Пименов Л.
Маленькая история

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Маленькая исторія.

Разсказъ.

I.

   Долго все вокругъ было ново для Степы.
   Въ окно его глядѣло горбатое, бѣлое поле. Утромъ, когда онъ вставалъ, едва алѣло вдали надъ темною лѣсною лентой. Онъ видѣлъ растущую розоватую, трепетную дымку въ снѣгахъ, упрямые осколки ночи подъ загорѣвшимися буграми.
   Потомъ онъ пробирался по краю поселка, вдоль схожихъ между собою домовъ-малютокъ, навстрѣчу громовому гудѣнію завода. Въ полѣ уже смѣялся освобожденный снѣгъ. Ноги проваливались на каждомъ шагу, морозъ жесткой, шероховатой рукою гладилъ лицо.
   Впереди чернѣли заводскія окна. Но пока онъ туда доходилъ, въ короткія минуты онъ успѣвалъ впитать въ себя волнующую красоту, радость зимняго утра.
   Степа любилъ это поле. Оно сверкало, мѣнялось, врываясь въ его дни причудливой жизнью красокъ. Оно обволакивало смѣющимся туманомъ его мысли. Порою онъ вспоминалъ: о городѣ, отъ котораго его теперь отдѣляли пять мѣсяцевъ заводской службы, о милой безалаберной жизни студента... Порою -- и тогда эти минуты казались всего дороже -- онъ ловилъ въ себѣ лишь одно огромное ощущеніе свѣта, простора и того, что ему легко дышется.
   Такъ было сегодня. Подходя къ закоптѣлому зданію заводской конторы, онъ улыбался, размахивалъ руками, насвистывалъ какой то бравурный мотивъ. Въ немъ еще дрожало опьяненіе утра.
   Взглянувъ на часы, онъ увидѣлъ, что опоздалъ. Но это словно не дошло до его сознанія. Онъ неторопливо раздѣлся, пріятельски поздоровался со сторожемъ.
   Прошмыгнувшій мимо конторщикъ крикнулъ:
   -- Заспались, господинъ Батуринъ!
   -- А вы, какъ видно, и посейчасъ спите,-- пустилъ Степа ему въ догонку и сталъ демонстративно медленно отсчитывать ступеньки крутой, грязной лѣстницы. И постепенно падало очарованіе, глаза тускнѣли; голова сама собой уходила въ плечи, и онъ уже имѣлъ усталый, покорный обликъ.
   -- Батуринъ, подождите!-- послышалось сзади вмѣстѣ съ тяжелыми догоняющими шагами. Чья то рука просунулась подъ его локоть.
   Это былъ Челышъ, служащій по хозяйственной части, человѣкъ толстый, поношенный, видавшій виды. Степа, чуть обернувшись, натянуто улыбнулся.
   Челышъ ожесточенно пыхтѣлъ.
   -- Уфъ! Дай-ка, милка, отдышаться. Не бѣгите. Знаете... вѣдь я васъ еще съ горки увидѣлъ. Идетъ это такъ весело, въ припляску, словно крылышки за плечами. Думаю: вѣрно, наслѣдство отъ тетушки получилъ. Вы вѣдь разъ проговорились, что у васъ есть богатая тетушка. Я и помчался, чтобы другіе не перехватили. Народъ тутъ быстрый. Слушайте, мнѣ вѣдь, ей-Богу, немного: тыщенки полторы...
   Степа нетерпѣливо дернулъ головою.
   -- Ну, какъ вамъ не надоѣло, Георгій Тимофеевичъ?
   -- А что?
   -- Да, вотъ, изощряться въ остроуміи. Неужели ничего нѣтъ интереснѣе?
   Челышъ грузно повисъ на его рукѣ.
   -- Такъ не дадите? Скаредъ! Это въ награду за мою дружбу. Впрочемъ, вы правы... У меня есть кое что занятнѣе.
   И, придавъ своему лицу таинственность, Челышъ пригнулся къ самому его уху.
   -- Слыхали, какъ нашъ принципалъ вчера отличился?
   -- Нѣтъ, ничего не слыхалъ,
   -- Странно. Уже весь заводъ знаетъ. Ну, да вѣдь вы не отъ міра сего. Такъ, вотъ, я вамъ доложу: смазалъ по физіономіи Антонова его же чертежами. У себя въ кабинетѣ... Да еще какъ,-- на глазахъ у четверыхъ мастеровыхъ. Онъ ихъ одновременно вызывалъ. Антоновъ, понятно, ни гу-гу. А тѣ, подлецы, рады почесать языки.
   Степа поблѣднѣлъ, пріостановился.
   -- Неужели правда?.. Вотъ хамъ! А какъ же Антоновъ?
   -- Да вотъ мы узнаемъ. Я, собственно, затѣмъ и иду.-- Челышъ игриво подтолкнулъ его локтемъ.-- Любопытно, знаете, посмотрѣть на битаго человѣчка.
   -- Для чего? Что вы гадости говорите!
   -- Красная дѣвица. Для чего глядѣть? Во первыхъ, для
   того, чтобы испытать удовольствіе, что не тебя побили. Это ясно.
   -- Это вамъ ясно -- огрызнулся Степа.
   -- А во вторыхъ... ну тамъ, потолковать, пожалѣть. Это тоже имѣетъ свою пріятность.
   Глаза Степы расширились.
   -- Вотъ что, Георгій Тимофеевичъ,-- шутки въ сторону! Иначе я съ вами не стану разговаривать.
   Челышъ обнялъ его за плечи.
   -- Ну, ну. Уже разсердился. Больше не буду.
   -- Видители... это дѣло, по моему, достаточно серьезно...-- Лицо Степы, дѣтски открытое и свѣтлое, сдѣлалось сразу сосредоточенно-важнымъ:--...Достаточно серьезно. Повѣрьте, его бы надо обсудить всѣмъ вмѣстѣ, всѣмъ товарищамъ Антонова. Вы то какъ думаете?
   -- Ничего не имѣю противъ. Люблю милую компанію.
   -- Такъ вотъ,-- Степа недовѣрчиво заглянулъ въ смѣшливые глаза Челыша,-- надо намъ выработать форму коллективнаго протеста.
   Челышъ комически замахалъ руками.
   -- Тсс!.. Не такъ громко. Протеста? Вы, я вамъ доложу, изобрѣтатель. Впрочемъ...-- онъ глубокомысленно потеръ лобъ,-- что жъ, давайте протестовать. То есть... пока еще не протестовать, а, какъ вы изволили выразиться, вырабатывать. Словомъ, соберемся, а тамъ, какъ Богъ на душу положитъ. Не мѣшаетъ и выпить за успѣхъ нашего предпріятія... и для бодрости. Сегодня, у меня,-- ладно?
   Они уже были на площадкѣ четвертаго этажа, передъ угрюмымъ, полутемнымъ коридоромъ, ведущимъ въ чертежную.
   -- Вы серьезно говорите?-- спросилъ Степа.-- Съ вами, положительно, не знаешь...
   -- Серьезнѣй серьезнаго, милка. На этотъ разъ ужъ вы мнѣ повѣрьте. Только вотъ одно... маленькое обстоятельство.
   -- Напримѣръ?
   -- Вѣжливость требуетъ -- я думаю вы со мною согласитесь,-- спросить разрѣшенія у потерпѣвшаго.
   -- Я васъ не понимаю. По вашему, выходитъ, будто онъ весьма доволенъ.
   Челышъ загадочно усмѣхнулся.
   -- Увидимъ.
   

II.

   Нерѣдко тоскливое ощущеніе неволи пронизывало Степу, когда онъ входилъ въ чертежную. Точно его тюрьмою была эта несвѣтлая, запыленная комната съ окнами, замазанными до половины, чтобы не развлекались служащіе.
   Ихъ было трое здѣсь, не считая Степы. Тусклыя лица съ прячущейся злостью, съ печатью пройденной жизни. Онъ одинъ среди нихъ еще сохранилъ свѣжія краски, ищущіе глаза, звенящій голосъ. Сгибаясь изо дня въ день надъ одними и тѣми же чертежами, онъ не умѣлъ угрюмо молчать, какъ другіе. Работа не убивала въ немъ болтливости и подвижности избалованнаго ребенка.
   Иногда, утомившись, онъ влѣзалъ на подоконникъ, чтобы заглянуть наружу, поверхъ забѣленныхъ стеколъ. Оттуда виднѣлись рабочіе домики, разбѣжавшіеся по снѣгу, и за ними волнистая, сверкающая даль поля. Когда, черезъ минуту, онъ опускался на свое мѣсто, у него бывало чужое лицо и странно ожившіе, отсутствующіе глаза. "Человѣкъ со свѣжаго воздуха",-- такъ сразу окрестилъ его Челышъ.
   Всѣ уже были въ сборѣ. Антоновъ, опустивъ свѣтлую курчавую голову, что то усиленно подчищалъ резинкой.
   Степа направился къ своему столу, смежному со столомъ Антонова. Сѣлъ, снялъ бумагу съ чертежа, аккуратно сложилъ ее.
   -- Здравствуйте, Иванъ Алексѣичъ!
   Тотъ поднялъ на него спокойные водянистые глаза.
   -- Наше вамъ! А вы не рано. Благодарите Боженьку, что американецъ сюда еще не заглядывалъ. Онъ гдѣ то близко. Слышно было, какъ бурчалъ въ коридорѣ.
   "Американцемъ" прозвали директора за его необыкновенную стремительность и вездѣсущіе.
   Степу поразило хладнокровіе Антонова. Не басня ли вся эта исторія съ оплеухой? Онъ бросилъ вопрошающій взглядъ въ сторону Челыша, который, у другого окна, нагнувшись и упершись руками въ колѣни, что то шепталъ маленькому черному Шлинде. Шлинде дрожалъ отъ мелкаго, стариковскаго смѣха, а третій чертежникъ, Пазуховъ, всѣмъ туловищемъ залѣзъ на столъ и, вытянувъ гусиную шею, напряженно слушалъ.
   "Опять какая нибудь сальность",-- гадливо подумалъ Степа и отвернулся.
   Антоновъ теребилъ бѣлобрысый усъ и, скосивъ глаза, меланхолически разглядывалъ его кончикъ. Степу толкнуло любопытство. Неужели Челышъ такъ-таки совралъ? Однако, чего ради ему врать?
   -- Иванъ Алексѣичъ,-- началъ онъ неувѣренно, подыскивая подходящія выраженія,-- надѣюсь, вамъ это не покажется... страннымъ. Я считаю своимъ долгомъ выразить вамъ свое сочувствіе по поводу...
   -- Чего?-- оборвалъ Антоновъ.
   Глаза его злобно сверкнули, съ плоскаго лица сошла краска. Но вдругъ, уловивъ насмѣшливый взглядъ Чслыша, онъ густо покраснѣлъ и опустилъ голову.
   Степа сконфузился. Онъ теперь негодовалъ на себя за свое, какъ ему казалось, неуклюжее выступленіе. "Богъ съ нимъ, съ Антоновымъ. Въ концѣ концовъ, его дѣло. Поставить бы себя на его мѣсто".
   Въ это время Челышъ, съ непостижимой для его комплекціи легкостью, перепорхнулъ къ нимъ и положилъ руку на согнувшееся плечо Степы.
   -- Ну что, договорились?
   Степа растерянно взглянулъ на него, потомъ на Антонова, и съ удивленіемъ замѣтилъ, что тотъ улыбается.
   -- Что же вы не отвѣчаете? Антоновъ то далъ согласіе, или нѣтъ?
   -- Прежде всего здравствуйте.-- Антоновъ, видимо, вполнѣ совладавшій съ собою, спокойно протягивалъ руку -- А потомъ, будьте такой добренькій -- объясните: на что я долженъ давать согласіе?
   -- Какъ на что?-- повторилъ Челышѣ, притворяясь изумленнымъ, и повернулся къ Степѣ.-- Такъ значитъ, почва еще не подготовлена. Эхъ, Батуринъ, не ожидалъ я отъ васъ! Мое благословеніе, а вашъ починъ.
   Степа пожалъ плечами.
   -- Никуда вы не годитесь,-- отчеканилъ Челышъ.-- Такъ и быть, возьму на себя. Видите ли, Антоновъ... какъ бы это выразиться поторжественнѣе? Во избѣжаніе повторенія подобной исторіи, что съ вами случилась, ну, и потомъ, натурально, изъ общечеловѣческихъ соображеній... Фу ты, чортъ, даже въ потъ ударило отъ паѳоса! Словомъ, слушайте: мы рѣшили сообща протестовать, для чего...-- онъ возвысилъ голосъ и поднялъ палецъ передъ носомъ Антонова, который открылъ было ротъ для возраженія,-- для чего соберемся сегодня вечеркомъ у меня. Ну, и обсудимъ. Поняли?
   Антоновъ отвѣчалъ тихо, моргая глазами:
   -- Я то понялъ, но просилъ бы васъ не дѣлать этого. Такіе пустяки. Я даже не подозрѣвалъ, что вы знаете. Предоставьте ужъ мнѣ...
   Челышъ весело подмигнулъ не то Степѣ, не то Антонову.
   -- Ладно, ладно. Мы это все обсудимъ. Итакъ, милости просимъ, господа.
   Онъ направился къ выходу, но тутъ внезапно отскочилъ въ сторону, юмористически вытянулся, какъ школьникъ, и послалъ товарищамъ предостерегающую гримасу.
   На весь коридоръ прогудѣлъ знакомый голосъ:
   -- Это не работа... Я вамъ говорю: это не работа, а чортъ знаетъ что.
   Длинная, сухая фигура директора завода выросла на порогѣ чертежной. Сзади виднѣлся въ почтительной позѣ выжиданія завѣдующій техническимъ бюро, сѣденькій балтійскій нѣмецъ.
   Четверо чертежниковъ поднялись со своихъ мѣстъ. Таковъ былъ одинъ изъ заводскихъ "неписанныхъ законовъ", долгое время коробившихъ Степу. Стоя, всѣ они продолжали работать или, по крайней мѣрѣ, дѣлали видъ, что заняты.
   "Американецъ" налетѣлъ на Челыша.
   -- Вы почему здѣсь?
   Тотъ, пользуясь привилегіей стараго служаки, посмотрѣлъ прямо въ его холодные высматривающіе глаза.
   -- Справлялся у Шлинде на счетъ размѣра трубъ для новой котельной.
   Онъ сразу увидѣлъ, что директоръ ему не вѣритъ, и эта безпомощная недовѣрчивость во взглядѣ начальника почти развеселила его.
   -- Не будетъ ли отъ васъ какихъ нибудь распоряженій?
   -- Можете не безпокоиться. Я самъ приду.
   Челышъ поклонился и шмыгнулъ въ коридоръ.
   Директоръ подошелъ къ Степѣ.
   -- Вотъ что... Батуринъ!
   Мутная волна ударила Степѣ въ голову. Сверкнуло: "устроить демонстрацію, сказать, что не желаю съ нимъ разговаривать"...
   Вмѣсто этого вырвалось:
   -- Слушаю.
   Въ слѣдующее мгновеніе лицо Степы болѣзненно передернулось. "Трусъ" -- обругалъ онъ себя, но тотчасъ же утѣшился мыслью, что и въ этомъ "слушаю" прозвучало презрѣніе.
   -- Вы сегодня опять опоздали.-- "Американецъ" смотрѣлъ и говорилъ непривычно мягко.-- Я васъ цѣню, какъ работника, и мнѣ крайне непріятно дѣлать вамъ замѣчанія. Пожалуйста, избавьте меня отъ этого. Затѣмъ вотъ что: примите отъ Антонова разсчеты и чертежи печей. Съ завтрашняго дня принимайтесь за нихъ. Фридрихъ Ивановичъ вамъ дастъ указанія.-- И, обернувшись къ Антонову, онъ прибавилъ почти ласково:-- А вы свободны.
   Точно какая то тяжесть навалилась на Степу. "Отказаться"? Онъ оглянулся. Шлинде и Пазуховъ какъ будто ничего и не слышали. Поддержатъ ли они его? А самъ Антоновъ?
   Тотъ такъ и застылъ съ резинкою въ рукѣ, опустивъ голову, словно собирался съ мыслями, оцѣнивалъ свое положеніе.
   Директоръ повторилъ на этотъ разъ сухо:
   -- Вы свободны. Завтра въ конторѣ получите разсчетъ.
   

III.

   Много неласковыхъ мыслей бередило голову Степы, когда онъ, около полудня, возвращался домой, къ обѣду.
   Онъ ожесточенно бранилъ себя за отсутствіе гражданскаго мужества, откапывалъ въ себѣ бездну разныхъ пороковъ, жаловался самому себѣ, что онъ опускается, перестаетъ быть человѣкомъ, что его заѣдаетъ затхлая заводская среда. Сослуживцы казались ему теперь какими то пугалами. Неужели онъ когда-нибудь дойдетъ до такой полной потери самоуваженія, какъ Антоновъ? Или какъ Шлинде, который могъ еще отпускать мерзѣйшія шутки по адресу Антонова, когда тотъ ушелъ? Какъ Челышъ, испытывающій своеобразное удовольствіе при видѣ побитаго товарища? Впрочемъ! Челышъ не совсѣмъ такой, какъ другіе. Кто его разберетъ, Во всякомъ случаѣ, онъ человѣкъ неглупый, начитанный. Между двумя бутылками онъ не прочь и потолковать серьезно. А остальные...
   Степа тоскливо усмѣхнулся.
   Неожиданно вынырнула фраза, которую ему кинулъ Пазуховъ по уходѣ директора: "можно васъ поздравить съ успѣхомъ". Теперь ему стало казаться, что Пазуховъ намекнулъ этимъ якобы на его причастность къ удаленію Антонова. Эта мысль заставила его содрогнуться. А что, если товарищи подозрѣваютъ съ его стороны какую нибудь интригу? Онъ самъ далъ этому поводъ, безпрекословно принявъ разсчеты и чертежи Антонова и скушавъ директорскій комплиментъ.
   "Трусъ! Опустившійся, жалкій человѣкъ!" бранилъ себя Степа.
   Милая солнечная дорога отъ завода къ дому прошла на этотъ разъ незамѣченной. Онъ шагалъ быстро и напряженно, смотря все время внизъ на ползущія передъ нимъ двѣ свѣжія санныя колеи.
   Почернѣвшій деревянный домъ, въ которомъ онъ жилъ, торчалъ на самомъ краю поселка, дразня своими тремя этажами миніатюрныхъ сосѣдей.
   Наверху, какъ всегда, Степѣ отворила сама хозяйка. Это была молодая свѣтловолосая нѣмка, вполнѣ обрусѣвшая, но сохранившая чисто нѣмецкую добродѣтельную игривость. Мужъ ея укатилъ въ отпускъ, куда то подъ Ревель, и она осталась одна съ матерью, съ ребятами и съ жильцомъ -- Степой.
   Открывъ дверь, она всегда какъ то особенно склоняла на бокъ головку, улыбалась и прищуривала голубоватые, выпуклые глаза, удивленные, какъ у дѣвочки.
   -- Здравствуйте, Степанъ Андреичъ,-- произносила она нараспѣвъ.-- Какъ себя чувствуете?
   Степа, во всякомъ случаѣ, чувствовалъ себя кавалеромъ. Онъ галантно раскачивалъ туловище и, задержавъ ея маленькую, огрубѣвшую отъ домашнихъ работъ руку, почтительно, чуть усмѣхаясь, прикладывался къ ней губами. Нѣмочка, въ своемъ свободномъ утреннемъ одѣяніи, производила на Степу нѣкоторое впечатлѣніе. И при томъ она явно съ нимъ заигрывала...
   Сегодня все повторилось по прежнему, но Степа уже не улыбался, цѣлуя ея руку.
   Въ ожиданіи обѣда, онъ. прошелъ къ себѣ, умылся и, закуривъ папиросу, сѣлъ спиною къ окну, на подоконникъ. По сосѣдству гнусливо заплакалъ ребенокъ. Степа поморщился, всталъ, прошелся по комнатѣ, потомъ опять подошелъ къ окну. Хотѣлось отдохнуть, не думать. И онъ сталъ смотрѣть внизъ, на поле.
   И странное чувство овладѣло имъ. Это было смутное ощущеніе близости чужой, огромной, загадочной жизни. Чудилось, будто поле дышало. Въ немъ не было теперь ни утренней ласковости, ни робости молодыхъ красокъ. Спокойная, властно-яркая, миріадами огней горѣла снѣжная даль. Полуденная бѣлизна смыла всѣ неровности, всѣ морщины, и даже далекое черное лѣсное кольцо казалось обманомъ.
   Степа чувствовалъ, какъ эта живая, бѣлая волна вливается въ него, смывая тусклыя мысли и ласково холодя.
   Мелодичный призывъ хозяйки вернулъ его къ дѣйствительности.
   -- Степа-анъ Андреичъ, ку-ушать!
   Онъ нехотя оторвался отъ окна и, пошатываясь, словно спросонья, вышелъ въ столовую.
   Обѣдъ въ обществѣ хозяйки и ея матери, полуглухой, молчащей, сжавшейся старухи проходилъ мирно, скучно и не по россійски быстро. Вначалѣ Степѣ словно чего то недоставало. Онъ съ грустью вспоминалъ студенческіе обѣды въ товарищеской квартирѣ, гдѣ онъ жилъ еще такъ недавно, обѣды, бѣдные содержимымъ, но зато обильно приправленные шумомъ, спорами и подчасъ бранью. Невольно онъ растягивалъ послѣдніе глотки кофе, пытаясь разговорить, заинтересовать, наконецъ, чѣмъ нибудь обезпокоить хозяйку, чтобы она осталась подольше. Но съ неизмѣнной милой улыбкой она извинялась и ускользала къ дѣтямъ. У нея было двое маленькихъ, крикливыхъ созданій, заполнявшихъ, вмѣстѣ со стряпнею, уборкою комнатъ и стиркой, всю ея жизнь.
   Степа теперь уже не пытался нарушать дѣловую торопливость этихъ обѣдовъ. Обыкновенно онъ поднимался изъ за стола еще раньше хозяйки и уходилъ къ себѣ, дотягивать свой полуденный отдыхъ.
   Въ его образѣ жизни произошла небольшая, но характерная перемѣна. Прежде послѣобѣденное время уходило у него на чтеніе. Книги свои ему пришлось сбыть передъ отъѣздомъ изъ города, но все же кое что у него осталось: нѣсколько учебниковъ, два-три популярныхъ техническихъ руководства, разрозненные томы Горькаго и, наконецъ, грошевые самоучители иностранныхъ языковъ, за которые онъ много разъ принимался, но всегда одинаково безплодно. Теперь онъ вообще крайне рѣдко притрогивался къ книгамъ, оттого ли, что все уже успѣлъ высосать изъ своей маленькой библіотеки, или просто отъ какой то растущей апатіи.
   Какъ то усталый и недовольный собою, не зная больше, чѣмъ занять время, Степа прилегъ на кровать и проспалъ весь послѣобѣденный часъ. Теперь это стало привычкой. Иногда онъ старался себѣ внушить, что распускаться опасно. Что то старое, отъ прежняго Степы-студента, протестовало въ немъ, и тогда онъ свирѣпо шагалъ по комнатѣ, борясь съ сонливостью и съ тоскою.
   Сегодня сонливость подкралась еще во время обѣда. Степа едва дождался конца и потомъ съ облегченіемъ рухнулъ на свою аккуратно прибранную постель. Не было уже тревожныхъ мыслей, и онъ заснулъ быстро, какъ ребенокъ.
   Заводскій гудокъ его разбудилъ. Онъ сразу поднялся, протеръ глаза и, хмурый, захмѣлѣвшій отъ сна, вышелъ изъ комнаты. Задумчиво, неуклюже одѣваясь, онъ, по привычкѣ, прошелъ въ столовую посмотрѣть на своеобразное зрѣлище, открывавшееся въ эту пору изъ ея оконъ.
   Окна столовой глядѣли черезъ крыши и дворы приземистыхъ сосѣдей на широкую пустую полосу поля, раздѣлившую два крыла селенія, на застывшую на бѣломъ холмѣ долговязую колокольню и на поблекшій голубой куполъ церкви въ кружевѣ безлистныхъ деревьевъ. Справа виднѣлись прилѣпившіеся къ отлогому снѣжному скату хилые домишки, немного повыше уголъ кирпичной ограды, и за нею -- если подойти вплотную къ окну -- высокая заводская труба.
   Заводъ гудѣлъ протяжно и мрачно, и пустая бѣлая полоса, изрѣзанная колеями и тропками, мало-по-малу оживала. Съ разныхъ концовъ поселка, сначала поодиночкѣ или рѣдкими группами, потомъ все чаще и гуще, шли черезъ поле по снѣгу темныя, однообразно скроенныя фигурки. Солнечный снѣгъ ярко очерчивалъ всѣ ихъ движенія и жесты. Казалось, вотъ-вотъ услышишь сквозь окна далекій многоголосый говоръ.
   Много ихъ было. Уже сплошныя черныя пятна ползли по полю и, сгущаясь, дѣлясь, мѣняя форму, завоевывали бѣлую гладь.
   Степа не могъ себѣ объяснить, что его такъ завлекало, точно околдовывало въ этой картинѣ: быть можетъ, ея величавая обыденность, неизмѣняемость, то, что изо дня въ день властный голосъ завода воскрешалъ ее въ однихъ и тѣхъ же размѣрахъ, съ тою же силою жизни; быть можетъ, причудливость сочетанія холодной гармоніи снѣга со слѣпымъ, массовымъ движеніемъ, напоминающемъ о шумѣ, нестройныхъ крикахъ, рыданіяхъ и смѣхѣ.
   До пути на заводъ Степа съ грустью вспоминалъ свои недавнія мечты сблизиться съ рабочими, войти въ эту загадочную, тяжелую массу, которая долго въ его глазахъ была окружена ореоломъ. Раньше ему казалось, что служба на заводѣ, жизнь въ поселкѣ бокъ-о-бокъ съ тысячами рабочихъ,-- все складывалось въ пользу сближенія. Къ первымъ попыткамъ его толкнуло острое недовольство тою средой, въ которую онъ попалъ, и отвратительный чадъ отъ ежедневныхъ столкновеній съ новизною заводской жизни. Но неудача была слишкомъ очевидна. Онъ встрѣтилъ лишь холодную недовѣрчивость, граничившую съ презрѣніемъ.
   И Степѣ начинало казаться, что онъ попалъ въ какой-то обособленный заплѣсневѣлый мірокъ, откуда нѣтъ возврата.
   

IV.

   Челышъ занималъ отдѣльный уютный домикъ изъ трехъ небольшихъ комнатъ. Онъ былъ одинокъ и жилъ только съ прислугой, кроткой, миловидной дѣвушкой, выписанной имъ изъ сердца Малороссіи. Относительно роли этой дѣвушки ходили вполнѣ опредѣленные слухи, однако самъ хозяинъ не допускалъ на этотъ счетъ никакихъ игривыхъ намековъ. Разсказывали, между прочимъ, что конторщикъ Палевичъ, юноша, падкій до бабъ, былъ жестокимъ образомъ выставленъ за какую-то пустяшную пьяную выходку по отношенію къ ней.
   На досугѣ, то есть между работой, пьянствомъ и картами, Челышъ почитывалъ. Заходившіе къ нему,-- а къ нему почти ежедневно кто-нибудь да заходилъ -- заставали его нерѣдко съ книжкою на колѣняхъ, въ очкахъ, совершенно преображавшихъ его широкое, одутловатое лицо. Очки и самая его поза старили его лѣтъ на двадцать, и онъ со своими длинными бѣлокурыми усами, погрузившійся въ большое допотопное кресло, казался дѣдушкой.
   Степа пришелъ къ нему раньше всѣхъ. Дома ему не сидѣлось, росла безформенная тоска, и онъ чувствовалъ необходимость встряхнуться какъ можно скорѣе.
   При входѣ его Челышъ поднялъ голову, снялъ очки, и лицо его тотчасъ освѣтилось улыбкой.
   -- Эге!-- произнесъ онъ, откладывая книгу на столъ и вставая.-- Вотъ это вы хорошо сдѣлали, милка, что пришли пораньше. Потолкуемъ. Кстати вы мнѣ поможете по хозяйству.
   Степа присѣлъ къ столу и сталъ машинально, не глядя перебирать кипу иллюстрированныхъ журналовъ.
   -- По какому хозяйству я вамъ долженъ помочь?
   -- По какому? А по бутылочному, милка. Пива, Гася!-- скомандовалъ Челышъ, пріотворивъ дверь въ переднюю.
   Гася вошла съ застѣнчивой улыбкой на тонкомъ личикѣ. Ставя на столъ бутылки и стаканы, она задержала на Степѣ дѣтски любопытный взглядъ и быстро, словно спохватившись, вышла.
   -- Скажите на милость,-- снова заговорилъ Челышъ,-- чего вы такъ насупились? Обдумываете громовую рѣчь на нашемъ сегодняшнемъ митингѣ? Плюньте. Не мечите бисера.
   Степа взглянулъ на него страдальчески.
   -- Вы опять смѣетесь, Георгій Тимофеичъ. А между тѣмъ я имѣлъ въ виду поговорить съ вами серьезно. Мнѣ казалось, что только и есть одинъ человѣкъ на заводѣ, съ которымъ стоитъ говорить...
   Челышъ выпрямился, весело крякнувъ.
   -- Лестно! Однако, и недотрога же вы -- ой, ой! Но вы не ошиблись. Если вамъ такъ хочется, я сію же минуту сдѣлаюсь серьезенъ.
   Онъ напыжился и прибавилъ солидно, какъ начинающій адвокатъ:
   -- Итакъ, я васъ слушаю.
   Степа съ трудомъ удержалъ набѣгавшую улыбку.
   -- Вы, конечно, уже знаете, что Антоновъ разсчитанъ?
   -- Ужъ мнѣ-то не знать!
   -- И что директоръ офиціально передалъ его работу мнѣ?
   -- И объ этомъ слышалъ. Но это не такъ важно.
   -- Нѣтъ, какъ разъ это-то и важно для меня.-- Степа придвинулся ближе.-- Видите ли... я не нашелъ въ себѣ достаточно силы, чтобы отказаться сразу отъ этой чести. Я въ этомъ себя страшно виню. И мнѣ кажется... можетъ быть, это происходитъ отъ моего тоскливаго настроенія,-- мнѣ кажется, товарищи могутъ на основаніи этого предположить, будто я самъ добивался удаленія Антонова, будто съ моей стороны было нѣчто вродѣ интриги. Напримѣръ, самъ Антоновъ...
   Челышъ прервалъ его, торжественно поднимая стаканъ.
   -- За ваше здоровье, милка! Одно я вамъ скажу: счастье ваше, что вы не дѣвица. А то вамъ было бы опасно оставаться со мною съ глазу на глазъ.
   -- Не паясничайте, Бога ради,-- сказалъ Степа съ раздраженіемъ.
   -- Ничуть. Я говорю только, я бы въ васъ влюбился. Отъ васъ такъ и пышетъ невинностью. А невинность,-- вѣрите ли,-- всегда возбуждала во мнѣ одно самоотверженное желаніе -- просвѣтить. Ха, ха!..
   Степа промолчалъ. Можетъ быть, онъ заслужилъ это издѣвательство. Право, онъ иногда бываетъ ребенкомъ.
   -- Повѣрьте,-- продолжалъ Челышъ, -- вся эта исторія гроша ломаннаго не стоитъ. Хлопотъ вамъ изъ-за нея особенныхъ не будетъ, исключая развѣ хлопоты по истребленію напитковъ. Пари держу, что все это окончится къ общему удовольствію.
   Степа равнодушно улыбнулся и потянулся за книгой, которую до его прихода читалъ Челышъ.
   -- Возможно. Мнѣ здѣсь, дѣйствительно, на каждомъ шагу приходится просвѣщаться. Что это? Батюшки, Майнъ-Ридъ!
   -- Матушки, какой ужасъ!-- передразнилъ его Челышъ.-- Вы же знаете, что я существо легкомысленное, не смотря на свой почтенный возрастъ. Люблю то, что мягко называется фантазіей. Она такъ сладко затуманиваетъ... Однако, вернемтесь къ дѣйствительности.
   Онъ погладилъ обѣими руками свои пушистые усы.
   -- Дѣло въ томъ, что вы все-таки не должны упускать изъ виду повода нашего сегодняшняго собранія. Цѣль, предположимъ, для васъ протестъ, для другихъ -- выпивка, но поводъ остается одинъ -- то, что побили физіономію Антонову. Мы, пьяницы, разсуждаемъ такъ: всякое событіе, выходящее за кругъ обыденной жизни, должно быть спрыснуто, съ какой бы мы стороны къ нему ни подходили. Одинъ я пить не люблю, а если безъ всякаго основанія устраивать попойки-ни голова, ни карманъ не выдержатъ. Поводъ нуженъ, и внѣшность должна быть соблюдена. Вотъ я и уцѣпился за вашъ проектъ протестовать. Надо его, во всякомъ случаѣ, поддерживать, хотя бы для прилику. А то будетъ имѣть видъ, будто мы собрались отпраздновать мордобитіе.
   -- Если судить по вашимъ словамъ, то такъ и выходитъ.
   -- Ничуть. Мнѣ отъ этого событія ни жарко, ни холодно. Съ чего же я буду праздновать! А что есть поводъ выпить да потолковать, такъ это, я думаю, всѣ рады, не исключая и Антонова.
   Степа вскочилъ съ мѣста, краснѣя отъ негодованія.
   -- Вы говорите -- рады?.. И онъ радъ?
   -- Конечно,-- спокойно замѣтилъ Челышъ.-- Тише, милка, не убивайте. Я еще пригожусь.
   -- Радъ! Хороша ему радость, нечего сказать. Васъ бы на его мѣсто. Побили да еще выгнали, какъ собаку. Ну, онъ человѣкъ слабый, не смогъ отвѣтить... Но вѣдь товарищеское чувство у насъ должно быть, надо же за него вступиться. Наконецъ, просто на просто чувство уваженія къ человѣческой личности...
   А Челышъ, между тѣмъ, ласково ухмыляясь, кивалъ головой.
   -- Такъ, такъ. Вотъ это вы вѣрный тонъ взяли. Митинговая рѣчь. Сколько гражданскаго пылу! Вотъ такъ съ ними и поговорите, тресните ихъ по дубовымъ башкамъ. Посмотримъ только, что изъ этого выйдетъ. А для прилику все-таки надо. Поэтому, пока я вамъ и не хочу сказывать кое-какія мои соображенія. А то вдругъ главный иниціаторъ откажется отъ своей роли,-- куда же къ чорту будетъ годиться наше идейное собраніе!
   Степа тяжело зашагалъ по комнатѣ.
   -- Пожалуйста,-- бросилъ онъ гордо.-- Можете вашихъ соображеній мнѣ не сообщать. Отъ своей роли я, дѣйствительно, не откажусь, но ужъ это по своимъ соображеніямъ. Не будь этого, меня бы здѣсь не было.
   Челышъ представился обиженнымъ. Онъ сгребъ свои усы въ одну руку, опустилъ ихъ внизъ, вдоль подбородка, потомъ немного сгорбился, наклонилъ голову и глянулъ исподлобья.
   -- Любезный гость, нечего сказать.
   Но глаза его предательски смѣялись.
   

V.

   Ужинъ былъ на славу.
   Гася блеснула своимъ мастерствомъ -- закусками, соленьями, маринадами, запеченой домашней колбасой, Челышъ -- разнообразіемъ и количествомъ выставленныхъ напитковъ. Слыша отовсюду похвалы, Гася вспыхивала и бросала робкіе взгляды на хозяина, словно ища помощи, а онъ покровительственно улыбался.
   Челышъ былъ въ ударѣ. Суетился, доливалъ опустѣвшіе стаканы и рюмки и сыпалъ остротами и прибаутками, не смущаясь, удачны онѣ или нѣтъ. Отходя въ сторонку и окидывая ласковымъ взоромъ своихъ гостей, онъ удовлетворенно потиралъ руки.
   Кромѣ четырехъ чертежниковъ, пришли еще двое: хмурый, неопредѣленнаго возраста бухгалтеръ Груничъ и мастеръ-литейщикъ Чуриковъ, здоровенный мужчина съ рябымъ лицомъ, раскосыми глазами и черной широкой бородой.
   Это и былъ весь "революціонный комитетъ", какъ пошутилъ Челышъ.
   По мѣрѣ опоражниванія бутылокъ, собраніе разжигалось. Сгущались краски на лицахъ, отъ легкаго румянца до багровыхъ пятенъ, появлялись размашистые жесты, рѣзкій, катящійся смѣхъ. И хозяинъ, который, казалось, пилъ больше всѣхъ и меньше всѣхъ пьянѣлъ, ребячески проявлялъ свой восторгъ.
   Степа уже чувствовалъ, что перешелъ мѣру. Между тѣмъ, Челышъ то и дѣло хлопалъ его по плечу и кричалъ надъ самымъ ухомъ:
   -- Мало пьете, милка. Обижаете.
   Наконецъ, Степа огрызнулся:
   -- Вамъ, вѣрно, хочется, чтобы я очутился подъ "толомъ.
   -- Что-жъ! Въ концѣ концовъ, тамъ не такъ плохо.
   -- А вы бывали?..
   -- Случалось. Однако, мнѣ кажется, вы скромничаете. Не безпокойтесь, вы крѣпче, чѣмъ о себѣ думаете. Пейте. Ваше здоровье!
   Временами Степѣ даже хотѣлось напиться, залить свою тревогу. Его угнетала мысль, что та горячность, та сила, которыя онъ вложилъ въ свои призывы къ протесту, къ товарищеской солидарности, словно разбились объ какую-то стѣну. Никто не возражалъ противъ его доводовъ, не отвергалъ его проекта: сообща потребовать, чтобы директоръ вернулъ Антонова и извинился... или прекратить работу. Но самъ Антоновъ почему-то отмалчивался, Челышъ улыбался и многозначительно переглядывался съ другими, и всѣ словно что-то прятали отъ Степы. Окончательное рѣшеніе, по предложенію хозяина, было отложено на "послѣ ужина". Послѣ ужина! Степа горестно усмѣхнулся.
   Какіе это удивительные люди! И все это такъ похоже на комедію. Пожалуй, дѣйствительно, не стоило соваться...
   Онъ сидѣлъ молча и сквозь набѣгавшую дымку грусти глядѣлъ на веселыя, вспотѣвшія лица, слушалъ безпорядочныя разглагольствованія и взрывы смѣха. Въ его глубокихъ глазахъ была усталость и дѣтская обида.
   Разговоръ шелъ о директорѣ. Шлинде доказывалъ, что онъ вовсе ужъ не такъ плохъ.
   -- У него есть одно большое достоинство, то, что онъ плюетъ на доносы. Призоветъ къ себѣ и дастъ письмо: "вотъ не угодно ли... я вамъ подарю?" Съ Александровичемъ былъ такой случай...
   -- Да,-- прервалъ Пазуховъ,-- а при Сагаловѣ было туго. У него особый секретарь былъ, чтобы анонимныя письма разбирать. И потомъ докладывалъ, на кого и о чемъ доносятъ.
   Чуриковъ заморгалъ слипавшимися глазами и внезапно ударилъ по столу кулакомъ, такъ что упала стоявшая возлѣ него бутылка.
   -- Что? Сагаловъ? Сагаловъ хорошій былъ человѣкъ. А американецъ... я ему морду разобью.
   Всѣ расхохотались.
   -- Что-жъ ты до сихъ поръ думалъ, тетя?-- спросилъ Челышъ.
   -- Не хотѣлось мараться. А теперь... зачѣмъ обидѣлъ Антошу? Я его раздѣлаю. Ей-Богу, завтра же уважу.
   Челышъ обнялъ его за плечи, пригнулся.
   -- Ахъ ты, милашка! Ладно же. И я тебѣ помогу. Не люблю я его. Какого чорта онъ изъ себя американца корчитъ? Самъ вѣдь -- русскій. Русскій человѣкъ и безъ того всѣхъ выше. Русскому все впору. Всякую пакость съѣдимъ и не сморгнемъ глазомъ. Вѣрно?
   -- Правильно. Бить!.. За Антошу..
   -- Фи, какой вы дикарь!-- замѣтилъ Шлинде.-- Надо брать примѣръ съ Батурина. Вотъ онъ драться не будетъ. Онъ у насъ образованный.
   -- Онъ умный,-- подхватилъ Пазуховъ,-- онъ будетъ протестовать, бастовать, вать, вать... Ха, ха!
   Антоновъ приподнялся, весело поглядывая на Степу.
   -- Господа,-- сказалъ онъ громко,-- не надо ни того, ни другого. Я съ американцемъ уже помирился.
   И глаза всѣхъ, за исключеніемъ неспособнаго уже ни къ какимъ осмысленнымъ движеніямъ Чурикова, насмѣшливо остановились на Степѣ.
   -- Браво!-- крикнулъ Челышъ, содрогаясь отъ смѣха.-- Антоша, ты христіанинъ. Прощаешь обсды ближнему твоему. И что-жъ, онъ тебя принялъ обратно?
   -- Принялъ,-- произнесъ Антоновъ торжественно и опять посмотрѣлъ на Степу.
   Степа не сразу сообразилъ, въ чемъ дѣло.Онънедоумѣвающе переводилъ взглядъ съ одного смѣющагося лица на другое. Потомъ вдругъ поблѣднѣлъ и дрожа поднялся съ мѣста.
   -- Стыдно!-- вырвалось у него вмѣстѣ съ задавленнымъ рыданіемъ.
   И онъ выбѣжалъ въ сѣни.
   Челышъ засуетился.
   -- Господа,-- обратился онъ къ гостямъ,-- я васъ ненадолго оставлю. Пойду утѣшать мальчишку: видите, какъ разстроился. Займитесь, поиграйте въ картишки, въ желѣзку что ли...
   

VI.

   Степа бѣжалъ по темному полю, спотыкаясь на каждомъ шагу и падая въ тающій, влажный снѣгъ. За нимъ, кряхтя и ругаясь, гнался Челышъ. Наконецъ, догналъ и обхватилъ его сзади.
   -- Пусти,-- зарычалъ Сгепа, силясь вырваться изъ его крѣпкихъ рукъ.
   -- Не пущу, пока ты не скажешь,, что успокоился и больше не побѣжишь. Куда ты бѣжалъ? Домой... или, можетъ быть, топиться?
   Степа еще разъ рванулся.
   -- Не пущу,-- повторилъ Челышъ, пыхтя.-- Не пущу. Теперь зима: топиться негдѣ, какъ въ пивѣ. Дурень ты, молокососъ. Я вѣдь хочу тебѣ разсказать все, какъ было, поговорить съ тобой по душамъ.
   -- Зачѣмъ вы надо мной издѣвались?-- сказалъ Степа плаксиво.-- За что?
   -- Да ну, прости же, прости. Я тебѣ все объясню, покаюсь, только успокойся.
   Внезапно Степа почувствовалъ отвратительную слабость. "Все равно" -- мелькнуло -- "все равно".
   -- Ну, теперь, кажется, можно отпустить. И бѣжалъ же ты. Я думалъ, ты ужъ совсѣмъ спятилъ,-- говорилъ Челышъ, поправляя и застегивая кое какъ накинутый полушубокъ.-- Тутъ недалеко, помнится, лежитъ бревно. Пойдемъ, сядемъ.
   Степа повиновался.
   Они пошли медленно бокъ о бокъ. Челышъ пыхтѣлъ и фыркалъ. Степа покачивался отъ возраставшей слабости.
   -- Вотъ, значитъ, я не ошибся,-- разорвалъ молчаніе Челышъ, завидѣвъ темную полосу въ снѣгу.-- Теперь садитесь и слушайте, человѣкъ хорошій.
   Степа сѣлъ, опустивъ отяжелѣвшую голову на руки.
   Воздухъ былъ свѣжъ и влаженъ. Чуялось дыханіе весны, подкравшейся нежданною гостьей къ этой тихой февральской ночи. Надъ смутнымъ бѣлѣющимъ полемъ стлался свѣтлый и легкій туманъ. Полукругомъ, будто самоцвѣтные каменья по черному бархату, зазывчиво разсыпались огоньки села.
   -- Ночь то, ночь то какая!..-- вздохнулъ Челышъ.-- У васъ,-- онъ положилъ руку на плечо Степы,-- должно быть, голова немного кружится. Пустяки, пройдетъ. Я тоже чувствую, какъ становлюсь пьянъ. Вообще, намъ не слѣдовало выходить на воздухъ, а тѣмъ паче играть въ горѣлки.
   Онъ порылся у себя въ карманахъ, потомъ безцеремонно ощупалъ карманы Степы.
   -- Вѣдь вотъ бѣда! Ни у меня, ни у васъ -- ни папироски. Ну, наплевать! Такъ слушайте, Батуринъ, я вамъ разскажу все по порядку. Съ самаго начала я былъ увѣренъ, что Антоновъ уладитъ все это дѣло самъ. Понятно, гнуснымъ, съ вашей точки зрѣнія, способомъ... Онъ просто на просто похѣрилъ свое самолюбіе...
   -- Если у него оно когда либо было,-- вставилъ Степа.
   -- Правильно. Если не было, то тѣмъ легче ему сошло. Словомъ, такъ или иначе, но онъ попросилъ прощенія. Американецъ тоже отлично зналъ, что такъ будетъ, потому то онъ и устроилъ эту комедію съ выгономъ, чтобы вынудить Антонова не поднимать скандала. И тотъ, и другой по своему правы. Антошка -- потому что пить, ѣсть надо, американецъ -- потому что, по нашимъ рыламъ, начальнику лучше провалиться ко всѣмъ чертямъ, чѣмъ извиняться передъ своимъ подчиненнымъ. Вы то, я знаю, скажете сейчасъ: эдакъ... достоинство, человѣческая личность... еще что нибудь вродѣ этого трескучее. Это все фразы-съ. Вы не англичанинъ какой нибудь. У насъ этого не водится. Мало ли кому на Руси морду бьютъ, или еще похуже что дѣлаютъ. Если изъ за каждаго такого случая волноваться, такъ у насъ ни одной минутки вольной не останется, чтобы попользоваться жизнью. Виноватъ я, что ли, что родился русскимъ!.. А вѣдь жить можно, и очень хорошо, только обжиться.
   -- За что вы надо мной издѣвались?-- произнесъ Степа съ усиліемъ.
   -- Гнусность обуяла. Простите, голубчикъ, искренно прошу прощенія. Вотъ втянетесь, увидите... Но иногда бываетъ потребность устроить какую-нибудь гнусность, ровно трубку выкурить. Такая ужъ наша жизнь. Пріѣхали вы къ намъ, чистенькій, свѣжій, это всего нашего сторонитесь. Вы же знаете, что въ школахъ ребята всегда самыхъ скромныхъ и тихенькихъ бьютъ. А мы ужъ люди отпѣтые. Хотѣлось васъ проучить, чтобы глаза не мозолилъ. Вотъ мы и сговорились: послушать посерьезнѣе, какъ вы будете ораторствовать, а потомъ и преподнести вамъ дулю. Я не думалъ, что вы это такъ близко примете къ сердцу. Я вѣдь вамъ даже намекалъ, а вы, по чистотѣ своей, не догадывались. А для другихъ словно праздникъ былъ, столько было радости. Вамъ въ отместку. Да и я тоже...
   Челышъ спутался и замолчалъ.
   Степа зашевелился, приподнялъ окутанную туманомъ голову.
   -- Тянетъ... Уйти, уйти!..-- простоналъ онъ глухо.
   Неожиданно Челышъ обнялъ его за шею, прижалъ къ себѣ и заплакалъ пьяными слезами.
   -- Куда уйти? Степанъ, Степа, милый. Ты мнѣ теперь что сынъ родной. Вѣдь я такимъ же, какъ ты, былъ, тоже уйти хотѣлъ... Такъ, просто, куда глаза глядятъ... только бы уйти. Пересилилъ себя... и вотъ живу. А сколько подлоговъ, обмановъ... чуть что не кралъ. Спросилъ бы ты Гасю, что я съ нею дѣлаю, безотвѣтной, когда гнусность схватитъ. Тошно бываетъ, ой какъ тошно! Уйти... да некуда. Отъ себя то ужъ больше не уйдешь.
   И еще тѣснѣе прижимая къ себѣ его безвольную голову, Челышъ зашепталъ снова:
   -- Только, Степушка... будь такимъ же, какъ мы. Иначе слишкомъ трудно будетъ тебѣ жить. Да и не жить тебѣ вовсе тогда, не жить. Не борись, не старайся вырываться. Затягиваетъ?.. пускай затянетъ.

Л. Пименовъ.

"Русское Богатство", No 1, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru