Первухин Михаил Константинович
Карты

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Михаил Первухин

Карты

   После обеда, когда генеральша укладывается поспать "часок", равняющийся добрым трем часам, а генерал уходит в свой кабинет под предлогом необходимости написать несколько страничек своих мемуаров для "Русского Архива", швейка Сашенька свободна, но с условием -- не отлучаться из дому. Это свободное время она проводит на кухне, в обществе моющей посуду старой генеральской кухарки Аграфены.
   Сашенька приносит с собою на кухню колоду сильно затрепанных карт и принимается гадать -- конечно, о своей грядущей судьбе. Аграфена, как всегда, злится, что ей, утомленной стряпнёю, приходится мыть столько тарелок и перечистить столько ножей и вилок, -- и поэтому ворчит без перерыва и неистово швыряет тарелки и прочее на кухонный стол.
   Разложив карты надлежащим образом, Сашенька долго и напряженно всматривается, тараща и без того сильно выпуклые, близорукие, водянистые глаза, ожесточенно теребит спускающуюся на лоб челку жидких, напоминающих истрепанную мочалку волос, чешет покрасневший нос, вздыхает.
   -- И есть же которые счастливые! -- говорит она. -- Вот, взяла, разложила она тебе карты, и прямо как по книге все, ну, решительно все читает! И что значит трефовая шестерка, и почему возле червонной дамы бубновый валет, и что такое надо ожидать от пиковой десятки, как она с левого боку у валетика! А я, несчастная, разложить разложу -- это всякая дура может, даже я, -- а что выходит -- вот, хоть удавись -- не пойму! Может, через это через самое и счастье свое пропускаю всегда!.. Нет, право же! Что вы думаете, Грушенька моя милая?! Вот, когда у баронессы, у Амалии Карловны, работала я, -- приданое Эльвирочке нашивали мы, -- ну, вот, совсем неожиданно, приударил за мною писарек один, который к барону бумаги из присутствия носил. Сам такой франтик, усики черненькие, волосы помадою намазывает, ну, совсем интеллигентная личность! Как говорить со мною, -- такая у него меланхолия во взоре! Ну, прямо схватила бы его, и села! Право же! А тут экономка, чухонка она: -- " Вы бы, -- говорит, -- Александра Ивановна раньше на картах погадали, как и что!". Ну, я и давай раскладывать, и давай раскладывать! Разложу, -- Гос-споди ты мой Бож-же! Такая путаница получается, что прямо хоть плачь горючими! Первое дело, писарек-то -- интересный брунетик. А на картах так выходит, что пиковою дамочкою трефовый кавалер все свои мысли забил! А я разве пиковая, ежели у меня глаза небесно-голубые, а волос светлый? Опять же, если про моего кавалерчика -- так он тоже скорее пиковый, а не трефовый!.. Опять же, как ни разложу, -- а тут трефовая девятка вертится. А чухонка, -- она опытная: -- "Это, -- говорит, -- крупная семейная новость неприятного характера для вас, Александра Ивановна! Вроде, как будто, не то письмо огорчительное, не то вас в суд по политическому делу!". Ну, как она мне это сказала, -- так меня, Грушенька, варом и обдало! В суд? Да еще по политическому делу? Покорно вас благодарю! Я эту самую политику даже можно сказать -- ненавижу!.. Так и разошлись, Грушенька! А через что? Все через карты! А я почем же знала, что это вовсе не к нему относится? А через эти самые карты истинную правду можно было угадать: ведь, так оно и оказалось, Грушенька, вот, как перед истинным! Тетя Даша, которая в Одессе живет, -- трах, -- письмо прислала. И все, как в картах, было: сбежала, -- пишет, -- твоя двоюродная сестра, а моя родная доченька, Марфушка, и сбежала не одна, а с соседским приказчиком, каторжная его душа, да на прощанье меня начисто обворовала, и которые были распоследние золотые часики, и те не постыдилась, украла, -- и пришлось, -- пишет тетя Даша, -- мне, старой дуре, на старости лет по всяким участкам шляться!
   Сашенька шумно вздыхает, смешивает карты, снова, перетасовав, раскладывает их, напряженно смотрит, уныло качает головою.
   -- Опять же, -- говорит она, -- эта самая восьмерка бубновая! Натвердила мне чухонка: ежели бубновая восьмерка, а с правого боку червовый туз -- беспременно быть покойнику в доме!.. Вот, работавши у этой самой баронессы, -- как ни разложу я -- а они, проклятые, тут как тут, рядышком! Справа туз червовый, а с левого боку -- восьмерочка!.. А я возьми, да и ляпни баронессе самой: -- "Вы, -- говорю, -- о свадьбе хлопочете, а по картам так выходит, что к похоронам дело идет!". Сама сказала, да сама и испугалась! Эту самую баронессу чуть кондрашка не хватила! Как завизжит! Как затопочет ногами! Сама кричит, а сама все за сердце хватается! Весь дом переполошила! Я и опомниться не успела, -- выкинули меня, душенька Грушенька! Единым духом из дому баронского выкинули! Старшего дворника позвали, через него мой паспорт, и деньги там, который... Я было протестовалась: -- "За что, -- говорю, -- такая несправедливость судьбы? Разве я у вас что, -- говорю, -- украла? Так вы, -- говорю, -- раньше дока-жите!". А дворник этот самый, -- известно, -- хамское рыло: -- "Иди, -- говорить -- не прохлаждайся! А то, -- говорит, -- извозчика позову, да в участок и отправлю!". А я сама себя не помню: -- " Погодите, -- кричу, -- кровопийцы вы этакие! Даром, -- кричу, -- это вам не сойдет! Я, -- говорю, -- про вас во всех газетах гадости пропечатаю! Я, -- говорю, -- докажу: какому такому Жоржику баронесса шелковые кальсоны шить меня заставляла тайком от барона! А про самого барона, -- кричу, -- так разве я молчать обязана? Барон, -- кричу, -- как барон, -- а он зачем по ночам в гувернанткину комнату босиком шляется?!".
   Аграфена ставит на столь груду перемытых тарелок, подбоченивается, презрительно смотрит на раскрасневшуюся Сашеньку, потом выговаривает четко:
   -- Врешь, как сивый мерин!
   -- Как это -- вру? -- испуганно осведомляется швейка.
   -- А так и врешь! И ни единого-то ты слова им не сказала, баронам своим!
   -- А, вот, и сказала! -- протестует Сашенька неуверенно. -- Конечно, что не так громко, потому, ведь, дворник-то старший тут стоял, а он такой грубый! Хам просто! А я, все же, кое-что сказала!
   -- Врешь!
   Сашенька сконфуженно мигает красными веками, улыбается. Потом деланно легкомысленным тоном переводит разговор на другую тему:
   -- А что карты правду говорили, так это верно! Про баронов этих самых! Тоже -- барон, пугало для ворон, подумаешь!
   -- Помер кто разве? -- заинтересовывается Аграфена.
   -- Попугай издох! Баронессин попугай! Злющая сволочь была такая, не дай Бог! Меня, бывало, как увидит, сейчас кричит:
   -- Дур-ра! Дур-ра!
   Аграфена одобрительно кивает головою, ворчит:
   -- Насквозь, значит, тебя видел попугай этот?!
   -- И вовсе не насквозь! -- обижается Сашенька. -- Конечно, как образования у меня мало, где ж мне было интеллигентности набраться?! Опять же, -- которые девушки со средствами -- те корсет "Сан-риваль" носят, а он пятнадцать целковых! И туфли настояния французские! Опять же, -- да будь я при деньгах, -- разве бы я угрей с лица не вывела?! А то, конечно...
   Аграфена громыхает тарелками, сердито перешвыривает ложки и ножи. Сашенька опять раскладывает карты и мучительно старается догадаться, что означает странное соседство трефовой семерки к пиковому королю и бубновой десятки к столь же бубновой даме.
   -- Как будто так выходит, -- нерешительно говорит она, -- что от старого миллионера заказное письмо с большим интересом! От кого бы это? Вот, никак не догадаешься! Опять же, -- знатная дама очень желает познакомиться... Разве что к графине Струнницкой меня позвать шить дезабилью позовут? Как она, эта самая графиня, молодого калигварда в хахали подобрала, так, известно, белье должно быть антик с мармеладом...
   Опять смотрит на разложенные карты. Вздыхает.
   -- А один раз из-за этих проклятущих карт у меня тоже неприятная история вышла! -- говорить она. -- У полковницы, у интендантши, у Термины Федоровны, как она полька, да еще варшавянка... Ну, известно, -- двумужница: сам-то полковник, и правда, как мочалочка старенькая, опять же -- третий год под судом за полушубки там какие-то, а она, известно, еще привержена. И обзавелся у них студентик один, конечно, как под видом двоюродного братца Герминки этой самой, а он ей такой двоюродный брат, как нашему бондарю через улицу сапожник! Ну, а карты и она, Герминка, -- любит, даром, что полька! И все было меня по вечерам заставляет: -- "Разложите, -- говорит -- душенька Сашенька!". Ну, а тут -- накануне разбора дела полковника-то этого самого -- я и разложила!
   И лежат себе рядышком: трефовый король, да с бубновым тузом, а бубновая дама с трефовой девяткой. А пониже -- трефовая же десятка! Вот, убей Бог, так и вышло! А это что означает? Трефовая десятка -- в доме горькие слезы. А трефовому королю через бубнового туза огромнейшая неприятность. А что возле бубновой дамы трефовая же девяточка -- кому-то дальняя дорога! Мне бы скрыть, а я, конечно, по своей искренности, так и ляпнула: -- "Быть, -- говорю, -- душенька Термина Федоровна, -- Трифону Васильевичу с бубновым, -- говорю, -- с тузом на спине! Идти, -- говорю, -- ему, бедняжечке, в дальнюю дорогу! В Сибирь, -- значит! А вам, -- говорю, -- одно слово -- горькие слезы! Так, -- говорю, -- вы слезами и умоетесь! Потому, -- говорю, -- от червонного валета -- никакого даже утешения, как он, говорю, подлец за пикантною пиковою вдовушкою припадает!". Видели бы вы, -- Грушенька, -- что тут было?! Ах, Бож-же мой, что тут только было?! То есть, такой шкандал, такая революция домашнего очага! Потому, как она, известно, полька, да еще варшавянка, а эти полячки совсем, ну, совсем сумасшедшие!
   Сашенька мотает головою.
   -- Морду побила? -- осведомляется Аграфена.
   -- Н-ну, положим! -- неуверенно возражает швейка. -- Так бы ей и дала на счет личности?! Этого еще не доставало! Ска-ажите, пожалуйста?! А только что слов всяких она мне наговорила, так это верно! Иной ломовой извозчик так не выражается при лошадях.
   -- Выкинула?
   -- Кого? -- недоумевает Сашенька.
   -- Тебя! Кого же еще?
   -- И вовсе не выкинула! Еще чего не доставало?! Я и сама ушла! Собрала свои вещи, и ушла! До утра даже дожидаться не стала! Очень просто! Потому, -- может быть, она бы меня ночью и в самом деле придушила, бешеная эта! Так и прыгает! Так и стрыбает! А я ей говорю, конечно: -- "Словами, -- говорю, -- можете, а руками до моей шевелюры, -- говорю, -- не смеете! Да, не смеете! Как я -- честная девушка, так вы и не смеете! А то, -- говорю, -- вот, ей Богу, осмельтесь меня только еще раз за мой чуб дернуть, так я, побей Бог, караул закричу, чтобы все знали, какое вы обращение имеете!"
   -- Ну? А она что? -- интересуется Аграфена.
   -- А она, конечно, струсила! Так струсила, так струсила! Мне на нее даже противно смотреть было! И что же бы вы думали, Грушенька, родная? А, ведь, карты-то всю правду говорили! Я только неверно истолковала! Спуталась! Известно, -- интеллигентности у меня мало! Полковника-то этого самого суд возьми да и оправдай! Да за три года состояния под судом и следствием, ему, значит, какое-то там вознаграждение! Орден вышел! Вот оно что -- бубновый туз означал! На грудь, а вовсе не на спину! Опять же, что касается дальней дороги -- и то верно! Его во Владисток там какой-то и послали в командировку! И что возле дамы горькие слезы, и то верно: уехали они, а студентик-то этот, который за двоюродного брата при полковнице был, -- на проводах пьяным был, и так-то плакал, так-то плакал! -- "Вы, -- говорит, -- Термина, -- говорит, -- Федоровна -- вы прямо святая женщина! Вы мне заместо родной матери были, а теперь что мне остается? Одно остается: пулю в лоб!". Так и сказал, душенька Грушенька! Значит, все по картам верно вышло... И у меня слезы из глаз, Грушенька, так и брызнули, так и брызнули!
   Аграфена кончает уборку посуды, усаживается у стола и говорит:
   -- Ну, будет тебе слюни пускать, овца! Разложи-ка ты лучше про меня! Может, на этот раз хорошо разгадаешь! А только если ты и мне напутаешь, сорока бесхвостая, так я тебе...
   -- И вовсе я не сорока бесхвостая! -- вспыхнув, возражает Сашенька. -- Конечно, ежели бы родители о моей интеллигентности позаботились во время, может быть, я бы теперь собственное модэс эт робэс имела, а то по чужим домам трепаться приходится.
   Она тасует колоду засаленных, истрепанных карт, раскладывает их в каком-то специальном порядке, и долго, долго смотрит на них, беззвучно шевеля фиолетовыми губами,
   -- Ох, Грушенька! -- выговаривает она потом с решимостью отчаяния. -- Вот, побей меня Бог, родненькая, ежели я вам хоть одно словечко совру! Что выходит, то выходит!
   -- Да что выходит-то?! -- меняясь в лице, испуганно осведомляется кухарка. У неё дрожат мясистые щеки, прыгают губы, трясется тройной подбородок.
   -- Ох, боюсь и сказать! -- лепечет Сашенька. -- Ох, Грушенька моя-а! И что вам только выхо-о-о-оди-и-ит! И выходит вам беспременная скоропостижная сме...
   -- Вон! -- вопит, багровея, Аграфена. -- Сию минуту вон! Чтоб духу твоего не было! А то я тебе самой такую скоропостижную смерть на твоей прыщавой роже устрою, что ты у меня...
   Сашенька схватывает карты со стола и вихрем уносится из кухни. Аграфена несколько минут сидит, задыхаясь, потом начинает икать. Все громче и громче. Крестит рот, бормочет:
   -- Господи Владыка живота моего! Живота моего! Живота моего!

--------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Пробуждение" No 23, 1916 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru