Первухин Михаил Константинович
Журавли летят

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Первухин

Журавли летят

   ...Зима прошла, как во сне. И мне кажется, я не жил, я грезил. И мне помнятся только отрывки того, что пережито, как помнишь иной раз отдельные главы быстро пересмотренной книги. Вот плывет яркое солнечное пятно. И все ясно, и все понятно... А, вот, вдруг откуда-то, Бог весть откуда, поползла тень. Все темнее, темнее, все гуще. И... уже ничего не видно.
   Видно только одно: тьма не стоит. Она ползет. Она проползает мимо, мимо.
   И, кажется, с нею ползут какие-то чудища.
   Ты не видишь их. Но ты их угадываешь. Ты их чувствуешь всем своим существом.
   И тебе делается жутко. И эта жуть охватывает тебя всего. Она вливается тебе в душу. Она отравляет все тело...
   И где-то есть еще уголок, уцелевший от наплыва этой проклятой жути. Крошечный, робкий, трепетный огонек, колыхающийся из стороны в сторону.
   Такой маленький, такой слабый, что обступившая его со всех сторон туча жути, кажется, смеется над ним. И медлит проглотить этот огонек, пренебрегая им...
   А ты чувствуешь, что это -- последнее. Этот робкий огонек, эта искорка -- последнее, что осталось живого в тебе. Но она одна может оживить тебя, все твое окоченелое тело. Отогреть душу...
   И если тьме жути удастся погасить эту трепетную и замирающую искорку -- все кончено, это гибель... И спасенья не будет...
   И по временам мне самому хотелось, чтобы скорее, как можно скорее, приходил желанный конец...
   ... Будет! Довольно!
   Я устал. Я измучен!
   Нет, не так: не просто устал, не просто измучен...
   У меня все болит. Все умерло... И этот крошечный огонек только мешает отдохнуть, забыться. Он будит в душе что-то больное, он будит какую-то тревогу. И он не дает покоя...
   Покоя -- смерти...
   Скорее, скорее бы конец!..
   ...Разумеется, я был болен.
   Всю зиму.
   С того дня, когда меня выпустили из тюрьмы.
   Это было в октябре. Теперь -- апрель.
   ...Октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март. Почти весь апрель...
   Сколько это месяцев в общем?
   Однако, голова не работает, я не могу сосчитать, сколько месяцев прошло со дня, когда я вышел из ворот проклятого "мертвого дома"...
   ...Отдельные яркие пятна пережитой жизни...
   В день выпуска, когда товарищи, оставшиеся в тюрьме, совещались, что делать со мною, куда я денусь, -- полубольной, еле держащийся на ногах, без гроша в кармане, с волчьим паспортом, находящегося под надзором полиции человека, -- меня вызвали в приемную.
   Всю зиму -- никто не вызывал.
   К другим ходили отцы, матери, жены, сестры, дети. Ухитрялись приходить даже знакомые под видом родственников.
   Ко мне всю зиму не приходил никто...
   Да и некому было: я -- один, как перст. Меня взяли в Таращанке осенью. Восемьдесят верст от города.
   Единственные люди, которые меня знали -- таращанцы.
   Но часть из них тоже сидит в тюрьме -- в соседнем городе, "в губернии". Я же остался в уездной.
   И вот, вдруг заявление:
   -- Вас ждут в приемной!
   Я думал, что это -- ошибка. Но пошел.
   Режим последних дней был слаб. Тюремные надзиратели смотрели сквозь пальцы на то, что в приемной стоял по целым часам гул голосов, что пришедшие "с воли" приносили заключенным мелочь и передавали письма, газеты, даже книги.
   Они и сами утомились. И они... Они, эти церберы, мало-помалу поддались общему настроению.
   Надзиратель Жуков, эта "цепная собака" прежнего, как-то в коридоре заговорил со мною:
   -- Вот, барин... Вы все на нас, да на нас... А разве мы повинны? Первое -- правил до пропасти. Второе -- голова кругом идет. Раньше все ясно было. Который конокрад -- в тюрьму. Или фальшивомонетчик. Или который людей резал.
   Ну, мы так и смотрели:
   -- Каторжная команда. Волчья косточка!..
   А теперь пойди -- разберись...
   Вон, слышали? Действительный статский советник в седьмой камере сидит...
   Наш исправник только "ваше высокородие"! А этот, "ваше высокопревосходительство"... И сам говорит: по ошибке, говорит, сижу... А как меня выпустят, я, говорит, землю и небо переверну...
   И вы что себе думаете? Перевернет... Будьте покойны, перевернет!..
   Опять же, помните длинноволосого? Которого "товарищем Владимиром" звали?
   -- По старому -- бродяга Иван, родства не помнящий! Ему по закону -- двадцать пять горячих и ссылка на поселение... За сокрытие звания...
   Ан оно оказалось: княжецкой сын. И три университета произошел. Прокурор ему что-то сказал не по шерсти. Так он прокурора как стал отчитывать... Тот ему слово, а он -- десять. Да -- по-французски. Да по-немецки... Загонял, как ободранную клячу... Упарился прокурор-то...
   Так-то.
   Вот, скажем, и послужи в наше время...
   Ты его по морде, а он, может, нашего же губернатора -- племянник. Да выйдет на волю, да оправится, тебя в бараний рог согнет...
   Помолчав немного, Жуков добавляет:
   -- Опять же, непонятное очень творится. Во всяких смыслах.
   Сами видим, непонятное. Докторша сидела. Знаете? Которая Кремянская. Ее весь город знает. Почет и уважение. Потому, сама не допьет, не доест, с бедняком делится. Ночь, полночь - позови -- летит. В полонке два раза топла -- ночью к больным лазила. Еле вытащили. Опять же, вся слобода ямская ею только и держалась...
   Трах -- забрали. Посадили. Да еще в "одиночку"... всякие строгости...
   Слободка-то взвыла... Волком взвыли!.. Потому, говорю, Кремянскою этою только и держались... Как ее забрали -- пошла слободка дохнуть...
   Дихтерик разыгрался. Опять же, горячка... И нет никакой подмоги ни откудова...
   Забрать Кремянчиху-то забрали, а на ее место никого не дают...
   А люди-то видят...
   Глаза не закроешь...
   Поверите, совсем невозможно стало нашему брату на слободку показываться... Прошлое воскресенье я пошел: трах -- похороны. Солдатка одна. Аксиньею зовут. Единственное дите было, тоже Аксюшка. И вскорости померла. Потому, доктора не дозвались, который боится на слободку, к чертям на куличку ехать, которому некогда...
   А один приехал -- опоздала ты, говорит. Кабы третьего дня -- можно было еще вызволить...
   А Аксинья ему:
   -- Как Кремянчиха была вольная, она всех выручала... Не померла бы моя Аксютка...
   Ну, ладно. Иду я, а тут гробик волокут.
   Я -- честь-честью -- шапку снял. Перекрестился. Стою, значит!
   А тут Аксинья меня увидала. Побелела. Как закричит:
   -- Вы Аксютку убили! Вы, говорит, аспиды...
   И пошла, и пошла...
   Поп ее уговаривать -- она на попа.
   -- Где, говорит, вы были, как я по городу металась, докторов искала? Где вы были, как Аксютка корчилась, да задыхалась от того самого дихтерита? Куда, говорит, вы Марию Павловну запрятали, которая всех выхаживала?
   Ну, знаете, вернулся я в тюрьму. А тут по дороге встречаюсь с одним, Яшкою его зовут! И кличка по шерсти: Яшка Глот... Тюремный житель. Хулиган настоящий, которые чуть что -- нож в бок. Или перчаткою по голове.
   И этот Яшка у нас всегда отсиживал. Все ему пророчили: удавят тебя, подлеца, за твои художества...
   Смотрю -- барин барином. Лакированные ботфорты, и резинковые галоши. И сам при часах серебряных. Цепку по пузу распустил...
   Увидел меня, -- смеется.
   -- Здравствуй, говорит, цербер...
   Ну, я его было за "цербера" пугнул.
   -- Попадешься к нам -- припомню!
   А он -- во все горло хохочет.
   -- Не бойся, говорит. Не попадусь!.. Я, говорит, раньше дурак был, политики не понимал. Где что плохо лежит, то и тащил.
   А теперь добрые люди научили. Пятьдесят целковых жалованья получаю. Да на пропой души -- двадцать.
   -- Службу нашел? Кто, говорю, тебя, подкалывателя, на службу-то возьмет?
   -- А, вот же, говорит, взяли!.. Еще какое дело поручили... Патреотическое!
   Я, говорит, теперь очень просто: куда явлюсь -- первым делом в полицию: прошу оказать полное содействие...
   -- Оказывают? Это двери-то взламывать, замки фомкою выворачивать?
   -- Дурак ты! -- говорит. -- Я это дело бросил. Поприбыльнее есть. Другое!
   Я брат, на настоящую линию вышел. Пристава ручку подают. С архиреем беседовал... Благословенье получил... Хочешь, еще тебе протекцию окажу?
   Слово за слово -- и все рассказал...
   И жуть меня взяла: вот, Кремянская -- в тюрьме сидит. Яшка Глот на воле гуляет...
   Почему это?
   Нет ли ошибки какой?
   Говорят, -- через политику.
   Ну, кому какой ум Бог дал... А только я так думаю: если человек хороший, так у него и политика хорошая.... если с "фомкою" шлялся, да серьги из ушей с мясом вырывал -- плохая у него политика!..
   Жуков отходит в сторону.
   И я вижу, что он сумрачнее обыкновенного. В его душе совершается какая-то работа. Идет какая-то ломка... Он уже не тот Жуков, которым был раньше. Он уже не кусок тюремного железа... У него проснулась душа, и эту душу обуревают сомнения...
   К чему он придет -- сказать трудно. Быть может, окончательно поймет положение. Сломается. Начнет новую жизнь.
   Быть может, испугавшись перелома, еще больше очерствеет и дойдет до палачества...
   Кто знает?
   В нашей тюрьме уже был скандал осенью, когда меня еще тут не было: один из надзирателей, один из самых свирепых и неумолимых церберов тюрьмы, -- вдруг растаял и перешел на сторону тех, кого должен был стеречь. И при его активной помощи был совершен знаменитый побег одиннадцати "политиков". И он не ушел с ними. Не ушел от суда... сам заявил:
   -- Моих рук дело!..
   И теперь сидит где то в "Централке". Ждет -- долголетней каторги. И он вынесет все: это не человек, а кусок стали...
   А другие?
   Вообще, что-то странное...
   Другой надзиратель, Водолеев, говорил с Грушецким, студентом:
   -- Мы, говорит, люди подневольные. И вы на нас напрасно злобствуете. Принял присягу -- держу. А только колеблюсь... Еще раздумываю...
   И это "колеблюсь", и это "думы одолевают", "сомнение находит" -- это в воздухе...
   И это страшно для тех, кто создал весь этот кошмар жизни...
   -- Вы опираетесь, господа, на то, что недавно было горою каменною.
   Но эта гора -- пошатнулась и готова рассыпаться...
   И вы чувствуете это. И вы ищете новой опоры. И находите ее в тех элементах, которые еще более разрушают вашу опору, подрывают весь остаток вашего кредита...
   ...Журавли летят...

--------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Пробуждение" No 1, 1908 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru