Незеленов Александр Ильич
Александр Сергеевич Пушкин в его поэзии. Первый и второй периоды жизни и деятельности (1799-1826). Сочинение А. Незеленова. Спб. 1882

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Александръ Сергѣевичъ Пушкинъ въ его поэзіи. Первый и второй періоды жизни и дѣятельности (1799--1826). Сочиненіе А. Незеленова. Спб. 1882.
   Гёте гдѣ-то сказалъ, что онъ желалъ бы себѣ такого читателя, который, углубившись въ его произведенія, совершенно отрѣшился бы отъ внѣшняго міра, отказался бы на это время отъ всѣхъ своихъ привычныхъ критеріевъ и требованій и всецѣло предался бы руководительству поэта. Еще Бѣлинскій посмѣялся въ свое время надъ этимъ оригинальнымъ желаніемъ. Онъ, сколько помнится, находилъ его очень удобнымъ для поэта, но неудобнымъ для читателя, а главное, совершенно неудобоисполнимымъ. Казалось бы, оно въ самомъ дѣлѣ такъ. Кто же согласится, приступая къ изученію того или другого поэта, предварительно обезоружить, по просту говоря -- оболванить себя, а еслибы и нашелся такой чудакъ, то какъ онъ ухитрится мгновенно позабыть все, что зналъ, видѣлъ, думалъ, испыталъ до этого времени? Гёте, однако же, оказывается правъ -- не даромъ мы считаемъ его великимъ знатокомъ человѣческой природы. Кому же, какъ не творцу Вагнера, было лучше знать удивительный типъ людей, для которыхъ архивъ замѣняетъ весь божій міръ, которые гомункула ставятъ выше живого человѣка, и ничего не видятъ въ жизни краше и значительнѣе толстыхъ фоліантовъ и пергаментныхъ свитковъ? Эти люди дѣйствительно способны выполнить съ величайшею точностью требованіе Гёте. Это тѣмъ легче имъ сдѣлать, что имъ, въ сущности, нечего и забывать, незачѣмъ и обезоруживаться, потому что они безоружны отъ природы и въ умственномъ, въ идейномъ отношеніи весь вѣкъ свой ходятъ въ чемъ ихъ мать родила. Они рабы факта и буквы. Люди спорятъ чуть не до слезъ о значеніи факта и доискиваются внутренняго смысла буквы, а, по ихъ мнѣнію, все это суета суетствій, одно легкомысліе и напрасная трата словъ. Счастливцы, счастливцы! Для нихъ не существуетъ тревогъ борьбы, имъ незнакомы муки рожденія идеи, они не знаютъ горечи неудачъ и ошибокъ. "Вѣчно спокойные, вѣчно холодные", они всю жизнь свою, какъ губка водой, пропитываются фактами, фактами, фактами, имѣя при этомъ то преимущество передъ губкой, что послѣдняя можетъ вобрать въ себя только опредѣленное количество воды, а они могутъ начиняться сколько душа пожелаетъ. Да, счастливцы... Только избави Господи насъ отъ подобнаго счастія!
   Хорошъ такой человѣкъ въ роли читателя. Но, само собою понятно, онъ въ милліонъ разъ лучше въ роли "критика". Для насъ, русскихъ, онъ покажется тѣмъ курьёзнѣе и забавнѣе, что еще со временъ Бѣлинскаго мы привыкли находить въ нашей критикѣ живое и страстное отношеніе къ жизни и свободное отношеніе, но имя тѣхъ или другихъ идей, ко всевозможнымъ литературнымъ авторитетамъ. Критика наша, какъ извѣстно, всегда отличалась публицистическимъ характеромъ, преслѣдовала не чисто-литературные, а идейные и общественные интересы и именно этимъ и объясняется то серьёзное значеніе, какое она пріобрѣла себѣ въ дѣлѣ нашего развитія. Все это давно извѣстно и сотни разъ было объяснено и указано, по все это, однако же, ничуть не мѣшаетъ распространиться у насъ, съ легкой руки профессора Миллера, тому роду "критики", который можно назвать библіографобіографическимъ. Въ западныхъ литературахъ этотъ родъ давно процвѣтаетъ и это понятно. Тамъ, во-первыхъ, нѣтъ надобности писателю идти по окольныхъ путямъ, прибѣгать къ литературнымъ тэмамъ, чтобы поговорить о вопросахъ жизни, во-вторыхъ, западныя литературы настолько богаты силами и людьми, что могутъ позволить себѣ нѣкоторую, даже ненужную роскошь. У Шекспира, у Мольера, у Гёте имѣется цѣлый длинный рядъ всевозможныхъ комментаторовъ, біографовъ и т. п., которые трудолюбиво разыскиваютъ мельчайшіе факты, относящіеся къ личности и произведеніямъ этихъ великихъ поэтовъ и это никого шокировать не можетъ, потому что никого не можетъ ввести въ заблужденіе относительно истинной цѣнности подобныхъ изслѣдованій, да и сами эти изслѣдователи знаютъ хорошо свой шестокъ. Они понимаютъ, что играютъ въ литературѣ нѣкоторымъ образомъ роль гробовыхъ червей, которымъ, какъ никакъ, тоже нужно жить на свѣтѣ, а потому и позволительно питаться прахомъ великихъ мертвецовъ. Да они въ своемъ родѣ и не вовсе ужь безполезны. Въ самомъ дѣлѣ, если мы до сихъ поръ полагали, что у Шекспира, напримѣръ, жена была блондинка, или что фраза Алъцеста читается такъ-то, или что Гёте поспорилъ съ своимъ другомъ герцогомъ тогда-то -- отчего же, въ самомъ дѣлѣ, и не удостовѣриться, что, какъ оказывается изъ новѣйшихъ изслѣдованій по источникамъ, жена у Шекспира была не блондинка, а брюнетка и поспорили Гёте съ герцогомъ не въ пятницу 27-го января, а въ воскресенье 29 то ровно безъ пяти минутъ въ два часа пополудни, причемъ погода стояла ненастная и у Гёте былъ сильный насморкъ, который онъ, по совѣту такого-то, старался вылечить тѣмъ-то и тѣмъ-то. Что-жь? И то пріобрѣтеніе. Вѣдь въ самомъ дѣлѣ мы заблуждались, относя событіе къ пятницѣ, тогда какъ оно произошло въ воскресенье, и спасибо ученому червю, который просвѣтилъ насъ на этотъ счетъ.
   Г. Незеленовъ представляетъ собою одного изъ самыхъ чистокровныхъ представителей обрисованнаго нами типа "ученыхъ". Но, не уступая ни одному изъ своихъ западныхъ конкуррентовъ въ трудолюбіи, онъ далеко уступаетъ имъ въ скромности. Онъ считаетъ себя не "червемъ", а можно сказать орломъ, которому видны самые далекіе горизонты и перспективы. Онъ намѣренъ сказать "безпристрастное слово" о Пушкинѣ и находитъ, что "это слово сказать нетолько можно, но и должно: во многихъ рѣчахъ и стихотвореніяхъ пушкинскаго праздника сдѣлано не мало вѣрныхъ замѣчаній и объ отдѣльныхъ явленіяхъ творчества великаго поэта, и о цѣлой его дѣятельности; но всѣ эти замѣчанія остаются какъ бы минутными вдохновенными прозрѣніями. Обратитесь къ существующимъ у насъ большимъ сочиненіямъ о немъ, и противорѣчія ихъ окажутся непримиренными; доли истины, находящіяся во многихъ изъ нихъ, не сведены къ единству цѣлой истины, не провѣрены и не очищены отъ временной и случайной примѣси. Авторъ поставилъ себѣ задачей (трудность ея онъ вполнѣ сознаетъ; -- прослѣдить внутреннюю жизнь великаго^поэта и развитіе его характера по его произведеніямъ, освѣщая ихъ событіями его внѣшняго бытія. У такихъ писателей, какъ Пушкинъ, духовная ихъ жизнь и поэтическое творчество тождественны, и анализъ личности поэта необходимо сливается съ критическимъ разборомъ его произведеній. Въ своемъ разборѣ твореній Пушкина авторъ старался избѣгнуть односторонности, не становясь на точку зрѣнія какого-либо одного изъ направленій нашей критики, а полагая, что должна быть принята къ свѣдѣнію и оцѣнена по достоинству всякая умная мысль" (Предисловіе, III). Какъ видите, у г. Незеленова претензіи не шуточныя. Съ высоты птичьяго и не просто птичьяго, а орлинаго полета онъ намѣревается окинуть однимъ общимъ взглядомъ работы всѣхъ многочисленныхъ критиковъ Пушкина отъ Варнгагена фонъ-Энзе до Добролюбова и отъ г. Каткова до Писарева, и свести ихъ въ одно стройное цѣлое. Кромѣ того, онъ хочетъ освѣтить произведенія Пушкина "событіями бытія. Все это было бы чрезвычайно эффектно, еслибы читатель не зналъ, что и синицы могутъ задаваться грандіозными планами, могутъ, по крайней мѣрѣ, толковать о нихъ, но что изъ этихъ легкомысленныхъ толковъ ничего, кромѣ смѣха, не выходитъ. Не къ лучшимъ результатамъ привели г. Незеленова и его пышныя обѣщанія и намѣренія. Ровно никакого свода критическихъ мнѣній о Пушкинѣ онъ не дѣлаетъ, а просто, при случаѣ, дѣлаетъ ссылки на того или другого критика, причемъ, смотря по степени авторитетности критика, или почтительно расшаркивается передъ нимъ, или легонько споритъ, или, наконецъ, снисходительно треплетъ его по плечу. А степень авторитетности въ глазахъ г. Незеленова прямо пропорціональна давности: чѣмъ старѣе, тѣмъ почтеннѣе. Такимъ образомъ, указывая на замѣчаніе Бѣлинскаго, что описаніе Пушкина (въ сказкѣ Русланъ и Людмила") русской бани не соотвѣтствуетъ дѣйствительности, такъ какъ у насъ не въ обычаѣ употреблять при мытьѣ "сокъ весеннихъ розъ", г. Незеленовъ глубокомысленно замѣчаетъ: "Этотъ отзывъ Бѣлинскаго свидѣтельствуетъ нетолько о его эстетическомъ чувствѣ, но и томъ также, что въ его душѣ всегда сидѣлъ русскій человѣкъ" (53). Лучше сказать невозможно. Съ Добролюбовымъ, который много помоложе, а стало быть, въ глазахъ г. Незеленова, и чиномъ поменьше Бѣлинскаго, авторъ вступаетъ въ нѣкоторый споръ, замѣчательный главнымъ образомъ тѣмъ, что читателю никакъ невозможно понять, о чемъ онъ идетъ собственно. Въ посланіи къ Чаадаеву Пушкинъ, между прочимъ, говоритъ:
   
   Чадаевъ, помнишь ли былое?
   Давно-ль съ восторгомъ молодымъ
   Я мыслилъ имя роковое
   Предать развалинамъ инымъ?
   Но въ сердцѣ, бурями смиренномъ,
   Теперь и лѣнь и тишина,
   И въ умиленьи вдохновенномъ
   На камнѣ, дружбой освѣщенномъ,
   Пишу я наши имена.
   
   Очевидно, что все это "намеки тонкіе на то, чего не вѣдаетъ никто". По поводу этого мѣста г. Незеленовъ замѣчаетъ: "Добролюбовъ, отнеся стихотвореніе къ концу дѣятельности Пушкина, видитъ въ приведенныхъ стихахъ новое настроеніе поэта-примиреніе его съ житейской пошлостью; а между тѣмъ, слова "иныя развалины" и т. д. надо, по всей вѣроятности, понимать, какъ намекъ Пушкина на свои легкомысленныя петербургскія революціонныя стремленія, смирившіяся подъ вліяніемъ неудачъ и новыхъ впечатлѣній" (65). Въ чемъ дѣло? Въ какой ошибкѣ уличаетъ Добролюбова г. Незеленовъ? Въ стихахъ Пушкина нѣтъ примиренія съ житейской пошлостью, а лишь формулировано отреченіе поэта отъ стремленій юности, смирившихся подъ вліяніемъ неудачъ -- ничего не можетъ быть изумительнѣе такой защиты. Да въ чемъ же состоитъ всякое "примиреніе", какъ не въ отреченіи отъ протеста?
   Свое обѣщаніе познакомить читателя съ "событіями бытія" Пушкина г. Незеленовъ исполняетъ тщательно. Гдѣ жилъ поэтъ, съ кѣмъ былъ друженъ, куда ѣздилъ, какъ кутилъ, волочился и дрался на дуэляхъ и пр. пр.-- все это разсказывается г. Незеленовымъ солидно и обстоятельно. Тѣмъ не менѣе, эти "событія бытія" все-таки не разрѣшаютъ вопроса о произведеніяхъ Пушкина и читатель безъ труда убѣждается, что въ этомъ отношеніи ему отъ г. Незеленова. Ждать нечего, несмотря на всѣ его обѣщанія. Можно ли въ самомъ дѣлѣ серьёзно говорить съ человѣкомъ, который, указывая на два стиха изъ "Руслана и Людмилы"
   
   Не правъ Фернейскій злой крикунъ!
   Все къ лучшему...
   
   съ глубокомысленной миной замѣчаетъ: "эти стихи намекаютъ, что и въ "Русланѣ и Людмилѣ" отозвалось вліяніе Вольтера" (52). Въ другомъ мѣстѣ доказывается вліяніе на Пушкина Жуковскаго, доказывается тѣмъ, что у Пушкина говорится въ "Кавказскомъ плѣнникѣ":
   
   На немъ броня, пищаль, колчанъ,
   Кубанскій лукъ, кинжалъ, арканъ и пр.,
   
   а у Жуковскаго значится:
   
   Пищаль, кольчуга, сабля, лукъ,
   И конь-соратникъ быстроногій
   Ихъ и сокровища и боги.
   
   Этихъ примѣровъ достаточно. Они вѣрно характеризуютъ и критическій смыслъ автора и всю его курьёзную книгу.

"Отечественныя Записки", No 12, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru