Направляясь по железной дороге на восток, я сел в вагон для курящих и встретил там Джефферсона Питерса, единственного человека к западу от реки Уобаш с такой головой, которая одновременно может работать и мозжечком, и продолговатым мозгом, -- вообще не идиота.
Джефф занимается лояльным аферизмом. Вдовам и сиротам он нестрашен; он снимает только излишки. Его любимая роль -- роль турухтана [маленькая птица из семейства бекасовых (примеч. ред.)], которому перепада ют шальные доллары от мота или опрометчивого охотника до акций. При помощи табака его легко вызвать на разговор; поэтому, пустив в ход пару толстых нетугих сигар, я получил повесть о его последнем приключении.
-- В моем деле, -- сказал Джефф, -- самое трудное -- найти порядочного, надежного, вполне честного компаньона. Даже лучшие люди, с какими мне приходилось работать по части надувательства, иногда надували меня.
Поэтому прошлым летом я решил отправиться в такие места, куда, как я слышал, еще не заползал змей-искуситель, и поискать там компаньона, от природы одаренного талантом к преступлению, но еще не развращенного успехом.
Я разыскал поселок, по всем внешним признакам вполне подходящий для моей цели. Местные обитатели еще не догадались, что Адам был лишен владельческих прав, и продолжали давать имена животным и убивать змей, словно они все еще в саду Эдемском. Городок этот называется Маунт-Нэбо и находится поблизости от того пункта, где сходятся границы штатов Кентукки, Западной Вирджинии и Северной Каролины. Эти штаты нигде не сходятся? Ладно, во всяком случае, это было там, по соседству.
Потратив предварительно целую неделю, пока они убедились, что я не податной чиновник [податной чиновник -- сборщик податей, налоговый инспектор (примеч. ред.)], захожу в лавку, где собирался цвет местного общества, и приглядываюсь, не найдется ли человечка такого сорта, какой мне желателен.
-- Джентльмены, -- говорю я, после того как мы потерлись носами и собрались вокруг бочки с сушеными яблоками. -- Полагаю, что во всем свете нет другой общины, где порок и мошенничество были бы менее распространены, чем у вас. Все женщины здесь бравые и ласковые, все мужчины честные и добропорядочные. Жизнь у вас, должно быть, прямо райская. Мне вспоминается, -- говорю я, -- прекрасная баллада знаменитого поэта Голдстейна [Джефф имеет в виду Оливера Голдсмита (1730-1774) -- английского поэта и драматурга; цитата сильно искажена (примеч. ред.)] под заглавием "Покинутая деревня"; там есть такие строки:
Беда стране, добыче зол лихих;
Кто передаст ее красу?
О мать, прогоном там трусит судья,
Царицей мая буду я.
-- Да, да, мистер Питерс, -- говорит лавочник. -- Наша община такая нравственная и отсталая, что другой такой нет во всех наших горах, так говорит цензура общественного мнения. Но, думаю, вы еще не встречались с Руфом Татамом.
-- Еще бы, -- говорит городской констебль, -- как же было с ним встретиться. Этот Руф -- отчаяннейший негодяй, виселица давно по нем плачет. Это заставило меня вспомнить, что я должен был еще третьего дня выпустить Руфа из кутузки. Месячный срок, который он получил за убийство Янса Гудло, уже два дня как истек. Впрочем, Руфу не будет беды посидеть денек-другой лишку.
-- Вот так история! -- говорю я на их горном диалекте. -- Вы говорите, что в Маунт-Нэбо есть такой негодный человек? Убийца?
-- Хуже того, -- говорит лавочник. -- Крадет свиней.
Я решил взглянуть на этого мистера Татама; через день-другой, после того как констебль выпустил его, я познакомился с ним и пригласил его на окраину городка посидеть на бревнышке да потолковать деловым образом.
Мне нужен был компаньон настоящего деревенского вида для определенной роли в одном легком одноактном надувательстве, которое я собирался разыграть на разъездных гастролях в каком-нибудь городе на Западе; и этот Р. Татам прямо был рожден для такой роли.
Рост у него был как у первого бейсболиста, глаза лукавые и синие, как у фарфоровой китайской собаки с камина, которой играла в детстве тетушка Гарриет. Волосы у него слегка вились, как у статуи доскобола в римском Выкатане, а цвет их напоминал картину "Закат солнца в Великом Каньоне, писанный Американским Художни ком", -- такие картины вешают в гостиных, чтобы закрыть дыру в стене от печной трубы. Настоящий репоед, никакой ретуши не надо. Вы бы сразу догадались, что репоед, хотя бы даже увидали его на водевильных подмостках с одной бумажной под тяжкой и соломенным париком на голове.
Я объявил ему, что мне требуется, и он с полной готовностью набросился на мое предложение.
-- Не будем говорить о таком тривиальном и мелком прегрешении, как привычка убивать людей, -- говорю я, -- что совершили вы на путях косвенного грабежа и небиржевых заработков, что совершили вы такого, на что могли бы указать с гордостью или без оной как на достаточную квалификацию для должности моего компаньона?
-- Ну, -- говорит он со своим тягучим южным акцентом, -- разве вы не слыхали? По всем Синим горам нет ни одного человека, белого или черного, который умел бы так ловко воровать свинок, как я, -- неслышно, невидно, неприметно. Я могу стащить свинку, -- продолжает он, -- из загона, из-под навеса, от корыта, в лесу, днем и ночью, где угодно и как угодно, и -- голову даю на отсечение, -- никто не услышит ни малейшего визга. Вся штука в том, как ее схватить и как потом нести. Со временем, -- продолжает этот благородный опустошитель свиных загонов, -- я надеюсь, меня признают мировым чемпионом свинокрадства.
-- Честолюбие -- чувство естественное, -- говорю я, -- и для Маунт-Нэбо свинокрадство -- дело хорошее; но в большом свете, мистер Татам, это будет расценено как нечто элементарное, грубое, вроде медвежьего налета на государственную газовую компанию. Впрочем, это годится в качестве гарантии вашей добросовестности. Мы с вами вступаем в компанию. У меня есть наличный капитал в тысячу долларов; присоединив к нему вашу доморощенную внешность, мы должны заработать на де нежном рынке пачечку недурных акций.
Таким образом, я принял Руфа, и мы отправились из Маунт-Нэбо на равнины. Всю дорогу я натаскивал его на роль, которая предназначалась ему в задуманной мною афере. Два месяца я пролентяйничал на флоридском берегу и чувствовал себя не хуже Понсе де Леона [Хуан Понсе Де Леон (1460-1521) -- известный испанский конкистадор (примеч. ред.)], открывшего Флориду; кроме того, у меня в рукаве накопи лось столько новых планов, что хоть кимоно надевай, не то просыплются.
Я предполагал превратиться в мощную сенокосилку и прокосить через всю фермерскую область Среднего Запада дорогу шириной в девять миль, и потому мы двигались в этом направлении. Но, добравшись до Лексингтона, мы застали тут цирк братьев Бинкли, по каковому случаю в город ломилась зеленая деревенщина и косолапо, без оглядки попирала своими домодельными сапожищами бельгийские торцы. Я никогда не пропускаю цирка, не расставив западни и не поохотившись за мелочишкой, поэтому и здесь я нанял для нас с Руфом две комнаты со столом неподалеку от цирка у вдовы по фамилии Пиви. Затем я повел Руфа в магазин готового платья и одел его, как джентльмена. Как я и предполагал, облеченный в регалии, специально заготовляемые для репоедов, он являл великолепное зрелище. Мы со старым Мисфицким втиснули его в ярко-голубой костюм с зеленой клеткой эффектного цвета нильской воды, при этом модная жилетка цвета светлой дубленой кожи, алый галстук и желтые сапоги, желтее нет во всем городе.
В первый раз Руф оделся в костюм, до сих пор он носил только нанковую рубаху да коричневую рабочую одежу своего родного крааля. Вид у него стал самый гордый, как у дикого Игоротта [От игороты -- общего названия филиппинских горных народов (примеч. ред.)] с новым кольцом в носу.
В этот же вечер я отправился к цирку и открыл возле него маленькую игру в скор лупки. Руф должен был играть роль наводчика. Я дал ему пачку фальшивых бумажек для ставок и такую же пачку положил себе в особый карман, чтобы выплачивать ему выигрыши. Нет, я не питал к нему недоверия, но просто не мог направлять шарик на проигрыш, видя в ставке настоящие деньги. Пальцы у меня объявляли забастовку, когда я пробовал это делать.
Я поставил маленький столик и начал демонстрировать публике, как легко угадать, под которой скорлупкой лежит горошинка. Безграмотное мужичье столпилось в тесный полукруг; толкали друг друга локтями, подзадоривая сделать ставку. Тут-то и должен был выступить Руф, открыть игру, поставив какую-нибудь мелочь, и тем самым втянуть остальных. Но Руфа не было. Два или три раза я видел, как он бродил вокруг цирка и глазел на развешенные по его стенам рекламные плакаты, а рот у него был набит леденцами; но ко мне он ни разу не подошел.
Толпа понемножку поклевывала; но приниматься за игру в скорлупки без наводчика все равно, что удить без наживки. Я закрыл игру, получив всего сорок два доллара нетрудового дохода, а рассчитывал накрыть честных граждан по крайней мере на две сотни. Домой я вернулся в одиннадцать и улегся спать. Я предполагал, что цирк оказался слишком привлекательным для Руфа, что он не выдержал искушения перед музыкой и всем прочим; но я решил прочесть ему утром хорошую лекцию насчет общих принципов нашего дела.
Едва успел Морфей приковать мои плечи к матрасу, словно набитому скорлупами, как вдруг слышу: по всему дому несутся неприличные, непристойные вопли, словно визжит от колик мальчишка, объевшийся зелеными яблоками. Я открываю свою дверь и кричу в приемную, зову нашу вдову, а когда она высовывает голову, говорю:
-- Миссис Пиви, мадам, не думаете ли вы заткнуть глотку вашему ребенку, чтобы честные люди могли спать спокойно?
-- Сэр, -- говорит она, -- это вовсе не мой ребенок. Это визжит свинья, кото рую притащил к себе в комнату ваш друг мистер Татам часа два тому назад. И если вы приходитесь ей дядюшкой, или кузеном, или братом, я была бы очень вам благодар на, если б вы сами, сэр, заткнули ей глотку, с вашего позволения.
Я накинул кое-что из верхней одежды, какая принята в приличном обществе, и отправился в комнату к Руфу. Он был на ногах, у него горела лампа, и он наливал молоко в жестяную миску на полу для бурой полувзрослой свиньи, продолжавшей визжать.
-- Что же это такое, Руф? -- говорю я. -- Сегодня вечером вы прогуляли свою роль в нашем деле и подрезали мне игру. И что значит эта свинья? Как вы объясните? Мне кажется, что вы снова принялись за старое.
-- Ну, Джефф, не сердитесь на меня, -- говорит он. -- Вы ведь знаете, как долго я занимался свинокрадством. Это стало у меня уже привычкой. И сегодня вечером, когда мне подвернулся такой удивительный случай, я не мог удержаться.
-- Ладно, -- говорю я, -- может быть, вы и в самом деле больны клептосвинией. И может быть, когда мы выйдем из свиной полосы, ваши помыслы обратятся к более возвышенным и более прибыльным проступкам. Но не могу понять, какая охота пятнать свою душу такими отвратительными, глупыми, извращенными, визгливыми животными.
-- Ну, Джефф, -- говорит он, -- у вас нет симпатии к свиньям. Вы не понимаете их так, как понимаю я. Вот эта свинья, по-моему, есть животное, обладающее не обычной силой разума и понятливости: она только что прошла половину комнаты на задних ногах.
-- Ладно, -- говорю я, -- я иду снова в постель. Попробуйте, не удастся ли вам внедрить в понимание вашего друга, чтобы он не визжал так отчаянно.
-- Она была голодная, -- говорит Руф. -- Теперь она будет спать совершенно спокойно.
Я всегда встаю до первого завтрака и читаю утренние газеты, если только нахожусь в круге действия ротационной машины или хотя бы ручного станка. На следующее утро я встал рано и в подъезде нашел лексингтонскую газету, которую бросил там газетчик. Первое, что я увидал, было объявление в два столбца на первой странице, и гласило оно следующее:
ПЯТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ НАГРАДЫ
Указанная сумма будет уплачена без всяких расспросов тому, кто возвратит живой и невредимой знаменитую, европейски образованную свинью Беппо, которая сбежала или украдена этой ночью из палатки цирка братьев Бинкли.
Дж. Б. Тэпли, управляющий. В помещении цирка.
Я сложил газету, сунул ее в свой в боковой карман и отправился в комнату Руфа. Он был почти одет и кормил свинью остатками молока и шкурками от яблок.
-- Так, так, так, -- говорю я ласково и сердечно, -- доброго утра всем вам. Значит, мы уже встали? И свинья завтракает. Что вы намерены, Руф, делать с этой свиньей?
-- Я ее запакую в корзину, -- говорит Руф, -- и пошлю маме в Маунт-Нэбо. Маме будет компания, пока меня нет дома.
-- Это чрезвычайно красивая свинья, -- говорю я, почесывая ей спину.
-- А сегодня ночью вы обзывали ее всякими словами, -- говорит Руф.
-- Ну да, -- говорю я, -- утром она кажется мне много лучше. Я вырос на ферме и очень люблю свиней. Но я всегда ложился спать с заходом солнца и никогда не видал свиньи при свете лампы. Знаете, Руф, что я сделаю? -- говорю я. -- Дам вам десять долларов за эту свинью.
-- Мне бы не хотелось продавать эту свинью, -- говорит он. -- Будь это какая-нибудь другая, я бы продал.
-- Почему же не эту? -- спросил я в страхе, что он кое-что уже понял.
-- Да оттого, -- говорит он, -- что это был самый великий подвиг в моей жизни. Нет на свете другого человека, которому это удалось бы. Если у меня когда-нибудь будет свой очаг, будут дети, я сяду у огонька и стану им рассказывать, как их папочка украл свинью прямо из цирка, набитого народом. Может быть, и внукам тоже. И все они, конечно, будут гордиться. Как же, -- говорит он, -- там были две палатки, открывавшиеся одна в другую. Эта свинья лежала на помосте, на тонкой цепочке. В соседней палатке я видел великана и даму с великолепными густыми белыми волоса ми. Я схватил свинью и выбрался ползком из-под холстины, а она при этом даже как мышка не пискнула. Я спрятал ее к себе под полу, и мне пришлось миновать не меньше сотни людей, пока я не выбрался в такое место, где на улицах было темно. Нет, Джефф, мне не хочется продавать эту свинью. Мне хочется, чтоб мама сберегла ее, таким образом, будет живое доказательство моего подвига.
-- Свинья не проживет так долго, -- говорю я, -- чтобы пригодиться вам в качестве доказательства, когда вы в старчестве будете врать у камелька. Внукам придется верить вам на слово. Даю вам сто долларов за это животное.
Руф удивленно посмотрел на меня.
-- Свинья не может представлять для вас такой ценности, -- говорит он. -- Зачем она вам нужна?
-- Встретив меня случайно, -- говорю я с несравненной улыбкой, -- вы не подумали бы, что у меня в характере есть артистическая жилка. Но она есть. Я коллекционирую свиней. Я обегал весь свет в погоне за необычайными свиньями. В Уобашской долине я устроил свинятник, где собраны самые замечательные образчики, начиная с мериносов и кончая польско-китайскими. По-моему, это свинья чистокровная, Руф, -- говорю я. -- Думаю, что настоящая беркширская. Вот почему мне хочется заполучить ее.
-- Я бы рад угодить вам, -- говорит он, -- но у меня тоже артистический каратель. Не понимаю, почему человек не артист, если умеет лучше всякого другого красть свиней. Свиньи для меня вроде вдохновенья и гения. Особенно эта свинья. За такое животное я не взял бы и двести пятьдесят.
-- Ну, послушайте, -- говорю я, вытирая пот со лба, -- для меня ведь это вопрос не деловой, а вопрос искусства; и не столько даже искусства, сколько любви к человечеству. Как знаток, как распространитель свиной культуры, я не могу чувствовать себя спокойным, сознавать, что исполнил свой долг перед человечеством, если не присоединю этого беркшира к своей коллекции. Не по существу дела, но с этической точки зрения, глядя на свиней, как на друзей и опору рода человеческого, предлагаю вам пятьсот долларов за это животное.
-- Джефф, -- говорит этот эстет по свиной части, -- тут дело не в деньгах, а в моих чувствах.
-- Семьсот, -- говорю я.
-- Дайте восемьсот, -- говорит Руф, -- и я вырву чувство из своего сердца.
Я достал деньги из своего потайного пояса под одежей и отсчитал ему сорок золотых сертификатов по двадцать долларов.
-- Я теперь же возьму ее к себе в комнату, -- говорю я, -- и пригляжу за ней до завтрака.
Я взял свинью за заднюю ногу. Она разразилась визгом, словно паровая сирена в цирке.
-- Позвольте, я отнесу ее к вам, -- говорит Руф.
Берет свинью под мышку, другой рукой держит ее за рыло и уносит ко мне в комнату, как спящего младенца.
После завтрака Руф, который заболел хронической страстью к мелочам туалета с тех пор как я его экипировал, говорит, что хочет пробежаться к Мисфицкому, посмотреть какие-то носки цвета королевского пурпура. Отпустив его, я засуетился, как однорукий человек, причем в крапивной лихорадке, когда он оклеивает стену обоями. Я разыскал и нанял старого негра с тележкой; мы увязали свинью в мешок и повезли к цирку.
Я застал Джорджа Б. Тэпли в маленькой палатке с откинутым полотнищем вместо окошка. Это был толстенький человек, востроглазый, в черной фуражке, с четырех-унцевым брильянтом, пришпиленным на груди к красной фуфайке.
-- Вы Джордж Б. Тэпли? -- спрашиваю я.
-- Готов поклясться, -- говорит он.
-- Ну, я привез, -- говорю я.
-- Точнее, -- говорит он. -- Что это: гвинейские свинки для азиатского пифона или люцерна для священного буйвола?
-- Ни то, ни другое, -- говорю я. -- Я привез Беппо, образованную свинью, в мешке на этой тележке. Сегодня утром я нашел ее у себя в садике перед домом, она подрывала цветы. Я желаю получить пять тысяч долларов, но, если можно, крупными бумажками.
Джордж Б. вылезает из своей палатки и просит меня следовать за ним. Мы входим в одну из боковых палаток при цирке. Там лежит на сене черная как смоль свинья с розовой ленточкой на шее и ест морковь, которую подает ей какой-то человек.
-- Гей, Мак, -- кричит Дж. Б. -- Ничего худого не случилось сегодня утром со всемирно знаменитой?
-- С ней? Нет, -- говорит тот человек. -- У нее аппетит, как у хористки в час ночи.
-- Откуда же у вас этот бзик? -- говорит Тэпли, обращаясь ко мне. -- С вечера скушали слишком много свиных котлет?
Я вытаскиваю газету и показываю ему объявление.
-- Подлог, -- говорит он. -- Ничего об этом не знаю. Вы сами видели собственными глазами, как это изумительное, всемирно известное свиное чудо из царства четвероногих вкушало свою утреннюю трапезу со сверхъестественной мудростью, не сбежавшее и не украденное. Доброго утра.
Я начал прозревать. Сел в тележку и приказал дяде Нэду ехать к ближайшему входу на ближайший бульвар. Там я вынул свою свинью, тщательно установил ее в на правлении на противоположный конец бульвара, прицелился и дал ей такого пинка, что она вылетела с другого конца, обгоняя свой визг на двадцать футов.
Потом я заплатил дяде Нэду его пятьдесят центов и пошел в контору газеты. Хотелось, чтобы мне сказали все до конца, спокойно и кратко. Я вызвал заведующего объявлениями к его окошечку.
-- Мне надо разрешить пари, -- говорю я, -- человек, который вчера вечером дал вам это объявление, был низенький, толстый, кривоногий, с длинными черными бакенбардами?
-- Совсем нет, -- говорит заведующий. -- Он ростом около шести футов четырех с половиной дюймов, волосы шелковистые, цвета спелого маиса, одет, как цветок из консерватории.
К обеду я вернулся в дом миссис Пиви.
-- Не оставить ли для мистера Татама, пока он вернется, супу на огне, чтоб не простыл? -- спрашивает она.
-- Если вы это сделаете, мадам, -- говорю я, -- то вы изведете на топливо весь уголь в недрах Земли и все леса на ее поверхности, -- даже более того.
-- Итак, вы видите, -- говорит Джефферсон Питерс в заключение, -- как трудно найти прямодушного и честного компаньона для дела.
-- Но, -- начал я, пользуясь привилегией старого знакомого, -- это требование должно было бы распространяться одинаково на обе стороны. Если бы вы предложили поделиться ожидаемым барышом, то не потеряли бы...
Меня остановил взгляд Джеффа, полный достоинства и упрека.
-- Тут дело стояло принципиально совершенно иначе, -- сказал он. -- Спекуляция, на которую шел я, была законная, нравственно оправданная. Дешево купить и дорого продать -- разве Уолл-стрит не поставил бы под этим своего бланка? Быки, медведи ["Быки" и "медведи" -- термины, обозначающие основных участников фондового рынка (примеч. ред.)], свиньи, -- в чем разница? Чем щетина хуже рогов или меха?