Олифант Маргарет
Жизненные пути

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Ways of Life
    Перевод А. Б-г-.
    Текст издания: "Вѣстникъ Европы", NoNo 5-6, 1899.

Жизненные пути

"The Ways of Life", by M. Oliphant.

  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I.

   Ему было лѣтъ подъ шестьдесятъ; онъ былъ еще вполнѣ здоровый человѣкъ, и никакіе, хотя бы самые легкіе, недуги не напоминали ему о томъ, что онъ уже прошелъ большую часть утомительнаго жизненнаго пути.
   Онъ имѣлъ большой успѣхъ и даже могъ безспорно считаться любимцемъ публики; хотя его слава и не отличалась особенной громкостью, но онъ все-таки былъ выдающимся художникомъ и пользовался завидной популярностью. Изъ году въ годъ, въ продолженіе весьма значительнаго періода времени, онъ привыкъ жить въ достаткѣ, имѣть непрерывно множество хорошихъ заказовъ и выслушивать одобреніе, пріятное для его авторскаго самолюбія. Цѣлый рядъ и, такъ сказать, ровное теченіе всяческихъ успѣховъ, замѣчательно благодѣтельно вліяли на умъ и на состояніе души художника, на его настроеніе, всегда бодрое и безмятежное.
   Ни самому Сандфорду, ни его женѣ, въ голову не приходило, чтобы такое отрадное положеніе дѣлъ могло когда-либо измѣниться. Его доходы въ концѣ года достигали обыкновенно извѣстной -- и весьма внушительной -- нормы, и онъ привыкъ смотрѣть на нихъ, какъ на нѣчто установленное, обезпеченное,-- какъ бы на содержаніе, которое получаетъ въ опредѣленные сроки высокопоставленное лицо, состоящее на государственной службѣ. Домъ у Сандфорда былъ пріятный, уютный, радушно открытый для гостей, что называется, домъ -- полная чаша; была при этомъ милая, всегда оживленная, но довольно неразсчетливая семья; и на придачу, художника окружала безоблачная атмосфера постоянныхъ успѣховъ и придавала всему самому обыденному оттѣнокъ чего-то особенно свѣтлаго, прекраснаго.
   Сандфордъ зналъ, что въ обществѣ и въ уличной толпѣ онъ человѣкъ одинаково замѣтный; зналъ, что на него указываютъ шопотомъ другъ другу:
   -- Вы знаете, это -- Сандфордъ, извѣстный художникъ!
   Для него самого это не было непріятно, а тѣмъ болѣе льстило его супругѣ, м-съ Сандфордъ.
   Она всю жизнь была для него вѣрнымъ товарищемъ и другомъ.
   Въ началѣ, когда средства у нихъ были еще небольшія, она умѣла дѣлать такъ, чтобы на все хватало средствъ; она ухитрялась соблюдать извѣстное представительство въ обществѣ, поддерживать знакомства, необходимыя для дальнѣйшей каррьеры ея мужа, и вмѣстѣ съ тѣмъ -- о, чудо изъ чудесъ!-- тратила самую бездѣлицу на свои, всегда приличные, наряды. Она сама вела хозяйство, но это не мѣшало ей терпѣливѣйшимъ образомъ, какъ самая лучшая изъ натурщицъ, исполнять всѣ требованія своего мужа-художника -- нанимать ихъ пока было не на что. По этому поводу даже сложилась такая шутка.
   -- Въ каждой его картинѣ непремѣнно найдется хоть одна какая-нибудь черта лица м-съ Сандфордъ,-- говорили ихъ близкіе и знакомые.-- Смотрите:-- начиная съ Іоанны д'Аркъ и кончая королевой Елизаветой англійской, всѣ эти лица -- копія съ нея!
   Дѣти -- ихъ было четверо -- всѣ уже подросли: дѣвочки были хорошенькія, живыя и весьма милыя свѣтскія барышни; мальчики -- одинъ молодой юристъ, а другой -- еще студентъ, только-что провалившійся на выпускномъ экзаменѣ, но не особенно принимавшій это къ сердцу. Для нихъ тоже жизнь текла гладко и беззаботно: Гарри былъ увѣренъ, что все равно, рано или поздно "все обойдется". Вообще, онъ былъ, что называется, добрый малый, и ему всѣ и всегда были рады: онъ былъ очень привѣтливъ и очень остроуменъ. Лидзи, старшая изъ сестеръ, премило пѣла, и всѣхъ и всегда выручала своей любезностью. Она и младшая сестра ея Ада, братья Джэкъ и Гарри,-- всѣ они были молодой и счастливый народъ, привыкшій безъ разсчета тратить деньги, тѣмъ болѣе, что ни малѣйшаго стѣсненія въ этомъ направленіи въ семьѣ не замѣчалось. Иногда, когда м-съ Сандфордъ, бывало, качнетъ головой на ихъ какую-нибудь затѣю, которая покажется ей слишкомъ дорогой, дѣти шутя возражали:
   -- Глупости, мама! Вотъ еще вздоръ какой!
   А Гарри прибавлялъ:
   -- Ну, это только такъ! это входитъ въ роль матери, и мама считала бы себя неправой, еслибы не исполняла этой "материнской обязанности"!
   И все продолжало идти по заведенной колеѣ. Молодежь безпечно веселилась, и первую тѣнь на ея свѣтлое настроеніе набросила забота о судьбѣ мальчиковъ; тревогу подняла сама м-съ Сандфордъ.
   Однажды, когда у нихъ завтракалъ лордъ Окхэмъ, по уходѣ его, она обратилась къ мужу:
   -- А что, Эдвардъ, удалось тебѣ поговорить съ нимъ насчетъ Гарри?-- спросила она.
   -- Ну, вотъ еще! Просить о чемъ-нибудь пріятеля, и то ужъ нелегко, а человѣка, котораго видишь второй разъ въ жизни...
   -- Жизнь или кошелекъ!-- съ шутливою угрозой перебилъ его Гарри и разсмѣялся.
   -- Нѣтъ, чужого просить легче, чѣмъ друзей! Обращаясь къ знакомому, невольно подумаешь, что неловко извлекать пользу изъ его дружескихъ отношеній; а лордъ вѣдь просто твой поклонникъ и покупатель,-- замѣтила м-съ Сандфордъ.-- Я бы пристала къ нему съ... ну, словомъ, не долго думая.
   -- Мама хотѣла сказать: "съ ножомъ въ горлу"!-- воскликнулъ Гарри.-- Каково? Она чаще нашего начинаетъ употреблять уличный жаргонъ.
   -- Однако, въ твои годы отецъ ужъ заработывалъ весьма значительно для молодого человѣка. Мы уже пробивали себѣ дорогу...
   -- Весьма было неосторожно съ вашей стороны пускаться въ путь такими юнцами!-- воскликнулъ Джэкъ.
   -- Интересно знать, что бы вы сказали, если бы кто-нибудь изъ насъ выкинулъ такую штуку?-- возразила Ада, которая только-что передъ тѣмъ старалась обратить на себя вниманіе сановитаго лорда.
   Молодежь любила отца и мать, даже гордилась ими; но въ общемъ расходилась во взглядахъ, считая ихъ "устарѣвшими".
   -- Съ ними не сговоришься, ихъ не переспоришь!-- подхватилъ отецъ семейства.-- А все-таки, Гарри, мать твоя правду говоритъ. Пора бы тебѣ перестать бездѣльничать; пока ты молодъ, тебѣ бы слѣдовало стремиться...
   -- Это еще къ чему, сэръ?-- съ утрированной и шутливой почтительностью спросилъ Гарри.
   М-ръ Сандфордъ повернулся и пошелъ прочь; онъ не могъ, да и не нашелся ничего возразить.
   Вернувшись въ свою мастерскую, онъ въ сотый разъ почувствовалъ, что за послѣднее время она сдѣлалась для него единственнымъ убѣжищемъ отъ вѣчной суеты и смѣха, которыми теперь весь домъ наполняло молодое поколѣніе и его интересы. М-ръ Сандфордъ, наоборотъ, предпочиталъ молодыхъ, начинающихъ художниковъ: съ ними хоть что-нибудь у него найдется общее, хоть предметъ разговора. Онъ любилъ своихъ дѣтей; онъ считалъ, что они и умнѣе, и образованнѣе его, но во многомъ онъ съ ними не сходился, и, какъ ни забавлялъ его, иной разъ, ихъ шутливый жаргонъ, но скоро ему все стало надоѣдать, и онъ чувствовалъ себя хорошо единственно передъ своимъ станкомъ.
   Съ палитрою въ рукѣ, Сандфордъ остановился передъ своей еще неоконченной картиной: размѣрами она превосходила всѣ, которыя онъ до сихъ поръ представлялъ на академическую выставку. И лордъ Окхэмъ нарочно приходилъ посмотрѣть на нее, съ цѣлью пріобрѣсти заблаговременно, если она понравится.
   "Странно, однако, что онъ разсыпался въ похвалахъ, а о главной своей цѣли ни полъ-слова"!-- думалъ художникъ, припоминая подробности этого посѣщенія, и, критически всматриваясь въ детали своего новаго произведенія, тщательно заслопялъ глаза рукою отъ свѣта.
   "Гм! А вѣдь Даніэльсъ именно такъ и говорилъ: -- Онъ богачъ; насчетъ цѣны вы съ нимъ не стѣсняйтесь: для него что пятьсотъ фунтовъ, что тысяча -- все едино".
   Даніэльсъ, извѣстный торговецъ картинами и коммиссіонеръ Сандфорда, говорилъ это съ обычной своей добродушно-беззастѣнчивой увѣренностью, и когда сановитый лордъ ушелъ ни съ чѣмъ, художнику было больно разочароваться... Въ сущности, ну, стоило ли придавать значеніе мнѣнію одного какого-нибудь отдѣльнаго лица, тѣмъ болѣе Окхэма? Для него, Сандфорда, мнѣніе даже такого вліятельнаго лица, какъ любой изъ министровъ, не могло имѣть вѣса.
   "А все-таки Гарри не мѣшало бы подумать о службѣ. Да и Джэку также"!..
   Сандфордъ ужъ не сегодня рѣшилъ, что ни одному изъ его сыновей не слѣдуетъ быть художникомъ и зависѣть въ матеріальномъ, отношеніи отъ каприза публики и торговца картинами. Кстати припомнилось ему, что онъ всегда старался дать своимъ дѣтямъ самое тщательное воспитаніе, чтобы въ этомъ смыслѣ совершенно ніъ обезпечить. И до сихъ поръ онъ былъ твердо убѣжденъ, что на ихъ счетъ онъ можетъ быть спокоенъ, потому что сдѣлалъ для нихъ все, что только можетъ сдѣлать любящій отецъ.
   Да, до сихъ поръ!.. Но въ настоящую минуту?.. Онъ задумался, почесывая себѣ кистью подбородокъ. Неужели сомнѣніе запало къ нему въ душу?.. И онъ почему-то еще разъ рѣшилъ, что пора пристроить Гарри.
   Сандфордъ положилъ на мѣсто кисти и палитру и пошелъ, по обыкновенію, пройтись.
   Въ былое время м-съ Сандфордъ зашла бы непремѣнно въ мастерскую и сказала бы мужу по поводу посѣщенія сіятельнаго лорда:
   -- Что? Ему не нравится этотъ лѣсистый уголокъ? Его сіятельство, кажется, вообразилъ, что онъ что-нибудь понимаетъ?
   -- Да нѣтъ же! Онъ не только понимаетъ, но даже еще судятъ обо всемъ весьма разумно. Помнишь, я говорилъ тебѣ, что я самъ недоволенъ сочетаніемъ тоновъ вотъ въ этомъ мѣстѣ,-- надо бы разсвѣтить. Передній планъ...
   -- Ахъ, Эдвардъ! Какой вздоръ! Это такъ на тебя похоже: ты скромничать всегда готовъ и соглашаешься съ кѣмъ ни попало,-- хоть поваренокъ прибѣги и начни тебя критиковать! Лучше пойдемъ, пройдемся!
   Такъ, или приблизительно такъ, заключился бы ихъ разговоръ.
   Но м-съ Сандфордъ не зашла въ мастерскую, и разговора этого не было между ними, по той простой причинѣ, что она сидѣла въ гостиной, улыбаясь остротамъ Лидзи и останавливая Джэка. Конечно, они не могли замѣнить ей общество мужа и не такъ нуждались въ ея присутствіи, какъ Эдвардъ; но она увѣрила себя, что долгъ материнства -- приносить себя въ жертву дѣтямъ, и м-ру Сандфорду пришлось идти гулять одному.

-----

   Недѣли, мѣсяцы проходили одни за другими. Пришло ежегодное семейное торжество Сандфордовъ, день рожденія Джэка. Какъ водится, молодежь веселилась, танцовала; только отецъ чувствовалъ себя какъ-то жутко при мысли, что еще на годъ старше сталъ его юристъ, а обезпеченнаго положенія все еще не имѣетъ.
   -- Я слышалъ, что онъ хорошо идетъ по адвокатурѣ,-- замѣтилъ ему одинъ изъ почетныхъ гостей.
   -- Полноте, онъ почти ничего еще не заработалъ.
   -- О, кто же много заработываетъ съ самаго начала?-- возразилъ добродушно пріятель.-- Но, пока, зачѣмъ ему торопиться: онъ за вами, какъ за каменной стѣной!..
   Сандфордъ промолчалъ, но самъ про себя подумалъ:
   "По двѣ гинеи за защиту!.. Только двѣ гинеи! На нихъ не долго проживешь! А у Гарри и того меньше"!-- и въ тотъ же мигъ ему стало и жутко, и тревожно, при мысли, что его неотвязчиво преслѣдуетъ забота о судьбѣ сына что также тревожитъ и м-съ Сандфордъ, которая, уловивъ озабоченное выраженіе у мужа на лицѣ, тотчасъ же горячо спѣшитъ воскликнуть:
   -- Какіе они у насъ милые и какъ привязаны въ своей семьѣ! Замѣть, какъ они хорошо относятся къ своимъ сестренкамъ, и какое счастье для нашихъ дѣвочекъ, что братья живутъ вмѣстѣ съ ними!.. И наконецъ, не всякій можетъ такъ блестяще сдѣлать себѣ каррьеру, не всѣ такіе геніи, какъ ты!-- въ заключеніе прибавляла она, глядя на него съ оттѣнкомъ преданной любви и съ горячей восторженностью искренней поклонницы своего знаменитаго, талантливаго мужа.
   Сандфордъ ничего ей не отвѣтилъ; какъ и всякому другому мужу, ему было пріятно, что жена такъ горячо гордится имъ и въ него вѣритъ
  

II.

   Посѣщеніе мастерской сановнымъ лордомъ было дѣломъ привычнымъ для Сандфорда, избалованнаго вниманіемъ и пристрастнымъ уваженіемъ публики; но на этотъ разъ оно было дуновеніемъ, предвѣстникомъ, или, вѣрнѣе, тѣнью-предвѣстницей тучи, которая грозила затмить свѣтлый, безоблачный горизонтъ. Самая туча надвинулась одинаково неожиданно, внезапно.
   Его картину -- большое историческое полотно -- вернули съ академической выставки непроданной. Случалось то же самое и прежде, но прежде всегда была на это какая-нибудь уважительная причина, и все-таки картина, не признанная въ академіи, не долго застаивалась въ мастерской художника, откуда ее вскорѣ увозилъ выгодный покупатель. На этотъ разъ полотно долго и красиво пестрѣло въ мастерской, веселя взоры м-съ Сандфордъ, какъ та говорила, прибавляя:
   -- Для меня нѣтъ ничего хуже, какъ разставаться съ картинами: это -- самая непріятная сторона въ жизни жены художника.
   Но Сандфордъ смотрѣлъ на это нѣсколько иначе, теперь, по крайней мѣрѣ. Какъ бы весело онъ ни былъ настроенъ, когда входилъ въ свою студію,-- его лицо становилось сосредоточенныхъ и мрачнымъ, какъ только онъ становился передъ своей большой картиной, которая носила названіе "Чернаго Принца". Цѣлыми часами простаивалъ онъ надъ нею, Вглядываясь въ малѣйшія подробности эффектнаго полотна, на которомъ были живыми красками переданы типичныя особенности средневѣковыхъ рисунковъ и костюмовъ.
   Какъ ни пытался художйикъ тончайшими штрихами и легкими мазками усилить общее впечатлѣніе картины,-- все оказывалось излишнимъ: всѣ правила компановки и безъ того уже строго согласовались съ правилами, чуть не съ дѣтства преподанными художнику. Центральная группа женщинъ больше всего привлекала вниманіе зрителя своей красотою; больной воинъ, къ которому онѣ взываютъ, образецъ могучей силы и жестокости, выступающихъ еще отчетливѣе на его блѣдномъ, болѣзненномъ лицѣ. Противъ картины и ея компановки рѣшительно ничего нельзя было сказать; развѣ только, что, можетъ быть, не было причины для ея существованія.
   Вслѣдъ за лордомъ Овхэмомъ, приходили и такъ же, какъ онъ, уходили ни съ чѣмъ прочіе посѣтители студіи Сандфорда; они оставляли по себѣ воспоминаніе о безчисленныхъ похвалахъ таланту художника и кое-какой поверхностной критикѣ, но и только! Болѣе существенныхъ результатовъ не давали эти посѣщенія.
   Сандфордъ улыбался на ихъ неумѣлую критику, но стоило только гостямъ очутиться за дверью, чтобы эта улыбка искривилась и совсѣмъ пропала. Вѣдь, какъ ни смѣйся надъ невѣжествомъ незрѣлыхъ замѣчаній, все же они, эти самые любители, а не кто другой, просвѣщенные знатоки, создаютъ художнику успѣхъ, и мало удовольствія смотрѣть, что каждый меценатъ уноситъ съ собой тотъ самый чекъ на своего банкира, который долженъ бы переселиться въ карманъ любезнаго хозяина студіи. Эдвардъ Сандфордъ, положимъ, еще и не дошелъ до того, чтобы досадовать на это, но ему все-таки было не до смѣха, когда приходилось провожать своихъ посѣтителей одного за другимъ, не получивъ отъ нихъ ни одного заказа. Джэкъ и его товарищи журналисты, съ большой самоувѣренностью разсуждавшіе о современной живописи, тоже тревожили художника: очень ужъ безжалостно громили они послѣднюю выставку.
   -- Можно было вообразить, что видишь предъ собою не картины на историческіе сюжеты, а съ десятокъ своихъ старыхъ знакомыхъ, нарядившихся въ различные костюмы, чтобы репетировать домашній спектакль,-- говорилъ одинъ изъ самоувѣренныхъ критиковъ, обращаясь въ хозяйкѣ дома. Все старыя "натуры", наряженныя шекспировскими королями, это поймите, м-съ Сандфордъ: группы заурядныхъ людей, которые силятся во что бы то ни стало изобразить изъ себя историческіе типы.
   -- У меня еще живы въ памяти историческія полотна Уайта,-- замѣтила м-съ Сандфордъ, и я прекрасно помню, что была отъ нихъ въ восторгѣ. Всѣ мы стремились на частное открытіе выставки, чтобы на нихъ полюбоваться прежде, чѣмъ публика; хотя въ то время я понимала въ живописи несравненно меньше, чѣмъ теперь.
   -- Ну, да, именно потому, что меньше понимали!-- подхватилъ авторитетъ по живописи.-- Теперь вы были бы о тѣхъ же картинахъ совсѣмъ другого мнѣнія.
   -- И не одинъ Уайтъ, вся школа историческаго жанра устарѣла,-- возразилъ другой авторитетъ:-- такъ точно, какъ отошла въ вѣчность мода на историческіе романы. Публикѣ надоѣли ряженые; жизнь слишкомъ коротка для этого рода живописи и литературы; подавайте намъ что-нибудь полное жизненной правды, полное духовной, внутренней красоты!..
   -- Чепуха!-- воскликнулъ Гарри.-- Очень нужны англичанамъ ваши оголенныя женщины!
   -- Англичане больше всего любятъ "дѣточекъ", "выздоравливающихъ", и "послѣднее свиданье", роковой часъ разлуки юнаго красавца съ юной красавицей, богиней его сердца,-- подсказала одна изъ дѣвицъ.
   -- Понятно, этого рода сюжеты не изсякнутъ никогда. Но теперь ужъ такое время, когда всю силу картины составляютъ краски и художественность исполненія, сама по себѣ, а не сюжетъ, какъ это думали во время оно...
   -- Вы рѣшительно меня смущаете своими новыми взглядами. Я лично всегда была того мнѣнія, что главное -- хорошій сюжетъ!
   -- М-съ Сандфордъ, помилуйте!-- воскликнулъ одинъ изъ ея молодыхъ собесѣдниковъ и разсмѣялся. Другой поспѣшилъ подхватить, но съ той особой серьезностью, которая составляетъ отличительную черту насмѣшливо-язвительныхъ журналистовъ:
   -- Конечно, было время, когда всѣ такъ думали, и думали совершенно искренно. Но я не принадлежу къ числу людей, которые смѣются надъ наивными вкусами и воззрѣніями. Въ свое время всѣ такъ думали; а всеобщее мнѣніе, каково бы оно ни было, имѣетъ право на всеобщее уваженіе,-- глубокомысленно заключилъ молодой человѣкъ.
   Въ эту минуту вошелъ Сандорфъ, не сразу рѣшившійся выдать молодежи свое присутствіе.
   -- "Удивительно забавно слушать болтовню этихъ младенцевъ"!-- говорилъ онъ самъ себѣ, слушая ихъ украдкой.
   -- Очень радъ, пріятно слышать, что вы такъ снисходительно относитесь къ старымъ "мазилкамъ"!-- замѣтилъ онъ вслухъ, входя.-- И въ тотъ же мигъ одинъ изъ молодыхъ журналистовъ оказался настолько внимателенъ, что постарался сдѣлать видъ, будто сильно сконфуженъ, такъ какъ его застали врасплохъ, и даже подобралъ свои небрежно вытянутыя ноги.
   -- А что, Джэкъ,-- сказалъ художникъ сыну, какъ только журналисты удалились:-- это вѣдь, пожалуй, всеобщее новое направленіе?
   -- Право, не знаю, какъ сказать,-- съ натянутой усмѣшкой отвѣчалъ молодой юристъ.-- У каждаго свое мнѣніе.
   -- Однако, это мнѣніе большинства, сколько мнѣ кажется.
   -- Пожалуй! Надо полагать, что оно мѣняется вмѣстѣ со смѣной поколѣній. Знаете, старые порядки отжили свое во всемъ, даже въ искусствѣ.
   -- А, понимаю! Вы думаете, что мы, старики, очень мало смыслимъ,-- замѣтилъ художникъ и улыбнулся невеселою улыбкой. Его сердило, что эти глупые мальчишки ничего не понимаютъ, а туда же, суются разсуждать!-- "Но вѣдь они умѣютъ ловко изложить и преподнести публикѣ свою чепуху, а это отражается на общественномъ мнѣніи",-- прибавилъ онъ про себя.
   Вернувшись въ мастерскую, онъ, однако, попробовалъ взглянуть на своего "Чернаго Принца" съ точки зрѣнія этихъ "критиковъ", и въ самомъ дѣлѣ, ему начало казаться, что старики вельможи и самъ больной -- все это старыя "натуры", какъ оно, впрочемъ, было и на дѣлѣ; что въ ихъ позахъ и въ общей компановкѣ больше старательнаго вымысла, нежели жизненной, захватывающей правды, особенно въ женскихъ фигурахъ.
   "Мнѣ и всегда казалось, что эта рука должна быть намѣчена нѣсколько иначе",-- въ заключеніе подумалъ онъ и взялся за мѣлъ...
  

III.

   Въ одинъ прекрасный день къ Сандфорду явился его пріятель и коммиссіонеръ Даніэльсъ, и не одинъ, а въ сопровожденіи какого-то новоиспеченнаго мецената милліонера, который устроивалъ себѣ картинную галерею и покупалъ все, что подъ руку ни попало. Даніэльсъ водилъ его по мастерскимъ художниковъ, особенно такихъ, у которыхъ что-нибудь да "не выгорѣло". Этотъ богачъ былъ замѣчательно невѣжественный и беззастѣнчивый господинъ и говорилъ, не обинуясь, все, что ему въ голову придетъ.
   -- Посмотримъ-ка, что тутъ за штука?-- проговорилъ онъ, подходя поближе въ "Черному Принцу".-- Необыкновенно милыя дѣвушки, да, да. Но только чего онѣ столпились всѣ вокругъ этого больного? А! Вѣрно, что-нибудь такое...-- и милліонеръ фамильярно подтолкнулъ локоткомъ художника. Даніэльсъ долго и громко смѣялся его выходкѣ; но Сандфордъ съ трудомъ могъ вызвать у себя на лицѣ простую улыбку. Съ грѣхомъ пополамъ, онъ пытался объяснить, что городъ осажденъ; почтенный посѣтитель, вѣроятно, знакомъ съ этимъ потрясающймъ событіемъ...
   -- Нисколько!.. Впрочемъ, пожалуй, осажденъ... ну, да! Конечно, осажденъ рабочими, которымъ сказали, что имъ не долго остается работать... Да, понимаю: человѣческая природа во всѣ времена и вездѣ все одна и та же. А только женщины въ Ланкаширѣ, могу васъ увѣрить, вмѣсто умильныхъ взглядовъ, задали бы ему законную трёпку. Не знаю, откуда вы себѣ раздобыли такихъ женщинъ: наши не такія!
   Сандфордъ попробовалъ-было возразить, поясняя подробнѣе, въ чемъ тутъ дѣло; но богачъ уперся на своемъ собственномъ толкованіи картины, и сдвинуть его не было никакой возможности.
   -- Роскошная картина, хоть куда!-- подхватилъ Даніэльсъ, перебивая обоихъ:-- и что жъ мудренаго? Это вѣдь "Сандфордъ", знаменитый Сандфордъ! Это полотно было еще красивѣе, когда висѣло около академическихъ шедевровъ и собирало толпы зрителей... Я, кажется, не удивился бы, еслибъ его вдругъ обнесли рѣшеткой, какъ, напримѣръ, уже обнесена картина Фрита.
   Онъ кивнулъ многозначительно въ сторону Сандфорда, и въ сердцѣ у художника защемило.
   -- У меня есть и Фритъ!-- похвастался милліонеръ.
   -- У васъ будутъ всѣ современныя знаменитости, если будетъ хотъ одинъ Сандфордъ!-- по-пріятельски хлопая богача по плечу, замѣтилъ Даніэльсъ.
   Милліонеръ запустилъ руки въ карманы и круто повернулся къ художнику.
   -- Я видывалъ не мало и такихъ картинъ, которыя нравились мнѣ больше этой.
   -- Знаю, знаю! Вы видѣли Миллэ,-- поразительная вещь! Но только то подумайте, что это вдвое дешевле, а отдѣлка... Вотъ, обратите-ка вниманіе!-- подхватилъ опять коммиссіонеръ, поворачивая гостя еще разъ лицомъ въ картинѣ.
   -- Не спорю, что работы въ этой картинѣ пропасть,-- снисходительно отозвался тотъ:-- особенно если она списана съ дѣйствительности; конечно, я ничего не имѣю противъ того, чтобы ею пополнить свою коллекцію; но я желалъ бы, чтобъ это соображеніе было принято въ разсчетъ при покупкѣ,-- обращаясь въ Даніэльсу, прибавилъ онъ.-- Видите ли, мистеръ... (а какъ его фамилія, Даніэльсъ?) -- я не особенно въ восторгѣ отъ такого рода махинъ, до сюжета которыхъ трудно докопаться. Конечно, это эффектная, прекрасная картина; и я вѣрю Даніэльсу,-- а онъ хвалитъ. Единственный человѣкъ, который знатокъ въ этомъ дѣлѣ, послалъ меня къ нему.-- "Обратитесь, говорятъ онъ, къ Даніэльсу, и вы можете быть спокойны ". Такъ я беру вашего "Принца"; только надѣюсь, что вы сдѣлаете мнѣ скидочку въ сто -- двѣсти фунтовъ. Деньги любятъ счетъ, и уступка полагается во всякомъ дѣлѣ.
   -- Ну, скажемъ: пятьдесятъ уступки, и, право, это еще дешево за такое превосходнѣйшее полотно,-- возразилъ Даніэльсъ.
   Лицо Сандфорда омрачилось. Онъ, какъ всегда, былъ расположенъ къ любезности, но торговаться!.. Онъ не могъ дольше сдерживать себя.
   -- Я никогда не...-- началъ онъ горячо и тономъ высокомѣрія, который былъ ему совершенно несвойственъ. Но не успѣлъ онъ еще промолвить и двухъ словъ, какъ вдругъ запнулся, пораженный: Даніэльсъ тревожно поглядывалъ на художника, и лицо его подергивалось самыми невѣроятными гримасами; онъ хмурилъ и поднималъ брови, двигалъ губами; наконецъ, подъ предлогомъ посмотрѣть на какой-то эскизъ, сталъ между покупателемъ и Сандфордомъ для того, чтобы прошептать глухимъ, но повелительнымъ шопотомъ:
   -- Соглашайтесь!
   Сандфордъ остолбенѣлъ.
   Онъ въ недоумѣніи смотрѣлъ то на богача, то на комиссіонера, то на свою картину. Губы его уже сложились, чтобы возразить невѣжественному меценату, что онъ не уступитъ никому своего "Чернаго Принца" за такую цѣну!.. Но что-то остановило его, и онъ хриплымъ голосомъ проговорилъ, обращаясь къ милліонеру:
   -- Я не умѣю вести свои денежныя дѣла и оставляю ихъ въ рукахъ Даніэльса.
   -- Плохая система, плохая система!-- воскликнулъ тотъ.-- Всякій долженъ самъ вести свою торговлю...
   Сандфордъ его не слушалъ. Онъ отошелъ въ сторону и, повидимому, углубился въ пересматриваніе цѣлой коллекціи своихъ набросковъ. Дѣлая видъ, что глубокомысленно вглядывается въ каждый по очереди, художникъ съ болью въ сердцѣ слѣдилъ за Даніэльсомъ, Тотъ что-то нашептывалъ богачу, и у послѣдняго порою прорывались довольно громкія возраженія. Словъ не было слышно, но и звукъ спора мучительно вліялъ на настроеніе Сандфорда. Ему хотѣлось броситься на нихъ, крикнуть имъ, что онъ одинъ имѣетъ право рѣшать за себя... но что-то мѣшало ему, сдерживало его гнѣвные порывы, хоть онъ и самъ не могъ бы сказать, что именно это было.
   Оказалось, что Даніэльсъ продалъ "Чернаго Принца" лишь на пятьдесятъ фунтовъ ниже назначенной цѣны,-- но не эта бездѣлица смущала художника. Мало-по-малу, онъ овладѣлъ собою настолько, что могъ сдержанной улыбкой отвѣтить на приглашеніе милліонера "побывать у него и присутствовать при водвореніи картины на новомъ мѣстѣ".
   Оба ушли, какъ и пришли,-- вмѣстѣ. Они гораздо лучше могли понимать другъ друга, и не гордому, чуткому душой художнику толковать съ денежнымъ тузомъ... Вскорѣ, однако, негодованіе его улеглось настолько, что онъ даже невольно усмѣхнулся, припоминая происшедшее, и стряхнулъ съ себя послѣднюю неловкость.
   -- А я вѣдь продалъ своего "Принца"!-- проговорилъ онъ почти съ удовольствіемъ, входя въ гостиную, и голосъ его зазвучалъ почти побѣдоносно, при воспоминаніи о томъ, какъ судятъ о живописи Джэкъ и его товарищи.
   -- А!-- воскликнула м-съ Сандфордъ полу-радостно, полуогорченно.-- Я такъ и знала, что не долго намъ придется давать пріютъ твоей картинѣ,-- и она оглянулась съ такимъ видомъ, какъ будто бы ей кто-нибудь перечилъ.
   -- Кого же поддѣли, признавайтесь!-- воскликнулъ Гарри, обращаясь въ отцу.
   -- Неужели этого ужаснѣйшаго господина, который приходилъ съ Даніэльсонъ. О, папа! Вотъ ужъ никогда бы не подумала, что ты можешь продать такую прекрасную картину такому человѣку!-- вмѣшалась Лидзи.
   -- Покровителей искусства выбирать не приходится,-- возразилъ художникъ.-- Имъ, какъ и скаковымъ лошадямъ, въ зубы не смотрятъ. Конечно, и въ моей студіи найдутся недочеты, если ужъ такъ говорить.
   -- Конечно, лишь бы не скупился на банкирскіе чеки...-- согласилась жена, и художника немного покоробило это упоминаніе о чекахъ.
   Передавъ ей листокъ съ обозначеніемъ суммы, за которую онъ продалъ "Чернаго Принца", Сандфордъ ожидалъ, что она сдѣлаетъ замѣчаніе насчетъ скидки въ пятьдесятъ фунтовъ; но она недаромъ была его женой уже безъ малаго три десятка лѣтъ, и промолчала, несмотря на то, что прекрасно замѣтила тѣнь неудовольствія у мужа на лицѣ.
   "Неужели такая бездѣлица его взволновала?-- подумала она.-- Не такой онъ человѣкъ, чтобы придавать значеніе деньгамъ ".
   Упаковка и отправка "Чернаго Принца" на нѣкоторое время всецѣло заняли вниманіе Сандфорда.
   Начался уже августъ мѣсяцъ, а вмѣстѣ съ нимъ и сборы всей семьи на морскія купанья. Отецъ семейства не любилъ суеты переѣздовъ, и намѣревался провести дома, одинъ, еще нѣсколько дней, пока семья его окончательно водворится на новомъ мѣстѣ. Передъ самымъ ихъ отъѣздомъ зашелъ въ Сандфорду одинъ изъ товарищей Джэка, который давно ухаживалъ за Лидзи. Противъ его сватовства ничего нельзя было возразить, и всѣ семейные давно смотрѣли на его предложеніе, какъ на дѣло рѣшенное; жениху не хватало только -- денежныхъ средствъ, такъ какъ онъ еще начиналъ свою каррьеру. Сандфордъ счелъ своимъ долгомъ предупредить м-ра Мультона, что у Лидзи нѣтъ состоянія, и ему показалось, что для жениха это была неожиданная новость.
   -- О, это мнѣ все равно,-- замѣтилъ онъ, но какъ-то смущенно посмотрѣлъ въ лицо своему будущему тестю.
   -- Онъ, кажется, былъ разочарованъ,-- говорилъ потомъ женѣ художникъ.
   -- О, Эдвардъ! Мультонъ такой милый, такой безкорыстный колодой человѣкъ.-- Однако, м-съ Сандфордъ слегка вздохнула и прибавила.-- Если бы у Лидзи было хоть немножко своихъ собственныхъ денегъ! Ну; хоть на тряпки. Для замужней женщины такъ много значитъ имѣть свой кошелекъ; тяжело обращаться въ мужу за каждымъ пустякомъ.
   -- Развѣ и ты такъ думала?-- спросилъ онъ съ улыбкой, но сердце у него больно сжалось.
   -- Я... Но вѣдь мы съ тобою были не такіе, какъ всѣ; такіе мы были оба глупые!-- и ея лицо мигомъ освѣтилось.-- Но дочерей своихъ мы выдаемъ совсѣмъ иначе.
   -- Если Лидзи будетъ хоть въ половину такъ же хороша къ нему, какъ была ты...
   -- О, молчи, молчи!-- горячо вырвалось у нея, и она закрыла ему ротъ своей изящной ручкой.-- Мультонъ не стоитъ и сотой доли моего мужа!-- потомъ она вдругъ разсмѣялась своей фамильярности и, задумчиво покачнувъ головой, повторила:-- Но вѣдь мы выдаемъ нашихъ дочерей совсѣмъ иначе.
   Послѣ того, неоднократно возвращаясь въ вопросу о карманныхъ деньгахъ Лидзи, супруги рѣшили, что назначатъ ей пятьдесятъ фунтовъ въ годъ...
   -- Все равно, что проценты съ капитала въ тысячу фунтовъ,-- замѣтила м-съ Сандфордъ, не особенно свѣдущая въ такихъ дѣлахъ.-- Приблизительно столько же, сколько она получитъ послѣ нашей смерти...
   Сандфордъ, обыкновенно не затруднявшійся въ случаѣ, если приходилось дѣлиться деньгами, теперь колебался, словно его тревожила какая-то боязнь; а между тѣмъ все, повидимому, обошлось благополучно: "Черный Принцъ" проданъ, и чекъ за него еще увеличилъ капиталъ, который лежалъ у Сандфордовъ въ банкѣ на храненіи. М-съ Сандфордъ никогда не разспрашивала мужа о денежныхъ дѣлахъ, о числѣ заказовъ и о его будущихъ картинахъ... А за послѣднее время она относилась еще болѣе невозмутимо ко всему, что не касалось прямо ея дочерей и сыновей.
  

IV.

   Всѣ уѣхали, и въ домѣ водворилась удручающая тишина. Жутко становилось при видѣ пустоты и безлюдности тѣхъ уголковъ, въ которыхъ еще такъ недавно звенѣлъ звонкій смѣхъ беззаботной молодежи.
   Весь первый день Сандфордъ старался забыться за работой и дѣйствительно увлекся удачною отдѣлкой своей новой "картинки", предназначенной его старому другу и товарищу.
   Домъ художника стоялъ въ томъ не-аристократическомъ кварталѣ, который лежитъ между Сэнтъ-Джонсъ-Уйдомъ и Реджентсъ-Паркомъ; при домѣ былъ большой и красивый садъ, который при лунномъ свѣтѣ былъ чрезвычайно и какъ-то жутко прекрасенъ эффектною борьбой луннаго свѣта съ непроглядной, черной темнотою, царившей межъ растеній въ его оранжереѣ. Рѣзкость свѣта и тьмы забавляла художника, и ему пришло въ голову, что не дурно бы занести эти свѣтовые эффекты на полотно и тѣмъ стяжать успѣхъ въ глазахъ современныхъ молодыхъ критиковъ.
   Набрасывая задуманный эскизъ, онъ почти рѣшилъ планъ дѣйствій.
   -- Пошлю имъ, на выставку... безъ подписи, конечно. Наглядно докажу этимъ молокососамъ, что и старый "мазилка" можетъ превзойти ихъ нехитрыя штуки и побить ихъ -- ихъ же собственнымъ оружіемъ!
   Но пришло утро, и Сандфордъ съ негодованіемъ бросилъ въ огонь свой "модный" эскизъ: его въ ужасъ привела грубость сочетаній бѣлыхъ и черныхъ тоновъ, оскорблявшая его художественный вкусъ.
   Въ тотъ день работа у него шла вовсе ужъ не такъ успѣшно, и по мѣрѣ того, какъ его кисть лѣниво двигалась по полотну, приближая моментъ окончанія картины, въ головѣ художника все ярче обрисовывался роковой фактъ, который вызвалъ въ немъ ощущеніе чего-то ужаснаго и неизбѣжнаго... Горячей волною прилила кровь къ сердцу и отлила, оставивъ по себѣ нервный холодокъ, пробѣжавшій по всему тѣлу; рука невольно перестала водить кистью; что-то влажное, холодное выступило на лбу. Въ первую минуту онъ даже не могъ отдать себѣ отчета въ томъ, что именно вызвало въ немъ такое потрясеніе; но мало-по-малу, приходя въ себя, Сандфордъ не могъ отогнать отъ себя того самаго факта, который въ другую пору не могъ бы повліять на его обычное настроеніе, но теперь!.. Теперь ему вдругъ показалось чѣмъ-то особенно ужаснымъ не имѣть впереди заказа,-- ни одного заказа!
   -- Ну, что жъ такое!-- спросилъ онъ самъ себя, отирая потъ съ холодѣющаго лба.-- И прежде сколько разъ это бывало... но тогда! Тогда вся жизнь была у меня впереди; тогда на мнѣ такіе перерывы отзывались только матеріально. А теперь -- это, такъ сказать, нравственный убытокъ! Это -- пониженіе славы въ глазахъ толпы, создающей художнику успѣхъ; это -- потеря того мѣста, которое многолѣтніе труды создали мнѣ въ ряду извѣстныхъ художниковъ; это все равно, что терять почву подъ ногами и не имѣть возможности,-- не имѣть ни силы, ни времени стать снова твердо на прежнее мѣсто. Жить остается недолго, и на полный возвратъ прежнихъ силъ надежды мало. Безпечная, привольная жизнь рухнетъ, и взамѣнъ ея останется такая, которая несравненно хуже полнаго небытія... несравненно ужаснѣе, мучительнѣе смерти!
   Кисть выпала у него изъ рукъ, ноги и руки задрожали, и онъ, шатаясь, опустился въ ближайшее кресло.
   Впрочемъ, такое состояніе длилось у него не долго. Недаромъ въ жизни художника бываютъ часто крутыя минуты: онъ поучается не падать духомъ и, при малѣйшемъ возвращеніи успѣха, а съ нимъ и матеріальной обезпеченности,-- пользоваться всѣми выгодами этого переворота. Сандфорду приходилось не разъ испытывать на себѣ подобныя превратности судьбы, и даже въ тѣ времена, когда каррьера его была уже вполнѣ обезпечена, онъ никогда не могъ заранѣе сказать, когда и откуда почерпнетъ въ будущемъ году средства для продолженія своего почти расточительнаго образа жизни...
   Съ улыбкой припоминая прошлое и успокаиваясь постепенно, Саидфордъ твердо всталъ на ноги и, съ палитрою въ рукѣ, опять отдался любимому дѣлу.
   Въ то утро его "натура" не должна была придти къ нему, и художникъ углубился въ разработку деталей. Краски ложились особенно удачно, и давно уже Сандфордъ не былъ такъ доволенъ дѣломъ рукъ своихъ. Кончивъ откинутаго штофнаго платья богатой венеціанки выступалъ теперь какъ живой подъ искусными, увѣренными взмахами кисти художника. Ободренный успѣхомъ, онъ продолжалъ энергично работать, пока не кончилъ начатаго, и тогда только почувствовалъ онъ усталость отъ приподнятаго настроенія, и какъ бы съ нѣкоторой досадою и облегченіемъ отложилъ въ сторону кисти и палитру.
   Еслибъ въ эту минуту онъ могъ пойти въ женѣ и пройтись по саду вмѣстѣ съ нею,-- этого чувства не было бы и помину; но даже перекинуться съ нею хоть словечкомъ было невозможно: она была далеко, да впрочемъ, еслибъ и была дома, то вѣрно ничего бы не замѣтила, вся поглощенная хлопотами о предстоящей свадьбѣ Лидзи.
   -- Ничто меня не разсѣетъ, нѣтъ!-- думалъ онъ, снова поддаваясь безотчетно жуткому чувству:-- Одинъ! Одинъ!..-- И никогда еще не тяготило его такъ добровольное уединеніе.
   За завтракомъ онъ ничего ѣсть не могъ, и, грустно задумавшись, сидѣлъ въ своемъ глубокомъ креслѣ.
   "А! Пойду спросить Даніэльса"!-- мелькнуло у него въ головѣ.-- Но что спросить? Въ этомъ онъ не могъ отдать себѣ отчета.
   Не могъ же онъ обратиться ни въ кому изъ своихъ друзей; не могъ прямо имъ сказать:
   -- "Моя пѣсня спѣта, развѣ вамъ это не замѣтно? Скажите: правда ли, что я больше не владѣю кистью, какъ прежде, со всей тонкостью высшаго искусства? Правда ли, что я постарѣлъ, а мой умъ утратилъ свою гибкость и разрушается постепенно"?..
   Онъ даже улыбнулся,-- до того нелѣпо и смѣшно было бы подобное обращеніе къ кому бы то ни было; вѣдь самъ же онъ прекрасно зналъ, что его умственныя способности не ослабѣли ни на іоту, а все-таки...
   Онъ вдругъ рѣшился и даже съ удовольствіемъ отправился въ такой дальній путь, какъ Бондъ-Стритъ, гдѣ находился магазинъ Даніэльса. Воздухъ свѣжѣлъ, и пройтись не спѣша было даже полезно.

-----

   Когда Сандфордъ подошелъ къ цѣли своего путешествія, Даніэльсъ съ заискивающей почтительностью выпроваживалъ какого-то (вѣроятно, очень знатнаго) посѣтителя. Заслыша имя художника, уходившій остановился и видимо былъ доволенъ встрѣчею съ нимъ.
   -- Пожалуйста, познакомьте меня, Даніэльсъ, если это тотъ самый знаменитый Сандфордъ!-- проговорилъ онъ.
   -- Какъ же, сэръ Вильямъ, онъ самый!
   Сэръ Вильямъ горячо пожалъ ему руку и прибавилъ:
   -- Давно я добивался этого удовольствія!
   Такое радушіе тронуло художника, и, ободренный такимъ восторженнымъ пріемомъ, онъ поддался отрадному сомнѣнію:
   "А можетъ быть и въ самомъ дѣлѣ еще нѣтъ ничего такого"?..-- подумалъ онъ.
   -- Какое счастье, что вы подоспѣли какъ разъ во-время!-- воскликнулъ Даніэльсъ, провожая глазами удалявшагося покупателя.-- Вѣдь этотъ сэръ Вильямъ Блумфильдъ -- самый для васъ настоящій человѣкъ!
   -- Почему же именно для меня, а не для кого-либо другого? Я знаю его по имени, конечно, и онъ, повидимому, человѣкъ радушный; но я ужъ слишкомъ старъ для того, чтобъ заводить новыя знакомства.
   -- Слишкомъ старъ! Слишкомъ старъ! Опять завели старую пѣсню!-- перебилъ его Даніэльсъ и, весело потирая руки, проговорилъ:-- Самый онъ для васъ подходящій человѣкъ, самый подходящій!
   Сандфорда забавляла восторженность Даніэльса, и онъ отдался впечатлѣнію минуты, забывая про свою тревогу. Обходя по обыкновенію ряды картинъ, выставленныхъ въ магазинѣ его коммиссіонера, онъ уже совсѣмъ свободно принялся критиковать однѣ и хвалить другія.
   Даніэльсъ не отставалъ отъ него и, какъ человѣкъ благоразумный, не перебивалъ гостя. Не мало тонкихъ и толковыхъ сужденій, не мало цвѣтистыхъ и технически-прекрасныхъ, мѣткихъ фразъ почерпнулъ онъ изъ этихъ осмотровъ, а потомъ поражалъ не только своихъ посѣтителей, но и знатоковъ живописи "своими" тонкими и просвѣщенными " взглядами ", которые какъ бы "наводили" особый "лоскъ" на его грубоватое и чисто-практическое отношеніе къ предметамъ искусства.
   Какъ и всегда, онъ восторженно вслушивался въ каждое слово Сандфорда.
   -- Ахъ, что у васъ за бездна познаній! Я никого не знаю другого, кто бы могъ судить обо всемъ такъ ясно и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ глубоко! Право, другъ мой! Просто стыдно, что...
   Даніэльсъ вдругъ запнулся и притворно закашлялся, чтобы скрыть смущеніе.
   -- Что стыдно, что?-- воскликнулъ Сандфордъ, и мигомъ его свѣтлое, счастливое настроеніе пропало.-- Даніэльсъ, послушайте! Вы должны мнѣ сказать, почему вы тогда заставила меня принять предложеніе Окхэма... Да, заставили, заставили! Если бы не вы, никогда бы я не уступилъ ему своей картины.
   -- Я его заставилъ!? Шутка сказать,-- "заставить" самаго страшнаго упрямца во всемъ Лондонѣ!
   -- Полно! Я вижу, что вы хотите увернуться. Ну-ка, ну: говорите, признавайтесь, къ чему вамъ это было нужно?
   Съ минуту Даніэльсъ помолчалъ, а затѣмъ пустился объяснять происшедшее, объяснять многорѣчиво, сбивчиво, и одно только выяснилъ своему другу и кліенту: то самое, что ему больше всего хотѣлось утаить.
   -- Понимаю!.. Значитъ, вы боялись, что мнѣ не удастся продать моего "Принца" никому, кто больше его знаетъ толкъ въ живописи!-- замѣтилъ Сандфордъ.
   -- Ахъ, да нѣтъ! Это все не то... Они сами ничего не знаютъ, чортъ ихъ побери! иначе стали бы они бѣгать за такимъ бревномъ, какъ Блэнкъ, а на васъ -- нуль вниманія!
   Слабой, неудавшейся улыбкой (онъ самъ это чувствовалъ) отвѣтилъ ему художникъ:
   -- Должны же мы когда-нибудь и Блэнку дать дорогу! Я къ нему не питаю злобы, мнѣ бы хотѣлось только знать, почему мое дѣло теперь стоитъ такъ худо? Мои картины всегда вѣдь продавались.
   Даніэльсъ вскинулъ на него глазами и вдругъ какъ бы умолкъ, не начавъ говорить.
   -- Мнѣ никогда не приходилось жаловаться на судьбу. Въ общемъ, мнѣ жилось хорошо,-- продолжалъ Сандфордъ,-- несмотря на то, что я никогда не загребалъ такихъ бѣшеныхъ денегъ, какъ другіе.
   -- Конечно нѣтъ,-- согласился Даніэльсъ.-- Вы никогда не имѣли, что называется, подавляющаго успѣха, но всю жизнь свою работали прекрасно. Умирать буду,-- то же самое скажу чистосердечно: вы хорошій работникъ и добросовѣстный, но не блестящій, нѣтъ!
   -- А что жъ? Пожалуй, ваша правда!-- смѣясь, согласился художникъ:-- только ужъ зачѣмъ такъ черезчуръ откровенно...
   -- Откровенно?! Ну, да! Вѣдь заговоришь по неволѣ откровенно, когда... Чортъ знаетъ, что за безсовѣстный народъ!..-- вдругъ, возвышая голосъ, крикнулъ сердито Даніэльсъ.
   -- Какой народъ? Если ужъ мы до этого договорились, такъ, надѣюсь, вы скажете мнѣ, наконецъ.
   -- Скажу, конечно, если ужъ вы меня къ стѣнѣ приперли! Я вѣдь верчусь какъ разъ въ самомъ водоворотѣ и слышу все, что люди говорятъ.
   -- Ну, что же они говорятъ такого? Что я пересталъ различать цвѣта, какъ, напримѣръ, Мильрэнъ, или поддаюсь самообольщенію, какъ...
   -- Вздоръ! Пустяки! Не въ этомъ дѣло, а въ томъ, что мнѣ приходилось бороться за васъ... А между тѣмъ, вы пишете ничуть не хуже прежняго, и у людей -- или глазъ нѣтъ, или вы слишкомъ хороши для нихъ, и они не умѣютъ васъ оцѣнить... Да не смотрите на меня такими глазами! Не улыбайтесь!.. Пойдите: сто разъ говорилъ я имъ: Сандфордъ! Да, Сандфордъ вѣдь у насъ одинъ изъ самыхъ лучшихъ! Болѣе образованнаго и развитого художника во всей Англіи не сыщешь!..
   -- Неужели такъ много изъ-за меня спорить приходилось? Я и не зналъ, что имѣю такое значеніе. А по какому же поводу вамъ пришлось спорить, Даніэльсъ? Я здѣсь не вижу ни одной своей картины.
   -- Если не вѣрите, смотрите!-- и Даніэльсъ распахнулъ дверь въ смежную комнату.
   Мгновенія ока было довольно для того, чтобы Сандфордъ, едва переступивъ порогъ, замѣтилъ прислоненныя въ стѣнѣ три картины, стоявшія рядомъ, лицомъ въ обоямъ.
   -- Послушайте!-- говорилъ Даніэльсъ, стремясь въ самозащитѣ, и, уже не думая о состраданіи въ мукамъ ближняго:-- Послушайте, я вамъ ни слова не сказалъ бы, еслибы вы во мнѣ не приставали.
   Прежде чѣмъ онъ успѣлъ подойти и повернуть лицомъ въ свѣту злополучныя дѣтища художника, тотъ уже зналъ, не глядя, содержаніе и достоинства каждаго изъ нихъ. Сандфордъ готовъ былъ сгорѣть со стыда, провалиться сквозь землю.
   -- Вотъ вамъ доказательство, до чего я въ васъ вѣрилъ,-- говорилъ Даніэльсъ.-- Помните, я самъ ихъ купилъ у васъ: я думалъ, что онѣ у меня не залежатся, стоитъ только вывѣсить въ магазинѣ. Такъ нѣтъ же,-- никто не покупаетъ! Я просто не могу понять, чего имъ еще надо?
   Сандфордъ стоялъ смущенный. Глаза его потускнѣли и безцѣльно смотрѣли въ пространство, ничего не видя.
   -- Въ такомъ случаѣ... въ такомъ случаѣ, вы бы... Я бы долженъ...-- запнулся онъ.
   -- Полно, не принимайте близко въ сердцу,-- право, не стоятъ, мой другъ! Таковъ законъ борьбы: сегодня побѣдитъ одинъ, а завтра счастье можетъ ему измѣнить и улыбнется другому. Тутъ ужъ ничего не подѣлаешь, вы сами знаете: таковъ законъ природы. Придетъ время, и опять все пойдетъ по прежнему -- только бы переждать годковъ пять-шесть,-- опять все обойдется.
   -- А? Что вы сказали?-- растерянно переспросилъ художникъ.-- Да, да, все, конечно...
   -- Сандфордъ, что съ вами?.. Ахъ, я глупый! Послушайте, выпейте хоть глотокъ вина!
   -- Ничего, ничего, только немножко какъ будто холодно, и вѣтеръ такой рѣзкій!.. Благодарю васъ, Даніэльсъ. Теперь я, кажется, все понимаю.
   -- Постойте! Не уходите такъ вдругъ, мнѣ за васъ страшно: у васъ такой ужасный видъ! Васъ одного нельзя пустить... возьмите провожатаго!
   -- Провожатаго?! Надѣюсь, вы это говорите не съ цѣлью меня оскорбить? Я здоровъ совершенно! Только немного озадаченъ,-- вотъ и все! Пойду, пройдусь... Это самое лучшее. Благодарю еще разъ; до свиданія!
   -- Лучше бы вамъ поѣхать.
   -- Нѣтъ, благодарю! Я не поѣду. До свиданія!
   Еще минута, и онъ ушелъ, а коммиссіонеръ -- долго и тревожно смотрѣлъ ему вслѣдъ, раскаиваясь, что былъ такъ неостороженъ.
   "Ну, развѣ можно было ожидать, что онъ это такъ приметъ къ сердцу?-- думалъ онъ.-- Нѣтъ, я зналъ, я былъ обязанъ знать, что онъ человѣкъ страшно гордый и самолюбивый. Я слишкомъ опрометчивъ и всегда выкину что-нибудь такое, въ чемъ сейчасъ же каюсь... Впрочемъ, рано или поздно, онъ все-равно узналъ бы"...
   На этомъ философскомъ заключеніи Даніэльсъ и успокоился.
  

V.

   Сандфордъ началъ приходить въ себя лишь подходя почти къ своему дому. Всю дорогу онъ шелъ, не слыша гомона уличной толпы, не видя передъ собой ничего, кромѣ своихъ трехъ картинъ, лицомъ въ стѣнѣ! А съ какимъ удовольствіемъ онъ ихъ писалъ! Какъ онъ былъ радъ, что его любимица-дочь Мэри служила ему моделью для одной изъ нихъ.
   -- Жаль, что мы не смѣемъ позволить себѣ роскошь оставить эту картину у себя!-- воскликнула тогда м-съ Сандфордъ:-- продавать ее -- все равно, что продавать свою собственную плоть и кровь.
   А эта самая картина (королева со своими маленькими дочерьми) какъ разъ не продается!.. Стыдно признаться, что на его картины нѣтъ спроса, нѣтъ покупателя.
   "А Даніэльсъ,-- этотъ торговецъ, невѣжественный, какъ скотина? Онъ чутьемъ можетъ распознать вещь, достойную вниманія; но сказать, чѣмъ именно она хороша,-- онъ не въ состояніи. И этотъ самый Даніэльсъ (меня жалѣя!) самъ покупаетъ мои картины и своихъ покупателей уступаетъ мнѣ! Мало того: самъ ихъ ко мнѣ приводитъ, и заставляетъ покупать моего "Чернаго Принца", котораго никто бы не купилъ"!..
   Сердце до боли защемили и униженіе, и стыдъ, и чувства благодарности и восхищенія передъ великодушіемъ Даніэльса; въ головѣ мысли помутились и вдругъ оборвались. Сандфордъ вглядѣлся въ окружающую его обстановку, и его поразила зеленая листва деревъ, трепетавшая подъ лаской вѣтерка, и мягкость воздуха, непохожаго на обычный городской, и красота тихаго перехода дня въ полу-тьму августовскихъ сумерокъ,-- все это влекло его въ србѣ даже въ такой моментъ, какъ теперь. Онъ отъ природы чутко откликался на все житейское, живое, какъ бы ни было оно заурядно и незамысловато. До сихъ поръ ему не приходилось переживать такого трагическаго момента, а если что и было для него тяжелымъ испытаніемъ, то онъ относился во всему незлобиво, легко, не унывая. Теперь онъ ужъ не могъ относиться ни къ чему спокойно. Воображеніе его работало и рисовало, подъ впечатлѣніемъ заката, фантастическія картины гибели, среди безоблачнаго счастія.
   Человѣкъ идетъ себѣ безпечно, безмятежно по широкому простору цвѣтущихъ полей... идетъ, и вдругъ у него изъ-подъ ногъ катятся камешки, одинъ, другой... потомъ еще, еще... Это лишь неожиданное предостереженіе, а впереди и самая опасность: ужаснѣйшая пропасть!..
   Для Сандфорда ничего въ мірѣ отраднаго больше не оставалось: онъ терялъ почву подъ ногами, а впереди зіяла роковая, неизбѣжная погибель! Въ думахъ своихъ онъ и не замѣтилъ, что подошелъ къ своему дому, имѣвшему, какъ всегда, самый гостепріимный, самый мирный видъ...
   Если бы стѣны дома пошатнулись и грозили ежеминутно рухнуть, если бы садъ заросъ бурьяномъ -- это нисколько бы его не удивило; но для Сандфорда удивительнѣе всего было видѣть, что домъ его стоитъ, по прежнему, цѣлъ и невредимъ,-- безмятежно красуясь на краю зловѣщей бездны, которая должна поглотить и его самого, и все, что ему дорого и близко. Сандфордъ обошелъ весь садъ и, глядя на привѣтливо раскрытыя окна наряднаго дома, невольно задавалъ себѣ вопросъ: распадется ли онъ во прахъ, когда раздастся первый гулъ приближающагося разрушенія, и всѣ увидятъ у самыхъ ногъ своихъ разверзшуюся бездну?
   До настоящей минуты онъ никогда еще не отдавалъ себѣ вполнѣ отчета въ томъ, до чего домъ его полонъ самыхъ изысканныхъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и скромныхъ удобствъ. Теперь, когда хозяевъ не было дома, а прислуга еще не успѣла запустить заведенный порядокъ и опрятность,-- въ опустѣлыхъ комнатахъ было такъ хорошо, и тихо, и уютно. Нигдѣ ни малѣйшаго намека на дешевые, грубые эффекты; повсюду мягкіе, богатые ковры, венеціанскія зеркала, изящныя занавѣси и драпировки; повсюду множество картинъ -- и не только его собственныхъ, а и другихъ,-- лучшихъ художниковъ; нигдѣ ни одного пустого или некрасиваго мѣстечка... Сандфордъ прошелся по комнатамъ, все время, до боли, въ мозгу сознавая, что всему этому каждую минуту можетъ придти конецъ...
   "Если-бъ я былъ принцъ крови, можетъ быть, моя обстановка была бы значительно богаче этой, но только не уютнѣе"!-- думалъ онъ, сидя въ одиночествѣ за своимъ вкуснымъ обѣдомъ.-- Оно и лучше, что ихъ нѣтъ никого,-- продолжалъ онъ, отодвигая отъ себя тарелку.-- Будь они здѣсь, было бы еще тяжелѣе; начались бы разспросы: -- Что ты не кушаешь? Ты боленъ, Эдвардъ?.. Папа, что это съ тобой?.. и т. п. А этого я, кажется, не могъ бы выдержать..."
   При входѣ въ студію, первое, что ему бросилось въ глаза -- кончикъ штофной матеріи, который вышелъ у него наканунѣ такъ удачно; онъ рѣшительно выдавался изъ всей картины, будто написанный рукой другого.
   -- Возможно ли, чтобы я это написалъ,-- я, а не кто другой? И даже той же самой кистью, которая работала надъ всѣми остальными частями картины. Если бы мнѣ случилось увидать этотъ лоскутокъ матеріи, и если-бъ авторъ его былъ молодой, начинающій художникъ, я, несомнѣнно, обратилъ бы на него свое вниманіе, предсказалъ бы ему блестящій успѣхъ... Но я уже старъ; для меня нѣтъ успѣховъ впереди. Успѣхи мои радовали меня въ свое время, и миновали... повидимому, навсегда.
   Нѣсколько дней тому назадъ, онъ еще думалъ иначе; онъ былъ спокоенъ насчетъ благосостоянія своей семьи; онъ былъ увѣренъ, что все богатство художника -- въ его извѣстности, въ неистощимомъ запасѣ его творчества...
   Но теперь глаза его раскрылись; онъ убѣдился, что всѣ его творенія, и онъ самъ на придачу -- старый хламъ, не больше! И ничего-то, ничего не можетъ онъ сдѣлать для семьи, которой его работа больше ужъ не въ состояніи доставить хлѣбъ насущный! А было время,-- онъ надѣялся, что всю свою жизнь будетъ въ возможности добывать для своей семьи все, хотя бы необходимое,-- этотъ самый "хлѣбъ насущный". А теперь, и хлѣба насущнаго у нихъ вовсе не будетъ... вотъ развѣ только страховыя деньги?.. Да и тѣхъ не получишь, пока не умрешь. Впереди -- ничего, ровно ничего! Не на что надѣяться; не на что опереться... Если случается кому проиграть деньги или проторговаться, все это еще поправимые убытки; но кода все рушится, все обрывается, какъ подкошенное,-- тутъ ужъ не возмѣстить убытковъ; утраченнаго не вернешь и не нагонишь! У каждаго попавшаго въ бѣду есть какое-нибудь еще, такъ сказать, "запасное" средство поправиться; у него -- ничего, кромѣ его кисти! Торговецъ въ бѣдѣ могъ начать свою торговлю съ начала; у него все-таки могла быть надежда, что родные или друзья ему помогутъ опять стать на ноги и вести дѣло свое не хуже прежняго. Но художникъ, которому подъ шестьдесятъ лѣтъ, уже не можетъ разсчитывать когда-нибудь поправиться. Разъ, что его слава померкла, вся его каррьера погибла; онъ пережилъ свои успѣхи, и создать новые -- уже не въ его власти.
   Озабочиваясь обезпеченіемъ дѣтей своихъ, Сандфордъ съ женой когда-то (еще давно) рѣшили, что по тысячѣ фунтовъ на каждаго ребенка будетъ, пожалуй, все-таки довольно хорошею страховкой.
   -- Пока мы живы, имъ все-таки будетъ на что опереться,-- говорила м-съ Сандфордъ;-- а потомъ... Для насъ съ тобою, тысяча фунтовъ была бы, въ юности, цѣлымъ состояніемъ,-- не правда ли, Эдвардъ?
   -- Конечно, и тысяча фунтовъ на человѣка -- деньги; но чтобъ ихъ получить, прежде всего надо... умереть!
   Объ этой неустранимой необходимости ему еще ни разу не случалось думать; и вообще онъ не считалъ себя настоящимъ старикомъ. Что за бѣда, что ему ужъ подъ шестьдесятъ? Онъ еще бодръ и въ состояніи работать; но обстоятельства его сломили: они сильнѣе его. И чѣмъ онъ больше думалъ, тѣмъ больше приходилъ въ заключенію, что самый лучшій и единственный для него исходъ, это -- смерть.
   Но вѣдь и она не всегда достижима; и, большей частью, люди умираютъ вовсе не тогда, когда это было бы больше всего и выгодно, и главное -- кстати! Это такого рода дѣло, которое тогда именно и приключится, когда его не нужно...
   Подобныя размышленія привели художника къ самому безотрадному вопросу:
   -- Неужели я до того дошелъ, что ничего не могу сдѣлать путнаго -- даже... умереть?
  

VI.

   На слѣдующій день Сандфордъ уже былъ на дачѣ, на берегу моря.
   Домъ, въ которомъ устроилась его семья -- большой, съ чудеснымъ видомъ на море.
   -- Не стоитъ ѣздить на купанья, если нельзя любоваться моремъ? Солнечный закатъ, волшебныя превращенія вечерней зари и быстрыя смѣны морскихъ видовъ во время дня -- вотъ что больше всего нравится мужу,-- говорила м-съ Сандфордъ. Подъ этимъ описаніемъ слѣдовало понимать, конечно, самыя дорогія "дачи".
   На станцію, встрѣтить мужа вышла она сама и крошка-Мэри, по общему признанію, "любимица папа". Прочія дѣти уѣхали на пикникъ и наслаждались, каждый по-своему, интересной прогулкой; часть компаніи ѣхала на лодкахъ, часть сухимъ путемъ,-- верхомъ и въ экипажахъ. Вдобавокъ, галопъ вдоль берега моря, на чистомъ, свѣжемъ воздухѣ, можетъ принести только пользу.
   -- Они и такъ уже какъ будто начали поправляться!-- замѣтила мать.
   -- Поправляться? Но отъ чего же? Сколько мнѣ помнится, они пріѣхали сюда совершенно здоровые. Съ ними ничего такого не было...
   -- О, конечно, ничего! Только... они такъ любятъ море; и здѣсь такъ много оказалось нашихъ знакомыхъ; и... всякій что-нибудь да придумаетъ для развлеченія...
   -- И всегда "кто-нибудь" не прочь придумать "что-нибудь"...
   -- Ну, милый Эдвардъ, твое одиночество, кажется, не особенно благотворно на тебя повліяло! Въ первый разъ слышу, что ты ставишь дѣтямъ въ упрекъ, что они веселятся.
   -- Я вѣдь осталась дома, милый папа!-- вставила свое словечко Мэри; ей хотѣлось, чтобы отецъ оцѣнилъ ея самоотверженіе.-- Нарочно, чтобы первой тебя встрѣтить!
   -- Ты у меня хорошая дочь,-- съ искренней благодарностью отвѣтилъ ей отецъ.
   -- Но увѣряю тебя, никто изъ дѣтей не хотѣлъ сегодня ѣхать, а я сама уговорила ихъ, зная, какъ ты не любишь, чтобы дѣти лишали себя удовольствія!-- заступилась м-съ Сандфордъ за своихъ старшихъ.
   -- Не люблю... да, конечно...-- вздохнувъ, согласился онъ; но на сердцѣ больно отозвалось небрежное отношеніе дѣтей къ его пріѣзду.-- "Только бы Мэри не замѣтила, какъ я разстроенъ"!-- думалъ онъ.
   Между тѣмъ, дѣвочка чуткой душою угадала, что отецъ чѣмъ-то огорченъ, или встревоженъ, и въ этомъ отношеніи она опередила мать, которая просто предположила, что мужъ взволнованъ какимъ-нибудь пустякомъ.
   -- Какая-то паутинка назойливо застилаетъ вашъ свѣтлый взглядъ!-- шутливо замѣтила она, ласково обхватывая руку мужа своими обѣими руками.-- Вотъ увидишь: живительная сила морского воздуха мигомъ все разсѣетъ!
   И въ самомъ дѣлѣ, море такъ безмятежно-ясно разстилалось, уходя въ горизонтъ; воздухъ былъ такъ наполненъ его тихимъ музыкальнымъ плескомъ; все вокругъ такъ открыто ликовало, что Сандфордъ, противъ своего желанія, почувствовалъ какое-то всепоглощающее умиротвореніе, заполонившее совсѣмъ его душу...
   Пестрая толпа мѣстныхъ жителей не мало придавала оживленія всеобщей картинѣ.
   Забыть грядущую невзгоду онъ не могъ вполнѣ; но стараться про нее не вспоминать,-- это ему было не очень трудно: не могъ же онъ, ни съ того, ни съ сего, вдругъ ошеломить жену своимъ признаніемъ!
   "Бѣдная! Она такъ счастлива счастьемъ своихъ дѣтей; она такъ живетъ ими, и такъ увѣрена въ ихъ благополучіи!.. Не могу же я безжалостно омрачить радость свиданія, которою свѣтятся лица жены и дочки? Какъ онѣ рады, что могутъ все мнѣ здѣсь показать и высказать мнѣ свои впечатлѣнія"!
   -- Ты слишкомъ утомился,-- звучала у него въ ушахъ ласковая воркотня "большой" Мэри.-- А прислуга, вѣрно, все портила у тебя, ломала, хоть я и запретила это строго-на-стporo.
   -- Нѣтъ, всѣ вели себя прекрасно; и ничего не трогали, хоть, можетъ быть, имѣли сильное поползновеніе...
   -- И всегда имѣютъ! Я ихъ прекрасно знаю! Самое для нихъ любезное -- до тла разорить господскій домъ... какъ будто въ немъ ни одной живой душѣ не суждено больше жить...
   -- Не суждено больше жить!-- слабо улыбаясь, повторилъ Сандфордъ.-- Наоборотъ, нашъ домъ имѣетъ видъ самаго обитаемаго, самаго милаго дома. Никогда еще не казался онъ мнѣ до такой степени уютнымъ.
   -- Правда; онъ у насъ такой прелестный уголокъ!-- прижавшись къ мужу, тихонько согласилась Мэри.-- И что бы ни случилось съ дѣтьми въ будущемъ, мы всегда будемъ чувствоватъ, что въ немъ они дѣйствительно отрадно, весело провели дни своей беззаботной юности...
   -- Что-жъ можетъ съ ними вдругъ случиться?-- перебилъ онъ, испугавшись внезапно предположенія, что, можетъ быть, ей что-нибудь извѣстно.
   -- О, ничего, кромѣ хорошаго, конечно! Но первая перемѣна въ семейномъ строѣ всегда ужъ вызоветъ на размышленія... Надѣюсь, ты ничего не имѣешь противъ того, чтобы... Эдвардъ! Лансъ Мультонъ тоже здѣсь!
   -- А-а! Онъ здѣсь?
   -- Если такъ суждено,-- пусть они раньше, по возможности, присмотрятся другъ къ другу... Вдобавокъ, это -- ужъ не знаю почему!-- такъ оживляетъ все и всѣхъ. У нихъ такъ много всякихъ плановъ и предположеній! Понятно, Лансъ не одинъ: бываютъ у насъ его два-три друга и Дропморы; знаешь -- пріятельницы нашихъ дѣвочекъ...
   -- И творятъ всякій вздоръ и глупости...
   -- Конечно! Дурачатся и веселятся, сіяютъ добротой и беззаботнымъ счастьемъ... О, Эдвардъ! Не будемъ имъ помѣхой! Это -- самое блаженное время ихъ начинающейся жизни!..-- и въ глазахъ м-съ Сандфордъ блеснуло умиленіе, или... быть можетъ, просто намекъ на слезы.
   Вечерняя заря сіяла во всей своей пышной, румяной прелести. Пушистыя облачка подгонялъ по небу чуть-замѣтный, мягкій вѣтерокъ, и въ затихшемъ воздухѣ проносился гомонъ дѣтскихъ и юношескихъ голосовъ, мягко разсыпался хохотъ... Тихо проходили и останавливались тамъ и сямъ маменьки и отцы, наслаждаясь весельемъ своей молодежи, любуясь красотою морской, плещущей зыби. Парочки влюбленныхъ бродили, никого кромѣ себя не видя... Все вокругъ было такъ безмятежно, такъ прекрасно... Все, кромѣ одного!..
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- вырвалось у него поспѣшно.-- Избави меня, Боже, быть для нихъ помѣхой!
   Вскорѣ всѣ вернулись домой и радостно шумѣли отъ возбужденія удавшейся прогулки, отъ удовольствія, что отецъ къ нимъ присоединился. Дѣти чувствовали искреннюю признательность къ нему за то, что никогда папа не былъ для нихъ помѣхой. Если онъ и не раздѣлялъ на дѣлѣ ихъ веселья, онъ все же не препятствовалъ ему, и дѣти скоро позабыли о его существованіи, увлекшись собственнымъ шумомъ и хохотомъ. Поднятъ былъ животрепещущій вопросъ:
   -- Ну, а теперь что дѣлать?
   Сумерки сгустились, и въ отверстіе двери, выходившей на балконъ, появились Лансъ и Лидзи, выдѣляясь на темномъ фонѣ надвигавшейся ночи очертаніями своего стройнаго, молодого корпуса. М-съ Сандфордъ вся сіяла, окруженная своей молодежью, и принимала дѣятельное участіе въ интересовавшемъ ихъ вопросѣ. Художникъ сидѣлъ въ сторонѣ и любовался на оживленную группу дѣвушекъ и молодыхъ людей, освѣщенныхъ лампой и столпившихся вокругъ стола, на которомъ хозяйка дома разложила передъ собою листъ бѣлой бумаги и готовилась писать, съ карандашомъ въ рукѣ; въ открытой двери, на порогѣ, виднѣлись рядомъ, подъ-руку, влюбленные, а позади нихъ, вдалекѣ -- сверкала полоса притихшаго моря...
   Сандфордъ одинаково любовался этою картиной, какъ отецъ и какъ художникъ, любящій свое искусство...
   "А передъ ними вѣдь зіяетъ пропасть, которая грозитъ ихъ поглотить"!-- подумалось ему.
   -- Папа!-- послышался вдругъ у него подъ ухомъ дѣтскій голосокъ.-- Я съ ними завтра не поѣду! Я хочу съ тобой остаться.
   -- Моя крошка Мэри!.. Но я вѣдь скучный, неразговорчивый старикъ; со мной не стоитъ оставаться.
   -- Папа! Ты о чемъ-нибудь горюешь?
   -- Горюю?.. Мало ли о чемъ на свѣтѣ можно горевать?-- тихо промолвилъ онъ, и, держа его за руки, малютка прижалась въ отцу. Они оба чувствовали себя "особнякомъ" отъ безпечнаго общества, и крошка-утѣшительница лучше всякой большой съумѣла его успокоить.
   Такъ дни шли за днями въ непрерывномъ и беззаботномъ ликованьѣ для семьи, и въ одиночествѣ -- для самого художника. Впрочемъ, уходя на дальнія прогулки, отецъ не отказывался брать съ собою двухъ младшихъ дѣтей: сына-школьника и маленькую Мэри; но они скоро увлекались красотою скалъ и ложбинъ, въ которыхъ бѣгали, играли, а отецъ все шелъ да шелъ себѣ впередъ, пообѣщавъ зайти за ними на обратномъ пути. Онъ находилъ неизъяснимую отраду въ чувствѣ, которое испытываетъ человѣкъ наединѣ съ великими твореніями Промысла Господня. Сандфордъ не зналъ усталости, не зналъ тоски, тревоги, когда передъ нимъ, отражая безоблачный небосводъ, разстилалось величавое лазоревое море, сверкавшее подъ лучами привѣтливаго солнца.
   Глядя на него, художникъ весь уходилъ въ созерцаніе его величавой, божественной красы; проникаясь отраженіемъ въ нихъ высшаго творчества, онъ совершенно забывалъ о своихъ личныхъ горестяхъ и сомнѣніяхъ; они смягчались, сглаживались, какъ невозмутимая безмятежность усмирившейся морской волны.
   Но стоило ему только вернуться домой, чтобы опять -- какъ рукой сняло спокойствіе, навѣянное картинами природы.
   "Еслибъ дѣла мои были такъ же обезпечены отъ убыли на предстоящій годъ, какъ обыкновенно,-- думалъ Сандфордъ,-- конечно, я чаще выходилъ бы на крыльцо, чтобы полюбоваться на веселье,-- которое, я впрочемъ и теперь не ставлю въ вину дѣтямъ. Но тогда и между мною и женой было бы еще болѣе полное единеніе душъ, еще большее семейное счастье. Но стоять въ сторонѣ и подмѣчать каждый пустякъ, доставляющій радость и развлеченіе молодежи... и думать, что ея обезпеченности и ликованью суждено рухнуть безвозвратно!.. Это ужъ черезчуръ! Это хоть чью угодно бодрость способно подкосить"!-- Сандфордъ не могъ прекратить свою тревогу, припомнивъ пословицу Лудовика: "Après moi le déluge"! Ему, Сандфорду, суждено самому присутствовать при ихъ разгромѣ; ему, самое большее, удастся отдалить его на три мѣсяца -- и только! Три мѣсяца они могутъ прожить, ничего не подозрѣвая, а потомъ?.. Потомъ -- сразу конецъ всему! Ни изворотовъ, ни помощи извнѣ,-- ничего... ни откуда! Положимъ, домъ продастся; но жить гдѣ-нибудь надо -- и придется нанять какое-нибудь, хотя дрянное помѣщеніе, и платить за него все-таки придется... Изъ какихъ средствъ платить? Сандфордъ -- не торговый человѣкъ, и его средства къ заработку ограниченны; онъ растеряется, не будетъ знать, за что ухватиться,-- какъ только не будетъ въ состояніи продолжать родное ему дѣло. При такихъ же точно обстоятельствахъ, будь онъ менѣе знаменитъ и не такъ на виду, Сандфордъ нашелся бы скорѣе: онъ сдѣлался бы иллюстраторомъ книгъ, декораторомъ и рисовальщикомъ на богатыхъ фабрикахъ,-- словомъ, занялся бы чѣмъ угодно, лишь бы заработать на хлѣбъ семьѣ.
   Но и въ этомъ смыслѣ его поражала собственная безпомощность.
   Онъ пугался ея,-- и окончательно падалъ духомъ, видя, что ни къ чеху другому, кромѣ живописи, онъ не подготовленъ.
   Въ размышленіяхъ на эту тему Сандфордъ находилъ хоть сравнительное утѣшеніе, какъ только вспоминалъ, что дѣтямъ, по его смерти, достанется хоть по тысячѣ фунтовъ; оно не много, но все же лучше, чѣмъ зависѣть отъ степени благосклонности чужихъ людей,-- особенно, когда эта благосклонность уменьшится.
   "Страшно подумать, до чего заработокъ -- дѣло случая для каждаго труженика, на отвѣтственности котораго лежитъ долгъ -- своимъ трудомъ прокормить многочисленную семью! Все благосостояніе такой семьи зависитъ отъ твердости и ловкости руки моей, отъ ясности зрѣнія, отъ правдивости темы и ея исполненія,-- какою бы она ни оказалась модной въ данную минуту! Какой нецѣлесообразный и даже опасный порядокъ вещей! Въ одинъ мигъ могутъ измѣнить художнику рука, и зрѣніе, и живость воображенія... Противоестественно разсчитывать, что они никогда не измѣнятъ и вѣчно, съ неизмѣннымъ успѣхомъ будутъ служить человѣку"!
   Мысли художника вернулись къ дѣтямъ, но не надолго: онъ вспомнилъ про жену и живо себѣ представилъ, что съ нею будетъ... тогда. Друзья, родные, всѣ примутъ въ ней участіе: ей устроятъ пенсію, сдѣлаютъ сборъ въ ея пользу; ей всячески постараются облегчить переходъ отъ роскоши къ безбѣдному существованію, въ которомъ уже будетъ то хорошее, что оно будетъ прочнѣе, чѣмъ еслибы оно, по прежнему, зиждилось на работѣ, которая можетъ измѣнить или выйти изъ моды...
   Даже улыбка появилась на губахъ Сандфорда при мысли, что его Мэри (бѣдная Мэри!..) будетъ въ этомъ смыслѣ поставлена въ лучшія условія послѣ... когда его не станетъ: у нея будетъ пенсія и проценты съ проданнаго дома... Она застрахована отъ нужды.
   -- Интересно знать, будутъ ли дѣти и тогда безраздѣльно пользоваться ея вниманіемъ? Будутъ ли они въ состояніи доставить ей необходимые интересы и утѣшатъ ли въ его отсутствіи?
   Ни тѣни упрека или ревности не примѣшивалось къ этому вопросу. Онъ не обвинялъ жену въ пристрастіи въ дѣтямъ, считая, что даже первый долгъ всякой матери заботиться о дѣтяхъ. Просто, она не подозрѣваетъ, что мужъ ея нуждается въ участіи, въ поддержкѣ. Она даже не можетъ объ этомъ догадаться, а самъ онъ не рѣшится никогда сказать ни слова. Иногда ему начинало казаться, что безъ этого не обойдешься,-- что онъ ей скажетъ все... все откровенно,-- конечно, понемногу, постепенно, чтобы ее не испугать. Только сначала надо выждать время и подготовить бѣдную женщину къ удару, который разсѣетъ безпечный строй ея семейнаго счастья и невинныхъ наслажденій.
   "Окликнуть ее вдругъ, подозвать въ себѣ сейчасъ въ эту минуту, когда она, веселая, раскраснѣвшаяся, привѣтливо киваетъ вслѣдъ удаляющейся кавалькадѣ и посылаетъ своимъ дѣтямъ поцѣлуи... и сама смѣется, какъ дитя? Отвлечь ее вниманіе отъ ея прелестныхъ дочерей (она сама прелестнѣе ихъ всѣхъ!) и въ ея безмятежную, ликующую душу заронить мракъ отчаянія и грядущаго горя? О, нѣтъ, нѣтъ! Пусть она, какъ можно дольше, не подозрѣваетъ, что стоитъ на краю неизбѣжной гибели! Ея спокойствіе для меня свято, и я не смѣю его нарушить!.. Пусть пройдутъ каникулы; пусть жизнь войдетъ въ свою будничную колею -- и тогда... тогда, пожалуй... А до тѣхъ поръ, Богъ милостивъ, можетъ, пожалуй, что-нибудь случиться"!
   Однако, какъ ни безпечно веселились дѣти,-- всѣмъ имъ было замѣтно, что папа какой-то невеселый, недовольный... точно на что-нибудь "дуется".
   Лидии предположила, что онъ вѣроятно недоволенъ ея бракомъ съ молодымъ журналистомъ -- и пришла въ негодованіе.
   -- Что жъ, если Лансъ недостаточно хорошъ для него,-- я ужъ не знаю, кто можетъ придтись ему по вкусу!-- горячилась она.-- Онъ, кажется, воображаетъ, что за меня должны свататься принцы крови?
   -- О, Лидзи, золото мое! Не говори такъ объ отцѣ!-- уговаривала ее мать.
   -- Ну, однако, мама! Онъ не имѣетъ нравственнаго права такъ на насъ коситься!-- восклицала дочь.
   Въ сущности, и сама м-съ Сандфордъ немножко негодовала да мужа; ея сочувствіе было всегда на сторонѣ дѣтей. Ей и самой чудилось, что онъ неодобрительно посматриваетъ на влюбленныхъ, и она была готова каждую минуту вступиться за своихъ "дѣтей". Дѣйствительно, поддаваясь своей затаенной тревогѣ, Сандфордъ нерѣдко раздражался:
   -- Право, мнѣ бы хотѣлось, чтобъ Джэкъ хоть чѣмъ-нибудь занялся...-- говорилъ онъ тогда.-- Неужели онъ всю жизнь намѣренъ ничего не дѣлать? Меня тревожитъ самый видъ незанятаго, лѣниваго человѣка.
   -- О, Эдвардъ, милый! Теперь каникулы: что же ему больше дѣлать?
   -- А Гарри?-- тревожно продолжалъ Сандфордъ.
   -- Бѣдный мальчикъ!.. Ты самъ прекрасно знаешь, что онъ готовъ пожертвовать всѣмъ, чѣмъ угодно, лишь бы достать себѣ занятіе... какое, все равно! Когда вернемся въ городъ, ты возьми самъ на себя обязанность хоть что-нибудь устроить для него. Твоимъ пріятелямъ это не будетъ трудно... Ну, а пока, конечно, самое лучшее, что ему, бѣдненькому, остается,-- это набираться здоровья и какъ можно шире пользоваться добрыми свойствами морского прибрежья...
   Безмолвное море сіяло своей торжественной красой, ясное небо синѣло, утренній воздухъ бодрилъ своей свѣжестью...
   Сандфордъ ушелъ подальше и, какъ всегда, остался одинъ.
  

VII.

   Обдумывая необходимость тяжелаго признанія, художникъ неоднократно возвращался въ мысли:
   "А тамъ, Богъ милостивъ, что-нибудь случится"...
   Но что же такое могло бы случиться?
   Самыя важныя событія въ нашей жизни рѣдко приходятъ во-время, и еще рѣже соотвѣтствуютъ нашимъ желаніямъ. Никто изъ людей не можетъ умереть естественною смертью, когда онъ больше всего призываетъ смерть, хотя бы на лицо были всѣ данныя къ тому, что ему -- пора, и не подъ силу, и, наконецъ, даже выгодно сойти со сцены. Моментъ, когда разлука съ жизнью была бы наиболѣе кстати, проходитъ и оставляетъ человѣку лишь обломки такого жалкаго существованія, которое для него тяжелѣе смерти: онъ еще при жизни перестаетъ существовать; онъ терпитъ презрительное отношеніе къ его личности, которая въ случаѣ смерти оставила бы по себѣ горячее сожалѣніе той же толпы... Но чаще вѣдь бываетъ, что человѣкъ остается жить при такихъ условіяхъ, когда смерть для него была бы настоящимъ благодѣяніемъ, и умираетъ, когда все зоветъ его къ жизни, въ счастью...
   Надежда Сандфорда на неожиданный конецъ кажется черезчуръ мрачной, а отчасти даже эгоистичной и недостойной человѣка, обязанность котораго смѣло бороться съ невзгодами за счастье жены и дѣтей; но ему не казалось, что онъ броситъ ихъ беззащитными на произволъ судьбы: на это онъ смотрѣлъ совсѣмъ иначе.
   Онъ думалъ (и не безъ основанія), что перемѣна, которая наступитъ въ жизни жены и дѣтей по смерти ихъ главы, не унизительна для нихъ и не влечетъ за собою того сознанія матеріальнаго упадка, который въ противномъ случаѣ заставилъ бы ихъ нравственно страдать. Онъ думалъ, что если онъ сойдетъ со сцены, пока еще не забыты его заслуги на почвѣ искусства,-- всѣ, кто только зналъ его, искренно пожалѣютъ его самого и усилія къ тому, чтобы ей придти на помощь; и, наконецъ, его семьѣ не стыдно будетъ получать пенсію, не стыдно принимать всякаго рода поддержку отъ его друзей и почитателей; жена даже будетъ имѣть право гордиться заслугами своего мужа, доставившими ей средства въ дальнѣйшему существованію.
   "Конечно, пенсія и страховыя деньги -- обезпеченіе настолько хорошее, что оно полезнѣе, чѣмъ жизнь человѣка, который и самъ обратился въ ничтожество, и заработать ничего ее съумѣетъ!-- подумалъ онъ съ горькой усмѣшкой.-- Смерть примиряетъ все: и мнѣ вернутъ люди свое уваженіе и мою добрую славу, какъ художника. Да, если Богъ милостивъ!.. Но не всегда же Божья воля совпадаетъ съ волей человѣческой, и какъ горячо ни проси, желаннаго ты не получишь, если оно тебѣ не суждено. Еслибы только во-время"!..
   Убѣжденіе Сандфорда, что для него лучше перестать существовать, могло, конечно, побудить его покончить съ собою, и почти немыслимо, чтобы эта мысль никогда не приходила ему въ голову. Нельзя также сказать, чтобы его останавливалъ страхъ передъ загробной неизвѣстностью, какъ, напримѣръ, Гамлета; его не допустило до самоубійства болѣе сильное чувство.
   "Это своего рода бѣгство, трусость передъ тягостью положенія!.. Нѣтъ, что благо отъ руки Божіей, то грѣшно отъ руки людской. И, наконецъ, самоубійство повредитъ страховой преміи!.. Если смерть моя не доставитъ обезпеченія дѣтямъ,-- не стоитъ умирать "!
   Такъ думалъ неоднократно Сандфордъ и, въ заключеніе, въ глубинѣ души выражалъ надежду, что "Богъ милостивъ... что-нибудь случится"...

-----

   Прошло двѣ-три недѣли.
   Къ одинъ прекрасный вечеръ художникъ получилъ письмо отъ Даніэльса.
   Какъ человѣкъ зажиточный, даже богатый, коммиссіонеръ могъ позволять себѣ роскошь -- тратиться на такіе спорты, которые были не по карману многимъ изъ знатныхъ, его почетныхъ гостей. Въ письмѣ стояло приглашеніе пріѣхать къ нему поохотиться. Сандфордъ никогда не былъ завзятымъ спортсмэномъ, и сначала не имѣлъ ни малѣйшаго желанія ѣхать, но жена принялась настаивать.
   -- Тебѣ не такъ уже нравится Бродбичъ, какъ прежде,-- говорила она.-- Да, да: я это вижу! Тебѣ здѣсь надоѣло... Молчи, молчи! Я вижу по глазамъ!
   -- Если ужъ ты такъ думаешь,-- мнѣ не помогутъ никакія увѣренія...
   -- Еще бы!-- покачивая головой, замѣтила жена.-- Что бы ты ни говорилъ, ничто не поможетъ: меня не разувѣришь! Мнѣ это очень жаль, потому что я люблю эту мѣстность, но я уже рѣшила больше никогда сюда не пріѣзжать на лѣто. Ты всѣмъ этимъ тяготишься: это ясно, какъ Божій день! Тебѣ необходима перемѣна, а здѣсь все надоѣло;-- такъ лучше съѣзди, развлекись.
   -- Ну, это еще небольшое развлеченіе -- съѣздить къ Даніэльсу.
   -- О, тамъ будетъ не одинъ только Даніэльсъ,-- тамъ цѣлое общество сановныхъ особъ и художниковъ, да и самая поѣздка... Впрочемъ, противъ Даніэльса я ничего не имѣю...
   -- Ну, и я также! Онъ добрый малый, несмотря на то, что говоритъ порою не-аристократично.
   -- Мнѣ это все равно! Онъ все-таки премилый человѣкъ, радушный и гостепріимный, и у него бываютъ все хорошіе, вліятельные люди. Вотъ бы тебѣ, какъ-нибудь мимоходомъ, кстати, что нибудь поразвѣдать насчетъ Гарри.
   -- Такъ, значитъ, я обязанъ ѣхать съ порученіемъ хлопотать по важному дѣлу?-- съ улыбкой возразилъ художникъ. Но тотчасъ же эта улыбка погасла, оставивъ по себѣ тѣнь безнадежной грусти.-- Конечно, лордъ Окхэмъ, на котораго довольно прозрачно намекаетъ Мэри,-- тоже тамъ будетъ... и только опять разбередитъ старыя раны, которыя теперь уже опредѣлились и разрослись въ неизлечимыя мѣста.
   -- Не смѣйся, Эдвардъ! Твой долгъ -- всевозможнымъ способомъ содѣйствовать успѣхамъ дѣтей. И, наконецъ, тебѣ вѣдь нравится твой Даніэльсъ.
   -- Ну, да! Ну, да! Онъ славный малый...
   -- Ну, значитъ, надо ѣхать! Вотъ и все!
   Такъ и порѣшили, почти безъ опредѣленнаго согласія съ его стороны. Забота жены, чтобы онъ "замолвилъ словечко" лорду Окхэму за Гарри, казалась ему и смѣшной, и трагически-трогательной, при томъ положеніи дѣлъ, про которое она, впрочемъ, не знала, и не могла ничего знать.
   Нечего говорить, что на этотъ разъ разлука подоспѣла весьма кстати. Съ облегченіемъ вздохнулъ отецъ семейства, довольный, что хоть на время ему можно будетъ не бояться пытливыхъ взглядовъ дорогой ему семьи. Съ облегченіемъ вздохнули его дѣти, которыхъ частью безпокоило, частью раздражало мрачное выраженіе его задумчиваго лица. Даже м-съ Сандфордъ (стыдно признаться!) чувствовала, что ей какъ будто легче стало.
   -- Папа самъ на себя былъ непохожъ,-- говорили дѣти.-- Вѣрно, его замучила жара,-- онъ больше любитъ холодъ! Болотная прохлада его освѣжитъ -- все хорошо обойдется.
   Мать ихъ -- впервые послѣ тридцати лѣтъ супружества -- замѣтила на себѣ, что мужъ иной разъ можетъ быть помѣхой, и согласилась, что "дѣйствительно, для папа полезно прокатиться и подышать свѣжимъ воздухомъ"...
   И вся семья отдалась снова своимъ беззаботнымъ удовольствіямъ.
   -- Я вѣрю, что папа не имѣлъ намѣренія никого обидѣть,-- говорила Лидзи,-- но все же не могу не чувствовать, что причина его недовольства -- не кто иной, какъ мой бѣдный Лансъ.
   -- Ну, ничего подобнаго, душа моя!-- воскликнула м-съ Сандфордъ.-- Отецъ, конечно, высказалъ бы откровенно свое мнѣніе, еслибы имѣлъ что-нибудь противъ него. Нѣтъ, нѣтъ! Онъ безпокоится за мальчиковъ... да и я тоже!
   Но на самомъ дѣлѣ, глядя на нее, никто бы не подумалъ, что ее мучитъ тревога. Избалованная своимъ обезпеченнымъ положеніемъ, она всей душой предалась окружавшему ее юному веселью и отгоняла отъ себя малѣйшую тѣнь тревоги за сыновей.
   "Вѣдь Эдвардъ думаетъ объ этомъ, и довольно! Значитъ, все устроится благополучно и какъ бы само собой. Эдвардъ увидитъ кой-кого изъ вліятельныхъ лицъ -- и дѣло сдѣлано"!
   Однако, помимо ея воли, странный, тревожный взглядъ мужа припоминался ей не разъ, и, представляя себѣ его лицо въ окнѣ вагона, который двигался вдоль платформы, м-съ Сандфордъ чувствовала, что ей до боли въ сердцѣ становится жутко. Мужъ ей махнулъ рукой на прощанье, и ей вдругъ захотѣлось побѣжать за поѣздомъ, догнать его... Она рѣшила, что поѣдетъ за нимъ со слѣдующимъ же поѣздомъ, но опоздала, и, опустивъ на лицо свою темную вуаль, тихо побрела прочь, не мѣшая слезамъ, которыя почему-то сами катились, какъ въ минуту послѣдней, вѣчной разлуки съ любимымъ существомъ.
   "Это, наконецъ, смѣшно! Нелѣпо! Онъ только такъ... немного разстроенъ и живо оправится на чистомъ воздухѣ, на полевомъ просторѣ"!
   Тяжелое впечатлѣніе понемногу разсѣялось, и въ тотъ же вечеръ, повинуясь прихоти дѣтей, м-съ Сандфордъ въ хозяйственныхъ хлопотахъ забыла про свою недавнюю тревогу. Дѣти рѣшили "попрыгать" -- и позвали въ себѣ кой-кого изъ сверстниковъ и сверстницъ.
   -- Какъ будто вы на радостяхъ, что папа уѣхалъ, спѣшите воспользоваться его отсутствіемъ!-- замѣтила имъ мать, но безъ тѣни озлобленія.
   -- Какой ужасъ! Конечно, нѣтъ!-- воскликнули всѣ заразъ.
   -- Только папа, вѣроятно, тяготила бы наша вечеринка; а въ общемъ мы всегда даже очень ему рады!-- проговорилъ Гарри съ такою покровительственной важностью, что всѣ дружно разсмѣялись, и м-съ Сандфордъ также.
   Вечеринка удалась, какъ нельзя лучше; веселье било живымъ ключомъ, и мать семейства, сочувствуя тому, была рада, что ей некогда предаваться тревогѣ и вспоминать странный взглядъ и печальное лицо мужа.
   "Онъ теперь совсѣмъ въ своей сферѣ,-- успокоивала она себя.-- Онъ ведетъ горячіе споры съ другими академиками о совершенствахъ и тонкостяхъ свѣто-тѣни, или бесѣдуетъ съ лордомъ Окхэмомъ о политикѣ, и въ это время наслаждается свѣжестью болотныхъ равнинъ"...
  

VIII.

   Сандфордъ, дѣйствительно, съ удовольствіемъ дышалъ свѣжимъ воздухомъ равнинъ, спорилъ со своимъ братомъ-художникомъ и бесѣдовалъ о политикѣ съ профессорами и учеными.
   Весьма возможно, что такой именно труженикъ, какъ Сандфордъ, который чувствуетъ себя какъ бы немного лишнимъ въ кругу своей семьи, полной безпечнаго веселья, болѣе другихъ склоненъ поддаваться интересамъ дня и разныхъ слоевъ общества. Споры художниковъ о свѣтовыхъ эффектахъ, ихъ наблюденія и критика предметовъ искусства -- чрезвычайно занимая остальныхъ гостей, такихъ же видныхъ дѣятелей печати и общества, какими были художники на почвѣ чистаго искусства. Здѣсь, въ ихъ оживленномъ, радушномъ кругу, Сандфорда больше не преслѣдовала атмосфера надвигающагося несчастія; здѣсь все безмятежно предавалось бездѣльничанью, которое оживляли непрерывныя шутки хлѣбосола-хозяина и его забавныя прегрѣшенія противъ свѣтскихъ утонченныхъ правилъ. Если даже и было хоть кому-нибудь извѣстно, что Сандфорда картины не идутъ съ рукъ у Даніэльса, такъ никто ничѣмъ не далъ Сандфорду этого заподозрить; всѣ его собраты по искусству относились къ нему съ такимъ почтеніемъ и видимо придавали такую цѣну его мнѣнію, что онъ могъ смѣло считать себя еще не выбывшимъ изъ ряда извѣстныхъ художниковъ. Въ душѣ онъ надѣялся услышать отъ Даніэльса добрую, но почти невѣроятную вѣсть:
   -- "Фальшивая тревога, старина! Я вѣдь прекрасно продалъ ваши вещи"!
   Но, въ сожалѣнію, ничего подобнаго Сандфорду не пришлось отъ него услышать. Не только Даніэльсъ молчалъ на этотъ счетъ, но даже у него нечаянно и совершенно съ его стороны невинно вылетали кой-какія грубовато-откровенныя словечки, которыя обострившійся слухъ художника тотчасъ же подхватывалъ и истолковывалъ по-своему.
   А все-таки перемѣна мѣста и общества принесла пользу его напряженнымъ нервамъ; они снова забирали надъ нимъ волю единственно тогда, когда ему приходилось оставаться наединѣ съ самимъ собою, но, къ счастью, этого почти никогда не случалось. Случалось только, что на него навѣвали грусть подвижныя и разнообразныя картины вечерней зари, раскинувшей по низкому небу свой багровый покровъ. Грядами тянулись низкіе холмы, и ихъ волнистыя очертанія то золотыми, то огненно-красными изгибами рисовались на темнѣвшемъ небосклонѣ. Однако, эта яркая окраска давала мало свѣта угрюмой болотистой равнинѣ. Что же мудренаго, что горѣвшій заревомъ небосклонъ и мрачная болотистая, а вдали холмистая поляна, вызывали въ Сандфордѣ унылыя, мрачныя думы?..
   Мысли его вернулись, къ веселому молодому обществу у него въ домѣ, и ему стало жаль ихъ, бѣдныхъ: они вѣдь не подозрѣваютъ, что имъ угрожаетъ.
   А тамъ, въ городѣ, попрежнему уютный и красивый, стоитъ тотъ самый домъ, котораго, какъ и всѣхъ ихъ, должна поглотить неумолимая роковая бездна. Думалъ Сандфордъ и о своемъ сынѣ-юристѣ, который получалъ по двѣ гинеи за защиту и не только былъ доволенъ своей судьбой, но даже смѣшилъ своими шутками мать и сестеръ; думалъ о Гарри и о необходимости устроить для него хоть что-нибудь: тотъ ограничивается своими карманными деньгами; думалъ о Лидзи, которая должна была отъ отца же получать по пятидесяти фунтовъ на свои тряпки... Всѣ они, всѣ обстоятельства прежней и настоящей его семейной жизни, въ живыхъ картинахъ и образахъ, складывались и вереницей проходили передъ художникомъ; и, несмотря на то, что все это были осязательные для него факты, они казались ему теперь чѣмъ-то постороннимъ, чуждымъ его сердцу и настолько отдаленнымъ, что разстаться съ ними, отстраниться -- будетъ для него не трудно и... не больно... "если, Богъ милостивъ, случится что-нибудь такое"...
   Въ это время года преобладаютъ скачки и съѣзды скаковыхъ обществъ; на одну-то изъ нихъ и собрался Даніэльсъ прокатить своихъ друзей и добрыхъ знакомыхъ. Съ царственной роскошью и удобствомъ обставивъ это путешествіе, онъ приказалъ нагрузить цѣлую повозку всевозможными яствами, а гостями заполнилъ цѣлый шарабанъ и большое ландо. Какъ ни старался Сандфордъ тщательно скрывать свое настроеніе отъ постороннихъ, это ему не вполнѣ удавалось, такъ что на его отказъ сопутствовать имъ всѣ возстали и воспротивились какъ нельзя болѣе энергично.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Вы должны ѣхать непремѣнно! Если хоть одинъ измѣнитъ нашей компаніи, поѣздка потеряетъ всю свою прелесть. Вы права не имѣете здѣсь оставаться для того, чтобы одному воспользоваться сочетаніями красокъ, а потомъ и написать такое роскошное "болото", которому позавидуютъ ваши товарищи-художники!
   У Сандфорда не хватило духу отказать еще разъ радушнымъ просьбамъ -- и онъ согласился.

-----

   Бѣга были довольно интересны.
   Даже художникъ, несмотря на всю свою усталость и уныніе, нашелъ въ этомъ зрѣлищѣ нѣкоторое удовольствіе, хоть и довольно пассивное, какъ водится у англичанъ. Порою у него мелькала въ умѣ мысль, что потомъ могутъ говорить про него тѣ же товарищи:
   -- Вотъ вѣдь онъ каковъ, этотъ Сандфордъ! Онъ все-равно, что на краю погибели, а самъ веселится...
   Но, въ сущности, мертвому не все ли равно, что про него будутъ говорить?
   Ужасъ неизбѣжной погибели не можетъ увеличиться отъ того, что до нея человѣкъ велъ себя какъ обыкновенно, т.-е. развлекался.
   Сентябрьское солнце, готовясь уйти на покой, въ послѣдній разъ обливало своими лучами дорогу, по которой тронулись въ обратный путь веселые гости. Надо замѣтить, однако, что эта веселость не переходила за границы приличія; только Даніэльсъ залилъ себѣ "за галстухъ" больше, нежели при его здоровьѣ ему полагалось. Гости его выпили въ мѣру; шутки, остроты и споры сыпались безъ перерыва; нѣкоторые даже стали держать пари, громко отстаивая преимущества своей скаковой любимицы или любимца. Громкій говоръ звенѣлъ въ воздухѣ; но это не мѣшало Сандфорду, какъ наиболѣе молчаливому, предаваться своимъ собственнымъ размышленіямъ. Онъ глубоко задумался, путаясь въ своихъ страховыхъ вычисленіяхъ и въ сотый разъ прикидывая, кому и какъ распредѣлить по частямъ страховую премію...
   Какъ вдругъ кто-то крикнулъ:
   -- Стой!.. Мы сбились съ дороги!
   Прошло нѣсколько времени, покуда всѣ приняли къ свѣдѣнію это извѣстіе; сначала же никто, кромѣ Сандфорда, не обратилъ на то вниманія.
   Встрепенувшись, онъ выглянулъ изъ кареты, и его глазамъ представилась та самая картина, которая своей мрачной, но могучей красотою уже не разъ навѣвала на него мрачныя думы.
   Небо горѣло багровой пеленой; къ горизонту тянулись гряды сѣрыхъ, потемнѣвшихъ пригорковъ, а еще ниже -- черная поверхность болотистой равнины, поражавшей отсутствіемъ хотя бы слабаго отраженія пылавшаго небосклона... Его свѣтъ не оживлялъ даже полосы дороги, по которой катился экипажъ, ни кочекъ и бугровъ, по которымъ, подбрасывая кузовъ, прыгали колеса, ни довольно большихъ рытвинъ, въ которыхъ глубоко и прочно накопилась почвенная болотистая вода...
   Кучеръ и лакеи не послѣдовали примѣру господъ и выпили водочки изрядное количество, повидимому перевѣсившее господское шампанское.
   Какъ это случилось, что они выбились изъ колеи и не замѣтили, что ѣдутъ по болоту,-- такъ и осталось навсегда ни для кого неизвѣстнымъ. Впрочемъ, одинъ изъ гостей высказалъ предположеніе, что эта оплошность была вызвана столько же винными парами, сколько несоразмѣрной темнотою, сравнительно съ огненнымъ горизонтомъ. Сначала лошади относились довольно спокойно и твердо въ неровностямъ, встрѣчавшимся имъ на пути; но къ тому времени, когда сѣдоки замѣтили бѣду, кучеръ уже успѣлъ потерять терпѣніе и лошади перестали его слушать. Экипажъ еще не настолько отъѣхалъ отъ дома, чтобы нельзя было повернуть обратно и выбраться на ровную дорогу; но отуманенный умъ кучера мѣшалъ ему ясно сообразить даже такую простую мѣру. Вмѣсто того, онъ принялся, что было мочи, стегать злополучныхъ лошадей и кричать на нихъ, неистово ругаясь. Лакей соскочилъ съ козелъ и побѣжалъ рядомъ, подгоняя ихъ съ своей стороны кнутомъ. Лошади споткнулись, испуганно рванули въ сторону и сбили его съ ногъ, помчавшись впередъ. Ихъ мучитель остался позади, лежать на мокрыхъ кочкахъ.
   Тѣмъ временемъ опасность отрезвила всѣхъ; всѣ убѣдились, что лошади понесли. Сандфордъ сидѣлъ спокойно на мѣстѣ: онъ не умѣлъ управляться съ лошадьми, и помочь бѣдѣ поспѣшили болѣе знающіе люди. Одинъ изъ нихъ вскочилъ на козлы и пытался сдержать обезумѣвшихъ животныхъ; другіе горячо и сбивчиво давали самые разнорѣчивые совѣты...
   Сандфордъ не волновался и совершенно ясно отдавалъ себѣ отчетъ въ общей тревогѣ и опасности; онъ весь былъ поглощенъ зловѣщей прелестью картины, которую врядъ ли могла передать кисть художника,-- до того ярки и своеобразны были оранжево-красные и фіолетовые тоны, захватившіе весь небосклонъ, до того страшны очертанія далекихъ холмовъ и черной равнины, какъ бы опускавшіяся въ бездну чернѣющаго, безпощаднаго, недвижимаго моря...
   Скачки экипажа мало занимали его; онъ ихъ не чувствовалъ; онъ не слыхалъ отчаянныхъ криковъ, стоновъ, стоявшихъ въ вечернемъ воздухѣ; онъ не замѣтилъ даже, что многіе изъ его спутниковъ выскочили изъ экипажа или готовились выскочить. На него нашло какое-то безмѣрное, безотчетное спокойствіе; онъ ни о чемъ не думалъ, его въ эту минуту ничто не занимало: ни мысль о томъ, что онъ самъ, его слава и его семья -- на краю гибели, ни даже страховая премія... Кто-то схватилъ его за плечи и потрясъ его, вѣроятно, чтобы пробудить въ немъ сознаніе дѣйствительной опасности; но и это его не смутило. Онъ весь, ушелъ въ созерцаніе неподражаемо-прекрасной картины величайшаго художника -- Природы. Небо вспыхнуло у него надъ головой оранжево-алымъ полымемъ... Толчокъ... Ощущеніе какой-то непонятной боли... Внезапный мракъ...
   Сандфордъ пересталъ видѣть, слышать.
  

IX.

   Но вотъ, зрѣніе вернулось къ нему.
   Онъ лежалъ на сухомъ мѣстѣ, на краю болота, и коричнево-рыжеватенькія головки вереска приникали къ его щекамъ; надъ головой по прежнему пылало западное небо.
   Смутный гулъ голосовъ, суеты и криковъ, мучительные стоны долетали до него, но не привлекали его вниманія. Первымъ опредѣленнымъ ощущеніемъ его было чувство полнаго спокойствія: ему было отрадно и легко лежать такъ смирно, такъ удобно. Онъ и не пытался шевелиться, чувствуя, что отдыхаетъ отъ чего-то мучительнаго и тревожнаго. Кротко и безмятежно, какъ дитя, улыбался онъ алой зарѣ. Въ головѣ у него мутилось, но онъ чувствовалъ, что какая-то страшная, угрожавшая ему бѣда миновала; что онъ спасенъ, самъ не зная, отъ чего,-- и это смутное сознаніе пробуждало въ немъ удивительное чувство довольства и покоя.
   Онъ не могъ бы сказать, долго ли пришлось ему такъ пролежать до той минуты, когда кто-то подошелъ, сталъ на колѣни и нагнулся къ нему.
   -- Сандфордъ, очень расшиблись? Сандфордъ, голубчикъ, узнали меня? Скажите хоть слово!
   Художникъ разсмѣялся.
   -- Сказать хоть слово? Васъ узнать!.. Вотъ вздоръ какой! Я не расшибся; я просто здѣсь лежу... такъ хорошо, удобно...
   -- Ну, слава Богу!.. А Дунканъ, бѣдный!-- сломалъ себѣ ногу, а кучеръ... кучеръ.... Несчастный! Самъ былъ виноватъ... Ну, ну,-- вставайте, дайте руку: я васъ поддержу.
   Хорошо говорить: вставайте! Это -- дѣло другое; да и нѣтъ желанія шевельнуться. Прежде чѣмъ даже попробовать приподняться, Сандфордъ почувствовалъ, что это невозможно; но вслѣдъ затѣмъ принялся убѣждать себя, что это глупо; вѣдь нельзя же вѣки-вѣчные лежать здѣсь, безъ движенія, какъ бы тутъ ни было ему удобно,-- вмѣсто того, чтобъ самому идти и утѣшать, и поддерживать другихъ.
   Онъ принудилъ себѣ ухватиться за руку пріятеля и приподняться, но...
   "Скорѣе, кажется, можно заставить двигаться безсмысленное бревно, чѣмъ мои ноги,-- подумалъ онъ.-- Да, именно,-- чурбаны"!
   И въ самомъ дѣлѣ, его усилія не привели ни къ чему.
   -- Не знаю, что бы это значило, но только ноги у меня деревяшки... только не камни,-- нѣтъ: тогда онѣ вѣдь были бы холодныя,-- а мнѣ не холодно и такъ спокойно, хорошо! Только я двинуться не въ состояніи...-- съ улыбкою докончилъ онъ.-- Мнѣ хорошо здѣсь и спокойно, и вы за меня не тревожьтесь. Я полежу себѣ немножко и вылежусь, а потомъ и самъ встану. Займитесь другими; не думайте обо мнѣ!
   Ему показалось, что лицо, склонившееся надъ нимъ, какъ-то странно помято и исцарапано,-- но не сказалъ ничего. Его покрыли сверху какой-то попоной, подъ голову положили каретную подушку; и онъ продолжалъ по прежнему лежать, и смутно долетали до него стоны Дункана, которому раздробило ногу. Его, вѣроятно, уносили, потому что слышались покрикиванія и торопливый гулъ совѣтовъ и приказаній. Но всего больше его поражало такое продолжительное дружное угасаніе вечерней зари, сначала пылавшей, какъ расплавленный металлъ, а затѣмъ, у него на глазахъ, смѣнившей одинъ за другимъ всѣ тѣни и оттѣнки отъ алаго и до самаго безцвѣтнаго, безжизненно-свинцоваго. Небосклонъ горѣлъ, горѣлъ и, наконецъ, потухъ. Казалось, нарочно для него одного, Сандфорда, невидимой рукою зажжена роскошная иллюминація, на яркомъ фонѣ которой тянулись гигантскія, фантастическія черныя тѣни,-- какой-то великанъ и его вѣрный конь,-- и понеслись вдаль по угрюмому болоту... На темномъ небѣ появилась ярко сверкавшая звѣзда съ голубоватымъ блескомъ, какъ неугасимое и побѣдоносное свѣтило...
   "Боже, какъ дивно, какъ прекрасно! И все для меня только! Для меня одного"!-- думалъ Сандфордъ, лежа неподвижно...
   Вотъ подошли къ нему (ужъ не одинъ, а двое); докторъ пощупалъ пульсъ, потрогалъ руки, ноги...
   -- Мы васъ сейчасъ поднимемъ. Не шевелитесь: мы не сдѣлаемъ вамъ больно...-- проговорилъ чей-то голосъ. И прежде чѣмъ художникъ успѣлъ возразить (положимъ, и возразилъ бы онъ, какъ всегда, добродушно), его тихонько приподняли, и онъ очутился на какой-то ровной и болѣе удобной подстилкѣ, чѣмъ болотистыя кочки. Чувствуя, что его слегка покачиваетъ, Сандфордъ догадался, что его несутъ по дорогѣ, а надъ нимъ все время свѣтила ясная звѣздочка...
   Изъ прочихъ подробностей онъ запомнилъ только урывками, что опять надъ нимъ склонялось чье-то незнакомое ему лицо, озабоченно-серьезное; нагибался къ нему и Даніэльсъ; и его побѣлѣвшее лицо, обыкновенно радушное, было безъ кровинки и полно печали и ужаса. Какіе-то голоса совѣщались:
   -- Телеграфируйте! Сейчасъ же!
   -- Слишкомъ поздно; она не поспѣетъ!
   -- Должна поспѣть: сейчасъ пріѣдетъ,-- только бы дать знать!
   Какъ-то лѣниво, смутно, Сандфордъ спросилъ у самого себя, и не могъ рѣшить -- къ чему вся эта спѣшка.
   Вдругъ, послѣ забытья, онъ снова пробудился, и ему почудилось, что онъ провелъ въ жару и въ лихорадкѣ долгую, тяжелую ночь. Но вотъ онъ вполнѣ очнулся, и у него ясно и опредѣленно мелькнула мысль: "Если, Богъ милостивъ, что-нибудь случится... Нѣтъ, нѣтъ! уже случилось"!
   -- Мэри!-- вскричалъ онъ въ порывѣ радости:-- Ты здѣсь?!
   -- Конечно, милый!..-- оживленный, горячій взглядъ жены дополнилъ остальное.-- Сейчасъ же прилетѣла, какъ только дали знать...
   Мужъ взялъ ее за руку и притянулъ къ себѣ поближе:
   -- Мнѣ только того и надобно,-- проговорилъ онъ.-- Богъ безгранично милостивъ во мнѣ. Онъ всѣ мои желанія исполнилъ!
   -- О, Эдвардъ!-- какъ жалобный вопль, какъ возмущеніе и страхъ звучалъ ея возгласъ, вырвавшійся невольно.
   -- Да, дорогая! Все именно такъ сложилось, какъ я самъ желалъ. Мнѣ все теперь понятно! Я не расшибся! Я... убитъ, какъ тотъ, знаешь?-- тотъ мальчикъ въ балладѣ Броунинга. Не пугайся, милая! Для меня это вовсе не печально, а напротивъ, такъ отрадно! Чего же мнѣ грустить? Вотъ я и радуюсь...
   -- О, Эдвардъ! неужели ты радъ, что ты... насъ... покидаешь?
   Сандфордъ крѣпко дердолъ за руку свою жену и только улыбался.
   -- Я самъ только того желалъ, чтобы не разлучаться съ вами никогда... никогда! Но, повѣришь ли, сокровище мое?-- въ этой разлукѣ, вѣрно, есть что-нибудь такое, что облегчаетъ ее человѣку, который вынужденъ разстаться съ близкими и дорогими. Конечно, я не хочу васъ покидать; но это нужно для твоего же блага, для блага дѣтей...
   -- Никогда, Эдвардъ!.. Быть не можетъ!
   -- Послушай! Эта мысль тебя удивляетъ -- и немудрено: она для тебя новость. Но я съ нею сжился; давно-давно я уже думаю о томъ, что это было бы кстати... Страховыя деньги...
   -- Эдвардъ!!-- отчаянно вырвалось у нея.
   -- Нѣтъ, нѣтъ; успокойся! Я никогда не согласился бы на это... Я не хочу дѣйствовать несправедливо или... предосудительно. Бѣда случилась сама собой, безъ моего содѣйствія... Это -- милость Божія...
   -- Не говори! Не говори! Богъ насъ караетъ... тяжело, жестоко!
   -- Вотъ ты-то именно и не должна такъ говорить! Если-бъ ты только знала, дорогая!.. Мнѣ надо, чтобъ ты поняла... все поняла бы, пока я еще здѣсь...
   -- Ему не слѣдуетъ такъ много говорить,-- послышалось у него въ головахъ строгое замѣчаніе доктора.-- Силы его надо очень беречь, м-съ Сандфордъ! Вы не должны позволять ему такъ утомляться.
   -- Докторъ! Я считаю безспорнымъ фактомъ, что вы -- человѣкъ разсудительный. Сообразите, что вы можете для меня сдѣлать? Развѣ только протянуть жизнь мою на лишній часъ-другой. Такъ что же бы вы сами предпочли, будучи на моемъ мѣстѣ: эти лишніе два-три часа -- или возможность все, все на свѣтѣ высказать тому, кого горячѣй всего любилъ всю жизнь?..
   -- Пусть себѣ говоритъ!-- тихо рѣшилъ докторъ, отвернувшись отъ больного и уходя отъ него.-- Я больше ничего не имѣю вамъ сказать. Если ему будетъ дурно, дайте ему ложечку вотъ этого лекарства; а если я вамъ буду нуженъ, только пошлите: тотчасъ же приду.
   -- Благодарю васъ!.. Мэри, видишь? Докторъ -- человѣкъ со смысломъ. Я чувствую себя прекрасно и могу все тебѣ сказать...
   -- Но, Эдвардъ, въ такомъ случаѣ, твое здоровье еще вовсе не такъ плохо... Ты только долженъ беречься хорошенько, не тратить понапрасну силъ и всячески ихъ поддержать... О, милый, милый! Твердое желаніе поправиться такъ много значитъ! Только пожелай, Эдвардъ... дорогой, безцѣнный! Постарайся, ради самого Бога...
   -- Мэри! Сокровище мое! Какъ и всѣ женщины, ты думаешь, что твердое желаніе преодолѣетъ все на свѣтѣ... Но я... я радуюсь, что это не въ моей власти. Если бы я еще страдалъ, ты могла бы еще надѣяться... ну, хоть немного... Но у меня ничего не болитъ; я не чувствую ничего, кромѣ того, что умираю... И это сознаніе во мнѣ пробудилось не сегодня...
   -- Сознаніе, что умираешь?! Но не тогда же, когда ты съ нами былъ на берегу моря?
   -- Нѣтъ, главнымъ образомъ -- тогда!-- съ улыбкою возразилъ больной.
   -- О, Эдвардъ, Эдвардъ! А я веселилась, развлекалась и совсѣмъ забросила тебя...
   -- Тѣмъ лучше! Я радъ каждому часу, который тебѣ можно было провести безпечно. А теперь... тебѣ будетъ удобнѣе прекратить пріемы, ограничить расходы; а это было бы труднѣе и душевно-тяжелѣе сдѣлать, если бы я остался живъ. Теперь это все сложится естественно само собой. Ты будешь получать пенсію; тебѣ выдадутъ страховыя деньги...
   -- Не могу слышать! Не могу!-- какъ безумная, кричала она.
   -- Даже, если я тебѣ скажу, что въ этомъ мое главное успокоеніе?
   М-съ Сандфордъ крѣпко стиснула руки и съ трудомъ проговорила:
   -- Скажи мнѣ все, что хочешь, Эдвардъ, все!
   -- Хорошо, бѣдная моя, любимая, скажу!
   Ему искренно было жаль ее: такъ неожиданно, такъ больно долженъ былъ отозваться у нея на душѣ этотъ ударъ. О, какъ она, бѣдная, страдаетъ!.. Но все-таки какое облегченье, что можно, наконецъ, признаться ей во всемъ чистосердечно!
   -- Если бъ случилось такъ, что я остался жить, это разбило бы мнѣ сердце; но теперь... О, теперь я вижу, что оно смягчается у тѣхъ, которые... отходятъ въ вѣчность. Не могу объяснить тебѣ, какъ это происходитъ, только я чувствую, что въ душѣ у меня ростетъ ощущеніе чего-то смиряющаго и отраднаго. Я знаю, Мэри, что мнѣ суждено съ тобой разстаться... И ты, моя голубка, сокровище мое, разстанешься со мной... Но горечи этой разлуки я не чувствую, не вижу!.. Пойми: у меня ужъ давно не было ни одного заказа... ни одного! У Даніэльса и теперь еще есть моихъ три непроданныя картины... Онѣ такъ и стоятъ, лицомъ къ стѣнѣ... Не въ магазинѣ, нѣтъ!-- въ сосѣдней комнатѣ. Спроси его, онъ самъ тебѣ разскажетъ. Помнишь, тамъ есть... одна? Я ее писалъ съ нашей крошки -- Мэри? Знаешь, королева и ея малютки... которыя такъ нравились тебѣ? Она тоже стоитъ у Даніэльса. Я какъ сейчасъ ихъ вижу: всѣ... лицомъ въ стѣнѣ!
   -- Эдвардъ!..
   -- Нѣтъ, это правда... правда! Я въ полной памяти; только мнѣ все чудится, что я ихъ вижу: всѣ... лицомъ въ стѣнѣ. Мой "Черный Принцъ" проданъ совсѣмъ случайно, а заказовъ -- ни одного! Ни одного,-- только подумай, Мэри! Правда, и прежде со мной это случалось; но никогда мнѣ еще не случалось быть шестидесятилѣтнимъ старикомъ. Сообрази: вѣдь я ужъ старый человѣкъ, и моя пѣсня спѣта...
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Не можетъ быть!-- горячо воскликнула жена.
   -- Фактъ остается фактомъ: его не измѣнишь! Но что бы съ нами было, если бы наши доходы вдругъ изсякли, какъ это неминуемо должно было случиться? Мы очутились бы на краю гибели, а впереди... ровно никакихъ надеждъ! Теперь же, дорогая, тебѣ будетъ несравненно легче. Ты можешь продать домъ и всю обстановку; тебѣ дадутъ пенсію, и такимъ образомъ дѣти получатъ кой-какія крохи для начала...
   -- О, дѣти, дѣти!-- отчаянно воскликнула она, припадая лицомъ къ его рукѣ.-- О, Эдвардъ! Ты мнѣ нуженъ, а не дѣти!
   Въ эту великую и тяжкую минуту она не задумалась отречься отъ дѣтей. Что имъ? Они здоровы, веселы, полны надеждъ и беззаботнаго счастья. Въ отчаяніи, въ порывѣ бездоходнаго горя, она отворачивалась отъ ихъ ликующей толпы, которая (она теперь вдругъ ясно все сознала!) занимала въ сердцѣ ея мѣсто, нѣкогда безраздѣльно принадлежавшее мужу.
   Сандфордъ засмѣялся тихимъ, спокойнымъ смѣхомъ.
   -- Сохрани ихъ, Господи!-- проговорилъ онъ.-- А только... и мнѣ самому нравится, чтобъ ты занималась только мною! Чтобъ мы съ тобою -- только мы одни!-- неразлучно были вмѣстѣ въ послѣднюю минуту. Ты всегда была,-- нѣтъ дорогая, не, а есть и теперь, все время!-- для меня любящей и любимой, преданной женой. Насчетъ вдовъ -- мы съ тобой не судьи: намъ это еще незнакомо. Я думаю, смерть -- пустяки; и даже страшнѣе смерти -- остаться жить!.. Но Богъ сложилъ все такъ премудро... такъ хорошо! Мнѣ кажется, что мнѣ совсѣмъ не жалко умереть... Мэри! Гдѣ ты?
   -- Здѣсь, дорогой! Я около тебя... вотъ твоя рука въ моей... О, милый, милый! Развѣ ты меня не видишь?
   -- Да, да!-- смѣясь, возразилъ онъ, какъ будто пристыженный тѣмъ, что ошибся, и протянулъ свою другую руку, какъ бы хватаясь за нее покрѣпче.-- Вѣрно, теперь поздно? Какъ уже темнѣетъ! Который часъ? Должно быть, семь?.. Ты не сойдешь къ обѣду,-- внизъ? Да, Мэри? Побудь со мной! Не оставляй меня! Тебѣ могутъ подать сюда, наверхъ.
   -- Внизъ?! О, нѣтъ; конечно, нѣтъ! Неужели ты могъ подумать, что я тебя оставлю?
   Но прежде чѣмъ рѣшиться заговорить, Мэри растерялась: ее привело въ ужасъ замѣчаніе мужа,-- что "темнѣетъ". Въ окно смотрѣло яркое дневное солнце; на сумерки не было ни намека.
   Сандфордъ вздохнулъ тихонько, но отраднымъ, облегченнымъ вздохомъ.
   -- Если тебѣ не трудно,-- согласился онъ.-- Я мелькомъ вижу твое милое лицо, и мнѣ чудится порой, что оно, словно ангелъ съ крылышками, надо мной витаетъ... Голова у меня, какъ будто... немножечко кружится... Нѣтъ, свѣчей не надо. Я лоблю полутьму; ты знаешь, я всегда ее любилъ... Подожди, пока я еще тебя могу видѣть... На этомъ стулѣ будетъ ли тебѣ удобно? Ну, такъ присядь; я буду держать твою руку и, кажется, немножко подремлю...
   -- Это будетъ для тебя полезно!-- сказала бѣдная жена.
   -- Какъ знать?-- съ улыбкой возразилъ больной,-- только, пожалуйста, огня не надо!
   Огня, свѣчей?! Боже мой! Прямо передъ ней, въ окошко видно, что холмы съ косматымъ гребнемъ черныхъ сосенъ и безъ того залиты, какъ огнемъ, самымъ жизнерадостнымъ свѣтомъ! Нѣтъ ничего ужаснѣе для окружающихъ, какъ сознавать, что отъ больного уже ускользаетъ способность видѣть свѣтъ и отличать отъ ночи день.
  

X.

   Сандфордъ лежалъ спокойно, неподвижно подъ сѣнью полога, не выпуская изъ своей руки руку жены. Онъ дремалъ, сначала тихо, но потомъ нѣсколько тревожно.
   Жена сидѣла тихо, не шевелясь и почти не дыша, чтобъ его не тревожить. Въ глазахъ у нея ни слезинки, на губахъ ни звука; все ея существо, казалось, заключено въ броню наружнаго спокойствія, которая скрывала цѣлую бурю самыхъ разнообразныхъ чувствъ.
   -- Я бросила его! Я его одного оставила переживать бурю несчастій, которыя на него надвигались. Онъ былъ одинъ, безъ ласки, безъ участья! Я отдавалась интересамъ, радостямъ дѣтей; я все приносила въ жертву, лишь бы ничто имъ не мѣшало прыгать и плясать... Плясать!..
   Сердце, казалось, разобьется отъ безмѣрной боли. Мэри душой любила мужа чуть не съ дѣтскимъ лѣтъ; всю жизнь была ему вѣрной и преданной женой; всю жизнь у нея не было ни мисли, ни движенія души отдѣльно отъ него... А вѣдь она оставила же его одного нести ужасный гнетъ страданій, ужаснѣе которыхъ, кажется, нѣтъ да свѣтѣ!..
   Ни вздохомъ, ни рыданьемъ не смѣла м-съ Сандфордъ нарушить глубокую тишину; не смѣла волю дать слезамъ, которыя застилали ей глаза.
   -- Только бы не шевельнуться, не разбудить его!..
   Ей вспоминалась жизнь ея, свѣтлая и ровная... до той минуты, когда она получила телеграмму,-- когда прервался безконечный рядъ безмятежныхъ дней,-- а въ будущемъ ожидалъ только мракъ и роковой невѣдомый міръ, ужасъ котораго ей суждено было побороть одной... безъ него!
   Немного спустя, онъ началъ опять говорить, но какъ-то странно, будто не во снѣ, а въ неопредѣленномъ состояніи между сознаніемъ и состояніемъ полнаго небытія.
   -- Всѣ къ стѣнѣ... лицомъ! Послѣднія мои... всѣ три! Даніэльсъ добрый человѣкъ!.. Онъ нарочно поставилъ ихъ въ комнату, чтобъ я ихъ не видалъ... Три... счастливое число!.. Я видѣлъ ихъ потомъ вездѣ... и на дорогѣ, надъ болотомъ, и на бѣгахъ... потомъ... гдѣ же еще потомъ? На дорогѣ къ небу... Нѣтъ, нѣтъ, не то! Тогда одинъ изъ ангеловъ... пришелъ бы и повернулъ бы ихъ... Предъ лицомъ Божіимъ они не смѣютъ... Они должны быть лицомъ къ Нему... Да поверните же ихъ лицомъ!.. Лицомъ!..
   Онъ остановился. Глаза его сомкнулись и необъяснимо-блаженная улыбка коснулась его губъ...
   -- Богъ Самъ увидитъ, что въ нихъ всего лучше!-- прошепталъ онъ.
   На нѣкоторое время водворилось полное молчаніе.
   Только изрѣдка больной бормоталъ какое-нибудь неясное слово. Потомъ м-съ Сандфордъ разслышала что-то про "Іерусалимъ" и его "стѣны" и какія-то нѣжныя, ласковыя выраженія, вмѣстѣ съ ея именемъ...
   Проснулся онъ только ночью съ громкимъ крикомъ, который всѣхъ привелъ въ ужасъ.
   -- Не надо!-- кричалъ онъ.-- Не надо зажигать для меня цѣлую иллюминацію "al giorno", говоря по-итальянски! Но всетаки мнѣ это нравится... Да, очень нравится! Даніэльсъ щедръ, какъ принцъ крови...
   Потомъ слабымъ движеніемъ онъ протянулъ впередъ руки и позвалъ жену:
   -- Мэри! Мэри!
   И привлекъ ее къ себѣ поближе, шепча что-то совсѣмъ неясно, но убѣдительно и долго. Ни слова не могла разобрать бѣдная женщина, и такъ и не узнала, что онъ хотѣлъ сказать.
   -- Что бы это могло быть?.. Что такое?..-- мучилась она, прислушиваясь къ невнятному шопоту.
   Но что бы это ни было, Сандфордъ, повидимому, былъ очень доволенъ, что успѣлъ высказаться. Онъ упалъ на подушки съ видомъ глубокаго успокоенья, и на лицѣ его отразилось полнѣйшее довольство: онъ сдѣлалъ все, онъ высказалъ все, что хотѣлъ!
   Подъ этимъ впечатлѣніемъ онъ впалъ въ глубокій сонъ и -- больше не проснулся...

-----

   Предвидѣнія Сандфорда сбылись и ожиданія его съ избыткомъ оправдались.
   Домъ продали и получили за него, какъ говорилъ агентъ, "баснословную" цѣну... благодаря тому, что это былъ домъ, со всей его обстановкой, которую не тронули съ мѣста. Въ общемъ, денежныя средства осиротѣвшей семьи были довольно скудны; но, по крайней мѣрѣ, для семьи не было позорно -- рѣзко перемѣнить свой образъ жизни, слишкомъ роскошный для вдовы, которой, впрочемъ, былъ назначенъ пенсіонъ -- даже весьма значительный. Она наняла небольшой домикъ, болѣе подходящій къ еа стѣсненному положенію, и поселилась въ немъ съ младшими дѣтьми.
   Лордъ Окхэмъ постарался доставить мѣсто Гарри; и послѣдній принялся работать и сдѣлался весьма дѣльнымъ труженикомъ, не хуже всякаго другого, какъ настоящій ревностный слуга своего отечества. Джэкъ, отрезвленный тяжелымъ ударомъ, вдругъ остепенился, сталъ серьезнѣе относиться къ своей профессіи и понемногу пробилъ себѣ дорогу, какъ человѣкъ съ твердою волей, не дозволяющей ему теряться въ минуты испытаній.
   Остальныя дѣти жили съ матерью, какъ и прежде, но только болѣе замкнуто и скромно; друзья по прежнему ихъ окружали, не слѣдуя почему-то установившемуся правилу, что въ несчастій человѣкъ лишается своихъ друзей. Весьма возможно, что ихъ больше не звали на великосвѣтскіе вечера и балы, куда, бывало, хорошенькія дочери и благовоспитанные сыновья "знаменитаго Сандфорда" приглашались нарасхватъ, тѣмъ болѣе, что черезъ нихъ можно было попадать на частныя выставки и доставать безплатные билеты для входа на академическіе вечера. Такихъ приглашеній Лидзи и Ада больше не получали. Но это не могло для нихъ имѣть большого значенія въ виду того, что ихъ звали въ силу необходимости,-- "изъ снисхожденія" къ положенію отца. Теперь нечего было разсчитывать на подобныя приглашенія: всѣ, въ сущности, Сандфорды всегда оставались для этихъ аристократовъ посторонними, чужими.
   М-съ Сандфордъ была увѣрена чистосердечно, что она не переживетъ своего Эдварда; тяжелымъ гнетомъ навалились ей на грудь воспоминанія о краткомъ (но для мужа -- самомъ ужасно длинномъ) времени, когда онъ нравственно страдалъ и даже не имѣлъ отрады видѣть подлѣ себя жену...
   Несмотря на то, что м-съ Сандфордъ твердо рѣшила выполнить всѣ желанія мужа и все устроить такъ точно, какъ онъ бы самъ устроилъ,-- она все время только и думала о томъ, что это не надолго, что близокъ часъ, когда, все приведя въ порядокъ, она сама послѣдуетъ за нимъ.
   Эти заботы, хлопоты и эта увѣренность смягчили для нея самое жгучее, первое горе утраты. Она чувствовала себя въ нѣкоторомъ родѣ довѣреннымъ лицомъ, взявшимъ на себя обязательство произвести переворотъ, отъ котораго она рада избавить своего Эдварда; рада, что онъ, по крайней мѣрѣ, освобожденъ отъ этихъ хлопотъ; отъ стыда и униженія, связанныхъ съ померкшей славой; рада своему убѣжденію, что, окончивъ все необходимое, она сама соединится съ нимъ навѣки...
   Но когда все вошло въ болѣе опредѣленныя и узкія, конечно, рамки; когда ея одинокая жизнь потекла по тихому, замкнутому руслу,-- м-съ Сандфордъ съ удивленіемъ и не безъ огорченія, увидѣла, что ея дѣло сдѣлано, а умирать ей, повидимому, еще не суждено. Ея "одинокая" жизнь оказалась вовсе не одинокой, только болѣе скромной, замкнутой и сложившейся не добровольно, а въ силу необходимости подчиниться обстоятельствамъ. Сначала ей было странно, что она еще можетъ жить; но потомъ жизнь,-- юная, кипучая жизнь ея дѣтей убѣдила ее, что это возможно, и она поддалась необходимому теченію вещей.
   Слова Сандфорда и его предчувствіе съ избыткомъ оправдались.
   Для всѣхъ своихъ онъ сдѣлалъ то, что считалъ наилучшимъ и наиболѣе полезнымъ: онъ умеръ...
   И тотчасъ же къ Даніэльсу явились щедрые покупатели на тѣ самыя три послѣднія картины, которыхъ еще такъ недавно никто знать не хотѣлъ. Онъ выручилъ за нихъ такую цѣну, о которой не могъ бы и во снѣ помыслить. "Сандфорды" сдѣлались "интересной рѣдкостью" съ той же минуты, какъ публикѣ стало извѣстно, что производство ихъ навѣки прекратилось.
   Все вышло въ лучшему!..
   Но вѣдь не всякому дано такое счастіе, какое выпало на долю "знаменитаго Сандфорда",-- счастье умереть во-время.
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.

   Былъ сырой, свѣжій и довольно пасмурный вечеръ, какіе не рѣдкость въ сентябрѣ, даже послѣ роскошнаго, солнечнаго и теплаго осенняго дня. Налетѣлъ чуткій вѣтерокъ, предвѣстникъ осеннихъ, пронизывающихъ вихрей, и, чуть слышно пробѣжавъ по вѣтвямъ, сорвалъ два пожелтѣвшихъ, сухихъ листочка, затрепетавшихъ въ воздухѣ. Какъ лѣсной духъ, съ тихимъ стономъ метнулся онъ мимо и бросилъ въ лицо путникамъ двумя-тремя каплями крупнаго, какъ слега, рѣдкаго дождя. Ночь надвигалась такая непривѣтная, что никому въ голову не пришло бы выйти въ садъ на прогулку.
   Однако, Робертъ Даліэль не подумалъ измѣнить своему обыкновенію и вышелъ выкурить на воздухѣ свою послѣ-обѣденную сигару; онъ слишкомъ гордъ, чтобы уступить суровой погодѣ или приступу дождя: изъ оконъ ялтонской гостиной можно было въ томъ убѣдиться. То-и-дѣло мелькали, то потухая, то вспыхивая, огненные кончики двухъ сигаръ, освѣщавшихъ на мигъ двѣ темныя фигуры, которыя двигались неутомимо туда и сюда, вдругъ останавливаясь и такъ же стремительно принимаясь шагать впередъ, послѣ краткой остановки. Такова ужъ была привычка у отца семейства, которому принадлежала прелестная усадьба Ялтонъ.
   Домъ старинный, уютный и красивый, въ полу-французскомъ, полу-шотландскомъ стилѣ исторической переходной эпохи,-- увѣнчанный башнями, террасами и башенками, заслужившими кличку "перечницы", былъ окруженъ садомъ, который еще благоухалъ осенними цвѣтами и былъ полонъ журчаньемъ и тихимъ плескомъ полуразрушеннаго фонтана...
   Темныя фигуры -- отецъ и его старшій сынъ, Фрэдъ, отличались одинъ отъ другого (особенно въ полутьмѣ вечера) тѣмъ, что одна была плечистѣе, крупнѣе, а другая -- еще полна юношеской гибкости и сравнительной худобы. Юноша съ увлеченіемъ посвящалъ отца въ свои восторженныя впечатлѣнія, которыя отецъ теперь переживалъ въ воспоминаніяхъ вмѣстѣ съ нимъ. Самъ Даліэль былъ человѣкъ еще въ полной силѣ (ему не было и пятидесяти лѣтъ), и первый годъ студенчества былъ ему хорошо памятенъ, какъ нѣчто сравнительно недавнее, особенно подъ вліяніемъ горячихъ рѣчей Фрэда.
   -- Да, милый мой! Чудное время ты теперь переживаешь!-- съ полузадумчивой улыбкой проговорилъ отецъ.-- Только знаешь ли,-- не мѣшаетъ иной разъ и вспомнить, что жизнь состоитъ не изъ одного веселья и холостой пирушки, и что есть въ мірѣ кое-что похуже надзирателей, всегда готовыхъ "подтянуть" расходившуюся молодежь. Я этимъ не хочу сказать, чтобъ ты вовсе не забавлялся; но только не мѣшало бы тебѣ немножко поучиться и труду.
   -- Хорошо, отецъ! Будь спокоенъ, я пробью себѣ дорогу и не опозорю свое имя.
   -- Я не о томъ и думаю, конечно!-- возразилъ отецъ;-- но тебѣ слѣдовало бы обратить вниманіе на что-нибудь болѣе дѣльное.
   -- Мнѣ въ голову не приходило, что для меня окажется необходимость въ чемъ-либо, кромѣ честнаго имени,-- удивленно замѣтилъ молодой студентъ.-- Я не подозрѣвалъ, что мнѣ придется жить тяжелымъ трудомъ.
   -- Жить?! Я этого не говорю, но молодому человѣку всегда полезно подумать о необходимости работать. Для тебя также это было бы хорошо.
   -- Мнѣ кажется, тутъ и думать нечего: всегда необходимо создавать себѣ добрую славу.
   -- Глупое ты дитя! Добрая слава всегда и всякому полезна. Ты вѣдь и не подозрѣваешь, до чего она можетъ тебѣ пригодиться
   -- Ну, однако! Не думаю, чтобъ у меня въ этомъ была нужда, пока ты самъ, отецъ, все дѣлаешь для меня.
   -- Вотъ въ томъ-то и дѣло, Фрэдъ. Я именно хотѣлъ указать тебѣ на то, что не всегда я буду съ вами.
   -- Ну, вотъ еще! Ты чуть не однихъ лѣтъ со мною!
   -- Я не особенно старъ, это вѣрно. Но никто отъ смерти не убережется, какъ бы онъ ни былъ молодъ. Подумай, Фрэдъ, что предстоитъ пережить такому же молодому человѣку, какъ и ты, если у него неожиданно умретъ отецъ. Ему придется стать во главѣ семьи, защищать сестеръ и мать, можетъ быть, даже работать на нихъ.-- М-ръ Даліэль остановился, чтобы усилить впечатлѣніе, какъ это было у него въ привычкѣ.-- Я знавалъ господина, который совсѣмъ еще мальчишкой былъ вынужденъ оставить науку и работать, какъ волъ.... въ какой-то конторѣ. Это не похоже на твои пирушки... а, Фрэдъ?
   -- Я тоже слышалъ нѣчто въ этомъ родѣ,-- подхватилъ студентъ.-- Вотъ, одному изъ моихъ товарищей случилось именно такъ начать свою карьеру. Тяжело ему было не кончить курса, а работать еще тяжелѣе, особенно искать работы, не имѣя диплома. Но отъ этого на него ничуть не хуже смотрѣли... Впрочемъ, онъ вскорѣ уѣхалъ за границу...
   -- И ни слуху, ни духу?
   -- Да. Товарищи считали, что ему, должно быть, слишкомъ было тяжело...
   -- Ну, такого рода обстоятельства могли случиться съ кѣмъ угодно, и ты долженъ это твердо помнить...
   -- Ну, отецъ!-- тономъ возраженія вырвалось у Фрэда, и онъ взглядомъ провелъ по величавому зданію и по темнымъ его очертаніямъ. Это движеніе не ускользнуло отъ отца.
   -- Ты хочешь возразить, что у тебя есть обезпеченіе -- Ялтонъ? Что я хоть и занимаюсь коммерческими дѣлами, но не исключительно живу этимъ трудомъ,-- смѣясь на выходку сына, замѣтилъ Даліэль.-- Я вѣдь не о насъ съ тобою говорю, а о превратностяхъ жизни, и, конечно, надѣюсь, что пока Эдинбургъ стоитъ еще на мѣстѣ, до тѣхъ поръ не переведется въ Ялтонѣ родъ Даліэлей. А все-таки,-- помолчавъ съ минуту, прибавилъ онъ, отряхнувъ ногтемъ пепелъ съ дорогой сигары;-- все-таки, я желалъ бы быть увѣреннымъ, что ты во всякое время можешь меня замѣстить... Такъ вѣдь и придется, потому что мать твоя привыкла, чтобы о ней заботились, и не у нея просить совѣта въ дѣлахъ, когда меня не станетъ...
   -- Мнѣ бы не хотѣлось слышать отъ тебя такіе ужасы,-- горячо возразилъ Фрэдъ,-- до которыхъ, я надѣюсь, Богъ не допуститъ.
   -- Что жъ дѣлать, голубчикъ? Такова ужъ неотразимая необходимость для взрослаго человѣка, которая -- такое же, можно сказать, наказанье, какъ, напримѣръ, бритье: а, въ сущности, вѣдь оно даже тебѣ пріятно, какъ предвѣстникъ будущаго признака зрѣлости -- бороды.
   -- Бритье, дѣйствительно, необходимо,-- покручивая едва замѣтный усъ, возразилъ самодовольно юноша.
   -- Вотъ какъ? Ну, пока-то еще не особенно!-- весело усмѣхнулся отецъ.-- Пока ничего, кромѣ удовольствія быть любимымъ танцоромъ на балахъ, тебѣ не доставляетъ твое положеніе студента и наслѣдника Ялтона. А когда ты ѣдешь на балъ къ Скримджерамъ?
   -- Завтра. Я знаю, эти Скримджеры -- старые знакомые, и и ихъ помню съ дѣтства. Кѣмъ бы я ни былъ, а я увѣренъ, что они не измѣнятся ко мнѣ, что бы ни случилось.
   -- Будемъ надѣяться,-- тихонько вздохнувъ, проговорилъ Даліэль, и его вздохъ, вмѣстѣ съ унылымъ шелестомъ вѣтвей, какъ-то тревожно отозвался на сердцѣ у Фрэда. Онъ самъ чувствовалъ, что это простое ребячество -- испытывать безотчетный страхъ, но ему все же было жутко.
   Ночь была пасмурная, полная чего-то призрачнаго, таинственнаго. Въ Ялтонѣ не было привидѣній, но старуха Джанета увѣряла, что иногда вдоль по главной дорогѣ, которая ведетъ къ крыльцу, слышится конскій топотъ, и что это предвѣщаетъ горе и тревогу. Фрэдъ невольно прислушался...
   Но лишь унылый вѣтеръ тихонько шелестѣлъ сухой листвою, да разбрасывалъ по сторонамъ отдѣльные увядшіе листочки.
   -- Пойдемъ домой,-- замѣтилъ Даліэль и, подымаясь на крыльцо, прибавилъ, по странной случайности, словно слѣдуя первому внушенію.-- Ты будешь надо мной смѣяться, но я долженъ тебя предупредить: если ты когда-либо попадешь въ бѣду или не будешь знать, у кого попросить совѣта,-- не смѣйся, а вспомни мои слова и обратись въ старой Джанетѣ. Ты знаешь, вѣдь она всю жизнь свою жила въ Ялтонѣ, и нѣтъ на свѣтѣ ничего такого, на что бы ни пошла она, еслибъ что понадобилось одному изъ насъ. Удивительно сердечная женщина эта старуха! И умница такая... Голова!
   -- Я ее недолюбливаю,-- угрюмо перебилъ отца студентъ.
   -- Ну, правду говоря, то же можно сказать и про всѣхъ васъ съ вашей матерью во главѣ; но это -- лишь предубѣжденіе, а для меня она -- неоцѣненный другъ.
   -- Все равно, я предпочитаю не обращаться за совѣтомъ къ старой нянькѣ... Ну, что она такое можетъ лучше знать, чѣмъ мн?
   -- Таково мнѣніе матери твоей, и это очень жаль...-- задумчиво проговорилъ отецъ.-- Пойди-ка ты къ себѣ, да прими хоть что-нибудь противъ простуды: тебя замѣтно пробираетъ дрожь.
   Между тѣмъ, они ужъ подошли къ дверямъ въ гостиную, и яркое освѣщеніе, особенно послѣ вечерней мглы, ослѣпило Даліэля; но онъ зналъ и безъ того, кого онъ найдетъ въ гостиной.
   М-ссъ Даліэль и ея двѣ дочери оживленно болтали: старый другъ хозяина дома, Патрикъ Веддербернъ, который какъ родной чувствовалъ себя у него въ семьѣ, сидѣлъ поодаль въ глубокомъ креслѣ и, скрываясь за большимъ листомъ газеты, изрѣдка вставлялъ свое словечко, или читалъ краткую выдержку изъ ея столбцовъ. Бесѣда касалась все того же интереса дня -- бала у Скримджеровъ.
   -- Кажется, могли бы меня пригласить,-- замѣтила старшая, Сузи.-- Я какъ разъ ровесница Люси Скримджеръ. Въ этомъ уже не я, а ты, мама, виновата! Мнѣ семнадцать лѣтъ, а ты еще не начинала меня вывозить. Мнѣ даже далеко за семнадцать,-- и это всѣмъ извѣстно.
   -- Конечно, ты не виновата,-- согласилась м-ссъ Даліэль.-- Съ своей стороны, ты ужъ давно надоѣдаешь мнѣ... но у меня бываютъ свои особыя воззрѣнія, а это -- одно изъ главнѣйшихъ; дѣвушку вывозить надо начать какъ можно позже, не то пройдутъ года и всякій скажетъ:-- "А, это Сузи Даліэль! Постойте-ка, я вамъ сейчасъ скажу, сколько ей лѣтъ. Она начала выѣзжать въ такомъ-то году... а ей тогда было по меньшей мѣрѣ девятнадцать лѣтъ".
   -- Ну, и пусть! Что за бѣда? Если мнѣ сдѣлать настоящую прическу, мнѣ можно дать и всѣ восемнадцать лѣтъ.
   -- Все это, милочка моя, пока хорошо и прекрасно; но дай только подойти въ тридцати годамъ -- ты первая захочешь сбавить себѣ хоть парочку годковъ.
   -- Будемъ надѣяться, что къ тому времени она больше не будетъ Сузи Даліэль,-- послышался изъ-за газеты голосъ Веддерберна.
   -- Не все ли равно?-- возразила Сузи.-- Будь мнѣ хоть сорокъ лѣтъ, я никогда не постыжусь признаться... Какая польза скрытничать, если все равно стоишь одной ногой въ гробу?
   -- Мамѣ сорокъ... или даже за-сорокъ,-- замѣтила Алиса,-- а никому въ голову не придетъ сказать, что у нея одна нога въ гробу.
   -- Не все ли равно, если ужъ наступаетъ такой возрастъ, когда человѣкъ превращается въ "ископаемое",-- горячилась Сузи.
   -- "Ископаемое", Сузи!-- подтвердилъ ее голосъ изъ-за газета.
   -- Мнѣ кажется, м-ръ Веддербернъ находитъ вполнѣ приличными такія шутки?-- довольно строго замѣтила м-ссъ Даліэіь.-- Мужчинъ вообще забавляетъ дерзость молоденькой дѣвчонки, а Сузи должна бы понимать настолько, чтобы не издѣваться надо мной. Кажется, ея мать всегда была для нея заботливымъ и добрымъ другомъ...
   -- О, мама!-- бросаясь къ ней на шею, вскричала горячо Сусанна.-- Я не хотѣла сказать ничего обиднаго! Я только думала, что ясно выразила мысль, что теперь тебѣ все равно. Тебѣ, напримѣръ, все равно, что Люси будетъ завтра порхать въ волнахъ воздушной кисеи въ то время, какъ я буду уже лежать въ постели... Нѣтъ, только то подумайте, что Фрэда пригласили, а меня даже не подумали, даже не попытались! А ты вѣдь, мама, можетъ быть, меня бы отпустила?
   -- Вотъ что!-- воскликнулъ Фрэдъ.-- Я завтра же, съ утра, заѣду къ нимъ и попрошу, чтобы тебѣ прислали приглашенье.
   На мигъ личико Сузи озарилось надеждой, которая, однако, тотчасъ же погасла.
   -- Можетъ быть, изъ любезности къ тебѣ?-- съ презрѣніемъ, свойственнымъ сестрамъ, возразила Сузи.-- Если только поэтому, я и сама не захочу къ нимъ ѣхать. Я не какая-нибудь ничтожность, и наконецъ, я -- другъ Люси Скримджеръ. Если она сама не хочетъ... или Дэви... О, это свыше силъ моихъ!
   -- Я бы на твоемъ мѣстѣ никогда ни слова съ ними не сказала!-- вспылила Алиса.
   -- Развѣ это поможетъ? Ни бала у меня не будетъ, ни подруги!-- слезливо ворчала Сузи.-- Можетъ быть, у нихъ и безъ меня было слишкомъ много дамъ, а Фрэда по необходимости позвали, въ качествѣ кавалера? Или... Вотъ я спрошу у Люси, въ первый же разъ, какъ встрѣчусь съ нею,-- только, понятно, виду не подамъ и буду держать себя съ большимъ достоинствомъ.
   -- Напрасно! Не съумѣешь.
   -- Что новаго въ газетахъ, Патъ?-- тѣмъ временемъ спрашивалъ Даліэль своего друга, Патрика Веддерберна.
   -- Да ничего такого!.. Впрочемъ, сытый голоднаго не разумѣетъ: вѣдь я такъ говорю, уже прочитавъ газету, а ты еще ея не трогалъ. На вотъ тебѣ "Times"... Мунро стоитъ за сѣверъ.
   -- Боже мой! И ты еще говоришь, что "ничего такого"? Вотъ у насъ все равно, что двумя голосами меньше: онъ вѣдь главный зачинщикъ и подстрекатель... Да, Патъ! Не хорошо, для насъ не хорошо.
   -- Я вообще не довѣряю никакимъ "выборамъ", всѣ они -- дѣло случайности. Есть еще прекрасная рѣчь Гладстона въ одномъ изъ ланкастерскихъ городовъ, и Джонъ Брайтъ изрыгаетъ пламя, отстаивая миръ.
   -- А еще онъ говоритъ, что ничего въ газетахъ нѣтъ!-- воскликнулъ Даліэль, какъ ширмой загородившись большимъ листомъ газеты.
   -- Когда мужчины пускаются въ политику, дамамъ остается только идти спать,-- замѣтила хозяйка дома.-- Ты, Робертъ, завтра ѣдешь, какъ всегда? Только, пожалуйста, ужъ пріѣзжай пораньше: Фрэдъ будетъ на балу, а безъ мужчины въ этомъ домѣ жутко, страшно.
   -- Чего тебѣ бояться? Крысъ?-- шутливо перебилъ ее сынъ.
   -- Что тебѣ сдѣлается, еслибъ я даже вовсе не вернулся? Кажется, народу вокругъ тебя вдоволь и тебя защитить съумѣютъ,-- прибавилъ отецъ.
   -- Робертъ! Этимъ шутить нельзя! И безъ того волосы дыбомъ встанутъ, стоитъ только прислушаться къ разсказамъ старухи Джанеты.
   -- Конечно, ты вернешься во-время, чтобы ее не безпокоить,-- вставилъ свое словечко Веддербернъ изъ-за листа "Standard", который онъ взялъ вмѣсто "Times'а".
   -- Да, да, конечно,-- небрежно проронилъ Даліэль.-- Только напрасно ты слушаешь, голубушка, всякій вздоръ, который тебѣ напѣваетъ старуха. Она прекрасно знаетъ, что она сама -- нѣчто въ родѣ домового, охраняющаго нащу старую усадьбу, и, должно быть, нарочно распускаетъ слухи про всякія страсти, чтобы оградить отъ вторженія таинственную комнату, "обитель привидѣній".
   -- Въ такія глупости я, конечно, не вѣрю!-- воскликнула м-ссъ Даліэль.-- Ялтонъ не доросъ еще до Глэмисъ или тому подобныхъ замковъ.
   -- Ялтонъ доросъ до чего угодно!-- горячо перебила Сузи.-- Не дальше какъ съ недѣлю тому назадъ, я слышала топотъ всадника у насъ на аллеѣ.
   -- Ну, еще что, Сузи?!-- рѣзко оборвалъ ее отецъ.
   -- О, конечно, это просто шумѣлъ крупный дождикъ,-- робѣя, поправилась молодая дѣвушка.
   -- Ну, Сузи чудится всегда всякій вздоръ!-- подхватила мать.-- Пойдемте, дѣти, берите свои вещи и ложитесь; вамъ давно пора спать.
  

II.

   Веддербернъ уѣхалъ, но не вмѣстѣ съ Даліэлемъ, а съ первымъ же поѣздомъ, какъ настоящій дѣловой человѣкъ. Даліэль же остался подольше дома, не будучи связанъ обязательствомъ въ извѣстный часъ быть на извѣстномъ мѣстѣ, въ извѣстной конторѣ или крупной торговой фирмѣ. Онъ былъ начальникомъ желѣзнодорожнаго товарищества; онъ участвовалъ въ страховомъ обществѣ; онъ принадлежалъ въ разнымъ другимъ торговымъ дѣламъ и общественнымъ предпріятіямъ, но для него не было настоятельной необходимости ежедневно быть въ томъ или другомъ изъ нихъ въ опредѣленные дни и часы.
   Въ то утро онъ поднялся, однако, раньше обыкновеннаго и принялся "метаться" по всему дому, какъ замѣтила ему жена. Вообще въ Ялтонѣ было какъ-то не принято рано вставать.
   Казалось, у Даліэля была пропасть мелкихъ хлопотъ,-- онъ даже послѣ звонка къ завтраку забѣгалъ раза два въ библіотеку.
   -- Суетится, точно какой-нибудь премьеръ!-- ворчала м-ссъ Даліэль, видя, что уже налитый кофе грозитъ совсѣмъ остыть.-- Робертъ! Тебѣ нечѣмъ будетъ и позавтракать. Ну, стоитъ ли что-нибудь готовить вашему отцу?-- обратилась она съ жалобою въ дѣтямъ.
   -- Ну, мама не горюй: я люблю почки совсѣмъ горячія. Онѣ не пропадутъ,-- воскликнулъ Фрэдъ.
   Мать было-хотѣла возразить на его выходку, но добродушный видъ его смѣющихся синихъ глазъ и крупныхъ кудрей ее обезоружилъ. Въ дѣлахъ болѣе важныхъ она не любила противорѣчій, но въ пустякахъ зачастую уступала другимъ; неаккуратность въ завтракахъ или обѣдахъ со стороны мужа была для нея не новость, и она улыбнулась, обращаясь въ сыну:
   -- Поди, пожалуйста, скажи отцу, чтобы онъ отложилъ попеченіе попасть сегодня въ Эдинбургъ. Къ завтраку онъ уже опоздалъ, но я его не отпущу, не накормивъ хорошенько.
   -- Вотъ и я, Амалія, вотъ и я!-- вбѣгая, крикнулъ Даліэль.-- Что это у тебя такое, Фрэдъ? А! почки. А это -- ветчина?
   -- Все остыло и обратилось въ камни,-- торжественно произнесла хозяйка дома.
   -- Ты знаешь, милая, что я всегда тебя прошу не ждать меня къ столу.
   -- Ты знаешь, милый, что я вѣчно тебѣ повторяю: я всегда буду тебя ждать къ столу! О комъ же мнѣ и заботиться, какъ не о главѣ дома?
   Мужъ кинулъ на нее взглядъ, полный нѣжности, но Фрэдъ, еще не забывшій вчерашняго разговора, подмѣтилъ въ немъ не то тревогу, не то грусть, не то какое-то неопредѣленное выраженіе; оно заставило его вдругъ позабыть о существованіи вкусныхъ почекъ и неожиданно для самого себя спросить:
   -- Отецъ! ты не надолго уѣзжаешь?
   Даліэль вздрогнулъ изумленно и перевелъ глаза на сына:
   -- Куда еще?.. Какъ это тебѣ въ голову пришло?
   Фрэдъ поспѣшилъ отвѣтить обычной фразой безпечной молодежи:
   -- Да такъ!
   Но въ душѣ онъ чувствовалъ, что этотъ отвѣтъ и самого отца не удовлетворяетъ, и что онъ не особенно бы удивился, еслибъ вечеромъ отецъ прислалъ телеграмму, что ему неожиданно пришлось уѣхать въ Лондонъ по дѣламъ. Мысль его какъ будто отчасти подслушала мать.
   -- И въ самомъ дѣлѣ, куда ему ѣхать?-- проговорила она.-- Въ Лондонѣ теперь еще никого нѣтъ, дѣлъ тоже никакихъ.
   -- Ну, да. Совершенно вѣрно!-- и, немного пріостановясь, Даліэль прибавилъ:-- Я, пожалуй, воспользуюсь случаемъ и прокатаюсь въ Портобелло. Ничто такъ не освѣжаетъ, какъ купанье въ морской водѣ. А съ четырехчасовымъ поѣздомъ я буду уже дома.
   -- Надѣюсь, ты не одинъ поѣдешь? Да смотри, не слишкомъ храбрись на водѣ: плавать и нырять хорошо только въ мѣру.
   -- Вотъ еще! Что за опасность можетъ грозить въ Портобелло? Впрочемъ, я прихвачу съ собою Веддерберна, чтобъ онъ за мною присмотрѣлъ,-- согласился Даліэль, и губы его засмѣялись, но глаза смотрѣли серьезно. Это тѣмъ болѣе было замѣтно, что у него были большіе свѣтлые глаза, всегда готовые заискриться весельемъ при малѣйшемъ поводѣ, который могли ему подать шутки Веддерберна.
   Въ послѣднюю минуту онъ всегда по привычкѣ еще бѣгалъ туда и сюда, то-и-дѣло забывая какую-нибудь мелочь, которую необходимо было взять съ собой. М-ссъ Даліэль стояла на порогѣ и волновалась:
   -- Лучше бы ты, Фрэдъ, велѣлъ заложить для отца коляску! Онъ опоздаетъ на поѣздъ. Тебѣ бы тоже не мѣшало помнить, что у отца есть привычка запоздать и потомъ бѣжать до изнеможенія, до простуды. Боже мой! Мнѣ самой слѣдовало бы приказать заложить... Ро-бертъ!-- звонко крикнула она, и голосъ мужа отозвался:-- Иду! иду!-- но не изъ его комнаты, а сверху, и тотчасъ же онъ самъ, стуча по лѣстницѣ, стремительно подбѣжалъ и, горячо обнявъ, расцѣловалъ жену, не стѣсняясь присутствіемъ дѣтей и слуги.
   -- Прощай, прощай, милая, дорогая! Прощай!-- торопливо, но горячо говорилъ онъ своей смущенной женѣ.-- Будь здорова и не горюй обо мнѣ!
   Прежде чѣмъ она успѣла оглянуться, онъ уже былъ далеко и шагалъ по главной аллеѣ; Фрэдъ едва поспѣвалъ за нимъ. М-ссъ Даліэль стояла и смотрѣла ему вслѣдъ.
   Вдругъ мужъ, не останавливаясь на ходу, оглянулся на жену и, снявъ шляпу, помахалъ ей рукой въ знакъ привѣта.
   "Вотъ еще! Точно мы на вѣки разстаемся! Каной вздоръ"!-- подумала она, и ей досадно стало, что мужъ хоть одинъ мигъ потерялъ на это, когда и безъ того ему такъ надо торопиться.
   Дѣйствительно, передъ своимъ стремительнымъ бѣгомъ внизъ по лѣстницѣ, Робертъ Даліэль былъ не у себя въ спальнѣ, а въ самомъ дальнемъ концѣ корридора, на который выходилъ цѣлый рядъ давно необитаемыхъ спальныхъ комнатъ. Тамъ его встрѣтила старуха, укутанная въ турецкую шаль необъятной величины.
   -- Я забѣжалъ съ тобой проститься, моя добрая Джанета! Помни, что ты мнѣ обѣщала.
   -- Буду, буду помнить, если ты только твердо убѣжденъ, что для тебя необходимо поступить именно такъ. Пока жива, я не забуду своего обѣщанія, да, можетъ быть, мнѣ жить уже недолго?
   -- Положимся на Бога,-- взявъ ее за обѣ руки, мягко проговорилъ онъ.
   -- Зачѣмъ же ты во всемъ остальномъ не могъ на Него положиться?
   -- Это уже прошло, и, наконецъ, не могъ же я требовать отъ Бога денегъ?
   -- Почему же?.. А теперь и я не знаю, могу ли я осмѣлиться призвать на тебя благословеніе Божіе. Можетъ ли Онъ благословить?
   -- Ну, будетъ тебѣ, будетъ! Прощай, моя старушка.
   -- Постой! Подумай, Робертъ, что говорится, напримѣръ, въ псалмѣ...
   -- Прощай, родная, дорогая!.. Прощай!
   Въ эту минуту до него долетѣлъ отчаянный зовъ жены:
   -- Робертъ!
   Еще минута, и онъ уже простился съ нею, онъ бѣжалъ по алтонской главной аллеѣ, прочь отъ родного дома.

-----

   Счастье, что м-ссъ Даліэль съ увлеченіемъ занималась своими хозяйственными дѣлами. Это и въ данномъ случаѣ помогло ей не предаваться тревогѣ, а возвращеніе Фрэда со станціи окончательно ее успокоило.
   Сузи, освободившись отъ уроковъ, принялась придумывать, что долженъ былъ Фрэдъ передать отъ нея Люси Скримджеръ.
   -- Можешь ей сказать, что никогда въ жизни я не была такъ удивлена, какъ увидавъ, что приглашеніе прислано не мнѣ, а брату. Никогда ты вѣдь не былъ съ ними въ такой дружбѣ, какъ я. Но у нихъ, вѣрно, мало кавалеровъ,-- иначе къ чему бы имъ приглашать тебя? Впрочемъ, у Дэви столько было друзей-офицеровъ,-- куда они дѣвались? У тебя, кромѣ твоихъ оксфордцевъ, тоже никого. Ну, къ чему намъ они, если бы мы дали балъ?
   -- Но у насъ бала не будетъ,-- слишкомъ большая возня!-- возразила мать.-- Спроси-ка у Скримджеровъ, недѣлю спустя, что они тогда тебѣ скажутъ? Весь домашній строй выбитъ изъ колеи; слуги сбились съ ногъ, обстановка перевернута вверхъ дномъ, и всѣ чувствуютъ себя несчастными, усталыми и недовольными... Нѣтъ, Сузи, нѣтъ! У насъ бала не будетъ.
   -- Значитъ, я такъ никогда и не буду выѣзжать?-- воскликнула Сузи такимъ тономъ, изъ котораго недовольство изгнало послѣднюю тѣнь добродушія и безпечности.
   -- Тебѣ бы, мама, слѣдовало представить ее во двору,-- замѣтилъ Фрэдъ.-- Это самое лучшее для вступленія въ свѣтъ молодой дѣвушки.
   -- О, дитя! Ты не подозрѣваешь, что это стоитъ и хлопотъ, и денегъ. Пришлось бы завести массу новыхъ знакомствъ; бывать у высокопоставленныхъ лицъ и, наконецъ, добиваться разрѣшенія представляться... Нѣтъ, ужъ Сузи придется довольствоваться своимъ собственнымъ домомъ.
   -- Недаромъ теперь говорятъ, что все у насъ поставлено такъ неестественно и такъ условно!-- подхватила Сузи.-- Но пусть бы только папа надѣлъ свой "кавалерскій" мундиръ и обратился къ такому-то и такому-то сановному лицу; мама могла попросить м-ссъ Уочопъ, чтобы она замолвила словечко герцогинѣ, а герцогиня чуть-чуть намекнула бы одной изъ принцессъ... ну, тогда можетъ быть и королева...
   -- Сузи! Въ своемъ ли ты умѣ? При чемъ тутъ королева?
   -- Ну, ей сказали бы, что мы изъ тѣхъ Да'іэлей, которые спасли жизнь королю Якову IV-му, пра-пра-пра... (и не знаю, сколько еще "пра" подъ рядъ) прадѣду нашей королевы. А если бы случилось, что она ѣхала бы мимо нашего Ялтона, отцу пришлось бы выйти къ ней на встрѣчу и на колѣняхъ поднести ей кринку молока. Такъ гласятъ правила, существовавшія еще тысячу лѣтъ тому назадъ. Это феодальный обычай...
   -- Откуда ты понабралась всего такого?-- восторженно воскликнулъ Фрэдъ.-- А я и не подозрѣвалъ, что мы такіе выдающіеся люди...
   -- Ничего я тутъ не вижу выдающагося! И, наконецъ, я бы желала, Сузи, чтобы ты произносила нашу фамилію какъ слѣдуетъ, полностью, а не сокращенно, на манеръ простыхъ пахарей...
   -- Но такъ именно и полагается по старинѣ,-- возразила матери Сусанна.-- И даже, по-моему, красивѣе. Я кое-что слышала на этотъ счетъ... и насчетъ всадника, что разъѣзжаетъ по дорогѣ... Но папа никогда не даетъ мнѣ договорить, а я бы тебѣ, Фрэдъ, такого насказала!..-- и глаза ея договорили:-- когда мама уйдетъ.
   Однако, до самаго вечера все что-нибудь мѣшало Сузи докончить прерванный разговоръ, и Фрэдъ накинулся на нее съ разспросами:
   -- Кто тебѣ сказалъ? Откуда ты выкопала?.. Изъ какой книги?
   -- Нѣтъ, это мнѣ сказала старуха Джанета. Ей все извѣстно про нашу семью... и даже подробнѣе, нежели намъ самимъ...
   -- Вотъ какъ? Папина нянька,-- Джанета?-- возразилъ братъ, и тотчасъ же ему припомнилось, что въ этой старухѣ отецъ совѣтовалъ ему обратиться, когда его не будетъ, а обстоятельствами онъ, Фрэдъ, будетъ поставленъ въ затруднительное положеніе...
   "Вотъ еще вздоръ какой! Точно мнѣ, образованному человѣку, можетъ въ чемъ-либо пригодиться мнѣніе такой старухи, какъ наша Джанета"?-- съ досадой думалъ юноша въ то время, какъ голосъ Сузи продолжалъ (уже въ заключеніе) повѣствовать:
   -- И съ той поры всегда передъ бѣдою въ большой аллеѣ слышится неумолкаемый и непрерывный топотъ верхового... Вотъ глупо-то! Ну, что ему за радость топтаться все на одномъ мѣстѣ? Я ни за что бы этимъ не удовлетворилась! Я бросилась бы прямо въ сѣни и такъ бы загремѣла уздечкой, что всѣхъ бы до смерти перепугала... еслибъ была призракомъ, конечно.
   -- Сузи! Помилуй! Ну, можешь ли быть привидѣніемъ?
   -- Конечно, Али, не могу! Я не сквозная!-- разсудительно отвѣтила Сусанна.-- Но еслибъ кому пришлось быть призракомъ, всякій предпочелъ бы какое-нибудь болѣе живое дѣло, нежели безъ толку топтать мостовую, не двигаясь съ мѣста.
   -- Ну, ужъ, видно, старуха начинила тебя цѣлымъ ворохомъ нелѣпостей!-- съ негодованіемъ воскликнулъ Фрэдъ.-- Я ей скажу, что такъ нельзя...
   -- Или пожалуйся папа,-- предложила Алиса.-- Онъ не любитъ слушать розсказни про верхового.
   -- "Или папа",-- повторилъ задумчиво Фрэдъ, почему-то подумавъ, что ему скорѣе, чѣмъ отцу, придется ограждать сестеръ отъ всякихъ ужасовъ, которые ихъ могутъ напугать.
   Въ эту минуту къ крыльцу подали экипажъ, и м-ссъ Даліэль вышла, какъ всегда, проводить сына.
   -- Вотъ ты и уѣзжаешь! Каменное сердце у этихъ мальчишекъ!-- горячилась Сузи.-- И не подумаетъ, каково мнѣ сидѣть дома взаперти! Не забудь же сказать Люси Скримджеръ, чтобы она не надѣялась на приглашенье, даже если бъ у насъ и былъ настоящій балъ. Скажи ей, что у насъ балъ будетъ настолько же роскошнѣе, чѣмъ у нихъ, насколько нашъ Ялтонъ роскошнѣе, чѣмъ ихъ Вествудъ. Скажи ей, что мама собирается везти меня во двору... Если мама и не повезетъ меня, это не моя вина, и ты смѣло можешь ей сказать. А этому чурбану Дэви доложи, что я въ немъ не нуждаюсь, и у меня будетъ сколько угодно самыхъ знатныхъ кавалеровъ; на него я и взглянуть не захочу!..
   -- Послушай, Фрэдъ!-- перебила ее мать.-- Пріѣзжай домой пораньше и помни, что завтра у насъ кое-кто соберется къ чаю. Можешь пригласить съ собой Люси и Дэви и всю молодежь, которая у нихъ гоститъ. Мы можемъ устроить для нихъ чай на террасѣ,-- кстати и погода еще не слишкомъ холодна, а м-ссъ Скримджеръ даже будетъ рада, что хоть немного я ей дамъ вздохнуть.
  

III.

   Въ то время, какъ происходили проводы Фрэда, другъ дома -- м-ръ Веддербернъ, сидѣлъ у себя въ конторѣ и являлъ всѣмъ существомъ своимъ тревогу, совершенно несвойственную его спокойному, всегда ровному характеру.
   То онъ вставалъ съ мѣста и принимался ходить туда и сюда, то снова садился и нервно передвигалъ бумаги, сложенныя стройными кучками у него на столѣ; то принимался бормотать что-то такое самъ съ собою,-- а это тоже было не въ его привычкахъ,-- наконецъ, тяжелыми шагами, онъ подходилъ въ окну и устремлялъ въ пространство взглядъ, лишенный всякаго выраженія, какъ у человѣка, который знаетъ, что сколько ни думай -- ничего не придумаешь. И въ самомъ дѣлѣ, единственное, что онъ могъ придумать, было:
   "Сегодня вечеромъ... Вечеромъ, непремѣнно"!
   Патъ Веддербернъ не за себя боялся, не о себѣ была его тревога.
   Семьѣ, которая была ему дороже, ближе, чѣмъ родная,-- семьѣ, которая замѣняла ему, старому холостяку, домашній очагъ, грозила бѣда, и не кто иной, какъ онъ,-- Патъ Веддербернъ,-- никогда не видавшій отъ своихъ друзей ничего, кромѣ радости и ласки,-- долженъ былъ явиться къ нимъ вѣстникомъ ужасной вѣсти.
   До настоящей минуты онъ еще не могъ (да и не рѣшался) отдать себѣ отчета въ шаткости дѣлъ, которыя давно ужъ не были блестящи у его друга Даліэля. Не разъ, самъ того не подозрѣвая, онъ способствовалъ увеличенію его кредита тѣмъ, что говорилъ знакомымъ:
   -- Бобъ Даліэль -- самый душевный человѣкъ на свѣтѣ! Надо употребить ужъ очень сильныя и очевидныя доказательства, чтобъ я повѣрилъ, что онъ ведетъ азартную игру!
   Однако, объ этомъ не могло быть двухъ мнѣній: разореніе Даліэлей не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію. Весь вопросъ сводился только къ тому, какъ долго еще продержится несчастный Даліэль въ своемъ прежнемъ положеніи.
   Самая мысль, что м-ссъ Даліэль и ея дѣтямъ придется терпѣть нужду,-- не говоря уже о множествѣ мелкихъ удобствъ, которыхъ они будутъ лишены,-- самая мысль, что жизнь не принесетъ имъ больше столько радости и развлеченій, сколько они привыкли отъ нея получать, была для него ужасна... Онъ готовъ былъ разразиться слезами, представляя себѣ тѣсную квартирку, въ какомъ-нибудь каменномъ домѣ, въ Эдинбургѣ, куда имъ, можетъ быть, придется переѣхать. До глубины души было ему больно сознаться предъ самимъ собою, что дѣло плохо.
   "Ну, будто ужъ такъ плохо?-- успокоивалъ онъ самъ себя.-- Мой бѣдный Бобъ безъ всякаго разсчета велъ свои дѣла и просто по своему, положимъ, непростительному легкомыслію, попалъ въ обманъ".
   Но и это не могло его успокоить; это не мѣняло неутѣшительнаго факта, который онъ самъ признавалъ необходимымъ сообщить бѣдной женѣ неосторожнаго Даліэля.
   "Пусть она отъ меня узнаетъ,-- думалъ онъ:-- а не отъ кого другого: все же ей легче будетъ. Но онъ-то, онъ чего смотрѣлъ? Не могъ заблаговременно меня предупредить! Я все устроилъ бы, клянусь,-- я и теперь еще устрою, только бы не было поздно"!
   Шатаясь, съ какой-то неопредѣленной улыбкой на губахъ, онъ шелъ по улицѣ и привлекалъ вниманіе прохожихъ, которые говорили:
   -- Вотъ дурень! Идетъ и самъ про себя смѣется!
   Но ему было не до смѣха. Онъ спѣшилъ въ желѣзнодорожное управленіе, въ страховое общество,-- узнать про Даліэля.
   Въ управленіи ему сказали, что во весь день онъ не былъ тамъ, а въ страховое забѣгалъ только на какихъ-нибудь полчаса.
   -- Вѣрно, домой вернулся,-- высказалъ свое предположеніе Веддербернъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, пожалуй, что не прямо домой,-- возразилъ приказчикъ.-- Мнѣ показалось, онъ говорилъ, будто чувствуетъ себя какъ-то нехорошо и хочетъ окунуться въ море, чтобы освѣжиться.
   -- Въ такой-то холодъ!-- возразилъ Веддербернъ.
   -- Пожалуй, немного холодновато, но м-ръ Даліэль такой любитель воды,-- согласился осторожный приказчикъ.
   -- Ну, вѣроятно, онъ съ обычнымъ своимъ поѣздомъ вернется въ Ялтонъ,-- разсудилъ Веддербернъ и самъ поспѣшилъ на вокзалъ; но въ цѣломъ поѣздѣ не оказалось никого, похожаго на его друга.
   Въ Ялтонъ нотаріусъ шелъ по хлѣбнымъ полямъ, на которыхъ жатва была въ полномъ разгарѣ, и яркій свѣтъ заката ложился алыми полосами на все окружающее. На синемъ небосклонѣ заалѣли румяныя облака и бросали на зрѣлыя, золотистыя копны свой живой отблескъ. Вся картина дышала довольствомъ и тишиною; усадьба ялтонскихъ владѣльцевъ горѣла на солнцѣ своими высокими крышами и башнями. Представить себѣ, что этотъ домъ имъ придется, пожалуй, промѣнять на душную квартиру въ тѣсномъ городѣ -- было уже само по себѣ ужасно. Всю дорогу онъ мысленно прикидывалъ, сколько у него въ распоряженіи суммъ, которыя могли бы выручить Даліэля и его семью. Дай Богъ, чтобъ только во-время придти на помощь!..
   Войдя въ гостиную, Веддербернъ засталъ м-ссъ Даліэль за работой. Заслыша его шаги, она подняла голову и проговорила, спокойно улыбнувшись:
   -- А я думала, что это Робертъ!
   Повидимому, для нея не составляло сомнѣнія, что Робертъ вернется, какъ бы ни было поздно.
   -- Вы удивляетесь, что я въ вамъ опять такъ скоро?-- началъ Патъ Веддербернъ.-- Мнѣ, видите ли, надо повидаться съ Бобомъ и поговорить по дѣлу... по важному дѣлу. А въ конторѣ я его не нашелъ...
   -- Конечно! Онъ мнѣ сказалъ, что заглянетъ въ Портобелло, окунуться въ море... Вѣрно, это его задержало и онъ опоздалъ на свой обычный поѣздъ. Обыкновенно, онъ такъ аккуратенъ.
   -- Я такъ и думалъ, что еще успѣю повидаться съ нимъ,-- подхватилъ Веддербернъ.-- А пока...
   -- Пока -- мы напьемся чаю и пойдемъ прогуляться. Надо пользоваться хорошею погодой.
   -- Отъ чаю я не прочь, и на террасѣ теперь чудо какъ удобно любоваться закатомъ. Грѣшно сидѣть дома, когда у васъ здѣсь такой прекрасный видъ... Вотъ, еслибы вы жили въ Мельвиль-Стритѣ...
   -- Съ какой стати?-- коротко засмѣявшись, проговорила м-ссъ Даліэль.-- Если-бъ я жила въ Эдинбургѣ, я бы, конечно, наняла домъ въ южномъ его концѣ, напримѣръ въ Джорджъ-Сквэрѣ. Мнѣ ужъ и то приходитъ въ голову, что намъ, пожалуй, придется переѣхать хоть на время въ городъ: пора Сусанну вывозить.
   -- Да, правда!-- согласился Патъ Веддербернъ и пытливо посмотрѣлъ на нее, какъ бы стараясь дознаться, не догадывается ли она о чемъ-нибудь.
   Но она подняла голову и прямо взглянула на него, протягивая ему чашку; въ глазахъ ея не было ничего, кромѣ обычнаго спокойнаго и открытаго выраженія человѣка, вокругъ котораго не было никакихъ тайнъ. Взглядъ Веддерберна изумилъ и встревожилъ ее.
   -- Что случилось? Вы смотрите такъ серьезно!-- сказала она и, съ чисто женской быстротой въ догадкахъ, сообразила, что его самого вѣрно что-нибудь тревожитъ, и онъ хочетъ обратиться къ ея мужу за помощью.
   -- Вы знаете, конечно, Веддербернъ, что Робертъ сдѣлаетъ для васъ все, что угодно; вы можете на него положиться какъ на брата!-- поспѣшила она его успокоить.
   "Господь съ нею! Вѣдь ничего ровно не подозрѣваетъ",-- подумалъ онъ и вслухъ прибавилъ: -- Благодарю васъ, но мнѣ ничего не надо. Бобъ всю жизнь былъ мнѣ братомъ съ дѣтскихъ лѣтъ и, надѣюсь, останется мнѣ дорогъ до самой смерти.
   М-ссъ Даліэль протянула ему свою нѣжную, пухленькую ручку, и его большая, мускулистая рука отвѣтила крѣпкимъ пожатіемъ, въ которомъ тверже словъ выразилась преданность и готовность служить ей защитой. Эта горячность немного удивила м-ссъ Даліэль, но она не придала ей особаго значенія и, укутавшись въ большой платокъ, пошла впередъ на террасу. Молодежь -- то-есть, Сузи и Алиса, любезно принялись забавлять болтовней своего стараго друга, который хотя и поглядывалъ на часы, но не особенно замѣчалъ, благодаря ихъ стараніямъ, какъ, время летѣло. М-ссъ Даліэль стало свѣжо, и она ушла въ комнаты, а вернулась ужа съ платкомъ на головѣ.
   -- Какъ? Папа еще нѣтъ?-- спросила она дочерей.-- Поѣздъ уже полчаса, какъ пришелъ; слѣдующій будетъ только въ девять, и телеграммы тоже нѣтъ. Не знаю, что бы это могло значить?
   Нельзя сказать, чтобы ее особенно встревожило отсутствіе мужа, но все-таки ей было какъ-то не по себѣ.
   -- Ахъ, Боже мой! Вѣдь я могъ бы давно догадаться пойти на станцію, чтобы встрѣтить Боба.
   -- Къ чему? Онъ все равно былъ бы уже здѣсь, если бъ пріѣхалъ. Не могу понять, что это съ нимъ случилось? Онъ такой аккуратный; если бываетъ, что его дѣла задержатъ,-- сейчасъ же даетъ знать.
   -- Вотъ и бѣда, что онъ такъ аккуратенъ! Можетъ быть, онъ уѣхалъ въ Лондонъ по дѣламъ?
   -- Ахъ, Боже мой! Вы въ самомъ дѣлѣ думаете, что такъ могло случиться? Но какъ бы онъ поѣхалъ надолго, не давъ знать... не захвативъ съ собою хоть одной крахмальной рубашки? Конечно, его могли неожиданно вызвать, и я вовсе не имѣю намѣренія держать мужа на привязи; но, все-таки, было бы лучше, еслибъ онъ послалъ мнѣ телеграмму... Впрочемъ, уже поздно: пойдемте обѣдать и будемъ надѣяться, что въ эту минуту онъ кушаетъ такъ же хорошо, какъ мы!
   Далеко не такъ легко принималъ къ сердцу м-ръ Веддербернъ отсутствіе друга. Его ни на минуту не повидала мысль о томъ, что случилась какая-то непоправимая бѣда; что Бобъ Даліэль -- не изъ такихъ людей, которые носятся со своимъ несчастьемъ: наоборотъ,-- чѣмъ ему хуже, тѣмъ онъ упорнѣе будетъ прятаться это всѣхъ; самъ идя на встрѣчу каждому, нуждающемуся въ помощи, онъ никогда не любилъ выставлять напоказъ своихъ страданій. Почему-то ему казалось, что наврядъ Даліэль вернется домой. Конечно, кредиторы назовутъ это бѣгствомъ, уклоненіемъ отъ платежей... и Богъ знаетъ, чѣмъ еще!
   Все приходило ему въ голову, но только не -- самоубійство! Если бъ французу угрожало злостное банкротство, онъ не задумался бы пустить себѣ пулю въ лобъ; но Веддербернъ почему-то былъ увѣренъ, что Даліэль не захочетъ набросить эту тѣнь на своихъ сиротъ... Бѣдный Фрэдъ! въ случаѣ чего, ему пришлось бы отказаться отъ своей мечты о блестящей карьерѣ...
   "Бѣдные! они ничего не подозрѣваютъ! Только какъ бы они по лицу моему не догадались"!-- думалъ старый холостякъ, но употреблялъ всѣ усилія, чтобы казаться непринужденнымъ и даже веселымъ.
   Обѣдъ прошелъ довольно хорошо; только м-ссъ Даліэль тревожно поглядывала на дверь столовой каждый разъ, какъ она отворялась.
   Послѣ обѣда, "дѣвочки" спустились съ террасы, и одна даже пошла по дорогѣ, чтобы скорѣе "перехватить" папа на пути въ дому; а м-ссъ Даліэль, несмотря на холодъ, распахнула одно изъ окопъ въ гостиной, чтобы лучше слышать, когда онъ подъѣдетъ.
   Съ девятичасовымъ поѣздомъ Даліэль не пріѣхалъ, и никто не зналъ, что подумать; тѣмъ временемъ, и телеграфъ въ деревнѣ закрылся на всю ночь, такъ что на телеграмму нельзя было больше возлагать надеждъ; но это даже скорѣе успокоило, нежели встревожило м-ссъ Даліэль.
   -- Онъ пріѣдетъ съ ночнымъ скорымъ!-- рѣшила она.
   -- Хотите, я поѣду поразвѣдать?
   -- Полноте! Ну, что могло случиться?
   -- Мало ли что! Онъ могъ заболѣть или... Какая-нибудь катастрофа.
   -- Во всякомъ случаѣ, Робертъ далъ бы мнѣ знать; а еслибъ заболѣлъ, онъ никому не далъ бы въ себѣ прикоснуться, пока не вызвалъ бы меня. Нѣтъ, нѣтъ! Лучше останьтесь съ нами: это такое утѣшенье чувствовать, что вы здѣсь, въ одномъ долѣ съ нами!
   Въ тотъ вечеръ Алисѣ разрѣшили лечь спать позже обыкновеннаго, чтобы у Веддерберна былъ партнеръ для виста; мать ея тоже почти весело принимала участіе въ игрѣ.
   Въ эту ночь и послѣдній поѣздъ не привезъ Роберта Даліэля.
  

IV.

   Есть что-то безотчетно-жуткое въ обстановкѣ комнаты, въ которой не ночевалъ ея хозяинъ. Полнѣйшій порядокъ, отъ котораго вѣетъ какой-то безжизненный холодъ, и тишина, не прерываемая движеніемъ живого существа, имѣютъ въ себѣ что-то зловѣщее. Но еще того ужаснѣе, когда любимый человѣкъ пропалъ безслѣдно, и неизвѣстно, въ какой обстановкѣ прошла для него минувшая ночь.
   Какъ ни была спокойна и безпечна м-ссъ Даліэль, и у нея, однако, больно сжалось сердце, когда она вошла туда на слѣдующее утро. Казалось, эта комната опустѣла навѣкъ... Но м-ссъ Даліэль неспособна была предаваться мрачнымъ мыслямъ и поспѣшила разувѣрить себя, что ея страхъ не имѣетъ основанія. Человѣкъ занятой, какъ ея мужъ, конечно, могъ во всякое время отлучиться, не успѣвъ предупредить семью. Только бы телеграмму... телеграмму...
   -- Вотъ она, мама! Вотъ она!-- крикнула Алиса, вбѣгая съ телеграфнымъ бланкомъ въ рукѣ.
   Горячо ухватившись за сложенный листовъ, м-ссъ Даліэль съ досадой бросила его прочь отъ себя и накинулась на бѣдную дѣвочку:
   -- Не видишь, что-ли, глупая дѣвочка, что это м-ру Веддерберну?-- крикнула она, давая волю долго сдержанному напряженію. Вскочивъ съ мѣста, она принялась нервно ходить по комнатѣ, ломая руки; потомъ подбѣжала къ Алисѣ и, ухватившись за нее обѣими руками, стала трясти ее за плечи, приговаривая, внѣ себя отъ гнѣва:
   -- Гдѣ у тебя глаза? Не видишь ничего!-- и вдругъ слезы неудержимо хлынули у нея изъ главъ.
   Бѣдная женщина, поддавшись нервному порыву, тотчасъ же поставила его себѣ въ упрекъ и проговорила голосомъ, дрожащимъ отъ судорожнаго смѣха:
   -- Кажется, я слишкомъ даю волю моимъ нервамъ!.. Что-нибудь насчетъ Роберта?-- прибавила она, съ тревогой подмѣчая волненіе на лицѣ Веддерберна.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Это касается лично меня... Къ сожалѣнію, кажется, что-то недоброе... Вызываютъ немедленно... Знаете, со мной это бываетъ... Дѣла...
   -- О, да, конечно!-- согласилась м-ссъ Даліэль.-- Только бы вамъ успѣть позавтракать.
   -- Простите, некогда! Если не терять ни минуты, я еще поспѣю на утренній поѣздъ.
   Дѣвицы пошли провожать своего стараго друга, и Сузи немало удивилась его замѣчанію:
   -- А знаете, будь я на вашемъ мѣстѣ, я бы послалъ за Фрэдомъ. При такихъ обстоятельствахъ, ему слѣдуетъ быть въ своей семьѣ и беречь мать свою.
   -- Но, милый м-ръ Веддербернъ, какія это обстоятельства? Съ папа что-нибудь случилось?
   -- Надѣюсь, ничего дурного... милочка моя! Надѣюсь... а все-таки Фрэду не мѣшало бы вернуться изъ гостей... и какъ можно скорѣе... Если я въ городѣ услышу что-нибудь, сейчасъ же извѣщу. Къ обѣду я надѣюсь быть обратно, и тогда... мм будемъ уже знать что-нибудь болѣе опредѣленное,-- прибавилъ онъ въ видахъ успокоенія.
   -- А до тѣхъ поръ папа успѣетъ ужъ вернуться и посмѣется надъ нами "кардіально".
   -- Сузи!-- остановилъ ее, по старой привычкѣ, Патъ Веддербернъ.-- Сузи, такого слова нѣтъ! Надо просто сказать: "сердечно", или "отъ души", а слово "кардіалогическій" -- исключительно медицинскій терминъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, м-ръ Веддербернъ! Все равно, это вѣдь значитъ "сердце",-- настаивала легкомысленная Сузи.
   Онъ оглянулся сбоку на нее и улыбнулся грустною улыбкой.
   -- Вамъ жаль меня?-- воскликнула Сузи.-- Почему, скажите?-- прижимаясь локтемъ къ его рукѣ, повторяла она, и въ душѣ стараго холостяка подымалось томительное чувство горести при видѣ двухъ юныхъ, розовыхъ дѣвичьихъ лицъ, осѣненныхъ большими полями свѣтлыхъ шляпъ, защищавшихъ ихъ отъ ликующаго утренняго солнца.
   "Бѣдныя невинныя крошки"!-- думалъ онъ, и во всю жизнь не могъ потомъ забыть этой картины.
   Какъ только поѣздъ тронулся, унося его въ городъ, онъ вннулъ изъ кармана телеграмму.
   "Необходимо вамъ немедленно вернуться. Опасаемся недобрыхъ вѣстей. Посылали вчера съ вечера. Подробно сообщать поздно. Просимъ поторопиться".
   Въ сущности, нѣтъ ни слова, которое указывало бы прямо на Даліэля. Это могло касаться дѣла м-ра Давидсона, или неисправимаго шелопая Фокнера, или кого другого...
   -- Къ чорту всѣхъ расточителей и молодыхъ повѣсъ! Можно ли задавать честному, мирному человѣку такого неожиданнаго страха?-- ворчалъ онъ чуть не до дверей своей конторы.
   Ему на встрѣчу поднялся управляющій конторой, и его тревожное, печальное лицо не могло не обратить на себя вниманіе.
   -- Вчера вечеромъ заходилъ въ контору какой-то человѣкъ изъ Мессельбурга, но она уже была заперта, и онъ пришелъ ко мнѣ... Вы знаете, я живу на Южномъ-концѣ...
   -- Дальше, дальше! Точно я не знаю, гдѣ вы живете!
   -- Я только хочу объяснить, почему моя телеграмма запоздала... Такъ вотъ, сэръ, я отъ него узналъ, что въ Мессельбургѣ, или въ Портобелло, найдено на берегу въ кучкѣ мужское платье... Я посылалъ туда нашего Гибсона узнать... Онъ говоритъ, что весь день пролежала тамъ эта одежда, и никто ее не замѣчалъ, пока не обратила на нее вниманіе одна рыбачка, которая пошла и разсказала, что тамъ есть и часы, и брошенныя деньги... и масса бумажонокъ въ карманахъ платья. Вотъ, извольте посмотрѣть...
   И первое, что бросилось въ глаза его шефу, въ этой массѣ небольшихъ бумажонокъ, было письмо, адресованное: "Роберту Даліэлю, эсквайру въ Ялтонѣ".
   Сердце упало; языкъ не повиновался, и Веддербернъ могъ только съ горечью и досадой сдѣлать знакъ рукой, какъ бы говоря:-- Такъ я и зналъ!
   Бѣдный Патъ опустился на кресло и молча, почти съ озлобленіемъ, уставился на своего вѣрнаго помощника, который тоже словъ не находилъ, чтобы прервать ужасное молчаніе.
   -- Вы говорите: на пескѣ... на берегу... Но это развѣ все? Больше ничего... ничего не узнали?-- наконецъ, съ трудомъ вырвалось у него, и Мартинъ поспѣшилъ сообщить то немногое, что ему самому удалось узнать.
   М-ра Даліэля знали всѣ на станціи и на желѣзной дорогѣ, а потому всѣ помнили, что онъ въ тотъ день вышелъ на станціи Портобелло и пошелъ по направленію къ морю. Это никого особенно не удивило: мужчины часто ѣздятъ туда "окунуться разъ-другой", и Робертъ Даліэль, подобно большинству, не употреблялъ для того ни особаго костюма, ни плавательныхъ снарядовъ. Такъ было и въ этотъ разъ. Никто не слышалъ ни крика, ни стона; никто не видѣлъ ничего, кромѣ кучки платья, брошеннаго на берегу безпечнымъ купальщикомъ, видимо увѣреннымъ, что сейчасъ же вернется и одѣнется. Когда люди замѣтили эту кучку, то, поднимая платье, выронили изъ кармана двѣ три мелкихъ монеты; были тутъ и часы.
   -- Тѣло не найдено...-- еще болѣе понижая голосъ, въ заключеніе проговорилъ Мартинъ.
   -- "Тѣло"?! Не слишкомъ ли еще рано говорить объ этомъ?... Его могло унести теченіемъ къ дальнему берегу, и онъ могъ тамъ пристать.
   -- Позвольте, сэръ! Онъ вѣдь былъ бы голый; объ этомъ было бы уже давно извѣстно. Мы уже все это сообразили...
   -- Я самъ туда поѣду, сейчасъ же!
   -- Тамъ Гибсонъ былъ уже давно...
   -- Что мнѣ вашъ Гибсонъ, Гибсонъ?-- кричалъ въ тревогѣ, въ горѣ, бѣдный Веддербернъ. Я долженъ самъ... Поймите, самъ!..
   -- А дѣловыя письма, сэръ? Много такихъ, что требуютъ отвѣта.
   -- Къ чорту всѣ ваши письма!-- когда Бобъ Даліэль гдѣ-нибудь выброшенъ, умирающій или, быть можетъ, уже мертвый!
   -- О, сэръ! Всѣ мы на волосокъ отъ смерти. А бѣднаго м-ра Даліэля вѣрно уже нѣтъ давно въ живыхъ.
   Веддербернъ стремительно бросился вонъ изъ конторы, и ему вслѣдъ молодой писецъ проговорилъ съ усмѣшкой:
   -- Нашъ старикъ рехнулся!
   -- Если вы такъ изволите величать нашего почтеннаго шефа,-- строго оборвалъ его Мартинъ,-- я долженъ вамъ замѣтить, что онъ потерялъ дорогого друга, и съ вашей стороны было бы порядочнѣе сочувствовать ему, а не насмѣхаться... Слышите, молодой человѣкъ!

-----

   М-ръ Веддербернъ бросился въ Портобелло какъ только могъ скорѣе, по слѣдамъ своего служащаго, юнаго Гибсона. Къ величайшему ужасу своему, онъ узналъ на мѣстѣ такія подробности, которыя не оставляли никакихъ сомнѣній въ печальной дѣйствительности; даже газета "Шотландецъ" уже успѣла подхватить слухъ на лету,
   -- Впрочемъ, у нихъ никто газетъ не читаетъ, а ей и въ голову не придетъ, что это говорится именно о немъ, а не о комъ-нибудь постороннемъ,-- разсудилъ онъ, уже нѣсколько спокойнѣе, но вдругъ испуганно вздрогнулъ: кто-то схватилъ его за руку и тревожно окликнулъ:
   -- Неужели этотъ ужасъ не выдумка? Неужели нѣтъ никакого сомнѣнія, что это -- Даліэль?
   Больно отозвался этотъ вопросъ въ сердцѣ его друга, и Веддербернъ рѣзво обернулся на говорившаго, который оказался не это иной, какъ м-ръ Скримджеръ, хозяинъ дома, у котораго гостилъ теперь Фрэдъ Даліэль. Онъ тотчасъ же поспѣшилъ сообщить Веддерберну, что узналъ печальную новость изъ газеты, которую поспѣшилъ спрятать, и нарочно пріѣхалъ въ Эдинбургъ, провѣрить это извѣстіе, чтобы бѣдный юноша не узналъ ничего, пока онъ, Скримджеръ, не удостовѣрится, что это -- дѣйствительно правда.
   Другіе стали также подходить въ Веддерберну и осыпать его разспросами, поглядывая съ озабоченными, торжественно-печальными лицами:
   -- Да правда ли?.. Это навѣрное Даліэль!
   -- Онъ какъ-то говорилъ, что дѣла его довольно шатки...
   -- Вотъ вздоръ какой!-- перебилъ кто-то изъ толпы.-- Человѣкъ такой состоятельный, съ такими помѣстьями, съ такою массой вѣрныхъ и вліятельныхъ друзей, выпутался бы, конечно...
   -- А чилійскія-то акціи? Вѣдь опять поднялись, и опасность для него миновала...
   Всѣ стояли кучкой и перебрасывались запросами, перебивая другъ друга, обсуждая дѣла Даліэля.
   -- Надѣюсь, нѣтъ никакого сомнѣнія, что смерть его -- просто несчастный случай?-- спросилъ кто-то осторожно, и эти слова тяжелымъ гнетомъ навалились на сердце Веддерберна.
   По счастію, поднялся цѣлый хоръ самыхъ горячихъ увѣреній въ отвѣтъ на эту тревогу, и это нѣсколько утѣшило бѣднаго друга Даліэля.
   -- Нѣтъ, быть не можетъ! Бобъ Д'іэль -- самый лучшій въ мірѣ человѣкъ! Характеръ у него самоувѣренный и твердый; на его умъ, на его разсудительность можно положиться...
   -- Ему только бы жить да радоваться... Семья -- прекрасная: сынъ въ Оксфордѣ; имѣніе обезпеченное, родовое; репутація добраго и честнаго человѣка; множество друзей и близкихъ знакомыхъ...
   -- Еслибы даже и случилось ему временное затрудненіе, его выручилъ бы охотно каждый изъ пріятелей.
   -- Я первый!-- подхватилъ горячо Веддербернъ.-- Я даже нарочно съ этой цѣлью ѣздилъ къ нему вчера вечеромъ -- сказать, что, въ случаѣ чего, еслибы встрѣтились у него какія затрудненія, все, что у меня есть -- въ его услугамъ!..
   -- Бѣдный Бобъ!.. Бѣдняга Даліэль!..-- восклицали искренно друзья на разные лады, ни на мигъ не сомнѣваясь въ достовѣрности печальнаго конца ихъ общаго друга.
   Въ Шотландіи не существуетъ никакихъ слѣдователей, ни судебныхъ слѣдствій, но, все-таки, нѣмые и краснорѣчивые свидѣтели несчастія были на-лицо. Вещественныя доказательства: кучка платья, пачка бумагъ и записокъ, бѣлье, брошенное впопыхахъ, небрежно, съ видимымъ разсчетомъ его надѣть черезъ нѣсколько минутъ... Чайная роза, увядшая въ петличкѣ сюртука... О, Веддербернъ сейчасъ ее узналъ! Безпечно уходи изъ дому, Бобъ сорвалъ ее мимоходомъ съ большого куста у террасы. Слезы заволокли глаза стараго холостяка, и онъ съ особой нѣжностью, съ трогательнымъ благоговѣніемъ бережно вынулъ цвѣтокъ изъ петлички и положилъ въ свою записную книжку. Присутствующіе хранили глубокое молчаніе, какъ при печальномъ и торжественномъ обрядѣ...
   Надо ли говорить, что, нѣсколько недѣль спустя, въ Портобелло на пескѣ было найдено до неузнаваемости испортившееся тѣло совершенно голаго утопленника?.. По росту и тѣлосложенію не трудно было угадать, что это были бренные останки Даліэля..
   Между тѣмъ, этотъ день, роковой для семьи несчастнаго Роберта, проходилъ какъ обыкновенно въ мирныхъ хлопотахъ по хозяйству. М-ссъ Даліэль была поглощена разсчетомъ рабочихъ: былъ конецъ недѣли, и вдобавокъ бѣлье надо было принять отъ прачки, разобрать его, и требующее починки препроводить къ главному мастеру этого дѣла, старухѣ Джанетѣ, которая особенно славилась своимъ умѣньемъ штопать и ставить заплаты.
   -- Просто сердце радуется, какъ посмотришь на ея работу!-- говаривала неоднократно м-ссъ Даліэль.
   Въ тотъ день Джанета была въ особенномъ возбужденіи и съ лихорадочнымъ усердіемъ забирала въ работу даже такія отчаянно-рваныя скатерти, на которыя м-ссъ Даліэль только молча безнадежно качала головой.
   -- Да стою ли я того, чтобы меня хлѣбомъ кормили, если я даже и штопать не стану?-- повторяла старуха, и ея голова, безъ того нетвердо державшаяся на плечахъ, тряслась сильнѣе, чѣмъ ея большія, блѣдныя руки.
   -- Вамъ будто нездоровится, Джанета?-- замѣтила хозяйка дома.
   -- О, я здорова. Совсѣмъ, совсѣмъ здорова!-- увѣряла та:-- только дайте мнѣ работу, мэмъ! А то мысли меня одолѣваютъ, разныя такія мысли, которыя можетъ только штопка отогнать. Славное дѣло -- штопка! И душѣ, и тѣлу, одинаково полезно...
   М-ссъ Даліэль рада была, когда переборка бѣлья кончилась,-- по крайней мѣрѣ странный, пытливый и жалостливый взглядъ старухи больше не преслѣдовалъ ее. За завтракомъ, однако, это жуткое чувство опять возвратилось при видѣ двухъ незанятыхъ приборовъ, двухъ пустыхъ креселъ, одно изъ которыхъ предназначалось Фрэду, а другое -- его отцу.
   -- Я полагалъ, что м-ръ Фрэдъ вернется...-- возразилъ камердинеръ Фогго на замѣчаніе своей хозяйки.
   -- Для чего ему такъ рано возвращаться?-- почти сердито остановила его она.-- Онъ пріѣдетъ подъ вечеръ съ гостями, и часовъ около пяти мы будемъ пить чай на террасѣ. Гостей будетъ пять-шесть человѣкъ.
   -- Слушаю, мэмъ,-- произнесъ вѣрный слуга еще торжественнѣе, еще печальнѣе, чѣмъ старуха Джанета.
   Нервы м-ссъ Даліэль были рѣшительно разстроены; она ничего не ѣла за столомъ и, рѣшивъ про себя, что пойдетъ полежать немного, продолжала вслухъ:
   -- Я почти жалѣю, что пригласила Скримджеровъ сегодня...
   Но на Фогго это замѣчаніе не произвело никакого впечатлѣнія: онъ уже успѣлъ прочесть утренній нумеръ "Шотландца" и слышалъ ясно зловѣщее перешептываніе, добравшееся до ялтонской черной лѣстницы и кухни, невѣдомо откуда.
   "Помоги, Боже, бѣдной женщинѣ!-- мысленно повторялъ камердинеръ, уходя къ себѣ.-- Она сама не своя отъ безпокойства, но только не хочетъ поддаваться своимъ страхамъ... Однако, какъ ей ни страшно, а до того, что дѣйствительно случилось, ей никогда не додуматься"...
   -- Если это вѣрно...-- замѣтила кухарка, которая позабыла про свои прямыя обязанности, и вся ушла въ нетерпѣніе скорѣе узнать, что выяснится дальше.
   -- О, даже слишкомъ вѣрно!-- подхватилъ Фогго, мрачно настроенный.-- Говорю вамъ, сегодня обѣдать у васъ и не спросятъ! Надѣюсь, Скримджеры будутъ настолько благоразумны, что не пустятъ сюда дѣтей. Слушать про это чаепитіе на террасѣ,-- такъ и то уже свыше силъ моихъ! Всѣ по сосѣдству, вѣрно, уже узнали, и никто не придетъ. Одна только она ничего не подозрѣваетъ.
   -- Бѣдная! Добрая моя!..-- причитала кухарка.-- И то какой добрый былъ! Всегда, бывало, шутитъ. Про каждаго у него было ласковое слово!
   -- Ну, не особенно-то ласковое для тѣхъ, кто его разсердитъ!-- возразилъ Фогго:-- Конечно, не въ укоръ я это говорю ему, покойнику!..
   Фрэдъ рано вернулся домой.
   Несмотря на то, что двери его родного дома стояла всегда настежь, и отворять никому изъ близкихъ не приходилось, Фогго встрѣтилъ его въ сѣняхъ, чтобы скорѣе узнать, что слышно новаго.
   -- Отецъ дома?-- спросилъ юноша поспѣшно.
   -- Со вчерашняго дня, какъ уѣхалъ утромъ, такъ и не возвращался,-- отвѣчалъ Фогго такимъ тономъ, который долженъ былъ бы обратить вниманіе Фрэда, но тотъ прямо пробѣжалъ въ гостиную въ матери.
   М-ссъ Даліэль сидѣла у окна (лежать она не могла спокойно), въ тревогѣ поджидая появленія телеграммы, которая должна была въ одинъ мигъ все уладить...
   -- Какъ ты рано, Фрэдъ! Одинъ?-- спросила она.
   -- Мама! Что это значитъ: отецъ такъ и не возвращался?
   -- Кто тебѣ сказалъ? У отца много дѣлъ, его всегда могутъ отозвать...
   -- Ты, значитъ, знала, что онъ куда-то ѣдетъ? Слава Богу! Значитъ, въ газетахъ все неправда!..
   -- Что? Что въ газетахъ?-- воскликнула тревожно м-ссъ Даліэль, и Фрэдъ раскаялся, что упомянулъ такъ неосторожно про слухи, которые еще не подтвердились. Онъ бросился въ поиски за газетой, но не нашелъ ея. Фогго предусмотрительно прибралъ листокъ подальше, съ глазъ долой... какъ будто это могло отдалить ужасное несчастіе!
   Часъ спустя, шаги м-ра Веддерберна раздались въ ворридорѣ, и по звуку ихъ м-ссъ Даліэль могла заранѣе предположить, что его приходъ не принесетъ ничего утѣшительнаго. Она не встала, не пошла къ нему на встрѣчу...
   -- Еще успѣю все услышать! Да, успѣю!..-- говорила она сама себѣ. Прежде, чѣмъ очутиться съ нимъ лицомъ въ лицу, она все поняла, все себѣ уяснила. Ея убѣжденіе, что отсутствіе телеграммы -- вѣрный знакъ бѣды, мгновенно подтвердилось. Холоднымъ дуновеніемъ пронеслась по дому еще не высказанная страшная вѣсть... Дрожь, жуткое сознаніе чего-то необъятно-горестнаго, ужаснаго, потрясли бѣдную женщину... Отчаянный вопль раздался подъ высокими сводами мирной виллы и тотчасъ гамеръ въ глубокой тишинѣ, которая предвѣщала грядущую, гибельную бурю...
   Въ тотъ же вечеръ, поднимаясь къ себѣ въ комнату, Фрэдъ увидалъ старуху Джанету въ ворридорѣ, который велъ въ ея комнату. Протянувъ къ нему свою костлявую руку, она спросила:
   -- Какъ она приняла это извѣстіе? Какъ ваша мать приняла все это?
   Въ глазахъ ея было больше жгучаго любопытства, чѣмъ жалости.
   -- Какъ она приняла?-- воскликнулъ Фрэдъ.-- Да есть ли у васъ сердце? Какъ можете вы задавать такіе вопросы? Убита моя мать, убита!.. какъ и мы всѣ!-- закончилъ онъ съ рыданіемъ.
   -- Кромѣ меня,-- вотъ что вы подумали? Богу извѣстно, что онъ мнѣ дороже всего на свѣтѣ! Ты молодъ еще, мальчикъ, слишкомъ молодъ! Да и мать твоя также. А я, я -- древняя старуха и многое видѣла на своемъ вѣку... Смотри же, помни, что ты долженъ обратиться ко мнѣ за совѣтомъ, если когда будешь въ затрудненіи...
   -- Къ тебѣ?!-- вырвалось у Фрэда, и онъ опять припомнилъ наставленія отца; ему стало жутко отъ безпокойныхъ думъ...
  

V.

   Несмотря на то, что судебнаго слѣдствія въ Шотландіи не полагается, все-таки на мѣстѣ приключенія и по дорогѣ туда были собраны справки, которыя подтвердили, что Бобъ Даліэль, отправляясь въ Портобелло, гдѣ онъ имѣлъ привычку купаться, былъ, какъ всегда, здоровъ и веселъ, даже одного знакомаго уговорилъ ѣхать вмѣстѣ,-- они всю дорогу болтали, и съ вокзала пошли тоже вмѣстѣ, это твердо помнитъ станціонный носильщикъ. Каждый шагъ покойнаго, каждое его движеніе можно было прослѣдить до самой минуты рокового купанья. Ни въ чемъ ни малѣйшей тѣни таинственности, ничего подозрительнаго.
   Дѣла его также, какъ ни были они шатки, не могли внушать опасенія, такъ какъ всѣмъ было хорошо извѣстно, что друзей у него было много, и его всегда всѣ охотно выручили бы изъ затруднительнаго положенія. Все состояніе Веддерберна было въ томъ порукой. По смерти Даліэля оказалось, что жизнь его была застрахована въ нѣсколькихъ обществахъ и въ очень крупной суммѣ. Это легко объяснялось его причастностью къ одному изъ такихъ обществъ: очевидно, онъ считалъ своимъ долгомъ подать примѣръ другимъ тѣмъ, что вносилъ большіе проценты...
   Такимъ образомъ, денежныя дѣла покойнаго были поправлены его же заботами при жизни; кромѣ того -- явилась возможность сохранить для семьи родовое гнѣздо -- прелестный Ялтонъ, и обезпечить извѣстный, небольшой, но вѣрный капиталъ для каждаго изъ дѣтей Роберта Даліэля.
   Вдова искренно, горячо оплакивала мужа; для нея солнце навсегда померкло, звѣзды потухли съ той минуты, когда не стало на землѣ ея Роберта; ничто больше не радовало, не привлекало ее, какъ бывало. Съ нимъ вмѣстѣ рука объ руку она прошла бы, не унывая, самый трудный жизненный путь; она перенесла бы бѣдность и лишенія, какъ неизбѣжный фактъ, съ которымъ приходится мириться. Безъ него даже обезпеченное, безбѣдное и мирное существованіе казалось ей тяжелымъ, безпросвѣтнымъ... Но, какъ и водится, мрачное, безотрадное настроеніе смѣнилось потомъ болѣе спокойнымъ; прошло еще нѣсколько мѣсяцевъ, и, вмѣстѣ съ весною, въ ней вернулось что-то похожее на пробужденіе живого сознанія окружающихъ ее условій. Со слезами на глазахъ подмѣчая появленіе первыхъ цвѣтовъ, м-ссъ Даліэль, напримѣръ, говорила дѣтямъ:
   -- А какъ папа любилъ крокусы!
   Но эти слезы уже не имѣли въ себѣ горечи первой острой боли.
   Здоровье у нея было прекрасное; года еще молодые (около сорока лѣтъ), и, понятно, ею не могло на вѣки овладѣть безнадежное настроеніе...
   Не такъ отозвалась потеря друга и отца на его сынѣ и на его пріятелѣ Веддербернѣ. Фрэдъ переродился; онъ сталъ степеннѣе, вдумчивѣе, чѣмъ даже мыслимо было себѣ представить. Его мучило стремленіе объяснить то, что всякому казалось ясно: самый фактъ смерти отца, совпавшій съ его страннымъ разговоромъ наканунѣ. Неужели онъ самъ себѣ ее подготовлялъ? Неужели онъ заранѣе все предначерталъ и даже сообщилъ объ этомъ старухѣ Джанетѣ? Можетъ быть, эти догадки и предположенія могли бы помочь слѣдствію? Можетъ быть, это даже его долгъ, какъ честнаго человѣка, пойти и заявить... Но что и кому?..
   Онъ терялся въ сомнѣніяхъ; онъ взвѣшивалъ каждую свою мысль и еще больше терялся, мучился непрерывно... Старуха Джанета была ему противна; онъ избѣгалъ встрѣчаться съ этой непрошенной совѣтницей, которая няньчила его отца съ колыбели, а теперь ни слезы не проронила надъ его преждевременной кончиной... Озлобленіе и почти ненависть къ черствой старухѣ закипали въ душѣ у Фрэда, и онъ сталъ избѣгать встрѣчи съ нею. Но это было не легко: прежде сидѣвшая взаперти, Джанета теперь бродила безъ устали по всему дому, точно домовой, не упускающій случая проявить свою заботливость о семьѣ, которую онъ охраняетъ. Фрэдъ поминутно натыкался на нее то въ гостиной, то въ спальнѣ, то въ библіотекѣ, и ему казалось, что ея молчаливый взглядъ преслѣдуетъ его назойливымъ вопросомъ:
   "Ну, что? Когда же ты придешь къ Джанетѣ за совѣтомъ"?..
   Патъ Веддербернъ тоже мучился душевно, ни на минуту не переставая думать о своемъ другѣ и о его "удачной" смерти.
   Да! Какъ ни ужасно, а надобно было признаться, что смерть въ такую минуту была самымъ удачнымъ разрѣшеніемъ тѣхъ условій, въ которыя бѣдный Бобъ Даліэль былъ поставленъ передъ самой смертью. Семья, которой онъ отдавалъ всю свою жизнь, всѣ свои заботы, спасена отъ разоренья, отъ связаннаго съ нимъ позора и обезпечена на всю жизнь. Память его свято хранится какъ женой, такъ и дѣтьми, и даже друзьями... Что же большее можетъ оставить по себѣ всякій самый счастливый смертный?
   Между тѣмъ, Патъ Веддербернъ, отдаваясь заботамъ о благѣ осиротѣвшей семьи, болѣе чѣмъ когда-либо сознавалъ счастье чувствовать такую прочную, такую беззавѣтную привязанность къ дорогимъ ему существамъ. Къ его прежнимъ обязанностямъ друга и товарища прибавились, со смертью Боба, обязанности отца семейства, и онъ съ особенно нѣжнымъ чувствомъ вынималъ изъ кармана какія-нибудь бездѣлушки для дѣвицъ, или бесѣдовалъ о дѣлахъ съ м-ссъ Даліэль. Не имѣя на себѣ отвѣтственности въ недостаткахъ или маленькихъ недочетахъ въ воспитаніи ея дѣтей, Патъ Веддербернъ вынужденъ былъ сознаться, что на его долю неожиданно выпала отрада баловать ихъ, любоваться ими съ чувствомъ самаго заботливаго, любящаго отца, но безъ той отвѣтственности, которую налагаетъ на каждаго его родительскій санъ.
   И иногда, сидя чаще прежняго въ столовой ялтонскаго дома, радуясь общему къ нему вниманію, старый холостякъ съ болью въ сердцѣ думалъ:
   "Не умри Робертъ,-- никогда бы мнѣ не знать такого полнаго счастья"!..
   Ровное чувство дружбы и довѣрія, ласка дѣтей и вниманіе къ нему хозяйки того самаго дома, завѣдываніе которымъ Веддербернъ принялъ на себя -- вотъ что наполняло и освѣщало его одинокую жизнь, такъ неожиданно расцвѣтшую на обломкахъ супружескаго единенія любящей четы Даліэлей...
   Тихо сидѣлъ онъ однажды, весь уйдя въ глубокое кресло. Откуда-то (должно быть, изъ билліардной) доносились звонкіе голоса молодежи. Сузи, которая искренно горевала по отцѣ, немного начинала оживляться, и мало-по-малу между нею и однимъ молодымъ товарищемъ ея игръ завязалась игра поважнѣе всякихъ танцевъ и билліардовъ. Улыбка умиленія была у Пата на губахъ при мысли, что вѣроятно скоро ему приведется благословлять за бракъ малютку Сузи...
   Вдругъ прямо передъ нимъ, подходя все ближе и ближе, какъ настоящій призракъ, появилась длинная фигура женщины, которую Патъ Веддербернъ не могъ узнать, потому что видѣлъ ее въ первый разъ. Она остановилась, опираясь на палку; лица ея за темнотою нельзя было разглядѣть.
   -- Вамъ что-нибудь нужно отъ меня?-- спросилъ онъ.
   -- Да, сэръ, именно: чрезвычайно нужно! Вы, можетъ быть, не знаете, кто я? Я -- Джанета Макблистеръ, нянька Роберта Даліэля.
   -- Я радъ васъ видѣть, хотя собственно, за темнотою, лица не различу; много о васъ слышалъ. Если вамъ хочется что-нибудь мнѣ сказать, намъ будетъ лучше въ библіотекѣ. Пойдемте!..
   -- Нѣтъ! То, что я скажу, можно сказать вездѣ; но лучше, чтобъ никто не могъ подозрѣвать, что я объ этомъ съ вами говорила...
   -- Какая таинственность!-- замѣтилъ Веддербернъ.-- Надѣюсь, ничего дурного?
   -- М-ръ Веддербернъ! Вы очень часто бываете у насъ!
   -- У васъ?.. Ахъ, да: вы хотите сказать -- въ Ялтонѣ, конечно? Но что вы можете имѣть противъ моихъ посѣщеній?
   -- О, весьма многое!-- твердо возразила Джанета.-- Извѣстно ли вамъ, что хозяйка Ялтона -- женщина еще молодая; она вдова, и никого нѣтъ около нея, кто могъ бы охранитъ ея доброе имя отъ дурныхъ нареканій, а вы -- человѣкъ, за котораго многія охотно бы пошли,-- вы каждый вечеръ проводите у насъ... Постойте! Тутъ нечему смѣяться! Вы здѣсь сидите все утро, весь день, весь вечеръ напролетъ!..
   -- Ну, нѣтъ! Не до такой степени часто...-- пролепеталъ смущенный Патъ.
   -- Спросите-ка совѣта у своего здраваго смысла,-- продолжала старуха,-- и скажите: что могутъ посторонніе подумать?
   -- Подумать?! Да ты, вѣрно, рехнулась? Что можно про меня сказать? Что я -- другъ дома; преданный, вѣрный другъ семьи покойнаго Роберта?
   -- О, сэръ! Вы сами этимъ бы не удовлетворились. Я -- самый старый человѣкъ подъ этой кровлей, и никогда не попущу, чтобъ про жену моего вскормленника дурно говорили! Хозяйка -- женщина и молодая, и прелестная!
   -- Ничего противъ этого не могу возразить.
   -- И вы -- человѣкъ сравнительно еще не старый...
   -- Благодарю покорно!
   -- Нечего, нечего смѣяться! Не дамъ я на посмѣшище свою хозяйку; но и она вѣдь не какая-нибудь юная дѣвица, а вы не юноша, пылающій въ ней страстью. А все-таки не попущу, чтобы надъ нею надругались, да! И буду ей защитой!
   Старуха горячо махала своей суковатой тростью, и голова ся тряслась въ нервномъ возбужденіи больше, чѣмъ обыкновенно. Глядя на ея угрожающія тѣлодвиженія, слушая ея страстный топотъ, Веддербернъ не могъ бы сказать опредѣленно, какое чувство въ немъ преобладало. Ему было смѣшно и вмѣстѣ съ тѣмъ досадно; но въ то же время онъ былъ озадаченъ и смущенъ своимъ страннымъ и неловкимъ положеніемъ. Неловкость эта была вызвана сознаніемъ, что въ глубинѣ души у него шевелится мысль о томъ, что она права, и что отъ ея обвиненій онъ не можетъ уклониться.
   -- Не слишкомъ ли вы далеко заходите?-- тихо возразилъ онъ.-- При жизни Боба я бывалъ здѣсь такъ же часто...
   -- Нѣтъ, вполовину рѣже!
   -- Вотъ еще вздоръ какой!.. Я не обязанъ отдавать вамъ отчетъ и никогда бы не подумалъ. Ты ошалѣла! Я -- опекунъ, я -- ихъ ближайшій другъ... Да какъ ты смѣешь?! Прошу немного быть воздержнѣе на языкъ, а не то!..
   -- Нечего, сэръ, меня стращать!-- крикнула въ свою очередь старуха.-- Вы здѣсь вѣдь не хозяинъ!
   -- Да, не хозяинъ! Но не воображайте, чтобъ вамъ здѣсь кто-нибудь позволилъ распространять такія мерзости... Нѣтъ, думать не хочу, чтобъ вы это нарочно...
   -- О, сэръ!-- опять воскликнула старуха.-- Сердце человѣка такъ обманчиво! Я, кажется, готова стать передъ вами на колѣни и со слезами умолять, чтобъ вы... О, сжальтесь, ради Бога! Оставьте этотъ домъ, пока вы еще не накликали бѣды...
   -- Вы ошалѣли?-- крикнулъ ей сердито м-ръ Веддербернъ...
   Но въ тотъ вечеръ всѣ замѣтили въ немъ что-то новое, тревожное.
   Онъ мѣнялся въ лицѣ; онъ какъ-то безпокойно глядѣлъ по сторонамъ и неловко посмѣивался, окидывая окружающихъ смущеннымъ взглядомъ..
   -- А вы, пожалуй, простудились?-- замѣтила участливо м-ссь Даліэль.-- Нельзя такъ поздно сидѣть на воздухѣ въ сырую погоду!
   -- Не думаю, чтобъ это была простуда,-- возразилъ Веддербернъ,-- но, съ вашего позволенія, пойду къ себѣ; надо сдѣлать кой-какіе разсчеты.
   Все это было такъ на него непохоже, что всѣ рѣшили, что у него что-нибудь болитъ.
   -- Можетъ быть, онъ засорилъ себѣ желудокъ?-- высказала предположеніе м-ссъ Даліэль.
   Только на слѣдующую весну, по возвращеніи своемъ изъ Оксфорда, Фрэдъ замѣтилъ дома то, о чемъ давно уже носились слухи въ Эдинбургѣ и по сосѣдямъ, а въ гостиныхъ Эдинбурга даже обсуждался вопросъ о женитьбѣ Веддерберна на его матери. Онъ замѣтилъ какую-то неловкость въ отношеніяхъ семейныхъ между собою; онъ прочелъ какое-то странное смущеніе на лицѣ м-ссъ Даліэль и не сразу приписалъ появленіе его настоящей причинѣ. Прежде всего Фрэду пришло въ голову, что Сузи вѣроятно слишкомъ стала самостоятельна, и онъ тотчасъ же рѣшилъ употребить съ нею свой авторитетъ главы семейства. Онъ отвелъ ее въ сторону и круто спросилъ:
   -- Ну, что случилось? Говори!
   -- О, Фрэдъ! Не спрашивай!-- отчаянно воскликнула она, и такъ быстро рванулась и убѣжала, что братъ остался еще въ большемъ недоумѣніи, чѣмъ прежде.
   "Ахъ, чортъ побери"!-- подумалъ онъ, вспомнивъ, что ему еще предстояло на исповѣдь идти...
   Исповѣдью онъ называлъ цѣлый рядъ обычныхъ и неизбѣжныхъ разспросовъ, которыми матери мучаютъ своихъ сыновей, пріѣхавшихъ въ отпускъ. Эта докучная церемонія, однако, на этотъ разъ его миновала, и -- странное дѣло!-- такое отступленіе отъ заведеннаго порядка скорѣе огорчило, чѣмъ порадовало его.
   Не зная, что сказать, онъ только молча чувствовалъ, что ему все больше сообщается какая-то неловкость, овладѣвши, повидимому, матерью и сестрами.
   -- Ахъ, кстати! Я все смотрю: у насъ чего-то не хватаетъ,-- воскликнулъ онъ:-- а это нашего друга, Веддерберна! Куда дѣвался нашъ старикъ?
   -- Ты бы могъ выражаться нѣсколько почтительнѣе о нашемъ старомъ другѣ,-- замѣтила ему мать, краснѣя и не глядя ему въ лицо, а дѣвицы, щебетанье которыхъ наполняло весь домъ, сѣдѣли примолкшія, какъ никогда.
   -- О! Я вѣдь къ нему всегда былъ почтителенъ,-- возразилъ Фрэдъ,-- но мнѣ кажется, что у насъ безъ него точно чего-то въ домѣ не хватаетъ. Отчего его нѣтъ сегодня?
   -- За послѣднее время онъ бываетъ у насъ какъ-то рѣже,-- не поднимая глазъ отъ работы, отвѣтила м-ссъ Даліэль.-- Завтра онъ самъ тебѣ все скажетъ.
   -- Да что же за бѣда случилась?-- горячо воскликнулъ молодой студентъ, удивленный, что сестры его сидѣли неподвижно, словно каменныя изваянія.
   -- Я бы просила ничего больше объ этомъ не говорить сегодня,-- нѣсколько напряженнымъ и повелительнымъ голосомъ сказала м-ссъ Даліэль, какъ будто ожидая возраженія.-- Пожалуйста, отложимъ разговоръ до завтра вечеромъ.
   -- О, если ты это говоришь на мой счетъ, мама, то можешь быть спокойна: я не не скажу ни слова, хоть до второго пришествія!-- вспыльчиво замѣтила Сузи.
   -- Сузи!-- въ удивленіи воскликнулъ братъ; но не успѣлъ онъ оглянуться, какъ сестеръ уже не было въ комнатѣ.-- Я думаю, не пожурилъ ли ее Патъ за ея кокетство? Настоящая кошечка, вотъ она что!-- замѣтилъ онъ.
   Онъ еще не кончилъ говорить, какъ мать его встала, сложила работу и собралась тоже уходить.
   -- Ты ужъ прости меня, мой Фрэдъ; не могу я сегодня говорить. Я и устала, и мнѣ что-то не по себѣ. Надо пойти я присмотрѣть за дѣвочками, а потомъ будетъ поздно; тебѣ бы самому не мѣшало отдохнуть послѣ дороги.
   -- Послѣ дороги?!-- вскричалъ онъ, сердитый и разстроенный.-- Какое отношеніе можетъ имѣть къ этому моя "дорога"? Впрочемъ, мама, все это пустяки, если ты устала. Я поднимусь къ тебѣ, и мы обо всемъ потолкуемъ, сидя у камина.
   -- Нѣтъ! Только не сегодня,-- повторила мать, цѣлуя Фрэда. Она слегка потрепала его по плечу и проговорила.-- Я понимаю, что все это должно тебѣ казаться страннымъ, но только... до завтра, Фрэдъ! До завтра!..
   Положеніе матери передъ взрослымъ сыномъ, конечно, незавидное, когда приходится впервые сообщить ему, что она намѣревается выйти замужъ. Въ данномъ случаѣ все случилось какъ-то само собой, въ силу обстоятельствъ, въ которыхъ близкая дружба ея съ Патомъ могла показаться предосудительной. Сплетни не допускали возможности безкорыстнаго участія Веддерберна, даже при томъ условіи, что онъ еще при жизни мужа былъ почти членомъ его семьи. Общественное мнѣніе сходилось на томъ, что братски-добрыхъ отношеній между еще молодой женщиной и мужчиной -- хотя бы за пятьдесятъ лѣтъ -- быть не можетъ.
   М-ссъ Даліэль отчасти искренно привязалась къ нему, а отчасти и чувствовала потребность быть всегда у кого-нибудь подъ защитою; а порвать навсегда такія добрыя отношенія, какія установились между нею и Веддерберномъ, она не находила въ себѣ мужества.
   Единственное средство не выходить изъ-подъ его опеки, единственный способъ все уладить, это -- дать ему полное, законное право на то мѣсто въ домѣ, которое ему давно принадлежало. Но сказать объ этомъ сыну и -- всего два года спустя послѣ смерти отца...
   -- Да нѣтъ же! вѣдь въ этомъ нѣтъ ничего оскорбительнаго для памяти Роберта!-- увѣряла она сама себя.-- Теперь совсѣмъ другое дѣло!
   Но сказать прямо,-- жутко, больно!..
   Фрэдъ не зналъ, что и думать.
   Ему было досадно, что онъ чего-то не можетъ угадать, и что отъ него точно скрываютъ какую-то страшную тайну. Фогго принесъ на столъ подносъ съ чайнымъ приборомъ. Серебряный чайникъ закипѣлъ надъ спиртовой лампочкой... Дворецкій оглянулся вокругъ, видимо ища глазами своихъ хозяевъ и, глубокомысленно покачавъ головой, вышелъ вонъ.
   -- А! Фогго тоже что-то знаетъ!
   Одинъ только онъ, Фрэдъ, ничего не знаетъ, не понимаетъ ничего, что передъ нимъ творится.
   Чувство неловкости и тревоги мучило его и на сонъ грядущій; но, видно, ему не суждено было въ ту ночь заснуть, не разрѣшивъ сомнѣній.
   На пути въ своей комнатѣ, въ длинномъ корридорѣ, онъ услышалъ шорохъ и не сразу догадался, кто его окликнулъ, громкимъ шопотомъ произнеся его имя. Онъ оглянулся, ожидая, что увидитъ одну изъ сестеръ... Вмѣсто нихъ, на него наступала старуха-Джанета, вытянувъ впередъ свою нетвердую голову и цѣпляясь за него руками.
   -- Она сказала вамъ? Сама сказала?-- шептала она горячо.
   -- Что сказала?-- нетерпѣливо перебилъ ее молодой хозяинъ.
   -- Что она " женится" на Веддербернѣ!
   Хриплый, сдавленный и въ то же время рѣзкій крикъ вырвался у него и долетѣлъ до комнатъ матери и сестеръ. Мать услышала и содрогнулась; сестры сидѣли у себя и прислушивались къ малѣйшему шороху...
   Ни на минуту не усомнился бѣдный юноша: теперь все ему стало ясно. Его мать,-- жена его отца,-- женщина безупречная во всѣхъ отношеніяхъ!..
   Фрэдъ вдругъ почувствовалъ, что ему невыразимо жаль прошлаго, хотя настоящее и было до сихъ поръ для него отрадно...
  

VI.

   На слѣдующій день пріѣхалъ Веддербернъ и былъ пораженъ угрюмой сдержанностью, съ которой Фрэдъ принялъ его объясненіе по поводу предстоящаго семейнаго переворота.
   -- Дитя мое! быть можетъ, ты осудишь насъ за наше рѣшеніе; но вѣдь оно не принесетъ ущерба никому -- ни тебѣ, ни другимъ...
   -- Я вѣдь не говорилъ, что оно непремѣнно принесетъ съ собой ущербъ.
   -- Да, ты буквально этого не говорилъ; но ты, повидимому, думаешь, что это непростительный шагъ, когда на самомъ дѣлѣ нѣтъ ничего подобнаго,-- начиная горячиться, возразилъ Патъ Веддербернъ съ негодованіемъ.-- Придетъ время, когда ты самъ вздумаешь жениться, и тогда матери твоей придется оставить твой домъ. Тогда это будетъ тебѣ казаться вполнѣ естественнымъ. Почему бы и ей не имѣть около себя человѣка, который посвятитъ всю свою жизнь уходу за нею? Таково было бы желаніе твоего отца. Никого у нея нѣтъ, кто былъ бы ей защитникомъ и другомъ.
   -- У нея дѣти есть!
   -- Дѣти?!-- воскликнулъ Веддербернъ.-- Сузи, которая сама скоро разсчитываетъ выйти замужъ, какъ только ея женихъ получитъ мѣсто. Алиса послѣдуетъ примѣру сестры;-- остаешься ты одинъ. Но развѣ тебѣ до того, чтобы заботиться о матери во время короткихъ лѣтнихъ каникулъ? Да ты самъ не задумаешь ли жениться, какъ только кто-нибудь приглянется тебѣ. Пусть мои слова будутъ тебѣ не по вкусу, но для чего напускать на себя такой видъ, точно тебя обидѣли или оскорбили? Ну, полно, полно, Фрэдъ! Нечего такъ смотрѣть на стараго и преданнаго друга...
   -- Я знаю, что вы преданный и добрый другъ; я въ этомъ никогда не сомнѣвался!
   -- Однако, никогда не думалъ, чтобъ я до такой степени простеръ свое усердіе? Такъ, что-ли? Какъ видишь, я и этого не побоялся, а затѣмъ ужъ твое дѣло отнестись какъ можно лучше къ тому, что все-таки должно состояться. Какія бы сили на землѣ этому ни воспротивились,-- мнѣ все равно!
   Первая воспротивилась скорому браку м-ссъ Даліэль; она хотѣла выждать хоть два полныхъ года со дня смерти мужа, а до тѣхъ поръ надо было пережить еще нѣсколько мѣсяцевъ, томительныхъ, тревожныхъ.
   Патъ Веддербернъ являлся довольно рѣдко, но и тогда чувствовалъ себя натянуто, неловко, какъ, впрочемъ, и всѣ окружающіе. Вернувшись домой въ іюнѣ, послѣ нѣкоторыхъ поѣздокъ по сосѣдству, Фрэдъ только прибавилъ въ общему напряженному настроенію. Сами того иной разъ не желая, дѣвушки холодно и почти враждебно относились въ матери, нерѣдко оставляя ее одну, надъ работой, а сами, повисши на руки Фрэда съ двухъ сторонъ, принимались съ нимъ болтать, смѣяться...
   Матери было больно малѣйшее невниманіе со стороны дѣтей, которыхъ она всю жизнь такъ лелѣяла, любила... Но она сдерживала свое огорченіе и тихо сидѣла, будто углубившись въ работу. На дѣлѣ, она была глубоко оскорблена поступками и жесткимъ отношеніемъ своей родной семьи. Мало-по-малу, ей до того стало тяжело, что она начинала молить Бога, чтобы Онъ приблизилъ срокъ, когда она освободится отъ этой постоянной домашней пытки... Такимъ образомъ, всякій тяготился обоюдной натянутостью отношеній и пришелъ къ нѣмому безмолвному соглашенію -- какъ можно меньше сидѣть вмѣстѣ по вечерамъ и пораньше расходиться, чтобы нечаянно не раздражить другъ друга и незамѣтвѣе скоротать докучные, томительные вечерніе часы.
   Однажды, когда Фрэдъ шелъ вверхъ по лѣстницѣ вслѣдъ за матерью и сестрами, уходившими спать, его окликнула, и на этотъ разъ безъ малѣйшей таинственности, старуха-Джапета. Она остановилась на верхней площадкѣ, кутаясь въ свою вѣчную клѣтчатую шаль.
   -- Подарите мнѣ двѣ-три минутки, м-ръ Фрэдъ!-- проговорила она.
   -- Это еще на что? Теперь мнѣ некогда,-- отвѣтилъ Фрэдъ, замѣтивъ, что Сузи, которая шла впереди него, остановилась на ступенькахъ и оглянулась на брата, загораживая рукой пламя свѣчи, которую она подняла повыше, и которая освѣщала ея бѣлое платье, какъ на картинѣ.
   -- Вы должны придти ко мнѣ непремѣнно!-- внушительнымъ шопотомъ настаивала старуха.-- Помните, что вамъ сказалъ отецъ?.. Дѣло идетъ о жизни или смерти.
   -- Почемъ вы знаете, что сказалъ мой отецъ?
   -- Вотъ въ томъ-то и вопросъ! Пойдемъ со мною, мой милый, и ты все узнаешь.
   Сузи стояла неподвижно, какъ изваяніе.
   -- Кто тамъ съ тобою говоритъ?-- спросила она брата.
   -- Никто!
   -- Какъ же никто, когда это старуха-Джанета?-- безъ особаго волненія возразила Сузи, которая привыкла часто ее видѣть.
   Фрэдъ неохотно и нахмурившись пошелъ вслѣдъ за старухой. Если бы эта встрѣча не произошла при Сузи, онъ не подумалъ бы слѣдовать за нею; но ему не хотѣлось дать сестрѣ замѣтить свое недовольство и безотчетную робость. Идя за нею слѣдомъ, Фрэдъ припоминалъ ея долголѣтнюю преданность нѣсколькимъ поколѣніямъ Даліэлей. Онъ припомнилъ, до чего горячо она любила его покойнаго отца, стараясь себя расположить къ ней, и это ему отчасти удалось. Джанетѣ больше ничего не нужно было. Она притворила дверь и близко-близко подошла къ нему съ лампою въ рукахъ.
   -- М-ръ Фрэдъ!-- начала она:-- собери всю свою храбрость, дитя мое, странныя вещи мнѣ придется тебѣ открыть! Призови на помощь все твое мужество и прочти вотъ это!
   Фрэдъ вздрогнулъ при видѣ бумаги, которую она показала ему.
   -- Я вижу, это почеркъ отца. Но мнѣ не нужно никакихъ отъ него писемъ. Онъ самъ сказалъ мнѣ, наканунѣ своей смерти...
   -- О, мой милый! Прочти поскорѣе, а не то я сойду съ ума!-- воскликнула старуха.
   Фрэдъ взялъ бумажку и убѣдился, что дѣйствительно она написана отцомъ; но ни малѣйшей догадки о настоящемъ ея происхожденіи не шевельнулось у него въ мозгу. Онъ только смотрѣлъ на нее безъ словъ и подумалъ, что, кажется, или онъ самъ съ ума сходитъ, или, можетъ быть, только бредитъ.
   "Надо помѣшать браку моей жены"!-- стояло на бумажкѣ.
   Что это могло значить? Или все это сонъ?.. Какъ могъ писать человѣкъ, умершій два года тому назадъ? "Надо помѣшать браку моей жены"...
   -- Почему же онъ могъ знать? Какъ онъ могъ предсказать, что ей предстоитъ бракъ?-- пролепетали его побѣлѣвшія губы.
   -- О, мой Фрэдъ! Или ты ничего не видишь?-- воскликнула Джанета. Она вытянула впередъ длинный, дрожащій палецъ и ткнула имъ въ бумажку. Еще разъ заглянулъ въ нее бѣдный юноша, и чувство ужаса сковало его:-- "3-го іюня 18... года".
   -- Что же это?.. Что же это такое?..-- запинаясь и нервно смѣясь бормоталъ онъ.-- Не можетъ быть, чтобы мы помѣшались! Неужели... Нѣтъ, нѣтъ! Это совершенно ясно:-- "3-го іюня 18... года". Этого года!
   -- Да, да: этого года!-- воскликнула она, хватая его за обѣ руки.-- И намъ это не чудится! Намъ ясно, что тотъ самый человѣкъ, который написалъ эти слова... Онъ -- здѣсь! Онъ -- въ этомъ домѣ, м-ръ Фрэдъ!
   Лицо студента потемнѣло и исказилось. Безпомощно опустилась рука, сжимавшая письмо. Молча смотрѣлъ онъ на старуху...
   Въ эту минуту пронесся по дому отчаянный крикъ и стукъ мягкой обуви по корридору... Дверь распахнулась, и передъ Фрэдомъ появился незнакомецъ, обросшій длинной бородой. Какая-то странная улыбка мелькала на губахъ; глаза были полны серьезной думы...
   Фрэдъ отшатнулся, прижимаясь къ стѣнкѣ. Все вокругъ, колеблясь, поплыло передъ нимъ въ туманѣ и совсѣмъ исчезло къ темнотѣ. Но вотъ мало-по-малу туманъ разсѣялся; Фрэдъ началъ различать яснѣе фигуру человѣка, который стоялъ близко-близко отъ него.
   Никогда не видалъ онъ прежде такого лица; но сердце у него вдругъ замерло, остановилось... и быстро, быстро застучало, не давая перевести духъ и ударяя въ грудь до боли.
   Ужасъ сковалъ его мысли; онъ не могъ шевельнуть губами и какъ во снѣ, но ясно разслышалъ голосъ... О, Боже! знакомый голосъ живого человѣка.
   -- Джанета, ты ему сказала?
   -- Только-что передъ твоимъ приходомъ. Постой! Дай ему очнуться. Что ты такое сдѣлалъ? Ты ее...
   -- Напугалъ, только и всего! Это ее остановитъ...-- и незнакомецъ сухо, невесело засмѣялся, бросившись въ кресло и откинувъ черный плащъ, въ который былъ закутанъ съ головы до ногъ.
   Фрэдъ не шевелился, опираясь въ стѣну спиною, чтобы не упасть. Въ такія минуты время не бѣжитъ, а мучительно тянется, ползетъ. Мысль, отвергавшая возможность сверхъестественной бѣды, начинаетъ свыкаться съ нею, какъ съ совершившимся фактомъ, и усвоиваетъ его прежде, чѣмъ успѣешь перевести духъ.
   "Отецъ живъ"!-- пронеслось въ головѣ у Фрэда.-- Онъ не обманулъ никого позорнымъ, недоказаннымъ самоубійствомъ, но онъ живъ, и это -- еще тяжелѣе, еще позорнѣй, еще тоньше ловко задуманный обманъ. Да! Ложь, обманъ... Мошенническая, гнусная продѣлка! Не честными путями, а ловкою продѣлкой возстановилъ отецъ свое доброе имя и благосостояніе своей семьи. Все существо его сына возмущалось при мысли о такомъ ужасѣ, о такомъ позорѣ, какого онъ не могъ себѣ представить.
   Фрэду припомнилось, какъ онъ страдалъ при мысли о томъ, какія нареканія могло накликать на его отца исчезновеніе, похожее на самоубійство; въ глубинѣ души онъ допускалъ со стороны отца возможность прибѣгнуть къ насильственной смерти, но боялся дать замѣтить кому бы то ни было свои мысли.
   Наконецъ, былъ установленъ самый фактъ несчастнаго случая, и Фрэдъ вздохнулъ свободнѣе. Съ горячею любовью, съ чувствомъ неизъяснимой и благоговѣйной гордости незапятнанной чести покойнаго отца, сынъ предался тихой грусти и искалъ утѣшенія въ своемъ желаніи оказаться достойнымъ имени Даліэля. Какъ нѣжно онъ лелѣялъ малѣйшее воспоминаніе о безвременно погибшемъ! Какъ возмущался, если кто забывалъ его, или съ недостаточнымъ уваженіемъ относился въ памяти, которая для него, Фрэда, была священнѣе всего на свѣтѣ!
   Но мигъ одинъ -- и всѣ его страданія, вся его гордость, все благоговѣніе -- изчезли! Передъ нимъ тотъ, который не задумался спасти свое доброе имя и семью свою цѣною низости, позора. Передъ нимъ -- его отецъ...
   Отецъ?! Пустое слово... Онъ -- не отецъ, этотъ обманщикъ, плутъ! Онъ -- лгунъ и воръ! Притворщикъ онъ и подлый трусъ!..
   Въ эту минуту Фрэдъ, разгоряченный ужасомъ открытія, стыдомъ, не могъ судить болѣе безпристрастно и не пытался разузнать причины такого невѣроятнаго явленія; онъ не взвѣсилъ всей необъятности самоистязанія, которому добровольно подвергъ себя его отецъ, принося въ жертву всю свою жизнь, свое семейное счастье. Молодежь,-- горячая, увлекающаяся молодежь, безжалостна въ своихъ приговорахъ. Фрэдъ ни на минуту не подумалъ, что ему же самому принесъ себя въ жертву несчастный, рѣшившійся на такую смѣлую затѣю; что ему же, Фрэду, исчезновеніе отца принесло пользу. Вотъ еще! Не нужно ему ничего; нужно скорѣй изобличить обманъ! Нужно вернуть пріобрѣтенное путемъ позора!.. Единственная уступка, на которую можно пойти, это дать ему скрыться,-- но и только!
   Старуха Джанета подошла къ Фрэду и положила ему руку на плечо.
   -- О, м-ръ Фрэдъ! Скажите ему ласковое слово!.. Отчего вы молчите? Вѣдь онъ отецъ вамъ! Онъ всѣмъ пожертвовалъ для васъ...
   -- У меня нѣтъ отца!-- хрипло и глухо вырвалось у него.-- Мой отецъ умеръ!..
   Несчастный отвелъ руки, которыми закрывалъ себѣ лицо, и знакомые ясные глаза, съ улыбкой слѣдившіе за нимъ въ пору ранняго дѣтства, взглянули на него печально, безнадежно, но вмѣстѣ съ тѣмъ и удивленно. Конечно, Робертъ Даліэль и самъ зналъ заранѣе, какое осужденіе можетъ вызвать его поступокъ; онъ зналъ, что самъ онъ вычеркнулъ себя изъ ряда живыхъ людей; что онъ умеръ для окружающихъ и ихъ оставилъ навсегда. Онъ ожидалъ, что его появленіе вызоветъ въ близкихъ ужасъ, удивленіе, но въ то же время ожидалъ, что Фрэдъ...
   О, Фрэдъ все-таки будетъ радъ, что отецъ живъ; Фрэдъ бросится къ нему на шею...
   Молча, страшно блѣдный, смотря неподвижно на сына, стоялъ онъ передъ нимъ, пораженный, что тотъ безжалостно его отвергъ, не проронилъ ни слова въ утѣшеніе.
   -- Мистеръ Фрэдъ! Ради Бога, подумайте, чт вы сказали? Ну, посмотрите на него, скажите ему хоть словечко!
   -- Мнѣ не о чемъ съ нимъ говорить! Черезъ недѣлю всѣ узнаютъ правду: я самъ во всемъ признаюсь, если только это правда! Я не хочу быть соучастникомъ въ обманѣ. Отца, когда онъ умеръ, я любилъ и чтилъ благоговѣйно его память, но быть сообщникомъ въ обманѣ!.. Черезъ недѣлю...
   Незнакомецъ продолжалъ сидѣть неподвижно, не проронивъ ни слова. Нѣчто невыразимое отражалось въ его глазахъ, въ каждой чертѣ его лица, но яснѣе всего -- удивленіе.
   Сынъ! Его дитя,-- и такой жестокій, такой безчеловѣчный! Странный посѣтитель не обвинялъ своего сына; не отрывая глазъ, смотрѣлъ онъ на него пытливо, удивленно. Вотъ какой онъ сталъ, его дитя, его сынъ, его Фрэдъ!..
   Въ сравненіи съ той цѣлью, которая привела его сюда, нежданный, тяжкій ударъ былъ слишкомъ ужасенъ; передъ нихъ блѣднѣли всѣ остальныя чувства и тревоги.
   Въ домѣ все время, не переставая, слышался шорохъ и глухой шумъ суетливой бѣготни. Тихая усадьба была встревожена чѣмъ-то необычнымъ, и это нарушило ея вечерній покой.
   Вдругъ издали ясно донесся тревожный крикъ Сусанны:
   -- Фрэдъ!.. Фрэдъ!..
   Охваченный волненіемъ, какого еще въ жизни ему не случалось пережить ни разу, Фрэдъ задыхался...
   -- Никого не пускать сюда?-- проговорилъ онъ.-- Нельзя, чтобъ кто-нибудь могъ заподозрить здѣсь присутствіе чужого человѣка. Если мать испугалась, я ей скажу... но только въ такомъ случаѣ, если это окажется совсѣмъ необходимымъ. Затѣмъ мнѣ остается только объявить всю правду, когда...
   Онъ запнулся, затрудняясь говорить съ тѣмъ новымъ для него человѣкомъ, который въ немъ убилъ святое чувство уваженія къ незапятнанному имени его отца и къ тому идеалу, представителемъ котораго еще недавно былъ въ его глазахъ отецъ.
   Фрэдъ ушелъ.
   Тяжелое молчаніе водворилось по его уходѣ.
   Задумчиво и глухо зазвучалъ тихій голосъ незнакомца:
   -- Такъ вотъ какой онъ сталъ, нашъ Фрэдъ, въ какихъ-нибудь два года! Видишь, Джанета, все сложилось совсѣмъ не такъ, какъ ты ожидала...
   -- О, мой голубчикъ, мой родной! Фрэдъ вѣдь самъ себя не помнитъ съ перепугу.
   -- Нѣтъ, это посерьезнѣе, Джанета, чѣмъ простой страхъ. И онъ... онъ правъ! А мы съ тобой... Да. Мы не правы,-- и я самъ долженъ нести на себѣ отвѣтственность, какова бы она ни была... А пока я пойду, отдохну у тебя на постели, если ты мнѣ ручаешься, что никто не увидитъ; а потомъ... Потомъ я уйду отсюда и на этотъ разъ ужъ навсегда! Такъ ему и скажи. Я больше ничего не буду затѣвать, ни во что путаться не буду; и онъ, съ своей стороны, сдѣлаетъ благоразумно, если оставитъ былое пройти и быльемъ порости.
  

VII.

   Іюньская сѣверная, бѣлая ночь приходила къ концу, и что-то особенно таинственное и тихое было въ жемчужномъ переливчатомъ отблескѣ ея ранней, еще не опредѣлившейся зари.
   Уходя крадучись изъ дома, который ему принадлежалъ, но теперь навсегда пересталъ ему принадлежать, Робертъ Даліэль шелъ смѣлѣе, чѣмъ входилъ туда подъ кровомъ вечерней темноты. Теперь, глядя на его одинокую, мрачную фигуру, его легко могли принять за призракъ. И въ самомъ дѣлѣ, развѣ онъ не призракъ, не выходецъ съ того свѣта? Бобъ Даліэль умеръ и погребенъ, и два года прошло съ тѣхъ поръ, какъ его призракъ, никому невѣдомый, скитается среди чужихъ и осужденъ на вѣчное изгнаніе. Какъ привидѣніе -- безмолвный, одинокій, онъ, казалось, не шелъ, а скользилъ, освѣщенный блѣднымъ, матовымъ блескомъ утренняго свѣта.
   Онъ всѣмъ пожертвовалъ; онъ самъ себя лишилъ всего, что было ему дорого: жизни, жены, дѣтей, родного дома... вотъ ужъ два года; но почему же до сихъ поръ онъ никогда еще не могъ отдать себѣ отчета въ тяжелыхъ условіяхъ своего страха и положенія? Не потому ли, что въ этомъ человѣкѣ пятьдесятъ лѣтъ подъ вылощенной оболочкой скрывалась всю жизнь затаенная струнка цыгански-кочевого, безпокойнаго стремленьи? Сгоряча, первое время, Даліэлю даже почти пріятно было испытать нѣчто совершенно ему незнакомое, что нѣсколько мѣняло привычное однообразіе его жизни. Даже его послѣдняя выходка,-- появленіе съ цѣлью помѣшать женѣ выйти замужъ,-- и та была какъ бы чѣмъ-то не серьезнымъ, а лишь однимъ изъ разнообразій, внесенныхъ въ его жизнь обстоятельствами.
   И вотъ онъ увидалъ жену, увидалъ сына, и только теперь понялъ, что онъ сдѣлалъ два года тому назадъ. Что принесъ ему его поступокъ? Заживо -- участь мертвеца, а его близкимъ -- позоръ и конецъ всего, что было для него дорогого: женѣ и сыну онъ одинаково былъ страшенъ и непріятенъ, какъ настоящій призракъ... Нѣтъ, "обманщикъ"!-- такъ назвалъ его Фрэдъ. Онъ обманулъ, конечно; но кого? Страховыя общества, которыя иначе не выдали бы страховой преміи семьѣ. Обманулъ всю свою семью тѣмъ, что остался жить, обезпечивъ имъ безбѣдное существованіе, всеобщее сочувствіе и уваженіе... А онъ? Онъ -- бездомный скиталецъ, отверженный, котораго не спасла отъ презрѣнія дорогая цѣна жертвы, на ихъ же пользу принесенной.
   И въ то же время -- странное дѣло!-- Даліэль не былъ сердитъ на сына; онъ даже чувствовалъ особое удовлетвореніе и почти гордость при видѣ юношески-рѣзкаго, но благороднаго негодованія Фрэда; онъ не осуждалъ его,-- онъ восхищался нравственной чистотою своего дѣтища,-- своего любимца-сына. Даліэль радъ былъ видѣть въ немъ честнаго человѣка, а самому ему не приходило въ голову, что онъ поступаетъ нечестно, жертвуя собою для спасенія другихъ. Даже теперь онъ не раскаявался въ этомъ ни минуты; только одного было ему жаль,-- зачѣмъ онъ не отдался своей новой жизни? Зачѣмъ не попытался создать себѣ новыя связи, новые интересы? вернулся (для чего?) -- помѣшать браку, который все равно всегда былъ возможенъ, потому что главное препятствіе къ нему -- мужъ -- давно умеръ и погребенъ въ родовомъ склепѣ Даліэлей...
   Лучше бы ему было не слушать безпокойныхъ рѣчей старухи и оставить жену въ покоѣ,-- и, можетъ быть, даже послѣдовать ея примѣру.
   -- Да, такъ и надо сдѣлать: уйти, исчезнуть,-- навсегда! Все равно, жизнь придется начинать съ начала; вся близость къ старой жизни рушилась безвозвратно... Все это старая напутала мнѣ съ своими правилами о законности; она меня ввела въ заблужденіе... Лучше всего мнѣ самому гдѣ-нибудь далеко жениться и такимъ образомъ оправдать ея бракъ съ Веддерберномъ... І'мъ! Довольно трудно представить себѣ "молодымъ" такого стараго холостяка, какъ мой милѣйшій Патъ! Но ей вѣдь нуженъ кто-нибудь, кто бы заботился о ней и о ея дѣлахъ: сама она за всю жизнь свою къ этому не привыкла. Фрэдъ, вѣроятно, раздумаетъ и не приведетъ свою угрозу въ исполненіе, когда узнаетъ, что обо мнѣ больше нѣтъ вѣстей... И все у нихъ пойдетъ благополучно, все уладится, какъ только я самъ могъ бы для нихъ пожелать..
   Солнце взошло. Пташки зачирикали, дружно просыпаясь и обмѣниваясь болтовней о своихъ житейскихъ впечатлѣніяхъ прежде, чѣмъ приступить въ хоровому привѣту дневному свѣтилу.
   Погрузившись въ свои думы, Даліэль не замѣтилъ, куда шелъ, пока не очутился на берегу моря, невдалекѣ отъ одинокаго постоялаго двора, гдѣ наканунѣ оставилъ свой небольшой багажъ. Вернуться туда, забрать свои вещи и уйти,-- уйти безслѣдно, навсегда... Но еще рано; вокругъ -- ни одной живой души. Только у ногъ Даліэля плещется серебристая, полусонная зыбь притихшаго моря...
   Чтобы скоротать время, онъ вспомнилъ, что у него есть прекрасное и его любимое развлеченіе.
   -- Въ послѣдній разъ у себя на родинѣ!-- подумалъ онъ.-- Кстати, это меня освѣжитъ и поддержитъ въ такой нравственно и физически тяжелый день. Легче на сердцѣ станетъ!
   И въ самомъ дѣлѣ,-- не долго думая, не вспоминая даже, что такъ же точно онъ бросился въ море два года тому назадъ, такъ же бросивъ въ кучку свое платье...
   На зарѣ сѣверныя волны холодны, какъ ледъ, когда раннее солнце еще не успѣло ихъ согрѣть. Холодъ ли, вліяніе ли пережитыхъ ночью потрясеній,-- Богъ вѣсть, что повліяло въ этотъ разъ на Даліэля. Но только впослѣдствіи стало извѣстно, что на зарѣ, въ тишинѣ пробуждающагося утра, кто-то проснулся на постояломъ дворѣ, вскочилъ и прислушался къ отчаянному крику, донесшемуся съ моря. Но все умолкло, и встревоженный сонливецъ улегся и опять заснулъ. Тутъ же, неподалеку, стоялъ домикъ священника, и самъ служитель алтаря, подошедши къ окну полюбоваться чудной картиной радостнаго утра, слышалъ такой же крикъ, но тогда неясно различалъ его и только потомъ высказалъ предположеніе, что, вѣроятно, это кричалъ утопавшій.
   Вся обстановка этого печальнаго происшествія, какъ справедливо замѣтили газеты, поразительно напоминала аналогичный случай съ покойнымъ м-ръ Даліэлемъ, владѣльцемъ Ялтона. Но въ данномъ случаѣ пострадавшій былъ совершенный незнакомецъ, наканунѣ пріѣхавшій на постоялый дворъ, недалеко отъ котораго между утесами и нашли тѣло.
   Несчастный, повидимому, боролся со смертью, въ отчаяніи хватаясь за водоросли... Въ сущности же, насколько эта смерть была дѣломъ случайнымъ, или наоборотъ, это такъ и осталось неизвѣстнымъ.

-----

   На зовъ Сузи, Фрэдъ пошелъ къ матери, но по дорогѣ къ ней онъ нашелъ весь домъ на ногахъ.
   Фогго стоялъ на лѣстницѣ, выжидая, когда ему скажутъ, надо ли бѣжать за докторомъ. Поближе къ дверямъ -- сестры и ихъ дѣвушки; наконецъ, собственная горничная м-ссъ Даліэль. Въ тревожныхъ группахъ этихъ напуганныхъ людей ходилъ тревожный шопотъ.
   -- Такой крикъ -- не спроста; видно, что-нибудь страшное случилось,-- говорили они между собой довольно громко.-- И всѣ сошлись на общемъ мнѣніи.
   -- Опять въ аллеѣ слышенъ конскій топотъ. Это ужъ не къ добру!
   Однако, Фрэда впустили въ матери не сразу, и онъ даже былъ очень счастливъ такою отсрочкой: это ему давало время хоть немного собраться съ мыслями, которыя одолѣвали его по поводу случившагося. Сгоряча его задача казалась ему такой ясной, такой несомнѣнной, что его долгъ не требовалъ усилій чувства, но по мѣрѣ того, какъ онъ припоминалъ все, какъ случилось, имъ овладѣло жгучее сомнѣніе.
   Онъ вспомнилъ, что отецъ ни слова не сказалъ ему въ опроверженіе; ни взглядомъ, ни движеніемъ не выразилъ протеста противъ ужаснаго, жестокаго пріема со стороны сына. И его взглядъ,-- знакомый, добрый взглядъ, отразившій удивленіе, больно отозвался на сердцѣ юноши, какъ бы безмолвно укоряя его въ чрезмѣрной жестокости.
   -- Ну, да; конечно, жестоко было сказать въ глаза человѣку (и кому же? отцу!): "Нѣтъ тебѣ прощенья! Ты преступникъ"! Нѣтъ, не надо думать! Надо прежде всего и во всемъ видѣть свой долгъ, суровый долгъ -- и только!
   -- Однако,-- думалъ Фрэдъ, возражая самъ себѣ;-- да, онъ сознательно, ради нашего блага, принесъ намъ въ жертву жизнь свою. Онъ умеръ болѣе ужасной смертью, чѣмъ еслибы съ собой покончилъ. Минутное страданіе -- и конецъ. А нравственныя муки, которыя отецъ былъ вынужденъ терпѣть все время, непрерывно? Страстное чувство гнѣва и обиды улеглось, вспышка остыла, и я вижу, какая сила любви была у этого самоотверженнаго человѣка: онъ не побоялся пожертвовать для нея жизнью,-- заживо вычеркнуть себя изъ числа живыхъ... "Нѣтъ большей любви на землѣ, какъ если кто душу свою положитъ за друзей своихъ"...
   Но, Боже мой! Такое сравненіе -- святотатство! Обманщикъ, человѣкъ, не задумавшійся продолжатъ свой обманъ!.. Кого онъ обманулъ? Онъ умеръ, дѣйствительно умеръ, полнѣе, тяжелѣе, чѣмъ обыкновенной смертью! Кому его смерть принесла ущербъ? Страховымъ обществамъ? Но и тѣ были вполнѣ удовлетворены доказательствами, которыя сопровождали эту смерть. А еслибы мнѣ самому дали на выборъ: умереть естественною или фиктивною смертью, чтобы влачить всю жизнь существованіе изгнанника, бездомнаго скитальца? Я выбралъ бы... конечно, первую!
   Фрэдъ мучился, метался отъ одной мысли къ другой, и сердце его разрывалось отъ чувства жалости и самаго безжалостнаго осужденія.
   -- Надо не думать! Мягкость тутъ неумѣстна: долгъ прежде всего!-- повторялъ онъ самъ себѣ и въ то же время съ упрекомъ вспоминалъ, что онъ поступилъ слишкомъ жестоко: -- ни ласковаго слова, ни привѣтливаго движенія...
   -- Думать не надо, не надо думать!
   Было уже поздно, когда Фрэдъ зашелъ къ матери, мимоходомъ заглянувъ на себя въ зеркало и стараясь придумать способъ, чтобъ не казаться такимъ блѣднымъ, растеряннымъ и робкимъ, какъ дитя. Единственное, что онъ могъ придумать, это -- облить голову холодною водой, чтобъ она не горѣла,-- и поспѣвать сойти въ матери въ спальню.
   М-ссъ Даліэль лежала въ постели, тоже страшно блѣдная, съ лихорадочно горѣвшими глазами. Она схватила сына за обѣ руки и усадила его рядомъ, поближе. Свѣчи еще горѣли, но съ ними уже начиналъ спорить голубоватый, предутренній свѣтъ.
   Прошло минуты двѣ, нова она промолвила неровнымъ голосомъ:
   -- Фрэдъ? Ты не знаешь, что я такое говорила? Что тебѣ сказали? Говорятъ, что я...-- она глазами докончила недосказанное.
   -- Я слышалъ только, что ты въ обморокъ упала...
   Она еще крѣпче сжала руку сына и продолжала:
   -- Я нарочно сдѣлала видъ, что потеряла сознаніе... Пусть они такъ и думаютъ! Это надо, чтобы скрыть... Лучше всего -- подать имъ поводъ думать, что мнѣ почудилось въ бреду... Но понимаешь, Фрэдъ? Я не теряла сознанія, ни на минуту... Ты слышишь, что я говорю?
   -- Да, да! Только, пожалуйста, ты не волнуйся!
   -- Нѣтъ, ты пойми! Я хочу, чтобъ ты понялъ: я была въ памяти, я понимаю, я слышу каждое свое слово...
   -- Да, мама! Да!..
   Она опять крѣпко ухватилась за его руку, точно чего-то опасаясь:
   -- Ну, такъ вотъ!-- и она глубоко вздохнула, какъ бы набираясь силъ.-- Я видѣла твоего отца!.. Тише! Я только одного боюсь, что ты подумаешь, что я сошла съума. Но взгляни на меня: я, можетъ быть, и не совсѣмъ спокойна, но такъ же тверда въ памяти, какъ ты.-- Впрочемъ, Фрэдъ волновался столько же, сколько она, въ эту минуту.-- Я не думала о немъ, не вспоминала, какъ иногда бываетъ, и вдругъ!.. вдругъ вижу, что онъ тутъ стоитъ, вотъ, вотъ -- гдѣ занавѣска...
   -- Ты слишкомъ волновалась, мама! Я вернулся домой, потомъ сестры; наконецъ, вы всѣ почему-то сегодня такіе раздраженные... Можетъ быть, это повліяло...
   -- Пустяки! Я твердо помню; я видѣла его, ну, такъ же ясно, какъ при жизни...
   Фрэдъ могъ только погладить ее молча по рукѣ и молча покачать головою. Говорить онъ боялся...
   -- Еще минута -- и все исчезло. Только онъ успѣлъ что-то сказать, и я увѣрена, что разобрала слово: "свадьба"... Я такъ была глупа; что вскрикнула... Не могу передать тебѣ, до чего было страшно!.. Люди забѣгали... Онъ скрылся...
   -- Это, вѣроятно, былъ оптическій обманъ. Мы всѣ тебя разстроили; воображеніе твое работало сильно.
   -- Пустяки! Говорю тебѣ: я видѣла его такъ же ясно, какъ вижу сейчасъ тебя. И онъ... Знаешь, онъ былъ не такой, какъ прежде... Онъ отростилъ себѣ бороду!-- совсѣмъ уже на ухо, притянувъ его голову въ себѣ, прошептала она.
   -- Мама!
   -- Ты думаешь, я не въ своемъ умѣ? Это понятно; но въ моихъ словахъ больше ужаснаго, чѣмъ можно себѣ представить. Это былъ не призракъ; это былъ... живой человѣкъ!-- и мать пытливо посмотрѣла въ глаза сыну.
   Фрэдъ не могъ устоять противъ взгляда, который говорилъ ему яснѣе словъ, и только могъ прошептать безсвязно:
   -- Я думаю... что ты права!
   Она порывисто схватила его за плечи и повторяла:
   -- Такъ ты зналъ, зналъ? Все время? И мнѣ не сказалъ ни слова?
   -- Нѣтъ!-- возразилъ Фрэдъ.-- Я самъ сейчасъ узналъ, случайно. Неужели я могъ участвовать въ обманѣ? Но я самъ, сегодня вечеромъ видѣлъ его у насъ въ домѣ.
   М-ссъ Даліэль откинулась назадъ на подушки и, закрывъ лицо руками, начала плакать и стонать.
   -- Какъ я ему въ лицо взгляну? Какъ я ему въ лицо взгляну?-- повторяла она.
   Фрэдъ многаго могъ ожидать отъ матери своей. Онъ былъ готовъ въ горячему взрыву негодованія пылкаго, неудержимаго, какъ его собственное; его не удивило бы, если бы мать почувствовала себя вдругъ пришибленной, или глубоко несчастной; онъ понялъ бы и оправдалъ ея чувство, если-бъ она была безмѣрно счастлива, что онъ вернулся. Но чувствовать себя пристыженной, не смѣющей смотрѣть ему прямо въ глава! Этого Фрэдъ не не могъ понять.
   Успокоившись немного, м-ссъ Даліэль тихо, прерывисто сказала:
   -- Намъ придется каждому обоюдно просить прощенія.
   -- Мама!-- воскликнулъ Фрэдъ.-- Да понимаешь ли ты, какія перемѣны это произведетъ... во всемъ?
   Съ минуту, она помолчала и, покраснѣвъ, возразила:
   -- О, мой Фрэдъ! Можемъ ли мы достаточно благодарить Провидѣніе за то, что узнали еще во-время!
   Повидимому, больше ни о чемъ она не могла думать, и бѣдный Фрэдъ вынужденъ былъ вернуться къ своимъ неутѣшнымъ и смятеннымъ думамъ, не получивъ отъ матери ни тѣни поддержки. Для нея, повидимому, существовала только одна сторона вопроса,-- ея супружескій долгъ передъ мужемъ. Мысль объ обманѣ ее не тяготила и даже не занимала вовсе. Мужъ вернулся... Онъ живъ! Въ этомъ для нея -- все!
  

VIII.

   Послѣ полудня того же дня, который начался такъ зловѣще, Фрэдъ могъ, наконецъ, побыть одинъ, пока его мать забылась сномъ.
   Хорошо еще, что она могла спать послѣ такого возбужденія; но она такъ привыкла, что всѣ трудности улаживаются для нея и за нее другими, что и теперь, предвидя трудности въ условіяхъ семейныхъ и другихъ, она успокоилась на томъ, что оба, Бобъ и Веддербернъ, все устроятъ сообща, тѣмъ болѣе, что послѣдній такъ всегда любилъ ея Роберта, и даже будетъ радъ его увидѣть. У нея на словахъ все устроивалось какъ-то такъ просто и ясно, такъ "само собой", что и Фрэду сообщилась ея увѣренность во всемъ.
   Но едва только остался онъ одинъ, какъ минуть черезъ десять опять у него мысли стали путаться и его мучить.
   Что дѣлать?.. Какъ лучше поступить? Увѣдомить о происшедшемъ страховыя общества? Но откуда взять средствъ на ихъ удовлетвореніе? Пустить въ продажу Ялтонъ, или... или что другое? Во всякомъ случаѣ вернется отецъ вновь, или опять исчезнетъ -- одинаково угрожаетъ разоренье всей семьѣ, а ему, Фрэду -- конецъ счастливой карьерѣ и впереди ничего, ничего, кромѣ горя и заботъ!
   Между тѣмъ онъ не зналъ, что сталось дальше съ отцомъ, или куда онъ скрылся. Онъ могъ бы обратиться къ Джанетѣ, которая навѣрно знала все; но у него еще не хватало духу такъ скоро встрѣтиться съ этой прямой соучастницей всѣхъ бѣдствій. Фрэдъ, какъ дитя, въ порывѣ горечи и раздраженія, винилъ ее во всемъ, но въ то же время какъ-то чувствовалъ, что разъясненіе придетъ само собой.
   Дѣйствительно, нѣсколько часовъ спустя, Фогго вошелъ въ библіотеку, гдѣ сидѣлъ молодой Даліэль, и съ таинственныхъ видомъ объявилъ, что кто-то желаетъ его видѣть. Сердце у Фрэда захолонуло; всѣ его мысли были сосредоточены только на отцѣ, я онъ былъ увѣренъ, что этотъ незнакомецъ -- не кто другой, какъ онъ.
   -- Кто это?-- господинъ... съ бородой?-- чуть слышно спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, м-ръ Фрэдъ, даже совсѣмъ не господинъ; это Джонъ Сандерсонъ, хозяинъ постоялаго двора.
   -- Джонъ Сандерсонъ?
   -- Да, сэръ; онъ хочетъ вамъ сказать, что тамъ стряслась бѣда. Онъ говоритъ, не будете ли вы такъ добры, не выйдете ли къ нему за ворота? Онъ не въ такомъ нарядѣ, чтобъ являться въ замокъ, а главное, ему бы не хотѣлось дать замѣтить, что онъ приходилъ въ вамъ потихоньку.
   -- Такъ проведите его сюда!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, пожалуйста, выйдите за ворота!
   Фрэдъ такъ и сдѣлалъ.
   Не менѣе его былъ смущенъ Сандерсонъ; онъ въ нерѣшимости мялъ шляпу и ожидалъ разспросовъ.
   -- Я вотъ насчетъ одного происшествія, которое случилось,-- началъ онъ, запинаясь.
   -- Вы хотите, чтобъ я вамъ въ чемъ-нибудь помогъ?-- перебилъ его Фрэдъ.-- Я очень занятъ; вотъ Фогго можетъ меня замѣнить.
   -- Нѣтъ, мнѣ не "Фоггэ" нужно,-- возразилъ Сандерсонъ, выговаривая на мѣстномъ нарѣчіи,-- мнѣ именно васъ самого! Къ намъ вчера вечеромъ пришелъ какой-то незнакомецъ. Ну, что-жъ такого! Это случается иной разъ, что у насъ останавливаются чужіе.
   -- Господинъ?
   -- Господинъ съ бородою,-- проговорилъ хозяинъ, пристально глядя въ лицо Фрэду.
   -- Ну, такъ что же?-- спросилъ тотъ, съ трудомъ переводя духъ.
   -- Видите ли, надо полагать, что этотъ господинъ пошелъ себѣ купаться, но никто его не видѣлъ и не слышалъ. А я такого мнѣнія, что онъ, какъ поужиналъ, да вышелъ покурить, такъ и не возвращался. Я думаю...
   -- Что же случилось?-- перебилъ его Фрэдъ; дыханье у него прерывалось, въ горлѣ пересохло.
   -- Я думаю, что ему захотѣлось выкупаться на зарѣ, когда еще всѣ спали. Жена моя, въ пятомъ часу утра, слышала какой-то крикъ и вдругъ принялась меня будить, да такъ пристала, такъ пристала, что я, наконецъ, подошелъ къ окну, поглядѣлъ вокругъ, но ничего нигдѣ не было видно. Немного погодя, прибѣжалъ къ вамъ человѣкъ и сказалъ, что за пескѣ брошено чье-то платье,-- ну, точь-въ-точь, м-ръ Фрэдъ, какъ тогда, помните, когда м-ръ Даліэль погибъ. Я со всѣхъ ногъ кинулся туда на берегъ... Вижу, дѣйствительно, такъ платье кучкой и лежитъ.
   -- А онъ-то? Онъ?-- задыхаясь, торопилъ его Фрэдъ.
   -- Ну, немного спустя, и его самого нашли. Руками онъ крѣпко сжималъ водоросли, приподнятой колѣнкой опирался на утесъ. Видно, бѣднягѣ не хотѣлось умирать, и онъ надѣялся спасти себѣ жизнь... Вижу, вижу, что у васъ на умѣ! Вы думаете,-- вѣрно, самоубійца? Нѣтъ, это не самоубійство! Это по всему видно. Колѣнками, руками онъ боролся; онъ не дешево продалъ свою жизнь... У него были полны руки тинистыхъ, ослизлыхъ, гадкихъ водорослей. Бѣдный, бѣдный!..
   Водворилось минутное молчаніе.
   Затѣмъ, Джонъ неожиданно понизилъ голосъ и особенно значительнымъ, тихимъ, но яснымъ шопотомъ прибавилъ, наклоняясь въ молодому владѣльцу Ялтона:
   -- Очень бы мнѣ хотѣлось, м-ръ Фрэдъ, чтобъ вы сходили на него взглянуть.
   Фрэдъ не могъ проронить ни слова. Ему ужаснѣе всего была самая мысль попасть на это страшное зрѣлище. Онъ покачалъ головой, и лицо его отразило ужасъ.
   -- Сэръ!-- еще убѣдительнѣе продолжалъ Сандерсонъ.-- Я знавалъ вашего отца, м-ра Роберта Даліэля, и взрослымъ человѣкомъ, и ребенкомъ; звалъ его добрыхъ сорокъ лѣтъ. И еслибъ я не зналъ, что уже два года, какъ его нѣтъ въ живыхъ, я бы сказалъ, что это -- онъ!
   Фрэдъ долженъ былъ употребить невѣроятныя усилія, чтобы отвѣтить взволнованному Сандерсону:
   -- Мнѣ кажется, что я догадываюсь, кто это такой. Это -- нашъ близкій родственникъ.
   -- А! Это весьма возможно,-- согласился тотъ.
   Какъ человѣкъ бывалый, всю жизнь прожившій въ тѣсномъ сосѣдствѣ съ семьею Даліэлей, онъ былъ хорошо знакомъ съ ея родословной и твердо зналъ, что никакого близкаго родственника, ни родного, ни двоюроднаго брата, не было у Роберта Даліэля. Но объ этомъ онъ предпочелъ умолчать, какъ молчалъ передъ всѣми о томъ, кого онъ тотчасъ же призналъ въ утонувшемъ незнакомцѣ.
   -- Мы много, много лѣтъ ничего о немъ не знали,-- продолжалъ молодой владѣлецъ -- и давно рѣшили, что онъ вѣрно умеръ. Онъ появился у насъ на мгновеніе и до смерти напугалъ мать мою... Сандерсонъ! вы твердо увѣрены, что онъ не нарочно покончилъ съ собой?
   -- Да, насколько я могу судить, это просто несчастная случайность. Неудивительно, что м-ссъ Даліэль такъ испугалась. Это и меня-то какъ ошеломило! Господи ты, Боже мой!-- сказалъ я про себя, и никому ни слова!.. Я не такой, чтобы поднять скандалъ, накликать непріятности на ялтонскихъ господъ. Но у буфетчика моего -- длинный язычокъ.
   -- Очень вамъ благодаренъ,-- проговорилъ Фрэдъ.-- Сейчасъ же пойду вмѣстѣ съ вами.
   И тамъ, на скудной постели сельскаго постоялаго двора, около котораго тѣснились крестьянскіе домишки, Фрэдъ увидѣлъ снова своего отца. Возбужденные сосѣди толпились въ сторонкѣ, тихо обсуждая подробности неожиданной драмы, а онъ лежалъ, застывъ неподвижно, спокойно, какъ бы умиротворенный смертью, которая не дала ему обмануть себя въ другой разъ.
   Печать испуга и смятенія въ минуту неминуемой опасности разставанія съ жизнью оставила его; на мирномъ лицѣ покойника отражалась безмятежность вѣчнаго отдохновенія и полнаго душевнаго покоя, какъ у человѣка, никому никогда не причинившаго ни зла, ни обиды.
   И въ самомъ дѣлѣ, кому онъ сдѣлалъ зло?
   Ни близкимъ, ни чужимъ; а страховыя общества, все равно, должны бы были выдать теперь же, если не два года тому назадъ, тѣ преміи, которыя тогда спасли всю семью Даліэля отъ нужды, а его доброе имя -- отъ злыхъ нареканій и позора.
   И тутъ, предъ лицомъ смерти, Фрэду вдругъ показалось яснымъ, что нѣтъ нужды раскапывать прошлое, которое привело теперь, все равно, къ тому же концу; но большого труда стоило ему примирить свою совѣсть съ совершившимся фактомъ. Онъ вызвалъ Веддерберна, и тотъ категорически призналъ за лучшее -- молчаніе; таково было и настоятельное требованіе м-ссъ Даліэль: для нея мысль набросить тѣнь на имя мужа была болѣе, чѣмъ ужасна.
   Ее сильно поддерживалъ Патъ Веддербернъ, не проронившій ни слова въ осужденіе своего друга.
   -- А относительно премій,-- прибавилъ онъ въ заключеніе,-- все равно, вамъ бы пришлось теперь ихъ получить. И не ваша обязанность поднимать этотъ вопросъ. Пусть все ужъ остается такъ, какъ есть. Пусть, наконецъ, заснетъ онъ мирнымъ сномъ въ могилѣ. Бѣдный Бобъ!.. И пусть хоть кто-нибудь попробуетъ въ моемъ присутствіи сказать словечко противъ Даліэля!..
   Въ глазахъ стараго холостяка засверкали слезы. Можетъ быть, онъ даже лучше, чѣмъ жена и сынъ, понялъ положеніе своего друга и принялъ его ближе къ сердцу.
   Заявленіе Фрэда, что утонувшій незнакомецъ -- его близкій родственникъ, дало возможность положить тѣло его, какъ надлежало, въ семейный склепъ ялтонскихъ Даліэлей. Что же касается того, кто былъ два года тому назадъ погребенъ подъ именемъ Роберта Даліеля, его имени не узнали, да и не старались узнать.
   О бракѣ Веддерберна съ м-ссь Даліэль больше не было рѣчи, не поминали про это и они сами. Патъ опять началъ по прежнему, какъ старый другъ Роберта, посѣщать близкую ему осиротѣвшую семью. И всей семьѣ казалось, что лучшаго рѣшенія этого вопроса, на время перевернувшаго вверхъ дномъ весь мирный ея строй, никогда не было, да и быть не могло.

А. Б--г--.

"Вѣстникъ Европы", NoNo 5--6, 1899

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru