О.Генри
Реликвия

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Memento.
    Перевод Н. Жуковской (1925).

0x01 graphic

О. Генри.
Реликвия

   Мисс Линетт д'Арманд повернулась спиной к Бродвею. Тем самым она, собственно, только платила ему за то, что он часто совершенно так же поступал с ней. Око за око, зуб за зуб. Но дело в том, что этих зубов против Бродвея у мисс д'Арманд могло быть гораздо больше, чем у него против нее, так как она, бывшая премьерша труппы "Вихрь упоительный", зависела от него во всех отношениях, он же от нее ни в каких.
   Итак, мисс Линетт д'Арманд повернула свой стул спиной к Бродвею и села штопать пятку черного шелкового чулка, пока еще не все петельки на ней распустились. Шум, яркие огни и грохот Бродвея под ее окном сейчас для нее не имели никакого очарования, сейчас она тосковала по душной атмосфере своей театральной уборной на той волшебной улице, куда стекалась изменчивая толпа громко приветствующих зрителей, по которой она так скучала, сидя тут у окна и штопая свой чулок. Да ведь и чулки запускать нельзя! Шелк так легко пронашивается, но, с другой стороны, что же другое можно надеть?
   Отель "Талия" высится над Бродвеем, подобно возвышающемуся над морем Марафону [малый город в Греции, в котором стартовал первый в истории марафонский забег (примеч. ред.)], высится как мрачный утес над водоворотом в том самом месте, где встречаются течения двух самых оживленных улиц. В отель этот, как в тихую пристань, стекаются по окончании своих гастролей и странствий артисты и артистки всевозможных амплуа; они заезжают сюда немножко расшнуровать свои ботинки и стряхнуть дорожную пыль со своих носков и чулок. Кругом все прилегающие улицы полны посреднических контор, театров, театральных агентур, студий и тех "омарных" дворцов, к которым ведут тернистые пути артистической карьеры.
   Если случайно вам приходится от нечего делать рассеянно бродить по странным залам пропитанного какой-то затхлостью отеля "Талия", вам может показаться, что вы попали в какой-то караван-сарай или Ноев ковчег, который вот-вот поплывет, полетит или покатится на колесах.
   В самой атмосфере этого здания чувствуется что-то беспокойное, выжидательное, преходящее и даже что-то тревожное, полное каких-то предчувствий. Это целый лабиринт, в котором без провожатого вы непременно запутаетесь и будете блуждать как потерянный. Завернув за любой угол, вы можете очутиться в тупике. Вы можете наткнуться здесь на трагика в купальном халате, разыскивающего пресловутые ванны. Из сотен комнат доносится жужжанье голосов, обрывки старинных и новых мотивов, искусственный смех компании актеров. Время летнее. Труппы распущены, артисты отдыхают в своем облюбованном караван-сарае и осаждают антрепренеров в поисках ангажемента на следующий сезон.
   Но в этот час дневное обивание порогов всевозможных агентур уже закончено, и мимо вас, когда вы бродите по поросшим мохом залам, проносятся ясно слышные тени гурий со сверкающими из-под вуали глазами, в развевающихся одеяниях. Шелест шелка и запах духов "Франжи Пани", который они оставляют за собой, несколько оживляют атмосферу этих мрачных коридоров, переходов и зал. В дверях группы артистов с подвижными адамовыми яблоками весело болтают о театральных делах. Откуда-то, очевидно, из столовой, доносится острый, всюду проникающий запах ветчины и звон тарелок.
   Непрерывный гул жизни этой гостиницы по временам, в приличных интервалах, оживляется щелканьем пробок пивных бутылок. С такими знаками препинания жизнь в отеле "Талия" течет легко и весело, при этом любимым знаком препинания является запятая, на точку с запятой смотрят поморщившись, точка же не признается совсем.
   Мисс д'Арманд занимала маленькую комнату, в которой кресло-качалка могло поместиться между туалетом и умывальником, только если его поставить вдоль стены. На туалете, кроме обычных принадлежностей, красовались собранные экс-премьершей во время гастрольных поездок сувениры и портреты самых близких и дорогих ей товарищей по сцене.
   На один из этих портретов, штопая свой чулок, она взглянула два раза и, приветливо улыбнувшись при этом, промолвила вполголоса:
   -- А хотела бы я знать, где сейчас находится Ли?
   Если б вам удалось видеть ту карточку, которой оказывалось такое исключительное внимание, вам бы показалось, что на ней снят подхваченный бурей и несущийся в воздухе белый махровый цветок. Флора, однако, тут была совершенно ни при чем.
   То был снимок, сделанный с мисс Розали Рэй в тот момент, когда она в своей коротенькой воздушной юбке совершает свое знаменитое сальто-мортале на качелях над головами зрителей. С точностью был воспроизведен тот трепетный момент, когда она сильным грациозным движеньем ноги посылает в публику желтую шелковую подвязку. Подвязка эта аккуратно каждый вечер соскальзывала с ее проворной ножки и падала в неистовствовавшую от восторга толпу зрителей.
   Тут же, на той же карточке, можно было видеть и эту толпу представителей избранного общества, преимущественно мужчин; все эти любители театров легкого жанра были одеты в смокинги и фраки, и сотни из них простирали вверх свои руки в надежде схватить на лету падающий сверху, из воздушного пространства, сувенир.
   В течение двух лет благодаря этому жесту сорок недель гастролей мисс Розали Рэй сопровождались блестящим успехом. Ее номер, продолжавшийся всего двенадцать минут, состоял не только из этого жеста, она и пела, и танцевала, имитировала двух-трех актеров, которые, в сущности, всюду имитируют самих себя, проделывала она также фокусы, балансируя приставной лестницей и султаном для обметания пыли, но когда спускались сверху убранные цветами качели и она, вскочив, усаживалась на сиденье, улыбаясь публике, которая уже видела на своем положенном месте, на том самом, откуда он должен будет соскользнуть и стать желанной добычей зрителя, золотистый обруч, все или почти все вставали, как один человек, и тем самым закрепляли за мисс Розали Рэй тот успех, благодаря которому имя ее было так облюбовано всеми антрепренерами.
   В конце второго сезона своих гастролей мисс Розали вдруг объявила своему дорогому другу мисс д'Арманд, что она намерена лето провести в одной допотопной деревеньке на северных берегах Лонг-Айленда и что сцена ее больше не увидит.
   Через семнадцать минут, после того как Линетт д'Арманд выразила желание узнать о том, что делается с ее старой приятельницей, в дверь громко постучали.
   В том, что стучала Розали Рэй, сомненья быть не могло. На пронзительным голосом сделанное предложение войти она это и сделала. Она вошла как-то устало и опустила на пол тяжелый ручной саквояж. Даю слово, что это была она самая, эта Розали собственной персоной. На ней было свободное, запачканное в пути пальто неавтомобильного покроя, она была закутана в коричневую с бесконечными разлетающимися концами вуаль, на ней был серый костюм для гулянья, темно-желтые ботинки и гетры цвета лаванды.
   Когда она откинула вуаль, из-под шляпы выглянуло довольно хорошенькое личико. Сейчас оно раскраснелось, и на нем были видны следы каких-то неприятных и необычных переживаний, беспокойство и недовольство затуманили ее большие ясные глаза. Она сняла шляпу. Густые каштановые волосы ее были наскоро закручены, и из- под шпилек и гребенок выбивались волнистые пряди и локончики.
   Встреча приятельниц не сопровождалась никакими особо восторженными вокальными, соприкасательными, гимнастическими и вопросно-ответными излияниями, которыми обыкновенно встречают друг друга их сестры не по профессии -- дамы избранного общества. Краткое рукопожатие, отрывистый поцелуй, и подруги уже были на прежней дружеской ноге. Такие приветствия вечных странников-артистов напоминают те, которыми обмениваются случайно встретившиеся в глубоких чужестранных дебрях путешественники или солдаты.
   -- Мне дали комнату в коридоре двумя этажами выше, но я еще не поднималась к себе, я прямо прошла к тебе. Я и не подозревала, что ты можешь быть здесь, мне об этом только сейчас сказали там, внизу.
   -- Я здесь с апреля, -- сказала Линетт. -- Подписалась в труппу "Фатальная наследственность", открываемся на будущей неделе. А ведь я думала, что ты оставляешь сцену навсегда. Расскажи же, что случилось?
   Розали ловко примостилась на сундуке с гардеробом мисс д'Арманд и прислонилась головой к оклеенной обоями стене. Дело привычки -- странствующие примадонны и их товарищи по искусству умеют приспосабливаться ко всяким положениям и во всяких условиях чувствовать себя, как в глубоком мягком кресле.
   -- Сейчас все тебе расскажу, Линн, -- сказала она, и ее юное личико приняло странно-сардоническое и вместе с тем беззаботно-покорное выражение. -- Да, завтра я опять на Бродвей, по хорошо нам всем знакомой дорожке, просиживать стулья театральных агентур. Если бы еще в четыре часа сегодня кто-нибудь сказал мне, что снова придется выслушивать от всех этих восседающих в посреднических конторах паршивцев: "Оставьте ваш адрес и фамилию", -- я бы громко расхохоталась. Одолжи мне носовой платок, Линн. Бр-р! Эти лонг-айлендские поезда, это нечто ужасное! На мне столько сажи, что я могла бы сейчас играть негритянку, не прибегая к жженой пробке. Кстати о пробках, нет ли у тебя чего-нибудь выпить?
   Мисс д'Арманд отворила дверцу умывальника и достала оттуда бутылку.
   -- "Манхэттен", почти полная. Стакан у меня под гвоздикой, но.
   -- Давай сюда, обойдусь и без стакана. Спасибо! Это дело! За твое здоровье! За три месяца в первый раз пью. Так вот, Линн. Сцену я бросила в конце прошлого сезона, бросила потому, что мне надоела эта жизнь, и что мне окончательно стало невыносимо, так это наши так называемые поклонники, та особая порода мужчин, с которыми приходится иметь дело нам, актрисам. Что это такое, знаешь сама! Это вечная и сплошная борьба по всему фронту, начиная с антрепренера, который приглашает вас испытать его автомобиль, и кончая посыльным, который позволяет себе назвать вас вашим коротким именем, а хуже всего те, с которыми приходится иметь дело по окончании спектакля, эти слоняющиеся за кулисами "друзья" антрепренера, которые везут вас ужинать, обольщают брильянтами и предлагают познакомить со всякими "Дэнами, Дэйвами и Чарли". Я тебе вот что скажу, Линн, жалеть надо таких женщин, как мы с тобой -- девушек из порядочной семьи, которые думали пробить себе дорогу честными путями, создать себе имя, и не могли этого сделать. Вот, кругом все изливаются в сочувствиях получающим пятнадцать долларов в неделю хористкам. Чепуха, их самое страшное горе можно утешить порцией омара. Если и есть о ком пожалеть, так это о тех актрисах, которые получают не менее тридцати-сорока пяти долларов в неделю и выступают в качестве примадонн и солисток в каком-нибудь веселом театре. Ведь такая артистка знает, что это предел ее достижений, и все-таки цепляется за эту жизнь, ожидая какого-то "счастливого случая", который никогда не приходит. А дурацкие представления, в которых приходится принимать участие! Такой номерочек, как хор "Тачек", когда вас через всю сцену тащит за ноги другая актриса, ведь он является серьезной драмой по сравнению с теми идиотскими штуками, которые мне приходилось проделывать в тридцатицентовых театрах. Но кого я окончательно не перевариваю, так это мужчин, которые подмигивают вам из-за своих столиков и стараются купить вас, смотря по расценке, или за бутылку шампанского, или за стакан пива. Ах, вообще все эти зрители-мужчины, которые хлопают в ладоши, толкаются, рычат, воют, как стая диких зверей. Уставятся на вас глазами так, точно проглотить хотят, только попадись вы им в лапы! О, как я ненавижу их всех! Но я все говорю, говорю, а о себе еще ничего тебе так и не рассказала. Прикопила я себе двести долларов, и с первыми летними днями ушла со сцены. Отправилась я на Лонг-Айленд и разыскала там самую очаровательную в мире деревушку, зовут ее Саундпорт, и стоит она у самой воды.
   Я решила провести там лето, попрактиковаться в декламации и, в случае чего, открыть там классы. Поселилась я в домике на самом берегу, у одной старой вдовы, которая сдавала комнаты. У нее был еще жилец, священник Артур Лайл. Да, ты угадала, он и есть герой.
   Всю эту историю я тебе могу рассказать за две минуты, это драма в одном акте. При первой же встрече, как только он вошел в комнату, я почувствовала, что все кончено, я погибла. Он завоевал меня с первых же слов! Он был так непохож на тех мужчин, которых мы видим в театре. Высокий, статный, в комнату он входил неслышно, но я всегда сразу чувствовала его присутствие. Лицо у него было, как у одного из рыцарей, которые принадлежали к Круглому Столу, а голос у него был совсем как виолончель, когда она играет соло. А манера держать себя! Знаешь ли, Линн, если взять Джона Дрю [Джон Дрю (1853-1927) -- американский театральный актер (примеч. ред.)] в одной из лучших его салонных ролей и сравнить его с тем, как держит себя в жизни мой герой, то Джона пришлось бы арестовать за непристойное поведенье. Но не буду увлекаться подробностями; одним словом, не прошло и месяца, как мы оказались помолвленными.
   Он состоял проповедником одной маленькой методистской церкви, и мы должны были устроиться в маленьком церковном домике, мы мечтали устроить тут пасеку, развести кур. Артур читал мне о небесном, я же больше увлекалась мыслями о пчелах и курах. О том, что я была актрисой, я ему не сказала. Я слишком ненавидела не только эту свою профессию, но и все, что к ней относится. Со всем этим я покончила раз навсегда и потому не видела никакой необходимости касаться этого вопроса.
   Я шла к нему с открытым сердцем, как самая честная девушка, и мне не в чем было перед ним каяться, разве только в том, что я занималась декламацией, правда, по совести говорю, только в этом. Ах, Линн, если бы ты только знала, как я была счастлива! Я пела в хоре, состояла членом общества "Иголка" и декламировала эту историю, знаешь, про "Анни Лори", знаешь, ту, с присвистом, и делала это, как сказано было в местной газете, "почти так же хорошо, как профессиональная артистка".
   Мы с Артуром катались на лодке, рука об руку бродили по лесу, нежно друг к другу прижавшись, и эта карманная деревенька казалась мне лучшим местом на земном шаре. Я бы с восторгом прожила там всю свою жизнь, если б в одно прекрасное утро на миссис Герли -- это наша квартирная хозяйка -- не нашел стих болтливости и она, как самая заправская содержательница меблированных комнат, не начала мне выкладывать все сплетни. Для нее, как и для меня, мистер Лайл был почти святым. Она перечисляла все его достоинства и добродетели, но в заключение сообщила, что, по ее наблюдениям, он недавно переживал несчастную романтическую любовь. Подробностей она не знала, но что это, несомненно, было очень сильное увлечение, в этом она была уверена. Он в то время очень похудел, побледнел, и, кроме того, у него в шкатулочке из розового дерева хранится какая-то реликвия; шкатулочку эту он держит под замком в ящике своего письменного стола у себя в кабинете. "Несколько раз заставала я его, -- говорила она мне, -- сидящим в мрачном раздумье над этой шкатулкой, но как только кто-нибудь входил в комнату, он поспешно ее запирал".
   Ты, конечно, понимаешь, что я, не теряя времени, взяла его за ручку, свела с пьедестала и кое-что ему на ухо шепнула.
   В тот же день, после обеда, когда мы с ним болтали в лодке среди водяных лилий у самого берега, я ему сказала:
   -- Артур, ты не сказал мне, что любил другую, зато про эту твою любовь мне рассказала мистрис Герли. -- Я не выношу, когда мужчина лжет, и потому поторопилась дать ему понять, что уже все знаю.
   -- Это было до твоего появления здесь, -- глядя мне прямо в глаза, ответил он. -- Да, у меня было сильное увлечение и, раз ты об этом уже знаешь, я расскажу тебе все откровенно.
   -- Я тебя слушаю, -- сказала я.
   -- Дорогая моя Ида, -- сказал Артур. Я, конечно, жила здесь, в Саундпорте, под своим настоящим именем, а не сценическим. -- Это была чистая идеальная любовь. Хоть эта женщина пробудила во мне самые сильные чувства и представлялась мне идеалом женщины, я свиданий с ней не имел и ни разу с ней не говорил. Это была идеальная любовь. Моя любовь к тебе не менее идеальна, но она имеет совершенно иной характер. Но я надеюсь, что это не встанет между нами?
   -- Она была красива? -- спросила я.
   -- Очень красива, -- ответил Артур.
   -- Ты часто видал ее? -- спросила я.
   -- Раз шесть, -- ответил он.
   -- И всегда на расстоянии? -- спросила я.
   -- Всегда на большом расстоянии, -- ответил он.
   -- И ты любил ее? -- спросила я.
   -- Она для меня была идеалом красоты, грации и такой же, казалось мне, должна была быть и душа ее, -- сказал Артур.
   -- А реликвия, которую ты держишь под замком и над которой от времени до времени вздыхаешь, она тебе ее дала?
   -- Я храню ее на память.
   -- Она прислала ее тебе?
   -- Да, она попала ко мне от нее, -- ответил он.
   -- Окольным путем? -- спросила я.
   -- Да, довольно-таки окольным... и... в то же самое время, скорее, прямым.
   -- Почему ты с ней никогда не встречался, -- спросила я, -- или была слишком большая разница в вашем общественном положении?
   -- Ее положение было гораздо выше моего; ну вот, Ида, и все мое прошлое. Но ведь ты же не станешь меня ревновать к ней?
   -- Ревновать, -- говорю я -- послушай, чудак, что ты такое говоришь? Да я тебя за это еще в десять раз больше уважаю, чем прежде. -- И это правда, Линн. Я не знаю, можешь ли ты это понять? Такая идеальная любовь для меня была чем-то совершенно новым, прекрасным и самым великолепным, что только может быть на свете. Можешь ты себе представить: мужчина любит женщину, с которой даже ни разу не говорил. Он предан тому образу, который ему нарисовали его воображение и сердце. Ах, мне это казалось чем-то великим!
   Мужчины, которых я знала раньше, шли ко мне с брильянтами, изысканными напитками и предложениями повысить мой заработок. Да, это еще выше подняло Артура в моих глазах. Ревновать его к этому далекому божеству, которому он поклонялся когда-то, я не могла, потому что теперь он был весь мой. И вот я, как и миссис Герли, стала смотреть на него как на ангела во плоти.
   В тот же день, около четырех часов, к Артуру пришел какой-то человек и позвал его к одному из больных прихожан. Старая миссис Герли предавалась послеобеденному отдыху, и я была предоставлена самой себе. Проходя мимо кабинета Артура, я заглянула туда и увидела, что связка ключей висит в ящике его письменного стола. Все мы не лучше супруги Синей Бороды, ты как думаешь, Линн? Я, не задумываясь, решила взглянуть на эту хранимую под ключом реликвию. Не то чтобы мне хотелось узнать, какая она, а просто так, из пустого любопытства. Пока я открывала ящик, я мысленно пыталась угадать, что там может оказаться. Засохший ли цветок, который она ему бросила откуда-нибудь с балкона, или, быть может, вырезанный из какого-нибудь журнала ее портрет, раз уж она принадлежит к такому избранному обществу; это легко могло быть.
   Я открыла ящик и нашла шкатулку розового дерева, размером не больше ящика для воротничков. Из связки ключей я выбрала самый маленький, который оказался к ней подходящим, открыла и приподняла крышку. Я только взглянула на эту реликвию и сейчас же ушла к себе в комнату и упаковала свой сундук, я бросила несколько вещей в дорожную сумку, наскоро пригладила волосы и надела шляпу. Затем я растолкала толстую старую леди.
   Надо сказать, что все это время ради Артура я строго следила за своими манерами и даже стала отвыкать от своих прежних словечек; но тут не удержалась.
   -- Перестаньте храпеть, очухайтесь и слушайте! Дух во плоти может сейчас вернуться, я же сейчас уезжаю и должна вам отдать причитающиеся вам восемь долларов. За сундуком я пришлю посыльного, -- и я протянула ей ее деньги.
   -- Ах, боже мой, мисс Кросби, что такое произошло? -- затараторила она. -- Я думала, что вы всем здесь довольны. Ах, боже мой, так трудно понять, что именно нужно молодой девушке, и всегда-то она оказывается совсем не такой, как думаешь.
   -- Вы чертовски правы, -- сказала я, -- это можно сказать о многих девушках, зато о мужчинах этого сказать никак нельзя, потому что если знаешь одного мужчину, ты знаешь их всех. Этим разрешается проблема человеческой расы.
   Затем мне удалось попасть на поезд, который отходит в четыре тридцать восемь и щедро осыпает пассажиров сажей, и вот я здесь.
   -- Но ведь ты так и не сказала, что было в шкатулке, Ли? -- взволнованно спросила мисс д'Арманд.
   -- Одна из тех желтых шелковых подвязок, которые я бросала публике во время моего номера с качелями. Что, осталось там что-нибудь в бутылке, Линн?

-------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: О. Генри. Что говорит город. Сборник рассказов. -- Ленинград, Мысль, 1925.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru