Немирович-Данченко Василий Иванович
Геркулес

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

В. И. НЕМИРОВИЧЪ-ДАНЧЕНКО.

ГЕРКУЛЕСЪ

РАЗСКАЗЪ.

ИЗДАНІЕ Д. П. ЕФИМОВА.

МОСКВА.
1913.

СКЛАДЪ ИЗДАНІЯ:
Москва, Моховая, д. Бенкендорфъ
КНИЖНЫЙ МАГАЗИНЪ
А. Д. ДРУТМАНЪ.

   Какъ-то лѣтомъ я попалъ въ одинъ изъ южныхъ нашихъ городовъ. Днемъ они невыносимы: безпощадно жаритъ солнце, пыль стоитъ такая, что кажется воздуха нѣтъ -- дышать нечѣмъ. Отъ стѣнъ и тротуаровъ -- какъ отъ накалившейся печки. Зато вечера и ночи голубые, задумчивые, прохладные. Въ синей безднѣ неба робко теплятся звѣзды. Въ сумракѣ смутно намѣчены ряды высокихъ тополей. А изъ-за нихъ такъ мечтательно, такъ красиво смотритъ молодой мѣсяцъ. Подымется -- подъ его ласковымъ свѣтомъ бѣлые дома стоятъ заколдованные, рѣчушка каждою струйкою играетъ съ его лучами, будто перекидывается ими. А кругомъ, Богъ вѣсть въ какую даль, стелется усыпленная ароматомъ травъ и цвѣтовъ степь съ курганами, съ глубокими балками, гдѣ хоронится вода, съ громадными отарами овецъ и коней, съ капризными извивами къ самому морю добѣгающей дороги... Бродишь вечеромъ по городу и слышишь тихій говоръ въ сторонѣ, изрѣдка -- пѣсню... На лавкахъ у воротъ коротаютъ сумеречную пору какіе-то люди. Въ окнахъ свѣтятся огоньки. Такъ тихо, что тишина одурманиваетъ... Все падаетъ въ груди! Ни нашего разлада, ни горечи несбывшихся надеждъ, ни тоски ожиданія, ни печали объ утратахъ... Точно медлительныя, нѣжныя волны подхватили и, чуть укачивая, уносятъ тебя. Куда? Не все ли равно? Лишь бы подальше отъ будней, отъ скучнаго однообразія дѣйствительности въ сказочную даль, гдѣ такъ нѣжно и ласково улыбаются призраки несбыточнаго счастья.
   Именно въ такой вечеръ пошелъ я къ соборной площади и только тамъ вспомнилъ, что въ городѣ сегодня открылась ярмарка. Гулъ стоялъ надъ этимъ обыкновенно безлюднымъ пустыремъ. На краю его чуть выдѣлялась изъ сумрака высокая колокольня, и въ одинъ миражъ сливались купола церкви, кровли домовъ и верхушки отуманеннаго весеннею дремою сада. Ближе ряды наскоро сколоченныхъ лавокъ, силуэты жующихъ коней, грузно лежащіе на землѣ быки, тупо и равнодушно провожающіе васъ спокойнымъ взглядомъ, и гдѣ-то въ углу -- красное пламя факеловъ и веселые крики... Я пошелъ туда: на ярмарку явились и акробаты. Толпа раздвинулась большимъ кругомъ, посрединѣ котораго въ пыли лежалъ рваный коверъ и на немъ во всемъ величіи предстоялъ въ красномъ трико голорукій атлетъ. Въ ночномъ воздухѣ чувствовалось движеніе: не вѣтерокъ еще, но достаточное, чтобы колыхать красные языки пламени... Поэтому факелы дымили въ лица зрителей, но на это никто изъ нихъ не обращалъ вниманія. Всѣ жадно смотрѣли на силача, на его мускулы, лежавшіе какими-то комьями, точно это было не настоящее тѣло, а цѣлыми горстями брошенный гипсъ. Румяное лицо, кудловатая голова съ замѣтною лысиною. Атлетъ былъ громаденъ и игралъ гирями, съ глухими ударами, тяжело падавшими на коверъ, какъ дѣти играютъ мячикомъ.
   -- Почтеннѣйшій публикумъ... Теперь я будетъ вамъ показайтъ завзѣмъ озобенны фокусъ-покусъ... Прошу ваше вниманіе.
   Ну, думаю, бродячіе нѣмцы явились, и куда только они не суются! "Почтеннѣйшій публикумъ" рты разѣвала, когда силачъ нанизывалъ себѣ на руки по десятку гирь и героическою поступью, гордо закинувъ голову назадъ, обходилъ зрителей... Потомъ онъ сбрасывалъ желѣзные и чугунные шары и вдругъ какъ-то совсѣмъ глупо отставлялъ одну ногу назадъ, руку подносилъ къ сердцу, а другой посылалъ поцѣлуи ободраннымъ городскимъ мѣщанамъ съ сверхестественно вывернутыми мордами. Эта поза летящаго амура такъ не шла къ обтянутому въ трико гиганту, что всѣ невольно смѣялись. Его помощникъ, надрываясь, тащилъ гири и ядра еще громаднѣе, сваливалъ ихъ на землю, подымая каждый разъ подъ носъ "почтеннѣйшей публикумъ" тучи пыли. Атлетъ въ это время объяснялъ "высокоблагороднымъ господамъ", что его на перерывъ приглашали къ себѣ знаменитейшіе цирки во всѣхъ "подвстолицахъ" и даже "въ трехъ Европахъ". Но какъ онъ работать на хозяевъ не хочетъ и "великій всероссійскій націонъ" предпочитаетъ одобрявшимъ его иностраннымъ монархамъ, то и ѣздитъ съ ярмарки на ярмарку. Сейчасъ онъ будетъ имѣть "великаго честью показать своего невѣроятнаго и неподражаемаго главнаго нумеру", за который персидскій шахъ и турецкій султанъ наперерывъ звали его "въ Америку". Но сначала онъ проситъ оцѣнить его искусство. При этомъ онъ бралъ мѣдную чашку и обходилъ "публикумъ", держа гири на плечахъ и на рукахъ. Мѣдяки со звономъ летѣли туда, но атлетъ еще болѣе раздувалъ усердіе "высокоблагородныхъ господъ", потрясая чашей...
   -- Да какъ звать-то тебя?..-- крикнули ему.
   -- Геркулесъ...
   Толпа покатилась, какъ будто онъ сказалъ нѣчто невѣроятно остроумное.
   -- Ахъ, комаръ те заклюй!.. Какъ? какъ?
   -- Геркулесъ... Я уже двадцатый годъ въ геркулесахъ...
   Случайно я замѣтилъ около телѣги съ предметами, необходимыми для артистической дѣятельности Геркулеса, маленькую, хохлатую, хилую и чахлую женщину въ обтертомъ пальто съ оборваннымъ стеклярусомъ и въ шляпѣ съ растрепаннымъ пижономъ. Она сидѣла неподвижно и только моргала красными припухшими вѣками на публику. Атлетъ, собравъ мѣдяки, поднесъ ей чашу съ ними. Она прикинула на взглядъ и зашептала: "Поди, поди еще разъ... Тутъ мало"...
   -- Вы, вѣрно, жена его?-- спросилъ я у нея, когда Геркулесъ началъ второй обходъ.
   -- Супруга-съ... Точно...
   -- Онъ давно въ Россіи?..
   -- Кто?-- подняла она на меня выцвѣтшіе глаза.
   -- Да вашъ мужъ. Вѣдь онъ нѣмецъ?
   -- Сохрани Господи!.. Настоящій православный!... Мы отродясь калуцкіе.
   -- Чего же это онъ по-русски говорить не умѣетъ...
   -- Помилуйте!-- обидѣлась она.-- Развѣ артисту можно, какъ инымъ прочимъ, разговаривать просто... Его такъ Франецъ училъ...
   -- Какой Франецъ?
   -- Который въ Одессѣ балаганъ держалъ... "Пріютъ музовъ"...
   -- Что?-- не сообразилъ я сразу.
   -- Пріютъ музовъ...
   -- Вѣрно: "музъ"?
   -- Точно-съ... У этого самаго Франеца... Они нѣмцы были, такъ у нихъ мужъ сначала въ мальчикахъ служилъ, демоновъ и ангеловъ изображалъ, смотря по представленію; но послѣ Франецъ замѣтилъ, какая у него сила, и говоритъ: я изъ тебя Геркулеса сдѣлаю. Ну, дай ему Богъ царствіе небесное, дѣйствительно сдѣлалъ.
   -- Какъ же звать вашего мужа?
   -- Евграфъ Словечкинъ. А я изъ урожденныхъ дьяконскихъ дѣвицъ!-- вдругъ объявила она мнѣ съ гордостью.
   -- Виноватъ, я не понялъ.
   -- Папенька мой, Александръ Фараоновъ дьякономъ былъ...
   -- Какъ же вы это замужъ вышли?
   -- Любовь-съ. Что дѣлать! Увидавши Евграфа въ Геркулесахъ, совсѣмъ себя потеряла. Папенька, нынче они на покоѣ живутъ, сначала скалкой убѣдить меня хотѣли, но я все превозмогла и ушла съ нимъ, съ Евграфомъ... Гдѣ же другого такого мущину сыщешь?.. На еройскихъ картинахъ развѣ... И потомъ они, все-таки, съ дозволенія начальства -- артисты. Вотъ только пагуба имъ отъ купеческаго уваженія бываетъ. Потому -- у купца, извѣстно, есть деньги, ну, поэтому купцу лестно посмотрѣть, какъ Геркулесы пьютъ... и поютъ-съ... А опослѣ ему командуютъ: высади-ка головой двери... Покажи признательность. А онъ, что жъ? Онъ только по наружности егантъ, а душой -- овца! И показываетъ усердіе... Дверь-то высадитъ, а потомъ болѣетъ... Потому онъ какъ: для фурору-то съ разбѣгу въ дверь башкой!
   Она, очевидно, обрадовалась возможности наговориться со мною всласть. Въ самомъ дѣлѣ, цѣлые вечера сидѣть и моргать на Геркулеса, въ то время, какъ онъ показываетъ искусство "высокоблагородной мастеровщинѣ", одурѣешь поневодѣ. Вѣроятно, и теперь она бы все мнѣ выболтала про свое жить-ебытье, но артистъ Словечкинъ кончилъ представленіе и, какъ-то ладонью, ребромъ, сбрасывая со лба и лысины потъ, подошелъ къ ней:
   -- Давай скорѣй спинжакъ!..
   Онъ его надѣлъ прямо на трико, не стѣсняясь тѣмъ, что на ногахъ, кромѣ него, ничего не было, и принялся убирать ядра, гири и какіе-то чугунные утюги, которые онъ, минуту назадъ, на полотенцѣ цѣлую дюжину держалъ въ зубахъ. Только теперь, когда урожденная дѣвица Фараонова встала, я замѣтилъ, до чего она крохотна рядомъ съ громадною фигурою мужа.
   Геркулесъ уложилъ "препарады", какъ онъ называлъ ихъ, въ ящикъ, стоявшій въ большой телѣгѣ. Ему помогалъ худой и длинный парень съ разъ на всю жизнь чему-то удивившимся лицомъ. Это оказался его братъ. Мадамъ Словечкина объяснила, что онъ когда-то въ "пріютѣ музъ" изображалъ "человѣка-змѣю", но, повредивъ себѣ "становую жилу", можетъ теперь только бить въ барабанъ при началѣ представленія. Когда все было кончено и народъ, стоявшій у телѣги стѣною, началъ расходиться, я замѣтилъ, что издали нацѣливаются на Геркулеса два несомнѣнныхъ уѣздныхъ купца. Щеки лакированныя, скуластыя, губы жирныя и на выпускъ, носы несуразные, крупные, глаза въ щелкахъ, бородки животрепящія, про которыя обыкновенно говорится: "что ты хочешь -- не растетъ да и только на пустомъ мѣстѣ". Они издали дѣлали знакѣ атлету, но тотъ сначала притворялся, что не замѣчаетъ, очевидно, блюдя артистическое достоинство, и не только не замѣчаетъ, но и весьма даже равнодушенъ. По крайней мѣрѣ, распахнувъ "спинжакъ" и оставаясь въ трико, онъ геройски сложилъ на груди руки и сталъ въ позу у телѣги. Купцы подошли ближе. Замѣчательно они были въ одно лицо!..
   -- Какъ васъ., господинъ Еркулесъ... Подьте сюда!..
   Другой въ это время подмигивалъ куда-то налѣво, гдѣ свѣтился цѣлый этажъ оконъ и откуда чуть доносился растерзанный вой шарманки.
   -- Вы меня?-- какъ будто только сейчасъ вышелъ изъ задумчивости Словечкинъ.
   -- Точно что... потому мы завсегда...
   -- Для господъ артистовъ!-- подтвердилъ Другой.
   -- Селяночку ежели...
   -- Евграфъ, не ходи!-- точно изъ-подъ телѣги взвилась его жена.-- Не пущу.. Не смѣй...
   -- Мадамъ...-- убѣдительно заговорилъ купецъ.-- Мы безъ поврежденія... Не то чтобы изгиляться, какъ иные необразованные, напротивъ, подъ него подражать!.. Мы только селяночку, вопче пивца, чайку, напримѣръ, ежели, и по домамъ. Потому у насъ въ нашихъ хлѣвахъ тоже существуютъ собственноручныя дамы. Мы понимаемъ.
   Но, очевидно, ее убѣдить нельзя было такъ скоро. Она стала настражѣ передъ мужемъ, заслоняя его, хотя доходила ему головою при этомъ только до пояса.
   -- Вы, госпожа, отсуньтесь...-- уговаривали ее купцы.-- У насъ это, чтобы членовредительства или смертнаго бою не бываетъ. У насъ разговоръ божественный. Вотъ пожалуйте двугривенный на мармаладъ.
   Она взяла, но все-таки смотрѣла на нихъ подозрительно.
   -- А свѣчкой головы ему палить не станете?
   -- Господи!
   -- И водкой изъ горлышка поить не будете?
   -- Какая она такая водка!-- съ удивленіемъ взглянулъ одинъ купецъ на другого.
   -- У насъ этихъ привилегіевъ нѣтъ, у насъ народъ съ понятіемъ.
   -- То-то... Потому въ Лубнахъ ему господа купцы по всему портрету ляписомъ дикіе узоры разрисовали. Мѣсяца два съ ними ходилъ потомъ.
   -- Мати пресвятая!-- воскликнули тѣ.
   -- Если тихо-благородно!-- сдавалась госпожа Словечкина.-- Ты панталоны бы надѣлъ?...
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- взволновались купцы.-- Дозвольте такъ, безъ нижняго этажу,-- потому они артисты. Имъ въ своемъ мундирѣ надо, чтобы всѣ видѣли, какъ мы ихъ цѣнимъ и угощаемъ.
   Черезъ нѣсколько секундъ громадная фигура Геркулеса исчезла вдали, сопровождаемая купцами.
   -- Филатъ!..
   Человѣкъ-змѣя вынырнулъ откуда-то...
   -- Подь-ка... присмотри за братомъ. Самъ знаешь, какой онъ.
   Филатъ послѣдовалъ за Словечкинымъ, и теперь я тоже замѣтилъ, что у него "становая жила", несомнѣнно, повреждена. На ходу онъ какъ-то вихлялъ всѣмъ тѣломъ, точно посторонняя сила отбрасывала его корпусъ прочь...
   -- Можетъ, и хорошіе купцы... Какъ ихъ узнаешь!-- задумалась бѣдная женщина.-- Въ Васильковѣ купцы смирные, зато чиновники бунтуютъ, въ Чугуевѣ чиновникъ деликатный, зато купцы совсѣмъ бузуки турецкіе; а вотъ въ Чигиринѣ что купцы, что чиновники однимъ миромъ мазаны. Не жизнь, а разстрѣлъ.
   И, подѣлившись со мною географическими свѣдѣніями, она простилась и пошла къ себѣ въ телѣгу...
   Пробираясь между жевавшими жвачку быками, рядами возовъ съ ворохами товара, минуя смутно темнѣвшія на площади груды глиняной посуды, коней, стоявшихъ неподвижно и опустившихъ головы, переступая черезъ людей, лежавшихъ на землѣ вповалку, я скоро оставилъ позади лошадь и уже тихими, словно вымершими улицами, гдѣ ни въ одномъ окнѣ не свѣтилось огня, вышелъ за городъ... Бѣлая слободка разбѣжалась по сторонамъ... Собака откуда-то неистово залаяла на меня и долго, когда я уже былъ въ степи, хрипло негодовала на безпутно шляющагося полуночника... А степь была удивительно хороша... Вся курилась запахомъ невидимыхъ цвѣтовъ, таинственно разстилалась темною гладью въ мистическую даль, гдѣ чуть намѣчивался курганъ... Въ высотѣ трепетали безчисленныя созвѣздія, храня въ вѣчныхъ сочетаніяхъ своихъ страшный и неразгаданный смыслъ... Эта бездна ночного неба тянула къ себѣ. Одному, затерянному въ степи, казалась такъ близка въ эти минуты! Она охватывала меня отовсюду какимъ-то ужасомъ. Еще мгновеніе -- и я, мнѣ чудилось, сорвусь и упаду въ ея неоглядныя глубины. Что-то шарахнулось въ сторонѣ и зашуршало въ травѣ... Мятой запахло... кануперомъ... свѣжестью потянуло, точно вѣтеръ проснулся и лѣниво заструилъ застоявшійся воздухъ. Курганъ выросъ передо мною. И какъ-то разомъ: то все его вдалекѣ видѣлъ, а тутъ я у самаго подъема очутился... Взошелъ на него. Какой витязь покоится подъ этими глыбами земли? Тысячи корней сквозь нее пробиваются къ нему, но далеко имъ до каменной могилы... Невѣдомый народъ схоронилъ въ ней вождя?.. былъ ли онъ убитъ въ кипѣвшемъ здѣсь бою, во главѣ обернутыхъ въ звѣриныя шкуры воиновъ, косматыхъ и сильныхъ, или умеръ на пути къ далекому теплому голубому морю, куда, точно въ обѣтованный рай, подъ благословенныя небеса юга онъ велъ послушную дружину?.. Сколько женъ, рабовъ и коней было зарѣзано надъ его трупомъ и схоронено сюда же!.. Какую тайну хранитъ этотъ безмолвный холмъ?.. Мимо него потомъ неслись вѣка, племена, событія... Изъ невѣдомыхъ глубинъ выходили отряды за отрядами, жадные, смѣлые, и все туда, гдѣ въ нѣгѣ и развратѣ, въ бѣлыхъ мраморахъ и бронзахъ стояли старые города, насилуя цѣлый міръ, одурѣлые отъ рабства, задыхавшіеся въ крови отвратительныхъ зрѣлищъ, только и дѣйствовавшихъ на отупѣлые и усталые нервы... А потомъ: эта удалая быль степного разгула, эпическая сказка казачины, Запорожья!.. Образы за образами! Изъ безчисленныхъ могилъ вставали поколѣнія, и снова среди безлюдья и тишины кипѣла черезъ край неугомонная жизнь, ураганомъ неслась куда-то, чуть не къ самому небу вскидывая пѣну бѣшеныхъ волнъ... Чу!.. Что это?-- Изъ города едва слышенъ бой часовъ. Неужели уже одиннадцать? Сейчасъ тамъ все заснетъ. Пора назадъ...
   Мой путь лежалъ опять черезъ площадь. Она вся уже спала; только въ трактирѣ ради ярмарки свѣтились огни и сидѣлъ народъ... Я направился туда -- и, вдругъ мимо, меня шмыгнуло что-то крохотное, маленькое... Я не различилъ, а скорѣй угадалъ жену Геркулеса...
   -- Это вы?-- спросилъ я ее.
   Она оглянулась на меня и, махнувъ рукой, побѣжала впередъ, потомъ точно вспомнила меня, вдругъ остановилась и, дождавшись, когда я ее нагналъ, нервно и возбужденно заговорила:
   -- Представьте, господинъ... Купцы эти, которые... благочестивые...
   -- Ну?
   -- Тоже-съ, какъ и въ Чигиринѣ... Филатъ сейчасъ прибѣжалъ, говоритъ, Евграфу ужъ смолой носъ мажутъ, и пуху приказали половому изъ подушки достать, а онъ, дуракъ, какъ въ циркѣ у Франеца, демоновъ имъ и ангеловъ представляетъ.
   Я оглянулся и замѣтилъ длинный силуэтъ вихлявшаго за нею человѣка-змѣи...
   Мы вмѣстѣ дошли до трактира. Мадамъ Словечкина припала носомъ къ стеклу, подобно опытному полководцу, предварительно изслѣдуя мѣстность, а я отворилъ двери -- и меня разомъ обдало безсвязнымъ и безтолковымъ гомономъ, смѣхомъ, визгомъ шарманки, запахомъ пригорѣлаго масла, какою-то парью, которая неизбѣжно стоитъ во всѣхъ ярмарочныхъ заведеніяхъ этого рода... Посреди залы Геркулесъ стоялъ головою внизъ, при чемъ ноги его носками держались за подбородокъ, а два купца, стоя на стульяхъ, поливали его изъ горлышка бутылки пивомъ. Носъ у "артиста" былъ дѣйствительно вымазанъ смолой...
   -- Ай да, мы!-- орали купцы.-- Господа коммерсанты -- Любо?
   -- То-есть -- добѣла! Вотъ какъ!..
   -- У насъ такая фантазія есть, чтобы сейчасъ господина артиста съ музыкой, по городу и во всѣхъ гиряхъ на страхъ врагамъ...
   -- У отца протопопа козелъ здоровъ бодаться.
   -- Ну?
   -- Чудесно бы... Стравить ихъ, ежели съ Еркулесомъ...
   -- Аккуратно на манеръ Плевны выйдетъ...
   -- Да какъ его, козла-то, ночью добудешь..
   -- А ежели вѣрнаго человѣка къ кучеру спосылать?.. Такъ и такъ-де персицкіе купцы-негоціанты третьей гильдіи козла на подержаніе требуютъ...
   -- Напрокатъ.
   -- Вотъ-вотъ, и вотъ-де будетъ вознагражденіе по заслугѣ...
   Но тутъ случилось нѣчто совсѣмъ неожиданное...
   Дверь въ трактиръ распахнулась и на порогѣ его, какъ Немезида, показалась хохлатая мадамъ Словечкина съ розгами въ рукахъ и за нею разъ навсегда удивленное лицо человѣка-змѣи... Геркулесъ въ артистическомъ экстазѣ не видѣлъ ихъ и продолжалъ "дѣлать", какъ выражались купцы... На свое горе онъ колесомъ покатился къ дверямъ, но тутъ его ждало полное посрамленіе...
   -- Ты опять, расподлая твоя душа!-- взвизгнула урожденная дѣвица Фараонова.-- Ты опять...
   И такъ заработала лозой по "ногамъ въ трикѣ", что господинъ артистъ разомъ оказался въ положеніи, указанномъ самою природою, т.-е. головою вверхъ.
   -- Домой... Пошелъ домой...-- визжала она.
   Купцы было сунулись, но "мадамъ", очевидно, обладала настоящею боевою опытностью.
   -- Филатъ, бѣги къ полицмейстеру...
   -- Помилуйте, госпожа... Развѣ мы что... Вотъ вашъ супругъ -- получайте въ цѣлости.. Безо всякаго бою... Даже сохранной расписки мы съ васъ обратно не требуемъ.
   Геркулесъ, понурясь и на ходу захватывая пиджакъ, пошелъ къ дверямъ.
   Нужно было видѣть это шествіе! Весь состоящій изъ мускуловъ колоссъ, поджимая ноги, быстро двигался по площади, а дьяконская дочка хлестала его по этимъ ногамъ розгами и подгоняла его, взвизгивая, то справа, то слѣва.
   -- Ты бы ее наотмашь!...-- кричали ему купцы.
   -- Никакъ нельзя-съ, господа-публика.
   -- Почему нельзя? Развѣ показано женѣ да мужа тиранить?
   -- Невозможно...
   -- Дѣлай, Евграфъ, по скулѣ ее...
   Но тотъ, не отвѣчая, шелъ дальше... Только чтобы отдышаться, онъ остановился и, несмотря на градъ ударовъ крохотной и чахлой женщины, резонно объяснилъ купцамъ:
   -- Я до ее рукой коснуться боюсь -- потому ушибу. А если наотмашь ее, такъ мнѣ безпремѣнно на каторгу итти. Окромя слякоти, ничего отъ нее не останется.
   -- Филатъ, загоняй, загоняй его съ боку!-- тормошилась та.
   И Геркулесъ опять пустился со всѣхъ ногъ къ телѣгѣ...
   Мнѣ часто приходилось видѣть потомъ Словечкина. Онъ дѣйствительно продѣлывалъ необыкновенныя вещи. Ядра какъ будто сами катались по его плечамъ и шеѣ, и какія ядра! У любого слона они, пожалуй, перешибли бы кость. Желѣзные утюги летали, какъ мячики, въ воздухъ, онъ всего себя обвѣшивалъ ими и чуть не съ двадцатипзщовою тяжестью обходилъ публику. Собирая жалкіе гроши, принималъ граціозныя позы, уподобляясь летящему ангелу, опрокидывался на спину и игралъ чугунными шарами, взбрасывая ихъ съ рукъ на ступни и обратно, хотя одного такого было достаточно, чтобы размозжить ему черепъ. И вѣчно при немъ настражѣ стояли человѣкъ-змѣя и тщедушная жена. Она выхватывала его, случалось, изъ самаго кипятка уѣзднаго разгула и все тою же неизмѣнною хворостиною гнала большое животное къ телѣгѣ на "спокой", какъ говорила она. Укладываясь спать, онъ обыкновенно укорялъ ее:
   -- Ты что меня передъ всѣмъ опчествомъ скандалишь...
   -- Я еще не такъ... Ты у меня погоди, буйла!
   -- Какъ же?-- заинтересовался буйволъ.
   -- А вотъ ременку куплю...
   -- Ну!-- изумлялся онъ ея изобрѣтательности, точно вовсе не о немъ шло дѣло.
   -- Будь спокоенъ! Трехвосткой-то тебя такъ пройму...
   -- Это точно... трехвостка куда значительнѣе...
   И на этомъ обыкновенно засыпалъ.
   Человѣка-змѣю я рѣдко слышалъ. Онъ все время молчалъ, только когда братъ его продѣлывалъ "нумера", Филатъ, волнуясь, жадно смотрѣлъ на него и вдругъ пробовалъ самъ въ сторонкѣ извиваться совсѣмъ не по0человѣчески. Нагнется, вывернется -- и вдругъ охнетъ.
   -- Что съ тобою?
   -- Тутъ,-- дотрогивался онъ до поясницы,-- не пускаетъ. Пружина, апарадъ самый -- лопнула!
   И больше ни слова...
   Разъ только его подпоили купцы, и онъ вдругъ разбушевался. Схватилъ одного изъ нихъ за бороду и, не выпуская ея, точно это былъ для него единственный якорь спасенія, живописалъ:
   -- Ты думаешь про меня какъ? Филатъ по-твоему кто?.. Что я нонче въ апарадѣ поврежденъ, такъ я и ничтожество! Врешь, подлецъ,-- по всей подвселенной человѣка-змѣю знали. Про меня во какими аршинными буквами афишки печатали. Потреты по полтиннику шелковыя дамы покупали -- вотъ какъ... Развѣ я въ такомъ трикѣ,-- презрительно косился онъ на Геркулеса,-- развѣ я въ такомъ трикѣ ходилъ?.. Посмотрѣлъ бы ты на меня -- ослѣпъ. Потому все въ бисерѣ -- въ чешуѣ, какъ настоящая рыба. Одного блеску -- гусарскаго мундира не надо... Ты какъ полагаешь -- я вокругъ себя два раза обертывался... Зубами за пятки себя кусалъ. Бывало, публика кричитъ бисъ, а я неглежа, разговариваю себѣ и ноль вниманія. Поори еще... Вотъ я какой былъ... Укротительница тигровъ въ Одесту пріѣзжала...
   -- Настоящихъ?-- трепеталъ купецъ.
   -- А то деревянныхъ, что ли?... Эхъ ты -- невѣжество сѣрое. Брось-ка тебя имъ, и сапогъ бы не осталось. Такъ эта самая укротительница по-своему мнѣ говорила: Филатъ, поѣдемъ со мною въ разныя земли, я тебѣ по сту рублей буду за вечеръ платить... А потомъ на настоящее пошло,-- я, говоритъ, безъ тебя существовать не могу. По колѣно влюблена! Онъ что,-- кивалъ онъ на брата.-- Мясо и ничего больше... Вотъ я былъ дѣйствительно артистъ. Меня въ дворянское собраніе возили кавалерственнымъ генераламъ показывать. Католицкій архирей одинъ коляску за мной посылалъ. Дамы, какія есть самыя высокоблагородныя, плюшевыя дамы, за версту отъ нихъ цедрой лимонной пахнетъ, въ чувствахъ мнѣ своихъ каялись,-- вотъ я былъ какой.
   Но этотъ припадокъ величія продолжался недолго. Достаточно было въ дверяхъ показаться мадамъ Словечкиной, и Филатъ угасалъ... Разъ Евграфъ напустилъ на себя храбрости и приступилъ къ женѣ:
   -- И откуда ты только на себя еройство напустила... Мы артисты, а ты кто...
   -- Я изъ-за тебя какого папеньку потеряла,-- вдругъ накинулась она на него.-- Ты кто: калуцкій мужикъ... А мы отродясь дьяконами были, у меня весь родъ духовный. У насъ и въ будни въ горницахъ ладономъ пахло...
   И Словечкинъ, какъ виноватый, опускалъ голову.
   Онъ, впрочемъ, вѣчно производилъ комическое впечатлѣніе. Есть такія несчастныя натуры. Вотъ и этотъ -- гигантъ вѣдь гигантомъ и сила слоновья, а безъ смѣху на него нельзя было смотрѣть; даже въ самыя трагическія минуты судьба устраивала ему какую-нибудь такую неожиданность, что "публика" только покатывалась отъ хохота. Я помню одинъ такой случай. Былъ вечеръ; стемнѣло и вызвѣздило. Народъ по-уѣздному кое-гдѣ запиралъ ставни и собирался спать. Я гулялъ по степи, прислушивался къ меланхолическому свисту вѣтра и къ шороху подсохшей за нѣсколько знойныхъ дней травы. Гдѣ-то далеко-далеко въ синемъ сумракѣ мигалъ огонекъ, и воображеніе невольно работало,-- что тамъ, въ одинокой затерявшейся за курганомъ избушкѣ? Какъ вдругъ, оглянувшись на городъ, я невольно вздрогнулъ. Надъ темнымъ и сплошнымъ маревомъ его кровель вдругъ вскинулся и словно оборвался въ высотѣ красный языкъ пламени... Другой... третій. Не успѣлъ я сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ весь этотъ уголъ пылалъ ярко, раздуваемый вѣтромъ, перебрасывавшимъ съ одной соломенной крыши на другую хаосъ искръ, снопы огня... Я побѣжалъ, чтобы узнать, не около ли меня это. Издали вѣдь не различишь. Улицы были полны народа, зарево на всѣхъ кидало багровый отсвѣтъ, въ сквозныхъ амбразурахъ колокольни, на пламенномъ фонѣ пожара, глухо гудѣлъ черный колоколъ -- били въ набатъ. Меня перегоняли люди съ ведрами, баграми и топорами. Одна какая-то баба съ перекошеннымъ лицомъ, бѣжала съ пустымъ графиномъ въ рукахъ. Худой и длинный старикъ на босу ногу поравнялся со мною и ни съ того ни съ сего укорялъ меня:
   -- Бога-то забыли, а Богъ-то онъ гдѣ!
   И потомъ вдругъ упавшимъ голосомъ окончилъ:
   -- Всѣ помремъ, всѣ... Буди Его святая воля...
   Оказалось, что огонь охватилъ одно изъ предмѣстій. Тутъ напрасно было и бороться. Полиція приказывала ломать только ближайшіе дома, но вокругъ нихъ стояли съ рѣшительнымъ видомъ люди и держали иконы въ рукахъ. Пламя ярко свѣтилось на ихъ окладахъ, выхватывало изъ сумрака всклоченные волосы и бороды лохмами и жадно шипѣло, пожирая кровлю за кровлей... Какія-то яркія золотыя змѣи бѣжали въ самыхъ нѣдрахъ этого огня, какъ свѣчки горѣли стоймя балки, казалось, что изъ занявшихся домовъ злые духи высоко колеблютъ въ разгоряченномъ воздухѣ красныя хоругви торжествующаго пожара. Вверху, куда уносились цѣлые снопы искръ и гдѣ пропадали пламенные языки, багровые отсвѣты ложились на облака.
   -- Голубчики... милые... дитю-то... дитю-то и забыла!..
   Металась баба около горѣвшей мазанки.
   -- Какое дитю?..-- послышался около меня знакомый голосъ.
   -- Младенчика... Святители... Ісусе!..
   Вдругъ рядомъ со мной появился Геркулесъ...
   Его узнать нельзя было... Весь точно разгорѣлся, въ глазахъ отраженіе того же пламени, оно же краснымъ отсвѣтомъ играетъ и на его лысинѣ.
   -- Гдѣ дитя!-- хрипло обернулся онъ къ женщинѣ.
   -- Вотъ туточка... Святой Никола!..
   Геркулесъ зорко воззрился въ горѣвшую избу, оглянулся на всѣхъ и, широко перекрестившись, кинулся въ полымя. Мы такъ и ахнули.
   -- Дура-баба!-- рѣзко послышалось рядомъ.-- Вотъ твое дитя. Сама же мнѣ его сунула!
   И какой-то мѣщанинъ протягивалъ ей плачущаго ребенка.
   Толпа замерла, глядя въ огонь...
   -- Выходи... Никого тамъ!-- оралъ кто-то Геркулесу, точно въ свистѣ огня, въ грохотѣ падавшихъ балокъ и проваливающихся крышъ онъ могъ его услышать. Пропалъ... сгорѣлъ...
   И всѣ кругомъ стали креститься.
   Но Словечкинъ не пропалъ и не сгорѣлъ. На огненномъ фонѣ сгорѣвшей избы вдругъ обрисовался онъ весь, съ какимъ-то узломъ въ рукахъ. Другой рукой онъ заслонялъ лицо. Это было только мгновеніе, но я замѣтилъ, что волосы и борода его закурились. Онъ разомъ выскочилъ весь обгорѣлый, и швырнулъ узелъ бабѣ.
   -- Бери дитю... Живо -- пишшитъ еще!
   Баба недоумѣло затормошилась. Мы стали проворно раскидывать горѣвшія уже тряпки и подъ ними нашли двухъ... котятъ!.. Этихъ еще утромъ она выбросила за околицу, но вечеромъ старая кошка-мать принесла ихъ обратно и укрыла передъ самымъ пожаромъ въ тряпкахъ. Вѣдь, кажется, благороднѣйшій и великодушнѣйшій поступокъ совершилъ Геркулесъ, судя по намѣренію, на него чуть не молиться надо, а съ тѣхъ поръ иного ему имени не было, какъ "кошачій спаситель". И когда его ожоги поджили, грубая уѣздная масса безъ смѣха не могла видѣть Евграфа Словечкина.
   Тѣмъ не менѣе онъ и послѣ ярмарки остался въ городѣ. Ему повезло. Съ человѣкомъ-змѣей и съ супругой онъ поселился въ какой-то хибаркѣ и только два раза въ день выходилъ на Большую Дворянскую улицу, гдѣ и давалъ подъ открытымъ небомъ представленія. Разъ было его сцапали архаровцы и повели въ часть, какъ онъ былъ -- въ трико, но тамъ онъ показалъ всѣ свои "нумера" передъ полицмейстершей, та сама вынесла ему рюмку водки и кусокъ чернаго хлѣба. Положеніе Геркулеса послѣ этого было вполнѣ узаконено. "Самой полицмейстершей одобренъ!" съ гордостью говорилъ онъ. Но величіе его дошло до апогея, когда мѣстныя дамы задумали въ общественномъ саду устроить благотворительный вечеръ съ лотереей въ пользу дамскаго пріюта. Добродѣтельный аптекарь Винеръ-Шницель пожертвовалъ для этого корову, а полицмейстеръ позвалъ Евграфа Словечкина къ себѣ и приказалъ ему быть готовымъ...
   -- Ты въ саду, будешь участвовать въ народныхъ увеселеніяхъ по пятнадцати копеекъ за выходъ... Понялъ?
   -- Слушаю-съ...
   -- Ну, то-то! У тебя другого трико нѣтъ?
   -- Никакъ нѣтъ-съ...
   -- Ужъ очень плохо это. Постой-ка... Я спрошу у жены...
   У той нашлась турецкая куртка, вышитая золотомъ, которую мужъ ей привезъ съ войны. Куртка полиняла, золото почернѣло, но для Геркулеса это было Сарданапаловымъ костюмомъ. Съ кое-какими позументами, урожденная дьяконская дѣвица Фараонова отдѣлала ему этимъ трико и когда онъ явился къ полицмейстеру и показался во всемъ своемъ великолѣпіи, тотъ даже глазамъ не повѣрилъ.
   -- Тебя теперь хоть въ циркъ.
   -- Я, ваше скородіе, въ циркахъ бывалъ...
   -- Ну, пошелъ! Да смотри у меня! Старайся!...
   На афишахъ его и корову объявили громадными буквами. Евграфъ окончательно возгордился. Даже Филата это на минуту задѣло. Онъ бросился къ себѣ, вытащилъ какую-то старую афишу, смѣрилъ буквы и успокоился. О "человѣкѣ-змѣѣ" было на цѣлый вершокъ больше. Господа купцы начали загодя потѣшаться:
   -- Тебя съ коровой въ лотерею разыгрываютъ... Коли мнѣ достанешься, я, такъ и знай, воду на тебѣ возить стану.
   Но Геркулесъ только счастливо улыбался. Афиша удовлетворила вполнѣ его артистическое самолюбіе. Но какъ горе, такъ и удачи никогда не приходятъ одни. За участіе въ благотворительномъ вечерѣ онъ получилъ три рубля, на которые его жена взяла билеты и выиграла корову. Домой они шли съ музыкой. Впереди два еврея скрипача, потомъ Геркулесъ въ трико, и за нимъ корова, имѣя по правую сторону человѣка-змѣю, а по лѣвую -- радостно настроенную мадамъ Словечкину. Позади валила толпа зѣвакъ и господа купцы, убѣждавшіе жену Геркулеса:
   -- Ужъ вы сегодня дозвольте ему... Для такого-то случая да не выпить. Самъ Богъ ему, съ дозволенія начальства, за кротость его послалъ... Ужли жъ мы-то это такъ оставимъ...
   Она было притворилась, что не слышитъ.
   -- Это не порядокъ,-- негодовали купцы.-- Намъ, да не почтить его теперь... Вы не тревожьте себя -- мы его въ полной сохранности доставимъ... Безъ ломки. Какъ почтовый пакетъ.
   Она смягчилась, наконецъ, и отпустила... Къ утру Геркулесъ вернулся съ разбитымъ носомъ и съ выбритой наполовину головой!
   Но какъ всѣ великіе народы, достигшіе высшаго благополучія и славы, падаютъ -- такъ и Геркулесъ недолго могъ удержаться на высотѣ своего положенія. Первымъ ударомъ для него была болѣзнь и послѣдовавшая вслѣдъ за тѣмъ смерть коровы. Онъ было бросился къ ветеринару, когда буренка стала "жаловаться".
   -- И смотрѣть не хочу... Я ее знаю... Я передъ лотереей Шницелю сказалъ, что она больше двухъ недѣль не проживетъ... Ты думаешь, иначе сталъ бы онъ ее жертвовать?..
   Бѣдная Словечкина плакала надъ нею какъ надъ человѣкомъ.
   Всѣдъ за этимъ началась скверная осень и сама жена Геркулеса простудилась и слегла.
   Я какъ-то гулялъ по Дворянской улицѣ -- смотрю, собрались зѣваки. Посреди Словечкинъ... Дѣлалъ, дѣлалъ свои нумера и вдругъ бросилъ чугунныя ядра на землю и заплакалъ.
   -- Чего ты?-- спрашиваю.
   -- Супруга... Больна.
   -- Ну, что жъ. Мало ли! Всѣ болѣютъ... Выздоровѣетъ.
   Онъ уныло покачалъ головой.
   -- Дохтуръ былъ!
   -- Ну?
   -- Говоритъ -- давай, что спроситъ... Потому теперь все равно.
   Я зашелъ къ нему.
   На разостланномъ на печи старомъ тулупѣ съ вылѣзшей шерстью лежала вся свернувшаяся въ комочекъ бѣдная женщина. Хрипло и тяжело дышала, точно въ груди у нея скрипѣли ржавыя петли. На осунувшемся лицѣ испуганно глядѣли безцвѣтные глаза...
   -- Помираю!-- едва-едва проговорила она.
   -- Ну, вотъ! Кто это такъ помираетъ!..
   -- Помираю. Какъ снѣгъ выпадетъ, такъ и я...
   Она не кончила и тяжело и нудно стала кашлять.
   На Геркулесѣ лица не было. Человѣка-змѣю всего дергало. Видимое дѣло и онѣ едва удерживался, чтобы не разрыдаться.
   -- Лекарство принимаетъ?-- спросилъ я, чтобы сказать что-нибудь.
   -- Какое лекарство!.. Докторъ сказалъ: вамъ, бѣднымъ людямъ, нечего по пустякамъ деньги тратить. Евграфъ, у меня въ чулкѣ пять серебра на похороны... Божью Матерь со мною въ гробъ... Да не слушай отца Аѳанасія -- креста съ меня не снимай... Пущай такъ и зароютъ... Ахъ... Пропадете вы безъ меня... Споятъ тебя купцы... знаю я ихъ.
   Потомъ повернула голову къ стѣнѣ и часто-часто задышала.
   Черезъ недѣлю я вышелъ на улицу. Съ вечера выпалъ снѣгъ... Смотрю, Словечкинъ и человѣкъ-змѣя съ открытыми головами несутъ простой деревянный гробъ. Я перекрестился.
   -- Утромъ... тѣлохранительница моя...-- И не кончилъ, заплакалъ...-- Послѣзавтра хоронить... Помирая, все господъ купцовъ поминала... Оставьте, говоритъ, господа купцы, мужа моего въ упокоѣ... Потому онъ хлѣба рѣшиться можетъ съ вашимъ боемъ... А потомъ вдругъ: лучше бы и тебѣ со мной вмѣстѣ... Что ты одинъ дѣлать станешь... Ремейку трехвостную собиралась укупить!.. Давно ли, кажется...
   И на этомъ воспоминаніи онъ горько разрыдался, такъ что гробъ выпустилъ изъ рукъ. Человѣкъ-змѣя поставилъ себѣ на голову его да такъ и понесъ. Геркулесъ понурясь слѣдовалъ за нимъ -- и видимое дѣло ноги отказывались служить ему. Онъ какъ тростинка шатался всѣмъ своимъ громаднымъ тѣломъ..
   Года черезъ два я опять попалъ въ этотъ уѣздный городъ.
   Была зима: снѣгъ лежалъ вездѣ пухлый и однообразный... Безлистные тополи уныло чернѣли на сѣромъ фонѣ затянутаго тучами неба. Степь бѣлая сливалась вдали въ одну марь... Тишина стояла кругомъ, точно все умерло и не дома вытянулись длинными улицами подъ занесенными крышами, а могилы громаднаго кладбища. Глухое отчаяніе было разлито во всемъ, что меня окружало. Вечеромъ я вышелъ и пошелъ къ собору. Въ окнахъ его свѣтились огоньки лампадъ и тускло мерещились серебряныя ризы иконъ. На весь этотъ омертвѣвшій просторъ съ городскихъ колоколенъ разстилался печальный звонъ.... Вдругъ меня точно толкнуло что-то.... На безлюдной улицѣ двѣ какія-то фигуры жалкія, чахлыя. Съ людьми, пожалуй, и сходства нѣтъ, негдѣ, кажется, въ этихъ исхудалыхъ и слабыхъ костякахъ и жизни затеплиться. Понуренные ноги не держатъ... Руки опущены... Опорки, лохмотья... Дрожмя-дрожатъ несчастные.
   -- Милостивый государь!..
   Я всмотрѣлся пристальнѣе. Что-то знакомое мелькнуло въ памяти.
   -- Господамъ-артистамъ... на пропитаніе...
   -- Это вы "человѣкъ-змѣя", Филатъ?
   -- Точно-съ,-- обрадовался онъ.-- Точно-съ.. А вы насъ развѣ знаете? Точно-съ, что на афишахъ и вотъ-съ какими буквами...
   -- А гдѣ вашъ братъ, Геркулесъ?..
   -- Это я-съ!..
   Боже мой! Неужели это онъ? Куда же дѣлись его могучіе мускулы, чудовищная сила? Кто бы въ этомъ чахломъ скелетѣ угадалъ того атлета, котораго я хорошо помнилъ... Я былъ такъ пораженъ, что и онъ это замѣтилъ и сталъ безпорядочно лепетать что-то совсѣмъ уже нелѣпое...
   -- Послѣ той самой... коровы съ дозволенія начальства... Какъ тѣлохранительница моя померши... Такъ точно что господа купцы...

Конецъ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru