Если, предварительно заглянув в карту, разыскивать батарею, называя мыс, на гребне которого она утвердилась, никогда не разыскать знаменитой батареи. Надо спрашивать прямо: "Где Зубков?"
Тогда нам так же прямо ответят, что он там-то, и заодно уж обстоятельно объяснят, где нужно свернуть с шоссе в гору по едва заметной тропе.
Никакого разоблачения военной тайны тут, между прочим, не произойдет, потому что немцы не только знали расположение батареи, но и видели ее в течение многих месяцев и бомбили так, что в эти часы на добрых пять километров вокруг прекращалось всякое движение.
Было бы неправильно сделать на этом основании вывод, что хозяйство старшего лейтенанта Зубкова плохо замаскировано. Помнится время, когда сам Зубков не сразу мог найти орудия, так как они были замечательно укрыты в густом хвойном лесу.
Тогда высокий мыс, заросший густым лесом, казался девственно-нетронутою горою и батарея была отлично скрыта от постороннего взгляда. Над бетонными двориками, посреди которых стояли пушки, над блиндажами команд и погребами для боеприпасов заботливо склонялись деревья.
Чтобы пройти от пушки к пушке и не сбиться с тропы, приходилось делать засечки, ставить приметные знаки. Густой лес казался самой надежной защитой от неприятельского огня. Было уютно, тихо, как в лесном поселке.
Но вот немцы появились невдалеке на высотах, и Зубков дал по ним свой первый залп. Это произошло 22 августа 1942 года. В тот день краснофлотцы батареи, в большинстве своем пришедшие из запаса, начали одну из блестящих страниц истории борьбы за Черноморское побережье Кавказа.
Батарея Зубкова -- дитя севастопольской славы. Недаром входит она в дивизион севастопольского героя Матюшенко. Ее первые выстрелы по немцам сразу же показали, что дух Севастополя никогда не будет сломлен в черноморском моряке, школа севастопольской доблести всегда найдет талантливых учеников.
Густой лес вокруг батареи быстро превращался в кряжистый кустарник, пушки теперь уже не прятались под гостеприимной тенью, а заметно возвышались над невысоким, хотя еще и густым кустарником. Скоро, однако, исчезла и гущина. Холм стал быстро обнажаться, приоткрывать свои каменные кости, и в декабре 1942 года исчезло, наконец, все, что было характерно для местности еще в конце лета.
Не было уже ни леса, ни старых тропинок, ни тишины; был холм, развороченный тяжелыми снарядами, в воронках, рытвинах, пнях, со следами прежних, теперь уже осыпавшихся или раздробленных тропинок и пунктиром новых, еще не нахоженных, но тоже разбитых и засыпанных. Истерзанные деревья с переломанными, расщепленными, срезанными стволами и обгоревшими кронами редкими группами торчали по склону.
Пушки со своими двориками, хотя и прикрытые зеленью сверху, стали теперь самыми заметными точками на холме.
Очередь дошла, наконец, и до пушек. В январе их стволы покрылись ссадинами до сурика, -- казалось, что они кровоточат; щиты -- во вмятинах, разрывах; дворики -- точно надкусаны, в трещинах, с отбитыми бетонными бортами.
Однажды после бомбардировки не нашли ни рукомойника перед командным пунктом, ни кипариса, к которому рукомойник был прикреплен.
Батарея Зубкова приняла на себя пять тысяч немецких снарядов и авиабомб, послав немцам в то же самое время несколько тысяч своих снарядов.
В истории борьбы на этом участке фронта, борьбы ожесточенной, изобилующей сотнями драматических эпизодов, борьбы, характерной тем, что немцы так и не продвинулись здесь, -- батарея Зубкова займет почетнейшее место. Это был маленький Малахов курган по живучести и упорству, ни на минуту не прекративший огня и ни разу не помысливший о перекочевке, потому что, как ни терзали его немцы, он терзал их гораздо сильнее.
Против "горы Зубкова" немцы поставили несколько своих батарей, так сказать, "прикрепили" их к Зубкову. Стоило краснофлотцу пробежать по открытому месту, -- а кроме открытых мест почти ничего не осталось, -- как на батарею уже летел 210-миллиметровый снаряд. Люди батареи с удивлением вспоминают, что они пережили дни, когда батарея принимала на себя до двухсот пятидесяти немецких снарядов. В те дни передышка от грохота и опасности продолжалась лишь каких-нибудь три-четыре часа, и тогда артиллеристы падали и засыпали.
Однажды орудие младшего сержанта Зинченко получило три прямых попадания. Снарядами разворотило бетонный дворик, пробило щит, снесло прицел. Орудие продолжало работать. Стреляя прямой наводкой, его расчет еще совсем недавно подбил два неприятельских танка.
В другой раз прямым попаданием 210-миллиметрового снаряда разбило кожух у орудия младшего сержанта Репина. Орудие было умерщвлено, хотя приборы его были целы.
Шли самые горячие дни, орудию нельзя было бездействовать. Позвонили в артиллерийскую мастерскую старшему техник-лейтенанту Шульге. Его крохотная мастерская -- любопытное учреждение. Тут подобрался народ отчаянный, изобретательный, умеющий воскрешать пушки по третьему, по четвертому разу. Шульга вызвал мастера Гавришко.
-- Где тревога, туда и дорога. Едем!
К утру пушка работала. Но в расчете ее недоставало одного номера. Гавришко стал к орудию.
-- Проверим, как починили.
С тех пор орудие дало уже достаточно много выстрелов.
...Батарея то обрабатывала побережье, то окаймляла своим огнем пехоту немцев, то подавляла вражеские батареи и дзоты, то, наконец, отбивалась сама от воздушных нападений. За день она сбила два "юнкерса". Последние остатки леса валялись изрубленными в валежник, точно какой гигант заготовил на холме мыса огромный костер. Оставалось только зажечь его. К счастью, пожара удалось избежать, хотя лес кое-где и загорался.
Когда нам посчастливилось побывать на знаменитой батарее, бои неподалеку от нее переросли в сложное сражение. Взрывы один за другим поднимались на высотах, занятых немцами, и вокруг высот. А день был солнечно голубой, и море играло синевой, как в те дни, когда оно было вполне мирным морем.
Девятка "юнкерсов" показалась на небе, держа курс на Зубкова. Белые, очень стойкие, долго не тающие облачка зенитных снарядов тотчас появились на боевом курсе "юнкерсов". Те свернули в сторону от батареи. Однако на шоссе близ мыса никто не задерживался -- ни пеший, ни конный. Словно у дороги виднелась надпись, как на перевалах: "Обвал! Опасно! Не задерживайся". И действительно, бомбовый обвал мог произойти в любую минуту.
Мы поднялись на высотку, заваленную лесным мусором. Так в сибирской тайге выглядят участки молодых поселенцев, корчующих лес и пока живущих в землянках. Камни исчерчены осколками. Не видно ни следов прошлогодней травы, ни молодой поросли туй, кипарисов и дубков. Гора состарилась и облысела.
Лежа на солнце, у блиндажей, краснофлотцы проводили партийное собрание. Здесь весь распорядок дня строится от одной боевой тревоги до следующей. Сейчас было как раз такое время, когда можно подзаняться, прочесть газеты, послушать новости о фронтах.
Старший лейтенант Андрей Эммануилович Зубков -- двадцати пяти лет от роду. Как он ни старается выглядеть старше, ничего не помогает: он выглядит худощавым юношей, только начинающим жизнь, и всему рад, и все ему в помощь.
Он рассказывает о пяти тысячах бомб и снарядов, упавших на батарею, о своих удивительных командирах орудий -- Павле Репине, Кирине и других, о наводчике Бобыльченко, о погибшем военфельдшере Степане Ивановиче Стрельникове, из врачебных достоинств которого особенно отмечает храбрость, так же, как, говоря о погибшем командире огневого взвода Борисенко, вспоминает с нежностью, что тот был отличнейшим мастером на все руки.
О своем же геройстве что сказать?
-- Трудно иной раз вспоминать, как день прошел. Бьем, отбиваемся. Ночью наскоро поедим, подвезем боеприпасы -- и опять пошло, завертелось. Голова гудит от грохота, слух отказывает, глаза болят, а сил столько, что заснуть не в состоянии.
...Боевая тревога. Начальник артиллерии подполковник Малахов приказывает открыть огонь. Соседние батареи уже начали. Воздух крошится, как сухая земля.
-- Огонь! Огонь!
Там, вот за этими высотами, сражается наша морская пехота, она просит поддержки. Сейчас!
Прибегает радист. Лейтенант Воронкин сообщает из зоны сражения, что снаряды ложатся по целям. Полный триумф батареи!
1943
Примечания
На высоком мысу. -- Рассказ впервые опубликован 14 марта 1943 г. в газете "Красная звезда", затем вошел в сборник "На высоком мысу" (Военмориздат, 1943), по тексту которого и печатается.