Панаев Иван Иванович
Петербургская жизнь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Путешествующая петербургская литература: заметки на лету, путевые впечатления, письма из-за границы и проч., наполнившие петербургские журналы и газеты.- Неблагоразумные нападки на "Путеводители" (Guides).- И мое путешествие из Петергофа в Лопухинку, выдержки из моих путевых заметок, под заглавием: На долгих.- Неожиданная встреча в Лопухинской гостинице.- Копировка с натуры: Еще талантливая натура.- Петербург в августе.- Торжественный въезд.- Бал в Зимнем Дворце.- Петербургская иллюминация.- Парадный спектакль в Большом театре.- Бал в Петергофском Дворне.- Иллюминация Петергофского сада против Дворца и фейерверк.- Лионские певицы на Вилле-Боргезе.- Несколько слов об Итальянской труппе предстоящего сезона.- Освящение участка Варшавской железной дороги от Гатчино до Луги.

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ЖИЗНЬ

ЗАМѢТКИ НОВАГО ПОЭТА.

Путешествующая петербургская литература: замѣтки на лету, путевыя впечатлѣнія, письма изъ-за границы и проч., наполнившія петербургскіе журналы и газеты.-- Неблагоразумные нападки на "Путеводители" (Guides).-- И мое путешествіе изъ Петергофа въ Лопухинку, выдержки изъ моихъ путевыхъ замѣтокъ, подъ заглавіемъ: На долгихъ.-- Неожиданная встрѣча въ Лопухинской гостинницѣ.-- Копировка съ натуры: Еще талантливая натура.-- Петербургъ въ августѣ.-- Торжественный въѣздъ.-- Балъ въ Зимнемъ Дворцѣ.-- Петербургская иллюминація.-- Парадный спектакль въ Большомъ театрѣ.-- Балъ въ Петергофскомъ Дворнѣ.-- Иллюминація Петергофскаго сада противъ Дворца и фейерверкъ.-- Ліонскія пѣвицы на Виллѣ-Боргезе.-- Нѣсколько словъ объ Итальянской труппѣ предстоящаго сезона.-- Освященіе участка Варшавской желѣзной дороги отъ Гатчино до Луги.

   Наши путешественники -- литераторы начинаютъ возвращаться изъ-за границы. Графъ Толстой (Л. Н.), Некрасовъ и Дружининъ уже вернулись; Тургеневъ долженъ быть въ Петербургѣ въ октябрѣ мѣсяцѣ. Онъ писалъ намъ между прочимъ, что кончаетъ свою статью подъ названіемъ "Донъ-Кихотъ и Гамлетъ", которая, мы надѣемся, скоро появится въ "Современникѣ".
   Нынѣшнее лѣто, за немногими исключеніями, перебывала за границей вся петербургская литература: поэты, журналисты, Фельетонисты, критики и прочее; оттого всѣ петербургскіе газеты и журналы наводнены письмами, дорожными замѣтками на лету (а vol d'oiseau?), путевыми впечатлѣніями, поѣздками, воспоминаніями объ Европѣ, и такъ далѣе.... Всѣ путешественники, болѣе или менѣе причастные къ журналистикѣ, хотя бы это участіе ограничивалось веденіемъ конторскихъ счетовъ, тотчасъ по выѣздѣ изъ Варшавы, изъ Таурогена, изъ Штетина, изъ Любека спѣшатъ наперерывъ другъ передъ другомъ извѣщать благосклонныхъ читателей, что они на границѣ или уже за границей, и потомъ радушно дѣлятся съ ними своими личными впечатлѣніями и разсказами о томъ, какія диковинки они видѣли въ Западной Европѣ.
   Восьмая книжка "Библіотеки для Чтенія" вся наполнена дорожными замѣтками и впечатлѣніями англійскими, американскими, и русскими. И если русскіе путешественники уступаютъ въ остроуміи Теккерею, за то едва ли не превосходятъ блескомъ и живостію знаменитую американскую путешественницу, которая, добродушно отмѣчая день заднемъ свои похожденія въ Лондонѣ и въ Парижѣ, не упускаетъ даже упоминать о томъ, когда она брала ванны. Г. Авдѣевъ, описывая свои путевыя похожденія съ такою же подробностію, какъ г-жа Бичеръ-Стоу свои, только безъ всякаго добродушія, напротивъ, съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи,-- поражаетъ насъ быстрымъ и неожиданнымъ скачкомъ.... На первыхъ страницахъ "Библіотеки", онъ разсказываетъ о своемъ путешествіи въ тарантасѣ, по роднымъ степямъ, и о томъ, какъ онъ переѣзжалъ на досчаникѣ черезъ Самару, а въ половинѣ книжки уже передаетъ намъ свой разговоръ въ Берлинской гостинницѣ съ швейцаромъ, котораго онъ называетъ любезный Николай и который зоветъ его капитаномъ.... Не меньшею занимательностію, но еще большею отчетливостію и подробностію отличаются письма г. Фета изъ-за границы ("Современникъ", No VIII); г. Фетъ водитъ благосклоннаго читателя безъ отдыха по Парижу и заставляетъ смотрѣть его предметы уже коротко знакомые ему, какъ то: Инвалидный домъ въ Парижѣ, гробницу Наполеона, Марсово поле, Елисейскія поля, балъ Мабиля и прочее.... Но я убѣжденъ, что благосклонный читатель, которому поэтъ-туристъ безпрестанно повторяетъ Фразы въ родѣ слѣдующихъ: "пойдемте снова на Rivoli и черезъ Тюлльерійской садъ", "теперь придется намъ возвращаться тою же дорогою" и проч.,-- нисколько не сердится на обязательнаго и неутомимаго путешественника, въ его любезномъ обществѣ почувствуетъ ни усталости, ни скуки и ни мало не сожалѣетъ о тратѣ времени на осмотръ предметовъ, которые уже видѣлъ не разъ, тѣмъ болѣе, что г. Фетъ умѣетъ иногда показать эти предметы въ новомъ поэтическомъ свѣтѣ...
   Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что всѣ эти замѣтки туристовъ-литераторовъ будутъ читаться съ большимъ любопытствомъ, не потому что онѣ сообщаютъ что нибудь новое, живое и современное, не потому что онѣ отличаются внутреннею наблюдательностію, мыслями, или серьёзнымъ взглядомъ на настоящее положеніе Европы,-- а оттого, что онѣ знакомятъ читателя съ интересными для него личностями. Я убѣжденъ, напримѣръ, что для почитателей поэтическаго таланта г. Фета, или для любителей произведеній г. Авдѣева, справедливо прославившагося въ русской литературѣ ѣдкой сатирой на Печорина, любопытны самые ничтожные Факты изъ ихъ частной жизни. Слѣдовательно, личныя впечатлѣнія, ощущенія и похожденія людей, пользующихся большою литературною извѣстностью, должны возбуждать въ высшей степени любопытство всѣхъ любителей русской литературы.... Съ этой точки зрѣнія даже замѣтки и записки людей менѣе извѣстныхъ, но съ какой нибудь стороны причастныхъ въ литературѣ, имѣютъ своего рода занимательность. Что касается до меня, я, напримѣръ, съ увлеченіемъ читалъ въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" "Путевыя впечатлѣнія" г. Василько-Петрова и замѣтки на лету г-на К*. Я теперь знаю, что по мнѣнію г. К* кухня нѣмецкая много имѣетъ общаго съ нѣмецкою философіею, что отъ нея (отъ нѣмецкой философіи) также пучитъ слабыя натуры и что въ ней (въ нѣмецкой философіи) также мало плотныхъ, питательныхъ элементовъ, какъ и въ нѣмецкой кухнѣ; что отъ всѣхъ нѣмецкихъ картофельностей, сладостей и розмазней дѣлалось у г. К* въ желудкѣ такая бурда, что въ немъ цѣлый день
   
   "То флейта слышалась, то будто фортепьяно";
   
   что г. К* кушалъ въ Бреславлѣ: супъ съ неудобоваримыми клецками, форель съ сладкой приправой, спаржу съ крошечными бараньими котлетами, съ ломтикомъ колбасы и прочее и прочее; а г. Василько-Петровъ въ Гамбургѣ рагу въ раковинахъ, дикую козу sauce piquante, рыбу, называемую Seezunge, компотъ, землянику со сливками, копченые языки и такъ далѣе; что послѣ театра г. Василько не нашелъ ничего въ кофейняхъ, кромѣ бутербродовъ съ семгой и что онъ въ томъ же Гамбургѣ купилъ очень дешево жилетъ, галстухъ и панталоны; что въ старыхъ европейскихъ городахъ улицы необыкновенно узки и что въ Германіи флегматически пьютъ много пива изъ кружекъ неестественной величины....
   "О! еслибъ у меня былъ капиталъ", восклицаетъ г. К*, "и хотя какая нибудь способность къ спекуляціямъ, я непремѣнно сдѣлался бы нѣмецкимъ пивоваромъ: въ нѣсколько лѣтъ я нажилъ бы мильоны! "...
   Дѣйствительно, жаль, что г. К* не занялся такою выгодною, сравнительно съ литературою, промышленностію!... Далѣе, послѣ сожалѣнія о томъ, что судьба не сдѣлала его пивоваромъ, г.К* сообщаетъ намъ, что въ Дрезденской галлереѣ, всѣхъ картинъ 2202 и что онѣ принадлежатъ 6 50 мастерамъ; что о Сикстинской Мадоннѣ нельзя имѣть понятія по копіямъ; что Парижъ городъ всемірный, а французъ человѣкъ поверхностный; что французское общество вступило опять (при Наполеонѣ III) въ свойственную ему форму жизни; что Берлинская Unter den Linden соединяется съ обширнымъ паркомъ, который называется Thiergarten, что Дрезденъ раздѣляется Эльбою на Старый и Новый городъ; что въ Европѣ извощики дешевле, чѣмъ у насъ, а мостовыя лучше и что съ Брюлевой террасы видъ превосходный.... Въ выноскѣ г. К* проситъ насъ между прочимъ замѣтить однажды навсегда, что онъ во все время путешествія не бралъ и не возьметъ въ руки ни одного "Путеводителя" (Guide), къ которымъ онъ питаетъ неодолимое отвращеніе, а чертитъ свои замѣтки по тому, что самъ видѣлъ или слышалъ."
   За что же такое неблаговоленіе къ "Путеводителямъ"? "Путеводители" не совсѣмъ безполезны. Вмѣсто того, напримѣръ, что бы самому считать, сколько картинъ въ Дрезденской галлереѣ,-- работа скучная, безполезная и отнимающая много времени,-- стоило бы заглянуть въ любой гидъ и безъ церемоніи выписать оттуда цифру 2202!....
   Но это мелочная замѣтка, нестоющая вниманія... Письма на лету вообще прелестны и только заставляютъ сожалѣть, что въ Европѣ не путешествуютъ на долгихъ.... тогда они вѣрно были бы еще интереснѣе.
   Плутархъ справедливо сказалъ, приступая къ описанію жизни Александра Македонскаго, "что невсегда блестящія дѣйствія вполнѣе характеризуютъ пороки и добродѣтели людей. Самая незначительная вещь, ничтожное слово, шутка, нерѣдко выставляютъ въ выгоднѣйшемъ свѣтѣ характеръ человѣка, чѣмъ его важные подвиги...."
   А сколько въ этихъ замѣткахъ на лету восхитительныхъ ничтожныхъ словъ, незначительныхъ вещей и остроумныхъ шуточекъ, начиная съ Бреславской газеты, которую подаютъ въ Бреславлѣ послѣ раковъ и остатки которой экономные нѣмцы прячутъ въ карманъ... Всѣ эти замѣтки и впечатлѣнія, по моему, имѣютъ даже болѣе значенія, чѣмъ напримѣръ дѣльныя и умныя письма г. Капустина, въ "Русскомъ Вѣстникѣ". Г. Капустинъ пишетъ для меньшинства, для равныхъ себѣ по развитію; онъ не заботится объ остальныхъ читателяхъ, а гг. К*, З* и Василько-Петровъ и другіе, пишущіе на лету, относятся къ низшему разряду читателей, которые еще читаютъ по складамъ, для которыхъ, какъ для Петрушки Гоголя, болѣе интересенъ процессъ чтенія, нежели самое чтеніе; это уже съ ихъ стороны великодушіе, подвигъ, дѣлающій честь ихъ гуманности, и подвигъ не легкій, потому что разговаривать съ людьми образованными и развитыми, несравненно легче, чѣмъ съ людьми не развитыми и необразованными, съ дѣтьми и съ духовно-малолѣтними... Но съ чего вы взяли, можетъ перебить меня читатель, что гг. К*, З* и Василько-Петровъ пишутъ свои замѣтки для такого рода публики? развѣ кто-нибудь изъ нихъ намекнулъ на это?-- Нѣтъ; но это очевидно и безъ намека... Неужели, вы думаете, что такіе умные и образованные, даже (какъ я предполагаю) ученые люди, какъ г. К*, З* и Василько-Петровъ и другіе, въ чемъ сомнѣваться было бы нелѣпо, ибо эти люди издаютъ журналы и участвуютъ въ журналахъ, не шутя вздумали бы объявлять за новость вамъ, человѣку образованному и начитанному, можетъ быть не разъ путешествовавшему по Европѣ, о томъ, что Unter den Linden соединяется съ Thiergarten, что въ Германіи все пьютъ пиво, или повторять стереотипныя фразы о томъ, что: "о Сикстинской Маддонѣ нельзя имѣть никакого понятія по копіямъ"... Это было бы слишкомъ нелѣпо.... Но если бы эти глубокомысленные путешественники захотѣли свои замѣтки и путевыя впечатлѣнія чертить или набрасывать для образованныхъ, развитыхъ читателей, тогда бы они навѣрно поразили всѣхъ своими свѣдѣніями, тонкими и дѣльными наблюденіями надъ Европой, серьёзными взглядами на европейскій быть, нравы и учрежденія... Имъ не для чего было бы тогда, какъ они ловко сдѣлали это теперь, прикидываться скифами, удивляться всему, что попадается имъ въ глаза на пути, и улицѣ Unter den Linden, и кружкамъ пива, и дешевымъ панталонамъ, и выписывать изъ гидовъ количество картинъ въ галлереяхъ, увѣряя при томъ, что они къ гидамъ питаютъ неодолимое отвращеніе!
   Начитавшись всѣхъ этихъ восхитительныхъ путешествій, я получилъ непреодолимое желаніе путешествовать. Къ этому возбуждали меня, впрочемъ, не столько эти путешествія, сколько ясные и теплые дни: петербургское солнце такъ хорошо грѣло; лѣса, роща и парки оживлялись подъ этими благотворными лучами; вѣковыя деревья не шевелясь отдыхали и нѣжились въ тепломъ и мягкомъ воздухѣ послѣ порывистыхъ и бурныхъ сѣверныхъ вѣтровъ, отражаясь въ прудахъ, рѣчкахъ и озерахъ петергофскихъ парковъ, какъ въ зеркалѣ; луга благоухали; рожь, налившая свои колосья, золотилась, преклонясь къ землѣ; все въ природѣ ожило, задышало и заговорило; по вечерамъ вспыхивали зарницы; такъ и тянуло вдаль на широту и на просторъ русскихъ полей и луговъ.... Я не завидовалъ русскимъ ученымъ туристамъ, глотающимъ пыль на парижскихъ и берлинскихъ улицахъ, въ Булонскомъ лѣсу и въ Thiergarten'ѣ, покупающимъ дешевыя панталоны въ Гамбургѣ и пріобрѣтающимъ своими замѣтками неувядаемую славу въ отечествѣ.... Нѣтъ, мнѣ хотѣлось забраться въ русскую глушь, въ безпредѣльную степь и тамъ на волѣ и раздольѣ забыть хоть на минуту о газетахъ, журналахъ, о славныхъ путешественникахъ, обо всей литературѣ и въ особенности обо всей петербургской жизни, о которой я обязанъ писать вамъ --
   Отъ желанія до исполненія впрочемъ еще далеко... и я остался при одномъ желаніи, но, чтобы сколько-нибудь успокоить себя, отправился съ своей петергофской дачи въ Лопухинку, отстоящую верстахъ въ 30 отъ Петергофа. За неимѣніемъ лучшаго, чѣмъ же это не путешествіе, тѣмъ болѣе, что я провелъ восемь часовъ въ дорогѣ, за исключеніемъ двухъ съ половиной часовъ, которые гулялъ въ садахъ и паркахъ Гестилацъ -- прекраснаго имѣнія г. Потемкина, бывшаго губернскаго предводителя петербургскаго дворянства. Я путешествовалъ на долгихъ, по старинному, по русски, съ пирогами и жареными цыплятами, въ то время, какъ мои литературные собраты обозрѣвали Европу а vol d'oiseau. Но и я, увлекшись ихъ блистательнымъ примѣромъ, начертилъ мои путевыя замѣтки....
   Вотъ издержки изъ нихъ, подъ названіемъ:
   

ЗАМѢТКИ НА ДОЛГИХЪ.

   .... Пусть будетъ истинно или ошибочно мое впечатлѣніе, ново или не ново -- въ немъ всегда найдется одно достоинство: оно не заимствовано. А чѣмъ болѣе выказывается личныхъ впечатлѣніи отъ чего бы то ни было, тѣмъ лучше....

(Замѣтки на лету, соч. г. К.).

   .... Я просто передаю вамъ мои личныя впечатлѣнія; о чемъ уже имѣлъ честь вамъ докладывать.

(Путев. впеч. Василько-Петрова).

   ....Я выѣхалъ съ дачи въ 10 часовъ. Утро было ясное и теплое, безъ малѣйшаго вѣтра, отчего на шоссе (маккадамѣ) пыль была нестерпимая. Не желая, чтобы поѣздка моя пропала даромъ, я, по примѣру одного изъ русскихъ туристовъ (именно одного изъ тѣхъ самыхъ, о которыхъ рѣчь шла выше), вознамѣрился всматриваться въ различные симптомы общественной жизни на моемъ краткомъ пути отъ Петергофа до Лопухинки и обратно.... За валомъ Англійскаго парка, выстроено недавно множество прекрасныхъ дачь..... Еще четыре года назадъ тому на этомъ мѣстѣ было болото съ кочками.... За Англійскомъ паркомъ.... Кстати объ Англійскомъ паркѣ. Въ большомъ каменномъ дворцѣ, находящемся въ серединѣ этого парка и выкрашенномъ жолтою краскою, во время петергофскихъ празднествъ, обыкновенно останавливаются посланники.... за Англійскимъ паркомъ противъ деревни Троицкой, стоящей на значительной возвышенности въ верстѣ отъ этого парка, дорога поворачиваетъ вправо, и шоссе (маккадамъ) прекращается. Въ послѣдній разъ бросивъ взглядъ на слободку Царской охоты, стоящую за паркомъ, и на выбѣленное каменное зданіе присутственныхъ петергофскихъ мѣстъ, я простился съ Петергофомъ. Лошади бѣжали легкой рысью по мягкой дорогѣ, опушенной съ обѣихъ сторонъ небольшимъ лѣскомъ на болотѣ и скоро присутственныя мѣста скрылись.... Проѣхавъ версты три, я остановился въ Чухонской деревнѣ Левдузи, расположенной по обѣимъ сторонамъ дороги, для того, чтобы всматриваться въ симптомы общественной чухонской жизни. Деревня эта имѣетъ не болѣе шести дворовъ, въ ней находится до тридцати душъ, но я не нашелъ въ ней ни одной души, кромѣ старой и безобразной чухонки, которая не въ состояніи была удовлетворить моей любознательности и повидимому не понимала моихъ вопросовъ, несмотря на то, что они были не глубоки и не сложны. Чухны вообще народъ безобразный, злой, тупой и несловоохотливый. Любимая пища ихъ -- молоко съ селедкой. Боже мой! сколько выпиваютъ они молока и съѣдаютъ селедокъ!... Я говорилъ передъ чухонкою съ гордостью и громко по русски, но на безобразную чухонку моя русская рѣчь не производила никакого дѣйствія и эта Финская вѣдьма не обращала на меня ни малѣйшаго вниманія. Убѣдившись, что въ Левдузи мнѣ оставаться долѣе не для чего, ибо здѣсь нельзя наблюдать симптомы чухонской общественной жизни, я отправился далѣе. За Левдузи находится деревня Сойкина, столь-же незначительная и безлюдная и также чухонская. На улицѣ передъ этою деревнею валялись въ пыли и играли бѣловолосыя чухонскія дѣти, въ грязныхъ рубашкахъ и съ выпачканными лицами -- За Сойкинымь до Гостилицъ, попадается на дорогѣ еще нѣсколько чухонскихъ деревень въ густомъ лѣсу, состоящемъ изъ березника, ели и сосны, въ которомъ, по замѣчанію туземцевъ, водится много грибовъ. Отъ одной изъ этихъ деревень дорога поворачиваетъ влѣво, лѣсъ рѣдѣетъ и открывается поле, засѣянное рожью и овсомъ. Рожь изрядная, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ она уже снята, овсы плохи.... Впереди и справа поле и болото, окаймлены густымъ лѣсомъ на значительной возвышенности. Изъ лѣса вдругъ выглянуло передъ нами жолтое каменное зданіе въ видѣ башни... Жолтая краска на домахъ и желтые цвѣты на лугахъ преслѣдуютъ меня повсюду. По моему мнѣнію, и думаю, что таково мнѣніе всѣхъ людей благоразумныхъ, какъ бы зданіе ни было изящно, но покрывающая его штукатурка, вымазанная жолтой краской, портитъ все, а въ Петербургѣ и въ его окрестностяхъ, какъ извѣстно, кирпичныя выштукатуренныя зданія непремѣнно мажутся жолтой и бѣлой краской...
   -- Что это за башня тамъ въ лѣсу? спросилъ я у моего ямщика.
   -- Эвто и есть Гостилиды, отвѣчалъ онъ.
   -- А-а!...
   Я усилилъ мое наблюденіе.
   Сдѣлавъ нѣсколько зигзаговъ по нолю, и поднимаясь въ гору, мы очутились у садоваго вала. Влѣво показался сарай на каменномъ Фундаментѣ и скоро замелькали различные домики, вѣроятно службы. Ямщикъ мой взялъ вправо.... Съ этой стороны садъ огороженъ рѣшеткою. Сквозь деревья мелькнуло какое-то большое каменное зданіе, вѣроятно домъ помѣщика, и передъ нами открылась каменная, пяти-главая церковь, не замѣчательная по своей архитектурѣ и не древняя.... Отъ церкви мы спустились къ пруду, переѣхали чрезъ мостъ, снова поднялись на гору и остановились у двухъ-этажнаго зданія, въ которомъ помѣщается трактиръ, по довольно широкой деревянной лѣстницѣ я вошелъ въ свѣтлыя сѣни, а изъ нихъ, черезъ небольшую переднюю, въ чистомеблированную и большую комнату, въ четыре окна, если я не ошибаюсь, ибо записать число оконъ я забылъ; стѣны этой комнаты окрашены по штукатуркѣ темно голубою краскою, а на стѣнѣ висятъ гравированные портреты помѣщицы. На подоконникахъ разставлены горшки съ еранью и окна украшены кисейными занавѣсками. Осмотрѣлъ и другія заднія комнаты, но въ нихъ замѣчательнаго ничего нѣтъ, все какъ обыкновенно. Меня встрѣтила женщина, пухлая и высокаго роста, въ нѣмецкомъ платьѣ, съ двуличневымъ платкомъ на головѣ, какъ у купчихъ.
   -- А что, матушка, можно тутъ у васъ отобѣдать? спросилъ я ее.
   -- Отчего нельзя, отвѣчала она.
   -- А что именно?
   -- Щи, бивштекъ, курицу...
   Я заказалъ щи и бивштексъ и отправился гулять въ садъ. Садъ и паркъ содержатся превосходно. Садъ расположенъ на гористомъ мѣстѣ, между оврагами. На каждомъ шагу въ саду вы встрѣчаете каскады и фонтаны. Глядя на эти непрерывно бьющія воды, я невольно вздохнулъ и подумалъ: "Если у тебя есть фонтанъ. Заткни его. Дай отдохнуть и фонтану" (извѣстный афоризмъ Кузьмы Пруткова). Глубоко и вѣрно! Полюбовавшись съ высоты сада, съ одной стороны на безконечную даль, разстилавшуюся передо мною, на пустоту и широту русскихъ пространствъ, съ другой стороны на деревню... (крестьяне въ Гостилицахъ русскіе, и, слѣдовательно, я не могъ вникать въ симптомы общественной чухонской жизни) я отправился въ трактиръ. Обѣдъ мой состоялъ изъ слѣдующихъ блюдъ: щи -- изготовленные плохо, кусокъ ветчины и пирогъ съ грибами, взятый мною изъ дома, и бивштексъ, крѣпкій какъ подошва, съ картофелемъ. Все это я запилъ доброю бутылкою Бургонскаго, которую также привезъ съ собою.... Изъ Гостиницъ, поговоривъ съ трактирною прислужницею -- миловидною чухоночкою (это большая рѣдкость) черезъ полчаса послѣ обѣда, а именно сорокъ-двѣ минуты шестаго, я отправился далѣе. Въ Гостиницы я пріѣхалъ въ часъ по-полудни, слѣдовательно всего пробылъ я въ этомъ живописномъ и истинно царскомъ мѣстѣ пять часовъ и сорокъ восемь минутъ. За обѣдъ,-- то есть за щи и бивштексъ, пухлая и высокая женщина взяла съ меня восемь гривенъ серебромъ. Не дешево! Тутъ только убѣдился я, какъ мало можно довѣрять свѣдѣніямъ, сообщаемымъ нашими туристами. Меня увѣряли, что въ Гостилицахъ трактиръ очень дешевый и порядочный. Замѣчу мимоходомъ, что въ Гостилицахъ есть бесѣдка, называемая Bellevue, откуда дѣйствительно видъ прекрасный. Бесѣдки съ такими названіями вы непремѣнно найдете во всѣхъ большихъ русскихъ садахъ и паркахъ.... По дорогѣ отъ Гостилицъ до Лопухинки деревень я что-то вовсе не замѣтилъ, можетъ быть потому, что вздремнулъ.... Еще не было сорока-трехъ минутъ восьмаго, когда, оставивъ влѣво двухъ этажный деревянный домъ, выстроенный среди лѣсу, мы повернули на право въ аллею, по обѣимъ сторонамъ которой расположены крестьянскіе домики. Это и есть Лопухинка. Проѣхавъ аллею, не доѣзжая сада, мы остановились на право у крыльца деревенскаго домика, выкрашеннаго, къ моему удовольствію, сѣрой, а не жолтой краской. Здѣсь при выходѣ изъ коляски случилась со мною небольшая непріятность: оторвалась пуговица, поддерживающая штрипки у панталонъ. Вздоръ, а все-таки досадно. Въ домикѣ, у котораго мы остановились, помѣщается гостинница для пріѣзжающихъ. Въ нижнемъ этажѣ, въ одной изъ комнатъ table d'hôte, куда сходятся больные. Въ Лопухинкѣ, какъ извѣстно, устроено водолечебное заведеніе. Начинало смеркаться и я поспѣшилъ осмотрѣть мѣстность.... Войдя въ садъ, я повернулъ налѣво къ бесѣдкѣ, висящей надъ пропастью.... Удивительная картина!... Между двумя крутыми и высокими берегами, обросшими лѣсомъ, большой прудъ; вода имѣетъ зеленоватый колоритъ, напоминающій воду Рейна... Внизу, на противоположномъ берегу, у подножія лѣсистой скалы, съ которой сбѣгаютъ тысячи ключей, стоитъ деревянный двухъ-этажный домъ, въ которомъ помѣщается Водолечебница и въ сторонѣ нѣсколько будочекъ съ душами.
   Сдѣлавъ эти бѣглыя наблюденія, я возвратился въ гостинницу. Луна начинала ярко обливать крыльцо и площадку передъ нимъ, показываясь надъ вершинами деревьевъ. На крыльцѣ сидѣлъ кто-то и курилъ трубку. Подойдя ближе, я увидѣлъ человѣка небольшаго роста, но коренастаго, въ бархатной фуражкѣ блиномъ и набекрень, изъ-за которой торчали бѣлокурые или сѣдые кудри, при мѣсячномъ свѣтѣ хорошенько разсмотрѣть было нельзя, въ широкомъ пальто, безъ пуговицъ и въ шароварахъ....
   Но здѣсь собственно я прекращаю мои путевыя впечатлѣнія и замѣтки, за неимѣніемъ Гида въ Лопухинку, "безъ гида не пишется и ничего нейдетъ въ голову и приступаю къ копировкѣ съ натуры господина, сидящаго на крыльцѣ.
   Лицо его имѣло видъ грязноватый, потому что, кажется, онъ нѣсколько дней не брился. Увидѣвъ меня, онъ пустилъ изо рту клубы дыма, вѣроятно, послѣ затяжки, началъ обозрѣвать меня съ ногъ до головы, съ нѣкоторою наглостію, крякнулъ и запѣлъ дребезжащимъ голосомъ, впрочемъ, не безъ пріятности:
   
   "На зарѣ ты ее не буди,
   На зарѣ она сладко такъ спитъ,
   Утро дышетъ у ней на груди..." и проч.
   
   Во время пѣнія онъ все продолжалъ, однако, смотрѣть на меня, вдругъ голосъ его рѣзко прервался на словахъ:
   "И подушка ея горяча."
   -- Ба, ба, ба! Кого я зрю? воскликнулъ онъ и распростеръ ко мнѣ обѣ свои руки, не вставая однако.
   -- Не узнаешь, батенька, что ли, продолжалъ онъ: -- или вы этакъ все на команъ-ву-портеву, съ аристократическими закорючками, а съ нашимъ братомъ, съ простымъ дворяниномъ, который съ гордостью не поддается злому року.... Этого мимо, этого мы не узнаемъ... Ахъ, ахъ, ахъ! То-то! Катались и мы, душенька, на рысакахъ, умѣли запускать пыли-то въ глаза не хуже другихъ, тоже эдакъ силь-ву-пле мадамъ -- и прочее, ну а теперь кончено... да мнѣ, братецъ, наплевать на все --
   И онъ еще разъ затянулся, выпустилъ тучу дыма, и сплюнулъ.
   -- Какими судьбами ты здѣсь? сказалъ я, узнавъ дѣйствительно въ этомъ господинѣ одного изъ моихъ старыхъ уличныхъ знакомыхъ, съ которымъ въ дни моей молодости нерѣдко встрѣчался въ трактирахъ и въ другихъ публичныхъ мѣстахъ. Я не видалъ его лѣтъ десять, но слышалъ, что онъ послѣднее время пустился въ какую-то не совсѣмъ удачную спекуляцію, и что его постигло какое-то бѣдствіе....
   -- Я, душенька, я! собственною своей персоной, вскрикнулъ онъ вставая и расшаркиваясь передо мною иронически: -- вотъ гдѣ Богъ привелъ свидѣться.... Это не Дюссо, нѣтъ! тутъ, милый другъ, намъ не подадутъ котлетъ à la Ришельё, съ субизскимъ соусомъ и съ бутылочкой замороженнаго.... Сколько хочешь кричи: Simon! неуслышитъ; отсюда далеко!-- Ты спрашиваешь, какъ я попалъ сюда? Воздухомъ, братецъ, свѣжимъ подышать захотѣлось, отъ прежней жизни оторваться, луной полюбоваться... Вишь, шельма, какъ свѣтитъ!... (Онъ чубукомъ ткнулъ на луну съ нѣкоторою досадою). Не зналъ, что случится, вотъ и пришлось полечиться.... Ну, да все это вздоръ.... Поцалуй меня и садись.... Ужасно радъ, что тебя встрѣтилъ, я человѣкъ простой, безъ закорючекъ, люблю тебя смерть, чортъ знаетъ за что, вѣдь ты выѣзжаешь все на тонкостяхъ, тебѣ бы все bouquets de l'Imperatrice, или эдакіе мозгъ одуряющіе Финь-Флёры. Да брось ты, братецъ, все это, ради самого Бога! тамъ, душенька, мягко стелятъ, да жостко спать, тамъ все для выставки, а не для души. Что ты тамъ ни толкуй, а надо жить, братецъ, по душѣ, надобно, чтобы внутри-то у человѣка была музыка... чтобы какъ дотронулся до живой струны, такъ чтобъ и заиграла тамъ, въ глубинѣ, небесная внутренняя гармоника, а ты бы слушалъ ее да не наслушался, да сердечной, теплой водой, въ просторѣчіи именуемой слезами, обливался... вотъ что!... Я, братецъ, пожилъ на свѣтѣ, вездѣ вертѣлся, на все насмотрѣлся, все испыталъ; бывало народъ только ротъ разѣваетъ, какъ катить по Невскому или по Тверской, а искры летятъ по сторонамъ... У князя Каланчакова первые рысаки были, особенно одинъ рысакъ -- Птицей прозывался, а я, братецъ, намоемъ Вихрѣ и Птицу обжигалъ. Спроси у Петруши Драницыпа про меня.... Какими обѣдами я кормилъ.... Онъ, я чай, до сихъ поръ облизывается -- по 25 р. съ персоны, безъ вина.... какъ Богъ святъ!-- тебѣ это скажетъ и Фельегъ, и Легранъ, и Шевалье, и Дюссо, и Морсли эти всякіе... Людямъ по 5 цѣлкачей на водку бросалъ,-- этотъ мошенникъ Симонъ, я чай, не отопрется.... Нѣтъ, вотъ я тебѣ разскажу.... ты, душа моя, человѣкъ съ искрой, въ тебѣ есть, даромъ что ты все на экскюзе прохаживаешься, частичка Божьей благодати, эта поэзія-то что вы зовете, а по нашему внутренняя гармоника.... Хочешь выслушать?...
   -- Я слушаю, отвѣчалъ я, и подумалъ: -- да изъ моей копировки выходитъ, кажется, нечто похожее на Талантливыя натуры г. Щедрина....
   -- Это было, братецъ ты мой, продолжалъ мой знакомый, не безъ важности нахмуривъ брови и задумываясь: -- это было давно.... Тогда еще сѣдой волосъ не прокрадывался въ мои кудри.... Они у меня сами вились безъ щипцовъ парикмахерскихъ.... Только, бывало, мокрой щеткой проведешь по нимъ -- и готовъ.... никакой Грильонъ лучше не причешетъ.... Молодая кровь кипяткомъ кипѣла, а сердце любви да воли хотѣло. Состояніе у меня было хорошее, другому на два вѣка стало бы, а я его въ десять лѣтъ порѣшилъ, потому что не зналъ ни въ чемъ удержу; съ дѣтства омерзѣніе питалъ ко всякимъ шлагбаумамъ, къ вѣсамъ и къ мѣрамъ. Душа -- мѣра, думалъ я, и каталъ, валялъ безъ оглядки, только духъ занимался, да прохожій дивовался. Ну, вотъ, въ это-то время ахъ! золотое было времячко.... Я только что вышелъ въ отставку.... Всего только съ годъ корнетскій мундиръ проносилъ парады разные, паркеты да этикеты мнѣ были не по душѣ.... На паркетахъ скользко, а вздыхать, ухаживать, мирлифлерничать было не по мнѣ. По нашему, просто, душа на распашкѣ, сердце на ладони; приложилъ руку къ сердцу, съ колѣнопреклоненіемъ:-- такъ-молъ итакъ, сударыня, люблю до страсти, осчастливить въ вашей власти, такъ осчастливьте, а на нѣтъ и суда нѣтъ,-- и вся недолга. Я любилъ, братъ, крѣпости брать безъ приступа, съ набѣга, чтобъ съ перваго раза озадачить. Вотъ вышелъ я въ отставку, все неловко, чувствую, что тѣсновато въ Петербургѣ, воздуху мало. Ночь, бывало, коротаешь съ пріятелями, да съ пріятельницами у Фельета; пьешь, пьешь, все кажется мало; начнешь отъ тоски вѣзеркала бутылками швырять, всю посуду перебьешь, а сердце все ноетъ -- все не то; полдня проспишь, поѣшь, да въ театръ, а изъ театра опять къ Фельету съ новой компаніей, а отъ Фельета въ ночной объѣздъ, тамъ нѣмцевъ приколотишь, а все не полегчитъ. Думаю себѣ -- нѣтъ, вонь изъ Питера, тутъ задохнешься еще, пожалуй, въ гранитныхъ стѣнахъ... Матушка Русь святая не клиномъ сошлась, широка родная, есть гдѣ погулять, гдѣ душу отвести. Тогда еще объ этихъ заморскихъ хитростяхъ самоварахъ-то этихъ, на которыхъ вы нынче разъѣзжаете, и помину не было въ нашемъ православномъ царствѣ.... Мы ѣзжали на птицахъ -- на тройкахъ: ляжешь, бывало, въ кибитку, кони вздрогнутъ, колокольчикъ задребезжитъ, ямщикъ встанетъ на облучокъ, взмахнетъ кнутомъ, вскрикнетъ: "Эй вы голубчики, выносите!" колокольчикъ зальется, а въ сѣдокѣ душа отъ быстроты захлебнется. Все то это прошло!... Дернулъ я такимъ манеромъ въ первопрестольную, да на дорогѣ въ Крестцахъ зацѣпилъ въ одномъ шугайчикѣ такую красотку -- (Разскащикъ при этомъ языкомъ прищолкнулъ) Матрешей прозывалась.... ростомъ, дородствомъ, бѣлизной.и пригожествомъ чудо!... Я недолго и уговаривалъ ее -- просто, такъ пришелся ей по сердцу.... за околицей ждала меня, ночь была темная, продрогла голубка, да я ее въ свою медвѣжью шубу закуталъ, такъ мигомъ согрѣлась. Дивная была дѣвка-то! Я въ Москвѣ нашилъ ей всякихъ парчевыхъ и бархатныхъ съ прозументами сарафановъ и шугаевъ, надѣла она башмаки козловыя со скрыпомъ, навязала кисейные рукава... бывало одѣнется, взглянешь на нее...краля! Ну, въ Москвѣ жизнь попросторнѣе, по шире, тамъ у меня тоска немного поотошла, тамъ я три мѣсяца изъ цыганскаго табора не выходилъ, пятьсотъ душъ на этихъ проклятыхъ черномазыхъ египтянокъ ухнулъ, всѣмъ цыганскимъ ухваткамъ выучился, съ Ильюшкой пилъ мертвую, ну, просто, совсѣмъ было въ цыгана обратился и лошадьми сталъ надувать, ей-Богу!... Матреша моя сначала и рветъ и мечетъ, плачетъ-надрывается, горючими слезами обливается... Ревнива была, какъ тигрица, братецъ!-- Да сладить-то со мной было трудно въ ту пору....-- необъѣзженный былъ конь, дикій, диче того, что подъ Мазепой былъ. Наконецъ опостылѣло мнѣ все это, хватилъ я въ степную деревню да и заперся тамъ съ Матрешей,-- полгода носу никуда не показывалъ, а обо мнѣ тамъ чортъ знаетъ какіе слухи идутъ между сосѣдями. Я ни къ кому и никто ко мнѣ,-- былъ у меня только одинъ другъ закадычный -- исправникъ, съ живаго и съ мертваго, съ друга и съ недруга кожу дралъ, а малый былъ съ широтой и со вздохомъ....-- онъ бывало заѣдетъ, такъ съ нимъ налижемся до положенія ризъ, вотъ и все развлеченіе. Душа, знаешь, отдыху потребовала.... Ну вотъ такимъ манеромъ и отдохнулъ я.... А самъ чувствую между тѣмъ, что крылья начинаютъ ужь расправляться. Вдругъ вздумалось мнѣ такъ ни съ того ни съ сего -- пирушку задать сосѣдямъ.... "Вотъ", думаю, "я-молъ имъ покажу сволочи-то этой.... что я за человѣкъ. Пусть-молъ и дѣти ихъ и внуки и правнуки вспоминаютъ обо мнѣ...." Какъ затемяшилось въ голову эта мысль -- не даетъ покою.. "Надо" думаю, "у кого нибудь денегъ достать", а на ту пору у меня просто гроша не было, впередъ двухъ годовой доходъ просвисталъ; имѣніе бы заложилъ, да закладывать-то было нечего; жаль, что мнѣ неудалось пожить прежде родителей, а то они, вѣчная имъ память, распорядились, все заложили безъ моего просу, только и оставили мнѣ чистенькихъ пятьсотъ, которые я въ три мѣсяца въ Москвѣ на цыганъ прогулялъ.... Занимать -- видъ не хорошъ, обдуть какого нибудь въ карты нельзя: подлецы грошевыя игры ведутъ, а ужь если бы хоть кто нибудь изъ нихъ имѣлъ страстишку, не вывернулся бы изъ моихъ рукъ, потому что всѣ эти Фокусы я обдѣлывалъ тоньше самого Пинетты.... Надо тебѣ, душенька, сказать, что будучи еще корнетомъ въ отпуску въ Лебедянѣ я попалъ на шулеровъ, которые облупили меня, какъ липку.... Парни были, впрочемъ, добрые -- я потомъ съ ними сошелся, они мнѣ всѣ свои секреты поразсказали и доставили мнѣ случай воротить мои денежки.... уступили мнѣ одного молодчика,-- забубенныя были головы, но съ великодушной отрыжкой... Откуда же однако взять денегъ? а надо тысячъ пять по меньшой мѣрѣ -- тогда мы считали на ассигнаціи. Теперь ужь я отупѣлъ, выдохся, эръ-фиксу нѣтъ, теперь и въ годъ того не придумаешь, что бывало въ минуту наитіемъ придетъ, а тогда умъ, воображеніе, ловкость все было, какъ англійская бритва... Вдругъ, братецъ, меня такъ и озарило -- Я вскочилъ со стула и велѣлъ заложить разъѣзжую тройку. Верстахъ, братецъ, въ тридцати отъ меня, на большой проѣзжей дорогѣ стояла харчевня. Содержала ее, изволишь видѣть, какая-то вдова мѣщанка, Акулина Власьева, по прозванію Юла, видно въ молодости, бестія, юлила много,-- вѣдь всегда по шерсти и кличка бабища лѣтъ сорока, полная, высокая, здоровенная -- изъ себя корява маленько, да носъ ужь больно курносъ. Но про Акулину Власьевну шла, братецъ ты мой, такая молва, что ей отъ мужа капиталы достались, да и сама-то она, какъ извѣстно было, шибко торговала. Харчевня-то ее была у самого перевода на кормилицѣ Волгѣ. Въ большіе ее капиталы я не вѣрилъ, по въ томъ не сомнѣвался, что у нее деньжонки есть, потому что гласъ народа гласъ Божій. Видъ она имѣла строгій, а шашни за ней водились,-- не безъ того; по глазамъ было видно,-- да и курносый носъ -- вѣрный признакъ страсти,-- замѣть, душа моя, это ужь какъ дважды два -- я ужь и тогда, несмотря на незрѣлость и неопытность, эту смѣтку сдѣлалъ, потому что знакомъ былъ передъ этимъ съ одной курносой -- просто кипятокъ, обвариться было можно, да и у Матреши у моей былъ носикъ немножко кверху вздернутый. Завалился я такимъ образомъ въ тарантасъ,-- дѣло-то было ужь весеннее, да и покатилъ къ Акулинѣ.... Пробылъ я у нее три дня и три ночи -- такія штуки только въ молодости, душенька, откалывать можно, -- подластился къ ней, мелкимъ бѣсомъ разсыпался, ну просто безъ мыла въ душу ей влѣзъ.... Растаяла моя Юла, глазъ съ меня не спускаетъ, такъ и юлить, а я то ей турусы на колесахъ, глаза горятъ, бью себя въ грудь, говорю:-- приколдовала ты меня, бестія; самъ не знаю что со мною дѣлается, ошалѣлъ совсѣмъ чувствую, что безъ тебя мнѣ и жизнь не мила, а она и ногъ подъ собою не слышитъ отъ радости, несмотря на то что лапищи у нее были преогромныя, все твердитъ: "Охъ, голубчикъ ты мой, ясный ты мой соколъ, все мнѣ что-то невѣрится, не обмани ты меня, батюшка мой...." руки, ноги мнѣ далуетъ, своими ручищами кудри мнѣ приглаживаетъ; въ порывѣ страсти благимъ матомъ кричитъ: "охъ тошненько, охъ, голубчикъ!" Я теперь самъ удивляюсь, какъ это у меня духу тогда достало.... вотъ она что значитъ молодость-то! ну, да какъ бы тамъ ни было, а черезъ три дня, братецъ ты мой, пріѣхалъ домой съ пятью тысячами въ карманѣ.... Я, впрочемъ, далъ ей росписку, что взялъ у нее деньги на сохраненіе... Съ тѣхъ поръ я и улыбнулся для нее -- Въ объѣздъ, братецъ, ѣздилъ, чтобы только не видать этой морды....
   -- Отчего жь ты не попробовалъ у нее занять просто? спросилъ я.
   -- Дала бы она такъ!... И ужь задалъ же я на эти денежки праздникъ! Вино -- разливанное море, музыка, иллюминація, фейерверкъ -- просто небу жарко. Наѣхали ко мнѣ всѣ эти чучелы съ того свѣта съ женами, съ дочерями, съ сыновьями, съ племянницами, съ приживалками, со всею дворнею, то есть просто въ Караванъ-Сарай весь мой домъ превратили... а къ вечеру такая потѣха пошла,-- чудо!... Пляски, танцы, игры, куры да амуры, дымъ столбомъ и ума помраченіе бураки трещатъ, визги, восклицанія, восторги,-- потѣха да и только. Ужь когда въ головѣ у всѣхъ заходило... я, безъ церемоніи, вывелъ въ залъ Матрешу... Выступила она, братецъ ты мой, какъ пава: золотой сарафанъ, кокошникъ, какъ жаръ горятъ, а самъ я одѣлся по крестьянскому, какъ на театрахъ, въ бархатной поддѣвкѣ, въ козловыхъ высокихъ сапогахъ съ оторочкой, въ шолковой малиновой рубахѣ, золотымъ поясомъ перехваченной, и пошли мы съ Матрешей по русски плясать.... Всѣ такъ и разинули рты, такъ и ахнули, подумали, что это барыня какая нибудь, переряженная въ сарафанъ... Я потомъ взялъ гитару да какъ отхватилъ имъ: "Мы цыгане молодцы", такъ просто у семидесяти-лѣтнихъ старцевъ суставчики заходили, а потомъ, знаешь, чувствительную, со вздохомъ для барынь....
   Ты не улыбайся, душенька, не думай, что я такъ вотъ какъ дуракъ бросилъ эти пять тысячъ изъ одного этакого какого нибудь пустаго фанфаронства. Оно точно, что мнѣ хотѣлось таки и показать себя -- Пусть-де знаютъ, съ какого полета птицей дѣло имѣютъ,-- а на эти пять тысячъ я пріобрѣлъ сорокъ тысячъ. Черезъ недѣлю послѣ этого я занялъ у одного сосѣда двадцать, а черезъ мѣсяцъ у двухъ по десяти... Вотъ оно что значило одурить ихъ, пыль-то имъ пустить въ глаза. Я и самъ не ждалъ такой благодати отъ этой пирушки, да еще pour la bonne bouche, послѣ нея четыре барыни врѣзались въ меня -- вотъ до сихъ поръ...
   Онъ показалъ на брови.
   -- Ну чтожь, занявъ эти 40,000, заплатилъ ли ты Акулипѣ-то 5000? перебилъ я его....
   Разсказчикъ мой посмотрѣлъ на меня пристально, улыбнулся какъ-то странною улыбкою, началъ вычищать золу изъ своей трубки, потомъ набивать трубку табакомъ, повторяя сквозь зубы:
   -- Заплатилъ... заплатилъ... гмъ!... заплатилъ бы я ей можетъ, еслибы.... Чужимъ добромъ я пользоваться не хочу.... Я плюнулъ бы ей въ рябую ея рожу и заплатилъ бы,-- да она жаловаться на меня, шельма, вздумала.... Ну, я говорю, коли-такъ, такъ не видать тебѣ этихъ денегъ, какъ своихъ ушей. Хорошо еще что мой другъ исправникъ -- уговорилъ ее не представлять росписки, а самъ мнѣ -- "принимай, говоритъ, монъ-шеръ, мѣры, я удержалъ ее покуда, ну а представитъ росписку, тогда, братъ, дѣлать нечего, взыщемъ съ тебя.... Хорошо, думаю себѣ Я къ ней.... Ну тутъ такая сцена произошла, что перомъ не опишешь. Она, братецъ ты мой, какъ мы остались на единѣ, подняла такой крикъ: -- погубилъ ты душу мою, говоритъ, обокралъ, чтобъ тебѣ говоритъ и то и то -- а я ни слова, только гляжу на нее да улыбаюсь....
   -- Чего орешь-то, дура, говорю я.... Деньги твои я, коли хочешь, сейчасъ отдамъ -- Подавай мнѣ мою росписку....
   -- Врешь, говоритъ:-- теперь не надуешь.
   -- Да надувать -- я тебя не хочу.... вотъ смотри -- и показалъ ей пачки: сверху-то, знаешь, ассигнація, а внизу простая тонкая бумага....
   Она посмотрѣла и пошла отпирать шкапъ; вынула оттуда росписку, и показываетъ ее -- Ну, давай, говоритъ, деньги, а я вырвалъ у нея росписку, да въ огонь... Въ комнатѣ-то печка на счастье топилась....
   -- Ну, я говорю, теперь взыскивай съ меня деньги, жалуйся, представляй росписку. Я такой, говорю, человѣкъ, что когда со мной мирно, кротко, по душѣ поступаетъ съ тѣмъ и я дѣйствую по душѣ. Баба моя совсѣмъ ошалѣла, стоитъ, вылупивъ на меня свои буркулы и не смигнетъ.... Да ужь какъ я съ лѣсницы сходилъ, слышу, кричитъ: караулъ! Дери глотку-то, думаю, сколько хочешь -- теперь поздно... Я въ тарантасъ... Свиснулъ -- и быль таковъ...
   Стало мнѣ опять послѣ этого грустно, томитъ что-то, все какъ то не то, не по мнѣ, а сердце въ груди словно голубь трепещетъ и стонетъ, дома тошно, хожу, какъ звѣрь какой нибудь, это всякой бездѣлицы вспыхиваю, всю дворню такъ ни за что ни про что на конюшнѣ отодралъ; въ гостяхъ еще тошнѣе, только бывало отойдетъ маленько какъ къ вдовѣ Клико прибѣгнешь, забудешься на мгновенье, а того мнѣ не вдомекъ, что сердце тяжесть носитъ, оттого что любви проситъ. Матреша-то ужь крѣпко мнѣ надоѣла, а человѣкъ я былъ всегда любящій, со вздохомъ... Ну вотъ одинъ разъ поѣхалъ я, на охоту, верстъ со ста отъѣхалъ отъ дому, хожу, брожу по болотамъ, а въ головѣ не то, и птица нейдетъ.... Поднялся я на бугорочекъ и прилегъ -- лежу, а не подалеку вижу лѣсокъ, расчищенный, въ родѣ рощи, вдругъ выѣзжаетъ изъ этой рощи амазонка, вся, братецъ, въ черномъ, на вороной лошади, шляпа съ широкими полями, черное перо назадъ, вуаль зеленый на отлетѣ, талія тонше рюмки шампанской... хлыстикъ въ рукѣ. Выѣхала она изъ рощи, да мимо меня, бросила на меня, знаешь, этакой взглядъ, сердце сокрушающій и помчалась, словно вихорь, по полю... Сто лѣтъ проживу не забуду этого взгляда... У меня только въ сердцѣ ёкнуло, да кровь въ голову прихлынула, я вскочилъ, какъ угорѣлый, гляжу, а ужь ее и слѣдъ простылъ... "Что это, думаю, за аксіома такая, откуда?.." -- И схватилъ себя за башку, какъ помѣшанный...
   Разсказчикъ мой остановился на минуту, вздохнулъ, покачалъ головою и сказалъ, повидимому, разчувствовавшись:
   -- Много прожилъ я на свѣтѣ, душа моя, много видалъ разнаго сорта барынь со всякимъ эръ-фиксомъ, со многими вѣкъ короталъ,-- а ужь такой барыни ни прежде ни послѣ, не встрѣчалъ да и встрѣтить-то такую не всякому въ жизни удастся. На это свыше благоволеніе надо имѣть... Глаза черные какъ звѣзды горятъ, коса, какъ смоль, ниже колѣнъ разсыпается, ямки на щечкахъ, когда улыбается... сложена, братецъ ты мой, какъ мальчикъ, роста большаго, а ножки и ручки, какъ у трехъ-лѣтняго младенца, голосъ, контральтовый, да такой, если бы эти Рубини ваши, Лаблаши и Маріо услыхали ее, такъ и они ахнули бы. Образованія, братецъ, такова, что и профессора всякаго за поясъ бы заткнула, всѣхъ этихъ вашихъ Гюго и Волтеровъ наизусть знала, танцовала такъ, что сама Тальони передъ нею на колѣни бы стала и сказала бы только mille pardon!.. Подлецомъ, братецъ, позволю себя назвать, если я хоть что-нибудь прибавляю.... Взгляни на нее, прошепчи про себя: недостоинъ, да и бѣги вонъ, вотъ какого рода существо было... Я не стоилъ., послѣдней песчинки на подошвѣ ея ботинки.
   -- Какже ты съ ней познакомился?... спросилъ я.
   -- Черезъ три часа послѣ встрѣчи въ лѣсу, я ужь сидѣлъ, душенька, въ гостиной у нее. Въ три часа все обработалъ... Мужу ея представился, богатый помѣщикъ былъ, только мокрая курица, алхимикъ какой-то, все за старыми, гнилыми книжищами сидѣлъ и отъ него гнилью несло... Гутенбергъ былъ эдакой... а она, братецъ, поэзіей дышитъ, вся кипитъ огнемъ несгораемымъ, страстію пышетъ, гдѣжь ему было понимать ее?... Ей нуженъ былъ, братецъ, человѣкъ съ искрой и со вздохомъ, который бы съ одной стороны могъ ее въ эмпиреи уносить. Ну да какъ бы тамъ ни было, а она, братецъ, полюбила меня.... Видитъ, что я человѣкъ со вздохомъ, а я.
   Онъ вскочилъ и ударилъ себя въ грудь...
   -- Я бы за одинъ ея взглядъ теперь въ тартарары пошелъ, душу бы свою закабалилъ на вѣкъ... Какъ вспомнишь прошлое, невозвратное, такъ кровавой слезой обольется. Какіе вечера-то бывало проводили мы съ нею... Уйдемъ въ паркъ... Съ одной стороны заря догараетъ, съ другой красный мѣсяцъ выплываетъ и звѣздочки зажигаются; идемъ по дорожкѣ, а дорожка-то вся облита точно янтарнымъ свѣтомъ, сядемъ на скамейку передъ прудомъ... Прудъ-то какъ серебряное блюдо, деревья не шелохнутся, только по посеребрянной дорожкѣ тѣни бросаютъ, у нее, у моей красавицы, черныя кудри по плечамъ разовьются, а глаза блестятъ ярче звѣздочекъ небесныхъ, грудь волной поднимается, у обѣихъ внутри музыка звучитъ....
   Онъ прошелся нѣсколько въ волненіи по комнатѣ и вдругъ вскрикнулъ съ такимъ азартомъ: -- да что, братъ, пьешь ты водку? выпьемъ!-- что мнѣ стало даже страшно... Я объявилъ, что непью.
   Онъ взглянулъ на меня съ ядовитымъ упрекомъ.
   -- Ахъ фификусы вы эдакіе!... Что, небось, бонъ-тонъ не допускаетъ?... Онъ покачалъ головою.-- Жалкіе вы, братецъ, мелкіе люди!... Исказили вы себя, обузили, чортъ знаетъ на что похожи стали!... Ни широты, ни полету, куклы настоящія...
   -- Полно вздоръ-то говорить, докончи-ка лучше свою исторію, перебилъ я.
   -- Что кончать то... Теперь не стану кончать... Душа требовала высказаться, и я высказалъ бы, все высказалъ, да ты охолодилъ, братецъ, нѣтъ, ужь теперь такъ не скажется...
   -- Ну чѣмъ же, однако, кончилось....
   -- А тѣмъ, отвѣчалъ онъ, съ замѣтною холодностію и нехотя:-- что однажды я превезъ ее къ себѣ; долго мы съ нею по душѣ толковали, сталъ я передъ нею на колѣни, да и говорю... "Брось, говорю, мужа, голубка, поживемъ на волѣ.... Вдругъ, братецъ, дверь на стежь, а въ дверяхъ, какъ фурія какая -- Матрешка... Бѣдовая была дѣвка.... Львица.... Мнѣ теперь ужь и жаль ее.... (Онъ вздохнулъ.) Бросился было я, чтобы вытолкать ее вонъ, а она кричитъ:--Разбойникъ ты эдакой!... Мало, говоритъ, что тына сторонѣ чортъ знаетъ что дѣлаешь, еще въ домъ, говоритъ, полюбовницъ привозить сталъ..." а она, моя голубка, при этомъ только вскрикнула, да на диванъ покатилась, а у меня кровь въ голову, я схватилъ со стола шандалъ, да въ Матрешку... такъ угодилъ, что тутъ же грянулась, да черезъ часъ Богу душу отдала...Что ужь потомъ было и говорить не хочу, только счастіе мое съ этой минутой покончилось... Все пошло съ тѣхъ поръ не такъ, какъ слѣдуетъ... И что мнѣ это стоило!.. Тысячь десять земскимъ властямъ ввалилъ, ну, разумѣется, послѣ эдакаго куша по слѣдствіи оказалось, что умерла скоропостижно отъ удара... Исправникъ былъ мнѣ другъ закадычный, а и тотъ, шельмецъ, содралъ съ меня особо еще 3,000... Дружба, говоритъ, дружбой, а служба службой!.. Да зачѣмъ я имъ давалъ эти деньги? и самъ не понимаю... Лучше бы тогда же пошелъ въ Сибирь! что, братецъ, теперь моя жизнь?... Изъ Долговаго Отдѣленія, по милости добрыхъ людей, теперь на поруки выпущенъ по болѣзненному состоянію для излеченія!... Укатали бурку крутыя горки!... Теперь охоты нѣтъ; а вотъ я когда нибудь тебѣ разскажу мою петербургскую жизнь, если Богъ приведетъ снова гдѣ нибудь встрѣтиться. Вы живете въ Петербургѣ, а вѣдь не знаете его, всѣ столичныя продѣлки открою тебѣ, всѣ приказные крючки и каверзы... Жилблазъ, душенька, скучная книга передъ моими похожденіями, "Парижскія Тайны" пустяки передъ моими петербургскими тайнами. Напиши я свои записки, да издай ихъ,-- еще обогатиться могу... да къ чему мнѣ теперь богатство?.. Ужь прежняго полета не будетъ, сѣдина въ бородѣ, а въ ребрѣ -- ужь не бѣсъ, а просто на просто ломота. Вотъ и теперь кости заныли, потому что сыро становится. Прощай, душенька... сонъ клонить начинаетъ.
   И онъ крѣпко пожалъ мнѣ руку, прибавивъ: -- а все еще я, братецъ, человѣкъ со вздохомъ, не смотря на старческія немощи... и уходя снова запѣлъ:
   
   На зарѣ ты ее не буди...
   
   Но здѣсь долготерпѣливый читатель (я предчувствую) останавливаетъ меня и говоритъ:
   -- Вы взялись описывать намъ петербургскую жизнь, а вмѣсто того сочиняете какіе-то путевыя замѣтки и копируете съ натуры Богъ знаетъ для чего какое-то уродливое лицо, случайно попавшееся вамъ.... Что доказываетъ этотъ господинъ?... и съ какою цѣлію вывели вы его на свѣтъ?
   -- Онъ доказываетъ тоже, что и другія Талантливыя Натуры, съ которыми васъ знакомили прежде, а что онѣ доказываютъ -- это не мое дѣло. Господина же этого скопировалъ я для того, чтобы предварительно нѣсколько познакомить васъ съ личностію того, чьи весьма любопытные, по моему мнѣнію, разсказы о петербургской жизни, я, по всей вѣроятности, сообщу вамъ со временемъ --
   Теперь.... (и я самъ чувствую, что ужь давно пора) перейдемъ къ отчету о томъ, чѣмъ былъ занятъ Петербургъ въ августѣ.
   Въ половинѣ августа Петербургъ вдругъ оживился. 15 августа происходилъ торжественный въѣздъ Ея Императорскаго Высочества Великой Княжны Ольги Ѳеодоровны. Отъ дебаркадера Желѣзной Петергофской дороги до Зимняго Дворца, на всемъ этомъ огромномъ протяженіи, дорога убрана была разноцвѣтными флагами, щитами съ вензелевымъ изображеніемъ Великаго Князя и Великой Княжны, гирляндами изъ цвѣтовъ и зелени, коврами на окнахъ и балконахъ домовъ. Самыя дебаркадеры въ Петергофѣ и Петербургѣ убраны были съ большимъ вкусомъ. Невскій Проспектъ весь застроенъ былъ лѣсами и завѣшанъ флагами. Петербургъ представлялъ втеченіе трехъ дней (15, 16 и 17 августа) торжественный праздничный видъ. Церемоніалъ шествія уже извѣстенъ нашимъ читателямъ. 16 въ день бракосочетанія были обѣдъ (во время котораго былъ концертъ, и въ немъ, между прочимъ, участвовала вновь прибывшая пѣвица г-жа Бискаччіанти) и вечеромъ балъ въ Зимнемъ Дворцѣ, а 17 числа парадный спектакль въ Большомъ театрѣ.
   Вотъ какъ описываетъ этотъ спектакль петербургскій корреспондентъ журнала "Le Nord".
   "Всѣ военные и гражданскіе сановники были въ театрѣ въ полной формѣ, дамы въ блестящихъ туалетахъ, сіяющія брильянтами, дипломатическій корпусъ.... Лэди Водгузъ и г-жа Реджина, супруга неаполитанскаго посланника, обращали особенное вниманіе. Императоръ и вдовствующая Императрица подвели Высоконовобрачныхъ къ периламъ ложи -- и троекратное ура огласило залу. На Великой Княгинѣ Ольгѣ Ѳеодоровнѣ было розовое платье, съ пятью воланами, изъ point d'Alenèon, на головѣ и на шеѣ брильянты.-- Спектакль продолжался съ небольшимъ часъ,-- давали нѣсколько сценъ изъ "Жизели", съ Богдановой и Муравьевой.
   Городъ былъ блистательно иллюминованъ втеченіе двухъ дней.
   20 числа былъ балъ въ Петергофскомъ большомъ Дворцѣ.... а въ верхнемъ и нижнемъ саду противъ Дворца было народное гулянье съ двѣнадцатью оркестрами полковой музыки,-- при великолѣпной иллюминаціи изъ разноцвѣтныхъ огней, расположенной съ величайшимъ вкусомъ, особенно въ нижнемъ саду. Здѣсь болѣе всего обращала на себя вниманіе иллюминація террасы дворца и бассейна у Самсона. Фейерверкъ былъ сожженъ не вдалекѣ отъ пароходной пристани. Стеченіе публики было многочисленное и было бы еще многочисленнѣе, еслибы не дождь, который начался въ половинѣ третьяго часа и продолжался до половины шестаго. Этотъ дождь, вѣроятно, испугалъ многихъ петербургскихъ жителей и заставилъ ихъ отложить поѣздку въ Петергофъ. Замѣчательно, что пароходное ПетергоФское Общество брало за проѣздъ въ этотъ день по пятидесяти копѣекъ серебромъ и со вторыхъ мѣстъ, которые стоятъ обыкновенно тридцать копѣекъ, не объявивъ заранѣе объ такомъ увеличеніи цѣны,-- а это распоряженіе не мѣшало бы сдѣлать за ранѣе... Почему же не предупредить публику, когда дѣло касается ея кармана.
   Такъ называемыя ліонскія пѣвицы привлекали нѣсколько дней сряду послѣ своего пріѣзда многочисленную публику въ Виллу-Боргезе, но теперь уже къ нимъ попривыкли и поохладѣли, да и въ первые дни, говоря откровенно, восторгаться было не отчего.... Загородныя гулянья теряютъ, впрочемъ, вообще привлекательность, съ 26 августа начались холода и довольно сильные морозы по ночамъ, деревья быстро пожелтѣли, георгины померзли и почернѣли.... смеркается рано.... нѣтъ солнца.... Пора въ городъ.... опять къ каминамъ и за двойныя рамы, на семь мѣсяцевъ.... Вотъ ужь и Итальянская Опера открылась. Говорятъ, составъ ея превосходенъ....
   Въ числѣ ангажированныхъ артистовъ находится нѣсколько новыхъ: -- примадонны г-жи Бискаччіанти и Heu, seconda donna г-жа Эверарди, теноръ Монджини и баритонъ Эверарди.
   Г-жа Бискаччіанти родилась въ Бостонѣ. Бостонъ и Нью-Йоркъ были свидѣтелями ея первыхъ успѣховъ, и потомъ Калифорнія. Изъ Америки она прибыла въ Европу и появилась прежде всего на Парижской Итальянской оперѣ. На сценѣ этого театра она дебютировала не безъ успѣха и музыкальные парижскіе критики и между прочими г. Фіорентино отзывались объ ней съ похвалою. Говорятъ у нее прекрасный сопранный голосъ, гибкій, чистый и обработанный. Она дебютировала уже у насъ въ "Лучіи" съ теноромъ Монджини.-- Монджини родился въ Римѣ въ 1828 году, и послѣдніе пять лѣтъ занималъ первые амплуа на театрахъ итальянскихъ, парижскомъ и мадридскомъ. Теноръ его грудной, и, говорятъ, очень пріятный.
   Камилло Эверарди родился въ Бельгіи, въ Динанѣ, въ 1825 году, дебютировалъ онъ впервые въ 1849 году, въ театрѣ Nuovo, въ 1851 году онъ пѣлъ уже на театрѣ Scala въ Миланѣ съ успѣхомъ. Г-жа Эверарди (mezzo-soprano), его жена, сопутствуетъ ему вездѣ и занимаетъ амплуа второстепенныя.
   19 августа г. Главноуправляющій Путями Сообщенія и Публичными Зданіями проѣхалъ для осмотра вновь отстроеннаго участка отъ Гатчины до Луги (86 верстъ). При этомъ совершено освященіе дороги, а 22 августа Государю угодно было осчастливить Главное Общество поѣздкою по тому же участку отъ Царскаго Села до Луги, откуда Его Величество отправился въ дальнѣйшія путь. Черезъ мѣсяцъ дорога эта будетъ открыта для публики. Работы отъ Луги до Пскова доведены до такой степени, что съ ноября этого года можно будетъ уже перевозить потребные матеріалы для дальнѣйшаго сооруженія дороги.

"Современникъ", No 9, 1857

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru