Lib.ru/Классика: Петров Василий Петрович. Стихотворения

В. П. ПЕТРОВ

Стихотворения

Оригинал здесь -- http://www.rvb.ru/18vek/poety18veka/03bio/vol1/07petrov.htm

Воспроизводится по изданию: Поэты ХVIII века: В 2 т. Л., 1972. (Библиотека поэта; Большая серия).

Электронная публикация -- РВБ, 2008.

226. Ода на великолепный карусель, представленный в Санкт-Петербурге 1766 года

227. Должности общежития. Из сочинений господина Томаса

228. На войну с турками

229. <Посвящение Павлу Петровичу> ("Маронова ума вовеки хвальный плод...")

230. Его сиятельству графу Григорью Григорьевичу Орлову генваря 25 дня 1771

231. Галактиону Ивановичу Силову

232. К... из Лондона

233. Его сиятельству графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому

234. Еней. Героическая поэма Публия Вергилия Марона. Песнь первая

235. На карусель

236. На сочинение нового Уложения

237. Плач на кончину его светлости князя Григорья Александровича Потемкина-Таврического 1791 года, октября 5 дня

238. Смерть моего сына марта 1795 года

239. Ода его высокопревосходительству... Николаю Семеновичу Мордвинову

240. Плач и утешение России к его императорскому величеству Павлу Первому самодержцу всероссийскому..."

Биографическая справка

Сын московского священника Василий Петрович Петров (1736--1799) в раннем детстве потерял отца и жил в большой бедности с матерью и сестрой, занимаясь самообразованием. После смерти матери, по-видимому в 1752 году, он был принят в Московскую славяно-греко-латинскую академию. Какой-то проступок восстановил против него префекта Академии Константина Бродского, и Петров был жестоко выпорот. После столь тяжелого наказания пострадавший, которому было уже семнадцать лет, бежал в Петербург и поселился у одного из своих родственников, но в 1754 году был назначен новый префект, Петров вернулся в Москву и, благодаря своим блестящим способностям и прежним успехам, особенно в риторике и языках, был снова принят в Академию, которую окончил в 1760 году. В следующем году Петров был оставлен при Академии учителем синтаксиса (1761), затем -- с 1763 года -- стал читать курс поэзии, а в 1767 году -- риторику. Кроме основных предметов, Петрову приходилось вести ряд дополнительных предметов (арифметику, географию, историю) и произносить публичные проповеди по воскресным дням.

Академическое классическое образование, длительные занятия поэзией и ораторским искусством способствовали тому, что первое же выступление Петрова в литературе получило очень широкий отклик и коренным образом изменило его жизнь. Написанная в 1766 году по совету его соученика по Академии Н. Н. Бантыша-Каменского "Ода на карусель" чрезвычайно понравилась Екатерине II. Петров получил за нее золотую табакерку с 200 червонцами, а Сумароков откликнулся пародийным "Дифирамвом Пегасу". Несомненная поэтическая одаренность Петрова, проявившаяся в одах 1766--1767 годов, наряду с его уменьем удачно перефразировать в стихи положения манифестов и указов Екатерины, были причиной вызова его ко двору, которым, по наиболее правдоподобному предположению Г. А. Гуковского, Петров был обязан тогдашнему фавориту Екатерины, Г. Г. Орлову.

В 1768 году Петров был сделан переводчиком при кабинете ее величества и чтецом императрицы. В это время у него устанавливаются дружеские отношения с Г. А. Потемкиным. Через Петрова Потемкин с театра военных действий русско-турецкой войны ведет переписку с Екатериной II. Одно из писем того времени дает представление о характере отношений придворного поэта и будущего фаворита императрицы: "Друг мой, Василий Петрович! Третий день как все пишу и так устал, что нет мочи к тебе много писать, затем прости ж меня, да спасибо, ты и того не пишешь. Верный ваш слуга Потемкин... Кланяйся Василию Ильичу, Алексею Ильичу, Льву Александровичу и всем, кто меня любит, отчего шея у тебя не заболит, потому что их немного". {И. А. Шляпкин, Василий Петрович Петров, "карманный" стихотворец Екатерины II. -- "Исторический вестник", 1885, No 11, с. 388.} В 1769--1772 годы Петров систематически выступает с одами, обращенными к Екатерине, тогдашнему ее фавориту Григорию Григорьевичу Орлову и его брату Алексею, и только иногда к Потемкину.

В 1769 году Петров приступил к важному литературному труду -- переводу "Энеиды" Вергилия, и выпустил в начале 1770 года первую песню под названием "Еней". Перевод Петрова сделался известен в литературной среде еще в рукописи, и потому в сатирических журналах Н. И. Новикова ("Трутень") и Ф. Эмина ("Смесь") уже в 1769 году началась ожесточенная борьба с поэтом, воспринимавшимся в качестве официозного автора. Критики Петрова вспомнили его "Оду на карусель" (1766) и использовали снова против него те упреки, которые были сделаны сразу по выходе "Оды на карусель" Сумароковым в его "Дифирамве Пегасу". Петров отвечал критикам в пространном предисловии к своему переводу первой песни "Энеиды". Это предисловие Петрова еще больше обострило полемику, так как автор его довольно прозрачно намекнул на высочайшее одобрение своей поэтической работы.

В борьбу вокруг Петрова включались все новые и новые лица. В 1770 году за границей на французском языке было издано сочинение Екатерины II под названием "Антидот" (опровержение), посвященное полемике с французским писателем Шапп д'Отерошем, автором "Путешествия в Сибирь" (1768). Среди суждений автора "Антидота" находится глубоко поразившая русских литераторов оценка творчества Петрова. Екатерина писала: "Особенно в последние годы, когда литература, искусства и науки особенно поощрялись, не проходит недели, чтобы из печати не вышло бы несколько книг, переводных или иных. Среди наших молодых авторов невозможно пройти молчанием имя В. П. Петрова, библиотекаря собственной библиотеки императрицы. Сила поэзии этого молодого автора уже приближается к силе Ломоносова, и у него более гармонии: стиль его прозы исполнен красноречия и приятности; не говоря о других его сочинениях, следует отметить его перевод в стихах "Энеиды", первая песнь которой вышла недавно; этот перевод его обессмертит". {Екатерина II, Соч., т. 7, СПб., 1901, с. 256.}

Столь высокое заступничество, однако, не остановило противников Петрова. Василий Майков в своей "ирои-комической" поэме "Елисей, или Раздраженный Вакх" (1771) высмеивал не только стиль Петрова, -- это делали до него многие, -- но сделал объектом пародии самое содержание "Енея" -- рассказ о любви Дидоны к Енею. Но особенно чувствительный удар нанес Петрову Новиков. Несомненно имея в виду слова Екатерины, Новиков писал о Петрове: "Вообще о сочинениях его сказать можно, что он напрягается идти по следам российского лирика; и хотя некоторые и называют уже, его вторым Ломоносовым, но для сего сравнения надлежит ожидать важного какого-нибудь сочинения и после того заключительно сказать, будет ли он второй Ломоносов или останется только Петровым и будет иметь честь слыть подражателем Ломоносова". {"Опыт исторического словаря о российских писателях" (1772). -- Н. И. Новиков, Избр. соч., М.--Л., 1951, с. 334--335.}

Взбешенный этим обвинением в подражательстве, Петров отвечал Новикову уже из Лондона, куда был откомандирован для дальнейшего образования в 1772 году и откуда вернулся в 1774 году.

Петров провел время в Англии с большой пользой для себя. Он основательно изучил английский язык, заинтересовался английской поэзией и, вскоре по возвращении, напечатал в 1777 году прозаический перевод трех песен поэмы Мильтона "Потерянный рай". В Лондоне Петров продолжал внимательно следить за политическими и литературными событиями в России и откликался в своих стихах на все, что его так или иначе задевало. Он восхваляет Григория Орлова за усмирение так называемого чумного бунта в Москве в 1771 году, ведет стихотворную полемику со своими литературными врагами, пишет своему приятелю Г. И. Силову дидактические послания о пользе наук, в которых повторяет ходячие рассуждения о естественном равенстве людей на поприще науки.

В 1774 году Петров и Силов через Францию, Италию и Германию вместе отправились в путь и прибыли в Петербург. По возвращении Петров вернулся на прежнюю службу в библиотеку императрицы с жалованьем в 1200 рублей и приступил к исполнению своих основных обязанностей -- к прямому, а не косвенному воспеванию императрицы, и написал оду Екатерине по случаю заключения Кучук-Кайнарджийского мира в 1775 году.

К этому времени Потемкин стал всесильным фаворитом императрицы, и с тех пор Петров посвящает свои оды в равной степени ему и Екатерине. Петров скоро становится доверенным человеком у Потемкина и входит в круг приближенных светлейшего князя. К Петрову начинают обращаться с просьбами похлопотать перед Потемкиным, предполагая, что поэт имеет некоторое влияние на вельможу.

В 1780 году Петров по болезни вышел в отставку с чином надворного советника и с сохранением жалованья в виде пенсии. Он поселился в своей деревне в Орловской губернии, каждую зиму ездил в Москву и занимался в библиотеке Славяно-греко-латинской академии. В деревне он вел жизнь сельского помещика, выписывал инструменты из Англии, вел судебные тяжбы с соседями, учил крестьянских детей и заботился о воспитании своих. В письме его к семье из деревни, куда приехал он из Москвы, содержатся некоторые характерные подробности помещичьей жизни и, в том числе, обещание навести "порядок" к приезду остальных домочадцев: "Дом я приготовлю. Я еще никого не высек, а многих пересечь надобно, поберегу до вас". {И. А. Шляпкин, В. П. Петров, с. 396.}

Помимо од Екатерине и Потемкину, которые сочинялись им регулярно, Петров в 1780-е годы был занят главным литературным трудом своей жизни -- переводом "Энеиды", законченным в 1786 году. Какое значение придавал он этому переводу, видно из его ответа на приглашение участвовать в трудах Российской академии, куда Петров был избран 11 ноября 1783 года по предложению княгини Е. Р. Дашковой. Как и другие писатели, избранные в Академию, Петров был приглашен участвовать в составлении словаря. В своем ответе Петров писал: "Как я имею довольно важный труд на руках, каков есть преложеиие Вергилия, который всего меня занимает, прошу... объяснить Академии мою невозможность быть ей в сочинении словаря соучастником... И кто знает, может быть сочинять словарь многие умеют, а перевесть Вергилия стихами, с некоторою исправностию, я один удобен". И далее Петров подчеркнул, что к его переводу с особенным вниманием относится сама Екатерина II: "Притом вообразите, что мой труд благоугоден ее императорскому величеству... которая доставляет мне возможные способы к беспомешному оного продолжению... Похвала уст ее -- мой лавр". И в полном убеждении, что монаршее "внимание" не может не вызвать зависти к нему со стороны академиков, он прибавляет: "Не завидьте моему счастию". {М. И. Сухомлинов, История Российской академии, т. 7, СПб., 1885, с. 42.}

Перевод "Энеиды", как и все творчество Петрова, не принес ему тех лавров, на которые он рассчитывал, и слова, сказанные Радищевым в "Путешествии из Петербурга в Москву" о его переводе, что это "древний треух, надетый на Вергилия ломоносовским покроем", выражали, по-видимому, мнение многих. Но Петров, как и в пору самых ожесточенных против него литературных выступлений, продолжал опираться на поддержку Екатерины и особенно Потемкина. Он очень внимательно следил за всеми оттенками настроений двора и, в случае необходимости, покидал одические высоты для политической сатиры.

В 1788 году, в связи с началом русско-шведской войны, Петров написал сатирическую поэму "Приключение Густава III, короля шведского". Он пользовался каждым мало-мальски удобным случаем для того, чтобы напомнить о себе императрице. События русско-турецкой войны 1787--1791 годов послужили ему материалом для новых безудержно преувеличенных восхвалений Потемкина и Екатерины. Военные действия в течение целого года развивались медленно и без всяких успехов. Русское общественное мнение осуждало Потемкина за плохую подготовку войск и нерешительность в осаде Очакова. Когда наконец 5 декабря 1788 года Очаков был взят, Петров сочинил оду, в которой превознес Потемкина как полководца. А для триумфальных ворот в честь победителя при Очакове было, как писал современник, "приказано в Царском селе иллюминовать мраморные ворота и, украся морскими и военными арматурами, написать в транспаранте стихи, кои выбрать изволила из оды на Очаков Петрова. Тут при венце лавровом будет вверху: "Ты в плесках внидешь в храм Софии"". {А. В. Храповицкий, Дневник. -- "Русский архив", 1901, кн. 3, с. 142.}

Не преминул Петров по-своему откликнуться и на взятие Измаила, изобразив Потемкина участником и предводителем штурма этой крепости, тогда как им командовал Суворов.

Посылая эту оду Потемкину, Петров писал ему 9 марта 1791 года, рассчитывая на соответствующее его усердию вознаграждение: "Представляю вашей светлости оду, которую я сделать покусился сквозь старость и болезнь. Признаюсь необыкновенно, что мне труднее было оную сочинить, нежели предводимым вашей светлостью воинам взять Измаил. Они в шесть часов все дело решили; я сотней насилу расплатился". {"Русский архив", 1871, No 2, с. 73.}

После смерти Потемкина, на которую Петров откликнулся одним из немногих его стихотворений, проникнутых искренним чувством, поэт продолжал считать себя на литературной службе у императрицы и каждый свой новый отклик на политические и военные события посылал к ней с письмом, и обычно получал благосклонный ответ. В письмах этих он пользовался каждым случаем, чтобы намекнуть о своих нуждах, об увеличивающемся семействе и надеждах на "земного бога, дабы благоволил поправить надо мной милости небесного, которые без того могут подавить меня, и я, увы! лягу погребен под собственным моим счастием" {И. А. Шляпкин, В. П. Петров, с. 401.} (письмо от 5 декабря 1793 г.).

В ноябре 1796 года умерла Екатерина II. Это известие так потрясло Петрова, что с ним сделался удар. Однако он быстро оправился и в декабре написал "Плач и утешение России", в котором прославил нового царя с таким же усердием, с каким прославлял его мать. У Павла оды Петрова успеха не имели, да и сам поэт не рассчитывал на особенно теплый прием. Одному из приближенных Павла, скорей всего Ю. А. Нелединскому-Мелецкому, он с грустью писал в 1797 году: "Его величество, сказывают, стихов читать не изволит", -- и объяснял, что в его оде "нет оказания ума или искусства, а изъявляется одно только чувствование сердца и приносится жертва чистой души, не ищущей ни корысти, ни славы". {Там же, с. 403.}И только в самом конце письма была названа истинная цель преподнесения оды: "Я стар и болезнен; мне надобен только покой, и ежели... возмогу я провести остаток дней моих в том же самом состоянии, каким я доныне пользовался, я сие почту за особливое неба ко мне благоволение". {Там же, с. 403.} Иными словами, Петров просил сохранить за ним то жалованье, которое он продолжал получать, выйдя в отставку. В письме к жене, написанном в то же время, Петров высказывает менее скромные надежды, хотя и сомневается в их осуществимости. Так, он думает о возможности лично представиться новому царю: "Может быть, я в пользу свою растворю императора, сподобясь его увидеть: не лучше ли подействует Цицероновщина, когда не помчит Вергилиевщина, ведь муженек твой удал и на то. Кабы мне волю дали, я б, кажется, смог прослыть царским витием, так как я некогда слывал карманным Екатерининым стихотворцем". {Там же, с. 404.}

Петров умер, так и не добившись расположения нового царя, не любившего приближенных своей матери. Вскоре после смерти Петрова его сочинения были дважды изданы (в 1802 и 1811 годах), что говорит о популярности его среди определенного круга читателей. И позднее предпринимались попытки оживить память о Петрове. Последний опыт такого возрождения Петрова сделал П. А. Плетнев, поместивший подробный разбор оды Петрова Мордвинову как отклик на спор об оде, поднятый в 1824 году Кюхельбекером.

Борьба против Петрова поэтов разных поколений 1760--1770-х годов с очевидностью свидетельствует о значительности его творческих исканий. Петров противопоставил идущим от Сумарокова нормам ясности и логичности опыт поэтов старшего поколения -- Ломоносова и Тредиаковского. Он соединил эмоциональную напряженность и лирический "беспорядок" ломоносовских од с прихотливым расположением слов и намеренной архаизацией поэтической лексики Тредиаковского. Именно эти элементы стилистики Петрова являлись поводом для насмешек и пародий. Но кроме этих элементов определенных поэтических традиций Петров привнес в поэзию своего времени интерес к созданию картин природы и движений человеческих масс, особенно батальных. Эта "картинность" поэзии Петрова была высоко оценена Державиным и послужила ему примером при создании собственного поэтического стиля, хотя общественная позиция Петрова часто вызывала возражения даже у представителей умеренно-либеральной дворянской мысли.

226. ОДА НА ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ КАРУСЕЛЬ,

ПРЕДСТАВЛЕННЫЙ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ 1766 ГОДА ¹

Молчите, шумны плесков громы,

Что слышны в Пиндара устах,

Взмущенны прахом ипподромы,

От коих в Тибра стон брегах,

И вы, поторы Олимпийски,

Вы в равенстве стать с оным низки,

Что нам в зефирны дни открыть

Екатерининой державы,

Когда среди утех, забавы

В россиян дух геройства лить.

Я странный слышу рев музыки!

То дух мой нежит и бодрит;

Я разных зрю народов лики!

То взор мой тешит и дивит;

В порфирах Рим, Стамбул, Индия

И славы под венцом Россия

Открыли мыслям тьму отрад!

И зависть, став вдали, чудится,

Что наш толь весел век катится,

Забыла пить змеиный яд.

Отверз Плутон сокровищ недра,

И Пактол златом пролился;

Натура, что родить всещедра,

Ее краса предстала вся:

Сапфиры, адаманты блещут,

Рубин с смарагдом искры мещут

И поражают взор очей.

Низвед зеницы, Феб дивится,

Что в многих толь зерцалах зрится,

И утрояет свет лучей.

Убором дорогим покрыты,

Дают мах кони грив на ветр;

Бразды их пеною облиты,

Встает прах вихрем из-под бедр:

На них подвижники избранны

Несутся в путь, песком устланный,

И кровь в предсердии кипит

Душевный дар изнесть на внешность,

Явить нетрепетну поспешность;

Их честь, их царский взор крепит.

Но что за красоты сияют

С гремящих верха колесниц,

Что рук искусством превышают

Диану и ее стрелиц?

Не храбрые ль спартански девы,

Точащи пену вепрей зевы

Презрев, хотят их гнать по мхам?

Природные российски дщери,

В дозволенны вшед чести двери,

Оспорить тщатся лавр мужам.

Подняв главу из теней мрака,

Позорищный услышав шум,

Со устремленьем томна зрака

Стоит во мгле смущенных дум

Бледнеюща Пентезилея,

Прискорбный дух и вид имея,

Прерывным голосом рекла:

"Все б греки в Илионе пали,

Коль сии б девы их сражали;

Ручьями б кровь их в понт текла.

И тщетно было б то коварство,

Что плел с Уликсом Диомид:

Поднесь стояло б Трои царство

И гордый стен Пергамских вид.

Те стрелы в крови ядовитой

Гнилой бы были им защитой;

Тот грозный в шлеме Ахиллес,

Кем Гектор сам влачен был долу,

От рук прекрасного б здесь полу

Сражен, лег труп, достойный слез".

Сие изрекши, амазонка

Упала в прежню теней тьму,

И ветра глас движеньем тонка

Кончился в зрелищном шуму.

Там всадники взаим пылают,

И бегом Евра упреждают,

Крутят коней, звучат броньми,

Во рвении, в пыли и в поте

В восторгшей их сердца охоте

Мечом сверкают и локтьми.

Герой, во блеск славян одеян,

О, как мой дух к себе влечет!

Коль храбр и чуден вождь индеян,

Коль бодро в подвиге течет!

Но как тот взор мой восхищает,

Кой грозным видом представляет

Пустынного изгнанца плод!

Взглянув на мужество такое,

Себя б самого в сем герое

Ужасся чалмоносцев род!

А в том, покрыт кто скачет шлемом,

Жив тех героев дух и взгляд,

Которы Ромула со Ремом

Своими праотцами чтят;

Его десница скородвижна,

Видению едва постижна,

И мещет и пронзает вдруг!

Камилл, что быв в несчастьи Рима

Стена, врагом непреборима,

Такой имел и взор и дух.

Таков был Декий, что в средину

Ярящихся врагов вскочил,

И Курций, общества судьбину

Своей что смертью отвратил;

Таков в Маркелле вид, проворство,

Когда держал единоборство,

Как галл под ним ревел пронзен;

Так все спешат себя прославить,

Разить медведей, гидр безглавить;

Их в подвиг ум и взор вперен.

Я в восхищении глубоком

Театр войны бескровной зрю,

Бегущих провождая оком,

Я разными страстьми горю:

То дух во мне, боясь, трепещет,

То в радости героям плещет,

Они скорее стрел летят

И рвение в сердцах сугубят

На гласы, что им почесть трубят,

Друг пред другом взять лавр спешат.

Орел когда, томимый гладом,

Шумя на воздухе, парит,

Узревши птиц, летящих стадом,

Вослед за ними гнать горит,

И, вдруг пустясь полетом встречным

И крыл движеньем быстротечным,

Уже их постигает близ

И, алчными усты зияя

И остры копи простирая,

Дает по ним круг вверх и вниз.

Подобный здесь царю пернатых

Полет в героях вижу двух,

Желанием хвалы объятых,

Подвижнических мзды заслуг.

Сияя видом благородным,

Являют вдруг очам народным

Соперничество и родство;

Хребты и выи исклоняя

И сильны мышцы напрягая,

Взять упреждают торжество.

Так быстро воины Петровы

Скакали в Марсовых полях,

Такие в них сердца Орловы,

Такой чела и рук был взмах;

И легка членов преобратность,

Над мыслей деюща понятность;

Когда в жару кровавых сеч

Летали молнией по строю

И безошибочной рукою

Сжинали главы с шведских плеч.

Умолкли труб воинских звуки

И огнедышных коней скок,

Спокоились геройски руки,

Лишь мутный кажет след песок.

Он пылью весь покрыт густою,

Как в летню поле ночь росою,

Как налетает пар водам.

Уже течение скончали,

Уж в новом зрелище предстали

Моим подвижники очам.

Не столь сияют в небе звезды,

Не столь красен денницы всход,

Не столь торжественные въезды

Верх римских в древности высот

Блистательны и пышны были,

Коль мысль и сердце мне пленили

Различны вкупе красоты.

Сиял там воин увязенный,

Здесь девы, потом орошенны,

Всея их выше лепоты.

И се подвижнейших героев

И дев победоносный хор

В чертог вожди приемлют воев,

Судей избраннейших собор.

Там муж, украшен сединою,

Той лавры раздает рукою,

Из коей в бранях гром метал;

Луна от тех метаний тмилась,

Как против солнца ополчилась,

И Понт волн черных встрепетал.

О! как тот лавр зелен, прелестен,

Который лавроносцем дан!

Кой тот герой велик и честен,

Кой от героя увенчан!

Коль славны подвига награды,

Что при очах самой Паллады

Вам, героини, дарены!

Колькратно око ваше взглянет

На мзду, толькратно в мысль предстанет,

И труд, за что вы почтены.

Где ныне роскошь и богатство

Тех стоном растворенных игр?

То с плачем смешано приятство,

Как пленных лев терзал иль тигр?

Те зрелища краснообразны,

Где, от оружия непраздны

Девиц зря руки и мужей,

Враги рыкать не смеют львами,

Змеиными зиять к нам ртами;

Им страх -- утеха наших дней.

Кто мраморны столбы возводит

Туда, где Зевс обык греметь,

В том славы верх своей находит

Египту в дивах предоспеть

Чрез сродную великим пышность,

В порочну падает излишность,

Величие в роскошстве чтя;

Другой, вослед Пигмалиону,

Сияющу мрачит корону,

Себе всё жертвой предая.

Сверх многих божеству приличеств,

Екатерина новый путь

Открыла достигать величеств,

Свой дух вливая в верных грудь.

Как солнце в целом светит мире,

Всем виден блеск в ее порфире,

Без ужасу своих громка,

Без гордости превознесенна,

Без унижения смиренна,

Без всех надмений высока.

Благополучен я стократно,

Что в сем живу златом веку,

Где мал, велик, все безызъятно

Щедрот монарших пьют реку.

Я видел Исфм, Олимп, Пифию,

Великолепный Рим, Нимию

В иных огромности чудес;

Я зрел Демоклов и Феронов,

Которых шумом лирных звонов

Парящий фивянин вознес.

¹Первая редакция оды; ср. No 235.

1766

227. ДОЛЖНОСТИ ОБЩЕЖИТИЯ

Из сочинений господина Томаса

Проснись, о смертный человек!

И сделайся полезным свету;

Последуй истины совету:

В беспечности не трать свой век.

Летит не возвращаясь время, --

Спеши пороков свергнуть бремя:

Заутра смерть тебя ссечет,

Во гроб заутра вовлечет.

Ты ль хочешь слыть словесна тварь,

Весь в подлу праздность погруженный!

Твой ею ум изнеможенный

Страстей твоих коль слабый царь!

Не с тем ли человек родится,

Да в жизни действует, трудится?

В бездействии порочном жить

Есть прежде смерти мертвым быть.

Взведи, беспечный, о?крест взор

На мира здание прекрасно;

Коль твари в нем текут согласно!

Коль строен оных зрится хор!

Не все ли тщатся совокупно

Свой долг исполнить непреступно?

На месте всё своем стоит;

Союз взаимный всё крепит.

Воздушну густость чистит ветр,

Но воздух жмет в пределах воды;

Чтоб жатвой угобзить народы,

Бьет влага из подземных недр;

Браздами восприято семя

Приносит плод в урочно время;

Огнь есть питание всему,

Огню всё пища самому.

Но ты, что дар поемлешь свой,

Ты, тварь, всем тварям предпочтенна,

Душей бессмертной одаренна,

Мечтаешь, что на круг земной

Ты брошен на конец безвестный,

Лишь праздный зритель поднебесной!

Един вне общей связи ты,

Вне всех томящей суеты!

Еще как не был ты рожден,

Тебе заслуги показали,

Законы предки написали,

В твой щит воздвигли крепость стен;

Чрез попечения несчетны,

Чрез труд и опыт долголетны,

Приуготовили, любя

Свой род, науки для тебя.

Тот кров, где ты без страху спишь,

Спокойность твоего жилища,

И хлеб, твоя всегдашня пища,

Чем мочь утраченну крепишь,

Твои довольствия, утехи

И самы нужды, неуспехи

Тебе немолчно вопиют,

Чтоб ты любил полезный труд.

Скажи мне, отчество заслуг

Твоих сколь много ощутило?

О, если б хоть сие пронзило

Воспоминание твой дух!

Иль ждешь, чтобы гражданства члены,

Отчаясь твоея премены,

Живого плакали тебя,

О том, что умрешь, не скорбя.

О, срам и студ Европы всей,

Плачевна наших дней судьбина!

Любезна должность гражданина

Забвенна ныне у людей!

Источник общих благ и сила,

Священна титла, что родила

Великих свету душ, увы!

У нас презреннее плевы.

Отечества воспомни труд,

Питало как тебя в младенстве;

Печется о твоем блаженстве

Законов страж, что пишет суд;

Герои, тучей стрел покрыты,

Падут для твоея защиты,

Не зря на ток кровей своих.

Скажи, что сделал ты для них?

То имя сына и отца,

Что толь всем мило и прелестно,

Тебе ли будет неизвестно!

Где толь бесчувственны сердца?

Воззри на варваров примеры:

Гурон среди своей пещеры,

Внутрь обагренных кровью стен,

Вкушает сладость сих имен.

Любви его предлог драгой

К нему веселы мещет взгляды,

Усмешкой множит в нем отрады,

Дарит по трудностях покой;

Отец, покрытый сединою,

Лежит, склонясь к нему главою:

Взгляни, как сын невинных лет

Его, лобзая, к персям жмет!

А ты, натуры отщетясь,

Народных бегая соборов

И кроясь в темноте затворов,

Прервал с собой всю мира связь.

Сквозь знаки на лице угрюмы

В тебе бесплодны видны думы;

Без упражнения и дел,

О, как твой дух оледенел!

Хотя б огнь дружбы распалил

Сию во стоике холодность

И жизни строгия бесплодность

На пользу ближних преклонил!

Что сердцу каждого противно,

Ты снесть то можешь терпеливно,

Оставить свет и не вкусить

Драгих утех, любиму быть!

Ты знай, что дружба ищет душ,

К похвальным действам устремленных;

Не любит мест уединенных

Ее от сердца чтущий муж.

Кто друг, бесчувственность пустынна

Творит того тяжчайше винна;

Без действа мыслей правота

Пустая только есть мечта.

Наш долг друг другу помогать,

На возраст не смотря и чины;

Правдивы движут нас причины

Единокровных подкреплять.

Богач! ты нищего насыти,

Могущий, слабого защити,

Мудрец, невежду умудри,

Щадите подданных, цари.

Ты спишь, а вкруг тебя обстав,

Несчастны тяжко воздыхают,

Беды отечество терзают,

Пороки топчут святость прав!

Ты спишь, мы сетуем и просим,

Мы скорбный глас к тебе возносим!

Простри твой слух: от всех сторон

Плачевный слышен вопль и стон.

Коль много жалостных сирот!

Вдовиц, близ врат стоящих ада,

И старцев, тающих от глада,

Предавших отчеству живот!

В оковы тяжки заключенных,

Страдать безвинно осужденных!

Коль много слезной нищеты

И хлад терпящей наготы!

Ах! ужаснися, трепещи,

Чтоб раздраженные их тени,

Восстав из преисподней сени,

Во дни являясь и в нощи,

Рыдать не стали пред тобою,

Что ты кончины их виною.

Убойся фурий ты лица,

Что мучат злобные сердца.

"Как? мне стать жертвовать собой

Блаженству душ неблагодарных,

Льстецов, угодников коварных,

Корысти ищущих одной!

Они, исполненные злобы,

Пронзают тех самых утробы,

Что их питают и щедрят;

Они отцов своих губят.

Всё в мире жертва иль тиран;

Невинность силе уступает;

Таланты злато помрачает;

Закон от счастия попран.

Людей преступных от успеха

Доброте там моей помеха.

Дай мне в пещере сей умреть,

Я света не могу терпеть".

Итак, тебя порок страшит,

Не терпишь ты сердец развратных!

Увы, для следствий неприятных

Из света праведник бежит!

Но если мудрость преселится

И честь от смертных удалится,

Каков, скажи мне, будет свет,

Доброта в коем не живет?

Должна ль она себя скрывать

В пещеры мрачны и глубоки,

Тогда как царствуют пороки,

Права осуждены молчать?

Ах! верь, нет лучшего предмета,

Служаща к украшенью света,

Как непорочный человек,

Кой злости вход к себе пресек.

Вожди и мудрые земли,

Прямые человеков други,

Являли им свои заслуги,

Хоть в них достоинств не нашли.

Ты, вместо чтоб кого оставить,

Потщись щедротой злых исправить,

Без исключенья всем служи,

Неблагодарных обяжи.

Что нужды дани ждать от них?

Твоя прехвальна добродетель,

И бог души твоей свидетель,

Мала ли мзда заслуг твоих?

Тем вящще честь твоя блистает,

Что низкость платы презирает;

И злость бесчувственных сердец

Твой краше делает венец.

На злая человек течет,

Деяний множеством бесстудных

Небес удары правосудных

Вседневно на себя влечет.

Но сколь творца ни огорчает,

Творец нань милость расточает;

Дождит на плод земный из туч

И проливает солнца луч.

<1769>

228. НА ВОЙНУ С ТУРКАМИ

Султан ярится! ада дщери,

В нем фурии раздули гнев.

Дубравные завыли звери,

И волк и пес разинул зев;

И криками нощные враны

Предвозвещая кровь и раны,

Все полнят ужасом места;

И над сералию комета

Беды на часть полночну света

Трясет со пламенна хвоста!

Война, война висит ужасна,

Россия, над твоей главой,

Секване мочь твоя опасна:

Она рог стерти хочет твой.

Ты в том винна пред ней едином,--

Что ты ей зришься исполином;

Ты кедр, а прочи царства -- трость.

Так ты должна болеть, сражаться,

И в силах ты должна теряться,

Чтоб ей твоею тратой рость.

Так часто гады ядовиты,

Залегши в лесе под кустом,

Кудрявой зеленью закрыты

И палым со древес листом,

Когда кто мимо понесется,

И куст, им тронут, затрясется,

Грозя полудню их открыть,

Да мнимую напасть умалят,

Прохожего от страху жалят,

Чтоб им раздавленным не быть.

Чудовища всеродны ада,

Всё злое, кроме лишь себя,

Она бы выставите рада,

Россия, супротив тебя.

Но турк пошлет свои знамена,

А аду казнь ее замена --

То жаляща меж трав змея.

Да скроет зависть от Европы,

Она лишь будет весть подкопы:

Мощь турков -- умыслы ея.

Так тать, да путника ограбит,

Воссед на резвого коня,

Бодет его, и повод слабит,

Ко бегу силой всей гоня.

И буйный скот, не зная кова,

Орудие греха чужого,

Привыкший по полям ристать,

Узде послушен властелина,

Не зря, что холм или долина,

Течет невинного стоптать.

От юга, запада, востока,

Из Мекки и Каира врат,

Где хвально имя лжепророка,

Где Нил шумит, где Тигр, Евфрат,

Уже противники России

Стекаются ко Византии,

Как кровь из всех ко сердцу жил.

Во бешенстве, в трясеньи яром

Войну решить одним ударом

Султан на сердце положил.

Уже послушны грозной воле,

Серальный кою рек герой,

На Марсово со шумом поле

Износятся, за роем рой;

Чрез Гем, через верхи Родопы

Несут стремительные стопы,

Несчетны, горды не вотще.

Теснятся предним над Дунаем,

Но задним воинства их краем

В Стамбуле движутся еще.

Коликие толпы! Народы!

Протяглася предлинна цепь!

Как насыпь разорвавши воды,

Шумят и стелются на степь.

Свирепы, как кони взоржавши,

Ярма и у?дил не познавши,

Ступают борзо по земле.

Уж в мысли всё стоптали, сперли,

Свой ход внутр Севера простерли;

Нога их стала во Кремле.

Их мчат кони, превозят челны,

Путем господствуют сухим;

Покрыты их судами волны,

Текущими в союзный Крым.

Чтоб их была верняй победа,

Оттоль поклонник Магомеда

Шлет нову в Север саранчу.

Секвана ту исчесть бессильна.

Колико жатва тут обильна,

О россы! вашему мечу!

Лишь в поле выступите ратно,

Трофей вам будет каждый шаг;

Сразитеся коликократно,

Толь крат падет под вами враг.

Как грозны молнии летучи

Густые рассекают тучи,

Сверкая по простертой мгле,

Вы тако, тако потеките,

И тако турков рассеките;

Ваш жар вам молнийны крыле.

Да снидет на главы их кара

Во громе, в пламени, в дыму;

Да треск им данного удара

В Стамбуле слышен и в Крыму,

Во целом свете слышен будет;

Да гордый, зря их казнь, забудет

Смущати ближнего покой;

Да кто законов не боится,

Законы нарушать страшится,

Удержан вашею рукой.

Поправши тако мощь зверину

И миром увенчавши брань,

Венчайте вы Екатерину:

Сия ей почесть должна дань.

Да, зря мать вашу лавроносну,

Секвана в грудь ударит злостну;

Во нестерпиму над тоску,

О тщетной хитрости воздо?хнет,

От зависти в струях усохнет

И чуть влачится по песку.

1768 или 1769

229. <ПОСВЯЩЕНИЕ ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ>

Маронова ума вовеки хвальный плод,

Пречудный образец витийственных красот,

Во стих российскаго переложенный слова,

Прими, великий князь, под ону тень покрова,

Какую сам ему Октавий подавал,

Кой музам жизнь, себе бессмертье даровал;

Какую мать твоя простерла на науки,

Звук славы новыми всегда сугубя звуки.

Хоть римского орла парение и шум

Постигнуть вполне мой оскудевает ум --

Любовь познать красы, чем блещет в слоге древность,

Рожденна от тоя ко подражанью ревность

Приводит робкое в движение перо.

О, если б то текло, как жар велит, быстро,

Я, мыслей в высоте Марону подражая,

И вящим, нежель он, усердием пылая,

Потщился бы пред всей вселенной показать,

Чем выше Августа твоя Августа мать!

Пусть силам моего то духа необъятно,

Мне лик ее доброт воображать приятно;

Приятно вображать о будущей судьбе,

Готовящей открыть нам зрелый плод в тебе:

Как рождьшия вослед россиян честь умножишь!

Как гордых под пяту противников положишь!

Как будешь подданным щедроты проливать!

Гряди, куда тебе, как солнце, светит мать,

Куда стремит тебя природы превосходство,

Премудра Ментора премудро руководство.

Уже нам зримые в лице твоем черты

Являют рай твоей душевной красоты.

Ты тени твоея труд слабый удостоишь,

Снисшествием к нему злых ропот успокоишь;

Ты станешь с кротостью внимать Маронов тон;

Внемли, внемли, и тем мой буди Аполлон.

1 января 1770

230. ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ ГРАФУ ГРИГОРЬЮ ГРИГОРЬЕВИЧУ ОРЛОВУ

ГЕНВАРЯ 25 ДНЯ 1771

Защитник строгого Зинонова закона,

О стоик посреди великолепий трона!

Которого душа со счастием равна,

И жизнь полезными для о?тчества трудами

И дел благих плодами,

Не пышностью славна.

Сквозь гласы искренних и ревностных желаний,

Сквозь тысящи к тебе усердных восклицаний

Возносит ныне свой весела муза тон;

Та муза, что благой ущедрена судьбою,

Представлена тобою

Премудрости пред трон.

Заприте днесь ваш слух, пугливые невежды,

Которых вечным сном отягощенны вежды:

С героем я в сей день беседовать хощу;

Не розы, не луга, не красные дубровы,

Я истины суровы

Днесь свету возвещу.

Богатство, пышность, власть -- всё с нами умирает,

Преходит всё, как сон, всё вечность пожирает,

Рожденье смертных есть ко смерти первый шаг;

Едина тлению добро?та непричастна,

Едина не подвластна

Мгновенных року благ.

Уже Рим древний пал, подобно слабой трости,

Уже Катоновы во прах истлели кости,

Сократов пепл давно в ничто преобращен;

Но добродетель их поныне процветает,

Как солнце, к нам блистает

Из мрачности времен.

Отцы отечества, всего граждане света,

Великие сердца, не мысливши навета,

Спокойные в себе, спасительны другим;

Они для жития примеры показали,

И смертных обязали

Сожитием своим.

Тот изверг естества, кто ближних ненавидит,

Тот мал, чтоб честным быть, кто только не обидит, --

По правде человек, кто всем благотворит;

Дыхания его немолчный есть свидетель

Споспешна добродетель;

Он жив, коль всех живит.

Чтоб быть не одному, он многих созидает,

Растит, содействует и жертв не ожидает,

Безмездный счастия и радостей творец,

Живое божества предвечного зерцало,

Что туне всё создало,

Множайших луч сердец.

Те златом и сребром блистающи кумиры,

Которым предстоят вотще с слезами сиры,

Что тяжку с низших дань за свой взыскуют взор,

И щедро лишь сирен, им льстящих, награждают,

Те век препровождают

Природы всей позор.

Или прямой конец им жизни неизвестен,

С высоким саном дух Сократов не совместен,

И должно причитать беспечность их судьбе?

Коль так, почто ж тому, что в гордых ненавидим,

Орлов! почто мы видим

Противное в тебе?

Ты титлами почтен, и благосерден купно,

Кто честен, всем твое достоинство приступно,

Друг истины, сердец ценитель, не пород;

Полна намерений для отчества полезных

Душа твоя, любезных

Хранилище доброт.

Ты радость оныя чрез то усугубляешь,

Что радости свои с другими разделяешь,

Для всех во обществе, не для себя счастлив;

Податель помощи и жизней безнаветных

Во существах несчетных,

Не во едином жив.

Течет в свой солнце путь, природы внемля чину,

Орлов! ты в свой теки, подобясь исполину;

Начни, скончай, начни и паки соверши;

Твой труд всегда един и почести не новы,

Венцы твои лавровы

Покой твоей души.

Январь 1771

231. ГАЛАКТИОНУ ИВАНОВИЧУ СИЛОВУ

Так, Силов! рассвело, воспрянем ото сна,

Нас бодрствовать манит прекрасная весна;

Растворим чувствия, способности разбудим

И размышленьем мысль быстряе течь принудим.

Сильна привычка всех успехом наделять;

Стреляньем учатся без промаху стрелять.

Талантам надобны возделанья всегдашни,

Произращают терн сброшенные пашни.

Теряет прытость конь, в поездах не служа,

Меч праздный, сколь ни остр, снедает вредна ржа.

Ум пищи требует, и знать его стремленье;

Самой души душа есть хвально упражненье.

Всё можно одолеть упорностью труда,

Берут высокие присту?пом города.

Коль станем спать, или сидеть поджав мы руки,

Не канут с небеси нам сами в мозг науки;

Пот нужен, пот сего к снисканию добра,

Оно нетленнее и злата и сребра.

Есть всем вещам цена, богатый в чин доступит,

Но просвещения он пенязьми не купит.

Царь вотчины дарит и гордый блеск честей,

Но царь не даст ума и живости страстей.

Свет мыслей бдением приобретают люди,

От нашей собственной здесь всё зависит груди.

Пускай науки сей протек, как исполин,

Проник во глубину безвестных нам причин,

Раченьем знаменит он сделался и славен;

Но вспять озрися: он нам некогда был равен.

Взгляни, как учатся орлиные птенцы

Летать, куда ведут предтечи их отцы:

Сперва со дерева на древо прелетают

И круги в воздухе недлинны содевают;

По сем, со возрастом, оставя низкость гнезд,

Дерзают выше туч и горних ищут звезд;

По возмужании, паря под небесами,

Взирают бодрыми на солнце очесами.

Не вдруг великие свершаются дела,

Для предприятий грудь колико ни смела:

К высокому наук прекрасен путь чертогу,

Но труден; восходить пристоит понемногу.

Устанешь коль бежать, сколь ни был бы охоч,

Почий, и отдых вновь твою восставит мочь.

В отворенны наук нас время вводит двери;

Науки времени, а не мгновенья дщери.

Не прочны ранние на дереве плоды,

Так прежде своея созревший ум чреды.

От торопливости успеха нет безмерной;

Здесь лучше много крат шаг медленный, но верный.

Рассудка быть должна к премудрости любовь,

Что чтеши, превращать, как пищу в сок и кровь.

От углубленья дум мы в знаньи возмогаем,

Болтливы без ума суть равны с попугаем.

Кто речи лишь плодит, не мыслити привык,

Тот пекся изострить не разум, но язык.

Сама с собою мысль беседовати любит

И, напряжась, успех в молчании сугубит.

В уединении быть мило соловью,

И упражнять гортань во мраке древ свою.

Внимание наук препоны побеждает,

И лишь восторженный ум важное рождает.

Так, Силов, ободрясь, восчувствуем наш жар

И изнесем души во благо время дар.

Нам тот же дышит ветр, и то же солнце светит,

Коснемся точки той, к которой дух наш метит.

Природа, небеси вседаровита дщерь,

Без зависти делит, как прежде, и теперь;

Убогие и те, что носят титлы славны,

При всей их разности друг с другом часто равны.

Нередко тот, на ком сияет предков герб,

Как месяц полн извне, терпя внутри ущерб.

В том смысел счастия обиды заменяет;

Так хитрая судьба всех навсе нас равняет.

Естественного в ком огня не достает,

Сколь много помощи наука ни дает,

Не силен вознестись до горней дух степе?ни;

Тельцы не бегают так быстро, как елени;

Однако тот всегда во сверстниках велик,

Кто много приобрел рачением отлик;

И нет такой души во свете бесталанной,

Труд коея б успех не увенчал желанный.

Кого бессмыслию несчастный рок обрек,

По крайней мере тот вне общества упрек.

Что делать? он ему служити не способен;

Как без руля корабль, он плавать не удобен.

Но те, которые ни сеют, ни орут,

А со жнецами сплошь плоды земные жрут,

Те, гнусна саранча, как некакий гнев неба,

Не стоят, кажется, ядома ими хлеба.

О, сколько изойдет по всякий год кулей

На бесполезных сих отечества нулей!

Велика истинно, велика то утрата;

А вся ему от них вес тучных тел отплата.

Их мысль, рука, нога, во благо не скора,

Для чувствованья грудь -- дубовая кора;

Равны движения лишившейся скотине,

Увязшей по уши в неисходимой тине.

Ах, смертный сам собой как в пагубу грядет,

И ниже своего достоинства падет;

Во гнусного себя преобратив урода,

Бесстыдно вопиет: скупа к нему природа!

Природа обща мать; нет пасынков у ней,

Бесчисленных меж нас не та причина пней.

Коль многих грубости объемлет тьма проклята:

Отцы -- больши ослы, а дети их -- ослята.

Коль многих тяготит дебелых мыслей груз,

Что дядька их ханжа, иль подлый был француз!

В иных с младенчества яд странных дум посеян,

Нрав кроткий во других беседой злой развеян;

Как воздух спершийся взять сил огню не даст,

Лишь воскурится, вдруг и тухнет слабый хвраст:

Так нежные души младенственной таланы

Сквозь налегающи не сильны встать туманы.

Лишь искра щедрыя природы в ней блеснет,

Сгустится снова мгла, вдруг искра и заснет,

Доколе тлясь умрет, и место возьмет холод.

То важно строить дух, пока еще он молод,

Усилясь иногда без дядек он парит,

Но редко таковы таланты рок дарит:

Образованью всё и навыку покорно,

Но тем всеместие природы не оспорно.

Летая от конца вселенной до конца,

Она всещедрой льет рукою жар в сердца.

От юга Александр, огнем души не скрытен,

Течет победами Востока ненасытен;

Борея шумного из ледовитых недр,

Чистейших полон плам, возник великий Петр,

Наполня кой чудес неслыханных вселенну,

Оставил оную надолго изумленну;

Тогда, что своили себе лишь смысла честь,

Признались, спесь сложа: и в Норде люди есть.

Есть, есть, приди и видь: там те ж поднесь герои,

Гремящи теми же побед хвалами строи.

В душах детей живет там истый жар отцов,

В Екатерининой там плоти дух Петров.

Что Северу дары природы неотъемны,

То суша вопиет и волны Средиземны;

Оттоле звук доброт готовься, свет, внимать,

Где в прадеда растет и в дивну Павел мать.

Кто смеет пригвождать дар щедра неба к месту,

Душевный огнь лепить к клима?ту, будто к тесту?

Доводы, философ, на воздухе лови,

Созвездия и дол в подкрепу дум зови,

Узь наших поры тел, и ожещай нам жилы,

Строеньем мозга мерь воображенья силы,

Для вожделения, сколь хочешь, кровь хлади,

Лишь льду в нее для дел похвальных не клади;

Полночны жители тебя смиренно просят,

Что шубы на плечах, а в теле души носят:

От жару стран других дай нашим часть сердцам,

И не подобься тем во древности жрецам,

Которые на нутр в гаданиях взирали,

А в проречениях без милосердья врали.

И ты, что, высоко свою взнимая бровь,

Кричишь: "Молчите все, во мне дворянска кровь!" --

Не полагайся ты без меры на породу,

Ведь мы не лошади, не разного приплоду;

Аравский, правда, конь жарчае, де, других,

Но ты не конь; отмен не кажешь нам таких.

Иль мнишь, за душу пар вложен в простолюдина,

Во место крови дегть, и вместо сердца льдина?

Увы, по сих ты пор невежества во тьме,

Дач много у тебя, а пустоши в уме.

Скажи, почто твоим людьми не слыть крестьянам?

Архангелу ты свой, те ровня обезьянам?

Чего для, сосунок природы дорогой,

Ты чувствуешь в ней мать, всяк мачеху другой?

Как жид, которому свет верит без поруки,

Всё хочет откупить, в свои всё грабит руки,

И вводит тем купцов безденежных в скуду?, --

Сему подобны те завистливцы жиду,

Что, мнясь одни небес законными детями,

Кромсают для себя всем общий дар ломтями,

Не ущербляя нам, несчастным, ни крохи.

Но чем виновны мы, какие в нас грехи?

Не то ль, что бабки нас простые повивали,

И алогубых нимф отцы не призывали?

Своими матери кормили нас грудьми;

Неужто для сего не можно быть людьми?

Что вотчин нет у нас, какое то бесчестье?

Добро?та лучшее во всех землях поместье.

Что в том, что у тебя орда велика слуг?

Но много ль показал ты отчеству заслуг?

Веди, как древний грек, ты племя от Зевеса;

Без добродетели всё будешь слыть повеса;

И родословьем нам сколь слухи ни труди,

Архива не спасет, коль искры нет в груди;

И пращур твой Приам с прабабушкой Гекубой

Лишь повод над тобой насмешки нам сугубой.

Так, царик маленький, ты спесь большу сложи,

И огнь твоей души, не предков, нам кажи.

Глас истины, и глас то божий и народа,

Всех старе в свете титл и почестей природа.

Таланты в обществах наделали вельмож, --

Так ими поддержи ты рода блеск и множь.

Коль в черни малы суть познания степени

И добродетелей одне лишь видны тени,

В рожденных счастливо мысль здрава цвесть должна:

Ошибка всякая в сановнике важна.

О боже сохрани! чтоб души были узки

Во некоих из тех, что знают по-французски

И числят всех изусть учения светил:

Толь дух премудрости их свыше посетил.

Не срам ли, коль тебя порода к сану близит,

А поведение до челядинцев низит;

Иль ежели, чему стыжуся верить я,

Душ много за тобой, а хуже всех твоя;

Не укоризна ли безграмотные предки,

Где опыты доброт сияли толь нередки?

Языкам изучась, пив мудрости от струй,

Блюдись, чтоб не был ты на всех языках буй

И, презираючи всеобщу мать природу,

Не стался извергу подобен иль уроду,

Кой мощен лишь людских ко умноженью зол:

Бодет, как бешеный, кого ни встретит, вол.

Те огненны сердца, те царствия подпоры,

Что жертвовать собой в его защиту скоры,

Верховно на земли блаженство ставят в нем

И в тысячах родят огонь своим огнем,

Подвижники доброт, другим лишь в пользу сильны,

Те духи, к отчеству любовью многокрильны,

Взлетающи похвал на крилу выше мер, --

Те будут пусть тебе, сын счастия, пример.

Подобная в тебе ко общу благу ревность

Докажет твоего скоряе рода древность, --

Не пудра, гордый шаг и тщетный платья блеск;

Достоинством хвалы, не златом купят плеск

1772 (?)

232. К... ИЗ ЛОНДОНА

Монархи меж собой нередко брань творят,

Военным духом все писатели горят;

Коль так, пииты суть те власти остроумны,

Что для таких же вин войны заводят шумны;

Впоследок о царях дают потомки суд,

Ту ж с ними честь певцы и жеребий несут.

Не всякий славу царь мог в вечность распростерти,

Не всякий и пиит был славен с год по смерти,

Хоть в жизни принимал от многих плески рук,

Как царь, приветства в знак, -- из многих пушек звук.

Хвал наших в жизнь труба, знакомых нам ватага

Ревет, что мы уже бессмертия у прага,

Руками что уже касаемся верей.

Мы пишем, умерли -- верст со сто от дверей.

Честь наша после нас подвержена опале,

Что больше дней, то мы от храма славы дале;

Со мрущей так хвалой сквозь время чуть бредем,

Пока в бездонну хлябь забвенья упадем.

Вот наше кончится чем в свете стихотворство

Певцы! чем отвратить в потомках к нам презорство:

Сатиру ли, наш меч, на них употребить

Или заранее их имном ухлебить?

О просвещенные веков грядущих роды,

Примите вы мои всемилостиво оды!

Не баснословный бред, не обща то дрема,

Препоручаю вам -- сокровище ума.

Я пел; струны мои казались очень звонки;

Приятелей моих рассудки сильно тонки.

Бывало, как стихи прочту я в их кругу,

Свидетель Аполлон, все хвалят, я не лгу.

Я в жизни не с одним имел знакомство домом,

Где ни обедывал, меня зывали громом;

Я прах теперь, моя жива ль то в свете честь;

Молю, стихи мои не дайте моли съесть

Но до?йдет ли сия к потомкам челобитна,

То тайна, никому из смертных неиспытна.

Коль стихотворну плоть червь в гробе мог поясть,

Диковинка ль стихам от червя же пропасть?

То правда, в разные идут они потребы:

Их под испод кладут, как в печь сажают хлебы;

Купцы, что продают различный смертным злак,

Завертывают в них хрен, перец и табак.

Идут они в дела, идут и в забобоны,

На мерки для портных и войску на патроны;

Ребятам на змеи, хлопушки и пыжи,

Свечам, окорокам копченым, на брыжи;

Плод разума, стихи ко всячине пригодны;

Со жребием людей судьбой своею сходны.

Всем общ нам к жизни вход; в ней разны тьмы смертей;

Стихам в свет путь один; из света -- сто путей.

Я признаюсь, в стихах я сам жужжу, как муха --

Но это моего не оскорбляет уха;

Не всякий папою быть может кардинал;

Всяк ждет, чтоб на него сей жеребий упал

Спроси писца стихов, желает ли он славы, --

Смиренный даст ответ: он пишет для забавы,

Избыток в том лишь дней препроводить хотя;

Он меж парнасских чад невинное дитя;

Но загляни сему ты в сердце отрочати --

Там найдешь: "Я пиит: стихи мои в печати".

Но если дело всё в печати состоит,

То всякий грамотей вмиг может быть пиит;

Поставь слова твои в пристойные шеренги,

Поди в печатный дом и заплати там деньги,

Там вмиг твой тиснут слог, и выйдет мокрый лист,

Ты в ту ж минуту стал сатирщик иль лирист;

Пошел в дом с вечною в своем кармане славой;

Дерзай, ты деньги дал, ты стихотворец правый.

Теперь друзей своих к обеду пригласи

И слог твой по большим боярам разнеси;

Блаженства твоего и воссияло время,

Смотри, и канул лавр на стихотворче темя.

Вот тайна вся стихов: рука да голова,

Чернилица, перо, бумага да слова;

И диво ль, что у нас пииты столь плодятся,

Как от дождя грибы в березнике родятся?

Однако мне жалка таких пиит судьба,

Что их и слог стоит не долее гриба.

Когда же все мы толь недолговечны крайне,

Другой какой-нибудь тут должно крыться тайне;

Знать, не от рифм одних и точных стоп числа

Зависит нашего удача ремесла.

Как те, что зрелища в театре представляют,

Людьми со стороны лиц скудость добавляют, --

Я зрел, толпился в них безграмотный игрок,

Но что он значит там? какой его урок?

Пусть он в театре был и в платье наряжался,

Стоял с копьем в руках и раза с два сражался,

С Дмитревским рядом шел; кто ж скажет: он игрец?

Он силы действ не знал; так точно и писец:

Как путный, на театр он рифменный выходит,

Берет перо меж перст и по бумаге водит.

"Вот етто, -- говорит, -- поставил я творог,

Так должен уж стоять в другой строке пирог".

Прибравши так слова, он мыслит: сделал чудо,

Что пред читателя вдруг выставил он блюдо.

Со всею худобой нескладицы, бредни?,

Слывет он у своей писателем родни;

Великий умница и со смеха уморец, --

У знатоков прямых он жалкий рифмотворец.

Меж ним и игроком в том только разность вся:

Тот кликнут в дело был, а этот сам вплелся.

Обоим, станется, им быть в театре любо,

Тот, милой, спроста рад, наш писарь буй -- сугубо.

Природа, видит всяк, в дарах к нему скупа;

Он мыслит: голова других людей тупа,

И, не сошлясь на свет, себя всех выше ставит;

Другой кто стань писать, он к буйству злость прибавит,

Вдруг вышлет на тебя сто надписей, сатир:

Ты смел потрясть его в умах людских кумир.

Даст жалом знать, кто он; он колокол зазвонный,

Гораций он в Морской и Пиндар в Миллионной;

В приказах и в рядах, где Мойка, где Нева,

Неугомонная шумит об нем молва;

Ходя из дома в дом, он сам ее сугубит;

Всем чтет свои стихи, чужих насме?рть не любит.

И то сказать: он прав, кому не мил свой труд?

Стихи нам вместо чад; мы мозг ломаем тут.

Кто знает? может быть, при каждой он странице

Пыхтел и мучился, подобно роженице;

Так пусть, когда он чад с таким трудом родит,

Пусть матерски на них любуется, глядит.

Гляди! лишь не кричи: "Мои другой породы!

Мои -- как ангелы; у всех других -- уроды".

Коль ты б за ангелов мне их не навязал,

Я детушек твоих за обезьян бы взял.

В чужих они глазах толико некрасивы,

Горбаты, сплющены, и хворы, и паршивы,

И живости-то нет, и в каждом три бельма,

И мысль-то сви?хнута, и рифма-то хрома.

Совсем увечные и гнусные калеки;

От совершенства миль на тысячу далеки;

Иной бы от людских в подполье крыл их глаз --

А ты нарочно их всем су?ешь на показ.

"Да как же? -- скажешь ты. -- Мой люди слог читают

И хвалят; толку в нем, знать, много обретают".

Я, чаю, хаживал ты в театральный дом,

Комедиантов в честь слыхал в нем плесков гром;

Как скоро князь иль граф ударит там в ладони,

То каждый из простых, подобием догони,

Без пощаженья рук сугубит общий треск,

Хотя не знает сам, чему сей платит плеск.

Спроси, зачем он бьет? -- ударил, де, вельможа;

Толпа твоих чтецов на чернь сию похожа.

Какой-то там живет на Мойке меценат,

Что пестует твой слог, а ты тому и рад,

И думаешь, что в нем неведь какая сдоба,

Но истинных красот не знаете вы оба;

Не видит проку он, кроме тебя, ни в ком;

Причина вся тому, что ты ему знаком.

Так с богом успевай, пленяй, брат, пресны души,

Бесхитростны сердца, где Мидасовы уши.

"Как так,---ты говоришь, -- я шлюсь на словаря,

В нем имя ты мое найдешь без фонаря;

Смотри-тко, тамо я, как солнышко, блистаю,

На самой маковке Парнаса превитаю!"

То правда, косна желвь там сделана орлом,

Кокушка -- лебедем, ворона -- соколом;

Там монастырские запечны лежебоки

Пожалованы все в искусники глубоки;

Коль верить словарю, то сколько есть дворов,

Столь много на Руси великих авторов;

Там подлый наряду с писцом стоит алырщик,

Игумен тут с клюкой, тут с мацами батырщик;

Здесь дьякон с ладаном, там пономарь с кутьей;

С баклагой сбитенщик и водолив с бадьей;

А всё-то авторы, всё мужи имениты,

Да были до сих пор оплошностью забыты --

Теперь свет умному обязан молодцу,

Что полну их имен составил памятцу;

В дни древни, в старину жил-был, де, царь Ватуто,

Он был, да жил, да был, и сказка-то вся туто.

Такой-то в эдаком писатель жил году;

Ни строчки на своем не издал он роду;

При всем том слог имел, поверьте, молодецкий,

Знал греческий язык, китайский и турецкий.

Тот умных столько-то наткал проповедей,

Да их в печати нет. О! был он грамотей.

В сем годе цвел Фома, а в эдаком Ерема;

Какая же по нем осталася поэма?

Слог пылок у сего и разум так летуч,

Как молния, в эфир сверкающа из туч.

Сей первый издал в свет шутливую пиесу,

По точным правилам и хохота по весу.

Сей надпись начертал, а этот патерик;

В том разума был пуд, а в этом четверик.

Тот истину хранил, чтил сердцем добродетель,

Друзьям был верный друг и бедным благодетель;

В великом теле дух великий же имел,

И, видя смерть в глазах, был мужествен и смел.

Словарник знает всё, в ком ум глубок, в ком мелок;

Рассудков и доброт он верный есть осе?лок.

Кто с ним ватажился, был друг ему и брат,

Во святцах тот его не меньше, как Сократ.

О други, что своим дивитеся работам,

Сию вы памятцу читайте по субботам!

Когда ж возлюбленный всеросский наш словарь

Плох разумов судья, плох наших хвал звонарь:

Кто ж будет ценовщик сложений стихотворных,

Кто силен различить хорошие от вздорных?

Бери сто раз перо и по бумаге мычь,

Со всех концев земли к себе идеи кличь,

Три лоб свой, пружься, рвись -- вмиг скажут наши строки,

Лжевдохновенны мы иль истинны пророки.

Оставь читателей судьями дум твоих,

Есть Аполлоновы наперсники и в них;

Им шепчет в уши Феб, чей лучше слог, чей хуже,

Кто в Иппокрене пил, кто черпал в мутной луже.

Прямой стихов творец и та?инственник муз

Есть тот, что в жизнь блюдет с добротами союз,

Из сердца истины в других сердца преносит

И никого, чтоб чел стихи его, не просит.

Свет знает и без нас, полезно что ему,

Где сердце зиждется, где пища есть уму;

Пчела не чересчур виется круг навоза,

Любимы ей места -- нарцисс, пион иль роза.

Купцы товар лицеи, не горлом продают,

И только лишь в набат, коль нездорово, бьют.

1772 (?)

233. ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ ГРАФУ ПЕТРУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ РУМЯНЦЕВУ-ЗАДУНАЙСКОМУ

Герою, муза, будь послушна,

Не медля в звонку желвь ударь;

Твой глас пространства царь воздушна,

Сердечных глас движений царь.

О отрасль красная Латоны,

Что строишь слух пленящи тоны;

Твой арфа, твой кифара, дар,

Лаврова ветвь твой, Дафна, жар;

Под росским небом дышит воин,

Всеродных почестей достоин;

Он имя, туркам гром, им вестных ужас гроз,

Заемлет от зари румяной, иль от роз;

Он роза нам, он терн Махмету;

Он, как заря, известен свету.

Ты сам его венчай!

Где, льясь, шумят струи Днепровы,

Эдем златочешуйных рыб;

Убежища зверей, дубровы

Цветут среди взоранных глыб:

Как ангел гор и рек хранитель,

Тут крылся Колберга теснитель,

Стрегущ не дремля свой округ,

Ко счастью смертным вождь и друг,

Во знаньи разум плодоносен,

И сообщать свой свет не косен;

Коль непрерывен ток хранима им Днепра,

Толь вечен о?крест лил источник он добра;

Всем нрава тихостию равен,

И более щедротой явен,

Как сана высотой.

Веселости его: святилище Минервы

И книга естества, премудрый кою чтет,

Которого ни честь, ни зависть не мятет.

Как души он селян, так села прерождает:

Здесь бить велит ключам, тут рощи насаждает,

Бесчисленным семьям суд пишущ гражданин,

Домостроитель вдруг, герой и селянин.

Так древле Цинцинат, нив собственных оратай,

На бранном поле был неустрашимый ратай.

Но вертоградарь наш есть редкий дар небес,

Он сведеньем Улике, геройством Ахиллес,

Могущ своим умом сограждан вразумити,

Защи?тить их рукой и сильных рог сломити.

Ловитва днесь его: вепрь, заяц и елень;

Утеха вся -- древес, садит которы, тень;

Во жительстве собой дает пример изрядства,

И, как отец среди обильна домочадства,

Всех равно любит, всех объемлет, как детей,

И кажет тысячи к блаженству им путей:

"Не беззаконнуйте; то небо запрещает;

Оно карает злых, мзду правым обещает,

И множит жита их, и чада, и лета".

Он суд им тако возвещает,

Среди избытка их потреб;

Немудрых тако просвещает,

Себе врученной сферы Феб;

Как страшна буря вдруг дохнула

И брани молнией блеснула

С полдневной в тихий норд страны;

Султан облекся в гром войны,

Достигнуть Киева в надежду;

Гордыня дмит и галл невежду.

Коль мног во древни дни тек в южны гот краи,

Толики Мустафа во север шлет рои;

То рать вселенной равноспорна,

То пруг голодных туча черна,

То лютых фурий тьма!

Ногами бурный конь топочет,

Зовущу к бегу вняв трубу,

Рвучись опять отведать хочет

Знакома подвига судьбу;

Возняв главу, протягши выю,

В воздушну ржанье шлет стихию;

Пустясь несется, как Борей,

Лья дым и пламень из ноздрей;

Стреле подобен успевает,

И ветер гриву возвевает;

Всё бодр и смел и быстр, хоть пеною покрыт,

Стремится вдаль; дрожит от звонких дол копыт.

И се уж поприще кончает;

Стяжавца плесками венчает

Победоносен сам!

Так бодрый страж Днепра, вняв Марсов глас, воздвигся;

Кипит в его груди геройска гневом кровь,

Кипит, напрягшися, отечества любовь:

"Коль не по нашему сей свет течет желанью,

И должно ставить грудь, и брань свергати бранью,

Так по?йдем поражать, и нам бог стрел знаком.

Подвигнемся, и свой в напутье возьмем гром".

То рекши, молнии летел в поля скорея;

И первого застиг, корысть мечу, Гирея,

Звиздяща со стремнин, средь скатов и окоп;

Несет против него геройских быстрость стоп.

Отвсюду заревев, орудья громометны

Воспламенившейся открыли ужас Этны;

Летящи сквозь эфир железные шары

Росят на злостных месть, колеблют нутр горы;

Густится мгла черняй, как ночи тень безлунной;

Ад адом сперт, умолк снаряд врагов перунный;

Их вождь и бодрости и стана обнажен,

Бежит с остатком сил, толпой пугливых жен;

Предстал пред очи холм, плачевна холм кладбища;

Лежат тела вокруг, волков и вранов пища,

Когда бы, сжалясь, росс не предал их земле.

Дымясь кровей татарских паром,

Едва обсох российский меч;

Всех молний ополчен ударом,

Визирь тот нудит вновь извлечь.

Сугубы силы чалмоносцов

Сугубят жар в ведущем россов.

Так Финикс тем сильняй растет,

Чем вяща тяжесть сверху жмет.

Сперлись, ударились друг с другом,

Часть севера со целым югом!

Как в море, страх судов, не молкнет хлябь, урча,

Так жерла бранные рев дали воззвуча;

Земля и воздух потряслися,

Огней геенны разлилися

И крови, как вода!

В груди ведуща их героя

Геройства россы черпля дух,

Несут сомкнута ужас строя,

Стеной палящей движась вдруг;

Горами трудностей преяты,

Воспять не обращают пяты;

Ни чел, ни персей не щадят,

Смертьми дождимы, смерть дождят;

Сквозь вражьи проломясь засады,

Их топчут, как скудель, преграды.

Ни крепки и на брань рожденные чресла?,

Ни тела страшный рост, ни множество числа,

Ни изощренный меч как бритва,

Ни в Мекку теплая молитва --

Не может их спасти.

Как волк, что тек на лов, но льву попался в когти,

Коль ребра унесет, вон выкрутясь, свои,

Бежит и по тропе кровавы льет ручьи;

Так львиной крепостью от россов турок встречен,

Побег; до Истра путь кровьми его замечен.

Там тонет отягчен свинцом кагульских ран;

Крутит раздутый труп Дунай, его тиран;

Во чести мстить врагам бездушные стихии

Участвовать спешат с поборником России.

И се за Истром он! коль грозен туркам плен!

Всяк жизни час им смерть, гроб кажда крепость стен!

С высот Фракийских гор то видя, Марс чудится,

Ровнять с собой вождя россиян не стыдится.

"Сколь долго я, -- речет, -- с людьми ни обитал,

Не зрел, кто б так побед на крылиях летал.

Отныне на моей я ввек вселюсь планете,

Румянцев -- Марс; почто двоим быть в том же свете?

Взгляни: лишь токмо он возложит брани шлем,

Пылает всюду месть, и сяжет смерть за Гем

Я знаю, шлет его сюда Екатерина;

Она ему, а ей споспешница судьбина".

Марс рек, и новый Марс вдруг миром брань венчал.

<1775>

234. ЕНЕЙ

Героическая поэма Публия Вергилия Марона

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Пою оружий звук и подвиги героя,

Что первый, как легла во прах от греков Троя,

Судьбой гоним, достиг Италии брегов;

От ополченных нань Юноною богов

По морю и земли был вержен беспрестани,

И много пострадал во кроволитной брани,

Желанный дондеже в Латии град воздвиг,

И в оный внес богов по странствии своих,

Отколь возникла мощь латин необорима,

10 Албанские отцы и горды стены Рима.

Повеждь, о муза, мне, чем тако горних сил

Великий праотец чад римских раздражил?

За что превыспренних владычица всемочна

Восстала мщением на мужа непорочна

И столько бед его принудила понесть?

Толико ль, небеса, преклонны вы на месть!

Против Италии на бреге удаленном,

От устий Тибровых пучиной отделенном,

Богатый древле цвел и бранноносный град,

20 Зовомый Карфаген, селенье тирских чад,

Кой, повести рекут, всех паче царствий мира

Любила, предпочет Самосу даже, Ира.

Сей град оружия, щита и копия,

И колесницы был хранилище ея.

При самом стен его и башен возниченьи,

Во ревностном о нем богиня попеченьи,

Решилась, если рок не сделает препон,

Вселенныя всея воздвигнути в нем трон.

Но известяся, что вождей троянских племя

30 Разрушит твердь сию в последующе время;

Владетельный народ, носяй венцы побед,

По целой Африке проложит пагуб след;

Что, тако пишет рок, сих должно ждати следствий, --

Боялась таковых своим грядущих бедствий.

Еще недавна брань ей памятна была,

Которую за Арг возлюбленный вела.

Коликих ей трудов, колика грекам вре?да,

Та поздна стоила над Троею победа.

Еще старинный в ней не вовсе гнев потух,

40 Всечасно лютою досадой рвался дух.

Лежал глубоко скрыт во сердце суд Парида,

Презренной красоты несносная обида,

И восхищенный звезд превыше Ганимед,

И любодейчищ род, достойный всяких бед.

От толь далекого производя истока

Пыл ярости своей и мщения жестока,

Троян, плачевнейший остаток после сеч,

Где грек их кровию упоевал свой меч,

От Ахиллесова исторгшихся тиранства,

50 Блудящих середи безвестных морь пространства,

Возможной силою гнала не престая,

Латийских им брегов коснутись не дая.

Они, предлоги бурь, игралища судьбины,

Носились много лет из края в край пучины.

Толиких стоило борений и труда

Власть Рима основать цветущу навсегда!

Из недр Сицилии лишь в радостной отваге

Трояне понеслись по пенящейся влаге,

Юнона, кою месть несытая влекла,

60 Зря плавание их, сама в себе рекла:

"Так я должна престать, я прюся безуспешно!

И беглых вождь троян достигнет беспомешно

Той области, куда он царствовать летит!

Мне путь его пресечь упорный рок претит!

Аяксу мстя за храм единому, Паллада,

Когда в ней вспыхнула против него досада,

Флот целый возмогла средь моря сожещи,

Сопутников его в пучину воврещи.

Она перунами весь воздух сотрясала,

70 Зевесовы огни из облак в дол бросала,

Рассыпала суда, понт ветрами смутя,

И, вихря силою Аякса подхватя,

Ударила стремглав на острый в море камень, --

Его пронзенна грудь рыгала кровь и пламень.

Владычица богинь, владычица богов,

Супруга и сестра метателя громов,

С одним народом я толико лет воюю!

Отныне кто почтит богиню таковую?

Кто станет впредь мольбы к Юноне воссылать,

80 И жертвы будут ли ей должные пылать?"

Так мысля во душе, отмщеньем распаленной,

Юнона с высоты, от смертных удаленной,

Летит в Еолию, гроз отчество и бурь,

Густою кроющих небесну мглой лазурь,

Где внутрь безмерный и мрачныя темницы

Еол могуществом властительной десницы

Тревожных ветров жмет и звучных непогод,

Обуздывая их из тьмы во свет исход;

Они со треском гор, пустых внизу вертепов,

90 Рвучись изыти вон, шумят вокруг заклепов.

Еол со скипетром превознесен сидит

И дуновения подвластные кротит.

Когда бы не смирял он их по вся минуты,

Сложа бы мощь, сии заклепанники люты

И реки, и моря, и горы, и леса,

Всю дола тяготу, и дальны небеса,

Восторгнув, повлекли по воздуху с собою,

Непостижимою стремяся быстротою.

Но Зевс премудрый их в пещеры заключил

100 И преогромными горами отягчил;

Царя поставил, кой, державствуя законно,

Их жал бы и пускал в час нужды беспрепонно.

К сему владыке бурь Юнона притекла

И со смирением так оному рекла:

"Еол, тебе Зевес изволил область дати

Пространные моря кротить и воздымати;

Враждебно племя мне плывет меж водных лон,

В Латий неся богов и падший Илион.

Ты ветры устреми, да волны вдруг восстонут,

110 Да жрут и мечут флот, да плаватели тонут.

Четырнадцать есть нимф прекрасных у меня;

Когда услужиши ты мне не изменя,

Дейопа, коя всех их краше и моложе,

Твой будет дар, к тебе на брачно взыдет ложе,

И народит тебе, заслуге сей в возврат,

Прекрасных, коль она сама прекрасна, чад".

Еол в ответ: "Тебе размыслить токмо стоит,

Чего желаешь ты, мне то свершать достоит.

Тобой я царь, тобой скипетроносный бог,

120 Юпитеру любим, доступен в той чертог,

Со пренебесными где жительми пирую,

Тобой над бурными дыханьми торжествую".

Он рек, и скипетра одним ударом вмиг

Бок тощия горы властительно раздвиг.

Отверстьем ветры сим, рать нагла, вылетают,

Свистят и от земли пыль вихрем возметают;

С востока дующий и с запада тиран

И южных бурь отец терзают океан.

Под пеной волны, как под вечным горы снегом,

130 Перестязающи одна другую бегом,

Всё море из предел на сушу вон несут

И тяжкими брега ударами трясут.

Возносят крик пловцы средь общия напасти,

Трещат и ломятся натрученные снасти.

Туч густость облежит небесный свод кругом,

Гремит из края в край катающийся гром,

От черной ночи день в полудни померкает,

И молния сквозь мглу за молнией сверкает.

Там ужас очеса и слухи всем разит,

140 И очевидная отвсюду смерть грозит.

Еней сквозь моря рев, сквозь страшны грома звуки,

Простря ко небесам трепещущие руки:

"Блаженны вы, -- гласит, -- блаженны много крат,

Которые, исшед из гордой Трои врат,

Близ стен отечества вели кровавы бо?и

И при очах отцов скончались, как герои!

О храбрый Диомид, зачем, биясь, зачем

Во Илионе я не пал твоим мечем!

Где Гектор поражен рукою Ахиллеса,

150 Где свержен Сарпедон, великий сын Зевеса,

Где трупов Симоенд геройских полон тек

И шлемы и щиты крутя во море влек!"

Гласящу то ему, вдруг буря с новым стоном

Рвет парусы спреди, несома Аквилоном;

По скачущим до звезд дыхаючи валам,

С обеих ломит стран все весла пополам.

Корабль, вратясь, куда дух бури порывает,

Свой бок биению волн ярых открывает

И вержется меж них во образе пера.

160 Се вал крутый летит, как тяжкая гора;

Те взброшены висят на оного вершине,

Другим раскрылось дно в разинувшей пучине.

Хлебещет огущен от ила мутна ток,

Кипит со влагою смесившийся песок.

Три судна сильным Нот восхитя дуновеньем

На потаенные мчит камни со стремленьем,

Те камни, посреди чернеющи морей,

От римлян именем зовомы алтарей;

Ужасный той хребет и чрезвычайно длинный,

170 Стоящий наравне с поверхностью пучинной.

Три Евр, позорище достойнейшее слез,

Толкнув на мель, песков громадою обнес.

В корабль, где ликяне неслися, рать Оронта,

В виду Енеевом, отторгшийся от понта,

Ударив сопреди кормы, достигнул вал,

Сраженный кормчий тем стремглав во бездну пал.

Там вихрем хлябь корабль три раза вкруг вращает,

Урча и клокоча, со щоглой поглощает.

Едва кто спасся вплавь от алчного жерла,

180 Где в миг единый смерть толь многих заперла.

Сокровищи троян, уборы их военны,

Дски суден носятся по морю расточенны.

Уже истерзаны и ребра и крыле

В Илионеевом от бури корабле;

Уже Ахатов ей в бореньи уступает,

Авантов такожде едва не утопает,

И в коем сединой украшенный Алет

По бездне правил свой с сообщники полет.

Весь рушат флот, сложась, весь волны рвут свирепы;

190 Во скважни льется смерть, трещат железны скрепы.

Меж тем ужасный рев мятежных непогод

И возмущение со дна глубока вод

С негодованием владетель моря внемля,

И промысл свой Нептун над оным восприемля,

Кротчайшую главу из-под валов вознес

И окрест моря взор возвел своих очес.

Созерцевая флот Енеев бурей зельной

Растерзан, разомчен по бездне беспредельной,

Без умолкания разящий во троян

200 Гром с неба, дождь и град, а с долу океян,

Наветы познает сестры своей Юноны,

Гнев коея сии воздвигнул им препоны.

Зовя, дабы к нему Борей и Евр притек,

Притекшим в ярости велицей тако рек:

"Отколе, ветры, в вас толикая кичливость?

Уж власть мою презрев, чрез наглу вы бурливость

Хотите меж собой стихии все смесить,

Толь страшны горы волн дерзаете взносить!

Я вас!.. Но наперед да море успокою,

210 Впредь знати дам себя вам казнью не такою.

Направьтеся во путь, летите не косня,

И вашему царю скажите от меня:

Владычество морей и сей трезубец грозный

Мне предан, не ему; нам жребий выпал розный.

Огромных каменных властитель он холмов,

Тех мрачных, в коих, Евр, вы заперты, домов;

Да в том дворе гремит величие Еола;

Царь узников он там сиди поверх престола".

Едва скончал слова, прогнавый густость туч

220 Кротит надменье морь, возводит солнца луч;

Изскачущи из волн Тритон и Кимофоя

С гор пхают корабли, спасение им строя;

Подъемлет острого?й своею сам их бог,

И сквозь пески дари?т широкость им дорог;

Подвластную себе стихию умеряет,

На легких по вода?м колесах пролетает.

И яко же когда меж тысячи невеж,

Меж черни бешеной воздвигнется мятеж,

Уж тучами летят дреколья и каменья,

230 Оружие дает пыл буйного ей рвенья;

Коль скоро важный муж, заслугой знаменит,

Предстанет -- все молчат, прияв послушный вид;

Он ярые сердца беседой умягчает

И мудрой кротостью безумцев укрочает, --

Подобным образом утих весь моря рев,

Когда пучин отец, на оное воззрев,

При солнечном простер поезд веселый свете

И вожжи послаблял коням своим в полете.

Во истощаньи сил, чуть правя корабли,

240 Трояне силятся коснутися земли,

Могущей даровать скоряй конец их бегу,

И к африканскому причаливают брегу.

Далече там простерт во сушу есть залив

Оплотом острова лежаща супротив,

Как пристань, огражден. Со моря волны яры,

Во ребра оного твердя свои удары,

Преламываются и, сквозь сугубый вход,

Втекают, зыбяся, в собор заливных вод.

По острова краям стоят кремнисты горы;

250 Два мыса зрятся быть самых небес подпоры;

При их подножии, широко разлиян,

Вне шумных непогод, спит тихий окиян.

Дремучим высоты приосененны лесом,

От ветра над водой колеблемым навесом;

Против венчанного древами гор чела,

В конце губы лежит огромная скала,

Под ней пещера, где журчат потоки водны,

Для отдыха места, каменья самородны,

Обитель красных нимф; усталы от труда,

260 Без котв и вервей здесь покоятся суда.

Во внутренность сего вступил Еней оплота

С оставшими семью судами ото флота.

Пловцы, со радостью желанны зря луга,

Друг за другом спешат и скачут на брега;

В одеждах, влагою тягчеющих соленой,

Ложатся по траве для отдыха зеленой.

Ахат посредством искр немногих из кремня

Во хврастии сухом рождает пыл огня.

По сем, да подкрепят в них силу изнуренну,

270 Износят из судов на сушу вожделенну

Цереры щедрый дар, нив счастливых плоды,

Во бурю от морской намокшие воды,

Сосуды, из сребра соделанны и меди;

Потребные себе уготовляют снеди.

Меж тем Еней, восшед на мыса высоту,

Объемлет зрением всю моря широту,

Не встретится ль Анфей, носимый где по влаге,

Капис иль при своем корабль Каика флаге.

Не видя меж валов сообщников своих,

280 Еленей созерцал на береге троих;

Другие созади толпятся целым стадом

И долгим меж долин в траве пасутся рядом.

Остановився тут, из верна друга рук

Со стрелы быстрыми ловитвен вземлет лук,

И сперва трем вождям, что ветвистые роги

Гордяся вверх несли, подстреливает ноги;

Потом, весь диких сонм животных распугав

И по дубравам их и рощам разогнав,

Дотоле продолжал грозу стреляний лучных,

290 Пока на землю седмь поверг еленей тучных

И, счастливый ловец, во кратких мзду трудов,

Добычу уравнил числу своих судов.

По возвращеньи в сень пристанищного крова,

Богатую корысть нечаянного лова

И вина, коими соплеменный Ацест

При расставаньи их напутствовал отъезд,

На всех сообщников пора?вну разделяет,

И тяжку скорбь их душ беседой утоляет.

"О други, -- им гласит, -- грядущи мне вослед,

300 Нам памятен еще минувших ужас бед.

О вы, которые горчайшу пили чашу,

Скончают небеса и днешню горесть нашу.

Вы мимо Скиллиных промчались жрущих скал,

И слышали, кий лай там каждый зев пускал;

Вы зрели оный брег, где грозные Циклопы

По каменным горам ужасны носят стопы.

Мужайтесь и печаль потщитеся разгнать,

Приятно будет нам несчастья вспоминать.

Сквозь разны бедствия, сквозь ужас беспрестанный,

310 Мы должны достизать в Латий обетованный,

Где рок покойные жилища строит нам;

Державствующа вновь возникнет Троя там.

Колико можно, все препятства премогайте,

И к будущему вас блаженству сберегайте".

Сим образом Еней к сопутникам глася

И бремя беспокойств в душе своей нося,

Притворну на лице надежду проливает,

Во сердца глубине тяжчайшу скорбь скрывает.

Троянские пловцы из лова строя пир,

320 Рвут кожи со зверей, и острием секир

Разъемля их мяса, делят на многи пласти,

Вонзают на рожны трепещущие части.

Сухие сучья древ огня питают жар,

Кипящие котлы шлют кверху теплый пар.

Пришельцы на лугу под воздухом прохладным

Крепятся пищею и соком виноградным.

По окончании довольственна стола

О том беседа вся, вся жалоба была,

Где странствуют теперь несчастные их други,

330 Которых разнесли дыхания упруги.

То вдруг вселяется надежда в них, то страх,

Не все ль они уже погребены в волнах.

Еней, участвуя во общем оном плаче,

О содругах своих терзается всех паче.

Скорбит, усердного Амика вобразя,

О Гие, Ликасе болезнует слезя;

Жалеет сердцем всем о гибели Оронта,

Который поглощен несытой хлябью понта.

Уже ослабевал от мрака дневный свет,

340 Как зрение Зевес с превыспренней низвед

На холмы, на брега, на судоносны воды

И на рассеянны по всей земле народы,

В сем кротком виде стал на высоте небес

И устремил своих к Ливи?и взор очес.

К нему, взирающу на часть сию вселенны

И мысли в оную имущу углубленны,

С печалию лица, мрачившею красы,

С наполненными слез горчайших очесы,

Венера, подступи, прискорбный глас возносит

350 И тако, за троян предстательствуя, просит:

"О вечный и богов и человеков царь,

Который громами колеблеши всю тварь!

Чем винен мой Еней перед тобой толико,

И чем трояне тя прогневали, владыко!

Что им по сицевых болезнях и трудах,

По толь бесчисленных погибелях, бедах,

Дабы не властвовать Италии пределом,

Для опочития нет места в свете целом?

Не собственными ли устами ты вещал

360 И со торжественной то клятвой обещал,

Что некогда от чад поверженныя Трои,

От крови Тевкровой произойдут герои,

Имущи распростерть во весь державу свет.

Почто переменил ты, отче, свой совет?

Я сим одним себя в несчастьи услаждала,

Противный рок в уме противным награждала;

Но горестна троян не кончилась чреда;

Почиют ли они, всесильный царь, когда?

Исторгшись Антенор враг лютых из средины,

370 В залив Иллирии пронесся чрез пучины

И безопасно внутрь Либурнии доспел,

Свирепого исток Тимава одолел,

Который девятью отверстьми в косогоре,

С ужасным ревом, как прорвавшееся море,

Исходит и шумит, разлившись по полям;

Однако Антенор воздвиг Патавий там;

Нарек, и поселил с собой пришедше войско,

Повесил в капище оружие геройско;

Желанна днесь его питает тишина:

380 Мы кровь твоя, небес которым честь дана,

Лишенные судов, о гибели плачевной!

Во угождение одной богине гневной,

Оставлены, увы, и вовсе забвены,

От вожделенных нам брегов отдалены!

Так сею почестью доброту ты венчаешь?

И тако должный скиптр, о отче, нам вручаешь!"

Зевес с усмешкою, возвед ко дщери зрак,

Обычно каковым он гонит с неба мрак,

Со нежностью ее объемля, лобызает,

390 "Отрини всю боязнь, Венера, -- ей вещает, --

Предписанный твоим предел ненарушен,

Обетованный град ты у?зришь совершен;

Енея вознесешь в селенья горня света:

Поставленного я не пременил совета.

И се, когда ты толь печешися о нем,

Отверзу книгу тайн о сыне я твоем.

Народы гордые в Латии он низложит,

Воздвигнет жительства, законы им положит;

Принудя рутулян работы под ярем,

400 Три лета будет там господствовать царем.

Асканий, сын его, Иул зовомый ныне,

По тридесяти лет владычии в Лавине,

Трон в Албу пренесет и множеством оград

Сей новый укрепит, врагам во ужас, град.

Три века царствовать здесь племени Приама;

Доколе Вестина служительница храма,

От крови царския влекущая свой род,

Двоих родит сынов, счастливый Марсов плод.

Красуясь кожею волчицы желтовидной,

410 Величия отцев преемник непостыдный,

Рому?л в честь Марса град высокий вознесет,

И римлянами в нем живущих наречет.

Не назначаю сим пределов я известных,

Поставлю их царей и вечных и всеместных.

И даже гневная Юнона, кая днесь

Дол, небо, море, свет колеблет страхом весь,

С судьбою братися и злобствовать престанет,

Подобно, аки я, любити римлян станет,

Носящий тогу род, владык земли всея;

420 Так будет, так душа благоволит моя.

Приидут оны дни, что троевы потомки

Под иго приведут Мицены, славой громки,

Пленят оружием стен фтийских высоту,

Положат под свою сотренный Арг пяту.

Имущий до небес возвысить Рима славу

И до последних морь простерть его державу,

Возникнет Цесарь, вождь, троянами рожден,

Иулий, именем Иула наречен.

Отягощенного корыстию востока

430 Ты примеши его в селения высока,

Со полной радостью, без всяких внутрь тревог;

Во сонме он богов почтется, аки бог.

Тогда кротчайшие провоссияют веки,

И водворится мир везде меж человеки;

Со Вестой Правота свой долу трон снесут,

И с Ремом сам Квирин давати станет суд.

Навек врата войны суровой заключатся

И крепких тысящью заклепов отягчатся.

Там Злоба, жаждуще чудовище кровей,

440 Сидя поверх костра стрел, копий и мечей,

Имуща созади окованные руки,

При чувствовании лютейшей в сердце муки,

Вотще яритися, и силы созывать,

Трястися, и звуча железны цепи рвать,

Вотще зиять, водя окровавленным зевом,

И воздух колебать всегдашним будет ревом".

То рекши, с высоты Ермия долу шлет,

Да свой во Карфаген направит он полет

И ко приятию пришельцев всё устроит;

450 Да град их пристаней и кровов удостоит;

Да от неведущей о промысле небес,

Приемлет каковый во пользу их Зевес,

Недавно в Африке вселившейся царицы

Не возбранится им в ливийски вход границы.

Он крила распростер, по воздуху летит,

И в африканских стать пределах не коснит.

Уже веление Зевесово свершает,

Свирепость во сердцах сидонских утушает;

Дидона паче всех с высот вдохновена?,

460 К благоволению троян преклонена.

Еней, препроводя всю ночь во попеченьи,

Животворящия зари при востеченьи,

Исходит осмотреть места тоя земли,

В какую света часть их бури занесли;

Единых ли зверей пустынных логовища,

Иль обретаются людские тут жилища;

(Возделания там не зрелося стезей),

Да известит своих, коль наи?дет что, друзей.

Сопрятавый свой флот во пристань безопасну,

470 Где горы и леса бросали тень ужасну,

В десницу сам свою два вземлет копия,

Широки коих блеск метали острия,

И во намереньи не косен предприятом,

Единым шествует препровожден Ахатом.

Лишь только далее простерся в частый лес,

Венера сретилась в средине с ним древес,

Во одеянии и образе девицы,

Под ополчением спартанския ловицы,

Или как оная фракийска бодра дщерь,

480 Котора, к подвигу отверсту видя дверь,

Гордящася коня ко бегу понуждает

И быстротечного им Евра упреждает.

Висящий лук с рамен все делал в ней красы,

На ветер длинные распущены власы;

Колени голые; по веющей хламиде

Шел пояс вкруг; была ловицы в истом виде.

"Не сретили ли вы, -- речет им дева вдруг,--

Едину из моих, о юноши, подруг,

Стрелами так, как я, и луком ополченну

490 И кожей, съятою со рыси, оболченну?

Иль не гналася ли со криком по пятам

За пышущим она тут вепрем или там?"

Еней ответствует: "Во целом здесь округе

Я даже не слыхал о сей твоей подруге.

О дева! О себе поведай нам, кто ты;

Твой зрак обычныя превыше красоты,

И голос существо не смертно образует;

Величество в тебе богиню показует.

Диана ты, или сих красна нимфа рощ?

500 Кто ты ни есть, простри спасительную мощь!

Потщися облегчить тяжчайши нам напасти;

Повеждь, в которой мы влачимся света части.

Мы странствуем, ни мест не зная, ни людей,

Сюда занесены волнением морей.

Пред алтарем твоим моей падут рукою

Со агнцами волы, и кровь прольют рекою".

Венера вопреки: "Чтоб жертву мне принесть,

Превыше моего достоинства та честь.

Дщерей сидонских лук обычно воруженье,

510 Котурн червленый -- их всегдашне обувенье.

Ты зришь селение и град финикиян,

Воздвигнутый среди Ливийских диких стран.

Дидоне надлежит трон, скипетр и порфира,

От братней лютости убегшей втай из Тира.

Пространна повесть вточь беседовать о сем,

Но оную тебе вократце я повем.

Сихей, с кем чувствия делила все Дидона,

Меж знаменитыми болярами Сидона

Превыше всех блистал имуществом своим,

520 Несчастною вельми супругою любим.

Сам Вил, ее отец, к сему ее вельможе

Во цвете младости возвел на брачно ложе.

По нем Пигмалион наследовал престол --

Тиран, чудовище, составленно из зол.

Сей варвар, лютою враждою распаленный

И сребролюбием несытым ослепленный,

Во храме, где Сихей втай жертву приносил,

Нечестия рукой кинжал в него вонзил,

Не уважая, коль от сицева урона

530 Восплакати должна сестра его Дидона.

И многи дни свое убийство сокрывал,

Надеждой ложной льстец сестру упоевал.

Впоследок спящей ей средь сонного виденья

Является супруг, лишенный погребенья.

Представ пред одр ее, подъемлет томный зрак,

На коем мертвости напечатлен был мрак;

Утаеваемый студ дому ей сказует,

Кроваву грудь, мечем пронзенну, показует,

И роковый алтарь, священно место жертв,

540 При коем от руки злодея пал он мертв.

Советует навек ей отчество оставить

И в чуждые край течение направить;

Сокрыто под землей сокровище свое

Творя ей вестно, тем напутствует ее.

Встревоженная сим видением Дидона,

Готовит спутников бежать Пигмалиона.

Собщаются с ней те в исканьи чуждых стран,

Кому опасен был иль мерзостен тиран.

550 Случившися суда отягощают златом;

Несет по глубине на флоте ветр крылатом

Богатство, чем душа царева разжжена.

Отважно действие; вождь оного -- жена.

По трудном плаваньи сея страны достигли,

И град, кой узришь днесь, на месте том воздвигли,

Названье Бирзою которому дала

Окрестность, кожею обмеренна вола".

Начату повесть сим Венера прекратила.

"Но вы из коих стран? Куда ваш путь?" -- спросила.

При слове сем Еней от сердца стон извлек.

560 "О, если б с самого начала, -- рождьшей рек,--

Несчастия мои я стал повествовати,

И время бы тебе дозволило внимати,

Вечерня бы скоряй возникнула звезда,

Я нежели б скончать мог повесть всю труда.

Из древней Трои мы, от греков коя пала,

(До слуху вашего коль Троя достизала),

По грозной странствуя морь разных глубине,

Случайной бурей к сей привержены стране.

Я есмь Еней, о ком молва гремит трубою,

570 Спасенных кой богов влачу средь вод с собою.

Ищу Италии, где праотец мой жил,

Которого Зевес с Електрою родил.

В двадесяти судах предался я пучине,

Последуя судьбам и рождьшей мя богине;

Теперь остались седмь, сокрушены от волн,

Сам нищ и никому незнаем, скорби полн,

Скитаюсь по степям ливийским, чужестранец,

Европы отчужден, из Азии изгнанец".

Венера, речь преяв: "Кто б ни был ты таков,

580 Не вовсе ты, -- рекла, -- оставлен от богов,

Когда возмог в сии достигнути границы:

Предстани пред лице Тирийския царицы.

Предвозвещаю я: друзья твои спаслись,

Неложным коль меня учила мать приметам

По птичьим прорицать о будущих полетам.

Взгляни на сих вверху двенадцать лебедей,

На их смыкание во прежний строй грудей.

Ниспад с превыспренней Зевесова перната

590 И вринясь во среду полка сего крылата,

По воздуху его пространну разгнала;

Чуть лебеди корысть не сделались орла.

Днесь ищут места сесть, и, не теряя строя,

Друг за другом они садятся для покоя.

Как крылием они взыграли закружась,

Пустили сладкий глас, опять во сонм сложась.

Флот тако твой достиг пристанища чрез волны,

Иль парусы его в то вносят ветра полны.

Ты точию дерзай и благодушен будь,

600 С поспешностью гряди во предлежащий путь".

Рекла, и выею, отвращшися, блеснула,

Глава ее воней божественной дохнула;

Спустяся по пятам, одежда повлеклась,

Шаг зрети дал, коль вся в богиню облеклась.

Что мать его -- сия, уверясь чудесами,

Сопровождал ее он сими словесами:

"Почто и ты толь крат, сретаяся со мной,

Мечтою льстиши мне, жестокая, одной?

Почто со сыном сплесть руки не удостоишь,

610 Обманчивое с ним беседованье строишь?"

В роптаньи сицевом, Ахатом провожден,

Как повелела мать, грядет во Карфаген.

Венера мглою их густою одевает,

И тем от зрения народного скрывает,

Дабы никто не мог их шествия пресечь,

Иль, любопытствуя, вступити с ними в речь.

Сама, вознесшися в селения эфирны,

Летит во Паф, где ей благоухают смирны;

Венками алтари украшены стоят,

620 Далече кои свой шлют окрест аромат.

Два путника, несясь ведущей их тропою,

Восходят спешною на верх горы стопою,

Котора к строимой столице прилегла

И ону очесам открыта всю могла.

Чудится вождь троян великолепью града:

Где прежде кущ был ряд, там здания громада;

Чудится врат красе и башен высоте,

И улиц камнями устланных чистоте,

Бесперерывному работающих шуму,

630 Которых упразднял и руки труд и думу.

Иные стены, твердь их жительства, кладут,

Другие к облакам верх крепости ведут,

Катают по земли потребны для строенья

Или подъемлют вверх огромные каменья.

Здесь ров, где каждого быть храмине, ведом;

Там зиждут пристань, там для зрелищ пышный дом;

Иссечены из гор матерых камнем диким,

Влекут столбы красу театрам превеликим.

Так пчелы в летний день, как солнце востечет

640 И трудолюбье их из улий извлечет,

Под чистым воздухом, приятно растворенным,

Летают по лугам, цветами испещренным,

И члены бременят корыстию свои;

Жужжат со старыми там юные рои.

Одни в влагалищах мед, тиская, сдавляют,

Другие нектаром их новым добавляют.

Те, с поля общников сретаючи своих,

От приобретений облегчевают их,

Иль, праведной шумя противу трутней бранью,

650 Напрасной не дают им пользоваться данью.

Кипит работа их, не тщетен труд и пот,

Далече в воздухе благоухает сот.

Еней, на здания взирая, восклицает:

"Блаженны, коих град до облак возницает!"

Мглы мраком сам одет, народа во толпы,

Невидим никому, несет свои стопы.

Стоял зеленый лес во сердце нова града,

Которого была тень жителям прохлада.

Преплыв сидонцы понт, где ветр лютел стоня,

660 В сем лесе под землей нашли главу коня,

В прознаменованье обильных недер оной

И доблести людей, явленну им Юноной.

Дидона в честь сея владычицы небес

Воздвигла пышный храм в средине сих древес;

Обвешен дары, где сиял кумир богини,

Великолепия был полон дом святыни.

Там праг со вереи? под медию блистал,

Преклады той же крыл и створы все металл.

Здесь зрелище очам Енеевым предстало,

670 Которо мрак его уныния разгнало;

Впервые счастьем здесь польститься он дерзнул,

В душе его живой надежды луч блеснул.

Меж тем, как, ждя во храм пришествия царицы,

Он о?крест возводил испытные зеницы;

Чудился хитрости художничиих рук,

Многообразному стечению наук:

Увидел на стенах великие картины,

Где кисть представила троянской злость судьбины,

Десятилетной все сражения войны,

680 Которы уж молвой везде разглашены.

Написан был Приам с двумя Атрея чады,

И грозный Ахиллес, на всех их полн досады.

Остановяся тут, "О друже мой, -- гласит

(Ток слезный лик его при слове сем росит), --

Куда не пронеслось троянское несчастье?

Свет полон наших бед: все емлют в них участье.

Се наш Приам! и здесь мзду должну и?мать честь,

И сострадание к напаствуемым есть.

Отринь, Ахате, страх: кто славен, тот не тужит:

690 Слух наших бедствий нам в спасение послужит".

Глася и в живопись вверяя взор очес,

Питает ею дух и льет потоки слез.

Он видит, как на тех сраженьях окрест Трои

Тут греков в тыл разят фригийские герои;

Там в шлеме под пером, жмя фригов, Ахиллес,

Как вихрь, летит сквозь брань на быстроте колес.

По белизне шатров, во близости оттоле,

Слезя распознает фракийский стан на поле,

Где нощью Диомид рать Резову посек

700 И роковых коней завременно увлек,

Не дав коснуться им лугов при Трое злачных,

Ниже напитися от Ксанфа струй прозрачных.

Обезоруженный там виден был Троил,

Несчастный юноша, соперник слабых сил,

От Ахиллесовой низринутый десницы

И навзничь с праздный висящий колесницы,

Влеком свирепыми по полю битв коньми,

Имущий персты рук препутаны вожжьми;

Растрепанны власы влачатся срамно долу,

710 Кровавая глава о землю бьется голу;

Пробивше грудь копье и вышедше в хребет,

Пыль режа острием, черту по ней ведет.

С заплаканными се троянки очесами,

Со распущенными, в знак горести, власами,

Биюще в перси, вопль пускающе и стон,

Грядут к Палладе в храм, неся ей в дар пеплон;

Потупивша свой взор, во знамение гнева,

Стоит, не внемля их, оружемощна дева.

Представлен Ахиллес, кем окрест Трои стен

720 Бездушный Гектор был три раза овлачен,

И кой, содеянна к усугубленью срама,

За выкуп оного мзды требовал с Приама.

Но тут уж восстенал всей внутренней Еней,

Как колесницу, щит и дружний меч с броней,

Доставшийся врагу жалчайшею корыстью,

Труп Гектора, живой изображенный кистью,

И с распростертьем рук, с слезами по лицу,

Приама созерцал, притекша зол к творцу!

Меж греков и себя познал военачальных,

730 И страшные полки от стран востока дальних,

Которых, подкрепить Приамов зыбкий трон,

Во Фригию привел чернеющий Мемнон.

Там, истинным огнем геройства пламенея,

Прекрасных ратниц вождь течет, Пентесилея;

По образу рога смыкающей луны

У воинства ее щиты изогбены;

Не покровен сосец всем окрест показует,

Златое ткание ей грудь опоясует;

Видна меж тысячей, вращает бурну длань,

740 И дева, не страшась, с мужами деет брань.

Енею, в капище недвижиму стоящу

И в изумлении на живопись смотрящу,

Дидона се во храм, в сопутствии своих,

Восходит, шаг ее величественно тих.

Диана коль красна, когда девиц в средине,

Евроты на брегу иль Кинфа на вершине,

Плясаний стройных вождь, веселый водит хор;

Теснятся круг нее несчетны нимфы гор;

Она с трясущимся за рамены калчаном

750 Всех высит, шествуя, величественным станом;

Созерцевая дщерь и зрак свой в ней любя,

От зельной радости Латона вне себя.

Толикой красотой царица знаменита,

Толь зрелась в шествии, меж прочих, сановита,

Споспешествующа воздви?жению стен

Державе, коею цвесть должен Карфаген.

Внесяся дале в храм, исполненный народом,

При дверях алтаря, под распростертым сводом,

Со стражей близ нее, на свой воссела трон

760 И стала подданным предписывать закон;

По произволу им делить труды на части

Или по жребию, как той восхощет пасти.

Во долге сицевом труждающейся ей,

Се зрит вдруг странное видение Еней:

Сергест, Анфей, Клоанф и прочие трояне,

Соплававши ему пред сим во океяне,

По дальным бурею рассыпанны краям,

За сонмом сонм, текут во Карфагенский храм.

Во духе, страхом вдруг и радостью объятом,

770 Желал бы тут Еней их сретити с Ахатом,

Объять и дланями со други соплестись,

Но, полн сомнения, к ним медлит понестись;

Сокрытый в облак, ждет познати их судьбину,

Их место кораблей, и входа в храм причину.

Со кажда корабля известное число

Старейшин вопль во храм и жалобы несло.

Коль скоро пред лице Дидонино предстали

И дозволение к вещанию прияли,

Великий словом муж тогда Илионей

С спокойным духом стал беседовати с ней:

780 "Царица, кою Зевс ущедрил град создати

И дики племена законом обуздати!

Трояне, жалости достойные и слез,

Которых бурный ветр сквозь все моря пронес,

Тя молим, в бедственном нас случае защи?ти

И от огня наш флот грозящего исхити;

К благочестивому твой роду слух простри

И милосердия очами нань воззри.

Мы прибыли сюда не с помыслом набега,

Чтоб, вас ограбя, плыть с корыстию от брега.

790 Нет, наглость сицева не внидет в нашу грудь,

И низложе?нным льзя ль далеко толь дерзнуть.

Предел есть гречески, Есперия слывущий,

Обилен туком нив и бранию могущий,

Питавый разные от века племена,

Енотрян в древние жилище времена,

Днесь новых повнегда в нем дом родов основан,

Глаголют, что по их вождю преименован

Италиею сей потомками предел;

Во оный по волнам троянский флот летел:

800 Как буря, дунута внезапу Орионом,

Сопровожденная стихий ужасным стоном,

Вдруг нашим налегла опасна кораблям

И разметала их по бездне и мелям.

Мы, кои от хлябей по счастию спаслися,

Ко брегу вашему, сонм малый, принеслися.

Но кий вселяется в сей области народ:

Не человеческий, звереподобный род;

Совместна ль такова словесным лютость нрава?

Гостеприемства нам не дозволяют права;

810 С дреколием на нас, со бранию летят

И при последнем стать прибрежий претят.

Коль смертных меч вдохнуть не силен в вас боязни,

Вы праведных небес вострепещите казни.

Вождем нам был Еней, и верой, и войной,

И праводушием прославленный герой.

Коль рок его хранит в пределах горня мира,

Под животворного простертием эфира,

И он еще не пал ко теням в недра тьмы,

Под солнцем ничего не убоимся мы;

820 И ты познаеши, что человеков другу

Явила ты свою, монархиня, заслугу.

И во Сицилии для нас довольно мест

И выгод к житию: там правит наш Ацест.

Дозвольте лишь суда на береге поставить

И разрушенные в них части переправить;

Да если возвратим сообщников, царя,

Со радостью в Лати?й простремся чрез моря;

Но ежели вконец, о горе, мы погибли,

И средь дыханий тех, наш кои флот расшибли,

830 Тебя, всещедрый царь, дражайший вождь троян,

И юного пожрал Иула океян,--

Да вспять в Сицилию к Ацесту возвратимся,

От коего стяжать готовы домы льстимся".

Так рек Илионей; троян всеобщий шум

Последовал его изображенью дум.

С лицем, исполненным стыденья и привета,

Царица ждущим им из уст ее ответа:

"Возблагодушствуйте, о странники, -- речет,--

Да всяка прочь печаль от ваших душ течет.

840 Вселение мое средь незнакома дола

И новозданного колеблемость престола

Мя нудят мой предел толь строго защищать

И всяким вход к нему пришельцам воспящать.

Кому Енеев род и честь не вестна Трои,

Войны ужасной гром и славны в ней герои?

Не вовсе в тирянах бесчувственны сердца,

Не столь от них далек свет солнцева лица.

В Гесперию ли вы, Сатурна древле в царство,

Иль в Сицилийское влечетесь государство,

850 Во безопасьи вас туда препровожду

И всем к напутию потребным награжду.

Не согласитесь ли со мной в сем сести ските:

Се град, что зижду, ваш; суда на брег влеките.

Вы будете мои: на тирян и троян

Щедроты равный дух мной будет пролиян.

О, если б гневны вас примчавши к нам стихии

И вашего царя привергли ко Ливи?и!

Но я по взморию наро?чных разошлю,

Все Африки концы исследить повелю,

860 Не сретится ль, блудяй где в граде иль в дубраве,

По счастливой из волн на берег наш избаве".

Герой и друг его, толь лестный вняв привет,

Стремятся исскочить из-подо мглы на свет.

Богинин сын, Ахат, речет к Енею сице:

"Что мыслишь днесь, почто коснишь предстать царице?

Всё видишь в целости, сопутников и флот;

Лишь нет единого, которого средь вод,

Нам зрящим, алчна хлябь с урчаньем поглотила;

Всё прочее сбылось, как мать предвозвестила".

870 Он рек, и абие над ними висша тень

Преходит, отончав, во светлый ясный день;

Еней стояй был зрим сияющ по премногу,

Лицем и рамены подобящийся богу.

Сама ему тогда вдохнула мать красы:

Блистали лепотой небесною власы;

В лице румяная начертавалась младость,

Дух бодрый во очах, лиющий смертным радость.

Как ищуще снискать хвалы всеобщей плеск

Искусство придает слоновой кости блеск;

880 Как злато, круг сребра иль мрамора сияя,

Желтеет, их красу собою удвояя, --

Венерин тако сын, средь храма возблистав

И пред тирийскую царицу вдруг представ:

"Се здесь, -- возопиял, -- Еней, искомый вами,

Спасенный от хлябей с троянскими сынами.

О ты, которая одна под небесем

О бедствии троян подвиглась сердцем всем,

Котора нас, позор всех в свете человеков,

Остаток жалостный от кровопийства греков,

890 Ведущих слезны дни во гнусной нищете,

Влачимых по земли и моря широте

И из несчастия ввергаемых в несчастье,

Приемлешь твоего сожития в участье!

Благодарение достойное принесть

Не в силах я тебе, и все, колико есть

Троян, рассыпанных по земноводну кругу,

Не могут отплатить толикую заслугу.

Да небо, ежели есть кое от высот

Цветущих на земли призрение доброт,

900 Коль правда имать где меж человек успехи

И совесть чистая, мать истинной утехи,

Тебе, услышавшей болезни нашей глас,

Достойно сотворят возмездие за нас.

Коль счастлива во мир ввела тебя планета!

Кто был отец и мать такой отрады света!

Доколь источники во море бег кончать,

Высоких гор верхи древесна тень венчать,

Доколь созвездьями сияти небо станет --

До толе честь твоя и слава не увянет.

910 В кий света край меня ни повлечет судьба,

Везде мои уста похвал твоих труба".

То рекши, на друзей взор радости кидает,

Илионею длань десную простирает,

Сергесту шуюю, дав Гию свой привет,

Клоанфа и других в объятия зовет.

Дидона, созерцав внезапу пред собою

Героя, строгою гонимого судьбою,

От изумления безмолвна пребыла;

Опомняся, ему: "Богинин сын, -- рекла, --

920 Кий толь суровый рок подвижника терзает

И сицевы на тя зол бури воздвизает, --

Какая к варварам враждебна гонит мощь?

Так ты, Еней! тебя среди Идейских рощ

Венера, преклонясь к любовной с смертным неге,

Анхизу родила на Симоенда бреге!

Мне памятно, как Тевкр, изгнанец от отца,

Прибег в Сидон искать в чужой земле венца;

От Вила, рождьша мя, ждя помощи в том сильной,

Пленивша в оны дни Кипр жатвами обильный.

930 С тех пор уведала и Трои в плен взятье,

И греческих царей, и имя я твое.

Враг будучи троян, он мужество их славил,

И в честь себе свой род влещи из Трои ставил.

И тако, странники, труд коих облегчить

Я рада, внидьте к нам под кровы опочить.

Подобный вашему рок верг меня поныне,

Впоследок дал мне в сей спокоиться пустыне,

Бедами, коими сама искушена,

О бедствующих я жалеть научена",

940 Вещаньем сицевым Енея утешает

И во чертоги с ним монарши поспешает;

В знак радости велит отверзти каждый храм

И жертвы приносить торжественны богам.

Шлет двадесять волов ко краю волн пучинных,

На флот его, и сто свиний хребтощетинных,

Одеянных волной сто с агнцами овец;

Довольство шлет вина, веселия сердец.

В чертогах, блещущих великолепьем злата,

Для пиру средняя назначена палата,

950 На хитротканных где обоях и коврах

Горит червленый цвет, рожденный во морях;

Сосуды по столам сияют драгоценны,

На коих мудрою рукой напечатленны

Тирийских зрелися владетелей дела,

От коих пышна свой Дидона род вела.

Асканий первый тут втекает в мысль Енея;

Он, отчею к нему любовью пламенея,

Ахата шлет на флот, да вестник сих отрад

Не медля приведет он детище во град:

960 Родителева в нем о сыне мысль не дремлет;

Иул весь ум его и сердце всё заемлет,

Повелевает им несть дары не косня,

Из илионского исторжены огня:

Златоистканную великолепну ризу,

От верха швением пестреющу до низу;

Покров, на коем вкруг алелися листы,

Аканфа чем в полях кудрявеют кусты;

Убор, из Греции Геленой увезенный

Тогда, как дух ее, любовию пронзенный,

970 Занес ее в Пергам на беззаконный брак,

Пречудный Леды дар, в усердия к ней знак;

Венец драгой цены, блистали где совместны

И злато чистое, и ка?мения честны;

Монисто, от страны восточныя жемчуг,

И скипетр, бисером сияющий вокруг;

Убранство, что во дни цветуща фригов трона

Царева старша дщерь носила Илиона.

Да повеление героя совершит,

Не тратя времени, Ахат на флот спешит.

980 Но новые меж тем коварства составляет

И новы хитрости Венера умышляет,

Да Купидон, прияв Иулов рост и взор,

Грядет тирийския владычицы во двор,

И, дары предложив троянские пред нею,

Воспламенит в ней грудь любовию к Енею.

Страшит сомнительный любви богиню дом,

Народ, ко хитрости природою ведом,

Наветующия Юноны гнев тревожит,

Тьма нощи сверх того печальны думы множит;

990 К Ероту убо взем прибежище свое:

"О сыне, щит, -- речет, -- могущество мое,

Мой сыне, кой един пренебрегаешь стрелы,

Чем сверг Тифея Зевс во адовы пределы!

К тебе, о божество, прибегнуть нужусь я,

И помощи молю смиренно твоея.

Как носится Еней, твой брат одноутробный,

Среди жестоких волн, гоним Юноной злобной,

Не безызвестен ты, о сыне мой, о сем,

Ты часто состенал мне, плачущей о нем.

1000 Днесь он у тирской дни царицы провождает,

Что всякими его приветствы услаждает.

Меня сомнение колеблет и боязнь,

Чем кончится сия Юнонина приязнь.

Богиня, кая мстить нам всюду предприемлет,

В сии толь важные минуты не воздремлет.

И тако, да удар ударом упрежду,

Дидону заразить любовью я сужду;

Любовью зельною, всяк час сильняе жгущей,

Никоим божеством смягчитись не могущей.

1010 Внемли, о сыне мой, днесь мнение мое,

Ким образом тебе исполните сие.

Асканий, коего благоцветуща младость

Предлог моей любви и вечна сердцу радость,

Зовом отцем, во град простерть свой должен ход

Со дары от огней спасенными и вод.

Сего на время сном глубоким усыпленна

И нежным сил своих нечувствованьем пленна

В Идалию, холмов и зелени красу,

Иль злачной я на верх Киферы пренесу,

1020 И в роще где-либо священной препокою, --

Да не возможет нам препоной быть какою.

На нощь едину ты в него преобразись,

И как дитя в лице дитяти покажись.

Когда средь роскоши во пире бесприкладной,

Средь питий, от лозы рожденных виноградной,

Дидона тя начнет, любуясь, обымать,

Лобзати с нежностью и к персям прижимать, --

Потщись во грудь ее вдохнута огнь любови

И сладкий яд по всей распространити крови".

1030 Ерот, вняв рождьшия всевожделенный глас,

Велению ее послушен, в той же час

Крыле с себя и тул с поспешностью слагает,

Веселым шествием Иулу подражает,

Венера коему во члены сон влияв

И в собственны его объятия прияв,

На идалийские вершины всеприятны

Почити во кусты преносит ароматны,

Где лик его, со всех приосеняя стран,

Благоухающий объемлет майеран.

1040 Уже со кораблей во Карфаген преходит

Со дары Купидон; Ахат его предводит.

По достижении чертога она стен,

Великолепному кой пиру посвящен,

Уже посереди одра златокованна,

Преиспрещенными коврами изустланна,

Под сению, где блеск величий не мерцал,

Царицу Тира он сидящу созерцал;

Уже Еней и с ним троянские вельможи

На горды возлегли под червлению ложи.

1050 Раби, как древним был обычай областям,

Для умовенья рук пред вечере?й гостям

Разносят воду вкруг и для отертья дланей

Убрусы мягкие из тонких лена тканей.

Из кошниц вземлемый раскладывают хлеб;

Для разных слуг толпы назначены потреб.

Пятидесяти долг рабынь был стол чредити

И благовония во честь богов курити.

Кроме заемлемых сей должностью девиц,

Сто бодрых отроков и сто отроковиц

1060 Трапезу снедными вещьми обременяют

И винами златы сосуды наполняют.

Сидонских такожде великий сонм вельмож

Заяти приглашен остаток пестрых лож.

Дивит Енеев дар, дивит Иул их взоры,

Горящий в боге зрак, притворны разговоры;

Хламида, кажуща черчения златы;

Покров, где алые виются вкруг листы.

Дидона паче всех, определенна роком

К грядущей гибели, на всё зрит жадным оком,

1070 И зрением в себе сугубит страсти жар;

Пленит ее дитя и драгоценный дар.

Объяв родителя, и тысячу ласканий

Как сын ему явя, мечтательный Асканий

К царице подступил; она взирает нань,

И сердце шлет ему при каждом взгляде в дань;

Целует, на свои колена воспримает

И нежных ласк в жару ко груди прижимает;

Не видит, коль ее грядущий жребий строг,

Колико страшный днесь ей полнит недро бог.

1080 Ерот, по матерьню произведенью дея,

Из мыслей гонит вон Дидониных Сихея

И покушается любовну страсть вдохнуть

Во праздну и любить давно отвыкшу грудь.

По снятьи брашн, на стол потиры поставляют

И виноградными те соками венчают.

Возник приветственный по всем чертогам шум,

За гласом слышен глас, веселых вестник дум.

Лампады сыплют свет со свода позлащенна,

И светочами ночь во полдень превращенна.

1090 Царица Тирская, обращься ко своим,

Златого, каменьем сияюща драгим,

Востребовала тут перед себя потира,

Кой древле Вил и все по нем монархи Тира

Употребляли в честь всевышним на пирах,

При возлиянии жертвоприносных влаг.

Наполнив той вином и выспрь держа в деснице,

Безмолствующим всем провозгласила сице:

"О Зевс, даяй покров пришельцам чуждых стран!

Благоволи, да сонм сидонян и троян

1100 Сей день во радости велицей препроводит;

Да память оного из рода в род преходит.

Присутствуй с нами, Вакх, веселия творец,

И Ира кроткая, спокойных мать сердец.

Вы, подданны мои, любезны чада Тира,

Явите средь сего приязнь возможну пира".

Рекла и, восклоня златую чашу в дол,

Капль мало возлила, всевышним дань, на стол.

Сей жертвой повнегда трапезу оросила,

Сама от чаши той устами лишь вкусила,

1110 Вкусив, к стоящу близ Битию подает,

Со приглашением, да бодрственно пиет.

Он, чашу от нее прияв рукою смелой,

Где пеною вино еще мутилось белой,

Приблизить ко устам минуты не коснил

И разом всю до дна, как начал, испразднил.

По нем участники торжественного пира

Друг за другом пиют из блещуща потира.

Во время пития, их радостей в часы,

Иопас, длинными гордящийся власы,

1120 Во позлащенную кифару ударяя

И ударениям свой глас соразмеряя,

Гортанью громкою те таинства поет,

Которые Атлант великий вывел в свет.

Он бег поет луны, и солнечно затменье,

Словесной твари, птиц, зверей происхожденье;

Причины, в облаках родящи грома треск,

Дожди, и снег, и град, и быстрых молний блеск;

Гиад, сугубого Триона, и Арктура,

Какими свойствами снабдила их натура;

1130 Почто толь спешно в понт катится зимний день,

И летом нощь почто толь косно сыплет тень.

Во честь гремящих струн и сладкия гортани

Сонм тирян и троян согласно плещут в длани.

Дидона к страннику вещать не престает

И жадно яд любви, несчастная, пиет.

То, в жалости, его о Гекторе вопросит,

То бедствующего во речь Приама вносит;

Знать хощет, с каковым оружием Мемнон

Защи?тить притекал фригиян зыбкий трон;

1140 Коль бодры кони те и каковых призна?ков,

Которых Диомид увел из стана фраков;

И како по кострам поверженных телес

Сквозь вражий строй летал свирепый Ахиллес.

Так, страстью движима, беседу распложала,

"Иль паче с самого, -- рекла меж тем, -- начала

Во всей подробности, о вожделенный гость,

Поведай нам теперь судьбины вашей злость,

Несчастной Трои плен, кознь греков и тиранство,

Твое и спутников плачевнейшее странство:

1150 Блудяй из края в край, седьмой уже ты год

Влачишься по брегам и по пучинам вод".

<1770>, <1781>

235. НА КАРУСЕЛЬ

Молчите, звучны плесков громы,

Пиндара слышные в устах;

Под прахом горды ипподромы,

От коих Тибр стонал в брегах,

До облак восходили клики,

Коль вы пред оным не велики,

Кой нам открыт в прекрасный век

Екатерининой державы;

Когда, питомец вечной славы,

Геройства росс на подвиг тек!

Я слышу странной шум музы?ки!

То слух мой нежит и живит.

Я разных зрю народов лики!

То взор мой тешит и дивит.

Во славе древняя Россия,

Рим, Индия и Византия

Являют оку рай отрад!

Стояща одаль зависть рдится,

Смотря на зрелище, чудится,

Забывшись, свой воздержит яд.

Отверз Плутон сокровищ недра,

Подземный свет вдруг выник весь;

Натура что родит всещедра,

Красот ее предстала смесь.

Сафиры, адаманты блещут,

Рубин с смарагдом искры мещут

И поражают взор очей.

Низвед зеницы, Феб дивится,

Что в зеркалах несчетных зрится,

И умножает свет лучей.

Драгим убором покровенны,

Летят быстряе стрел кони?;

Бразды их пеной умовенны,

Сверкают из ноздрей огни.

Крутятся, топают бурливы,

По ветру долги веют гривы,

Копыта мещут вихрем персть.

На них подвижники избранны,

Теча в стези, песком устланны,

Стремятся чести храм отверзть.

В присутствии самой Минервы,

Талантов зрящей их на блеск,

Все рвутся быть искусством первы,

Снискать ее, верх счастья, плеск.

Безмерной славы нудим жаждой,

Все силы напрягает каждый

Свой подвиг счастливо протечь.

Коль всадник сей удал, поспешен!

Коль оный волен и успешен!

Коль быстр того взор, мышца, меч!

Но кие красоты блистают

С великолепных колесниц,

Которы поле пролетают,

Живяй Дианиных стрелиц?

Не храбрые ль спартански девы,

Презрев ужасны вепрей зевы,

Сложились гнати их по мхам?

Природные российски дщери,

В дозволенны вшед чести двери,

Преяти тщатся лавр мужам.

В шуму, в стремительном полете,

Сверкая зряших в очеса,

Пока приближатся ко мете,

Колики деют чудеса!

Геройству должной алча дани,

Как бурны изгибают длани

На разный опыт жарких душ!

Сколь кажда зрится благозрачна,

Столь в подвиге смела,удачна;

Убранством дева, духом муж.

Шум зрелища услышав, рада

Пентесилеи горда тень

Встает, с копьем в руке, из ада;

Рок паки дал ей видеть день.

Зря пола мужество прекрасна,

Стоит недвижима, безгласна,

Во исступлении ума.

Геройством снова вся пылает,

И, если б было льзя, желает

Тещи во подвиге сама.

По сем: "Цвела б поныне Троя, --

Прервав молчание, рекла, --

Когда б, сего прекрасна строя

Я вождь, ей в помощь притекла.

От рук бы наших пали греки,

И я б, сгустив их кровью реки,

Во лучших лаврах умерла.

Почто я дев не общна лику?

Почто смерть тень мою велику

Толь рано в аде заперла?"

Промолвя тако, амазонка

Ниспала паки в ада тьму,

И речь ее, доселе звонка,

Исчезла зрелища в шуму.

Там рицари взаим пылают

И жар за жаром иссылают,

Крутят коней, звучат броньми;

Во рвении, в пыли и поте,

В не знающей устать охоте

Сверкают златом и мечьми.

Герой, славян во блеск одеян,

Мой како дух к себе влечет!

Коль бодр и чуден вождь индеян!

Коль славно подвиг свой течет!

Но как мя витязь изумляет,

Кой грозным видом представляет

Пустыннаго изгнанца плод!

Взглянув на мужество такое,

Себя б сама?го в сем герое

Затрясся чалмоносцев род.

А в оном, кой летит под шлемом,

Вожди те явны и вдали,

Которы Ромула со Ремом

Своими праотцами чли.

Его десница скородвижна,

Почти виденью непостижна,

Со взмахами ссекает вдруг!

Камилл, во злоключеньи Рима

Стена врагам необорима,

Таков имел и взор и дух.

Таков был Декий, кой в средину

Врагов ярящихся вскочил,

И сына ту ж вкусить судьбину

Своим примером научил.

В Маркелле таково проворство,

Когда держал единоборство,

Как галл под ним ревел пронзен.

Так всяк спешит себя прославить,

Разить медведей, гидр безглавить,

И быти лавром увязен.

Во изумлении глубоком

Театр подвижничий я зрю,

Бегущих провождая оком,

Я разными страстьми горю.

То сердце бьется мне от страху,

Чтоб сей герой, теча с размаху,

Чем не был в беге преткновен;

То вдруг, лишь он мечем заблещет,

Его успеху совосплещет, --

Чужим я счастьем оживлен.

Но что не слышен топот боле,

Утих геройских жар сердец?

И для кого пространно поле

Осталось праздно наконец?

Еще не кончилась потеха;

Еще отведати успеха

В несмесной с прочими красе

Со римлянином турк исходит.

Их та же снова честь предводит.

Два выступили; смотрят все.

Предлоги общия беседы

К себе усердья всех влекут.

Кому из них желать победы?

Свой оба славно путь текут.

У обоих кони послушны,

Как вихри движутся воздушны,

Неся их быстро к мете хвал.

Одежда, поступь их особа,

Но жаром одинаки оба,

И римлянин, и турк удал.

Орел когда, томимый гладом,

Шумя на воздухе парит,

Узревый птиц, летящих стадом,

Разить, постигнуть их горит;

И вдруг, пустясь полетом встречным,

И крил движеньем быстротечным,

Уже за ними гонит близ,

И алчну челюсть раздвигая,

И остры когти протягая,

Кружит по ним и вверх и вниз.

Подобный здесь царю пернатых

Полет в героях вижу двух,

Желанием хвалы объятых;

То мзда подвижничьих заслуг.

Сияя видом благородным,

Являют очесам народным

Соперничество и родство.

Бодя, коней ко бегу нудят,

Весь жар сердец, все силы будят

Взять друг над другом торжество.

Так быстро воины Петровы

Скакали в Марсовых полях,

Такие в них сердца орловы,

Таков был чел и дланей взмах;

И крепки мышцы, легки члены,

Рожденные пленити плены,

Когда в жару кровавых сеч

Летали молнией по строю

И безошибочной рукою

Сжинали главы с вражьих плеч.

Умолкли труб вои?нских звуки,

И потный конь пресек свой скок;

Спокоились геройски руки,

Лишь мутный кажет след песок.

Он пылью весь покрыт густою,

Как поле в летню ночь росою,

Как налегает пар воде.

Уже течение скончали,

Уж новой славой воссияли

Герои храбры по труде.

Не столь сияют в небе звезды,

Не красен столь зари восход,

Ни римлян в град преславны въезды,

Побед гремящих лестный плод,

Вовеки тако не блистали,

Коль красны россы днесь предстали.

Вожди в уборах там своих

Везлися, лавром украшенны, --

Здесь девы, потом орошенны,

Не бесконечно ль краше их?

И се подвижнейших героев

И дев победоносный хор

В чертог вожди приемлют воев,

Судей, ценителей собор.

Там муж, украшен сединою,

Той лавры раздает рукою,

Из коей в бранях гром метал.

Луна от стрел его мрачилась,

Когда на россов ополчилась,

И Понт волн черных встрепетал.

О, како зелен лавр, прелестен,

Который лавроносцем дан!

Коль тот герой велик и честен,

Кой стал героем увенчан!

Коль славны подвига награды,

Которы при очах Паллады,

Вам, красны девы, дарены!

Колькратно око ваше взглянет

На мзду, толькратно в мысль предстанет

И труд, чем вы отличены.

Ты мало, Рим, себя прославил,

Что мечебитцев ты полки

Перед народны очи ставил

И кровью их багрил пески.

Чтоб честь позорища умножить,

Ты рад был целый свет встревожить,

И из-за дальнейших морей,

Из Африки дубрав дремучих,

Из внутренности блат зыбучих

Влачил чудовищных зверей.

Но сколь ты быть ни мнился пышен,

В когтях у льва несчастных стон,

Кой нам сквозь стольки веки слышен,

Гласит в тебе ума урон.

Сие увеселенье наше

Твоих колико зрелищ краше!

То вечна невских честь брегов.

Кто в свете россов ненавидит,

Да росских дев в оружьи видит.

Потеха наша -- страх врагов.

К великолепию пристрастье

Царя не сильно отменить.

К пороку часто повод счастье,

В нем трудно меру сохранить.

Коль крат владетели чрез пышность

В позорну падают излишность,

Творя беспрочны чудеса!

Египт венчал ли труд наградой,

Что камней мертвою громадой

Подперть стремился небеса?

Сверх многих божеству приличий

Екатерина новый путь

Открыла достигать величий,

Свой дух лия подвластным в грудь.

Чрез игры, кои показует,

Она в них души образует,

Их в новый облекая вид.

Весь мир содержится движеньем:

Геройство живо упражненьем

Недвижных выше пирамид.

Благополучен я стократно,

Что в сей златой мне жити век

Судило небо благодатно,

В кой всякий весел человек.

Я видел Исфм, Олимп, Пифию,

Великолепный Рим, Нимию

Во больших красоте чудес.

Я зрел Диагоров, Феронов,

Которых шумом лирных звонов

Парящий фивянин вознес.

1782

236. НА СОЧИНЕНИЕ НОВОГО УЛОЖЕНИЯ

Что тако злость и ков трепещет,

Мятется лютая вражда,

Раздор в отчаяньи скрежещет,

Бегущ во тигровы стада;

Хула и умысл беззаконный

В ад хочет свергнуться бездонный,

Не зная долу, где спастись?

Не паки ль небеса Фемиде

Во человеческом к нам виде

Велят на крылиях снестись?

Не баснословная богиня

Пороки сокрушить грозит,

Премудра россов героиня,

Живая правда, их разит.

Ударил страшный гром закона

С Екатеринина в них трона,

И стрелы многи, яко град.

Нечестье, фурия земная,

Куда от молнии Синая

Теперь укроешься? -- Во ад.

Средь райского красуясь дола,

Меж градов, как меж звезд луна,

Блистая древностью престола,

Веселием восхищена,

Москва главу, венцем покрыту,

Бессмертья лаврами обвиту,

Возносит к горним облакам,

Пресветлы мещет окрест взоры,

В подверженны поля и горы,

К далеким разных морь брегам.

Во звучны славою пределы,

Во весь полунощи округ,

В града, в блаженны миром селы

С трубой парящий видит слух.

Он роды все зовет в участье

Писати собственно их счастье,

Их душу жительства, закон.

Чтоб всяк был жребием доволен,

Всяк дати глас свой будет волен,

Всяк пользы собственной тектон.

Там разным племена язы?ком

Ко господу взывают сил,

Велик господь в Петре Великом,

Велик в Елисавете был, --

Но коль прославлен, дивен ныне

В возлюбленной Екатерине,

Орудии твоих чудес;

Ты ими насаждал в нас крины,

Законом ты Екатерины

Преложишь землю в вид небес.

"Иной достигнув жизни краю,

Обрадованный вестью сей,

Теперь спокойно умираю, --

Гласит воззревый на детей, --

Мне в томной смерти та отрада,

Что вам, мои любезны чада,

Отныне промысл положил

Монаршей милости под кровом

Цвести во благоденстве новом,

О, коль нас скипетр одолжил!"

Кто лютостью, как тигр, пылая,

Стремится в бурных мыслей путь,

Ногами трупы попирая,

Спешит лавр лестный досягнуть,

Плывя в реке кровавой пены,

Готовит чуждым тронам плены

И сирым тяготу желез, --

Внезапным счастлив вероломством,

Пред поздным льстится быть потомством

Достойный песней Ахиллес.

Екатерина в недрах мира,

Покоя сладкого в тени,

В дыханьи нежного зефира

Дает вкушать златые дни:

Ее кротчайшая держава

Жизнь подданным, ей -- вечна слава;

Ее лавр оный краше всех,

Что ей подвластны без премены,

Как лавры все цветут зелены,

Не зная в счастии помех.

Хотя пред счастливым солдатом

Пасть должен слабый иль бежать,

Трудняй во свете быть Сократом

И молча смертных одолжать,

Без страха ближним быти сильну,

Благодеяньями обильну.

Монархиня воюет злость;

Хотя молчат ее перуны

И спят орлы в подножьи юны,

Страшна ее порокам трость.

О древность, чудная делами,

Вещей различных бытием,

Которы жадными очами

В нетлеющих скрижалях чтем!

Открой земного мне державца,

Отца, вождя, законодавца,

Таких исполнена доброт,

Какие зрим в Екатерине,

Разящей злобу героине,

Живом источнике щедрот.

Сквозь грозны в свете перемены,

Сквозь отдаленных мглу веков

Я древнего Египта стены

И счастье бывших зрю родов;

Там мудры Озирид уставы

В пределы своея державы,

Отец подвластных, тщится ввесть,

Во чин прехвальный всё устроить

И первого себе присвоить

Законодавца в свете честь.

По нем Кандии обладатель,

Примеру следуя сему,

Ревнует быть законодатель,

Отец народу своему:

Ликург огнем военным дышит,

Пером соседству страшным пишет

Суровость для спартан одну;

Чрез тяжко им самим геройство

Домашне утвердить спокойство,

Чрез брань ввесть хочет тишину.

Жестокость странну умеряет,

Которой буйствовал Дракон,

Черты кровавы заглаждает

В его преданиях Солон;

И утомленному народу

Подать желанную свободу,

Восставить тщится в нем покой;

Споспешники всеобща блага,

Преносят суд ареопага

Во град квириты мудри свой.

Но ах! Кий вопль, коль тяжки муки

Там чадам, матерям, отцам,

Не слышны в них похвальны звуки,

Законов должные творцам.

Младенцы тамо неповинны

Казнь терпят, как раби злочинны;

Последню бедных кровь пиет

Корыстолюбие несыто;

И милосердие забыто

Несчастным крова не дает.

Монархиня благоутробна,

Противной шествуя стезей,

Без грому небесам подобна,

Щадя, как мать, своих людей,

Во основание закона

Любовь со высоты шлет трона;

Любовью начинает суд;

Дарует своему народу

Писать, что чувствуют, свободу, --

Да сами облегчат свой труд.

О ты, который земнородных

Счастливо общество нарек,

Где царь, исполнен превосходных

Даров, ведет свой мудро век,

Иль где в сиянии короны

Премудрость подает законы,

Восстань, Платон, и посмотри:

У нас Минерва на престоле,

Ее покорствуем мы воле,

Ей ставим с верой алтари.

Отверзлись светлостей небесных

Бессмертным входные врата!

Мой дух, видений полн чудесных,

Со страхом горни зрит места.

Преславен в сонме венценосцов

Открылся обновитель россов,

Законодавец и герой,

И купно с ним Елисавета,

Исполненна подобна света,

Пречудна равной красотой.

"Приникни на Екатерину, --

Речет ко дщери Петр своей, --

Отраду по тебе едину

Сраженных скорбию людей;

Избранну в нашу кровь тобою,

Что тою ж, как тебя, рукою

Небесный промысл увенчал.

Сия ли даст умолкнуть звуку, --

Гласит, простерши перст на внуку,--

Моих, твоих великих хвал?

Не уснет та, ниже воздремлет,

Храня монарший чтящих трон;

Единой их рукой объемлет,

Другою пишет им закон.

Как я, завистным угрожает,

Как ты, щедроты изливает

На все земные племена;

Врагам страшна, молниевидна;

Своим надежда непостыдна;

Во всей подсолнечной дивна.

Низзри, как Павел весь облекся

В геройства вид, в надежды свет!

Кто б самым взором не привлекся

Желать ему счастливых лет?

Орлом взлетит высокопарным,

В ряд станет с солнцем лучезарным,

На что ни взглянет, оживит,

Науки разумом проникнет,

Премудро царствовать навыкнет,

Как мать, вселенну удивит".

Но что в уме моем скрывает

Видений райских красоту?

Кий шум во уши ударяет

И гонит сладку прочь мечту?

Согласно разные народы,

Грядущи представляя годы,

Взывают светов ко отцу:

Да счастье наше бог умножит,

Царице дни на дни приложит,

Привесть начатое к концу.

А те, которые недавно

Стеклись в Россию пришлецы

И орлими крылами равно

Покрыты с нами, как птенцы,

Внезапно вняв шум славы звучной,

Гласящей век благополучный,

Восстановляемый для нас,

Иль паче счастья совершенство,

Воспомнив и свое блаженство,

Своим сугубят общий глас.

Благословен, под росским небом

Свое дыханье кто влечет,

Не столь весенним в полдень Фебом,

Коль в недрах матери согрет;

Во дни изведали мы кратки,

Коль здешних стран плоды суть сладки,

Коль сладки волжские струи;

Хотя здесь дышат ветры хладны,

Но мразы больше нам отрадны,

Как, Зефир, нежности твои.

Но кие лики всюду зрятся

Мужей, что шествуют во храм?

Все смирной алтари дымятся,

Восходят гласы к небесам.

Царица, свыше вдохновенна,

Во всех путях благословенна,

С высот делам заемлет свет.

Начало само показует,

Начало нам преобразует,

Как росс под солнцем процветет!

Вдовы, от радости воспряньте;

Отрите слезы, сироты;

Убоги, сетовать престаньте,

Забудьте сильных тяготы?;

Всех дух и мысли, успокойтесь;

А вы, преступники, убойтесь

Сплетать на ближних злобный ков;

Иль месть неправой упредите,

Отныне истинных явите

В себе отечества сынов.

Но кто толико своевольну

Предпримет мысль, так будет жить,

Чтоб мать, всем равно сердобольну,

Враждой на братей раздражить?

Чье сердце толь во злобе твердо,

Ее чтоб око милосердо

Склонить к добротам не могло?

Где правда хощет воцариться,

Там кто посмеет устремиться

На ненавистно оной зло?

Небесны коль светила стройно

Текут в предписанных кругах,

Согласно столь же и пристойно

В земных течение делах,

В своем вещь кажду узрим чине:

Угодно так Екатерине;

Земное божество велит;

Так суд поставлен непреложно;

Что нам быть мнится невозможно,

Всесильный ею совершит.

Премудростью многоочита,

Щедротами обильна мать,

Утеха россов и защита,

Небес к нам промысла печать,

Живи, цвети и долголетствуй,

С престолом тишину наследствуй,

Чем цвел Елисаветин век.

Но твой да тем пребудет тише,

Чем счастием народным выше,

Всех благ сокровищем востек.

<1767>, <1782>

237. ПЛАЧ

НА КОНЧИНУ ЕГО СВЕТЛОСТИ КНЯЗЯ ГРИГОРЬЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА

ПОТЕМКИНА-ТАВРИЧЕСКОГО, 1791 ГОДА, ОКТЯБРЯ 5 ДНЯ ПРЕДСТАВЛЬШЕГОСЯ В ВЕРЕ К

БОГУ, В ЛЮБВИ К ОТЕЧЕСТВУ, В ЖЕЛАНИИ БЛАГ РОДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ; МУЖА, ВСЕМИ

ВЫСОКИМИ ТИТЛАМИ, НО ПАЧЕ КРОТОСТИЮ СИЯВШЕГО; ПОКРОВИТЕЛЯ НАУК, ПОБЕДОНОСЦА,

МИРОТВОРЦА; ВСЕМ ПРОСВЕЩЕННЫМ, ВСЕМ БЛАГОРОДНЫМ ДУШАМ ВОЖДЕЛЕННОГО, ПОЧТЕННОГО,

ПРИСНОПАМЯТНОГО

Потемкин скрылся в гроб! о, слезная судьбина!

Россия! какова лишилася ты сына?

Се той, что вечный дать желал тебе покой,

Крым отнял разумом, защи?тил Крым рукой;

И громами престол отманов сотрясая

И зависть чуждых стран успехом ужасая,

Носился, как его дух выспренний водил,

И славный мир тебе победами родил!

Уж матерь, коею суть россы толь счастливы,

С главой, увитою во лавры и оливы,

Ждала его к себе (о сладкая мечта!),

Стояли уж ему торжественны врата.

Уже прекрасного побед и мира блеском,

Сопровождаема народным всюду плеском,

Усердьем искренним, правдивых шумом хвал,

В пути, где шествовать он вспять долженствовал,

Спешили музы сресть, свой к песням глас настроя,--

Как вдруг, о лютый боль! постигла смерть героя,

И радования преобратила в плач,

Всю сладость огорча толь многих нам удач.

Со лавром кипарис, трофей смесив с гробницей

И утварь торжества с печальной плащаницей.

Так для сего-то ты в край оный течь рачил

И сим все действия, муж дивный, заключил,

Чтоб мир твой с турками, незыблемый, нетленный,

Был вечен, смертию твоей запечатленный?

Но кто? какой Селим, на пагубу себе,

Нарушить оный смел, дыхающу тебе?

Увы! почто сей свет толь рано ты оставил,

И тысячи тобой терзатися заставил?

Твой мужественный вид не то друзьям вещал,

И исполинский стан иное обещал.

Цвел разум, во плещах являлась сила многа,

Величествен был взор, и образ полубога;

Венчала седина не все еще власы, --

Куда геройские девалися красы?

Увы! померкли все; всё стало смерти жертва;

Достойна долго жить, о, како видим мертва?

Рыдайте, музы, днесь из глубины сердец:

Осиротели вы: во гробе ваш отец!

Что мило вам теперь среди земного круга,

Лишившимся сего защитника и друга?

Проклятая война! кто выдумал тебя?

Природы гнусный враг, враг обществ и себя.

Ты, ты естественна рушительница чина,

Толь тяжкого для нас урона ты причина!

Герои, вняв твой зов, к тебе из стен бегут,

Дерзают на беды, о жизни не брегут;

Далекие пути и трудные подъемлют;

Томятся день и ночь, едва когда воздремлют;

Нездравы воды пьют, зной терпят, бури, мраз,

И дышут воздухом, исполненным зараз.

Когда б труба твоя, о брань! не возгремела,

Россия бы поднесь Потемкина имела.

Пред мужем сим лежал путь к славе не един:

Он был и без тебя великий гражданин.

Но, ах! не брань сего атланта утомила;

Не тягость ратных дел в нем силы преломила.

Но славой брань его сдержали рамена:

В мир рушилась сия российских стран стена.

Тогда нас рок потряс, как бури перестали;

Тогда ударил гром, как тучи миновали.

Сияния творец померк среди планет!

Кто россов одолжил, того меж россов нет!

О строги небеса! о злость завистна рока!

Зачем дражайшее отъемлешь нам до срока?

Еще ему умреть не выпала чреда;

Почто безвременна объемлет нас беда?

Нарочно жизненны в нем смерть преторгла узы,

Чтоб вы терпели казнь незаслужену, музы!

Зри! в свете кий преврат! беспрочные живут;

Спасителей судьбы из света силой рвут!

Поди теперь, и плачь, что люди умирают,

Когда Потемкина во гробе полагают!

Но что, в расстрое дум, я хульны словеса

Мечу на брань, на мир, на самы небеса?

Я скорби тем в душе моей не утоляю,

Лишь, может быть, тебя, тень кротка, оскорбляю.

Не тако мыслил ты, когда меж нами цвел,

Беседы меж друзей не таковые вел.

Еще в очах моих твой зрак пресветлый зрится,

Еще сладчайший глас в ушах моих твердится.

Послушный неба сын, ты вечно не роптал,

И смерти не ища, ее не трепетал.

Полн весь любовию к отечеству и богом,

Неустрашим был с сим в душе твоей залогом;

И сей и будущий объемля сердцем век,

Сквозь краткость в вечности, как воскрыленный, тек.

Ступив на оный край, мне то ж, что здесь, вещаешь,

И плакать о тебе из гроба запрещаешь.

Премудростью твоей я разум мой креплю,

Но в сердце тяжкий боль еще, еще терплю.

И можно ль быть, тебя утратя, веледушным

И разуму, среди смятений сих, послушным?

Мне мнится, смерть твоя противу естества;

Чтоб ты во гробе лег, нет воли божества;

Что встанешь ты опять, ты лег почить на время;

Ты встанешь облегчить моей печали бремя.

В миг, только лишь мечта толь сладка пропадет,

Под тяжестию зла мой томный дух падет.

Креплюся, но когда на твой я гроб взираю,

Сам, кажется, с тобой до срока умираю.

Остановляется и мысль моя и кровь;

Всё мертво, лишь жива одна к тебе любовь.

В последний раз тебя живого созерцая,

Как здравием блистал ты бодрым, не мерцая,

Я мнил ли, чтоб мое сей счастье год унес,

И в том поверил ли б и ангелу с небес?

О, сколь обманчивы, сколь тщетны суть надежды,

Чем мы на свете сем ласкаемся, невежды!

Высока промысла не знающи стезей,

Во уповании спим полном на князей.

Я первый, я пример, сколь смертные суть слепы,

Колико о вещах мечтанья их нелепы.

Быв смертною в одре не раз объят грозой,

Я мнил, что ты, герой, почтишь мой гроб слезой;

Что прежде я умру, то мне казали лета.

Я скорбен был; ты здрав, ты крепок, полон цвета;

Судьба, казалось, с тем в живых меня блюла,

Чтоб было петь кому твои, герой, дела.

Как се, впреки моим и мыслям и желанью,

Я должен чтить тебя, чтить слез, не песней данью;

Прежив тебя, болезнь по смерть в душе питать

И утешения нигде не обретать!

Кто силен днесь того дополнить мне утрату,

Что я предпочитал всему на свете злату?

Я зрел (поведают уста мои не ложь)

Венчанных счастием и славою вельмож;

Но зрел сквозь неку тень, иль облак, издалека,--

Ты мне един в тебе дал видеть человека

Со слабостьми, но в нем блистательных отли?к

И превосходств каких созерцевался лик!

Сие кого живой не поразит печалью?

Чье сердце не пронзит неизреченной жалью?

Превыспрення душа, парящий мой орел,

Для обществу добра куда б не возлетел?

Он явных благ искать край света бы достигнул;

Он пользы скрытые из мрака бы воздвигнул.

Любя монархиню, бесценный дар небес,

Во все б концы свое к ней рвение пронес.

Велики суть твои к отечеству заслуги, --

Но больших от тебя престола ждали слуги,

Те слуги, что, доброт обилуя лучем,

Не склонны ближнему завидовать ни в чем.

В Евксин к тебе свои усердия пускали

И подвигам твоим со мной рукоплескали;

Днесь сетуют, зачем ты, в летах не созрев,

Как светлая свеща, погас, не догорев.

Погас, затмился, ах! сверх чаяния всяка,

Погас, и всех твоих оставил вдруг средь мрака.

Постигла бедную внезапна музу ночь,

И отлетела вся ее утеха прочь.

О! промысла умам неведома пучина,

Где все вращаются созданьи до едина,

Где мудрии рекут, и подданный, и царь,

И всяка дышуща, мала ль, велика ль тварь;

Герои, робкие ль, презренны иль преславны, --

Все смесь едина, суть пред божьим взором равны;

Где долу лишь с высот суд снидет и печать,

Всяк смертный должен быть покорен и молчать.

Но творче, господи! ты дал мне душу слабу,

Недоумениям ты даждь моим ослабу,

И ропот мой прости, прости сию печаль,

Из смертных одному что смертного так жаль.

Что нет к поправе зла, я кое стражду, средства,

Могу ли для сего не чувствовати бедства?

И ежели слеза есть неба дар, сию

На труп, Потемкин, твой как всю не пролию?

И како, сколь тебе рок жизнь отъять ни властен,

Скорбя не возглашу: почто я так несчастен?

В чем винны пред судьбой толь многи сироты,

Которых оживлял благотвореньем ты?

Или под солнцем те всех боле ей мешали,

Которые тобой, отец щедрот, дышали?

О! сколько есть людей, под разным небесем,

Таких, которые желали б сердцем всем,

Ущербом лет своих твой краткий век пробавить,

Иль паче, жизньми их от гроба тя восставить!

Но рок, что рок решил, переменить нельзя;

Осталось лишь терпеть в молчании, слезя.

Так сии за покой нам бурь отмщают грозы?

Такое терние венчает нас за розы?

Ах! лучше вовсе благ бесценных не вкусить,

Чем, их утратя, боль по век в груди носить!

Вообразя бесед уединенных сладость

И проливанну мне от отчих взоров радость,

Источники утех, которым дружба мать,

Что должен в сиром днесь я сердце ощущать?

Ты пренья вел со мной о промысле и роке,

О смерти, бытии, и целом мира токе.

Премудрая главо! мой днесь вопрос реши:

Какому должно быть той жребию души,

Что, с лучшею себя расставшись половиной,

Живет и движется печалию единой,

И утешения ту только и?мать тень,

Что зрит в гадании, коль светел твой там день?

Не в истину ли ты блаженней нас стократно,

Которые тебя теряем невозвратно,

Которы днесь, всяк час рыдая по тебе,

Приносим жалобы беспрочные судьбе?

Что смерть как жизни край? и жизнь как путь ко смерти?

Тот жил, кто имя мог за жизнь свою простерти.

Твое на целую ты вечность распростер:

Ты ковы чуждых стран, ты гордых варвар стер,

Науки ободрил, чин воинства устроил,

Россию оградил, расширил, успокоил;

И сам, увы! заснул сном вечным наконец;

Блаженна жизнь твоя и жизни, смерть, венец!

Ты в поле кончил дни, хотяй почити мало:

Воинский плащ твой одр, и небо покрывало.

Не слышен был твой стон, не слышен смертный вздох;

Взор к небу обращен, куда тя позвал бог;

Глава восклонена на распростерты персты;

Умильно томен зрак, уста едва отверсты.

Взвевает плачущий власы твои зефир,

Любя творца побед, воздвигша скорый мир.

Вокруг тебя стоит рать, маниям послушна,

И повелителя рыдает зря бездушна.

Лишь только дале слух печальный разглашен,

Что воинства отец дыхания лишен,

Во градех по тебе, средь моря, рек и суши,

Каким жалением подвиглись храбрых души?

Восставый стон и вопль средь каждого полка

Являет, коль твоя кончина им жалка.

Крушатся по тебе и малы и велики,

Болезнуют свои и чуждые язы?ки:

Молдавец, армянин, и влах, и галл, и грек,

И турок, позабыв отъятье морь и рек,

На непритворну скорбь дух твердый разрешает;

Твоя доброта всех в печали соглашает;

Все плачут, жид ли кто или самарянин, --

Ты умер, матери природы общий сын.

Круг общего отца народы все виются;

Из варварских очей российски слезы льются.

Со частым от тоски вздыманьем тяжких ребр

Рыдает о своем избавителе Днепр;

Рыдает о тебе с далеким юг востоком,

Евксин с Кубанию и Каспий со Моздоком.

Воспоминая тьмы твоих к себе услуг,

Все воды превратить во слезы хочет Буг.

Тебя Меот, Тамань и Крымские оплоты,

Тебя все всадники и Черноморски флоты,

Тебя рыдают сонм художеств и наук,

Сугубя воплями ревущих пушек звук;

И муза им моя, и муза им состонет,

И вся в слезах, твой труп препровождая, тонет;

Кто будет ей, увы! защита и покров,

И ободрение, хоть слабых, в ней даров?

Кто голосу ее с таким усердьем внимет?

Так дружбой озарит и так ее объимет?

Ко персям так прижмет? о, горе! о, напасть!

О, нестерпимая невинну сердцу часть!

Но если небесам отъять тебя угодно,

И всё тужение души моей бесплодно,

Во облегчение болезни моея,

И во свидетельство всем истины сея,

Что, как живому нес хвалы нелестны в жертву,

Так искренний я плач несу тебе и мертву,--

Ты миро слез моих, сладчайша тень, прими;

Последний мой к тебе из гроба глас вонми;

Уважь меня еще, дозволь сквозь слезны токи

На гробе начертать твоем мне сии строки:

Потемкин здесь лежит, Екатеринин друг,

Не полон дней числом, бессмертен тьмой заслуг.

Октябрь 1791

238. СМЕРТЬ МОЕГО СЫНА

МАРТА 1795 ГОДА

Так нет тебя, дитя любезно!

Сомкнул ты очи навсегда

И лег, всем зрелище преслезно,

О, скорбь! о, лютая беда!

Страдалец, мук не заслуживший,

За что ты горьку чашу пил?

Меж человеков ангел живший,

Чем тако небо оскорбил?

Не ты, не ты, отец твой грешен,

Отец несносен твой судьбе.

Затем он был тобой потешен,

Чтоб после плакал о тебе.

Я плачу, глаз не осушая,

И стоном надрываю грудь.

И льзя ль, себя не сокрушая,

Николеньку воспомянуть?

Душа велика в теле малом,

О, как он люту скорбь сносил,

И коим огражден забралом,

Явил в борьбе с ней столько сил?

Не вышла вздоха ни едина,

Боль тщился в сердце запереть.

Седый отец! учись у сына,

Как должно мужу умереть.

Расстанься мудрых ты с собором;

Оставь все книги наконец.

В дому твоем, твоим под взором,

Взрастал безграмотный мудрец.

Читай его, и помни вечно,

Как умер он, и как он жил:

Он жизнию своей, конечно,

Тебя и смертью одолжил.

Учися быть ему подобен:

Печаль внутрь сердца ты запри;

Живи, как он, правдив, незлобен;

Как он, нетрепетно умри.

О ангел, существо бесплотно,

Предтеча мой во оный свет!

Иду туда, иду охотно,

Куда меня твой взгляд зовет.

Ах!.. ты еще ко мне взираешь,

В мой одр твой тихий ход клоня!

Ко мне ты руки простираешь,

Объяти силишься меня!

Иду, от смертных устранюся;

Теку с поспешностью в твой след:

Да там с тобой соединюся,

Где нет печалей, страхов, бед.

Мы станем тамо наедине

Беседовать, в садах гулять;

Я буду там тебя, мой сыне!

А ты меня увеселять.

За радостию пойдет радость,

За лирным шумом -- новый шум;

Со сладостью сплетется сладость:

Плененья чувств, восторги дум!

Но как?.. я грешен, ты невинен;

Я вихрь, ты сладка тишина;

Я буй, ты ангел благочинен --

Часть наша будет ли равна?

Хотя всем милы круги звездны,

И я достигнуть в оны льщусь,

Но, меж тобой и мною бездны

Чтобы не пролегли, страшусь.

Ты будешь в цвето<но>сном поле,

Во недрах самого творца;

Взгляни, дитя, ко мне оттоле,

Утешь улыбкою отца.

Утешь его улыбкой тою,

Какой ты тешил здесь его;

Зарею облачен златою

Кинь нань луч блеска твоего.

Ты рад меня одеть всем светом;

Ты рад, моя о иста кровь!

Так в сердце, от родства согретом,

Найду и тамо я любовь!

Когда все ставят твердь защиты

В героях из своей семьи,

И мне врата в Эдем открыты:

Там блещут сынове мои.

Но я доколе пресмыкаюсь,

Болезнен, в бренном телеси,

Покровом я твоим ласкаюсь:

Сияй мне, сыне, с небеси.

Ты благ, ты ангелом быть стоишь,

Будь страж, хранитель буди мой.

Ты всё во благо мне устроишь,

Души и сердца вождь прямой.

Ты знаешь, в чем моя потреба,

Куда желанье я простер:

Тебе блюсти дано от неба

Меня, мать, братьев и сестер.

239. ОДА ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ЧЕРНОМОРСКОГО ФЛОТА ГОСПОДИНУ ВИЦЕ-АДМИРАЛУ И

ОРДЕНОВ СВ. АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО, СВ. КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА ПЕРВОЙ СТЕПЕНИ И СВ. АННЫ

КАВАЛЕРУ НИКОЛАЮ СЕМЕНОВИЧУ МОРДВИНОВУ

Под небом дышим мы, чудясь его лазорю

И пестрости пресветлых звезд;

Мы ходим по земле и плаваем по морю,

Далече от природных гнезд;

Со слабым бренным телом,

Во духе гордо смелом

Пускаемся на вред

И ишем оком бед.

Среди огней и льдов, искатель тайн в натуре

Многоопасный правит путь.

Герой летит на брань, подобен шумной буре,

Под рок, под пушки ставит грудь;

Забыв о плоти тленной,

Противу стать вселенной,

Против тьмы тем врагов,

За отчество готов.

К отликам много стезь, и люди и стихии

На опыт ду?ши в нас зовут;

Россия, обща мать, для всех сынов России,

Святой, величественный труд.

То рвение любезно,

Что множеству полезно;

Такого сердца жар

Есть смертным с неба дар.

Что я вещаю, то поемлешь ты, Мордвинов!

То голос мой, а мысль твоя.

Дух делает, не плоть огромна, исполинов;

Дово?д ты истины сея.

Кто вступит в спор со мною,

Как солнцем, я тобою

Снищу победы честь;

Мне стоит перст возвесть.

Ты, крила распростря усердия широко,

Чтоб кинуть на множайших тень,

Паришь, куда тех душ не досягает око,

Одебелила кои лень.

Твой подвиг безотдышен;

Лишь шум полета слышен,

И гений меж стремнин

Сопутник твой един.

Любители доброт тебе под облаками

Соплещут с дола тьмами рук;

Лишь зависть, лютыми терзаема тосками,

Грызома целым адом мук,

Бросает остры стрелы

В подоблачны пределы

И сыплет клевету,

Сразити налету;

Сразить тебя, и в прах твои рассыпать кости.

Достоинств вечная судьба

Противу черныя и ядовитой злости,

Противу клеветы борьба.

Но любо, как с змиею,

Обвит безвредно ею,

Летит орел когтист,

Глуша крыл шумом свист!

Гнетома пальма вниз, сквозь тяже?сть крепня, спея,

Сильняе кверху восстает;

И благородный конь, препоной свирепея,

Порывней по?скоки дает.

Чем ветер стиснут у?же,

Тем дует, злясь, упруже.

Биенье из кремня

Рождает блеск огня.

Так бодрственный твой дух, препятством раздражаясь,

Встает превыше сам себя;

И зависти к тебе злой стре?лы приражаясь,

Родят лишь искры вкруг тебя.

Как злато по горниле

Сияет в вящей силе --

Твоей добро?ты цвет

Ярчает от клевет.

Добра виновно зло! Но жало сколь ни больно,

Чем любит зависть лучших бость,

Великосердия в груди твоей довольно

Простить безропотно и злость.

Честного человека

Свет чтит красою века;

Завидливых число --

Необходимо зло.

Не нами начат свет, не нами и свершится.

Змий яд сосет, вран любит труп;

О счастье ближнего завистливый крушится,

К себе немилостив и груб.

О! как он милый сохнет!

Ах, сколько раз в день вздо?хнет!

Полн желчи, ей не рад;

Зрак мутен, в сердце ад.

Жалея о таком друзей несовершенстве

И заблуждении сердец,

Ты смертных друг, ты рад всех видеть в благоденстве;

Чужи успехи твой венец.

Усердьем многокрылен,

Талантами обилен,

Красой и блеском их

Любуешься в других.

И с тем тебе судьба власть многих поручила,

Чтобы пример твой им светил;

Чтоб без грозы твоя их бдительность учила

Трудиться, не жалея сил.

Чтобы на гордом флоте

Все двигались чел в поте,

Как бдящи муравьи

Иль шумны пчел рои.

Сколь звезды неба свод, пестрея, украшают,

Столь сине море корабли:

Они величие державы разглашают

И безопасье суть земли.

Пернаты исполины

Летают чрез пучины!

Пустясь Невы с брегов,

Во Чесме жгут врагов.

О, грозны по валам блудящие планеты,

Где скрыт огнь злобе роковой!

Из Буга вы свои днесь во?зьмете полеты;

Сравнится в славе Буг с Невой.

Лишь змий на брань воспрянет,

С Евксина вдруг месть грянет;

Прольется в виде рек,

Он ляжет мертв навек.

Две сильные реки, со Бугом Днепр, без шуму,

Струи в то ж озеро неся,

И день и ночь ведут против дракона думу,

Героя в ону приглася;

И совещают трое

Против него стать в строе:

Герою предводить,

Рекам огнь с треском лить.

Он станет рек среди, и глас его, глас грома,

Раздастся вдоль морских зыбей;

Ударит та и та им в брань река ведома,

И заревет лиман огней.

По дыме, шуме, треске,

Герой явится в блеске:

Металл его копья

Во челюстях змия!

Так! так! он мужествен; он выдержит надежду;

Царицы оправдает суд;

И облечет друзей во радости одежду,

Себя во славу, зависть в студ.

Уж музами готовы

Венки ему Лавровы!

Пророчит так Парнас,

И сбывчив божий глас.

Но если змий, страшась готовых кар, утихнет

И станет про себя шипеть,

Герою должныя тем славы не улихнет;

И в мир под ним труд может спеть.

Как кормчий, долгу внемлющ,

Средь тишины не дремлющ,

Он будет запасать,

Чем бурь противу стать.

Во напряженьи мысль, на страже бдящи очи,

С стрелой натянут лук в руке,

Он будет назирать дракона дни и ночи,

Как Феб, стоящий вдалеке.

Сразить врага сил махом

Или сковати страхом,

Чтоб яду не рыгал,

Есть равных дело хвал,

Почтенно храбрым быть, и осторожным хвально,

И страхи отводить страша;

Мысль зорка козни зрит на расстоянье дально;

Успеха в деле ум душа.

Кого сие светило

Со неба посетило,

Всегда умреть решен;

Кто трус, не довершен.

Природный разум твой, твой нрав, твои науки,

Твоя к отечеству любовь,

Мордвинов! по тебе суть верные поруки,

Что вся твоя нам жертва кровь.

Героя дух прямаго

Есть о?бщественно благо;

Достоинства его

Честь племени всего.

Так в добродетели души твоей прекрасной

Есть часть, почтенный друг! и мне?

И мне не заперт ты, как образ тверди ясной

И неги, сродныя весне.

Не обща в море служба,

Но дар небесный, дружба,

Творит, что есть твое,

Как собственно мое.

Мое наследие -- молва приятна о?на,

Котора о тебе, теча,

Распространяется и паче лирна звона

Пленяет сердце мне, звуча.

Мое наследье -- всяки

Твоя отлика, знаки:

Красой твоих рамен

Красуюсь я надмен.

Твоя, о друг! еще во цвете раннем младость,

Обильный обещая плод,

Лила во мысли мне живу, предвестну радость:

Ты будешь отчества оплот.

Свершение надежды

Моими зря днесь вежды

И славу сбытая,

Не возыграю ль я?

417

Неси ко мне, весна, днесь розы и лилеи!

Есть смертный, нравом схож с тобой;

Невинной радости уважь, о Феб! затеи;

Приди, мой праздник скрась собой.

Приди венчать, в ком, муже,

Я вижу кротость ту же,

Что отрок он казал,

Что сердцем я лобзал.

Он отрок и теперь; он искренен, невинен;

Науки любит он, как ты.

Не бог, но краткий век умеет сделать длинен

Трудом и славой правоты.

Мудр, участью доволен;

К несчастным сердоболен,

И подавати скор

Им помощь и призор.

Полезным быть -- его желания всечасны;

Сон малый, трезвенна глава;

Чело его и взгляд с душой его согласны,

С сердечным чувствием слова.

Во сердце одинаков,

В лице не носит знаков,

Какие кажет ложь, --

То зеркало всё то ж.

Катясь беседна речь лишь важному коснется,

В нем жарка закипит душа,

И просвещенна вмиг чувствительность проснется,

Наружу изнестись спеша.

Вмиг мысли благородны

Через уста свободны,

Сердечну жару вслед,

Польются, яко мед;

И слухи усладят; поставят дух в покое.

Не ищет истина прикрас,

Но слышится сильняй в устах вития вдвое,

Чей был не предустроен глас.

Он вдруг ее отрыгнул,

И слушающих двигнул

418

Единой простотой

И сердца теплотой.

Коль истинно когда друг друга смертны любят,

Душами сладкий не?ктар пьют,

И существо свое чрез дружество сугубят,

Из сердца в сердце чувства льют.

Расширь мне, Феб, дух тесный,

Прославить дар небесный;

Направь мою гортань

Воздати дружбе дань.

Так! дружба дар небес, мне тако Феб вещает,

Та грудь с биеньем жил мертва,

Которая в себе сих искр не ощущает:

Жизнь смертных дружбою жива.

Твой друг глас сердца внимет,

С природной лаской примет

Твоих сложенье строк

За дружества венок.

<1796>

240. ПЛАЧ И УТЕШЕНИЕ РОССИИ

К ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ ПАВЛУ ПЕРВОМУ, САМОДЕРЖЦУ ВСЕРОССИЙСКОМУ

Россия, матери лишенна,

Внезапной смертию ея,

Как страшным громом оглушенна,

Не помня своего во свете бытия,

Стоит оцепенев; пресветлы меркнут очи,

Восходит на чело печальной сумрак ночи;

Остановляется всех жил биенье вдруг,

И запирается во персях томный дух;

Бесчувственна, полмертва,

Несносной скорби жертва,

Падет.

Опомнясь, -- зрелище плачевно, -- восстает:

С увядшими красами,

С растрепанными вдоль широких плеч власами,

Со перстью на главе, бледна,

Прежалостна, бедна:

Как бури силою от листвий обнаженный,

И молниями обожженный,

Великолепный прежде кедр,

Днесь корнем внутрь земных едва держайся недр.

Со чувствованием в душе тоски и муки,

Колени преклоня, простря вверх обе руки

И омраченных взор очей,

В которых заперся болезнью слез ручей,

"О боже! -- вопиет, -- мой боже милосердый!

Поднесь спасение, надежда, щит мой твердый!

Внуши

Вопль страшным бедствием объятыя души;

Се черна надо мной развесясь туча смерти

Грозит на мя упасть! К кому мне ток простерта,

Как, творче, не к тебе?

По неиспытанной кой правишь всё судьбе;

Кой, всё храня, не дремлешь;

Сквозь бури глас к тебе из бездн зовущий внемлешь.

Из бездны я к тебе зову,

Болезненну едва подъемлюща главу;

Едва, едва моя стенанье грудь изводит,

Из сердца теплота естественна уходит,

Катится из очей с слезами вместе свет.

Увы! (то мысль моя воображать отмещет,

Язык мой вымолвить трепещет)

Екатерины больше нет?

Екатерины нет! о горе, о беда!

Привыкшей славы к блескам,

Ко торжествам и плескам,

Сраженной тако ль быть вдруг вышла мне чреда!

Так нет тебя, о благ сокровище бесценных.

Царица бодрых душ, живых и просвещенных;

Тебя, которой жертв курились алтари

И поклонялися с почтением цари!

Закрылись очеса, что радость проливали;

Умолкли ввек уста, что разум возвещали;

Окрепли персты рук, писавы мне закон

И счастье тысячам: о, беспробудный сон!

Лежит недвижима, кем двигана вселенна,

От мощи всей ее лишь плоть осталась тленна.

На сей великий труп, на мертво божество,

Слез миро льет со мной днесь тварей естество,

Мне горы, мне леса, мне морь состонут волны,

Во бреги бьют, ревя, слезами реки полны.

Ах! дола красоту насильный рок увлек,

Достойна вечно жить толь рано кончит век.

Ах! бездыханна та, я коею дыхала,

И коей нежима, как крин, благоухала;

Во гроб нисходит, дней не выполня числа,

Котора царств меня всех выше вознесла,

Расширила мои, не лья кровей, пределы,

И миллионы чад приобрела мне целы;

Искала мне влиять свет высших мыслей в грудь,

Свой тихий, нежный нрав, свой истый дух вдохнуть;

Небесные в душе достоинства вмещая

И беззавистно их мне с трона сообщая,

Как солнце миру луч,

С высот превыше туч,

По мере, сколько я в вид лучший прерождалась,

Добротами во мне своими услаждалась;

Считала мой успех

За верх своих утех,

Мое в талантах совершенство

За собственное благоденство--

Мать истинна моя

И нет ее, увы! осиротела я!

Ты, боже, мне ее печать щедрот пославый

И дух ее к себе днесь взявый,

Оставя плоть,

Царей и подданных господь!

Ты мне помощник буди,

И сей болезненной пошли отраду груди".

Рекла, и к вышнему достигли словеса;

Разверзлись небеса,

Открылся бог, сидящ во славе на престоле,

И луч оттоле,

Краснейший солнечна, на град Петров прострясь,

Сошел молниебыстр и, в Павлов лик упрясь,

Остановился;

В небесном блеске он величествен явился.

И в той же час

Услышен свыше глас:

"О Павел! облекись во праотцев порфиру

И, не косня, покрой Россию оной сиру;

Покрой, и покажи, что в сыне мать жива.

Ты счастья к ней залог, ты телу днесь глава.

Чтоб свет узрел, кто ты, во грудь твою едину

С великим я Петром вмещу Екатерину;

Иль паче сам

Мою святую волю

Тобой России возглаголю,

Тобой исполню, что угодно небесам.

Упадшее восставлю,

Недокончанное исправлю,

Где внедрился порок иль злоба, -- изгоню,

Доброты вкореню.

Твой разум был судеб покорен произволу,

Твой дух днесь лучшее святилище мне долу.

Начни, и новою трон славой уясни;

Начни, и милостью во все концы блесни;

Уверь вселенную, что я тебе сопутствен,

Что я в тебе присутствен.

Бог есть любовь;

О сем познают все, что ты мой образ истый,

Что ты мой сын, небесна кровь,

Щедрот источник чистый,

Поящий всех;

Творец утех;

Отец народа;

В дарах неистощим, как общая природа,

Перворожденна дщерь моя;

Как ангел, кроток, тих и милосерд, как я".

Бог рек, и Павел, вмиг надев, распростирает

Порфиры широту, Россию кроет той;

Ее ко груди жмет, ей слезы отирает,

Как сердобольный друг и как отец прямой.

"Не плачь, -- вещает ей, -- вкуси меня и види:

Я радостей залог.

За мной во храм блаженства вниди,

Я вождь тебе, мне -- бог.

Мои способности, мои желанья, мысли,

К тебе обращены,

Тебе посвящены:

В подсолнечной меня ты лучшим другом числи.

Я раннюю зарю

Для пользы твоея восстаньем предварю,

Я в полдень для тебя на подвиг обрекуся,

Я в вечер о тебе, болея, попекуся.

При солнце, при свеще

Тобой займусь, и труд мой будет не вотще.

И даже как на одр возлягу,

Потщуся твоему споспешен быти благу.

Не вдруг очам

Дреманье дам;

И дремля о тебе мечтати живо стану,

С тобой засну, с тобой восстану.

Покой тебе моим бессоньем устелю

И чувства все мои с тобою разделю.

Не буду следовать мечтам героев диким,

Искать в победах высоты:

Сочту себя великим,

Когда счастлива ты".

То рекши, тщится он воздвигнута Россию,

И преклоняет к ней главу свою и выю,

Под плечи сильну ей десницу подложа

И твердо ног стопу уперту в дол держа,

В подпору крепко ей подставливает рамо,

Она на то опряся, прямо

На быстры ноги восстает --

Встает величественна паки:

Ей Павел бытие дает,

И возвращаются к ней прежней жизни знаки.

Лице цветет румянцем вновь,

Сверкают бодры очи,

Свидетели внутри и здравия и мочи;

По жилам быстро льется кровь.

В ней орля обновилась младость,

От нового ее подъявшего орла,

И распростерлась радость

Из сердца теплого на белизну чела.

Коль быстро к вод струям текут во зной елени,

Стремится тако днесь душа ее к нему,

Ко воскресителю и богу своему.

Во ревности, в жару, преклонь пред ним колени,

"Клянуся господем, кой зрит на нас с небес,

Клянусь, -- речет, -- тобой, днесь светом сих очес,

Клянуся совестью моею,

Моих всех мыслей судиею,

Что, как служила я Великому Петру,

Премудрой как Екатерине,

Служить так Павлу буду ныне,

И силы крайние простру

Ходити, как ему угодно,

Творить и мыслить благородно,

Его достойно и меня,

Честь, веру и закон храня.

Куда ни повелишь стопы мои мне двигнуть,

На огнь, на меч, на смерть, --

Готова всюду их простерть,

Тобой желанного достигнуть.

Велишь, и грозной бурей гряну,

Сверкая и гремя!

Велишь, и тихим морем стану

Не тронясь, не шумя.

Земные все концы уверю,

Что я тебя люблю,

Что пред тобой не лицемерю,

Я жертвой всю себя тебе употреблю.

На мышцы силою упруги,

На сии перси ты взгляни:

Для должныя царю услуги

Чего не сделают они?

Тебе под грудью сей велико сердце бьется,

Тебе в сих жилах кровь лиется,

Тебе пылает дух мой, рвясь.

Меж нами помню я, священну помню связь:

Я тело, ты душа: мы оба неразлучны,

Иль вместе счастливы, иль вместе злополучны.

Дыша тобой, должна я стать

Тебе во мыслях сообразна,

И совершенства почерпать

В твоем примере без соблазна.

Зерцало действий ты моих,

Ты будешь созерцаем в них.

Объимешь тело всё России,

Простря повсюду равну власть,

Как бог, кой все хранит стихии,

Ни коей не дан упасть.

Исправишь части искаженны,

Чтоб в вящей мне красе цвести;

Отторгнешь члены зараженны,

Чтоб целость прочих соблюсти.

Взираючи во мне на благородну лепость,

На здравие и крепость,

В восторге красотой красуясь сам моей,

Взыграешь ты душей.

Взирая на тебя, виновника мне счастья,

Полна в тебе участья,

Благодарение я буду изъявлять

И громкими тебя устами прославлять,

Не хитрым голос мой струнам соразмеряя,

Но сердца в простоте, вдруг с жаром повторяя:

Мой царь мне мил, моя надежда, радость, свет!

Он царствует, моей любовью безопасен,

Он ходит иль сидит, -- величествен, прекрасен,

Меж дщерей, меж сынов, как солнце меж планет.

Дражайшая его супруга,

Любя и чтя душей монарха в нем и друга,

Сияет круг него, как ясная луна,

Всегда щедротами и милостьми полна".

-- "Я верю, -- Павел рек, Россию вновь объемля, --

Я верю, искрения любовь ко мне твоя:

Но верь, любви твоей ответствует моя".

Всевышний, с высоты их жарки речи внемля

И по вселенной всей безмолвье распростря,

На пренье их любви любуется смотря.

По сем божественный зрак вмале преклоняет,

Благословящими их дланьми осеняет:

"Примером, Павел, ты царям земным свети,

В объятиях Павловых, Россия, ты цвети".

То рек, и эмпирей опять сомкнул, составил,

Но, благодати знак, при Павле луч оставил,

Небесный луч, всех почестей венец,

Россиян честь и утешенье их сердец.

Ноябрь -- декабрь 1796

ПРИМЕЧАНИЯ

226.

Отд. изд., М., 1766. Впоследствии для Соч. 1782 эта редакция оды была переработана в такой мере, что от старого текста уцелели лишь немногие места. Однако именно первая редакция явилась актуальнейшим событием литературной жизни своего времени и вызвала обильные журнальные отклики. В наст. изд. печ. обе редакции (см. также No 235). Написано по поводу костюмированного праздника -- "каруселя", происходившего 16 июня 1766 г. в Петербурге. Подобные праздники устраивались при королевских дворах в Западной Европе с XVI в.: участники "каруселей" состязались в езде верхом и на колесницах и проч. Екатерина II хотела, чтобы карусель поразил своею пышностью и великолепием, и этому зрелищу придавалось очень большое значение в придворных кругах. Среди участников каруселя были видные государственные деятели и знатные дворяне. Директором каруселя был обер-шталмейстер П. И. Репнин (ум. 1778), главным церемониймейстером князь П. А. Голицын, а главным судьей фельдмаршал Б.-Х. Миних (1683--1767). Карусель состоял из четырех кадрилей (отрядов): славянской, римской, индийской и турецкой. Участники каждой кадрили были одеты в соответствующие костюмы. Славянскую кадриль возглавлял граф генерал-майор И. П. Салтыков (1730--1805), римскую -- граф Г. Г. Орлов (см. примеч. 43), индийскую -- П. И. Репнин, турецкую -- граф А. Г. Орлов (1735--1807), один из главных участников дворцового переворота 1762 г., брат Г. Г. Орлова. Все кадрили одновременно вступили в амфитеатр, специально построенный для карусели перед Зимним дворцом; в центре амфитеатра была ложа для Екатерины, напротив нее -- для Павла. По приказу императрицы начались "курсы" -- соревнования: "прежде началися дамские на колесницах, а потом кавалерские на лошадях, и каждый бег происходил по особливым с трибуна главного судьи сигналам" (см.: "Описание порядка, которым карусель происходил в Санкт-Петербурге при присутствии ее императорского величества 1766 года июня 16 дня". -- "Прибавление к "Московским ведомостям"", 1766, 7 июля). По окончании соревнований судьи обменялись мнениями, и победителям торжественно были вручены награды. О желании Репнина, "чтобы увеселение было воспето достойным образом", Петрову сообщил Н. Н. Бантыш-Каменский (1737--1814), обратившийся якобы к нему со следующими словами: "Что ты, братко, все сидишь, а ничего не высиживаешь? Напиши-тко стихи на карусель, князь Репнин тебе за то будет благодарен". Петров, находившийся в Москве и не видевший каруселя, написал оду, основываясь на опубликованном в "Прибавлении к "Московским ведомостям"" "Описании каруселя" и, по-видимому, рассказах очевидцев. Ода, однако, вызвала много полемических и пародийных выступлений (см. ниже).

Пиндар -- см. примеч. 11.

Я странный слышу рев музыки. По-видимому, эта строка была связана со следующим местом из "Описания каруселя": "А когда кадрилии стали уже входить в амфитеатр, тогда музыка звук громкий и по роду многих нововымышленных инструментов никогда не слыханный произвела, ибо все музыкальные инструменты вид имели в древности описываемый, а потому и мелодию издавали по свойству каждого народа древним ополчениям приличную". Эта строка пародировалась Сумароковым в "Дифирамве Пегасу": "музыки ревы внемлют" и в журнале "Смесь": "музыки рев бодрит и нежит дух" (1769, лист 15, с. 119).

Пактол -- река в Малой Азии (ныне Сарт-Чайи), была богата в древности золотоносным песком.

Дают мах кони грив на ветр и т. д. Этот отрывок пародировался В. И. Майковым в поэме "Елисей":

Летит попрытче он царицы Амазонской,

Что вихри быстротой предупреждает конской,

Летит на тиграх он крылатых так, как ветр,

Восходит пыль столбом из-под звериных бедр,

Хоть пыль не из-под бедр восходит, всем известно,

Но было оное не просто, но чудесно.

Встает прах вихрем из-под бедр. Строка пародировалась Сумароковым ("И вихрь восходит из-под бедр") и Майковым в "Эпистоле Михаилу Матвеевичу Хераскову" (1772):

И сей-то песни он в натянутых стихах,

Поднявшись из-под бедр как конских легкий прах,

Повыше дерева стоячего летая

И плавный слог стихов быть низким почитая.

И кровь в предсердии кипит. Строка пародировалась Сумароковым: "С предсердьем напрягая ум" и в журнале "Смесь": "в предсердии кипит и кровь" (лист 15, с. 119). Здесь же о Петрове говорилось: у его сердца "есть прихожая комната, предсердие называемая" (лист 17, с. 132).

Стрелицы -- девушки, сопровождающие Диану и метко стреляющие из лука.

Оспорить тщатся лавр мужам -- пытаются оспаривать у мужчин лавровые венки.

Пергамские стены -- стены Трои.

Те стрелы в крови ядовитой. У Одиссея стрелы были пропитаны ядом.

Мечом сверкают и локтьми. Строка пародировалась в журнале "Смесь": "герои все локтьми сверкают, челом махают" (лист 17, с. 119). Здесь же о Петрове было сказано, что он "видел сверкание локтей, может статься, тогда, когда получал оплеухи" (лист 17, с. 132).

Герой, во блеск славян одеян. И. П. Салтыков (см. выше) был участником Семилетней войны и в нескольких сражениях проявил свою храбрость и мужество.

Но как тот взор мой восхищает и т. д. Описывая внешность А. Г. Орлова (см. выше), современники отмечали "спокойную важность в его лице, греческие глаза, умную улыбку, лаконическую и приятную речь и луч величия, блистающий в повелительной красоте всего колоссального его вида" (С. Ушаков, Жизнь графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского, СПб., 1811, с. 4).

Пустынного изгнанца плод -- участник "каруселя", одетый турком; турки считали себя потомками Измаила, изгнанного в пустыню его отцом Авраамом.

Чалмоносцы -- турки.

Камилл Марк Фурий (ум. 365 до н. э.) -- древнеримский полководец и государственный деятель.

Декий (Деций) Публий Мус (ум. 340 до н. э.) -- римский полководец; во время боя с племенем латинов проявил героизм и был убит, но римляне, вдохновленные его примером, одержали победу.

Курций Марк (ум. 362 до н. э.) -- древнеримский герой; по преданию, бросился в возникшую посреди римского форума пропасть, она сомкнулась, и Рим благодаря этому был спасен от грозившей ему опасности.

Маркелл (Марцелл) Марк Клавдий (268--208 до н. э.) -- древнеримский полководец; в 222 г. в сражении с галлами убил их вождя и выиграл сражение.

Дух во мне ... героям плещет; Над мыслей деюща понятность. Эти выражения высмеивались в журнале "Смесь" (лист 15, с. 119--120).

Там муж, украшен сединою -- Б.-Х. Миних (см. выше).

Луна от тех метаний тмилась и т. д. Речь идет о победах над турками в 1739 г. под предводительством Миниха: взятие Очакова, Хотина и др.

Паллада -- здесь имеется в виду Екатерина II.

Тех стоном растворенных игр. Речь идет о цирковых представлениях (играх) в Древнем Риме.

Исфм, Олимп, Пифия, Нимия -- названия мест в Древней Греции, где происходили спортивные состязания (игры), воспетые Пиндаром.

Демокл, Ферон, Диагор (VI--V вв до н. э.) -- победители олимпийских игр, прославленные Пиндаром.

Фивянин -- Пиндар.

227.

"Ни то ни сио", 1769, лист 8, 11 апреля, с. 57, подпись: В. П. Печ. по Соч. 1782, с. 194. Перевод оды А. Тома (1732--1785), французского поэта-просветителя, "Devoirs de la Société, ode addresseé à un homme qui veut passer sa vie dama la solitude" (1762).

Живого плакали тебя -- оплакивали тебя живого.

Гуроны -- индейское племя в Северной Америке.

Любви его предлог драгой -- жена.

На злая человек течет -- человек склонен ко злу. В первой публикации вместо этой строки: "Закона узы смертный рвет".

228.

Соч. 1782, с. 33. Написано в связи с начало" русско-турецкой войны 1768--1774 гг.

И над сералию комета. Незадолго до начала, войны на небе появлялась комета, о которой писал и М. М. Херасков в стихотворении "Комета, явившаяся в 1767 году при начале войны с турками".

Секвана -- латинское название реки Сены; в переносном значении -- Франция. Франция, встревоженная военно-политическими успехами России, не хотела ее допустить к Черному морю и всячески подстрекала Турцию к развязыванию, а затем к продолжению войны с Россией.

Мекка -- легендарная родина Магомета, священный город магометан, привлекавший большое количество паломников.

Каир -- крупнейший арабский город, через ворота которого богомольцы проходили в Мекку.

Лжепророк -- Магомет.

Гем (Балканы) и Родопы -- горные хребты на Балканском полуострове.

Поклонник Магомеда -- султан.

229.

Еней. Героическая поэма Публия Вергилия Марона. Переведена с латинского Васильем Петровым, ч. 1, СПб., 1770, с. 5. Печ. по изд.: Еней. Героическая поэма Публия Виргилия Марона. Переведена с латинского г. Петровым, ч. 1, СПб., 1781, с. 5. Стихи предшествуют переводу поэмы Вергилия (см. примеч. 234) и обращены к Павлу; в начале книги посвящение: "Его императорскому высочеству пресветлейшему государю великому князю цесаревичу Павлу Петровичу, российского престола наследнику, милостивейшему государю".

Марон -- Вергилий (см. примеч. 7).

Какую сам ему Октавий подавал. Октавий -- Август (см. примеч. 11); до 44 г. до н. э. носил имя Гай Октавий. Август покровительствовал Вергилию и, в частности, помог ему вернуть свои владения, которые были конфискованы в пользу ветеранов императора.

Мать твоя -- Екатерина II.

Римский орел -- Вергилий.

Ментор -- имеется в виду Н. И. Панин (1718--1783), видный государственный деятель, воспитатель Павла.

230.

Отд. изд. <СПб., 1771>. Печ. по Соч. 1782, с. 78. Г. Г.

Орлов -- см. примеч. 43. Петров неоднократно обращался к Орлову со стихами: "Письмо к его сиятельству... графу Григорью Григорьевичу Орлову от титулярного советника Василья Петрова" (1769); "Письмо к его сиятельству графу Григорью Григорьевичу Орлову. Писано в Лондоне 1772 г."

Зинон -- Зенон (ок. 336--264 до н. э.) -- древнегреческий мыслитель, основатель философской школы стоиков (см. примеч. 19); высшей добродетелью считал жизнь, согласную с природой.

И жизнь полезными для о?тчества трудами. Г. Г. Орлов принимал деятельное участие в общественно-государственных мероприятиях в первые годы царствования Екатерины II. В частности, он был одним из основателей и первым председателем Экономического общества, созданного в 1765 г. (впоследствии Вольного Экономического общества) ; выдвигал проекты освобождения балканских славян и греков от турецкого владычества и т. д.

Катон Младший Марк Порций (96--46 до н. э.) -- римский политический деятель, философ-стоик.

Сократ -- см. примеч. 2.

231.

Соч. 1811, ч. 3, с. 73 Написано во время пребывания Петрова в Англии (1772--1774). Поскольку в изд. 1811, где сочинения Петрова расположены в хронологическом порядке, помещено до стихотворений, относящихся к 1772 г., датируется тем же годом.

В 1772 г. Екатерина II послала Г. И.Силова в Англию, вместе с ним был послан Петров ("Труды Вольного общества соревнователей просвещения и благотворения", 1818, ч. 1, с. 129). К Силову обращено и другое послание Петрова ("Счастливое дитя незнатного отца..."), написанное, по-видимому, примерно в то же время.

Тем всеместие природы не оспорно -- т. е. это не опровергает природы.

Александр Македонский -- см. примеч. 2.

В прадеда растет и в дивну Павел мать -- Павел Петрович, сын Екатерины, внук Петра I.

Кто смеет пригвождать дар щедра неба к месту и т. д. Здесь, по-видимому, Петров полемизирует с распространенной в XVIII в. теорией Ш. Монтескье, согласно которой географическое положение и климат определяют характер народа.

И алогубых нимф отцы не призывали. В знатных дворянских семьях детей выкармливали не матери, а кормилицы.

Архива не спасет, коль искры нет в груди. Имеется в виду Разрядный архив, в котором в XVIII в. хранились и составлялись дворянские родословные.

232.

Соч. 1811, ч. 3, с. 105. Стихотворение направлено против основных литературных противников Петрова -- В. И. Майкова (см. примеч. 226) и Н. И. Новикова. В "Опыте исторического словаря о российских писателях" (СПб., 1772) Н. И. Новикова о Петрове была помещена статья, очень оскорбившая поэта (см. об этом в биограф. справке, с. 321).

И войску на патроны. В то время заряд пороха помещался в бумажный патрон.

Людьми со стороны лиц скудость добавляют -- т. е. берут неподготовленных статистов из-за недостатка актеров.

Дмитревский И. А. (1734--1821) --знаменитый русский актер и драматург.

Морская, Миллионная -- улицы в Петербурге (ныне -- Герцена и Халтурина).

Пиндар -- см. примеч. 11.

Мой люди слог читают, И хвалят. Слог Майкова хвалил Новиков в "Опыте словаря" "стихотворство чисто, текуще и приятно, и важно там, где потребно" (с. 133).

Какой-то там живет на Мойке меценат. Граф З. Г. Чернышев (1722--1784), начальник, друг и покровитель Майкова, жил на Мойке, у Синего моста.

Словарь -- "Опыт исторического словаря о российских писателях" Новикова.

Там монастырские запечны лежебоки. В "Опыт словаря" включены статьи о многих духовных писателях и проповедниках.

Наряду с писцом. В "Опыте словаря" есть статьи о протоколистах Правительствующего Сената Ф. Я. Козельском (см. с. 451--519) и Никите Иванове (ум. 1770).

С мацами батырщик. В XVIII в. краску на типографский набор набивали мацами -- кожаными мешочками с рукояткой; набивал краску батырщик. В "Опыте словаря" есть статья об Иване Рудакове, "старшем наборщике в Академической типографии", сочинявшем "разные весьма изрядные стихотворении". Здесь же приведены его "Стихи к "Опыту исторического словаря о российских писателях"".

Дьякон. В "Опыт словаря" включены статьи о дьяконе Игнатии (XIV в.); дьяконе Луговском (XVII в.); дьяконе Петропавловского собора Алексее Флорове (XVIII в.). Петрова особенно могла задеть статья о его современнике и однофамильце дьяконе Василии Петрове, поместившем несколько стихотворений в ДН (1764).

Пономарь. В "Опыте словаря" упомянут Тимофей (XIII в.), пономарь, "современник летописателю Иоанну".

С баклагой сбитенщик и водолив с бадьей. Поводом к этой строке, возможно, послужила статья в "Опыте словаря" о механике И. П. Кулибине (1735--1818), о котором сообщалось, что он торговал хлебом и был сидельцем в мучной лавке.

Сей первый издал в свет шутливую пиесу. Имеется в виду поэма Майкова "Елисей, или Раздраженный Вакх", о которой в "Опыте словаря" говорится: "Она еще первая у нас такая правильная шутливая издана поэма" (с. 134).

Сей надпись начертал. Имеется в виду В. Г. Рубан (1739--1795), поэт и переводчик, автор надписи к статуе Петра Великого, о которой Новиков отозвался с похвалой и привел ее в "Опыте словаря".

А этот патерик. Речь идет о Поликарпе, архимандрите Печерского монастыря, авторе "Патерика, или Отечника Печерского".

Тот истину хранил, чтил сердцем добродетель и т. д. Несколько измененные строки из "Стихов на смерть Федора Александровича Эмина 18 апреля 1770 года", напечатанных в "Опыте словаря" (с. 257--258):

Он истину хранил, любил он добродетель;

Друзьям был верный друг, и бедным благодетель.

................................................................

В великом теле он великий дух имел,

И, видя смерть в глазах, был мужествен и смел.

Сократ -- см. примеч. 2.

233.

Отд. изд. <М.>, 1775. Печ. по Соч. 1782, с. 120. Написано в связи с удачным для России завершением русско-турецкой войны 1768--1774 гг.

Румянцев П. А. (1725--1796) --русский полководец и государственный деятель. Во время этой войны командовал армией и за одержанные победы был награжден чином генерал-фельдмаршала и титулом графа с почетным наименованием "Задунайский". Кроме этой оды Петров написал "Поэму на победы российского воинства под предводительством генерала-фельдмаршала графа Румянцева" (1771) и стихотворения: "Его сиятельству графу Петру Александровичу Румянцеву на притеснение турков в разных городах за Дунаем и воспоследовавшее от того заключение мира" (1774) и "На прибытие его сиятельства графа Петра Александровича Румянцева из-за Дуная в Москву по заключении мира с турками" (1775).

Отрасль Латоны -- Аполлон.

Махмет -- Магомет, т. е. речь идет о турках, поклонниках Магомета.

Где, льясь, шумят струи Днепровы. В 1764 г. Румянцев был назначен президентом Малороссийской коллегии и с 1765 г. до начала войны находился в Малороссии.

Колберга теснитель -- Румянцев, руководивший осадой крепости Кольберг в 1761 г. во время Семилетней войны (1756--1763).

И сообщать свой свет не косен -- т. е. щедро делится своими познаниями.

Как души он селян, так села прерождает и т. д. За время своего пребывания на Украине Румянцев осуществил ряд преобразований в системе управления и хозяйства вверенного ему края: в частности, он провел перепись населения, изменил судопроизводство, учредив в 1767 г. адвокатов для помощи беднякам в суде; принял меры по насаждению и сохранению лесов и полезных растений (при нем впервые на Украине начали сажать картофель); развернул строительство каменных зданий и т. д.

Цинцинат Люций Квинций (V в. до н. э.) -- римский политический деятель и полководец; послы, пришедшие к нему в 458 г. до н. э. с известием о его назначении диктатором, застали Цинцината в поле за земледельческой работой.

Как страшна буря вдруг дохнула. Речь идет о вторжении крымских татар на территорию Украины, послужившем началом русско-турецкой войны.

Гордыня дмит и галл невежду. Турцию поддерживала против России Франция.

Готы -- древнее племя восточных германцев, неоднократно западавшее на территорию римлян.

Мустафа III (ок. 1717--1774) --турецкий султан, правивший с 1757 по 1774 г.

Страж Днепра -- Румянцев, армия которого защищала южные границы от вторжений татар и располагалась у Полтавы и Бахмута.

И первого застиг, корысть мечу, Гирея. Летом 1770 г. войска под командованием Румянцева разбили турецко-татарскую армию. Первая решающая битва произошла 7 июля при с. Ларге, где русская армия разгромила войска крымских татар и прибывших к ним на помощь турок. Гирей -- Каплан-Гирей, крымский хан.

Сперлись, ударились друг с другом и т. д. Речь идет о сражении при реке Кагул 21 июля 1770 г., в результате которого войска под предводительством Румянцева одержали блестящую победу над турецкой армией, численно превосходившей русскую в десять раз. Эта победа закрепила успехи, достигнутые русскими в битве при Ларге, и во многом определила весь дальнейший ход войны.

Мекка -- см. примеч. 228.

Истр -- Дунай.

Кагульские раны. Имеется в виду сражение при Кагуле.

И се за Истром он. В 1774 г. Румянцев перенес военные действия за Дунай и окончательно разгромил турецкую армию.

Фракийские горы, Гем -- Балканы.

Миром брань венчал. Имеется в виду Кучук-Кайнарджийский мирный договор между Россией и Турцией в 1774 г., заключенный на очень выгодных для России условиях.

234.

Еней. Героическая поэма Публия Вергилия Марона. Переведена с латинского Васильем Петровым. <Песнь 1--6>, <СПб., 1770>, (др. ред.). Печ. по изд.: Еней. Героическая поэма Публия Вергилия Марона. Переведена с латинского г. Петровым. <Песнь 1--12>, <СПб., 1781 --1786>, ч. 1. Первая песня перевода поэмы Вергилия "Энеида", представляющей своего рода римскую параллель к "Илиаде" и "Одиссее" Гомера; в поэме рассказывается о странствиях и войнах троянца Энея. Перевод первой песни получил очень высокую оценку Екатерины II, но ее отзыв вызвал полемическое выступление Н. И. Новикова в "Опыте исторического словаря о российских писателях" (1772) и др. Поддерживая мнение императрицы, С. Г. Домашнев, президент Российской академии, писал в 1779 г.: "В других отраслях стихотворства, в буколическом, в нравоучительном, имеет язык наш примеры, кои направить могут вкус молодых писателей. К сему присовокупить должно превосходный перевод господином советником Петровым на язык наш "Енеиды". Автор нашел в нем страшного соперника, и красоты сего избраннейшего римского стихотворца сделались нашим стяжением посредством прекрасного сего преложения; желательно, чтоб и образец Вергилиев, коего имеем мы перевод "Илияды" в прозе, был подарен российским письменам сим выразительным прелагателем, и чтоб он в сем случае склонился на общее желание, коего один знаменитейший наук покровитель есть побуждением своим в оном ему истолкователем" ("Академические известия", 1779, ч. 1, No 1, с. 45). Одновременно с Петровым над переводом "Энеиды" работал В. Д. Санковский, выпустивший в 1769 г. перевод первой книги, а в 1775 г. -- первых трех книг. В 1786 г., закончив перевод 12-й песни, Петров написал стихи "К ее императорскому величеству Екатерине Второй самодержице всероссийской. При переводе Енея, героической поэмы П. В. Марона 1786 году". При издании первой песни (1781) сохранилось посвящение Павлу (см. примеч. 229), и новые стихи 1786 г. как бы переадресовывали это посвящение Екатерине. Характерно, в частности, начало стихотворения:

Труд кончан; с песнями Мароновой я лиры

Теку под тень твоей, монархиня, порфиры.

Как путник, обошед далекие края,

И возвратяся здрав и счастлив восвоя,

С нетерпеливостью почтенна ищет друга,

Чтоб повесть пресказать пройденна им округа;

............................................................

К тебе, как к лучшему наук священных другу,

Исполнен радости, монархиня, лечу,

Да мой успех тебе всех прежде сообчу.

Бодрившая меня в течении Минерва,

О поприща конце должна ты знати перва.

Далее Петров вспоминал о том, как Екатерина правила его перевод:

Ты матерския мне с приятностью улыбки

Казала некогда в строках моих ошибки,

И я, в усильи дум, и пылкости в ущерб,

Велики правила из уст твоих почерп.

Об этом же писал сын Петрова в жизнеописании поэта: "Каждая песнь сей поэмы ("Энеиды") удостоена была особенною внимания Екатерины, которая, благосклонно выслушивая перевод, останавливалась на некоторых местах оного, казавшихся ей слабыми или неудовлетворительными, и сообщала мнение свое об исправлении многих стихов и оборотов" ("Труды Вольного общества соревнователей просвещения и благотворения", 1818, ч. 1, с. 130). В первой песни "Энеиды" повествуется о том, как корабли Энея на пути в Италию, между Сицилией и Карфагеном, застигает буря. Эней со своим другом Ахатом и некоторыми другими спутниками спасается и оказывается на Ливийском берегу; встреченная Энеем Венера направляет его к царице Дидоне.

Латия -- Лациум, область на территории древней Италии.

И в оный внес богов по странствии своих. Имеются в виду привезенные из Трои пенаты.

Латины -- жители Лациума.

Албанские отцы. Речь идет о жителях древнего латинского города Альба-Лонга, основанного, по преданию, сыном Энея Асканием, который сделал его столицей Лациума.

Горды стены Рима. Основателями Рима считались переселенцы из Альба-Лонги.

Великий праотец чад римских -- Эней.

Превыспренних владычица всемочна -- Юнона.

Карфаген, селенье тирских чад. Древний город Карфаген, расположенный в Северной Африке, был заселен выходцами из Тира, главного города Финикии.

Самос -- греческий остров у берегов Малой Азии, посвященный Юнона (Ире).

Недавно брань -- Троянская война.

Арг возлюбленный -- город Аргос, столица древней области Арголиды в Пелопоннесе; из этого города происходил Агамемнон, которому покровительствовала Юнона во время Троянской войны.

Любодейчищ род -- троянцы, из рода которых происходил Ганимед.

Гласящу то ему -- в то время как он гласил.

Ликяне -- ликийцы, жители Ликии, древней страны, расположенной в юго-западной части Малой Азии; ликийцы, сражавшиеся вместе с троянцами, последовали за Энеем

Сам их бог -- Нептун.

Африканский брег -- Ливия.

Имущи распростерть -- которым суждено распространить.

Иллирия -- древняя область, расположенная к северо-востоку от Адриатического моря.

Либурния -- местность в Иллирии, жители которой были покорены римлянами.

Тимав -- Тимаво, река на севере Италии, берет свое начало из источника, бьющего из земли, и впадает в Адриатическое море.

Патавий -- древний город на территории Италии (впоследствии Падуя), основан, по преданию, Антенором.

Рутуляне -- рутулы, племя в древней Италии, жившее на территории Лациума.

Алба -- Альба-Лонга (см. выше: Албанские отцы).

Вестина служительница храма -- Рея Сильвия.

Двоих родит сынов -- Ромула и Рема.

Мицены -- Микены, в древности столица Арголиды (см. выше: Арг), местопребывание царя Агамемнона.

Стен фтийских высоту. Фтия -- древний город в Фессалии, родина Ахиллеса.

Имущий возвысить славу -- тот, которому суждено возвысить славу.

Возникнет цесарь, вождь, троянами рожден, Иулий и т. д. Речь идет об императоре Августе (см. примеч. 229), который был внучатным племянником, а затем приемным сыном Юлия Цезаря. Вергилий, стремясь польстить Августу, говорит здесь о древности его рода и о благоденствии Рима в его правление, предсказанном якобы самими богами.

И с Ремом сам Квирин давати станет суд и т. д. Легендарное примирение Рема и Ромула представлено как залог торжества миролюбия и справедливости в век Августа.

Недавно в Африке вселившаяся царица -- Дидона.

Сердца сидонские. Речь идет о жителях Карфагена. Сидон -- древний город Финикии, страны, в которой находился и Тир, родина легендарной основательницы Карфагена Дидоны.

Фракийска бодра дщерь -- Гарпалика.

Вопреки -- т. е. в ответ.

Град финикиян -- Карфаген.

От братней лютости убегшей втай из Тира. Брат Дидоны Пигмалион, царь Тира, убил ее мужа, чтобы завладеть его богатством.

Сокровище свое творя ей вестно -- т. е. сообщая о своем сокровище.

Готовит спутников бежать Пигмалиона -- т. е. готовит спутников, чтобы бежать от Пигмалиона.

Сия страна -- Ливия.

Град -- Карфаген.

Бирза (греч.) -- от финикийского слова bosra, имеет два значения: укрепленное место, замок; снятая шкура.

Окрестность, кожею обмеренна вола. Прибыв в Ливию, Дидона попросила за свои сокровища у местного царя Ярба продать столько земли, сколько можно смерить шкурой вола. Когда царь согласился, спутники Дидоны разрезали шкуру на узкие полосы и отмерили ими большую территорию, на которой и был построен Карфаген.

Рождьшая -- Венера.

Спасенных кой богов -- троянских пенат.

Праотец -- Дардан. Тирийская царица -- Дидона.

Ниспад с превыспренней -- спустившись сверху, с неба.

Зевесова перната -- орел, священная птица Зевса.

Сидонцы -- спутники Дидоны, покинувшие вместе с ней Финикию.

Обвешен дары -- т. е. обвешен дарами.

Фригийские герои, фриги -- троянцы.

Роковые кони -- см. миф. словарь: Рез

Оружемощна дева -- Афина.

Творец зол -- Ахилл.

Царица -- Дидона.

Во долге сицевом труждающейся ей -- в то время, как она трудилась, исполняя такой долг.

Соплававши ему -- плававшие вместе с ним.

По их вождю преименован. Речь идет о Сатурне, по имени которого Италия называлась Сатурнией.

По сча?стливой из волн избаве -- счастливо спасшись из волн.

Нам зрящим -- в то время как мы смотрели.

Идейские рощи -- см.: Ида (миф. словарь).

И в честь себе свой род влещи из Трои ставил -- т. е. считал для себя честью вести свой род от троянцев.

Да повеление героя совершит -- т. е. чтобы исполнить повеление героя.

235.

Отд. изд., М., 1766 (др. ред., см. No 226). Печ по Соч. 1782, с. 3. Об истории создания стихотворения и об отраженных в нем событиях см. примеч. 226.

Во славе древняя Россия, Рим, Индия и Византия. Речь идет о четырех "кадрилях" каруселя, причем вместо Стамбула, означавшего в первой ред. турецкую кадриль, названа Византия.

236.

Отд. изд. <М.>, 1767 (др. ред.), под загл. "Ода всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне императрице Екатерине Алексеевне, самодержице всероссийской, премудрой законодательнице, истинной отечества матери, которую во изъявление чувствительнейшия сынов российских радости и искреннейшего благодарения, возбужденного в сердцах их всевожделенным манифестом, в пятое лето благополучного ее величества государствования изданным, о избрании депутатов к сочинению проекта нового уложения, приносит всенижайший и всеподданнейший раб Василий Петров". Печ. по Соч.1782, с. 18. Из вариантов изд. 1767 наиболее существенны следующие:

вместо строфы 1--2

Богини росской чудодейством

Внезапно восхищенный ум

Со трепетом, с благоговейством

Согласный всюду внемлет шум

Похвал, усердных ей желаний,

Немолчных в радости плесканий,

Взаим приветственных гласов.

Се паки дней златых Фемида,

Что скрылась в твердь от смертных вида,

Спустилась с горних к нам кругов.

строфа 4, 5 -- 10

Он всем гремит, благовествует,

Что ныне свету показует

Земных краснейшая владык.

Везде торжеств, веселий следы;

Всех полны ей одной беседы;

Отвсюду громкий слышен клик.

строфа 5

Там разным всяк народ языком

Ко господу взывает сил;

Велик господь в Петре Великом,

Велик в Елисавете был, --

В святой твоей Екатерине,

В творимых ею чудесах!

Ты нам чрез них щедроты пролил;

Но чрез сию благоизволил

Дать верх возможных смертным благ.

строфа 6, 7 -- 10

Отныне будете цвести

Монаршей милости под кровом,

В красе, во благоденстве новом,

Не зная козней, свар и льсти.

после строфы 6

Кругов небесных верхотворец,

Всемощный царь, утех отец,

Всегда по кротости поборец,

Всегда каратель злых сердец,

О, как ты россов ублажаешь,

Крепишь, растишь и возвышаешь,

Меж самых гневных гроз щадишь!

Хотел нас бед покрыть пучиной;

Но ныне что Екатериной

Возлюбленной твоей даришь?

строфа 7, 5 -- 10

На части рвет подобных члены,

Лиет реку кровавой пены,

Своим, чужим ужасен бич,

Готов родивших обесчадить,

Всех от среды живых изгладить,

Лишь Александра бы достичь.

строфа 8, 6 -- 10

Есть подданным животодавство;

Ее тот лавр над все взнесен,

Что, кои к ней благоговеют,

Всегда, как лавры, зеленеют,

Не зная строгих перемен.

строфа 14

Но страждущих тирански муки,

Плачевный крик, вопль чад, отцов,

Похвальны заглушают звуки

Узаконений сих творцов.

Там трупы предаются мертвы

Несытным сребролюбцам в жертвы;

Там на младенцев суровство,

Терзают казни всех жестоки,

Везде кровавы льются токи,

И смертных стонет естество.

строфа 15, 6 -- 10

Любовь к ним с высоты шлет трона;

Ей начинает все дела;

Чрез то родит в нас послушливость,

Что древних буйная кичливость

Великости ущербом чла.

строфа 24, 1--4

Но что за лики всюду зрятся

Мужей, в снятый идущих храм?

Что смирной алтари дымятся,

Восходят гласы к небесам?

после строфы 26

Доколь пресветлыми лучами

Вселенну солнце освещать,

Сливаясь реки в сонм с морями,

Свое теченье там кончать;

Доколь цвести Россия станет,

Дотоле слава не увянет

Твоих, богиня, громких дел;

Алтарь твой в нас пребудет вечен,

Стихий насильством непресечен;

Закон твой в роды свят и цел.

14 декабря 1766 г. Екатерина II издала манифест о созыве представителей разных сословий для работы в Комиссии по составлению проекта нового уложения (законодательства). Для руководства Комиссии императрица написала "Наказ", в котором широко использовались идеи Ш. Монтескье, Ч. Беккариа и др. европейских писателей (см.: Н. Д. Чечулин, Об источниках "Наказа". -- ЖМНП, 1902, No 4, отд. II, с. 279--320; П. Н. Берков, Книга Чезаре Беккарии "О преступлениях и наказаниях" в России -- В кн.: Россия и Италия, М., 1968, с. 57--76). Из разных губерний в Петербург съехались депутаты, и 31 июня 1767 г. произошло первое заседание Комиссии. Работа Комиссии проходила с большой торжественностью, но никаких конкретных решений не было принято. В связи с началом русско-турецкой войны в 1768 г. Комиссия прервала свою деятельность, распущена она не была, но существовала только номинально. В связи с созывом Комиссии и началом ее работы в официальной печати много говорилось о заслугах Екатерины как мудрой законодательницы. На одном из заседаний Комиссии решался вопрос о присвоении Екатерине титула "великой, мудрой матери отечества". Идею написать хвалебную оду, посвященную императрице, в связи с созывом Комиссии, Петрову подал Г. А. Потемкин, лично посетивший поэта после того, как Екатерина благосклонно приняла "Оду на карусель" (см. No 226 и примеч.). Откликнувшийся на это предложение Петров не только хвалил императрицу и предпринятое ею дело, но и высказывал свои пожелания, как бы выступая со своим "наказом" перед Комиссией.

Молния Синая. Имеется в виду молния, с которой, по библейскому преданию, бог явился Моисею на Синайской горе и дал ему скрижали с основными заповедями.

Он роды все зовет в участье. В работе Комиссии принимали участие представители всех сословий (кроме крепостных) и разных народностей, в том числе малых, самоедов, черемисов, башкир и т. д.

Ты ими насаждал в нас крины. По поводу часто встречавшейся у Петрова рифмы "Екатерины -- крины" Я. Б. Княжнин иронически писал в "Послании к Дашковой" (1783):

Я ведаю, что дерзки оды,

Которы вышли уж из моды,

Весьма способны докучать:

Оне всегда Екатерину,

За рифмой без ума гонясь,

Уподобляли райску крину!

Сократ -- см. примеч. 2.

Монархиня воюет злость -- т. е. побеждает зло.

Хотя молчат ее перуны. С начала своего царствования (1762) до 1768 г. Екатерина не вела войн.

Озирид уставы... тщится ввесть. Имеется в виду "Книга мертвых", памятник древнеегипетской литературы, своеобразный свод правил для душ умерших, подданных бога Озириса.

Кандии обладатель -- Минос, мифический царь Крита (Кан-дии), мудрый законодатель.

Ликург (IX в. до н. э.) -- легендарный законодатель Спарты.

Дракон (VII в. до н. э.) -- законодатель Древней Греции; в 621 г. до н. э. составил для Афинской республики суровые законы, согласно которым за очень многие преступления полагалась смертная казнь.

Солон -- см. примеч. 19.

Дарует своему народу Писать, что чувствуют, свободу и т. д. Здесь имеются в виду высказанные в "Наказе" Екатерины либеральные фразы по поводу свободы печати. Так в 484 параграфе "Наказа" говорилось: "Запрещают в самодержавных государствах сочинения очень язвительные, но ... весьма беречься надобно изыскания о сем далече распространять, представляя себе ту опасность, что умы почувствуют притеснение и угнетение: а сие ничего иного не произведет, как невежество, опровергнет дарования разума человеческого и охоту писать отнимет" ("Наказ Екатерины Вторыя, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения", СПб., 1893, с. 158). На эти пункты "Наказа" откликнулся и Г. Р. Державин в "Фелице":

Ты народу смело

О всем, и въявь и под рукой,

И знать, и мыслить позволяешь...

Платон (427--347 до н. э.) -- древнегреческий философ-идеалист.

Завистным угрожает. В других пунктах "Наказа" (201, 203, 485, 486 и др.) говорилось о необходимости строго наказывать клеветников и заговорщиков.

Стеклись в Россию пришлецы и т. д. Речь идет о многочисленных колонистах, переселившихся в Россию при Екатерине II, в частности немецких колонистах, обосновавшихся в Поволжье.

237.

Отд. изд. <М., 1791>.

Г. А. Потемкин (ок. 1739--1791) -- крупный политический деятель, фаворит Екатерины II. Участвовал в русско-турецких войнах 1768--1774 и 1787--1791 гг. Потемкин вел мирные переговоры с Турцией, и умер 5 октября 1791 г. в пути, по дороге из Ясс в Николаев. Петров познакомился с Потемкиным еще во гремя обучения в Духовной академии и затем постоянно пользовался его покровительством. Так, после написания оды "На карусель" (см. No 226), по свидетельству сына Петрова, "князь Потемкин, отдавая справедливость дарованиям поэта и уважая душевные его качества, почтил его своим дружеством. Каждый день посещал он жилище певца "Карусели", в ученых беседах проводил с ним целые ночи. Мать князя Григорья Александровича Потемкина всегда пеняла Петрову, что он совсем завладел ее сыном" ("Труды Вольного Общества соревнователей просвещения и благотворения", 1818, ч. 1, с. 126). При известии о смерти Потемкина с Петровым случился удар; впоследствии он писал о Потемкине: "Он-то был тот орел, на плечах коего сидя, я пел, не боясь ветров и бурь, не боясь молний и громов, будучи уверен, что он меня не уронит, и он не уронил меня, но крепко берег" (там же, с. 134--135). Петров написал Потемкину несколько од (1775, 1777, 1778, 1780, 1781) и два "Письма".

Крым отнял разумом, защи?тил Крым рукой. В особой записке, поданной императрице, Потемкин составил план присоединения Крыма. Этот проект был осуществлен в 1783 г. В результате второй русско-турецкой войны (1787--1791) была окончательно утверждена принадлежность Крыма России.

Матерь -- Екатерина II.

Со лавром кипарис. Символ победоносной славы соединен с символом печали.

Селим III (1761 --1808) -- турецкий султан.

Дыхающу тебе -- т. е. когда ты дышал.

Быв смертною в одре не раз объят грозой Петров серьезно болел и в 1780 г. в связи с болезнью уехал из Петербурга в свое поместье в Орловской губернии.

Евксин -- Понт Евксинский, Черное море. По инициативе Потемкина был создан русский флот на Черном море.

Чин воинства устроил. Став в 1784 г. фельдмаршалом, Потемкин провел ряд реформ в организации военного быта, в частности старую форму он заменил более удобной, упразднил для солдат пудру, косички и т. д.

Ты в поле кончил дни. Во время пути из Ясс в Николаев Потемкин плохо себя почувствовал, "под деревом разостлали плащ и его положили на оный" (Жизнь Г. А. Потемкина-Таврического, ч. 2, СПб., 1811, с. 124). Здесь он и умер, в степи, под открытым небом.

Все плачут, жид ли кто или самарянин. Смерть Потемкина представляется как всеобщее горе: его оплакивают и жестокие и милосердные (см. примеч. 190).

Евксин с Кубанию и Каспий со Моздоком и т. д. Перечень мест, в которых был Потемкин во время войн.

Меот -- Азовское море.

238.

Соч. 1811, ч 3, с. 300. Написано в связи со смертью сына Петрова -- Николая.

239.

Отд. изд. <СПб.>, 1796.

Мордвинов Н. С. (1754--1845) -- государственный деятель, адмирал, участник русско-турецкой войны 1787--1791 гг. Впоследствии занимал видные гражданские посты; его деятельность носила оппозиционно-либеральный характер, и декабристы высоко отзывались о нем. Со стихотворением Петрова имеет непосредственную связь стихотворение А. С. Пушкина "Мордвинову" (см.: Ю. Стенник, Стихотворение А. С. Пушкина "Мордвинову". -- "Русская литература", 1965, No 3, с. 172--181). На эту преемственность указывает и сам поэт ("М<ордвинов>, не вотще Петров тебя любил"). Мордвинову были посвящены также ода К. Ф. Рылеева ("Гражданское мужество") и ода П. А. Плетнева ("Долг гражданина"). Подробный разбор оды Петрова сделал П. А. Плетнев ("Труды Вольного общества любителей российской словесности", 1824, ч. 25, с. 265--284). Критик считал, что "Петров был один из лучших наших поэтов" и рассматриваемая ода носит "отпечаток его гения". Вместе с тем Плетнев отмечал свойственную Петрову "неотделку и другие недостатки слога".

И с тем тебе судьба власть многих поручила и т. д. С 1792 г. Мордвинов был председателем Черноморского адмиралтейского правления.

Во Чесме жгут врагов. Имеется в виду Чесменское сражение в 1770 г. во время первой русско-турецкой войны.

Из Буга вы свои днесь во?зьмете полеты. Во время второй русско-турецкой войны в лимане Буга в июне 1788 г. русские одержали несколько побед над турками. Участником этих сражений был Мордвинов.

Евксин -- Черное море.

Дракон -- турецкое войско.

Есть смертный, нравом схож с тобой... Науки любит он, как ты. Речь идет о сходстве нравов и интересов Мордвинова и самого поэта -- Петрова.

240.

Отд. изд. <М.>, 1796. Екатерина II умерла 6 ноября 1796 г., и 12 ноября на престол вступил Павел. Петров, апологет Екатерины, оказался в несколько затруднительном положении но постарался и выразить скорбь в связи со смертью императрицы, и в то же время приветствовать Павла. До этого Петров написал Павлу только одно "Письмо к цесаревичу Павлу Петровичу" (1776) и посвятил ему перевод "Энеиды" (1770) (см. примеч. 229). Впоследствии Петров написал стихотворение "На торжественное восшествие Павла Первого в Москву 1797 года" и большое по объему произведение в стихах "Торжественное венчание и миропомазание на царство его императорского величества Павла Первого..." (1798).

Расширила мои, не лья кровей, пределы. При Екатерине без военных действий были присоединены Крым, белорусские губернии и др.

Ее ко груди жмет -- Россию.

Свидетели внутри и здравия и мочи -- т. е. свидетели того, что Россия внутренне здорова и сильна.

Меж дщерей, меж сынов . В 1796 г. в императорской семье было 3 сына (Александр, Константин, Николай) и 5 дочерей (Александра, Елена, Мария, Екатерина, Анна).

Его супруга -- императрица Мария Федоровна (1759--1828).

Оставить комментарий Петров Василий Петрович (bmn@lib.ru) Год: 1796 Обновлено: 04/10/2017. 266k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Стихотворения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Ода на великолепный карусель, представленный в Санкт-Петербурге 1766 года Должности общежития. Из сочинений господина Томаса На войну с турками <Посвящение Павлу Петровичу> ("Маронова ума вовеки хвальный плод...") Его сиятельству графу Григорью Григорьевичу Орлову генваря 25 дня 1771 Галактиону Ивановичу Силову К... из Лондона Его сиятельству графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому Еней. Героическая поэма Публия Вергилия Марона. Песнь первая На карусель На сочинение нового Уложения Плач на кончину его светлости князя Григорья Александровича Потемкина-Таврического 1791 года, октября 5 дня Смерть моего сына марта 1795 года Ода его высокопревосходительству... Николаю Семеновичу Мордвинову Плач и утешение России к его императорскому величеству Павлу Первому самодержцу всероссийскому..."

Петров Василий Петрович Стихотворения

В. П. ПЕТРОВ

Биографическая справка

ПРИМЕЧАНИЯ

226.

227.

228.

229.

230.

231.

232.

233.

234.

235.

236.

237.

238.

239.

240.

Петров Василий Петрович
Стихотворения