Пильняк Борис Андреевич
Имение Белоконское

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

БOP. ПИЛЬНЯКЪ

БЫЛЬЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО "БИБЛІОФИЛЪ"
РЕВЕЛЬ / 1922

   

ИМѢНІЕ БѢЛОКОНСКОЕ.

I.

   Въ окна гостиной долго, сквозь пустой осенній паркъ, глядѣло солнце. Въ пустой осенней тишинѣ надъ степью кричали "вороньи свадьбы".-- Въ этомъ домѣ прошла вся жизнь, теперь надо было уѣзжать, навсегда: самъ предсѣдатель, Иванъ Колотуровъ, принесъ послѣднее предписаніе, въ кухнѣ уже поселились тѣ, чужіе.
   Утромъ всталъ съ синимъ разсвѣтомъ, день пришелъ золотой, ясный, съ бездонной синей небесной твердью, -- раньше, отцы, въ такіе дни травили борзыми. Въ поляхъ теперь голо, торчатъ мертвыя ржаныя стрѣлы, должно-быть, скулятъ уже волки. Еще вчера вечеромъ приколачивали у параднаго красную вывѣску: -- "Бѣлоконскій комитетъ бѣдноты", и шумѣли всю ночь въ залѣ, что-то устанавливая. Гостиная стоитъ еще по-прежнему, въ кабинетѣ за стеклами блестятъ еще золоченые корешки книгъ,-- о книги! ужели избудетъ вашъ ядъ и сладости ваши?
   Утромъ всталъ съ синимъ разсвѣтомъ, -- князь Прозоровскій, -- и ушелъ въ поле, бродилъ весь день, Пилъ послѣднее осеннее вино, слушалъ вороньи свадьбы: въ дѣтствѣ, когда видѣлъ этотъ осенній птичій карнавалъ, хлопалъ въ ладоши и кричалъ неистово: -- "Чуръ, на мою свадьбу! Чуръ, на мою свадьбу!" -- Никогда никакой свадьбы не было, дни уже подсчитываются, жилъ для любви, было много любови, была боль и есть грусть. Была отрава Московской Поварской, книгъ и женщинъ, -- была грусть осенняго Бѣлоконскаго, всегда жилъ здѣсь осенями. Шелъ пустыми полями безъ дорогъ, въ лощинахъ багряно сгорали осины, сзади на холмѣ стоялъ бѣлый домъ, въ лиловыхъ купахъ рѣдѣющаго парка. Безмѣрно далеки были дали, синія, хрустальныя. Виски уже лысы и сѣдѣютъ, -- не остановишь, не вернешь.
   Въ полѣ повстрѣчался мужикъ, исконній, всегдашній, съ возомъ мѣшковъ, въ овчинѣ, -- снялъ шапку, остановилъ клячу, пока проходилъ -- баринъ.
   -- Здравствуй, ваше сіятельство, -- чмокнулъ, дернулъ возжами, поѣхалъ, потомъ снова остановился, крикнулъ: -- Баринъ, слышь-сюды! Сказать хочу.
   Вернулся. Лицо у мужика все заросло волосами, въ морщинахъ, -- старикъ.
   -- Что же теперь дѣлать будешь, баринъ?
   -- Трудно сказать.
   -- Уйдешь когда?... Хлѣбъ отбираютъ, -- бѣдные комитеты. Ни спичекъ, ни мануфактуры, -- лучину жгу... Хлѣбъ не велятъ продавать, -- слышь сюды, -- тайкомъ на станцію везу. Изъ Москвы по ѣхало -- и-и! Тридцать пять -- трид-цать пять!.. Да что на ихъ укупишь?... Одначе -- весело, все-таки очень весело!... Закури, баринъ.
   Не курилъ, -- свернулъ махорочную цигарку. Кругомъ степь -- никто не видитъ, знаетъ, что мужикъ жалѣетъ. Попрощался за руку, повернулся круто, пошелъ домой, въ паркѣ въ пруду вода была зеркальная, синяя, -- всегда въ пруду вода была холодной, прозрачной, какъ стекло. Еще не время замерзнуть окончательно. Солнце уже перемѣстилось къ западу.
   Пришелъ въ кабинетъ, сѣлъ къ столу, открылъ ящикъ съ письмами, -- вся жизнь, не увезешь съ собой. Вытряхнулъ ящикъ на столъ, пошелъ въ гостиную къ камину. На столикѣ для альбомовъ стояла кринка молока, хлѣбъ. Зажегъ каминъ, жегъ бумаги, стоялъ около и пилъ молоко, ѣлъ хлѣбъ -- проголодался за день. Уже входили въ комнату синія вечернія тѣни, за окнами стоялъ лиловатый дымокъ. Каминъ горѣлъ налево. Молоко было несвѣжимъ, хлѣбъ зачерствѣлъ.
   Въ тишинѣ корридора забоцали сапоги, вошелъ Иванъ Колотуровъ, предсѣдатель, въ шинели и съ револьверомъ у пояса, -- Иванъ Колотуровъ: -- вмѣстѣ играли мальчишками, потомъ былъ разсудительнымъ мужикомъ, хозяйственнымъ, работнымъ. Молча передалъ бумагу, сталъ среди комнаты.
   Въ бумагѣ было наремингтовано: "Помѣщику Прозоровскому. Бѣлоконскій Комитетъ бѣдноты немедленно предписываетъ покинуть присутствіемъ Совѣтское Имѣніе Бѣлоконское и предѣлы уѣзда. Предсѣдатель Ив. Колотуровъ".
   -- Что-же. Сегодня вечеромъ уѣду.
   -- Лошади вамъ не будетъ.
   -- Пойду пѣшкомъ.
   -- Какъ хотите. Вещей никакихъ не брать, -- повернулся, постоялъ спиною минуту, ушелъ.
   Какъ разъ въ это время пробили часы три четверти, -- часы работы Кувалдина, мастера восемнадцатаго вѣка, были въ Кремлевскомъ дворцѣ въ Москвѣ, потомъ путешествовали съ князьями Вадковскими по Кавказу, -- сколько разъ они сдѣлали свое "тикъ-такъ", чтобы унести два столѣтія? Сѣлъ у окна, глядѣлъ въ порѣдѣвшій паркъ, сидѣлъ неподвижно съ часъ, опираясь локтями о мраморный подоконникъ, думалъ, вспоминалъ. Раздумье прервалъ Колотуровъ, -- вошелъ молча съ двумя парнями, прошелъ въ кабинетъ, молча силились поднять письменный столъ, треснуло что-то.
   Всталъ, заспѣшилъ. Надѣлъ широкое свое сѣрое пальто, фетровую шляпу, вышелъ черезъ террасу, прошелъ по шуршащимъ листьямъ экономіей, мимо коннаго двора, винокуреннаго завода, спустился въ балку, поднялся на другой ея край, усталъ и рѣшилъ, что надо итти не спѣша, -- итти двадцать верстъ, первый разъ итти здѣсь пѣшкомъ. Какъ, въ сущности, просто все и -- и страшно лишь простотою своею.
   Солнце уже ушло за землю, багряно горѣлъ западъ. Пролетѣла послѣдняя воронья свадьба и стала степная, осенняя тишина. Шелъ ровно, бодро, пустыннымъ степнымъ проселкомъ. Первый разъ въ жизни шелъ такъ легко, безъ всего, неизвѣстно куда и зачѣмъ. Гдѣ-то очень далеко въ степи лаяли собаки. Стали тьма и ночь, осеннія, безмолвныя, въ твердомъ морозцѣ.
   Восемь верстъ прошелъ бодро, незамѣтно, а потомъ остановился на минуту -- перевязать шнурокъ у ботинокъ -- и вдругъ почувствовалъ безмѣрную усталость, заломило ноги -- за день избродилъ уже верстъ сорокъ. Впереди лежало село Махмытка, въ юности, студентомъ ѣздилъ сюда къ солдаткѣ, ночевалъ у нея тайкомъ, съ нею, -- теперь не пойдетъ къ ней: ни за что. Деревня лежала приплюснутая къ землѣ, заваленная огромными скирдами соломы, пахнущая хлѣбомъ и навозомъ. Встрѣтили лаемъ собаки, темными пятнами выкатились за околицу, къ ногамъ, цѣлая стая.
   Постучалъ въ окошко, въ первую избу, за окномъ горѣла-тлѣла лучина, отозвались не скоро.
   -- Хто тама?
   -- Пустите, люди добрые, ночевать.
   -- А хто такой?
   -- Прохожій.
   -- Ну, сичасъ.
   Вышелъ мужикъ, въ розовыхъ портахъ, босикомъ, съ лучиной, освѣтилъ, осмотрѣлъ.
   -- Хнязь? Ваше сіятельство. Домудровалси?... Иди, что ли.
   На полу настелили соломы, огромную вязанку, трещалъ сверчекъ, пахло копотью и навозомъ.
   -- Ложись, хнязь, спи съ Богомъ.
   Мужикъ влѣзъ на печку, вздохнулъ, что-то зашептала баба, буркнулъ мужикъ, потомъ сказалъ громко:
   -- Хнязь! Ты спи, а только утромъ уходи до свѣту, чтобы не видѣли. Самъ знаешь, время смутное... Все-таки ты баринъ. Бариновъ надо кончать. Баба разбудитъ.... А ты спи.
   Трещалъ сверчекъ, въ углу хрюкали поросята. Легъ, не раздѣваясь, кэпи подложилъ подъ голову, сейчасъ-же поймалъ на шеѣ таракана. Въ глухой степи, Засыпанной хлѣбомъ, соломенной, въ соломенныхъ скирдахъ, съ избами, проѣденными вшами, блохами, клопами, тараканами, прокопченными, вонючими, гдѣ живутъ вмѣстѣ -- люди, телята и свиньи,-- лежалъ на соломѣ князь, ворочался отъ блохъ и думалъ о томъ, что черезъ нѣсколько столѣтій объ этихъ теперешнихъ дняхъ будутъ писать -- съ любовью, тоскою и нѣжностью, какъ о дняхъ величайшаго, прекраснѣйшаго проявленія человѣческаго духа. Подошелъ поросенокъ, обнюхалъ и ушелъ. Въ окно смотрѣла низкая ясная звѣзда, -- безконеченъ міръ. Пѣли на деревнѣ пѣтухи.
   Какъ заснулъ, -- не замѣтилъ. На разсвѣтѣ разбудила баба, вывела на зады. Разсвѣтъ былъ синій, холодный, на траву сѣлъ сизый заморозокъ. Пошелъ быстро, помахивая тростью, съ поднятымъ воротникомъ пальто. Небо было удивительно глубокимъ и синимъ. На станціи вмѣстѣ съ мѣшечниками и мѣшками съ мукой втиснулся въ теплушку и, такъ, прижатый къ стѣнѣ, измазанный бѣлой мукой, поѣхалъ,-- въ Москву.
   

II.

   Иванъ Колотуровъ, предсѣдатель, двадцать лѣтъ ковырялъ свои двѣ души, поднимался всегда до зари и дѣлалъ -- копалъ, бороновалъ, молотилъ, стругалъ, чинилъ, -- дѣлалъ своими руками, огромными, негнувшимися, корявыми. Поднявшись утромъ, заправлялся картошкой и хлѣбомъ и шелъ изъ избы, -- чтобы дѣлать что-либо -- съ деревомъ, камнемъ, желѣзомъ, землей, скотомъ. Былъ онъ работящъ, честенъ, разсудителенъ. Еще въ пятомъ году (ѣхалъ со станціи, подсадилъ человѣка въ мастерской курткѣ) -- разсказали ему, что предъ Богомъ всѣ равны, что земля ихняя, крестьянская, что помѣщики землю украли, что придетъ время, когда надо будетъ взяться за дѣло. Иванъ Колотуровъ плохо понялъ, что надо будетъ дѣлать, но когда пришла революція и докатилась до степи, -- онъ первый поднялся, чтобы дѣлать. И почуялъ тоску. Онъ хотѣлъ дѣлать все честно, -- онъ умѣлъ дѣлать только руками -- копать, пахать, чинить, -- только мышцами. Его избрали въ волостной комитетъ, -- онъ привыкъ вставать до зари и сейчасъ-же приступать къ работѣ, теперь до десяти онъ долженъ былъ ничего не дѣлать, въ десять онъ шелъ въ комитетъ, гдѣ съ величайшимъ трудомъ подписывалъ бумаги, -- но и это не было дѣломъ: бумаги присылались и отсылались безъ его воли, онъ ихъ не понималъ, онъ только подписывалъ. Онъ хотѣлъ дѣлать. Весной онъ ушелъ домой, -- пахать. Осенью его выбрали предсѣдателемъ Бѣднаго Комитета, онъ поселился въ княжеской экономіи, надѣлъ братнину солдатскую шинель, подпоясался револьверомъ.
   Вечеромъ онъ заходилъ домой, баба встрѣтила сумрачно, махала локтями, дѣлала мурцовку. На печи сидѣли дѣти, въ углу хрюкали поросята. Лучина чадила.
   -- Поди, ужъ и жрать съ нами не будешь послѣ барскихъ харчей! Баринъ издѣлался.
   Промолчалъ, сидѣлъ на конникѣ, подъ образами.
   -- Посмотри, -- съ кѣмъ путаешься? Одни враги собралися. Одни-разъединые вражники.
   -- Молчи, дура. Не понимаешь, и молчи.
   -- Отъ меня стыдишься, хоронишься.
   -- Идемъ вмѣстѣ жить.
   -- Не пойду.
   -- Дура.
   -- Лаяться ужъ научился... Жри мурцовку-то! Аль ужъ отучился на барской свининѣ-то?
   Правда, уже наѣлся, и угадала -- свинины. Засопѣлъ.
   -- Дура и есть.
   Приходилъ, чтобы поговорить о хозяйствѣ, потолковать. Ушелъ ни съ чѣмъ. Баба уколола въ больное мѣсто -- всѣ почетные мужики стали сторониться, собрались въ комитетѣ одни -- которымъ терять нечего. Прошелъ селомъ, паркомъ, на конномъ дворѣ былъ свѣтъ, зашелъ поглядѣть -- собрались парни и играли въ три листика, курили, постоялъ, сказалъ хмуро:
   -- Не дѣло, ребята, затѣяли. Подпалите.
   -- Ну-к-чтожъ. Какой ты до чужого добра защитникъ.
   -- Не чужое, а наше.
   Повернулся, пошелъ. Въ спину крикнули:
   -- Дядя Иванъ! Ключъ отъ винокурнаго погреба у тебя?! Тамъ спиртъ есть, -- не дашь, сломаемъ!
   Въ домѣ было темно, безмолвно, въ гостиной жилъ еще князь. Большія комнаты были непривычны, страшны. Зашелъ въ канцелярію -- бывшую столовую, зажегъ лампу. Заботился все время о чистотѣ, -- на полу лежали комки чернозема отъ сапогъ, никакъ не могъ постичь, почему господскіе сапоги не оставляютъ за собою слѣдовъ. Сталъ на колѣни и собиралъ съ пола комья грязи, выкинулъ за окно, принесъ щетку, подмелъ. Пошелъ въ кухню, легъ не раздѣваясь на лавку, долго не могъ уснуть.
   Утромъ проснулся, когда всѣ еще спали, ходилъ по усадьбѣ. На конномъ дворѣ парни еще играли въ три листика -- "иду подъ тебя и крою".
   -- Что не спишь?
   -- Ужъ проспался.
   Разбудилъ скотницъ. Скотникъ Семенъ вышелъ наружу, стоялъ, почесывался, крѣпко выругался, недовольный, что разбудили, сказалъ:
   -- Не въ свое дѣло не суйся. Самъ знаю, когда будить.
   Разсвѣтъ былъ синій, ясный, морозньи. Въ гостиной появился свѣтъ, видѣлъ, какъ князь вышелъ черезъ террасу, ушелъ въ степь.
   Въ десять сѣлъ въ канцеляріи, занимался мучительнѣйшимъ дѣломъ -- и безполезнымъ по его мнѣнію -- составлялъ опись всей имѣющейся у каждаго мужика пшеницы и ржи, -- безполезной потому, что зналъ наизусть, сколько чего у каждаго мужика, какъ и всѣ знали на селѣ, мучительной потому, что надо было очень много писать. Позвонили по телефону изъ города, приказали выселить князя. Цѣлый часъ писалъ на машинкѣ -- приказаніе князю.
   Вечеромъ князь ушелъ. Стали перетаскивать, переставлять вещи, оторвали фанеру у письменнаго стола. Хотѣли перевѣсить часы въ канцелярію, но кто-то замѣтилъ, что у нихъ только одна стрѣлка,-- никто не зналъ, что у старинныхъ кувалдинскихъ часовъ и должна быть одна стрѣлка, показывающая каждыя пять минутъ, вѣрно потому, что въ старину не жалѣли минутъ, -- кто-то замѣтилъ, что часы вынимаются изъ футляра, и Иванъ Колотуровъ распорядился:
   -- Вынай часы изъ ящика. Скажи столяру, чтобы полки придѣлалъ, будетъ шкафъ для канцеляріи... Да ногами-то, ногами-то не боцайте!
   Вечеромъ прибѣжала баба. На селѣ было событіе: прошлой ночью изнасиловали дѣвку, -- неизвѣстно кто, то-ли свои, то-ли московскіе, пріѣхавшіе за мукой; баба свалила на комитетскихъ. Баба стояла подъ окнами и срамила во всю глотку. Иванъ Колотуровъ ее прогналъ, далъ въ шею, баба ушла съ воемъ.
   Было уже совсѣмъ темно, въ домѣ застыла тишина, на дворѣ скотницы орали пѣсни. Прошелъ въ кабинетъ, посидѣлъ на диванѣ, попробывалъ его мягкость, наткнулся на забытый электрическій фонарикъ, поигралъ имъ, освѣтилъ стѣны, увидалъ въ гостиной на полу часы, поразмышлялъ, -- куда-бы ихъ дѣть?-- отнесъ и бросилъ въ нужникъ. Въ другомъ концѣ дома, ватагой, ввалились парни, кто-то задубасилъ по роялю, Ивану Колотурову хотѣлось ихъ прогнать, чтобы не чинили безпорядка. Не посмѣлъ. Вдругъ очень жалко стало самого себя и бабу, захотѣлось домой, на печь.
   Ударили въ колоколъ, -- къ ужину. Тайкомъ пробрался въ спиртовой погребъ, налилъ кружку, выпилъ, успѣлъ запереть погребъ, но до дому не дошелъ, свалился въ паркѣ, долго лежалъ, пытаясь подняться, о чемъ-то все хотѣлъ разсказать и объяснить, -- но заснулъ. Ночь шла черная, черствая, осенняя, -- шла надъ пустою, холодною, дикою степью.
   
   Саратовъ, октябрь, 1918.
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru