Аннотация: Nemesis and the Candy Man. Перевод Н. Жуковской (1925).
О. Генри. Немезида и конфетчик
[*] -- Немезида -- в древнегреческой мифологии крылатая богиня возмездия (примеч. ред.).
-- Мы уезжаем в восемь утра на "Сельтике", -- сказала Онорайя, дергая распустившуюся нитку своего кружевного рукава.
-- Я об этом слышал, -- сказал молодой Айвз, уронил свою шляпу и смял ее, поднимая, -- я потому и пришел пожелать вам приятного путешествия, -- и, хотя надежды у него было мало, он посмотрел на нее глазами, полными мольбы.
Под окном в это время высокий, от природы поставленный голос довольно музыкально выпевал свой товар: "Конфе-е-ты! Кто хочет хороших конфе-е-т?"
-- Ах, это наш конфетчик! -- воскликнула Онорайя, высунулась в окошко, потом, обернувшись назад, сказала: -- Я хочу взять у него немного этих конфет с девизами, они, кажется, называются "Поцелуй". Те, что продают на Бродвее, гораздо хуже.
Конфетчик подъехал со своей тачкой к старому дому на Мэдисон-авеню. Он имел необычайно расфранченный, праздничный для уличного торговца вид. В складках его новенького ярко-красного галстука красовалась булавка в виде подковы почти в натуральную величину. Его загорелое худое лицо морщилось от глупо-счастливой улыбки. Полосатые застегнутые запонками в виде собачьих голов манжеты набегали на его загорелые руки.
-- Уж не собрался ли он жениться? -- с соболезнованием сказала Онорайя. -- Я никогда еще не видала его таким франтом, и вот уже месяц, как его здесь, у нас, не было слышно.
Айвз бросил на тротуар монету. Конфетчик уже знает, что нужно его постоянным клиентам. Он наполнил бумажный фунт [фунт -- здесь: пакет соответствующего объема (примеч. ред.)] чем следовало, влез на старомодную приступку и подал конфеты в окно.
-- Я помню. -- начал Айвз.
-- Постойте! -- остановила его Онорайя.
Она достала из ящика своего письменного стола портфельчик, из портфельчика узенькую, не шире четверти дюйма, и длиной в два дюйма, засусоленную бумажную полоску.
-- Эта та, которая была на первой, развернутой нами вместе, конфетке, -- невозмутимо-спокойным голосом сказала она.
-- Это было год тому назад, -- с виноватым видом сказал Айвз и протянул руку за бумажкой.
Пока на небе солнце светит,
Вам буду верен я!
Вот что прочел на засусоленной бумажке Айвз.
-- Нам, собственно, надо было бы уехать уже недели две назад, -- как ни в чем не бывало, снова заговорила Онорайя. -- Город совершенно опустел. Негде бывать. Хотя мне говорили, что можно довольно забавно провести время в двух-трех садах на крыше, в одном из них, как говорят, особенно удачны некоторые номера; большой успех имеют песенки и танцы.
Айвз не сморгнул. Раз вы стоите на арене, вам не приходится удивляться, что противник наносит вам удары.
-- Я тогда нагнал этого самого конфетчика и на углу Бродвея, дал ему пять долларов, -- сказал Айвз, как бы не слушая то, что говорит она.
Он протянул руку, достал из лежавшего у нее на коленях мешка завернутую в бумажку квадратной формы конфету и стал медленно ее разворачивать.
-- А Саре Чилингворт отец подарил автомобиль.
-- Прочтите, -- сказал Айвз, протягивая ей вынутую из только что развернутой конфеты бумажную полоску.
Жизнь учит любить, любовь учит прощать.
Розовая краска залила лицо Онорайи.
-- Онорайя! -- вскочив со стула, воскликнул Айвз.
-- Мисс Клинтон, -- поправила его Онорайя, вставая, как Венера из пены морской. -- Ведь я вам сказала, что вы больше никогда не будете называть меня по имени.
-- Онорайя! -- повторил Айвз. -- Вы должны выслушать меня. Я знаю, что не заслуживаю прощенья, но я все-таки должен его добиться. Иногда на человека может найти безумие, за которое его судить нельзя! Теперь же ради вас я готов все послать к черту! Я готов порвать цепи, которые связывали меня, готов отказаться от той сирены, которая разлучила нас. Пусть это купленное сейчас у конфетчика изреченье говорит за меня. Вас, вас одну могу я любить. Пусть же ваша любовь научит вас прощать, и, клянусь вам, "пока на небе солнце светит, вам буду верен я".
В западной части города, между Шестой и Седьмой авеню, квартал разделяет аллея, которая в центре упирается, как в тупик, в небольшой дворик. Это район театральный, и населяют его беспокойные представители полудюжины различных наций. Тут царит атмосфера богемы, разговорная речь, если можно так выразиться, полиглотская, средства существования случайные.
Конфетчик жил в глубине дворика, в самом тупике. В семь часов вечера он обыкновенно вкатывал свою тележку в узкие ворота и, остановив ее на неровных квадратах мощенного камнем двора, присаживался на одной из ее ручек, чтобы вздохнуть минутку и освежиться, так как с аллеи тянуло прохладным ветерком.
Над тем самым местом, где он останавливал свою тележку, было окно, у которого обыкновенно в это же время дышала вечерней прохладой мадемуазель Адель, красотой своей привлекавшая публику в один из модных садов на крыше под названием "Ариэль". Ее густые каштановые волосы в этот час всегда бывали распущены, очевидно, для того чтобы ветер имел честь помогать ее камеристке Сидони просушивать и проветривать их. На ее плечах, которые в ее внешности особенно ценили фотографы, был накинут шарф цвета гелиотропа [темно-фиолетовый или ярко-сиреневый (примеч. ред.)]. Руки ее были обнажены до локтей. Тут не было скульпторов, которые должны бы были этими руками бредить, но камни стен и те, наверно, не были настолько безумны, чтобы отрицать их красоту. В то время как она так прохлаждалась с распущенными волосами у окна, другая ее камеристка, Фе- лиси, мыла и натирала душистыми маслами ее маленькие ножки, которые сверкали белизной и обольщали ночных посетителей сада на крыше "Ариэль".
Постепенно мадемуазель стала обращать внимание на останавливающегося и прохлаждающегося под ее окошком конфетчика. В то время как камеристки занимались ее туалетом, она теряла время, не имея возможности заниматься своим призванием, которое призывало ее обольщать и конфетчика. Терять время мадемуазель не любила. Тут, под ее окном, стоял мужчина, правда, "только" конфетчик, -- объект, не совсем достойный ее стрел, но все же как-никак мужчина, представитель пола, вести наступление на который она была рождена.
Раза два она посмотрела на него холодно, как будто не замечая, потом вдруг в один прекрасный вечер она точно сразу растаяла и подарила его улыбкой, от которой даже леденцы на его тележке должны были бы смутиться.
-- Конфетчик, -- воркуя, обратилась она к нему, и расчесывавшей ее тяжелые каштановые волосы Сидони пришлось извиваться, следуя за ее движениями.
-- Конфетчик, скажите, неужели вы не находите меня красивой? -- спросила она.
В ответ конфетчик грубо расхохотался и, посмотрев наверх, утер свой лоб красно-синим платком, потом как бы нехотя сказал:
-- Как картинка на журнале. На любителя. А я не из таких. Ежели вы насчет букетов, так обратитесь в другое место между девятью и двенадцатью ночи. А ведь как будто дождь собирается.
Собственно говоря, очаровать конфетчика -- ведь это все равно что убить кролика на снегу; но что делать, кровь охотника говорит в нем при виде всякой дичи!
Мадемуазель выдернула из рук Сидони длинную прядь своих волос и спустила ее за окно.
-- Скажите, конфетчик, имели вы когда-либо возлюбленную с такими длинными, с такими шелковистыми волосами? -- При этом она, облокотившись о подоконник, согнула руку, как Галатея [Галатея -- в древнегреческой мифологии скульптура, оживленная Пигмалионом (при- меч. ред.)] после чуда оживленья.
Конфетчик грубо загоготал и принялся поправлять развалившуюся колонку пастилы.
-- Напрасно стараетесь! Со мной такое дело не выйдет. Настолько-то ума у меня хватит, чтобы не дать себя околпачить какой-то прядкой волос и свежеотмассированной ручкой. Вот, я думаю, там, на своем месте, на подмостках, под густым слоем румян и пудры, когда оркестр нажаривает "Под старой яблоней", это у вас должно хорошо выходить. Но насчет того чтобы надеть шляпку, сбежать сюда вниз и прогуляться со мной в маленькую церковь, что за углом, и не старайтесь. Я, знаете, тоже кое-что понимаю. Шутки в сторону, вы не думаете, что скоро дождь пойдет?
-- Конфетчик, -- сказала мадемуазель и капризно сложила свои губки, выдвинув вперед подбородок. -- Вы не находите меня красивой?
Конфетчик насмешливо ухмыльнулся.
-- Капиталец прикапливаете, и сами себя рекламируете?! -- сказал он. -- Я курю, а только ни на одной папиросной коробке вашей мордашки не видал. Нет-с, мне нужна женщина совсем другого сорта. Ведь я вас, женщин, хорошо знаю, от шпилек в голове до шнурков ботинок. Мне что нужно? Наторговать хорошо за день, дома жаркое с луком, трубка и вечерняя газета, а что до всяких красавиц, так самую Лилиан Рассел [Лилиан Рассел (1860-1922) -- американская актриса и певица (примеч. ред.)] прошу не беспокоиться.
Мадемуазель надула губки.
-- И все-таки, конфетчик, -- твердо и ласково сказала она -- и все-таки вы должны будете признать, что я красива. Это признают все мужчины, должны будете признать и вы.
Конфетчик вынул изо рта трубку и засмеялся.
-- Однако, -- оказал он, -- мне пора. В вечерней газете печатается занятная история, надо почитать. Очень занятно. Люди гоняются по морям за кладами, а их из-за рифа выслеживают пираты, и во всей истории ни одной женщины, ни на суше, ни на море, ни в воздухе. Добрый вечер, -- и он покатил свою тележку вглубь двора, куда не заглядывал луч солнца и где помещалась его квартира.
Для него, не изучавшего женщину человека, было совершенно непонятно, почему каждый вечер, когда он возвращался домой, мадемуазель оказывалась у своего окна и расставляла сети, продолжая эту предательскую игру. Однажды, занятая обольщением конфетчика, она даже долго заставила ждать себя в приемной одного из знатных своих поклонников. Так она была поглощена обольщением конфетчика, одолеть упорно-философское к ней отношение которого она желала во что бы то ни стало. Его жесткий, грубый смех приводил ее в бешенство, бил ее по самолюбию.
Каждый вечер прохлаждался он на ветерке под ее окном, в то время как камеристки убирали ее голову, и каждый вечер уходил неуязвленным; ее обольстительные стрелы, отлетая от него, не оставляли даже царапин и не производили на него ровно никакого впечатления. В глазах ее пылало негодование. Задетая в своем самолюбии, она расточала на него всю силу своей страсти; на его месте любой из ее знатных богатых поклонников чувствовал бы себя на верху блаженства. Но жесткие глаза конфетчика упорно продолжали смотреть на нее с плохо скрытой насмешкой, и это заставляло ее пускать в ход самые острые стрелы своей трепетной красоты.
Но вот в один прекрасный вечер она почему-то особенно низко наклонилась к нему из окна. Против своего обыкновения, она не старалась так или иначе задеть его; глядя ему прямо в глаза, она не вызывающе, а просто сказала:
-- Конфетчик, встаньте и посмотрите мне в глаза.
Он встал, посмотрел и рассмеялся своим резким, как пила, смехом, потом вынул изо рта трубку, повертел ее и дрожащей рукой спрятал в карман.
-- Ну вот, это все, что мне надо, -- сказала мадемуазель, и лицо ее постепенно озарила улыбка. -- Добрый вечер, меня ждет массажистка.
На следующий вечер, в семь часов, конфетчик снова подъехал со своей тачкой к ее окну. Но он ли это? Платье на нем было новое, как свежеотпечатанный денежный знак, галстук цвета пламени украшала булавка в виде подковы почти в натуральную величину. Сапоги его горели, так они были начищены; он был бледен. И это было заметно, несмотря на загар его лица; руки его были чисто вымыты.
Но в окне никого не было. И он стоял и смотрел вверх, как собака, ожидающая, чтобы ей бросили кость.
Наконец мадемуазель подошла. За ней шла Сидони и несла в руках ее тяжелые волосы. Мадемуазель взглянула на конфетчика, и чуть заметная улыбка на лице ее сменилась выражением скуки.
Ей достаточно было одного взгляда, для того чтобы убедиться, что игра ее выиграна, и играть дальше ей уже было совершенно неинтересно. Она принялась болтать с Сидони.
-- Сегодня хороший выдался день, -- глухо сказал конфетчик. -- За весь месяц первый такой удачный. Уж и накричался же я, катая по старому Мэдисон-скверу. Как думаете, будет у нас завтра дождик?
Мадемуазель облокотилась обеими руками на подушку подоконника и положила на них свой подбородочек с ямочкой.
-- Конфетчик, -- мягко сказала она. -- Любите вы меня?
Конфетчик встал и прислонился к каменной стене.
-- Леди, -- проговорил он сдавленным голосом. -- У меня накоплено восемьсот долларов. Разве я не называл вас красивой? Ну так вот, берите все эти мои деньги до последней монеты и купите на них ошейник своей собаке.
Казалось, что в комнате мадемуазель сразу зазвенели сотни серебряных колокольчиков. Смех этот пронесся по всей аллее, облетел даже самые мрачные уголки двора, где он был, конечно, таким же редким гостем, как и солнечный луч.
Мадемуазель веселилась, и ее серебристому смеху вторил другой, смех погребального контральто Сидони.
Смех этих двух женщин постепенно проник и в душу конфетчика. Он потрогал рукой свою блестящую булавку.
Наконец мадемуазель в изнеможении обратила к окну свое красивое, раскрасневшееся от смеха лицо.
-- Конфетчик, -- сказала она, -- уходите! Когда я смеюсь, Сидони дергает меня за волосы, а я не могу не смеяться, когда вы здесь!
-- Мадемуазель, вам письмо сейчас принесли, -- подходя к окну, сказала Фе- лиси.
-- На свете нет справедливости! -- проговорил конфетчик и покатил тележку от окна.
Но он не отъехал и одной сажени, как из окна мадемуазель раздались громкие, истерические вопли и крики.
Он побежал обратно и услыхал звук упавшего в комнате тела и бьющих об пол каблучков.
-- Что случилось?! -- крикнул он.
В окне показалось строгое лицо Сидони.
-- Мадемуазель расстроилась!.. Неприятное письмо!.. -- сказала она. -- Человек, которого она любит, оставил ее и уехал. вы, может быть, знаете его? Это месье Айвз. Он завтра уезжает на континент. Эх вы, мужчины!