Lib.ru/Классика: Олигер Николай Фридрихович. По амнистии

ПО АМНИСТІИ.

(Изъ прошлаго).

Насталъ октябрь.

У насъ были очень смутныя шредставленія о томъ, что дѣлается за кирпичной стѣной, окружавшей мѣсто нашихъ прогулокъ. За послѣднее время обычныя строгости усилились, и о газетахъ нечего было и мечтать.

По вечерамъ, приложивъ ухо къ дверному "волчку", мы силились уловить обрывки разговоровъ корридорныхъ надзирателей, которые то и дѣло сворачивали на "политическія" темы. Иногда кто-нибудь изъ уголовныхъ, убирая парашу или подавая миску съ супомъ, успѣвалъ шепнуть самую свѣжую новость.

-- Поѣзда-то у насъ третій день не ходятъ. Забастовали.

Или:

-- Демонстраціи-то какія вездѣ! У-ухъ...

Одинъ разъ ходилъ по политическимъ одиночкамъ начальникъ тюрьмы, статскій совѣтникъ, создавшій у насъ режимъ, который прославился на весь югъ. Видъ у него былъ сверхштатно торжественный, а голосъ -- кроткій.

Онъ учтиво раскланивался и въ каждой камерѣ говорилъ одно и то же.

-- Помолитесь Богу. По его милосердію, можетъ быть, и ваши грѣхи простятся.

А мнѣ, какъ закоренѣлому злодѣю, прибавилъ еще:

-- Даже и вы можете надѣяться на пріятную неожиданность.

Я сидѣлъ подъ слѣдствіемъ уже около года. Другіе приходили и освобождались, а я все не покидалъ своей насиженной одиночки и не собирался еще судиться.

Послѣ ухода начальника началась у насъ оживленная переписка. Народъ у насъ все былъ юный и неопытный, и ко мнѣ, какъ къ единственному "нелегалу" и мужу искушенному, посыпались запросы:

-- Возможно ли?

Тюремный докторъ обѣщалъ амнистію еще на Пасхѣ, когда я ходилъ къ нему жаловаться на боль въ груди и кровохарканье. Поэтому я нѣкоторое время подумалъ и опредѣлилъ:

-- Врутъ.

Дня черезъ два послѣ визита статскаго совѣтника я безмятежно гулялъ по двору со своимъ компаньономъ, бывшимъ сельскимъ учителемъ, котораго присоединили ко мнѣ по особой милости и въ уваженіе къ моему разстроенному здоровью.

Учитель былъ защитникомъ трудового крестьянства, а я считалъ себя представителемъ сознательнаго пролетаріата, и, поэтому, въ первые дни совмѣстныхъ прогулокъ мы перепортили себѣ много крови. Затѣмъ учитель заявилъ мнѣ, что его не переубѣдишь, потому что онъ сердцемъ чувствуетъ истину, и мы порѣшили, въ концѣ концовъ, програмныхъ вопросовъ не касаться. А такъ какъ вся тюремная политика, безъ достаточнаго питанія извнѣ, заключается только въ программахъ, то наши бесѣды приняли весьма обывательскій характеръ.

И вотъ, шагали мы съ учителемъ по заплеванному дворику, смотрѣли на бѣгавшихъ по тюремной крышѣ голубей и рѣшали вопросъ, возможно ли голубей отнести къ числу домашнихъ птицъ, или нельзя. Вопросъ почти уже былъ рѣшенъ отрицательно, когда въ узенькомъ переулкѣ, ведущемъ на передній дворъ, показалась знакомая фигурка конторскаго вѣстового, въ штанахъ на выпускъ и мундирѣ безъ пояса. Вѣстовой поманилъ насъ пальцемъ и объяснилъ:

-- Пожалуйте въ контору.

Пошли. Дорогой учитель поинтересовался, которое сегодня число. Оказалось -- двадцатое.

-- Должно быть, расписываться въ полученіи кормовыхъ,-- сообразилъ тогда учитель.-- Только зачѣмъ же такъ рано?

На переднемъ дворѣ насъ встрѣтилъ завѣдующій политическими помощникъ, по прозвищу Банный Листъ.

Въ рукѣ у него были какія-то бумаги.

-- Ну-съ, господа, идите въ камеры. Тамъ ваши вещи собираютъ. Присмотрите, чтобы чего-нибудь не осталось.

Слѣдовало бы, конечно, спросить помощника о причинѣ такого рѣшенія, но мы, по правдѣ говоря, пошли прямо въ камеры и довольно скорымъ шагомъ.

Были открыты только двѣ одиночки: моя и учителя. Значитъ, освобождали или, можетъ быть, перевозили куда-нибудь только насъ двоихъ. Шагая по корридору со свернутой постелью въ одной рукѣ и чайникомъ въ другой, я сообщилъ остающимся:

-- Товарищи! Меня со Скуратовымъ уводятъ.

Нашъ одиночный корпусъ былъ построенъ по такъ называемой новой системѣ, то есть въ верхнемъ этажѣ вмѣсто корридора шла только узкая желѣзная галлерея вокругъ всѣхъ дверей одиночекъ. Резонансъ въ двухъ-ярусномъ корридорѣ былъ прекрасный и поэтому я надѣялся быть услышаннымъ.

-- Куда?-- спросилъ чей-то волчекъ въ отвѣтъ на мой кличъ.

-- Не знаю.-- Я развелъ руками и уронилъ подушку.

Въ конторѣ были въ сборѣ всѣ помощники, а самъ начальникъ присутствовалъ если не тѣломъ, то духомъ, потому что говорилъ въ эту минуту изъ города по телефону съ однимъ изъ помощниковъ.

Помощникъ отвѣтилъ "слушаю-съ!", раскланялся, передъ телефономъ, повѣсилъ трубку и обратился къ намъ:

-- Присядьте, господа... Хотите покурить?.. Безкозырный, выдай имъ деньги и цѣнныя вещи подъ расписку.

Писарь Безкозырный принялся рыться въ реестрахъ, а политическій помощникъ погрузился въ чтеніе тѣхъ самыхъ бумагъ, которыя онъ держалъ въ рукѣ, когда мы встрѣтились съ нимъ на переднемъ дворѣ.

Я почувствовалъ себя нѣсколько обиженнымъ.

Теперь, все-таки, время либеральное. А въ либеральныя времена полагается предупредить человѣка прежде, чѣмъ вздумаютъ съ нимъ что-нибудь сдѣлать. Я оторвалъ помощника отъ его занятія и попросилъ объяснить мнѣ положеніе дѣлъ.

Помощникъ недоумѣвающе поднялъ брови.

-- Да развѣ вы не видите? Освобождаетесь, конечно.

-- А почему?

-- Ну... По предписанію, конечно. Не могу же я васъ своей властью освобождать. Приказано -- и освобождаемъ.

-- Позвольте... Мнѣ интересно было бы узнать это нѣсколько подробнѣе. Вы войдите въ мое положеніе: сидѣлъ человѣкъ цѣлый годъ, ждалъ карающаго правосудія и соотвѣтственно настроился,-- и вдругъ ему просто на просто говорятъ: ступай.

Помощникъ укоризненно покачалъ головой.

-- И какой вы, въ самомъ дѣлѣ... Я, вотъ, если бы сидѣлъ въ тюрьмѣ на вашемъ мѣстѣ, и если бы мнѣ сказали, что я свободенъ, такъ я поскорѣе подобралъ бы ноги, да бѣгомъ... бѣгомъ...

Я все-таки не былъ удовлетворенъ, но въ это время Безкозырный принесъ мнѣ часы, кошелекъ и перочинный ножикъ, а затѣмъ дверь открылась, и въ контору, сопровождаемые старшимъ надзирателемъ, явились еще двое моихъ товарищей по заключенію. Одного я зналъ въ лицо, а другой былъ привезенъ сравнительно недавно, сидѣлъ все время въ нижнемъ корридорѣ, далеко отъ моей одиночки, и былъ мнѣ совсѣмъ незнакомъ.

-- Такъ и вы тоже?-- изумился учитель.

Новоприбывшіе объяснили, что ихъ тоже освобождаютъ, и что, кажется, въ контору ведутъ еще двоихъ.

Тогда я рѣшилъ повести дѣло на чистоту и подступилъ къ помощнику.

-- Скажите, это -- амнистія?

-- Ахъ, какой же вы?-- нѣсколько огорчился помощникъ.-- Вѣдь, сказалъ же я вамъ, что это по предписанію.

-- Откуда предписаніе?

-- Вотъ оно. Смотрите сами, если хотите. Изъ судебной палаты.

Я посмотрѣлъ поданную мнѣ бумагу съ бланкомъ предсѣдателя. Тамъ очень коротко и опредѣленно переименовывались шесть нашихъ фамилій съ предписаніемъ: "освободить". Но насъ сидѣло не шесть, а человѣкъ двѣнадцать. Амнистія выходила какъ будто очень даже частичная.

Мы вчетверомъ устроили въ углу конторы совѣтъ и постановили: частичной амнистіи не принимать и изъ тюрьмы по собственной волѣ не уходить.

Помощникъ совсѣмъ огорчился.

-- Позвольте, господа! Да вѣдь васъ же выпускаютъ! Мы не имѣемъ права васъ держать больше.

-- А мы не пойдемъ.

-- Но тогда васъ выведутъ.

-- А мы вернемся.

Помощникъ побѣжалъ къ телефону, а мы начали, не спѣша, обмѣниваться впечатлѣніями. Незнакомый мнѣ товарищъ, оказалось, располагалъ кое-какими свѣдѣніями съ воли, потому что ѣздилъ на-дняхъ -на допросъ въ жандармское управленіе. Тамъ вахмистръ разсказалъ ему, что старому строю -- крышка, и что не сегодня-завтра выйдетъ манифестъ со всякими свободами. Разсказалъ еще, что въ городѣ, во время забастовки, была большая демонстрація. А въ Петербургѣ, будто бы, кромѣ настоящаго правительства засѣдаетъ еще и другое -- наше.

Вообще, новостей оказалось много,-- и все самыхъ головокружительныхъ. А помощникъ принесъ отъ телефона еще одну.

-- Сейчасъ пришлютъ изъ суда офиціальную бумагу, которая докажетъ вамъ, что подлежатъ освобожденію всѣ содержащіеся. Тогда-то ужъ вы, я думаю, уйдете?

-- Если бумага достаточно опредѣленно составлена -- уйдемъ.

Старшій надзиратель привелъ еще двоихъ: старика-крестьянина, обвинявшагося въ распространеніи прокламацій, и грека, матроса, уже обвиненнаго въ томъ же и теперь "отсиживавшаго срокъ". Они оба знали о существующемъ положеніи меньше всѣхъ насъ, но мы ввели ихъ въ курсъ дѣлъ, и они присоединились къ нашему рѣшенію, старикъ -- спокойно, а матросъ -- не безъ нѣкотораго колебанія.

Незнакомый мнѣ товарищъ оказался рабочимъ, взятымъ на демонстраціи со знаменемъ.

Мы сидѣли, курили и терпѣливо ждали. Къ терпѣнію пріучила тюрьма. Грекъ, впрочемъ, часто вздыхалъ, а учитель Скуратовъ грызъ ногти и плевался. Помощникъ, повидимому, тоже хотѣлъ отъ насъ избавиться какъ можно скорѣе и то и дѣло подходилъ къ телефону.

Пріѣхалъ, наконецъ, посыльный изъ суда и привезъ бумагу. Помощникъ сначала записалъ ее во входящія, а затѣмъ передалъ намъ на разсмотрѣніе. Бумага объясняла, что всѣ числящіеся за судебной палатой и мѣстнымъ жандармскимъ управленіемъ освобождаются немедленно, а числящіеся за иногородними жандармами будутъ освобождены по полученіи необходимыхъ справокъ, но не позже завтрашняго дня.

Прочли бумагу, посмотрѣли подписи и признали инцидентъ исчерпаннымъ.

-- Итакъ, мы свободны?-- спросилъ я для большей увѣренности.

Помощникъ утвердительно кивнулъ головой.

-- Разумѣется. Но только, знаете, мы должны всѣхъ васъ отправить теперь въ полицейское управленіе. Такой ужъ у насъ порядокъ. Всѣ, кто освобождается -- идутъ черезъ полицейское управленіе.

Это намъ не понравилось. Знаемъ мы, что это такое полицейское управленіе. Попасть-то туда легко, а выйти... Мы начали дѣйствовать убѣжденіями.

Освобожденіе по амнистіи -- это совсѣмъ не то, что освобожденіе такъ, по какому-нибудь пункту законовъ. Если мы освобождаемся по амнистіи, то между тюрьмой и свободой не должно быть никакихъ передаточныхъ пунктовъ.

Помощникъ признавалъ силу нашихъ аргументовъ, но оставался непреклоннымъ.

-- Отъ меня, господа, ничего не зависитъ. Я на все готовъ. Но не могу же я дѣйствовать противъ закона, пока онъ еще не отмѣненъ!

Мы долго и энергично протестовали, но, въ концѣ концовъ, примирились съ фактомъ. Въ сущности это не такъ уже трудно -- прогуляться въ послѣдній разъ туда, гдѣ есть камеры съ клопами.

Вызвали нашъ конвой -- шесть солдатъ со старшимъ и передали насъ ему съ рукъ на руки, какъ самыхъ обыкновенныхъ арестантовъ. Но мы знали, что мы, въ сущности, уже свободные граждане и, проходя подъ низкими тюремными воротами, чувствовали себя очень недурно. Штыки провожатыхъ насъ не смущали. Къ такимъ мелочамъ легко привыкаешь.

Помощники на прощаніе сдѣлали намъ:подъ козырекъ, а старшій пожелалъ счастливаго пути. Простились, однимъ словомъ, не безъ нѣкоторой сердечности, а потомъ дружно зашагали по глинистой, кочковатой дорогѣ среди пожелтѣвшихъ виноградниковъ. Шли мы налегкѣ: по общему согласію пожитки наши рѣшено было оставить въ конторѣ, съ тѣмъ, чтобы кто-нибудь изъ насъ пріѣхалъ потомъ за ними на извощикѣ.

Былъ третій часъ дня. Погода ясная, теплая. Далеко-далеко на горизонтѣ синѣли горы, казавшіяся такими соблазнительными изъ окна одиночной.

Солдаты провели насъ съ четверть версты по всѣмъ правиламъ конвойной службы, но, когда тюрьма скрылась за поворотомъ дороги, потеряли равненіе и, смѣшавшись съ нами, пошли просто толпой. Очевидно, они тоже знали уже, что мы -- люди свободные, и что побѣга опасаться нечего.

Оказалось, кромѣ того, что мѣстный батальонъ, къ которому принадлежали наши провожатые, несъ теперь въ городѣ, въ виду революціоннаго времени, караульную службу.

-- Минуты покою нѣтъ!-- жаловался старшой.-- Васъ вотъ приведемъ теперь -- и въ казарму, а изъ казармы сейчасъ опять ужъ и погонятъ на Красную улицу. Три ночи не спали. Вотъ какія дѣла! И главная вещь -- безпорядку никакого въ городѣ нѣтъ. Ну, ходятъ тамъ съ флагами, ораторы говорятъ -- все тихо и мирно. А мы стоимъ, какъ столбы, на всѣхъ перекресткахъ.

-- Вчера былъ безпорядокъ, такъ мы не ходили!-- поправилъ другой солдатъ.

-- И вѣрно. Какъ безпорядокъ -- такъ насъ сейчасъ въ казармы, а на улицу -- казаковъ. Вчера хулиганы такой погромъ учинили... Трехъ человѣкъ соціалистовъ убили, доктора Быстрова домъ сожгли. Большущій двухэтажный домъ былъ.

Это было для насъ уже совсѣмъ новостью. Изъ области освободительнаго движенія мы знали пока одни только плюсы, и это былъ первый минусъ. Въ городѣ происходило что-то болѣе сложное, чѣмъ это намъ показалось подъ свѣжими впечатлѣніями "амнистіи". Мы засыпали солдатъ вопросами и, въ концѣ концовъ, нѣсколько выяснили положеніе.

Оказалось, что, кромѣ революціонеровъ, въ городѣ не безъ успѣха орудуетъ и черная сотня. Численностью она ничтожна, но зато съ нею -- полиція и казаки.

-- Ну, а вы съ кѣмъ?-- спросилъ я старшого.

Старшой перекинулъ винтовку на другое плечо и, послѣ длинной паузы, отвѣтилъ:

-- Мы сами по себѣ... Пока что... А только народъ у насъ недоволенъ. Даже обѣдъ на посты не развозятъ. Такъ цѣлый день и стоишь голодомъ.

За разговорами время шло быстро, но дорога до города была длинная, а передъ городомъ предстояло еще пройти изъ конца въ конецъ улицу предмѣстья. Предмѣстье было населено, по преимуществу, торгующими мѣщанами, и еще въ то время, когда я былъ на волѣ и пріѣхалъ въ этотъ городъ работать, отличалось своимъ черносотеннымъ направленіемъ.

Улица была пустынна. Только ребятишки возились въ дорожной пыли, да кое-гдѣ таскали ведрами воду изъ колодцевъ.

-- Въ городъ пошли!-- сообразилъ старшой.-- Сегодня лавки громить собираются.

-- Да вѣдь евреевъ нѣтъ здѣсь?-- удивился кто-то изъ нашихъ.

-- Ничего, и православныхъ пощупаютъ. А не то за армянъ возьмутся.

-- Армянъ не тронутъ!-- отрицательно покачалъ головой другой солдатъ.-- У нихъ оружія много.

Между предмѣстьемъ и городомъ дорога шла по узкой дамбѣ, насыпанной черезъ заросшее высокими камышами болото. У корня этой дамбы мы сдѣлали привалъ. Одинъ изъ солдатъ оставилъ свою винтовку и рысью побѣжалъ за водкой, а всѣ остальные присѣли на краю дороги.

-- Что же это мы, товарищи?-- спохватился вдругъ нашъ рабочій.-- Идемъ на волю и даже... даже не спѣли ничего... Словно насъ на убой гонятъ!

Рѣшили спѣть. Кое-кто изъ солдатъ хотѣлъ было протестовать, но скоро примирились. Все равно здѣсь никто не услышитъ. Другіе даже подтягивали.

-- Вотъ она -- матушка революція-то!-- пришелъ въ восторгъ рабочій.

Вернулся бѣгавшій за водкой солдатикъ, принесъ бутылку съ красной головкой и три огурца въ закуску. Конвойные выпили сами, угостили и насъ, потомъ тронулись дальше.

У меня былъ какой-то сумбуръ въ головѣ. Свобода, погромы, солдаты, подтягивающіе пѣнію. Все это не хотѣло мирно укладываться въ мозгу. А тутъ еще теплый осенній день, солнечные лучи въ глубинѣ зеленыхъ водъ, и тихій шелестъ пожелтѣвшихъ камышей послѣ полумрака каменнаго гроба -- одиночки.

Въ концѣ концовъ, я не былъ даже еще вполнѣ убѣжденъ, что мнѣ удастся освободиться сегодня. Арестовали меня съ фальшивымъ паспортомъ. У полиціи, стало быть, есть прекрасный предлогъ задержать.

Зато нашъ старикъ былъ вполнѣ доволенъ.

-- Дожилъ, голубчики, и я на старости лѣтъ. Изъ полиціи такъ прямо къ сыновьямъ въ деревню и поѣду. Нечего мнѣ больше въ городѣ околачиваться. Теперь дѣло деревенское пойдетъ.

-- Земля, главное дѣло!-- рѣшилъ одинъ изъ солдатъ, до сихъ поръ раскрывшій ротъ только для того, чтобы протестовать противъ пѣнія марсельезы.-- У насъ, считай, полдесятины песку на душу. А кругомъ -- господа живутъ.

-- А мы ихъ уберемъ -- господъ-то!-- успокоилъ его старикъ.-- Мужичье царство пришло.

Вотъ, наконецъ, и городъ. Теперь уже и до полицейскаго управленія было совсѣмъ близко. Солдаты немного подтянулись.

На перекресткѣ встрѣтился товарищъ и, замѣтивъ наше шествіе, подбросилъ шляпу.

-- Поздравляю, товарищи! Завтра на митингѣ увидимся.

-- Куда вы бѣжите такъ?

-- На заводъ. У насъ всѣ маслобойни бастуютъ: требуютъ восьмичасового... А вы въ городѣ поосторожнѣе: бьютъ.

-- Какъ бьютъ?

-- Да такъ. Шпики указываютъ, а черносотенцы бьютъ. Вчера трехъ убили, а сегодня уже четверо ранено.

-- А что же наши-то смотрятъ?

Товарищъ развелъ руками.

-- Ничего не подѣлаешь. Тутъ теперь такая работа... Да и оружія мало. Вотъ армянъ сегодня позвали въ оборону... До свиданья!

Въ пятомъ часу достигли, наконецъ, цѣли нашего шествія. Дежурный городовой пропустилъ насъ въ калитку и крикнулъ кому-то во дворѣ:

-- Авиловъ, принимай!

Подошелъ Авиловъ, взялъ у старшого бумагу.

-- Кто такіе? Почему?

-- А это уже насъ не касательно. Расписывайся, старая селедка. Мы еще сегодня не обѣдали. Въ казармы пора.

Авиловъ молча указалъ пальцемъ на сводчатую дверь, которая вела въ подвалъ. Мы знали уже по собственному опыту, что за этой дверью находятся тѣ самыя клоповныя камеры, которыя оставили у каждаго изъ насъ такое непріятное воспоминаніе, и поэтому шумно запротестовали.

-- Что такое?-- окончательно изумился Авиловъ.-- По какому такому правилу не идти въ камеры, разъ ежели васъ привели съ конвоемъ?

-- Потому что мы уже не арестанты. Мы -- свободные граждане.

-- Они на освобожденіе,-- пояснилъ старшой.-- Читай бумагу-то...

-- Чортъ ихъ знаетъ, что за времена пришли!-- огорчился Авиловъ.-- Погодите, сейчасъ пристава позову.

Пристава мы прождали долго, минутъ пятнадцать. Солдаты ворчали, мы тоже начали приходить въ скверное настроеніе.

По небу тянулись густые клубы дыма. Гдѣ-то былъ пожаръ.

-- Не иначе, какъ опять кого-нибудь жгутъ!-- рѣшилъ старшой.

Явился, наконецъ, въ сопровожденіи Авилова, приставъ и посмотрѣлъ на насъ съ такимъ недоумѣніемъ, какъ будто мы не изъ тюрьмы пришли, а съ неба свалились.

-- Васъ всѣхъ освобождаютъ?

-- Какъ видите.

-- Очень пріятно слышать. Только ужъ вы, господа, зайдите все-таки въ камеру, пока полиціймейстеръ пріѣдетъ. Мы васъ и запирать не будемъ, а все-таки зайдите.

-- Да неужели нѣтъ у васъ другого помѣщенія для того, чтобы обождать?

-- Насъ то отпустите, пожалуйста!-- взмолился старшой.

-- До сей поры не обѣдали.

-- Конвой можетъ идти. А вы, господа, пожалуйте въ камеру. Это недолго... Васъ это, значитъ, по амнистіи?

-- Надо думать -- по амнистіи. Да у васъ развѣ нѣтъ еще манифеста?

-- Ничего у насъ нѣтъ!-- отмахнулся приставъ.-- И намъ это все равно, разъ судъ приказываетъ выпустить.

Спорить намъ надоѣло, и мы пошли въ камеру -- тѣсную и сырую подвальную комнату съ узкимъ окномъ, забраннымъ двумя рѣшетками. Ровно три четверти камеры занимали широкія нары съ блестящими и скользкими отъ грязи досками настилки. Штукатуренныя стѣны сплошь были украшены хитро переплетающимся узоромъ изъ темнокоричневыхъ запятыхъ -- результатъ долговременной борьбы нашихъ предшественниковъ съ одолѣвавшими ихъ паразитами.

Заросшее пылью и плѣсенью оконце съ двумя рѣшетками пропускало совсѣмъ мало свѣта, и въ камерѣ висѣлъ густой полумракъ, казавшійся намъ совсѣмъ непрогляднымъ послѣ яркаго солнца на улицѣ.

Почти ощупью нашли себѣ мѣста на нарахъ и сѣли. Оказалось, что кромѣ насъ шестерыхъ въ углу копошится еще что-то маленькое. Рабочій зажегъ спичку и освѣтилъ мальчика лѣтъ двѣнадцати, въ формѣ городского училища, который сжался въ комочекъ и поглядывалъ на насъ испуганными, заплаканными глазками.

-- Ты что тутъ дѣлаешь, паренекъ?-- удивился крестьянинъ.

-- Сижу-у...-- жалобно отвѣтилъ тоненькій голосокъ.

-- Плохи твои дѣла... За что-же тебя -- этакого? Или съ мамкой поссорился?

-- Нѣтъ... Я за политику.

-- А-а...

Крестьянинъ почесалъ за ухомъ.

-- Чудны дѣла твои, Господи... Старыхъ выпускаютъ, а малыхъ сажаютъ. Да ты что дѣлалъ-то? Бомбы бросалъ?

-- Нѣтъ... Я пристава обругалъ. А онъ меня и.., заперъ...

-- Только и всего? Ну, ничего, малецъ, не горюй. Теперь, видишь ты, амнистія... А за что же ты его обругалъ-то?

-- Да потому что теперь эта самая... какъ ее... Вотъ, мы стояли, а онъ насъ разгонялъ. Я его и обругалъ... а онъ меня... онъ меня... заперъ...

Мальчикъ утиралъ кулаками глаза и жалобно всхлипывалъ. Крестьянинъ погладилъ его по головѣ.

-- Ничего, паренекъ, не убивайся, я тебѣ говорю... Выходитъ, за правду потерпѣлъ. Вотъ и держи себя молодцомъ.

Мальчикъ притихъ, свернулся калачикомъ и скоро началъ дышать ровно и медленно. Должно быть,-- заснулъ.

Мы сидѣли въ потемкахъ и чувствовали себя очень глупо. Грекъ обнялъ свои колѣни руками и, покачиваясь изъ стороны въ сторону, затянулъ какую-то заунывную пѣсню на незнакомомъ языкѣ.

-- Не войте, Георгопуло!-- потянулъ его за рукавъ учитель.-- И безъ васъ тошно.

Помолчали.

-- Что же теперь дальше будетъ?-- сонно спросилъ рабочій.-- Вѣдь это выходитъ -- наша взяла, а все старое на своихъ мѣстахъ... Такъ оно и будетъ?

-- Поживемъ -- увидимъ!-- отозвался кто-то. Можетъ быть, еще и изъ участка не выпустятъ.

Дверь пріоткрылась, и въ щели показалась физіономія Авилова.

-- Можетъ, вамъ лампу подать?

-- Давайте!-- обрадовались мы.-- Все таки веселѣе будетъ.

Стражъ повѣсилъ на стѣну маленькую жестяную лампочку. Сдѣлалось, дѣйствительно, немного веселѣе: по крайней мѣрѣ, противный сѣрый мракъ остался теперь только въ дальнихъ углахъ.

Я посмотрѣлъ на часы.

-- Знаете, господа, уже шесть. Когда же будетъ конецъ?

Учитель предложилъ подождать еще ровно полчаса и затѣмъ, если и тогда дѣло останется все въ томъ же положеніи, поднять скандалъ.

-- Вѣдь это издѣвательство! Что имъ еще отъ насъ нужно?

Съ улицы, черезъ рѣшетчатое оконце, донесся какой-то глухой шумъ. Какъ будто вдали, кварталовъ за пять, дикими голосами кричала большая толпа. Мальчикъ проснулся, заворочался и поднялъ голову.

-- Ой, что это?... Опять громятъ, должно быть.

Никакъ нельзя было разобрать, что именно такое кричатъ: не то "ура", не то -- "долой". Какъ бы то ни было, непонятный ревъ разжигалъ любопытство, и камера начала казаться намъ все несноснѣе. Тамъ, за стѣной, люди что-то такое дѣлаютъ, а мы, свободные граждане, сидимъ въ полицейскомъ подвалѣ и разсматриваемъ темно-коричневыя арабески.

Опять показалась голова Авилова.

-- Слышите?

-- Слышимъ.

-- Громить зачали.

-- А вы помогаете?

Авиловъ обидѣлся.

-- Зачѣмъ такъ говорить? Мы, то есть полиція, имѣемъ обязанность наблюдать порядокъ... А только что у насъ теперь никакой силы нѣту.

-- Какъ это силы нѣту?

-- Очень даже просто. Обезсилѣли. Теперь мы смотримъ только, какъ бы самихъ себя сохранить. Потому бунтъ. И подавленіе безпорядковъ поручается военнымъ силамъ... Вотъ, если вы на погромщиковъ-то попадете -- плохо. Разорвутъ.

-- Благодаримъ покорно.

Авиловъ исчезъ. Я опять посмотрѣлъ на часы: еще двадцать минутъ остается.

Ревъ затихъ. Ушли дальше или, можетъ быть, военныя силы занялись подавленіемъ. Гдѣ-то бухнулъ револьверный выстрѣлъ.

-- Боюсь!-- пробормоталъ мальчикъ, стараясь скорчиться въ углу такъ, чтобы его совсѣмъ нельзя было замѣтить. Нашъ старикъ опять принялся его успокаивать.

-- Чего ты, дурашный? Развѣ тебя тронутъ?

-- Бо... боюсь... Убьютъ!

-- Спи лучше. Выспишься, а тамъ тебя и на волю отпустятъ. Къ мамкѣ пойдешь.

-- А моя мамка далеко!-- меланхолически протянулъ грекъ.-- Она меня уже два года не видала.

Жестяная лампочка на стѣнѣ свѣтила плохо, но чадила такъ, что становилась трудно дышать. Рабочій вдругъ вскочилъ съ мѣста и сердито выругался, разстегивая рубаху.

-- Кусаютъ уже, каторжные! Ну ее къ чорту, амнистію эту... Въ тюрьмѣ лучше было.

-- Да, въ самомъ дѣлѣ, господа, пойдемте наверхъ! Не до ночи же мы такъ будемъ сидѣть!

Мы рѣшительно двинулись къ выходу, но въ этотъ моментъ дверь распахнулъ какой-то околодочный и любезно предложилъ:

-- Пожалуйте, господа!

Вышли изъ подвала, прошли нѣсколько шаговъ по двору и поднялись по лѣстницѣ въ пріемную полицейскаго управленія. Тамъ были хорошія лампы, мягкая мебель, портреты на стѣнахъ,-- однимъ словомъ, по сравненію съ подвальной камерой, полный комфортъ. Дверь въ сосѣднюю комнату была открыта, и за ней виднѣлись согнувшіяся надъ столами фигуры писцовъ. Толстый помощникъ полиціймейстера ходилъ между столами и дымилъ сигарой. Какой-то другой чиновникъ, рангомъ пониже, вышелъ къ намъ на встрѣчу.

-- Скажите пожалуйста, въ какомъ участкѣ находится квартира каждаго изъ васъ?

Мы съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ переглянулись. Никто изъ насъ, садясь въ тюрьму, квартиры за собой, разумѣется, не оставилъ, и поэтому всѣ мы опредѣленнаго жительства теперь не имѣли. Я разъяснилъ чиновнику это обстоятельство, и онъ, хотя и не сразу, но все-таки понялъ.

-- Дѣйствительно... Это мы не приняли во вниманіе. Я сейчасъ доложу.

Въ сосѣдней комнатѣ онъ переговорилъ, энергично жестикулируя, съ помощникомъ полиціймейстера и потомъ вернулся къ намъ вмѣстѣ съ нимъ.

Помощникъ обвелъ насъ оловянными глазами, а потомъ перенесъ взглядъ на собственную сигару.

-- Такъ у васъ нѣтъ квартиръ?

-- Нѣтъ.

-- А гдѣ вы ихъ наймете?

-- Гдѣ случится.

-- Это невозможно, господа. Никакъ невозможно. Мы должны выпустить васъ подъ гласный надзоръ. Да, подъ гласный надзоръ. Полиціймейстеръ находитъ, что такъ слѣдуетъ изъ смысла бумаги о вашемъ освобожденіи.

Я не имѣлъ никакого представленія о томъ, насколько правъ полиціймейстеръ. Манифеста объ амнистіи никто не читалъ, да его, повидимому, въ городѣ еще и не было. Можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ дѣянія наши прощены только подъ условіемъ гласнаго надзора. Все-таки нужно провѣрить.

Я заявилъ о желаніи увидѣть самого господина полиціймейстера.

-- Уѣхалъ съ докладомъ... Да вы не безпокойтесь, это уже вѣрно!-- утѣшилъ меня младшій чиновникъ.

-- Да вы гдѣ будете жить, напримѣръ?-- настаивалъ помощникъ.

-- Ну, предположимъ, что въ первомъ участкѣ.

-- Очень хорошо. Мы отсюда отправимъ васъ въ первый участокъ, а тамъ приставъ васъ освободитъ, взявъ подписку.

Оловянные глаза медленно проползли по нашимъ лицамъ, а затѣмъ ихъ обладатель возвратился въ сосѣднюю комнату.

Чиновникъ принялся допрашивать другихъ, хотя и свободныхъ, но поднадзорныхъ гражданъ,-- гдѣ они намѣрены остановиться. Ко мнѣ присоединился, по старой тюремной дружбѣ, учитель Скуратовъ, а остальные четверо остановились почему-то на четвертомъ участкѣ.

Недоразумѣніе разрѣшилось къ обоюдному удовольствію, и чиновникъ отправился писать соотвѣтствующія бумаги.

А мы опять принялись ждать.

Ждать здѣсь, въ пріемной, было, впрочемъ, много веселѣе, чѣмъ въ подвальной камерѣ: то и дѣло являлись довольно занимательные посѣтители.

Спрашивали они всѣ "самого" полиціймейстера, а, узнавъ, что его нѣтъ, грустно вздыхали и мирились на помощникѣ.

Первымъ пришелъ толстый человѣкъ въ синей поддевкѣ и съ проборомъ въ волосахъ,-- повидимому, изъ торгующихъ мѣщанъ. Помощникъ тупо таращилъ на него глаза, а тотъ жаловался, вытирая клѣтчатымъ платкомъ вспотѣвшее лицо.

-- Громятъ все подрядъ... Сдѣлайте ваше одолженіе! До меня уже только двѣ лавки остались... и никакой защиты не имѣю... Сдѣлайте ваше одолженіе! Я всегда за вѣру и отечество... почему же долженъ пострадать? Соблаговолите двухъ человѣкъ для охраны... Ужъ я по мѣрѣ силъ... Сдѣлайте ваше одолженіе...

Помощникъ топорщилъ усы.

-- Не могу. Нѣтъ людей и потому не могу. Люди нужны намъ самимъ для охраны управленія и участковъ.

-- Такъ вѣдь я... Ахъ, Боже ты мой! Сдѣлайте ваше одолженіе! А я со своей стороны...

Торгующій мѣщанинъ отворотилъ полу поддевки и полѣзъ въ карманъ. Помощникъ ухватилъ его за рукавъ и увелъ въ противоположный уголъ комнаты, подальше отъ нашихъ любопытныхъ взоровъ.

-- Хорошо. Поѣзжайте въ вашъ участокъ. А я скажу по телефону приставу, чтобы онъ выдалъ вамъ охрану.

-- Сдѣлайте ваше одолженіе! Теперь, можетъ, меня и громятъ уже...

Сейчасъ же послѣ человѣка въ поддевкѣ явился старый армянинъ съ длинными бѣлыми усами и большимъ носомъ.

-- Господинъ хорошій! Господинъ генералъ! Мая шашлычная пропалъ, съ концомъ пропалъ! Почему такъ?

-- А ты не кричи, любезный!-- посовѣтовалъ помощникъ,-- Говори потише, потому что я не глухой.

Армянинъ въ отчаяніи всплеснулъ руками.

-- Ахъ, какъ не хорошо! разбойникъ ходилъ, посуда ломалъ, вино выпилъ, сыръ, колбасъ, петрушка поѣлъ... Почему такъ? Твой полицейскій стоялъ, я ему кричалъ, онъ мнѣ ничего не помогалъ! Почему такъ?

-- Будешь еще кричать, я тебя вонъ выгоню!-- еще хладнокровнѣе сказалъ помощникъ, помусливъ палецъ и заклеивая на сигарѣ трещинку.

-- Какъ я могу не кричать, когда меня въ одной рубашкѣ пускалъ? Почему такъ? Я твоему полицейскому деньги платилъ, шашлыкъ кормилъ. Почему не помогалъ? Теперь буду звать свой молодой человѣкъ. У нихъ большой кинжалъ есть. Въ пузо разъ, и готово.

Армянинъ сдѣлалъ картинный жестъ, прицѣливась помощнику пониже послѣдней пары форменныхъ пуговицъ. Помощникъ сказалъ:

-- Пошелъ вонъ!-- повернулся и ушелъ.

Въ промежуткахъ между жалобщиками яростно звонилъ телефонъ. Помощникъ отзванивалъ, прикладывалъ къ уху трубку и говорилъ:

-- Что такое? Не торопитесь, ничего не могу понять... Пять человѣкъ?.. Ага... Не знаю... А приставу докладывали?.. Что сгорѣло?.. Хорошо, я распоряжусь... Задержали? Доставьте собственными средствами. Свободныхъ городовыхъ нѣтъ.

А чаще всего сообщалъ:

-- Ничего не знаю. Обратитесь къ его превосходительству.

Младшій чиновникъ вызвалъ, наконецъ, въ сосѣднюю комнату тѣхъ товарищей, которымъ понравился четвертый участокъ. Тамъ онъ долго, путаясь и начиная сначала, провѣрялъ по списку ихъ фамиліи, а затѣмъ отправилъ съ четырьмя городовыми въ новое путешествіе.

Мы съ учителемъ остались вдвоемъ и совсѣмъ загрустили. Учитель, какъ натура болѣе экспансивная, неистово грызъ свою бородку и ворчалъ подъ носъ самыя страшныя проклятія по адресу предержащихъ властей. Я предпочиталъ, считаясь съ отношеніемъ наличныхъ силъ, болѣе "парламентскій" образъ дѣйствій и отправился въ сосѣднюю комнату.

Секретарь управленія, завидѣвъ меня издали, хотѣлъ было ускользнуть, но я поймалъ его за рукавъ и началъ жаловаться:

-- Помилуйте, на что же это похоже? Мы, кажется, съ двухъ часовъ дня все освобождаемся и освободиться не можемъ. Я, наконецъ, ѣсть хочу.

Толстый секретарь высвободилъ рукавъ и развелъ руками:

-- Не отъ меня зависитъ, сударь. Бумага для васъ уже готова, а городовыхъ для сопровожденія нѣтъ. Было четыре человѣка, такъ мы ихъ отправили съ вашими... соучастниками. Теперь уже придется вамъ подождать, пока они назадъ вернутся.

-- А какъ долго это протянется?

-- Ну... полчаса. Или часъ, въ крайнемъ случаѣ.

-- А нельзя ли намъ самихъ себя отправить въ участокъ? Безъ сопровожденія? Мы возьмемъ бумагу и пойдемъ.

-- Нѣ-ѣтъ...-- задумчиво протянулъ секретарь.-- Это не возможно. Во-первыхъ, съ васъ еще не взята подписка о подчиненіи гласному надзору, а во-вторыхъ -- э... во-вторыхъ, знаете, вамъ не безопасно будетъ теперь ходить по улицѣ безъ охраны. Вы знаете, какое время...

Вторая причина показалась мнѣ довольно нелѣпой, но секретарь заявилъ:

-- Жалуйтесь, если хотите. А ждать придется.

Я вернулся въ пріемную. Учитель сидѣлъ тамъ на своемъ прежнемъ мѣстѣ и читалъ какой-то печатный листокъ.

-- Что это у васъ?

Онъ, молча, передалъ мнѣ листокъ. Наверху стоялъ заголовокъ телеграфнаго агентства, а немного ниже -- напечатанная крупными буквами обычная формула начала манифеста. Совсѣмъ внизу, подъ манифестомъ, было подписано: "Данъ въ Петербургѣ, октября 17-го дня"...

Тутъ только я и прочелъ его въ первый разъ, этотъ манифестъ.

-- Такъ вотъ какія дѣла!-- многозначительно проговорилъ учитель, когда листокъ съ манифестомъ былъ отложенъ въ сторону, и стремительно побѣжалъ въ сосѣднюю комнату -- воевать. Оттуда до меня донесся его высокій теноръ съ аккомпаниментомъ цѣлаго хора полицейскихъ голосовъ, и когда теноръ добрался до самыхъ высокихъ нотъ, и въ немъ почувствовалась нѣкоторая хрипота, я отправился на подкрѣпленіе.

Учитель читалъ секретарю, помощнику и младшему чиновнику очень живую лекцію по конституціонному праву. Я подождалъ, пока онъ совсѣмъ задохся отъ негодованія, и поставилъ слушателямъ ультиматумъ:

-- Или немедленно ведите насъ въ участокъ, или я немедленно вызываю сюда по телефону прокурора суда для выясненія конституціонныхъ недоразумѣній.

-- Да мы, пожалуй, найдемъ вамъ двухъ городовыхъ,-- задумчиво сказалъ помощникъ.-- Только примите во вниманіе, что въ городѣ теперь сильное волненіе. И по причинѣ сильнаго волненія ходить опасно. Я совѣтовалъ бы вамъ лучше переночевать въ управленіи. Мы не можемъ брать на себя никакой отвѣтственности, въ случаѣ, если васъ убьютъ или изувѣчатъ дорогой, во время освобожденія.

Я поблагодарилъ помощника за гостепріимство, но заявилъ, что ночевать въ управленіи мы не намѣрены. Мы желаемъ, наконецъ, воспользоваться конституціонными гарантіями. Мы желаемъ быть на свободѣ. Въ возможности же нашей насильственной смерти я очень сомнѣваюсь, такъ какъ, благодаря конвою, насъ могутъ принять скорѣе всего не за освобожденныхъ революціонеровъ, а за арестованныхъ погромщиковъ.

-- Ну... арестованные погромщики...-- съ неудовольствіемъ повторилъ помощникъ.-- Арестованные погромщики... Видѣли вы ихъ, арестованныхъ погромщиковъ? Вотъ, мы отдадимъ вамъ всѣхъ городовыхъ, такъ они еще и полицейское управленіе разгромятъ.

И, доставъ изъ кармана новую сигару, онъ послалъ младшаго чиновника предупредитъ нашихъ будущихъ провожатыхъ, чтобы они были готовы къ отправленію.

Повели насъ на улицу чернымъ ходомъ, и мы прошли черезъ большую комнату, биткомъ набитую городовыми, въ шинеляхъ, шапкахъ и полной амуниціи. Одни спали прямо на полу, въ повалку, другіе курили и играли въ карты, третьи, повидимому, пили водку. По крайней мѣрѣ пахло въ комнатѣ, какъ въ винномъ складѣ.

Двое городовыхъ, которыхъ оторвали, благодаря намъ, отъ этой дружной компаніи, были очень недовольны и обижены. На наше несчастье оказалось, что первый участокъ расположенъ очень далеко, чуть ли не на другомъ концѣ города. А городовые, по ихъ словамъ, были очень утомлены службой, такъ что одинъ изъ нихъ даже не совсѣмъ твердо держался на ногахъ. Другой былъ уже старикъ, съ большой серебряной медалью на шеѣ. Старикъ особенно обижался на безпокойство.

-- Служишь, служишь двадцать пять лѣтъ. А никакой тебѣ настоящей благодарности нѣтъ... Пойдемте, что ли!

Старикъ съ медалью пошелъ впереди, за нимъ учитель, потомъ я, а сзади всѣхъ, въ видѣ вооруженнаго арріергарда -- ослабѣвшій.

-- По Красной не пойду, тамъ опасно, свѣтло очень!-- рѣшилъ нашъ путеводитель. И мы свернули въ какой-то темный закоулокъ.

Вечеръ выдался пасмурный и мрачный. Беззвѣздное, затянутое тучами небо низко повисло надъ самыми крышами домовъ. На тучахъ игралъ еще чуть замѣтный розоватый отблескъ зарева.

-- Сожгли базаръ, проклятые!-- ворчалъ старикъ.-- Теперь съ армяшками не раздѣлаешься.

Я закурилъ папиросу и при свѣтѣ ея огонька посмотрѣлъ на часы. Было уже около половины девятаго.

Долго шли молча. Только вооруженный арріергардъ часто спотыкался на деревянномъ досчатомъ тротуарѣ и при каждой катастрофѣ неизмѣнно отпускалъ одно и то же длинное и забористое ругательство.

Улицы, по которымъ мы шли, были совсѣмъ пустынны. Кое-гдѣ только мелькали торопливо какія-то темныя фигуры, да и тѣ замѣтно старались держаться подальше отъ свѣта рѣдко разставленныхъ фонарей.

-- Вишь, ходятъ!-- разсердился почему-то на эти темныя тѣни старикъ съ медалью.

-- А кто это?-- поинтересовался учитель.

-- Почемъ я знаю? Люди...

Помолчалъ немного и спросилъ:

-- Вы сами-то кто будете? Соціалисты?

Мы подтвердили его догадку.

-- Такъ... Стало быть, вамъ теперь тоже свобода вышла?

-- Вышла.

-- Дай Богъ. А намъ, вотъ, такъ отъ этой свободы одно безпокойство. Скорѣй бы ужъ ея не было.

-- Всегда будетъ. Теперь нельзя безъ свободы!-- нравоучительно замѣтилъ учитель.

-- Я полагаю, скоро ее выведутъ. Безпокойства много. Конечно, которые приличные люди, тѣмъ можно и свободу. Да теперь всякая шентрапа впередъ лѣзетъ. Намедни я на площади слыхалъ: вылѣзъ передъ народъ какой-то молокососишка, отъ земли его не видать, и какъ почалъ сыпать, какъ почалъ, сыпать... И того долой, и этого долой... А народъ, извѣстно, ржетъ, словно кобыла. Ему, конечно, всячески лестно.

-- Къ чорртовой ихъ матери!-- вмѣшался въ разговоръ вооруженный арріергардъ.-- По какому такому праву... когда я тебя могу за шиворотъ?

Я инстинктивно подался немного впередъ, такъ какъ конституціонныя гарантіи, очевидно, еще недостаточно прочно привились въ сознаніи нашихъ провожатыхъ. Но арріергардъ неожиданно ласковымъ тономъ добавилъ:

-- А я, господинъ, когда-то васъ караулилъ. Того... Прошлой осенью, никакъ. Неужто все и сидѣли?

-- Все и сидѣлъ.

-- Ахъ, къ чортовой ихъ матери! Ну, теперь ничего... Теперь погуляете...

Запахло гарью. Какіе-то желѣзные листы, обгорѣлыя балки, обломки мебели загородили намъ дорогу.

-- Доктора Быстрова домъ!-- пояснилъ старикъ съ медалью.

Я посмотрѣлъ налѣво. Большое двухъ-этажное зданіе зіяло въ темнотѣ выгорѣвшими черными окнами. Часть стѣны обвалилась и лежала безформенной грудой обломковъ. Какъ разъ рядомъ съ этой грудой горѣлъ фонарь и освѣщалъ сосѣдній домъ, одноэтажный особнякъ съ изломаннымъ крыльцомъ и множествомъ круглыхъ отверстіи въ оконныхъ стеклахъ.

-- А это чей же?

Старикъ съ медалью сердито отвернулся.

-- Протопоповъ... изъ каѳедральнаго собора.

-- За что же его... тоже?

-- Рядомъ стоитъ. Ну, казаки стрѣляли, да и попали, невзначай. Конечно, выпивши. Всю посуду въ буфетномъ шкапу переколотили пулями.

-- Убили кого-нибудь?

-- Нѣтъ, кухарку оцарапали малость. Самъ-то протопопъ легъ на полъ, его и не задѣло. А другіе убѣжали. Глупость одна.

Вооруженный арріергардъ зацѣпился ногой за брошенную поперекъ тротуара балку и грузно упалъ на землю. Ноги пришлись выше головы, и онъ тщетно барахтался, пытаясь подняться.

Старикъ легонько пихнулъ его подъ бокъ ножнами шашки.

-- Вставай, что ли! Разсыпался...

-- Колѣно зашибъ...

-- Скажи пожалуйста... Загородили... Вставай, говорю!

Шашка ткнулась еще разъ -- и уже покрѣпче.

-- Не пихайся... Дай срокъ.

Арріергардъ всталъ на всѣ четыре конечности и въ такомъ видѣ поползъ куда-то въ сторону.

-- Куда она, проклятая, задѣвалась?

-- Что потерялъ?

-- Шапку... Слетѣла и не найдешь.

Старикъ поднялъ фуражку своего сослуживца, нахлобучилъ ему на голову, и мы въ прежнемъ порядкѣ тронулись дальше.

-- Далеко еще?-- справился учитель.

Старикъ утвердительно кивнулъ головой.

-- Порядочно...

У меня созрѣла въ головѣ идея. Чѣмъ таскаться ночью по городу неизвѣстно куда и зачѣмъ, не проще ли предоставить нашихъ провожатыхъ ихъ собственной судьбѣ, а самимъ идти, куда нужно? Я поравнялся съ учителемъ и шепнулъ ему на ухо эту идею. Тотъ отвѣтилъ тоже шепотомъ:

-- Дойдемъ до переулка и налѣво... Чортъ съ ними. Мнѣ тоже надоѣло.

Блистательный планъ разстроился, благодаря старику съ медалью. У него слухъ оказался гораздо острѣе, чѣмъ предполагалъ учитель.

-- Не полагается, господа! Не по благородному это. До участка дойдете, тамъ и выпустятъ. Мнѣ тоже развѣ охота зря ногами-то болтать? А нельзя: порядокъ. Опять же я долженъ буду стрѣлять. Въ темнотѣ-то, можетъ, и не попаду, а все-таки безпокойство. Ужъ вы, лучше дойдите... Право, дойдите... Мы скорехонько... Павловъ! Прибавь шагу!

-- Ну, если скоро, такъ ладно!-- согласился учитель.-- А то убѣжимъ.

-- Помилуй Богъ! Въ пять минутъ дойдемъ... И вы ужъ, пожалуйста... Павловъ -- онъ, конечно, немного размякши, а я человѣкъ старый. Какая же вамъ отъ этого честь будетъ? Вы лучше по благородному, въ порядкѣ.

И старикъ съ медалью торопливо засеменилъ ногами. Арріергардъ опять началъ запинаться, потомъ, на поворотѣ, упалъ съ тротуара на мостовую, да тамъ и остался. Мы ушли дальше безъ него.

По мѣрѣ приближенія къ участку, улицы дѣлались болѣе людными. Бросалось въ глаза только отсутствіе извозчиковъ.

-- Бастуютъ, гужеѣды!-- объяснилъ старикъ.-- Новой таксы хотятъ у города добиваться. Съ большой забастовки такъ работать и не начали.

Во дворѣ участка почему-то пахло конюшней. Я приглядѣлся и увидѣлъ рядъ лошадиныхъ круповъ и толпу лохматыхъ казачьихъ фигуръ.

Кто-то окликнулъ изъ темноты:

-- Кто идетъ?

-- Свои!-- отозвался нашъ провожатый.-- Къ приставу.

-- Проходи...

Мы прошли.

Въ участкѣ было тѣсно, грязно, дымно. Въ передней, на скамейкѣ, клеилъ конверты дежурный городовой. Длинный и сухой околодочный, изогнувшись въ три погибели, что-то торопливо строчилъ.

Старикъ отдалъ околодочному бумагу, къ которой мы "прилагались". Тотъ просмотрѣлъ ее и понесъ въ кабинетъ къ приставу. Приставъ минуты черезъ двѣ выскочилъ уже къ намъ: маленькій, кругленькій, бойкій, съ нафабренными усиками и съ браунингомъ въ замшевомъ футлярѣ подъ полой сюртука. Заговорилъ весело:

-- Знаю, знаю ужъ въ чемъ дѣло! Мнѣ сообщили по телефону изъ управленія. Очень радъ, очень радъ вашему освобожденію.

Сдѣлалъ правой рукой изящный жестъ, потомъ вдругъ принялъ таинственный видъ и спросилъ:

-- Но скажите пожалуйста, вы не читали еще особаго манифеста объ амнистіи?

-- Нѣтъ, не читали.

-- Странно, знаете. И никто не читалъ. Онъ, представьте себѣ, еще не полученъ. Судъ, очевидно, освобождаетъ по телеграфному предписанію. И теперь у насъ путаница. Мнѣ говорятъ: подъ гласный надзоръ. Я, конечно, долженъ исполнить. Но по моему гласный надзоръ -- это фикція. Развѣ можетъ быть амнистія -- подъ гласный надзоръ? Но вы, во всякомъ случаѣ, не безпокойтесь. Я сейчасъ же составлю двѣ подписки... Обождите немного, господа. Все будетъ устроено.

И исчезъ такъ же быстро, какъ появился.

Тощій околодочный подошелъ къ намъ и нѣкоторое время разсматривалъ насъ съ большимъ любопытствомъ.

-- Сидѣли?

-- Сидѣли.

-- А теперь на свободу?

-- На свободу.

-- Это удивительно.

-- То есть, что именно, удивительно?-- не понялъ я.-- То, что мы сидѣли, или то, что насъ теперь освобождаютъ?

-- А знаете, и то, и другое. Вообще -- все удивительно. Я ничего не понимаю, представьте себѣ.

Мы съ учителемъ собрали послѣдніе остатки нашего терпѣнія и мирно ждали. Но явилось неожиданное осложненіе.

Пришелъ дряхлый, сгорбленный старичекъ лѣтъ семидесяти, одѣтый въ огромную баранью шубу, съ тяжелой дубиной и деревянной "колотушкой" въ рукахъ. По всѣмъ признакамъ -- ночной сторожъ.

Онъ нѣсколько мгновеній молча переводилъ духъ, затѣмъ закашлялся, и потомъ уже спросилъ у дежурнаго.

-- Приставъ здѣся?

-- Здѣсь. А ты откуда?

-- Я то? Я на базарѣ, въ красномъ ряду; сторожемъ.

-- Зачѣмъ тебѣ пристава?

-- Какъ зачѣмъ? Извѣстно, воры пришли. Душъ двадцать привалило. Меня прогнали, а сами, извѣстно, ломать. Скажи приставу-то.

Дежурный доложилъ о событіи околодочному, тотъ отправился къ приставу въ кабинетъ. Приставъ вылетѣлъ бомбой, пристегивая на бѣгу шашку и, видимо, вполнѣ готовый къ бою.

-- Дежурный, -- лошадь! И шестерыхъ казаковъ -- со мной.

Намъ онъ успѣлъ бросить по пути утѣшеніе:

-- Сію минуту, господа! Это недолго.

На дворѣ, а потомъ на улицѣ, подъ окнами участка, застучали копыта.

-- Часто у васъ такъ?-- уныло спросилъ учитель ночного сторожа.

-- Зачѣмъ часто? Николи не бывало. Теперь, извѣстно, свобода. Вотъ и грабятъ... Охъ, замаялся. Рысью бѣжалъ.

-- Далеко отсюда до рядовъ?

-- Нѣтъ, близенько. Сейчасъ за угломъ и будетъ. Старъ я сталъ бѣгать. А то -- близко.

Не прошло и пяти минутъ, какъ копыта застучали уже въ обратномъ направленіи. Въ широко раскрытую дверь вкатился приставъ, весь проникнутый еще воинскимъ пыломъ.

-- Убѣжали, мошенники. Жаль. Я бы имъ показалъ... Я бы имъ показалъ, гдѣ раки зимуютъ... А ты чего тутъ торчишь?-- набросился онъ на сторожа.-- Твое мѣсто здѣсь? Тамъ у двухъ лавокъ замки взломаны. Ступай, карауль.

Уславъ сторожа, приставъ заходилъ изъ угла въ уголъ, заложивъ руки въ карманы брюкъ, такъ что браунингъ оказался на виду, и началъ жаловаться.

-- Вы представить себѣ не можете, господа, сколько у меня теперь хлопотъ. Я вамъ скажу откровенно: у насъ всѣ потеряли голову. Да, потеряли голову.

Онъ повернулся на носкахъ и остановился.

-- Происходитъ, такъ сказать, ломка стараго строя. Это вполнѣ естественно. И въ результатѣ -- а-нар-хі-я. Развѣ я не правъ? Я, господа, не политикъ. Полиція должна быть въ сторонѣ отъ политики.

-- Это -- въ будущемъ, или таковъ вообще вашъ принципъ?-- спросилъ я осторожно, вспомнивъ, какъ въ свое время этотъ самый присталъ, при пособіи отряда городовыхъ, держалъ меня посреди улицы за шиворотъ.

-- Мм... Мы, видите, были обязаны... въ силу обстоятельствъ...-- пояснилъ приставъ и съ гордостью добавилъ:-- Но теперь -- теперь этого больше не будетъ. Прежде всего нужно привить въ сознаніи массъ, что есть границы... Вы понимаете? Мы стараемся прививать, но это трудно... Недовѣріе и недовѣріе въ каждомъ шагу. Напримѣръ, меня самаго обвиняютъ въ городѣ, будто бы я -- организаторъ и руководитель такъ называемой черной сотни. Но посудите сами, господа: развѣ это въ моемъ характерѣ? Я всегда дѣйствую открыто. Если-бы я былъ недоволенъ реформами, я прямо и заявилъ бы объ этомъ... А, между тѣмъ, всѣ повторяютъ нелѣпый слухъ, и даже, представьте себѣ, я получилъ уже предупрежденіе, будто бы меня собираются убить. Но за что же, господа, скажите, пожалуйста? Я -- человѣкъ еще не старый, семейный. У меня малолѣтнія дѣти. И вдругъ -- убить. Что вы на это скажете?

Учитель издалъ неопредѣленное мычаніе.

-- Вы, конечно, согласны, что это недоразумѣніе?-- заторопился приставъ.-- Вы, наконецъ, сами можете убѣдиться... Неужели разъ уже на человѣкѣ надѣтъ полицейскій мундиръ, такъ ему нельзя оказывать никакого довѣрія? Ахъ, господа... Я тоже когда-то въ гимназіи учился... Э... Что тамъ такое?

Явилась цѣлая группа. Впереди шелъ городовой, съ хмурой и недовольной физіономіей. За нимъ два какихъ-то господина въ мягкихъ фетровыхъ шляпахъ вели, держа подъ руки, третьяго господина -- безъ шляпы, но въ очень приличномъ осеннемъ пальто.

-- Грабителя изловили!-- доложилъ городовой.

-- Ты изловилъ?-- поднялъ брови приставъ.

-- Такъ точно. И вотъ эти господа.

Въ рукахъ у городового былъ какой-то большой свертокъ. Онъ бережно положилъ этотъ свертокъ на столъ и объяснилъ:

-- Награбленное имущество.

Въ сверткѣ оказалось нѣсколько паръ брюкъ, пиджаки, жилеты, дамское пальто на ватѣ. Все -- довольно хорошаго сорта, совсѣмъ новенькое и съ пришпиленными къ каждой вещи бѣлыми магазинными ярлычками.

Господа въ шляпахъ разсказали, что они задержали грабителя около красныхъ рядовъ, вмѣстѣ съ этимъ самымъ сверткомъ, и, такъ какъ грабитель при задержаніи сопротивлялся, то они подозвали на помощь проходившаго мимо городового.

-- А вы сами, кто такіе?-- нѣсколько сухо спросилъ приставъ.

-- Мы? Мы просто такъ. Обыватели.

-- Ага... Ну, что же... Потрудитесь дать показанія для составленія протокола. Пожалуйте ко мнѣ въ кабинетъ. А этого мошенника -- обыскать.

Задержанный, молодой парень лѣтъ двадцати, смотрѣлъ исподлобья и иронически улыбался, пока полицейскія руки снимали съ него модное пальто и обшаривали карманы.

-- Вишь, какимъ генераломъ одѣлся!-- сказалъ дежурный, стягивая съ ногъ задержаннаго высокіе сапоги.-- Дорого платилъ за пальто?

-- Сорокъ три съ полтиной!-- отчеканилъ грабитель.

-- Не много-ли?.. Эгэ... Что это у тебя въ сапогѣ-то? Долото? Стало быть прямымъ путемъ въ арестантскія роты. Не успѣлъ дурень долото выбросить?

-- Я -- столяръ!-- съ прежнимъ лаконизмомъ возразилъ задержанный.

-- Магазинныя двери починяешь? Знаемъ мы васъ... Эхъ, ты! Мастеровой кислощейнаго цеха! Какъ это нарвался ты?

Ироническая улыбка на губахъ задержаннаго заиграла сильнѣе.

-- Что-же,-- теперь сажать меня?

-- Извѣстно, сажать. Перезимуешь въ тепломъ мѣстѣ.

-- Такъ. Больше, значитъ, не нуженъ сталъ?

-- А кому ты былъ нуженъ?-- почему-то внезапно разсердился городовой и, захвативъ въ охапку все отобранное имущество, перебросилъ его со стола въ уголъ, на скамейку.-- Чего зря болтать-то?

-- Зря не зря, а денегъ сулили. И въ случаѣ чего -- защиту и оборону. А это теперь какъ-же,-- тоже защита?

-- Надѣвай сапоги! Нечего языкомъ зря молоть. Ежели ты есть грабитель, такъ и должны мы тебя, посадить. Никакихъ тутъ разговоровъ больше нѣту. Какую еще защиту выдумалъ?

-- Отводи глаза!-- усмѣхнулся задержанный.-- Память, видно, слаба стала. Теперь, выходитъ, за ваши грѣхи да мнѣ же и каяться?

Онъ вдругъ повернулся въ нашу сторону.

-- Да что тутъ! Вотъ вы, господа, свидѣтели будете... Я въ случаѣ чего и на судѣ готовъ подтвердить. Это мнѣ даже обидно. Вдругъ какіе-то тамъ люди хватаютъ, а полицейскій оказываетъ помощь, когда намъ обѣщано...

-- Не разговаривай!-- разомъ перебили его оба городовыхъ. Даже тотъ старикъ, который привелъ насъ въ участокъ, вдругъ окрысился и молча ткнулъ задержаннаго кулакомъ въ шею. Потомъ всѣ трое подхватили его подъ руки и быстро выволокли во дворъ.

Когда городовые вернулись обратно, видъ у нихъ былъ сердитый и какъ будто нѣсколько сконфуженный.

-- Совсѣмъ разбаловались!-- недовольно бормоталъ дежурный.-- Городятъ, Богъ знаетъ, что... Прямо уму непостижимо, до чего разбаловались.

Старикъ подошелъ къ отобраннымъ вещамъ и внимательно разсматривалъ каждую въ отдѣльности, щупая, встряхивая и поднося поближе къ лампѣ. Резюмировалъ свои наблюденія:

-- Рублей на двѣсти набралъ, такой-сякой.

-- Оставь!-- сказалъ ему дежурный,-- Пускай лежатъ.

Изъ кабинета вышелъ приставъ вмѣстѣ съ двумя господами въ шляпахъ. Распрощался съ ними очень любезно и пожелалъ счастливаго пути.

-- Очень вамъ благодаренъ, господа, за содѣйствіе. Вы знаете, такое время... Мы положительно изнемогаемъ...

Когда господа ушли, довольные выполненіемъ своего гражданскаго долга, приставъ круто повернулся къ дежурному.

-- А гдѣ тотъ?

-- Увели, ваше высокоблагородіе. Разныя скверныя слова говорилъ.

-- Въ одиночную?

-- Такъ точно, въ одиночную.

-- Ага... Ну, хорошо... Пусть до завтра тамъ будетъ. Завтра допрошу и отправлю рапортъ.

-- Десять часовъ, господинъ приставъ!-- напомнилъ я со всей возможной степенью любезности.

Приставъ хлопнулъ себя по бедрамъ.

-- Виноватъ! Совсѣмъ закрутился, знаете. Будьте любезны пройти ко мнѣ. Вы подпишетесь, и я васъ освобожу.

Прошли въ кабинетъ и подписали двѣ бумажки съ объявленіемъ о гласномъ надзорѣ.

-- Вы будьте увѣрены, что это только формальность!-- успокаивалъ приставъ.-- Но тѣмъ не менѣе придется вамъ пока посѣщать меня раза два въ недѣлю... И, кромѣ того, сообщите, пожалуйста, завтра же ваши адреса. Я, вообще, отъ всей души готовъ облегчить вамъ всѣ непріятности... Замѣтьте, господа, что я не какой-нибудь бурбонъ, и затѣмъ я -- внѣ политики. Разувѣрьте, пожалуйста, вашихъ товарищей въ тѣхъ клеветахъ, которыя сыплются на мою голову. Конечно, я готовъ ко всему,-- приставъ отворилъ полу сюртука и поигралъ браунингомъ,-- но все-таки нежелательно, чтобы эта роковая ошибка имѣла свои послѣдствія... До свиданья, господа!

Черезъ минуту мы были уже вдвоемъ съ учителемъ на темной улицѣ, одни, безъ провожатыхъ. У насъ не было пока еще ни квартиры, ни пріюта. Учитель былъ человѣкъ наѣзжій, а большинство моихъ товарищей успѣло исчезнуть неизвѣстно куда за время моего пребыванія въ тюрьмѣ. Часы показывали одинадцатый часъ ночи, въ участкѣ лежали наши подписки о гласномъ надзорѣ, но, тѣмъ не менѣе, мы были свободны, и это чувство наполняло наши души восторгомъ.

Потомъ кто-то насъ увидалъ и кто-то за нами гнался, обѣщая выпустить кишки. Мы перелѣзли нѣсколько заборовъ и счастливо избѣжали погони. Потомъ мы добрались таки до дома, гдѣ жила семья товарищей, и тамъ насъ встрѣтили тепло и радостно.

Для бѣднаго учителя это было уже послѣдней радостью.

Его убили черезъ нѣсколько дней въ сосѣдней станицѣ.

Такъ мы вышли по амнистіи и сдѣлались свободными гражданами.

Николай Олигеръ.

"Русское Богатство", No 8, 1912

Оставить комментарий Олигер Николай Фридрихович (yes@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 13/07/2021. 63k. Статистика. Рассказ: Проза Рассказы и повести	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Из прошлого).

Олигер Николай Фридрихович По амнистии

ПО АМНИСТІИ.

Олигер Николай Фридрихович
По амнистии