый.
Сначала онъ черезъ силу работалъ, потомъ такъ ослабъ, что едва двигался и все сидѣлъ, бывало, неподвижно на заваленкѣ, на яркомъ палящемъ лѣтнемъ солнцѣ, уже не согрѣвающемъ больного. Потомъ не могъ выйти и на заваленку.
И вотъ, онъ умиралъ въ своей новой избѣ, въ маленькой комнаткѣ-чуланѣ, на постелѣ изъ душистаго свѣжаго сѣна, передъ иконой Спасителя въ углу; передъ окномъ, въ которое видна была деревенская улица съ играющими ребятишками, съ купающимися въ пыли курами и поющими пѣтухами, съ зелеными ивами, мелкіе листья которыхъ шевелилъ набѣгавшій вѣтеръ.
Около него на скамейкѣ стояла кружка съ молокомъ, лежали вареныя облупленныя яйца и кусокъ ситнаго...
Петръ былъ женатъ, имѣлъ одного ребенка -- дѣвочку. Его Татьяна -- некрасивая, злая и трудолюбивая баба, совсѣмъ сбилась съ ногъ, какъ захворалъ мужъ. Она за мужика и косила и пахала, не отставая ни отъ кого въ работѣ. Все Дуленово дивилось на силу и выносливость Татьяны. Этотъ постоянный тяжелый трудъ, эта неукоснительная забота о хлѣбѣ, положили на лицо бабы печать угрюмаго равнодушія и безпросвѣтнаго холода.
По отношенію къ больному мужу она выполняла все, что требовалось отъ заботливой и разумной жены. Она перебивала ему сѣнникъ и подушки, чтобы мягче было лежать; мѣняла бѣлье на вѣчно потномъ тѣлѣ больного, варила ему свѣжія яйца, давала парное молоко и покупала на послѣдніе гроши ситный. Но никакой ласки, никакого добраго слова она не находила для Петра. Напротивъ, выбившись изъ силъ, она часто говорила:
"Лежишь ты -- ни живъ, ни мертвъ, и себѣ въ тягость, и другимъ. Помиралъ бы скорѣе, что-ли. По крайности я въ люди пойду -- все легче, чѣмъ за мужика ломать."
Петръ ничего не отвѣчалъ на эти жестокія слова и только на его блѣдномъ лицѣ еще больше сгущались зеленоватыя тѣни, еще бѣлѣе дѣлались безкровныя губы...
Стояла страдная пора. Татьяна только урывками заглядывала въ избу; дѣвочка Петрова, Манька, чуть не ночевала на улицѣ. Опустѣла совсѣмъ деревня -- всѣ были въ поляхъ и лугахъ на работѣ.
И лежалъ Петръ одинъ по цѣлымъ безконечнымъ часамъ.
-- Скучно одному-то? спросилъ я какъ-то Савельева.
-- Я не одинъ, баринъ, у меня есть другъ, который меня не оставляетъ, улыбнулся онъ, вскинувъ на меня свои подернутые масломъ глаза.
-- Какой же это, Петръ, другъ? Гдѣ онъ?
Петръ потянулся своей высохшей какъ палка рукой къ подушкѣ, и вытащилъ изъ-подъ нея затасканную книжку въ голубомъ коленкоровомъ переплетѣ.
-- Вотъ лежу и читаю, говорилъ онъ, и веселѣе мнѣ какъ будто, и какъ будто я не одинъ... Интересная книга, занимательная... Въ Москвѣ на Сухаревкѣ купилъ.
Я посмотрѣлъ книгу. Это былъ томикъ лирическихъ стихотвореній Пушкина.
-- Не даромъ ему памятникъ поставили на Тверскомъ бульварѣ, продолжалъ Петръ.-- Тутъ вотъ одна пѣсня...
Больной съ трудомъ приподнялся на локоть и стали, перелистывать книгу, отыскивая понравившееся стихотвореніе. Глаза мужика такъ и горѣли, на щекахъ появились яркія красныя пятна отъ волненія. Тихимъ, глухимъ, прерываемымъ кашлемъ голосомъ, онъ прочелъ мнѣ одну вещицу.
Когда онъ кончилъ читать, на глазахъ его были слезы.
-- Меня бы давно скука заѣла, сказалъ Петръ,-- кабы не эта книга. Только вотъ читать трудно становится: какъ пескомъ засыпаетъ, все какіе-то мураши сыплятся передъ глазами.
Черезъ нѣсколько дней послѣ моего посѣщенія, Петръ умеръ. Его простой бѣлый изъ еловаго тесу гробъ несли мужики на носилкахъ изъ неотесанныхъ жердочекъ. Впереди шелъ священникъ съ псаломщикомъ, а сзади выла Татьяна, таща за руку Маньку, и плелась вереница односельчанъ.
Поровнявшись съ воротами моей усадьбы, процессія остановилась. Я вышелъ къ гробу, далъ батюшкѣ монету и онъ отслужилъ литію. Потомъ процессія снова заколыхалась по дорогѣ и скрылась въ лѣсу...
Вдова Татьяна принесла мнѣ голубую книжку со стихами Пушкина.
-- Говорить ужъ не могъ, разсказывала она про Петра,-- только мычалъ, да показывалъ рукой на барскій дворъ: молъ, барину отдай... Оно, знамо, кому больше въ деревнѣ нужна она...