Плотников Михаил Павлови
Янгал-маа

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   В. В. Князев М. П. Плотников. "Русь": СофтДизайн; Тюмень; 1998

Напутствие

   Двенадцать лет (1915-1927) потребовалось мне для того, чтобы из отдельных, разрозненных былин, сказок, сказаний и шаманских песен вогулов составить и написать "Янгал-маа". Целые месяцы в дымных юртах, землянках и берестяных чумах на берегах безымянных рек, в тайге, на границе карликовых лесов, где начинаются бесконечные просторы тундры, приходилось собирать по крупинкам у скупых и недоверчивых сказителей рассказы о богатыре Вазе, красавице аи-Ючо, злом боге Мейке, страшном прародителе Пенегезе, огненной птице Таукси, Нуме и многих других богах, шайтанах и героях "Янгал-маа". Прошло много лет, но и поныне я не могу забыть сгорбленную фигуру столетнего вогула -- сказителя Кутони, чум которого стоял в верховьях Горностаевой реки Сосс'я. Не могу забыть его слова: "Зачем скрывать стариковские рассказы? Напиши их маленькими словами, может быть, добрые люди помогут бедным маньси в их тяжелой жизни". Дед Кутоня покинул насиженный чум на Горностаевой реке; недалеко от русла ее, где стволы высоких сосен отливают медью, около одной из сосен, в густом папоротнике поместилась забытая могила, под холмиком лежит Кутоня, а на сучке сосны висит навсегда умолкнувший шаманский бубен. Шаман Кутоня, искушенный в гаданиях, конечно, не знал, что через несколько лет не только для маньси (вогулов), но и для всех угнетенных народов Сибири наступят светлые дни.
   С любовью и признательностью всегда вспоминаю Кутоню, моего учителя вогульского языка -- вогула с Горностаевой реки, который помог мне открыть самый таинственный эпос -- вогульский эпос "Янгал-маа", рожденный в эпоху покорения русскими Сибири.
   В неравной, продолжительной борьбе с русскими завоевателями иссякали силы маленького народа. Но надежда на лучшее будущее в вогульском народе не умирала. Если татары долгое время ждали возвращения последнего хана -- Кучума, самоеды -- богатыря Итьте, обладателя мудрости семи богов и семи стран, то вогулы, потерявшие надежду в открытом бою сбросить тяжелое иго московских царей, создали своего богатыря-освободителя -- Вазу.
   Вот почему рассказы, сказки, песни и былины о богатыре Вазе ревниво оберегались от постороннего уха недоверчивыми вогулами и не выходили за берестяные стены чумов.
   Вот почему блестели глаза у сказителей этих чудесных рассказов и пьянели без вина их слушатели от гортанного монотонного напева о подвигах мадура Вазы.
   Вогулы дождались богатыря-освободителя, он пришел, но не в образе музыканта с берегов таежной Ксенты, а в лице русского многомиллионного пролетариата.
   Наивные сказки наивного народа, открывающие целый новый мир, не должны умереть в стенах берестяных чумов и дымных юрт.
   Исполняя волю Кутони, вогула с Горностаевой реки, я отдаю на суд читателей его "стариковские рассказы".

Михаил Плотников
25 июня 1927 г.

    

ЯНГАЛ-МАА (Тундра) ПОЭМА

0x01 graphic

Иллюстрации по рисункам А.И. Порет.

    

0x01 graphic

    

Вступление

   "Вы видали на полянах
   Позабытые могилы?
   Вы видали кости кхонна,[1]
   Кости белые оленей,
   На ковре зеленом тундры?
   Так вогулы умирают,
   Как олени в год голодный", --
   Начал песню старый Кукса
   Под удары барабана,
   А ему на гусе[2] вторил
   Ваза -- юноша прекрасный.
   "В зимний край[3] уходят звери,
   Птицы тоже улетают,
   Рыбы стало много меньше
   В мутных водах наших яя...[4]
   Обмелела наша Ас'я,[5]
   Сиком[6] нашего народа,
   И обской радетель -- ойка,[7]
   Царь всех рыб больших и малых,
   Уж забыт и похоронен...
   Вы скажите, кто здесь помнит
   Про березовскую Рачу,[8]
   Что с горы упала в воду
   И не далась в руки русским.
   Все проходит, умирает
   И родится в новом свете
   В Царстве вечного Торыма,[9]
   Нынче пьян вогул от орха,[10]
   Маньси[11] жертвы не приносит,
   И разгневанные боги
   Мстят ему и темной ии,[12]
   Умерщвляют его душу,
   Убивают его кхонна,
   Опустелые паулы[13]
   Заметают снегом белым...
   Мы уйдем, покинем Маа,[14]
   Чтобы больше не родиться
   И на быстрых конях -- таут[15]
   Не скользить по снежной тундре
   За охсыром и за нюкса.[16]
   Мы уйдем, покинем тундры,
   Наших рек мы не увидим,
   Наши хабы,[17] как могилы,
   На песках сгниют тоскливо;
   Наши нарты[18] без оленей
   Зарастут травой зеленой,
   И в паулах опустелых
   Будут жить одни лишь танкыр..."[19]
   Замолчал вдруг старый Кукса,
   Не играет больше Ваза,
   Все задумалось; угрюмо
   Смотрит тундра вековая;
   Черной птицей, птицей смерти
   Пролетела эта песня
   И запала в сердце маньси,
   В сердце робкое вогула,
   Как великое проклятье
   Дней прошедших, дней грядущих;
   А в логу, над темной падью[20]
   Слышно было, как смеялся
   Кто-то громко и протяжно
   Над грядущею бедою
   Позабытого народа...
   Улыбнулся старый Кукса,
   Он блеснул глазами грозно,
   Громким голосом воскликнул:
   "Не печальтесь, не горюйте!
   Знаю песню я иную,
   Песню радости великой!
   Пусть откроет каждый сердце,
   Пусть откроет каждый душу
   И прислушается к песне...
   Все в прошедшем, все в грядущем,
   Все проходит, умирает
   И родится в новом свете --
   В Царстве вечного Торыма".
    
   И умолкнул старый Кукса,
   Что-то долго вспоминая,
   И над логом -- в темной пади
   Слышно было: кто-то плакал,
   Плакал громко и протяжно
   Над грядущею бедою
   Позабытого народа.
   Лес шумел и дятел где-то
   Стукал мерно своим клювом;
   Над рекой в седом тумане
   Вещим голосом гагара
   Что-то громко прокричала.
   Все молчало, ожидало
   Песни новой, песни счастья,
   Песни радости великой
   Для вогульского народа.
   Долго медлил старый Кукса,
   Не решаясь молвить слово,
   Терпеливо выжидая
   Срока лучшего для песни,
   И тихонько струн касаясь,
   Ваза, юноша прекрасный,
   Был задумчив и печален,
   Как осенний день без солнца.
    
   "Это песня и загадка, --
   Наконец промолвил Кукса, --
   Кто откроет смысл великий,
   Полный вещего значенья,
   Кто исполнит слово в слово
   Все слова загадки-песни,
   Тот спасет народ забытый,
   Тот укажет путь широкий,
   Как река весной в разливе,
   И в последний час прощальный
   Он без скорби и страданий
   Вознесется выше леса,
   Выше гор, покрытых снегом,
   В Царство дальнее Торыма.
    
   В незапамятные годы,
   Старики так говорили,
   Что маньси к морям ходили,
   В край суровый, непогодный,
   В царство Мейка,[21] бога злого,
   Прибрели из стран далеких,
   Где сияет вечно солнце,
   Где лишь ласковая Туе[22]
   Целый год царит бессменно...
   Прибрели и путь забыли,
   Путь обратный в царство Котлег.[23]
   В красном зареве заката
   Опускалась ночь на землю,
   Тени робкие бежали
   От стволов сосен и кедров,
   От берез, осин сторожких.
   Малость времени умчалось,
   Ночь закрыла солнце тканью,
   Тканью легкою, дрожащей,
   На которой месяц юный
   Вместе с звездами был выткан, --
   Месяц золотом, а звезды
   Серебром и красной медью.
   Ночь пришла, пойдемте в юрту,
   Здесь не время оставаться,
   Может дух подслушать песню
   И разбить желанья наши", --
   Так промолвил ойка Кукса, --
   А в логу, над темной падью
   Слышно было: кто-то плакал,
   Кто-то радостно смеялся
   И в ладоши громко хлопал,
   Как плашмя веслом о воду.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня первая
   Первая песня Куксы
   Тесным кругом -- у чувала
   Собрались вогулы слушать
   Сказку Куксы -- песню Куксы
   О счастливом избавленьи
   Позабытого народа.
   Долго думал ойка Кукса,
   На огонь глядя в чувале,
   И потом он начал песню
   Тихим голосом, печальным:
   "Кто не знает сёмён[24] Мейка,
   Кто не слышал, как он плачет,
   Плачет тихо, плачет громко,
   По тайге скитаясь тайно,
   И охотников уводит
   От тропинок проторенных
   В лес дремучий иль болото,
   Где гагары[25] гнезда свили,
   Где горят огни в тумане, --
   Там он губит их навеки.
   Часто птицей он огромной
   Прилетает к дыму чумов,[26]
   Посылает смерть и горе;
   И напрасно наши ампы[27]
   Скачут, бегают проворно,
   Как бы зверя настигая,
   Не достигнут ампы Мейка:
   Высоко над темным лесом
   Птицей смерти пронесется
   И исчезнет в синей дали,
   Как стрела из лука Вачи[28],
   Бог коварный ойка Мейка.
   Чаще Мейка прилетает --
   Больше падает оленей,
   Крепче спят вогулы ночью,
   Меньше дремлют волки-шейши,[29]
   Хвост поджавши, убегают
   С визгом тихим, еле слышным,
   Ближе к чуму лайки в страхе.
    
   Миновало это время;
   Как весенний снег на солнце,
   Испарились годы счастья,
   Тихой радости покоя,
   Их нарушил старый Гузы
   Алчной жаждою к наживе
   В год прихода русских в Маа.
    
   Там -- на береге далеком,
   В чаще леса векового
   Было капище большое
   У сосны, у пупы-яя.[30]
   В этом капище богатом,
   В тканях, золотом расшитых,
   На зеленом возвышеньи
   Жил великий торум[31] Мейка.
    
   В гордом сердце бога Мейка,
   В те года, что миновали,
   Не горела жажда мщенья,
   Жажда битвы непосильной
   С богом Торымом Великим;
   И в ладу он жил с народом,
   Как отец великий Маа,
   Был ко всем сердечно ласков,
   Справедлив и прям душою.
    
   В год тяжелый, год несчастный
   Из-за гор, покрытых снегом,
   Словно вешние потоки,
   Войско русских приближалось.
   Храбро выступили маньси --
   Против ружей со стрелами,
   Против крепкого железа --
   С деревянными шестами,
   Бились долго, бились крепко
   За свободу дымных чумов,
   А шаманы ворожили,
   Звали духов на подмогу.
    
   Шаг за шагом отступали
   Русских хитрые дружины,
   И вогулы уж запели
   Песню громкую победы;
   Но шаман -- предатель
   Гузы Был подкуплен воеводой
   За расписанные ткани,
   За ружье и пару колец, --
   Он тихонько от народа
   Вынул очи бога Мейка.
   В тех очах зеленых днями,
   Как тайга в своем наряде, --
   Отражалась радость жизни,
   Радость светлого рожденья;
   А когда сходило солнце
   В край далекий, край заморский
   И ночная тьма спускалась, --
   В тех очах багрово-красных
   Отражались смерть и горе,
   Блеск кровавого заката
   Дня, ушедшего навеки.
    
   Ослепленный ойка Мейка
   Не настиг шамана Гузы,
   Спрятал Гузу в Царстве Теней
   Торым-Нума всемогущий...
   Но отмстил нам Мейк жестоко,
   Как семье, родившей Гузы,
   Он зажег тайгу, паулы,
   Указал тропинки русским,
   Разорил в тайге кумирни,
   Задушил оленей наших
   И на бой неравный вызвал
   Всех богов с Торымом вместе.
    
   День сменялся тьмою ночи,
   Год за годом проходили,
   Лист желтел и осыпался,
   И на крыльях белоснежных
   Прилетала в тайгу Тэли[32]
   Из янгал-маа[33] холодной,
   Но забыть не может Мейка,
   И на быстрых кхонна летом
   В тучах черных он летает,
   Громыхая крепкой нартой...
   "Гром гремит", -- тогда мы скажем.
   Если молния прорежет
   Тучу черную, как змейка, --
   Это прыгают олени
   В быстром беге по стремнинам,
   Подгоняемые Мейком,
   И рога их золотые
   Разрезают тучу блеском...
   "Это молния", -- мы скажем.
   Пусть герой не устрашится,
   Пусть он хитростью иль силой
   Ночью, в темь, хотя и чутко
   Дремлют сторожкие кхонна,
   Он похитит головного
   Вместе с нартой и упряжкой
   И угонит незаметно
   От жилища бога Мейка...
   Это будет первый подвиг,
   Первый шаг к спасенью маньси,
   На олене быстроногом,
   Нарте, точенной из кости, --
   Будя месяц на исходе, --
   Можно чум сменять на нарту
   И помчаться в царство ойки --
   Старика, Отца Медведя,[34]
   К тем большим горам, на север,
   Путь держать свой неуклонно
   До истоков рек Оксара.
   "Спать пора, -- промолвил Кукса,
   Слышу голос, вам не слышный,
   Вижу духа на тропинке,
   Он идет подслушать песню,
   Он расскажет вору Мейку,
   Завтра песню я докончу..."
   Побледнел и весь затрясся
   Старый Кукса и протяжно
   Прокричал: "Я вижу духа!"
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня вторая
   Вторая песня Куксы
   И когда склонилось солнце
   За зубчатые вершины
   Елей хмурых над увалом,
   И кровавые осины
   Над кровавою рекою
   От лучей последних солнца
   Что-то тихо зашептали,
   И когда над темным лесом,
   Высоко под облаками,
   Крики стаи журавлиной
   Скорбно стоном зазвучали,
   Как последнее прощанье,
   И когда у пупы-яя,
   У сосны шамана Лача
   Запылал костер смолистый,
   И сначала тихо-тихо,
   А потом вое громче, громче
   Барабан стучал уныло,
   Вызывая духов ночи,
   Ойка Кукса песню начал
   О Медведе -- Шубном Старце.
   "В те года, что миновали,
   Что не помнит даже Ортик,[35]
   Бог Обской губы и тундры,
   В первый раз в тайге явился
   Отец шубный, старец важный,
   Наказать людей нечестных,
   Рассудить вогулов споры
   И зиму сменять на лето[36].
   На горах больших, на запад,
   На утесе, в темных кедрах
   Чум поставил Шубный Старец;
   И туда к нему ходили
   Недовольные судьбою
   Иль обиженные сильным;
   Он судил дела по чести,
   Предавал виновных смерти,
   Ободрял невинных лаской.
    
   Проходил так год за годом,
   И ни разу сердце ойки, Старца
   Шубного Медведя,
   Не скривилось к лжи коварной,
   И ни разу ойка-старец,
   Разбирая спор вогулов,
   Как неопытный охотник,
   Не терял следа и к юрте
   Без добычи не вернулся.
    
   Много лет прошло счастливых,
   Но ошибся Шубный Старец,
   Разбирая дело Ючо...
   Кто не знал красотку Ючо?
   Как огонь костра в тумане,
   Привлекала Ючо сердце
   Раз взглянувшего на нээ,[37]
   И потом ночной порою
   Не давала спать спокойно
   Красота и речь живая
   Цвета жизни -- эква-Ючо.
    
   Много юношей прекрасных,
   Ловких, смелых, как шайтаны,
   Предлагали вишнэ-Ючо[38]
   Стать женою их навеки,
   Но она смеялась только
   И в ответ на речи страсти
   Отвечала лишь улыбкой:
   "Не хочу я, как другие,
   Быть рабой мужчин суровых;
   Красота моя в работе,
   Как цветок, завянет быстро
   От холодного дыханья
   Ветра северного тундры".
    
   Двадцать весен миновало,
   Но ни разу сердце Ючо
   Не откликнулось на ласки,
   На любовь и обещанья,
   Ючо пела и смеялась
   И все так же повторяла:
   "Не хочу я быть рабою,
   Мне не надо бус янтарных,
   Парки[39] теплой соболиной,
   Я цветами украшаюсь,
   Мне к лицу меха простые;
   Не хочу я быть рабою,
   Быть собакой в дымном чуме".
    
   И томимый страстью жгучей,
   Хитрый Лач решил взять силой,
   Что хранила вишнэ-Ючо,
   Что желал он больше жизни.
   Ночью темной он прокрался
   В чум красотки вишнэ-Ючо
   И, как рысь, напал безумный
   Лач с протяжным диким криком,
   Торжествуя ночь победы.
   Вишнэ-Ючо отбивалась,
   В страхе бегала по чуму
   И молила нежно Лача
   Чум оставить и не трогать,
   И не делать ей бесчестья...
   Но напрасно, Лач смеялся...
   И, схватив в объятья Ючо,
   Он упал на нары с нею;
   Как змея, скользнула Ючо,
   К входу кинулась проворно
   И, схватив саырб[40] тяжелый,
   Им рассекла череп Лача.
    
   Разнеслася весть повсюду:
   "Вишнэ-Ючо заманила
   В чум ночной порою Лача
   И во сне его убила".
   Все кричали: "Стыдно, стыдно,
   Чтобы женщина мужчину
   Безнаказанно убила...
   Наказать убийцу Лача,
   Чтобы помнили все вишнэ
   И страшились наши нээ
   Помышлять о страшном деле".
   И, связав ремнями Ючо,
   Отнесли к Отцу Медведю
   Для суда и наказанья.
   "Смерти требуем", -- сказали,
   Как один, вогулы в гневе,
   Старец Шубный поднял лапу:
   "Развязать сейчас же Ючо!"
   Десять ножиков блеснуло,
   Ючо встала перед Старцем...
   "Шубный Старец, ойка мудрый,
   Я скажу тебе всю правду", --
   Начала печально Ючо...
   "Смерть!" -- вновь крикнули вогулы.
   Испугался Шубный Старец
   И хотел махнуть он лапой
   В знак согласия с народом...
   Хохот дикий прокатился
   По вершинам гор великих,
   На оленях быстроногих
   Мейка грозный вдруг явился.
   "Стой!" -- он крикнул Старцу грозно...
   Все упали на колени,
   Зашатались гор вершины,
   Заскрипели округ кедры,
   И ручьи умолкли разом.
   "Старец Шубный -- хуже бабы,
   Старец спит, как ваши боги,
   И дела справляет плохо...
   Вы хотите смерти Ючо,
   Но скажите мне по сердцу,
   Как один, все вместе с ойкой:
   Кто ночной порой -- в безлунье,
   Как олений зверь[41] по следу,
   Нападет на чум коварно,
   Чтоб добро ограбить ваше,
   То какое наказанье
   Тот заслужит по закону?"
    
   "Смерть!" -- сказали, как один, все,
   Шубный Старец и вогулы.
   "Хорошо, -- сказал бог людям, --
   Вы достойны наказанья,
   Что судить хотели Ючо,
   Не прослушав показанья,
   Вы, как дети, в глупой ссоре
   Раскричались над невинной
   И карать хотели смертью".
   "Мы не слышали, что скажет
   Лач, убитый вишнэ-Ючо", --
   Старец молвил, глядя в очи
   Богу грозному, как буря.
   "Я сказал!" -- промолвил громко,
   И, ногой о землю топнув,
   Мейк во гневе трижды крикнул:
   "Лач, иди! Скажи им правду,
   Пусть они тебе поверят,
   Если Мейку нет здесь веры".
   Лач явился из могилы,
   Поклонился низко в землю
   И, к народу обратившись,
   Голосом глухим промолвил:
   "В этом деле я виновен", --
   И исчез, как на восходе
   Над рекой туман игривый
   Исчезает в блеске солнца.
    
   Тишина вдруг наступила,
   Все молчали, ждали слова,
   Ждали бед и наказаний
   От разгневанного бога.
   Мейк в молчаньи сел на нарту,
   Посадил с собою Ючо,
   Плюнул Старцу прямо в морду,
   Тем лишив его рассудка
   Разбирать дела людские,
   Укатил на запад быстро,
   Крикнув голосом веселым:
   "Ючо будет мне женою".
    
   Шубный Старец с гор спустился,
   Захватив тамгу[42] Торыма,
   Знак свободного прохода
   В Царство Мирры-Суснахумм[43]
   И, женившись здесь на Мюсснэ,[44]
   Вновь ушел в свое жилище
   И забыл он путь обратный
   В Царство дальнее Торыма...
   Пусть герой не устрашится,
   Пусть он хитростью иль силой,
   Ночью, в темь, когда так чутко
   Дремлют сторожкие ампа,
   Он похитит знак Торыма --
   Тамгу Мирры-Суснахумма,
   Чтоб в его проникнуть царство, --
   Это будет подвиг смелый,
   Шаг второй к спасенью маньси", --
   Так закончил песню Кукса.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня третья
   Третья песня Куксы
   Третья ночь сошла на землю,
   Третью песню начал Кукса
   Под удары барабана,
   Под напев свирели нежной,
   Тонко сделанной шунгуром[45]
   Из кости большого зверя,
   Похороненного в тундре,[46]
   И ему на гусе вторил
   Ваза, юноша прекрасный,
   Музыкант забытых песен...
    
   "Только солнце, путь кончая,
   В заревой крови потонет, --
   Пел уныло ойка Кукса, --
   Над великою рекою,
   И повыползет навстречу
   Сумрак темный из расселин,
   Бог великий в небе темном
   Зажигает щедро всюду
   Тьмы костров из щеп смолистых,
   Чтобы бедные вогулы
   Находили путь к паулам.
    
   Духи ночи в это время
   Выползают из расселин,
   Из воды, древесных дупел,
   Из глубоких нор подземных
   И крадутся тихо-тихо
   К огонькам паулов сонных,
   Чтоб тревожить наши души,
   Чтоб вселять вражду и злобу
   И толкать на преступленья.
   Вы видали темной ночыо, --
   С неба дальнего, как камень,
   Светом огненным сияя, Птица
   Таукси слетает.
   И, глядя на это чудо,
   Говорим в уме мы тихо:
   "Птица Таукси спустилась,
   Кто-то зло замыслил в сердце".
    
   Мы не видим в блеске солнца,
   Как в лучах она обратно
   Поднимается на небо,
   Чтоб поведать Торым-Нуму
   О грехах минувшей ночи.
   Мы не видим в блеске солнца
   Крыльев огненных, как пламя,
   Птицы Таукси Великой;
   Только чуткие шаманы
   Остро видят птицу ночи,
   Слышат хлопание крыльев,
   Крики тихие, как песни
   Ветра южного в теснине...
   В те года, что миновали
   Так давно, как сон забытый,
   Над рекой великой Ас'я
   В кедраче, в немой низине,
   Где болото начиналось,
   Птица Таукси гнездилась
   В юрте маленькой из бревен.
    
   Каждый год весной по Ас'я
   Много лодок плыло к месту,
   Где сидела птица бога,
   С драгоценными дарами.
   Поровнявшись с Черным Яром,
   Лодки тихо приставали,
   И, под тяжестью сгибаясь
   Ценных жертв и приношений,
   Маньси в капище спешили.
   Их встречал шаман великий,
   Старец, мудрый предсказатель,
   Принимал дары смиренно,
   И для каждого из многих
   Находил он слово ласки,
   Слово вещего значенья
   Дней грядущих, дней прошедших,
   Что он ясно видел взором
   В темном Царстве дальних Теней,
   Царстве духов легкокрылых.
    
   Ночью темной зажигались
   Тьмы костров над тихой Ас'я,
   И, как бабочки, мелькали
   Человеческие тени...
   Барабаны беспрерывно
   Отбивали дробь, и тихо,
   Тихо пели песни маньси
   В эти ночи над кострами,
   А тайга, как рой шмелиный,
   Все шумела да шумела.
    
   Весть тревожная стрелою
   Пронеслась от чума к чуму;
   Взяв колчаны со стрелами,
   Маньси бросились навстречу
   Чужестранцам с бородами,
   И отряды тихо, ночью,
   Как неясные виденья
   Мертвецов из Царства Теней,
   Замелькали меж стволами
   По тропинкам проторенным...
   Стоном скорбным барабаны
   Все молили о победе,
   И не раз шаманы громко
   Звали в бой с врагом коварным.
    
   В этот год на Черном Яре
   Не горели ярко ночью
   Тьмы костров, как звезды в небе,
   Не гремели барабаны,
   Голосов не слышно было...
   Только совы на деревьях
   Громко щелкали гортанью
   И кричали: "Горе, горе!
   Чужестранцы к нам подходят.
   Люди русские уж близко".
    
   Птица мудрая с шаманом
   В темном капище у яя
   Притаилась, ожидая,
   И вела беседу тихо:
   "Слушай, -- птица говорила, --
   Не придет и ночь на землю,
   Не зажгутся в небе звезды,
   Как придут сюда те люди,
   Ты беги, не ожидая,
   Молви маньси, что ты видел
   Здесь, над тихой пупы-яя;
   Ты скажи, что, улетая
   В Царство дальнее Торыма, --
   Продолжала птица строго, --
   Ночью темной, в свете ярком
   Я в тайгу спускаться буду,
   Чтоб следить за правым делом
   И наказывать виновных,
   Доносить об этом Нуму,
   Охранять большие двери --
   Вход широкий в Царство Смерти,
   В царство лучших наслаждений,
   Не пускать туда бесчестных
   И встречать правдивых маньси".
    
   И, взмахнув крылами, птица
   Отделилась от сиденья,
   В ярком свете, словно пламя,
   Понеслась над темным лесом,
   А шаман, упав на землю,
   Плакал, громко причитая:
   "Горе! горе! Смерть приходит!
   Горе! горе! Нет защиты!
   Птица вещая, вернися,
   Не бросай нас волку в зубы".
   Вдруг услышал ойка мудрый
   Голос грозный в небе дальнем:
   "Встань, старик! Не надо плакать,
   Встань, иди в паулы с вестью,
   Расскажи же всем о чуде".
    
   Старый ойка встал покорно,
   И нетвердым шагом, тихо
   Поплелся к Чихир-паулу,
   К чумам, где залетневали
   Возле капища вогулы.
   Приближаясь, он увидел:
   В красном пламени пожара
   Люди русские, как тени,
   Окружив паул, стреляли
   Зельем бесовским из ружей.
   Словно белки от пожара,
   В страхе смертном убегали
   Одинокие вогулы,
   Злым пришельцам оставляя
   Жен, детей и все, что было
   Ими нажито годами.
    
   Встало солнце, на увале,
   Где стоял паул не малый,
   Догорали головешки,
   Пни чернели в кучах пепла,
   Груды тел валялись всюду.
   Кровь, как спелая брусника,
   Заливала землю дедов,
   Хабы русских, взяв добычу, --
   Женщин, девушек и рухлядь,[47]
    
   И добра другого много, --
   Отправлялись дальше грабить
   По простору мутной Ас'я.
   Впереди стрелой летала
   Весть тревожная до моря,
   И, как звери, в темень леса
   Дети, женщины и старцы
   Уходили, а навстречу
   Войско храброе вогулов
   Поднималось грозной тучей
   Из лесов, низин и топей
   Речек маленьких, урманов,
   С рек больших, холодной тундры,
   И великой, сильной ратью
   Шло навстречу чужестранцам.
    
   В тот же год шаман великий,
   Птицы Таукси служитель,
   Был казнен в Сумгуте-воже[48]
   Вместе с многими князьями,
   А его душа на крыльях
   Птицы Таукси Великой
   Улетела в Царство Нума,
   Где живет она поныне...
   Пусть герой не устрашится,
   На оленях быстроногих,
   Захватив тамгу Торыма, --
   Знак свободного прохода
   В Царство Мирры-Суснахумма, --
   Он по мертвому ущелью,
   Где живут умерших тени,
   Вихрем гордым пронесется;
   А потом у Камня Жизни,
   Где таинственная птица
   Охраняет дверь большую, --
   Вход широкий в Царство Смерти,
   В царство лучших наслаждений, --
   Из хвоста священной птицы
   На бегу, рукой проворной
   Вырвет он перо и, дальше
   Освещая им ущелье,
   В Царство светлое Торыма
   Въедет смело и спокойно...
   Это будет подвиг смелый,
   Третий шаг к спасенью маньси,
   Шаг последний для героя", --
   Так закончил песню Кукса.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня четвертая
   Сон Вазы
   Туча черная зловеще
   Солнце светлое закрыла,
   Зашумели гневно кедры,
   Пробежала рябь по речке
   Чешуею серебристой;
   А потом поднялся ветер,
   И валы, как струны гуса,
   Зазвенели на приплеске;
   Кулики с тревожным свистом
   Промелькнули над водою.
    
   Змейкой огненной метнулась
   В небе темном, в небе грозном,
   Как неведомая тамга
   На стволе громадной ели,
   Лента молнии проворной.
   Вслед за ней удар громовый
   Стукнул грозно в темной туче,
   А потом он, рассыпаясь,
   Побежал в небесных кручах...
   Крупный дождь упал на землю,
   Застучал по стенкам чума
   Частой дробью барабана...
   Где-то голубь скогогукал
   И, забравшись в гущу хвои,
   Замолчал, слохматив шею.
    
   В чум укрывшись, неподвижно,
   В забытьи сидел глубоком
   Ваза, юноша прекрасный,
   Музыкант забытых песен.
   Лайка белая -- Снежинка,
   Вазы верная собака,
   У двери сидела тихо,
   Лишь ушами шевелила,
   Если гром гремел над чумом.
   Но не слышал Ваза грома,
   Он не видел блеска молний,
   Освещавших стены чума,
   И не знал, что дождь по крыше
   Дробь неясно выбивает,
   Как дрожащею рукою
   Старый ойка перед смертью,
   Тяжело дыша, гадает
   О своем конце печальном,
   О Конце Концов великом,
   Что зовут все люди Смертью.
   Ветер-буй на колеснице
   В туче весело проехал,
   А потом, надувши щеки,
   Начал дуть на тучу с краю.
   Туча дрогнула, спустилась
   И, послушная дыханью
   Ветра нежного с низины,
   Тихо двинулась на север...
   Ветер гикнул на оленей
   И последовал за тучей,
   Как охотник следом зверя.
    
   В забытьи сидел глубоком
   Ваза, юноша прекрасный,
   Он не слышал взмаха крыльев
   Ветра нежного с низины,
   Он не видел солнца в небе
   И не знал, что ветер сбросил
   Сети с кольев прямо в воду
   И запутал о коряги.
   В облаках священной меди,
   Меди красной, легкоплавкой,
   Солнце к западу склонилось
   И последним поцелуем
   Осветило лес янтарный
   Золотистой легкой пылью;
   На реке, где неподвижно
   Лес янтарный отражался,
   Краски алого заката
   Разлились цветами крови.
    
   Малость времени промчалось,
   Ночь немая темной птицей,
   Круг полета все сужая,
   О пустил ася на землю;
   Краски алого заката
   Потемнели, остывая,
   Лишь полоска красной меди
   Там, где спряталося солнце,
   Еще гневно трепетала.
    
   Но погасла и полоска
   Красной меди легкоплавкой,
   Ночь и тьма покрыли землю;
   В небесах зажглися звезды;
   Совы редкими тенями
   В темноте осенней ночи,
   Как отвергнутые души,
   Меж деревьями мелькали;
   Где-то выли тяжко волки,
   Где-то плавилася ускуль,[49]
   Лес шумел, и щелкал филин
   На верху сосны шамана.
   Ваза встал и мутным взором,
   Взором сна и пробужденья,
   Он взглянул на кур[50] потухший,
   Стены выгнутые чума, Лайку белую --
   Снежинку, И, поправив косы сзади,
   Снова сел он на скамейку,
   А в душе его боролись --
   Сон пьянящий с пробужденьем.
   С звонким лаем ампа
   Вазы Побежала к дверям чума,
   Ваза встал, борясь с дремотой,
   Потягаясь и зевая,
   И пошел, чтоб встретить гостя,
   Гостя позднего, ночного.
   Дверь неслышно отворилась,
   И, согнувшись, старый ойка
   В чум вошел неторопливо
   И промолвил хрипло:
   "Пайсе, Пайсе Ваза, ойка рума"[51]. --
   "Пайсе", -- молвил тихо Ваза
   С удивленьем и со страхом;
   Он не знал, откуда ойка
   В чум к нему глубокой ночыо
   Вдруг пришел и сам, незваный,
   Сел на нары у камина.
   И сейчас же пламень яркий
   Без кремня и без лучины
   Запылал, и дым приятный,
   Как цветов благоуханье,
   Разлился по чуму Вазы.
   "Ваза, Ваза! -- молвил старец,
   Я все вижу и все знаю,
   Что ты думал, что ты скажешь,
   Я в твоей душе читаю,
   Как бояр[52] по книге белой,
   Но у русского бояра
   Память слабая, больная,
   Он походит на младенца
   С головой лисы коварной,
   Он поэтому читает,
   И поэтому он пишет
   Книгу белую, большую.
    
   Мне не надо книги белой,
   Я все помню и все знаю.
   Много лет стоит за мною,
   Много прожил я на свете
   И копил годами мудрость,
   Слушай, Ваза, вижу духа
   Я в твоей душе глубокой,
   Белый дух воюет с черным,
   С духом черным -- нежеланья
   Делать доброе живущим;
   И теперь ты на распутьи, --
   Так олень дым чума ищет, --
   Стал, не зная, где широкий
   Путь прямой к Отцу Торыму.
   Слушай, Ваза, -- молвил старец, --
   Сохрани в своем ты сердце,
   Что сейчас тебе скажу я.
   И потом, как воин храбрый,
   Ты не бойся испытаний,
   Изгони из сердца слабость,
   Снаряжайся в путь немедля.
   Путь далек, тяжел и труден,
   Лучше спать на шкурах в чуме,
   Есть оленину и рыбу,
   Запивать все теплой кровью,
   Чем трусливо возвратиться
   (Это лучшее беру я),
   А не то случиться может:
   Трус погибнет -- гневны боги:
   Кто дерзнет похитить тайну,
   Тайну, скрытую глубоко
   За пределами живущих, --
   Страшной смертью погибает...
    
   Первый подвиг -- кхонна Мейка;
   Вторый подвиг -- тамга Старца,
   Шубного Отца Медведя,
   И последний подвиг, третий --
   Жар-перо огневой птицы,
   Птицы Таукси Великой.
   "Слушай, Ваза", -- молвил старец,
   И дрожащею рукою
   Из-за пазухи он вынул
   Стебельки травы сушеной,
   Семь лучинок, камень белый
   И все подал музыканту.
   Ваза взял, а старец тихо
   Прошептал ему на ухо:
   "Как похитишь ты оленя
   Из упряжки бога Мейка
   С нартой, точенной из кости,
   Ты спеши скорее скрыться,
   Если Мейк увидит нарту
   И помчится за тобою,
   Брось тогда траву на землю:
   Ты невидим будешь Мейку.
    
   Все на север, к большим горам
   Путь держи свой неуклонно
   До истоков рек Охсыра.[53]
   Там, на береге пологом,
   У сосны, разбитой громом,
   Ты найдешь избу большую,
   Это будет юрта Старца --
   Ойки Шубного Медведя.
   В ней у самого порога
   В щель, как гвоздь,
   Забита тамга,
   Ты возьми ее тихонько
   В ночь да в темь, когда сам старец
   Спит в углу с женой своею,
   С Мюсснэ -- девкой водяною,
   И садись скорей на нарту...
   Если старец вдруг проснется
   И в погоню за тобою
   Побежит но следу нарты,
   Брось на землю семь лучинок:
   Лес великий разом станет,
   Как стена, он скроет нарту.
   И без страха путь свой, Ваза,
   Продолжай, как храбрый воин,
   Как потомок вольных маньси;
   В этом подвиге тяжелом
   Ты не бойся страха смерти.
   Брось на землю камень белый,
   Ты тогда увидишь чудо:
   Камень белый, мертвый камень
   Станет птицей белоснежной,
   Птицей белою сорокой,
   Наделенной даром речи,
   И потом следи проворно
   За полетом белой птицы,
   Направляй за ней оленей,
   Мчись туда, куда помчится.
    
   Птица вещая сорока
   Приведет твоих оленей
   На Великую Низину,
   Где стоят леса в тумане.
   В ясный день, зимой и летом,
   И весной, когда с ручьями
   Сходит снег и травы шепчут
   Свой привет Отцу Торыму
   И когда старушка-осень
   Плачет горестно слезами
   О минувшем царстве Той.[54]
    
   Птица вещая сорока
   Путь укажет в Царство Мертвых,
   Приведет тебя к ущелью,
   Где живут умерших души,
   Там она тебя оставит,
   Там начало Царства Мирры,
   Царство Торыма и Нума.
   Там на белом Камне Жизни
   Охраняет дверь большую,
   Вход широкий в Царство Мертвых,
   Царство лучших наслаждений,
   Птица Таукси бессменно.
   На бегу, рукой проворной
   Из хвоста священной птицы
   Вырви ты перо и дальше,
   Освещая им ущелье,
   В Царство светлое Торыма
   Путь держи. Ты близок богу,
   И держи ответ свой смело...
   Бог велик, ничтожны люди,
   Но кто первый из живущих,
   Вместе с телом и душою,
   Вместе с нартой и упряжкой
   Сам войдет -- бессильны боги;
   Кто бессмертие заслужит,
   Тот подобен будет богу".
    
   Лес шумел, на небе дальнем
   Белоснежными комками,
   Как неведомые стаи
   Птиц невиданных, лениво
   Облака плыли к востоку.
   Робкий луч прокрался в юрту,
   Он смотрел из темной щели
   И играл на грязных стенах
   Низкой юрты музыканта...
   Ваза спал, дремала лайка,
   А на лавке у шайтанов,
   Вместе с гусом и колчаном,
   Стебельки травы сушеной,
   Белый камень, семь лучинок
   В свете солнечном лежали...
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня пятая
   Ючо
   В лес печальный, молчаливый
   Белоснежной птицей с неба
   Тэли грозная спустилась,
   Синим льдом сковала реки,
   Белым мехом горностая
   Затянула землю-маа
   И с угрюмым старцем Ветром,
   Ветром северным, холодным,
   Застучалась в двери чумов...
    
   По утрам над мерзлой Ксентой[55]
   Дружно струйками тянулся,
   Сквозь налет морозной пыли,
   Черный дым смолистых сучьев
   Из верхушек острых чумов,
   Из чувалов юрт, закрытых
   Снегом белым с твердым настом.
   Только юрта музыканта,
   Игрока на гусе Вазы,
   На увале, в темных кедрах,
   С широко открытой дверью,
   Словно в зной июльский летом,
   Нетопленая стояла.
    
   Рядом с юртой музыканта
   Покривившийся амбарчик
   На шести столбах кедровых,
   С дверью, запертою плотно
   На замок большой с винтами,
   Сиротой стоял в сугробах...
   Не чернела тропка к юрте,
   Дверь шестом была приперта,
   Снята лестница и скобки,
   Запушилась мягким снегом;
   Было видно, что хозяин
   Далеко ушел от юрты...
    
   Белки юркие проворно
   В хвое кедров молчаливых,
   На увале, где жил Ваза,
   Днем резвились, словно дети,
   Не боясь покой нарушить
   Лайки чуткой музыканта.
   Ночью в дупла забирались
   И, свернувшись в мягких листьях,
   Засыпали сном покойным...
   Той порой тенями ночи
   Волки стаями бродили,
   Чуя запах человека,
   Дым смолистый юрт и чумов,
   Не решаясь кровь отведать,
   Кровь горячую оленя.
   Пробежав в паул с увала
   И садясь у самой двери Юрты
   Вазы-музыканта,
   Выли жалобно и долго,
   А внизу в ответ собаки
   Дружно лаяли их песне.
    
   "Где наш Ваза? Что случилось?
   Жив ли он? Когда вернется?" --
   Часто думали вогулы,
   И не раз они шамана,
   Куксу, мудрого в гаданьях,
   Тайну выведать просили.
   Но напрасно -- Дух Великий,
   Дух Великий, знавший это,
   Не давал на то ответа...
   Только раз на новый месяц
   В юрте старого шамана
   Тихой дробью застучали
   Разом все три барабана,
   И в углах защелкал кто-то
   Им в ответ, и в страхе
   Кукса Молвил голосом дрожащим:
   "Хос-хот, хос-хот[56], крылья птицы,
   Птицы малой и великой,
   Трижды, трижды -- хурум, хурум,
   Сгинь, минуя эту юрту".
   Замолчали барабаны,
   Разом тихо стало в юрте,
   И над ухом у шамана
   Кто-то шепотом промолвил:
   "Не пытай, старик, -- напрасно"...
    
   По полянам, по низинам,
   Меж увалов, по болотам,
   Мимо юрт, зимовок, чумов
   Лесом мертвым, зимним лесом
   Мчался Ваза в царство
   Мейка День и ночь, как ветер быстрый,
   И когда лишь сон могучий
   Закрывал глаза насильно,
   Выпрягал своих оленей
   И пускал кормиться мохом,
   Говорил Снежинке верной:
   "Ампа белая, Снежинка,
   Стереги моих оленей,
   Не давай волкам их трогать
   И, когда тревогу ночи
   Победит Предвестник Утра,
   Собери оленей к нарте,
   Разбуди меня немедля".
   У костра, под нартой крепкой
   Ваза спал в такие ночи
   В яме, выложенной мохом,
   А во тьме, как жуть ночная,
   Волки щелкали зубами,
   Выли, плакались на стужу,
   И глаза их меж стволами,
   Словно свечки в Царстве Теней,
   Кругом замкнутым горели...
   Дальше, там, за волчьим кругом,
   В мраке темной зимней ночи,
   Где стеною лес и небо
   Лентой темною сливались,
   Звонким голосом дух ночи
   Хохотал, в ладоши хлопал
   И кричал: "Трусишка Ваза!
   День пришел, вставай, засоня".
    
   Ваза спал, лишь ампа-лайка,
   Ясно видевшая духа,
   Хвост пушистый поднимала
   И ворчаньем отвечала
   Каждый раз на крики духа.
   Но когда Предвестник Утра
   Промелькнул над сонным лесом,
   Ночь, как темная завеса,
   Тихо-тихо задрожала,
   Скрылись волки в чаще темной,
   Дух замолк и встало солнце.
   Так семь долгих полнолуний
   На оленях быстроногих
   Совершал свой путь великий
   Ваза в царство ойки Мейка.
   Так семь долгих полнолуний
   Он неведомой дорогой
   Вместе с лайкою Снежинкой
   В царство злого ойки Мейка
   Мчался день и ночь на нарте.
    
   Наконец, в луну седьмую
   Встретил он в лесу зеленом
   Нээ-Ючо -- цветик жизни,
   И спросил ее он с нарты:
   "Пайсе, вишнэ, если знаешь
   Это чудо, что я вижу,
   Не оставь меня ответом,
   Я чужой и здесь впервые",
   Вишнэ молча улыбнулась
   И промолвила чуть слышно:
   "Пайсе, пайсе, ойка рума,
   Ты напрасно извещаешь,
   Что чужой здесь и впервые.
   Здесь одна лишь я из смертных",
   Ваза выслушал и молвил:
   "Так скажи мне, кто хозяин,
   Кто владеет этим лесом,
   Где цветы, трава и птицы
   И леса в листве зеленой
   Что-то шепчут приходящим;
   И мне кажется, что вечно
   Здесь живет, благоухая,
   Радость солнечного Той.
   Посмотри, а там, где нарта
   Миг тому назад катилась,
   Где следы моих оленей
   На снегу чернеют ясно, --
   Там зима, холодный ветер,
   Небо серое, без солнца,
   Грубым пологом накрыло
   Лес печальный, молчаливый,
   Полный смерти и страданья".
    
   Ючо грустно улыбнулась,
   Покачала головою
   И промолвила чуть внятно:
   "Поверни скорей оленей,
   В царство Тэли белокрылой,
   А иначе ты погибнешь...
   Здесь владенья ойки Мейки;
   Никогда никто из смертных
   Не ступал ногой на землю
   В царстве Мейка безграничном,
   Поспеши, иль будет поздно".
    
   "Много раз тебе спасибо
   За совет, предупрежденье,
   Отвечал ей гордо Ваза, --
   Как назвать тебя, не знаю,
   Чтоб полнее благодарность
   Мог я выразить словами,
   Я скажу тебе: ты -- котлег,
   Ты -- цветок на стебле гибком,
   Напоенный ароматом,
   Пазан-заут[57] в небе темном,
   Кватын[58] белый, быстрокрылый
   Сказок старых, древних сказок,
   Сказок, всеми позабытых...
   Мне обратно нет возврата:
   Семь я долгих полнолуний
   День и ночь спешил, как ветер,
   В царство злого ойки Мейки,
   И теперь достиг границы".
    
   "Храбрый воин, ты бессилен, --
   Так сказала грустно Ючо, --
   Ты погибнешь бесполезно,
   Поверни скорей оленей
   В царство Тэли белокрылой,
   Возвратись, пока не поздно...
   Ты меня послушай, Ючо,
   Я тебе добра желаю".
    
   Ваза спрыгнул с нарты крепкой,
   Помолчал, потом ответил:
   "Ючо, Ючо, цветик жизни,
   Я пришел сюда по делу,
   Чтоб потом умчаться дальше
   В царство Шубного Медведя.
   Я пришел похитить нарту,
   Нарту злого бога Мейки,
   Вместе с кхонна и упряжкой...
   Я с тобою откровенен, --
   Это странно, непонятно,
   Ноты выслушай вогула...
   Солнце жизни, цветик Ючо,
   В первый миг, когда я встретил
   Здесь тебя в лесу весеннем,
   А кругом ты видишь:
   Тэли белым пологом накрыла
   Лес, поля, увалы, реки,
   Лишь оставила зеленым
   Царство бога ойки Мейка,
   Я подумал: это царство
   Молодой царицы Туе,
   Что идет ко мне навстречу,
   Красотой своей сияя.
    
   Ючо, Ючо, цветик жизни, --
   Продолжал печально Ваза,
   И теперь, когда я понял:
   Ты добра певцу желаешь,
   Я скажу тебе: спасибо!
   Но напрасно, бесполезно,
   Нет теперь пути обратно,
   Нет мне радости в грядущем, --
   Я погиб, тебя увидев...
   Я хотел быть равным богу,
   Быть бессмертным, быть могучим,
   Гордо реять в темных тучах,
   Я хотел спасти вогулов.
   Но теперь гагара скорби
   Не покинет мое сердце,
   Моя радость улетела...
   Ючо! Ючо! Цветик жизни!
   Я люблю тебя и знаю,
   Что любовь к тебе -- страданье.
   В ней живет моя погибель.
   Я пойду навстречу смерти,
   Совершу, что я задумал,
   А потом -- вернусь обратно
   Раз еще, цветок прекрасный,
   И на смертный бой последний
   Позову владыку Мейка".
   "Фу-бу, фу-бу!" -- громко крикнул
   Большеглазый, темный филин;
   На стволе метнулась белка,
   Испугавшись крика птицы,
   И забилась в хвое кедров;
   Ветерок волной игривой
   Пробежал; в траве зеленой
   Стрекотал кузнечик звонкий.
    
   Ветка хрустнула сухая;
   Любопытный олененок
   На поляну робко вышел
   И, увидев нарту Вазы,
   Широко расставил ноги,
   И за ним из-за деревьев
   Показалась олениха...
   Ваза ждал ответа Ючо.
    
   "Кто ты, путник? Я не знаю,
   Но приятна речь твоя мне, --
   Ючо молвила вогулу. --
   Кто б ты ни был, путник дальний,
   Я в ответ скажу: отныне
   Ючо с радостью разделит
   Все труды, весь путь тяжелый,
   Что тебе на долю выпал.
   Я люблю тебя, Случайный,
   Помогу тебе похитить
   Нарту бога и оленей;
   Я спасу тебя от смерти
   В этом подвиге опасном,
   Но сказать должна я прямо,
   Что моя любовь прибавит
   Тяготы тебе на плечи,
   Храбрый маньси -- славный воин".
    
   Ваза гордо усмехнулся:
   "Ючо, белая березка,
   Нет, певца забытых песен,
   Игрока на звонком гусе,
   Испугать никто не может.
   Мне недавно старый
   Кукса Пел над Ксентою, в пауле
   Песнь о Ючо, о Медведе,
   О безумном, хитром Лаче
   И о темном боге Мейке.
   И тогда на лапе Старца,
   Шубного Отца Медведя,
   Я тебя поклялся встретить.
   И теперь, когда я, Ваза,
   Музыкант, игрок на гусе,
   Тебя встретил в царстве Мейка
   И когда в ответ услышал:
   "Я люблю тебя, Случайный", --
   Мне не страшен Мейк коварный;
   Я иду прямой дорогой".
   Ваза взял на руки Ючо,
   Взглядом долгим, полным страсти,
   Посмотрел и крепко к сердцу
   Он прижал ее, целуя.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня шестая
   Похищение оленей
   Осторожно, темной ночью,
   По тропинке к чуму Мейка Крался
   Ваза легкой тенью.
   У ручья, где камень круглый
   Преграждал тропинку к чуму,
   Ючо Вазу поджидала.
   "Тончин, тончин! Осторожно!" --
   Прошептала тихо Ючо, --
   Воин Ваза веткой хрустнул,
   Подходя к ключу у камня...
   И теперь две тени тихо
   В мраке темной, жуткой ночи
   Дальше двинулись неслышно.
    
   Как светляк июльской ночи,
   Впереди рога сверкнули
   Горделивого оленя
   Из упряжки бога Мейка...
   Ветка хрустнула сухая,
   И, сопя ноздрями громко,
   Кхонна вышел на тропинку,
   Постоял одно мгновенье,
   И, увидев Вазу с Ючо,
   Броситься хотел обратно,
   Но со свистом харитэас[59]
   Обвилась вкруг рог ветвистых;
   Прыгнул кхонна, но напрасно, --
   Как струна, запела петля
   В пальцах сильных музыканта.
    
   Задрожал олень, покорно
   Опустился на колени,
   Удивляясь человеку
   Сильнорукому, как боги.
   Три оленя заарканил
   Музыкант забытых песен,
   Привязав их к толстым кедрам,
   А потом, обнявши Ючо,
   Осторожными шагами
   Дальше двинулся тропинкой,
   Чтоб похитить нарту бога.
    
   Мейка спал на нарах в юрте;
   Из открытой двери громко
   Храп его волною гулкой
   До тропинки доносился.
   Слышно было, как скрипели
   Нары толстые из бревен,
   Если с боку на бок ойка,
   Бормоча слова спросонья,
   Перекатывался грузно...
   И в молчаньи темной ночи,
   Растянувшись, ампы-лайки
   Спали крепко, беспробудно.
    
   Той порою смелый Ваза
   Разыскал в траве высокой
   Нарту бога и постромки,
   И хорей[60] тяжелый Мейка.
   И взвалил он все на плечи,
   Сам под тяжестью сгибаясь,
   Тихо двинулся к оленям
   По тропинке проторенной,
   Где ждала со страхом в сердце
   Вазу маленькая Ючо.
   И, свалив на землю ношу,
   Он сказал с тяжелым вздохом:
   "Ючо, белая березка,
   Грустно мне тебя покинуть
   На оленях ойки Мейка;
   Грустно мне, и я не знаю,
   Суждено иль нет вернуться,
   Взять тебя, назвать женою".
   "О, мой храбрый воин Ваза, --
   Ючо нежно отвечала
   На его слова печали, --
   Ты вернешься ко мне богом,
   Ты вернешься, победитель,
   Совершив обет великий,
   И тогда коварный Мейка
   Задрожит, тебя увидев.
   А теперь взгляни на Ючо,
   Улыбнись ей веселее
   И скорее этой ночью,
   Тьмой пока объята маа,
   Мейк пока храпит на нарах, --
   В путь далекий отправляйся".
    
   "Ты права", -- заметил Ваза,
   И сейчас же он проворно
   Отвязал и впряг оленей
   В нарту белую из кости.
   И обняв в тоске великой
   Ючо, полную страданья,
   Молвил ей, собрав все силы,
   Чтоб не дать слезам политься:
   "Ючо, Ючо! Цветик жизни,
   Ючо, белая березка,
   Тяжко мне тебя покинуть,
   Тяжко мне, мое страданье
   Велико, как это небо.
   Об одном тебя прошу я --
   Помни Вазу-музыканта".
   "Лапой Шубного Медведя
   С длинными пятью когтями,
   Кедром старым в роще ойки,
   Где гнездится пупы филин,
   Чернозобою гагарой --
   Я клянусь тебе, мой воин,[61]
   Ждать тебя с любовью в сердце;
   Если вести донесутся,
   Вести черные о смерти, --
   Я клянусь Отцом Горымом,
   Что умру, и в Царстве Теней
   Отыщу тебя, любимый", --
   Так клялась с тоскою в сердце
   Ючо клятвой нерушимой.
    
   "Ну, прощай!" -- промолвил Ваза.
   "Будь хорош!" -- ему сказала
   Ючо, слезы утирая...
   В тишине прошла минута...
   Вот хорей с земли поднялся,
   Тихо скрипнули полозья,
   Дружно дернули олени --
   И прошла еще минута:
   Вазы не было с упряжкой...
   Только след полозьев узких,
   Как две змейки, извивался,
   Уходил, где тьма висела
   Черной трепетной завесой.
    
   Чуть забрезжило поутру,
   Мейка встал, зевая громко,
   Обтянул чулками ноги,
   Поискал глазами Ючо
   В темной юрте у камина.
   Не найдя ее, он вышел
   И пошел к ключу у камня
   Грузным шагом старца-ойки,
   Ойки -- старого Медведя.
    
   Там на круглом белом камне,
   Вся в слезах, с тревогой в сердце,
   Ючо грустная сидела
   И молилась о спасеньи
   Вазы -- храброго вогула
   Всем богам тайги великой.
    
   "Что ты делаешь? -- прикрикнул Гневно
   Мейк, увидев Ючо. --
   Ты о чем грустишь, земная,
   Или ты скучаешь с богом?
   Отвечай же мне немедля!"
   И, ответа не дождавшись,
   Мейк схватил ее за руку.
   "Отвечай! -- он крикнул громче,
   Бойся гнева, гнева мужа;
   Не серди меня, земная".
   "Грустно мне, -- сказала Ючо, --
   Сон дурной мне снился ночью,
   Я ушла сюда из юрты,
   Чтоб тебя не беспокоить...
   И не жми мне руку, ойка,
   Ты -- могуч, а я -- бессильна...
   Стыдно богу мучить женщин,
   Обижать напрасным гневом"...
    
   "Ладно, ладно, -- молвил ойка,
   Выпуская руку Ючо, --
   Ты не плачь -- бессильны слезы,
   Слезы только портят зренье.
   Лучше спи, а сны дурные
   Не имеют здесь значенья,
   Не имеют силы вещей
   В царстве Мейка бесконечном"...
    
   "Кто здесь был? -- вдруг грянул громом
   Мейк, взглянув себе под ноги. --
   Чьи следы, кто этой ночью
   Смел ходить в моих владеньях?
   Я сейчас его поймаю"...
   И, как чуткая собака,
   Мейк по следу осторожно
   Вышел прямо на тропинку,
   Где украл оленей Ваза.
   Там нашел в траве помятой
   Маут[62] кожаный лосиный
   И следы борьбы упорной
   Между кхонном и вогулом.
   Он теперь увидел ясно;
   Шаг за шагом, все по следу
   Мейк читал, как в книге белой
   Русский хом[63] читает были,
   Что случилось этой ночью:
   Как похитил Ваза кхонна,
   Как запряг он их в упряжку
   И куда свой путь направил;
   Вместе с следом музыканта
   Мейк увидел след неясный,
   Женский след, и сразу понял,
   Почему спокойно лайки
   Спали этой жуткой ночью
   И пустили вора в стадо.
    
   "Эмас![64] -- гневно крикнул ойка,
   Еще солнце не погаснет --
   Вор наказан будет смертью".
   И сейчас же он оленей
   Изловил, запряг их в нарту,
   В нарту легкую, как ветер,
   И, скрипя зубами в гневе,
   Как стрела, помчал в погоню...
   Поднимая тучи снега,
   Лесом темным, молчаливым,
   С диким криком мчался ойка,
   Словно ветер в непогоду,
   Подгоняя гневной бранью
   Тройку дружную оленей;
   Нарта прыгала в ухабах,
   Как челнок в валах сердитых,
   Шест свистел, и звонко пели
   Крепкострунные постромки
   Из упряжки новой Мейка.
    
   Далеко услышал Ваза,
   Что за ним бежит погоня,
   Он пустил быстрей оленей
   По крутому косогору,
   Но усталые олени
   Не могли поспорить в беге
   С свежей тройкой злого бога.
    
   Ближе слышен дружный топот,
   Все яснее голос Мейка
   Долетает до вогула.
   И прошло одно мгновенье,
   Далеко, неясной точкой,
   Точкой черною, зловещей
   Показалась тройка Мейка.
   И прошло еще мгновенье,
   Точка выросла в оленей,
   Запряженных тройкой в нарту,
   А на нарте видно было,
   Как, шестом махая, ойка
   Подгоняет лихо тройку.
   "Стой! -- насмешливо воскликнул
   Ойка Мейк, снимая шапку. --
   Подожди, вогул, немного!
   От меня, владыки Мейка,
   Не угнать тебе оленей.
   Лучше сдайся, вор трусливый,
   Я тогда убью скорее
   И тебя не буду мучить".
    
   Торопливою рукою
   Ваза вынул сверток белый,
   Сверток белый с талисманом,
   И, читая заклинанья,
   Развернул рукой дрожащей
   И достал он в страхе сильном
   Данный старцем знак спасенья
   Стебельки травы сушеной,
   И, не глядя, бросил в Мейка,
   А потом погнал оленей
   Вниз в равнину с косогора,
   Ухватившись за постромки.
    
   Вдруг исчезла нарта Вазы,
   Стал невидим ойке Мейке
   След полозьев и оленей,
   И напрасно он, ругаясь,
   Протирал глаза руками,
   Вазы не было уж видно:
   Ни вверху, на косогоре,
   Ни внизу, где полог белый
   Снежной вымершей равнины
   Уходил к увалам дальним.
    
   И в раздумье долго ойка
   Вдаль смотрел, оставив нарту,
   А потом он крикнул громко
   В тишине равнины снежной:
   "Это ты, Торым, я знаю,
   Знаю я твои проделки,
   Но мое запомни слово,
   Старый хрыч, обжора толстый
   Я с тобою потягаюсь".
    
   В это время Ваза мчался
   В царство Шубного Медведя,
   Оглашая лес печальный
   Песнью грустною о Ючо,
   О злодее-ойке Мейке,
   О тяжелых испытаньях,
   Выпавших ему на долю.
   А потом он веселее
   Пел, что кончит путь великий
   И сюда вернется снова,
   И возьмет он радость жизни --
   Цветик нежный, нээ-Ючо.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня седьмая
   Тамга
   "Темный лес, о лес великий!
   Песню новую пою я,
   Я тебе туманной ночью, --
   Ночью свет луны тревожной,
   Как натянутые нити
   Пряжи тонкой, серебристой,
   Четкой сетью протянулись
   Между небом и землею...
   Лес великий, полный тайны", --
   Пел в каком-то опьяненьи
   Музыкант забытых песен,
   Ваза, воин-победитель.
   Эхо грустно повторило
   Тот конец полночной песни
   И затихло тихим звоном
   Обрывающейся струнки.
   "Лес великий, полный тайны,
   Лес -- спаситель и правитель,
   Помоги похитить тамгу,
   Скрой меня от гнева ойки --
   Шубного Отца Медведя --
   Здесь, в твоем безмерном царстве,
   Я тебя прошу, великий
   Лес, хранитель наших чумов,
   Наших лаек и оленей,
   Мне помочь в великом деле", --
   Так молился Ваза ночью,
   Ночью лунной, серебристой,
   Перед подвигом опасным.
    
   День один пути от юрты
   Шубного Отца Медведя, --
   У истоков рек Охсыра,
   Отделял его оленей.
   И верхушки гор высоких,
   Гор больших, покрытых снегом,
   Были ясно видны глазу
   Уж давно порой дневною.
   Солнце встало в дымке желтой,
   "Быть морозу", -- думал Ваза,
   И погнал своих оленей
   Он по берегу Охсыра,
   Мимо кустиков талины,
   Белых ласковых березок.
    
   Путь неезженый был труден,
   Шел крутым подъемом в гору,
   Утомилися олени,
   Тяжело дышала лайка,
   Лайка белая, Снежинка.
   Иглы острые мороза,
   Подгоняемые ветром,
   Обжигали щеки Вазы.
    
   Только солнце в мгле янтарной,
   Мгле холодной, золотистой,
   Путь склонило свой к закату,
   Ваза был у юрты Старца,
   Шубного Отца Медведя,
   У сосны, разбитой громом.
    
   В частый ельник под увалом
   Спрятал он свою упряжку,
   Привязал собаку-ампу
   К толстой ели за ошейник
   Крепкой, крученой веревкой
   И в молчании глубоком
   Начал ждать захода солнца.
    
   А как ночь сошла на землю,
   Ваза встал и молвил тихо:
   "Друг мой, верная собака,
   Ампа, белая Снежинка,
   Жди меня ты до восхода,
   Жди меня, не шевелися".
   А потом он, наклонившись,
   Отвязал ее от ели
   И, схватив саырб тяжелый,
   Скорым шагом удалился.
    
   Луна бледная над лесом
   Поднялась на темном небе,
   Светом робким осветила
   Сосну, сломанную бурей,
   Юрту зимнюю[65] Медведя
   И в наряде серебристом
   Кедры стройные у юрты...
   Громкий храп Отца Медведя
   Сквозь бревенчатые стены
   Юрты зимней, с дверью толстой,
   Плотно пригнанной к запору,
   Достигал до слуха Вазы
   И пугал трусливых зайцев
   В тальниках у Охсыр-яя.
   Ваза быстрыми шагами
   Подошел к закрытой двери
   И за кожаную петлю
   Дернул он, в порог упершись
   Крепко сильными руками.
   С тихим скрипом отворилась
   Дверь тяжелая на петлях;
   Белый пар ворвался в юрту;
   Чуть светивший сальник тусклый
   Закоптил и разгорелся.
   Ойка Шубный с Мюсснэ толстой
   Спал на нарах и не слышал,
   Как рукою осторожной Ваза
   Взял тамгу Торыма,
   И в молчанье темной ночи
   Он его покинул юрту.
   Но забыл одно лишь Ваза --
   Дверь тяжелую на петлях
   За собой прикрыть забыл он...
   И, когда шаги затихли
   Вазы, храброго вогула,
   Ветер хитрый из низины
   Громко хлопнул этой дверью...
    
   Старец Шубный пробудился,
   Растолкал жену в потемках,
   Вздул огонь, направил сальник
   И, почуяв запах хома,
   Вышел с оханьем из юрты:
   В мгле морозной лунной ночи
   На снегу следы вогула
   Четко старцу были видны.
   "Кто был здесь?" -- воскликнул старец
   И, вернувшись снова в юрту,
   Захватил свою дубинку
   Из ствола березы с корнем.
   По следам двойным он быстро
   Пробежал на четвереньках
   В частый ельник под увалом,
   Где оставил Ваза нарту.
   Ветер хитрый из Низины
   Путь указывал Медведю,
   Путь прямой в сугробах снега.
   И когда на нарту Ваза
   Сел и дернули олени --
   Лайка белая, Снежинка,
   Громким лаем разразилась,
   Запах Шубного почуя.
   А по ельнику, как буря,
   Прокатился рев Медведя...
   Ветер хитрый из Низины,
   Поднимая тучи снега,
   Заметал дорогу Вазе,
   Бил в лицо колючим снегом
   И слепил глаза оленей.
    
   Долго мчалися олени,
   Подгоняемые Вазой,
   Вниз, к реке, по косогору,
   По сугробам, мимо рытвин,
   И, когда к реке спустились,
   Вдруг упали на колени,
   Частой дрожью задрожали,
   Заколдованные духом
   Пупы-яя, Охсыр-яя, Другом
   Шубного Медведя...
   Шест тяжелый с громким свистом,
   Крепко сжатый музыкантом,
   Бил без устали оленей, --
   Но не трогались олени,
   Заколдованные духом...
   Ближе слышалось ворчанье,
   Шаг тяжелый ойки-старца --
   И тревожное мгновенье,
   Промелькнув, умчалось в вечность,
   Сам Вуяньчх был за плечами...
    
   "Стой, воришка! -- крикнул ойка, --
   Знаю я твои проделки.
   Не успел ты этой ночью
   С перепугу ложь промолвить:
   "Не украл я ойки тамгу,
   В том мои виновны руки".
   Знаю я, моих вы братьев
   Бьете стрелами и пулей,
   А потом клянетесь лживо,
   Бересту надев на рыло,
   И кричите: "Кара-Юйя",[66]
   А потом -- гуляй неделю...
   Верно, ложь я знаю вашу,
   Лишь один из шубных старцев,
   Потому что -- первородный,
   А мои другие братья
   Платят вам пушистой шкурой,
   Панг[67] еще дают в придачу.
   Погоди, воришка глупый,
   Я тебя зимой проквашу". --
   Так смеялся Шубный Старец,
   Догоняя музыканта.
    
   Семь лучинок, данных ойкой,
   Ваза бросил торопливо:
   Лес великий стал стеною
   От земли, покрытой снегом,
   До небесных туч высоких,
   Скрыл его, оленей, нарту,
   Преградил дорогу старцу.
   Даже ветер из Низины,
   Взвившись к серым хмурым тучам,
   Вновь упал в бессильной злобе
   Вниз, откуда он поднялся.
   И с молитвой в сердце Ваза
   Продолжал свой путь тяжелый,
   Путь великий в Царство Смерти.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня восьмая
   Огненная птица
   Путь неезженый, путь дальний
   Вновь открылся перед Вазой
   Лентой длинной, бесконечной,
   Между стройных, гордых сосен,
   Мимо хмурых, старых кедров,
   По застывшим мертвым речкам...
   Путь неезженый, путь дальний
   Не пугал теперь уж Вазу;
   Крепче спал он темной ночью
   У костра, на хвое кедра;
   Меньше лаяла Снежинка,
   Если ночью к стану Вазы
   Волки стаей отощавшей
   Подходили шагом робким.
    
   Рано утром, на рассвете,
   Только солнце позолотит
   Белоснежные верхушки
   Стройных сосен, хмурых кедров
   И в просветах на полянах
   Разольется желтым блеском,
   Ваза был уже на нарте --
   Он спешил к Ущелью Мертвых,
   К Царству дальнему Торыма,
   С тихой радостью и скорбью.
   Радость -- то, что ближе к цели
   С каждым днем и каждым шагом
   Он подходит неустанно;
   Скорбь -- о том, что с нежной Ючо
   Разлучен путем великим,
   Может быть, уже навеки.
   Вот уж солнце в первый месяц,
   Иёнгпе-котлег[68] поворота,
   К лету круто повернуло, --
   Горько плакалася Тэли,
   Что за мартом скоро будет
   Месяц таяния снега,[69]
   А потом -- дающий листья
   Иёнгпе-пум,[70] зеленый месяц,
   То конец зиме холодной,
   То начало в тундре лета.
   В месяц первый --
   Иёнгпе-котлег --
   Ваза вынул камень белый,
   Что ему дал мудрый старец,
   И с размаху бросил наземь --
   И тогда случилось чудо:
   Камень мертвый, белый камень
   Стал вдруг птицей белоснежной,
   Наделенной даром речи,
   Птицей -- мудрою сорокой,
   Не похожей по окраске
   На своих сорок-сестричек.
    
   Вскинув крыльями, сорока
   Поднялась с земли и села
   На рога оленя Мейка,
   Что шел главным в тройке Вазы,
   И держала речь такую:
   "Храбрый воин, мудрый Ваза,
   Много лет в плену тяжелом,
   Заколдованная Хаппо,
   Злым саряты-ху[71] -- шаманом,
   Я была лишь белый камень,
   Белый камень неподвижный
   В глуби мутной, тихой речки.
   Год за годом проходили,
   День за днем, как Нум поставил,
   Я лежала в грязной тине,
   Где вода меня гранила,
   Не давая мне покоя...
   А потом случайно в невод
   Вместе с рыбой я попала,
   И остяк, меня увидев,
   Положил в мешок и думал,
   Что я -- белая натырма.[72]
   Но не долго это было, --
   За несчастия в охоте
   Меня выбросил хозяин.
    
   Дети мной потом играли, --
   Продолжала сказ свой птица, --
   Это долго продолжалось...
   Из рук в руки камнем белым,
   То таинственным, чудесным,
   То пустой забавой детской,
   Я скиталася по свету,
   Наконец-то в чуме старец
   Отыскал меня в отбросах.
   Он постиг душою чуткой,
   Что здесь скрыто чародейство
   Хаппо -- хитрого шамана.
    
   Дальше знаешь: на увале
   У тебя он в юрте, ночью,
   Дал меня тебе в подарок
   И сказал: "Исчезнут чары
   Злого, хитрого шамана,
   Если ты своим полетом
   Путь укажешь в Царство Мертвых,
   Приведешь его к ущелью,
   Где живут умерших души,
   Там оставь его оленей,
   И, свободная от мести,
   Колдовства и чар шаманских,
   Ты лети, куда захочешь"...
    
   "Эмас, эмас, -- молвил Ваза,
   Только птица замолчала,
   Сказ окончив свой немудрый. --
   Будь товарищем, сорока,
   В этом трудном, нужном деле,
   И когда певец вернется
   В свой паул, тебя он вспомнит
   В песне нежной, в новой песне, --
   Мир таких еще не слышал,
   Эта песня разнесется
   По лицу земли обширной,
   И, бессмертная, как боги,
   Будет жить она в народе
   Дольше насыпей великих
   На могилах позабытых
   Давних, вымерших народов".
    
   Вскинув крыльями, сорока
   Путь открыла музыканту...
   Вслед ей двинулись олени,
   Утопая по колени
   В рыхлом снеге побуревшем;
   Лайка белая, Снежинка,
   С визгом звонким возле нарты
   Вскачь комком летела белым...
   И зажглася в сердце Вазы
   В те недолгие мгновенья
   Вера, крепкая, как камень,
   О счастливом избавленьи
   Позабытого народа.
    
   В день седьмой -- как народился
   В небе месяц, в новолунье,
   Перед взором музыканта,
   Как сказал когда-то старец,
   Лес таинственный в Низине,
   В облаках морозной пыли,
   Встал зубчатою стеною.
   Белки, юркие воровки,
   Отряхая снег пушистый,
   На ветвях могучих кедров
   Перебранивались громко;
   А внизу следы лисицы
   По следам трусишки зайца
   Вперемежку, словно бусы,
   Рассыпались нитью четкой
   На снегу, в кустах талины,
   Волчьи стаи стороною
   В полутьме лесной, как тени,
   Шагом волчьим, еле слышным,
   Обегали нарту Вазы
   По следам тяжелых лосей
   И, загнав в кольцо отставших,
   Нападали молчаливо...
   Сильный зверь их бил ногами,
   Много падало из стаи,
   Но в неравной битве грузно,
   Истекая алой кровью,
   Падал все ж перед врагами
   С перекушенной гортанью...
    
   Проходили дни за днями;
   Нескончаемо тянулся
   Лес таинственный в Низине;
   Снег рыхлел, яснее солнце
   В небе дальнем расцветало,
   И сомненье взяло Вазу:
   "Скоро Туе, где ущелье?
   Нет конца тайге в Низине"...
   И тогда он обратился
   С осторожной речью к птице:
    
   "Птица вещая сорока,
   Ты прости мне любопытство;
   Вот проходят дни за днями,
   Снег рыхлеет, скоро Туе
   Оживит тайгу, поляны;
   Зашумят ручьи, и реки
   Понесут свой лед на север;
   На деревьях развернутся
   Листья нежные из почек,
   И тогда должны мы бросить
   Нарту нашу и оленей...
   Ты поведай мне, сорока,
   Скоро ль кончим путь по лесу
   И увидим Царство Смерти,
   Скоро ль будем мы у цели, --
   Я измучился душою"...
    
   "Скоро, -- молвила сорока, --
   Подожди до полдня, Ваза,
   Ты увидишь Царство Мертвых"...
   И сбылись слова сороки,
   Ровно в полдень нарта Вазы
   На конце лесной Низины
   Распряженная стояла...
   Темной ямой, страшной пастью,
   Уходящей в землю-маа,
   Между кедров сиротливых
   Вход чернел в Ущелье Мертвых...
   Чтоб олени не сбежали,
   Ваза им надел колодки
   И пустил пастись у кедров
   Под надзором белой лайки.
    
   Утром вещая сорока,
   Попрощавшись с музыкантом,
   Улетела в край далекий.
   Долго-долго за полетом,
   С грустью в сердце, одинокий
   На краю лесной Низины,
   Вслед смотрел печальным взором
   Воин Ваза-зоркоокий.
   Грусть смахнув, рукою твердой
   Ваза впряг оленей в нарту,
   Поднял шест и крикнул громко:
   "Ну, сынки, вперед! Скорее!"
   Было темно... Гулким звоном
   Разносился бег оленей...
   Ветер хитрый пел уныло,
   Пел протяжно в жутком мраке
   Песни страшные о смерти...
   Долго так во тьме застывшей,
   В тишине Ущелья Мертвых
   Мчался Ваза на оленях...
    
   Змейкой трепетной, далекой
   В тьме ущелья одинокий
   Огонек на перепутьи
   Вдруг блеснул и снова скрылся,
   А потом через мгновенье,
   Тьму прорезав острой стрелкой,
   Он метнулся, как виденье,
   В жутком мраке, мраке смертном,
   В тишине Ущелья Мертвых
   И зажегся ровным светом...
   Ваза ближе -- пламя ярче
   С каждым шагом разгоралось
   Странным светом, синим светом...
    
   Мало времени промчалось, --
   Стали видны очертанья
   Птицы Таукси Великой
   В искрах яркого сиянья...
   На высоком белом камне,
   Где отворенные двери --
   Путь широкий в Царство Смерти,
   В царство лучших наслаждений, --
   Выводили на равнину, --
   Птица Таукси сидела.
    
   "Ой-я! Ой-я!" -- что есть мочи
   Ваза крикнул на оленей, --
   И, как вихорь, мимо птицы
   Промелькнул скользящей тенью...
   Птица Таукси вздрогнула...
   Было поздно: в пальцах Вазы,
   Как зажженный яркий факел,
   Жар-перо, дрожа, сияло
   За вратами Царства Мертвых.
   Освещая путь им,
   Ваза Миновал Ущелье Мертвых
   И увидел пред собою
   В блеске солнца золотого
   Он Великую Равнину --
   Это было Царство Смерти --
   Путь прямой к Отцу Торыму.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня девятая
   Царство Мертвых
   "Будьте милостивы к мертвым, --
   Так гласит одно преданье, --
   Чтоб они без мук и скорби
   Там, за гранью, на Равнине
   Царства дальнего Торыма
   Не нуждались в самом нужном;
   Вы снабдите их могилы
   Для еды посудой разной,
   Нялы, ёут[73] и одеждой,
   Дайте шило им в дорогу,
   Ниток крепких, табакерку,
   Если можно, даже нарту,
   Трут, кремень и сеть, и обувь,
   Это все им пригодится".
    
   "Будьте милостивы к мертвым,
   Смерть и вас на перепутьях
   Караулит терпеливо...
   Все рожденное не вечно,
   Все умрет, и день вчерашний
   Не придет и не вернется...
   Только сильные шаманы
   Вювь рождаются, приходят,
   Но в других уже личинах,
   Под другими именами", --
   Так гласит одно преданье.
    
   "Будьте милостивы к мертвым,
   Чтите память вдаль ушедших,
   Помня то, что в Царстве Торма
   Тени их живут и помнят
   Вас, оставшихся здесь -- в Маа.
   Чтите память вдаль ушедших,
   Поминайте в чумах чаще,
   Соблюдайте все законы,
   И тогда народ не вымрет", --
   Так гласит в конце преданье...
    
   Мимо чумов молчаливых
   По немой равнине ехал
   Ваза-воин, сам не зная,
   Сколько дней прошло с начала,
   Как вступил он в Царство Теней,
   Ибо солнце на равнине
   День и ночь на небе ясном
   Незакатное стояло.
   В стороне стада оленей,
   Словно тучи лёмый[74] в тундре,
   Без призора, без охраны
   Торопливо мох искали,
   И рога их, как кустарник
   В ветер сильный, колыхались.
    
   На поляне возле речки
   Ваза в первый раз увидел:
   Дым костра, в кустах талины
   Чум пустой, двух тощих лаек,
   Легких теней колебанье,
   Пензер[75] плакал частой дробью
   Под невидимой рукою,
   Кто-то пел тоскливо песню,
   Кто-то плакал и шептался
   Страшным шепотом могилы,
   А вдали стада оленей
   Непасенные бродили.
    
   Стало жутко, одиноко...
   Всколыхнулося земное
   В сердце храброго вогула,
   Вспомнил он: тайгу, низины,
   Речки с мутною водою,
   Сумрак леса, песни сосен,
   Чумы, лаек и вогулов...
   Вспомнил он невесту -- Ючо, --
   Стало стыдно музыканту...
   Он стегнул своих оленей,
   Крикнул голосом могучим:
   "Ну, сынки, вперед, к Торыму,
   Путь велик лежит пред нами!"
    
   Снова мертвая равнина,
   Уходя, сливалась с далью;
   Было грустно, было тихо,
   Но в молчаньи напряженном
   Ваза чувствовал движенье,
   Чьих-то крыльев трепетанье,
   Чьи-то стоны, чьи-то вздохи,
   И ему порой казалось,
   Будто сзади кто-то мчится
   Так же быстро на оленях,
   Молчаливый и могучий,
   Как судьба минут грядущих...
   И в молчаньи напряженном
   Он услышал голос тихий:
    
   "Мадур,[76] мадур быстрокрылый,
   Яный Келб[77] тебе вещает
   О своей прошедшей жизни".
   Ваза вспомнил сказку дедов,
   Быль печальную дней прошлых, --
   Стал он слушать голос тихий...
   "Мадур, мадур, -- молвил голос, --
   Это было в год тяжелый,
   В год, как русские дружины,
   Словно вешние потоки,
   С гор спустилися нежданно...
   Злой, как волк, старик железный,
   С белой, длинной бородою,
   Вместе с набожным монахом
   Через горы заявился
   К нам таежными тропами...
   Как огонь, как мор звериный,
   Проходил с своей дружиной,
   Оставляя за собою
   Дым густой больших пожаров,
   Кучи тел и рыхлый пепел
   На местах паулов людных,
   А старик-монах молился,
   Говорил о новом боге.
    
   Грудью встали на защиту
   Против пуль, рогатин острых,
   Против старого монаха
   Наши храбрые дружины.
   Долго бились, бились крепко,
   Но измена средь народа
   Подточила это дело;
   Старый волк с монахом тощим
   Одолели войско наше,
   А за ними следом торным
   Приходили толпы русских,
   Нас тесня, творя насилья.
    
   Отобрали нашу землю,
   Наши реки и угодья,
   Обложили наши дымы
   Непомерной, тяжкой данью,
   Взяли жен, а мы рабами
   Стали им служить покорно.
   Вместе с ними черной птицей
   Прилетела смерть немая,
   Посылая нам болезни,
   На оленей мор звериный...
   С каждым днем их было больше,
   Наш народ же уменьшался.
    
   Горе! Горе! -- говорили
   Старики с тревогой в сердце;
   Горе! Горе! -- повторяли
   Грустным шепотом в народе;
   Горе! Горе! -- лес шептался;
   Горе! Горе! -- пели птицы;
   Горе! Горе! -- зверь таежный
   Говорил нам непонятно,
   Языком своим звериным;
   Горе! Горе! -- в реках рыбы
   Крепко думали, увидев
   Хабы русских над водою;
   Горе! Горе! -- я промолвил...
   И однажды темной ночью
   Над медвежьей лапой в чуме
   Страшным словом я поклялся
   Отомстить пришельцам грозным
   За насилья, за обиды...
   С той поры, не умолкая,
   Голос мой, как громкий бубен,
   Бил тревогу неустанно,
   Призывал вогулов к битве...
   И ко мне сходились люди;
   С каждым днем и каждой ночью
   Умножались наши силы.
    
   День настал; у стен острога,
   Где засел бояр с дружиной,
   Наши стрелы зажужжали,
   Из бойниц в ответ пушканы
   Белым громом грохотали...
   Черной тучей с громким кличем
   Наши двинулись дружины
   Из болотистой низины
   На гору -- к стенам острога;
   И с утра до темной ночи
   Мы дралась вверху на кручах...
   Не хватало нашей силы:
   Мы опять ушли в низину.
   Десять раз к стенам острога,
   Где сидел бояр с дружиной,
   Подходили наши силы...
   Десять раз они в низину
   От пушканов уходили.
   Ропот слышен был в народе:
   "Мертвых много, крови много,
   Не пойдем на бой мы боле,
   Нам пора давно в паулы".
    
   Голос мой, как детский лепет,
   Утонул в стозвучном шуме
   Голосов людей усталых...
   И никто меня не слушал...
   Дни печали наступили,
   Дни страданий одиноких...
   Но пришли на помощь боги
   Мне, вогулу -- Кровь Большая,
   Талисман чудесный дали;
   С талисманом, с силой малой
   Я поджег острог стрелами;
   Перебил людей служилых,
   Полонил лису-бояра
   Вместе с набожным монахом.
    
   Но, запомни, не прощают
   Люди русские обиду,
   Не уйти от рук их длинных,
   Хищных рук, как лапы зверя,
   Никому на этом свете...
   Через зиму в нашу землю
   От царя большого русских
   Прибыл с новою дружиной
   Воевода, князь Давыдка,
   С ним пришел с крестом и книгой
   И отец -- монах пузатый, --
   Началась тут месть за вожи.[78]
    
   На реке, где мост из бревен
   Сложен был для перехода,
   Наши силы повстречались;
   Коротка была та битва:
   Скоро дрогнули вогулы
   И, как мухи, разлетелись...
   Только я с премалой силой
   На мосту еще держался,
   Окруженный цепью вражьей.
   Пали храбрые вогулы,
   Бой неравный -- смерти равен,
   Мало времени умчалось,
   Я совсем один остался
   На мосту, над красной речкой,
   Кровью политой вогулов.
    
   Как медведь, в одежде медной
   Русский воин -- сын боярский
   Длинной, острою секирой
   Замахнулся надо мною...
   Не сробел я, увернулся
   И, схватившись за кольчугу,
   С моста, скользкого от крови,
   Вместе с ним свалился в воду...
   Тяжела была кольчуга,
   Крепки, сильны были руки
   У кондового бояра...
   Скоро мы на дно речное
   Опустились с ним, как камни,
   И оттуда уж не всплыли.
    
   И теперь идет в народе
   Разговор, что перед утром,
   У острога над рекою,
   Где стоит разбитый мостик,
   Чьи-то тени выплывают,
   Кто-то борется, бранится,
   Призывая чью-то помощь;
   Слушай, мадур, это -- правда,
   Это я борюсь с бояром
   И борьбу тогда окончу,
   Как с великою ты вестью
   Возвратишься от Торыма.
   Я тогда вновь громко крикну:
   "Смерть жестоким чужестранцам
   Оживу, вернусь на землю,
   Поведу народ к победе".
    
   "Будь хорош! Пора в дорогу", --
   Тихо бросил Ваза Тени,
   И в ответ стозвучным громом:
   "Будь хорош!" вдруг зазвучало
   По простору Царства Теней
   Переливистое эхо.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня десятая
   Пенегезе
   За копытами оленей,
   За спиной мадура Вазы
   Царство Мертвых оставалось
   Молчаливою равниной,
   Полной тайны и загадок,
   Как лицо нежданной гостьи,
   Как лицо старухи-смерти,
   Приходящей к изголовью
   Стариков, детей и женщин,
   Мужчин сильных и здоровых
   В неурочные минуты
   С топором тупым и ржавым.
    
   Там, на западе, где солнце
   Неподвижное стояло
   В облаках кроваво-красных,
   В первый раз увидел Ваза
   Стену длинную, как лента,
   Вышиной чуть не до неба, --
   Это было Царство Нума,
   Царство Мирры-Суснахумма.
    
   На железных крепких петлях,
   У столбов, обитых медью,
   Где сходились половинки
   Запертых ворот тяжелых,
   Ваза слез -- оставил нарту;
   Он достал тамгу Торыма,
   Знак свободного прохода
   В Царство Мирры-Суснахумма,
   Что похитил темной ночью
   У лентяя ойки-старца --
   Шубного Отца Медведя;
   Подошел к воротам узким,
   Постучал и громко крикнул:
   "Отворите, кто здесь слышит!.."
   Но никто не отозвался
   За зубчатою стеною,
   Тихим звоном не звенела
   Цепь железная на крючьях,
   Не стучал запор тяжелый,
   И ворота не скрипели
   На железных, витых петлях,
   У столбов, обитых медью,
   Открывая путь герою;
   Тишина не нарушалась...
   "Отворите! Кто здесь слышит!" --
   Громче крикнул мадур в гневе,
   И, подняв тамгу Торыма,
   Он ударил семь раз ею.
   "Отворите! Кто здесь слышит!
   Отворите мне ворота!" --
   "Если дух ты беспокойный,
   То зачем тебе ворота, --
   Отвечал сурово кто-то, --
   Если ты, пришелец, смертный,
   Покажи тамгу Торыма --
   Знак свободного прохода
   В Царство Мирры-Суснахумма;
   Только смертным здесь не место,
   Никогда я их не видел,
   Этих трусов и лентяев,
   Недовольных и слезливых,
   Посылающих молитвы
   В наше царство неземное".
    
   "Я похитил нарту Мейка, --
   Молвил гордо мадур Ваза, --
   Я обрел тамгу Торыма,
   Я нашел в Ущелье Мертвых
   Жар-перо огневой птицы,
   Я прошел на нарте бога
   Царство Мертвых, Царство Смерти,
   И теперь у Царства Нума
   Я прошу открыть ворота;
   Позабудь пока о смертных,
   Здесь не место перекорам".
   "Гнев напрасен, ойка рума[79], --
   Начал дух, хранитель входов, --
   Ты прости меня, пришелец,
   Будь же кроток в гневном сердце...
   Эти крепкие ворота,
   Вход великий в Царство Торма,
   Никогда не отворялись
   Перед слабым человеком,
   И никто бы не поверил,
   Что придет мадур с тамгою
   Шубного Отца Медведя
   (Хоть давно он дожидался)
   К крепко запертым воротам
   И промолвит: отворите!"
    
   "Пайсе, рума, ойка рума", --
   Отвечал учтиво
   Ваза Отворившему ворота,
   И, махнув ему рукою
   В знак сердечного прощанья,
   Он сказал с поклоном низким:
   "Будь хорош, хранитель входов,
   Я спешу к Отцу Торыму..."
    
   "Берегись, вогул, -- ответил
   Дух в личине человека, --
   Берегись ты Пенегезе,
   Великана и обжоры,
   Он живет неподалеку.
   Коль твою он встретит нарту,
   Он проглотит, как лепешку,
   И тебя, и всех оленей
   Вместе с маленькой собачкой,
   Верным другом музыканта.
   Берегись же Пенегезе!
    
   А потом, -- добавил ойка, --
   Если ты избегнешь встречи
   С людоедом и обжорой,
   С великаном Пенегезе,
   На пути своем ты встретишь
   Чаровницу молодую...
   О, мадур, будь крепче кремня,
   Крепче синего железа:
   Не поддайся чарам нежным,
   Чарам нежным -- колдованью;
   Умертви свои желанья,
   Подави волненья сердца;
   Тело юное красиво,
   Трудно смертному бороться
   С чаровницею Логарью.
   Но запомни, друг мой юный,
   Ты погибнешь в сетях тонких,
   Ты пойдешь навстречу смерти".
    
   "Эмас, эмас, дух великий,
   Много раз тебе спасибо
   За хорошие советы;
   Будь здоров, мой ойка рума", --
   Молвил мадур на прощанье
   Духу-хому -- человеку;
   И, махнув шестом тяжелым,
   Он дорогою широкой,
   Словно лебедь в час заката,
   В час, как солнце умирает
   В пыли тонкой, золотистой,
   Полетел к шатрам Торыма.
    
   В сердце храбром и великом,
   В сердце гордом музыканта
   Зазвучала песнь победы;
   А в душе его, как эхо,
   Те невидимые струны,
   О которых знал один он,
   Медным звоном говорили,
   Звоном медным повторяли
   Песню громкую победы.
   "Путь великий будет кончен,
   Близок к цели я желанной, --
   Так запел словами Ваза,
   Что без слов звучало в сердце,
   Что играли звонко струны
   Там, в душе у музыканта. --
   Скоро, скоро в землю-маа
   Я вернусь к родимым чумам;
   На рогах своих оленей
   Принесу я тамгу жизни,
   Тамгу дальнего Торыма;
   К берегам Конды и Ас'я,
   К берегам озер и речек,
   К чумам, капищам и юртам
   Я прибью три слова жизни,
   Три таинственные знака.
   Я вернусь к родимым чумам
   Вместе с белою голубкой,
   С милой, нежною невестой...
   Близок день моих желаний".
    
   Не допел и до средины Мадур
   Ваза эту песню, Как увидел
   Пенегезе, Великана и злодея,
   На пути своем с дубиной;
   Взвыла лайка, ощетинясь,
   Залилась протяжным лаем,
   Тройка кхонна быстроногих
   Дико в сторону метнулась,
   Замотала головами.
   И певец на нарте крепкой
   Еле-еле удержался.
    
   "Стой, парнишка, стой, негодный;
   Замолчи, остановися! --
   Крикнул строго Пенегезе. --
   Ты зачем сюда явился?" --
   Он спросил еще суровей,
   Подходя к оленям Вазы.
   "Уходи с моей дороги,
   Комариное отродье! --
   Отвечал бесстрашно Ваза
   Великану-людоеду. -- Уходи!
   Вот тамга Старца,
   Шубного Отца Медведя,
   Вот перо священной птицы,
   Вот моя рука с колчаном,
   Вот топор, саырб железный.
   Если большего захочешь, --
   Проглоти меня, оленей,
   Нарту злого ойки Мейка,
   А потом тебе я брюхо
   Распорю ножом железным,
   Разрублю тебе я ребра,
   Перерву руками горло.
   Ты подохнешь, как собака,
   Комариное отродье,
   Враг живущих -- Пенегезе".
    
   Скрипнул острыми зубами
   В сильном гневе Пенегезе,
   И, махнув рукою длинной
   Перед мордами оленей,
   Диким смехом он залился:
   "Испугал меня, парнишка, --
   Он с насмешкою обидной
   Отвечал герою Вазе, --
   Испугал, хвастун трусливый,
   Великана Пенегезе.
    
   Но не страшны мне угрозы, --
   Продолжал уже без смеха
   Великан герою Вазе, --
   Я бессмертен, как все боги,
   Как великие шаманы,
   В царстве здешнем ойки Нума...
   Ты имеешь тамгу зверя.
   Шубного Отца Медведя,
   Брата вечного Торыма, --
   В этом все твое спасенье,
   В этом лишь твоя надежда,
   И, не будь тамги Медведя,
   Ты давно сидел бы в брюхе,
   Пережеванный зубами...
   Не ворчал бы, как старуха,
   И не хвастал бы, лгунишка;
   Я тебя не трону, мадур,
   Ты не бойся, детский воин,
   Будь хорош! Прощай, парнишка!" --
   Так свое закончил слово
   Яный[80] ойка -- Пенегезе.
   Великан ушел, а Ваза,
   Проводив его глазами,
   Молчаливо улыбнулся;
   Ов махнул шестом тяжелым,
   Громко крикнул на оленей,
   Вывел нарту на дорогу
   И помчался быстрой тенью
   В Царство Мирры-Суснахумма,
   Полный веры и желанья,
   Полный радостной надежды
   В день грядущий, не пришедший.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня одиннадцатая
   Логарь
   Если падают олени,
   Если волки воют ночью,
   Если чичу[81] торопливо
   Из кустов бежит к дороге
   И дорогу хитрой петлей,
   Петлей хитрой перережет,
   Быть несчастью, -- скажут люди.
   Если бег оленя ровен,
   Если волки на опушке,
   Если зайцы только ночью
   На дорогу выбегают, --
   Быть тогда удаче в деле, --
   Так гласят приметы старцев...
   Если солнце алой кровью
   Обольется в час заката, --
   Быть тогда бурану утром...
   Если солнце желтой медью
   Озарит закат свой зимний, --
   Быть тогда морозу утром, --
   Так приметы мудрых старцев
   Говорят своим потомкам
   Строго, вечно, неизменно,
   Как времен чередованье,
   Как язык судьбы суровой.
    
   Твердо помнил мадур Ваза
   Эти верные приметы,
   Эти строгие наказы,
   Продолжая путь свой дальний,
   Путь к Отцу земли -- Торыму...
   Твердо помнил мадур Ваза,
   Что его ждет испытанье,
   Что ему придется встретить
   Чаровницу молодую.
    
   Ровно в полдень на равнине,
   Над заснувшею рекою
   Он увидел чум богатый;
   Он услышал игру гуса;
   Чей-то нежный тихий голос
   Пел задумчиво и нежно:
   "Музыкант, мой храбрый воин,
   Я тебя ждала с любовью,
   Я тебя ждала, мой мадур.
   Ты пришел на нарте Мейка
   С тамгой Шубного Медведя,
   С жар-пером огнёвой птицы,
   Ты пришел, мой храбрый воин.
   Тройка кхонна злого бога
   Мчит тебя стрелой к Торыму;
   На лице твоем суровом
   Не прочесть твоих желаний,
   Ты, как дух, как бог из Маа,
   Ты велик, певец, мой Ваза,
   Я тебя ждала с любовью,
   Я твоя, мой победитель".
    
   Песнь замолкла, струны гуса
   Не гудели медным звоном:
   Двери чума отворились...
   В дорогих цветных одеждах,
   Тонко вышитых узором,
   Вышла Логарь на дорогу,
   Поджидая нарту Вазы,
   Опустив к земле ресницы,
   Позади ее стояли
   Две служанки с угощеньем.
    
   Нарта Вазы поровнялась
   С чумом девы-чаровницы,
   Лайка белая, щетинясь,
   Недовольно заворчала.
   "Пайсе, Ваза, пайсе, мадур,
   Придержи своих оленей, --
   Нежным голосом герою,
   Вспыхнув радостным румянцем,
   Говорила Логарь-нээ, --
   Придержи своих оленей
   И зайди ко мне ты в юрту...
   Ты устал, мой бог из Маа,
   Ты найдешь здесь нень[82] и мясо,
   Много теплой, сладкой крови,
   Ты найдешь огонь в камине
   И на мягких теплых шкурах
   Отдохнешь с дороги дальней".
    
   "Воньчах эмас -- эмас куен[83], --
   Отвечал учтиво Ваза,
   Придержав своих оленей, --
   Я спешу к Отцу Торыму".
   "Ваза", -- громко перебила,
   Вспыхнув темными глазами,
   Чаровница молодая.
   "Ваза", -- вырвалось печально,
   Как дыханье ветра, в чуме.
   "Будь со мною откровенен.
   Знаю я, ты слышал сказку,
   Сказку лживую о чарах
   Логарь, девы-чаровницы,
   Знаю я, что ты поверил
   Этой сказке хитрых духов,
   Ты не бойся, не страшися,
   Будь мне братом, храбрый мадур,
   Не пройди же мимо чума".
   Логарь грустно замолчала,
   Тень легла в глазах глубоких
   Нежной девы-чаровницы,
   И, как капли дождевые,
   Две слезы с ресниц скатились
   На ягушку[84] дорогую,
   Отороченную мехом.
    
   "Ты меня не бойся, воин,
   После долгого молчанья
   Логарь Вазе говорила, --
   Я давно ждала героя,
   Я тебя желала встретить,
   В первый раз с открытым сердцем
   Я пошла к тебе навстречу,
   Храбрый бог из дальней Маа.
   Часто утром, на восходе,
   Выходила я из чума
   И ждала, что на дороге
   Заблестят рога оленей;
   Я услышу громкий голос,
   Голос твой, как пенье ветра,
   Ветра южного в Низине.
   Часто вечером у чума,
   На дороге, с грустью в сердце,
   Я рвалась к тебе навстречу,
   Как стрела -- томар-певунья[85]
   Из натянутого лука;
   Я ждала тебя, Прекрасный.
    
   Ты пришел, но в миг счастливый,
   В миг моих желаний нежных
   Ты молчишь, о, ты боишься
   В чум войти -- отведать мяса,
   Выпить теплой, сладкой крови,
   Отдохнуть на мягких нарах,
   На оленьих теплых шкурах,
   Ты боишься, храбрый мадур,
   Одинокой, слабой Логарь".
    
   Улыбнулся Ваза Логарь,
   Улыбнулся и ответил:
   "Много раз тебе спасибо
   За слова и приглашенья.
   Ты не думай, что боюся
   Я зайти в твой чум богатый,
   Что страшны мне чары вишнэ;
   Нет, мое не дрогнет сердце
   Ни от чар, ни колдованья;
   Я люблю мою лебедку,
   Нежную мою подругу --
   Вишнэ Ючо, цветик жизни".
   Ваза слез с высокой нарты,
   Привязал к шесту оленей,
   Наказал их караулить
   Лайке беленькой, Снежинке,
   И пошел за Логарь в юрту.
   Снова струны многих гусов
   Медным звоном загудели,
   Барабан им мерной дробью
   Вторил, к песне подбираясь.
   А когда был мадур в юрте,
   Сел на настланные шкуры,
   Две служанки чаровницы
   Песнь запели о герое,
   Победившем Пенегезе.
    
   "Он пришел из снежной тундры,
   Он пришел, бесстрашный воин,
   Как гласит одно сказанье,
   Почернев лицом в дороге,
   Долго, долго -- дни за днями
   Ждали мы его прихода,
   Каждый день на барабане
   О приходе мы гадали,
   Каждый день пытали духов.
    
   Скажут духи, -- не понять их,
   Их язык -- шептанье старцев,
   Лепет маленьких детишек,
   Крики птиц, не спящих ночью,
   Голос зверя в темной чаще, --
   Духов речь непостижима.
    
   "Что ты видишь?" -- вопрошали
   Мы, гадая о герое.
   "Вижу я, -- нам молвил кто-то, --
   Летний лес и круглый камень,
   Чьи-то песни не умерших,
   Чьи-то песни согрешивших.
   Ближе. Громче. Шубный Старец,
   Лес застлал ему дорогу,
   Птица вьется белым пухом,
   Лает громко собачонка". --
   "О, скажи нам, мудрый ойка,
   Говорили мы, пытая, --
   То, что ждет, что не родилось,
   Что зовется днем грядущим,
   О, скажи нам, дух, всю правду".
   "Ближе, ближе. Слышен топот,
   Это он на тройке кхонна,
   Это он проник в ворота, --
   Отвечал нам дух сердито, --
   Пенегезе точит зубы,
   Точит зубы Пенегезе,
   Кийя-юйя, кийя-юйя,
   Пенегезе обманулся...
   Выходите! ждите! едет!
   Собачонка лает громко,
   Едет близко, юйя-кийя!"
   Песнь замолкла, в вихре легком,
   Как оборванные листья,
   Закружились в честь героя
   В танце странном для земного,
   В танце легком и красивом,
   Полным страстных ожиданий,
   Две служанки чаровницы,
   "Я не видел, -- думал Ваза, --
   Этих странных танцев в тундре
   Между девушек и женщин,
   Я не думал, чтобы тело
   Было песнью сладострастья".
    
   Логарь знак дала танцоркам,
   Смолкла музыка и пляска;
   Десять слуг вошли попарно
   С угощеньем для героя.
   Слуги молча поклонились
   И ушли из юрты Логарь
   Вместе с старым музыкантом,
   Чакчей, ойкой слабоногим;
   А за ним из чума вышли
   Танцовщицы, барабанщик,
   Игроки на звонких гусах
   И старуха -- войш-вуй-нээ[86],
   Нянька, старая колдунья.
   "Ты устал с дороги, воин,
   Нежно молвила хозяйка, --
   Ты устал, отведай мяса,
   Крови теплой, рыбы, ягод,
   Выпей пол и чах-вить кхонна,[87]
   Отдохни на мягких шкурах,
   Расскажи потом, что видел
   На пути ты в Царство Торма".
    
   Руки девы-чаровницы
   Незаметно для героя,
   Как весенний хмель, обвились
   Вкруг сожженной шеи Вазы.
   И уста, как трепетанье
   В тихий вечер юных листьев,
   С легкой дрожью протянулись
   Слиться с Вазой губы в губы.
    
   Синий дым наполнил юрту,
   Где-то музыка звучала,
   Все сильнее, все нежнее
   Логарь Вазу обнимала,
   А потом, как в исступленьи,
   На колени к Вазе села
   И в бреду ему шептала:
   "Я твоя, твоя, мой мадур,
   Я твоя, мой муж любимый.
   Ты не видишь разве ласки,
   Ты не чувствуешь лобзаний?
   О, проснись, открой же сердце,
   О, не будь ко мне жестоким!
   Я твоя, твоя навеки".
    
   Синий дым наполнил юрту,
   Где-то музыка звучала,
   И в глазах суровых Вазы
   Страсть, проснувшись, заблистала,
   Он рукой своей железной
   Обнял тело чаровницы,
   Тело гибкое, как стебель
   Вьюнка с белыми цветами.
   И, губами губ коснувшись,
   Губ, дышащих бурной страстью,
   Замер в пьяном исступленьи
   Музыкант забытых песен.
    
   Вместе с страстным поцелуем,
   Он не знал, что пьет отраву,
   Он не чуял бед грядущих,
   Сторожащих на дорогах
   Даже в Царстве ойки Нума,
   Он забыл, что там, у Мейка
   Ждет его с тревогой в сердце
   Нээ-Ючо, цветик жизни.
    
   Он не знал, отдавшись страсти,
   Целый день гостил у Логарь,
   И лишь к вечеру он вспомнил,
   Что пора давно в дорогу.
    
   И тогда, простившись нежно
   С чаровницей молодою,
   Гикнув громко на оленей,
   Музыкант забытых песен,
   Ваза, юноша прекрасный,
   Путь направил свой к Торыму.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня двенадцатая
   Торм
   Белый ир[88] в лесу над жертвой --
   Значит милость добрым духам;
   Черный ир -- то жертва богу --
   Злому духу человека,
   Кто-то робкою рукою
   В час тревожный, в день несчастный
   На сучке подвесил молча
   И ушел с надеждой в сердце
   На конец, на избавленье
   От злодейств шайтана злого, --
   Так гласят заветы старцев
   С давних пор законом строгим
   Для потомков маловерных.
    
   Белый ир повесил Ваза
   Пред лицом Отца Торыма,
   Окруженного богами,
   И, склонившись перед троном,
   Долго ждал его ответа
   В тишине большого царства,
   Где горело ярко солнце,
   Где луна светила блеском
   Серебра и желтой меди,
   Где костры из благовоний
   Синим дымом чуть дымились.
   "Пусть он встанет, -- молвил Торым[89], --
   Пусть свое он скажет слово". --
   "Встань, вогул! -- вскричали боги, --
   Молви слово, беспокойный".
   И, лица не поднимая,
   Отвечал им гордо Ваза:
   "Не в укор скажу я слово
   И прошу у вас прощенья,
   Вы все братья, слуги Нума.
   Я вам равен в этом Царстве,
   И Отец Торым Великий
   Может речь держать со мною
   Слово к слову, сердце к сердцу,
   Как ее он держит с вами".
    
   Было тихо в Царстве Нума
   После дерзкой речи Вазы,
   Все молчали, ждали слова,
   Слова Торыма-Владыки,
   Ждали гнева и изгнанья
   Незнакомца сайтер-хома.[90]
   "Белый ир, -- сказал Владыка
   После долгого молчанья, --
   Это милость для вогула,
   Белый ир не нужен Торму,
   Он не требует подачек.
   Ты же, знающий законы,
   Разве этого не знаешь?[91]
   Торм, владыка всей вселенной,
   Отдал жертвы своим слугам.
   Убери свой ир, невежа,
   Уходи, безумец дерзкий".
    
   Ваза встал и громко начал:
   "Я законы твердо знаю, --
   Только белый ир оставил
   Торм себе, -- другие жертвы
   Отдал слугам и шаманам.
   Я законы твердо знаю
   И скажу тебе, Владыко,
   Я стою здесь пред тобою
   Не как выходец из Маа,
   Не безумец и невежа,
   А как бог, тебе подвластный,
   И меня ты гнать не можешь,
   Я слуга, но не собака,
   Я имею место в Царстве,
   Как награду за лишенья,
   За труды, мои победы,
   Что свершил я по дороге,
   По пути в твои владенья!
   Я пришел на нарте Мейка,
   На его оленях-кхонна
   (Он похитил у тебя их
   В незапамятные годы),
   Я прошел весь путь далекий,
   Путь, тяжелый для вогула,
   Лишь тебя увидеть, Торым,
   И сказать тебе, что Ваза,
   Музыкант забытых песен,
   Был всегда правдив и честен,
   Знал законы мудрых старцев,
   Что принес тебе он горе
   Умирающих народов,
   Он принес тебе ту правду,
   Что твои скрывают слуги
   От ушей твоих, Владыко.
    
   Два начала в нашей Маа --
   Это волки и олени;
   Белый ир на ветке хрупкой,
   Черный ир на пне гниющем.
   Два начала в нашей Маа --
   Это зло, страданья, скорби
   И добро, надежда, радость;
   Это Мейк и Торм Великий...
   День и ночь в борьбе родятся,
   Так положено Торымом
   В день создания вселенной, --
   День и ночь всегда воюют,
   Зло с добром, как волк с оленем,
   На земле всегда враждуют...
   Волка кормят волчьи ноги,
   Зубы волка, как железо,
   Охраняют волчью нору,
   Кхонна быстрый беззащитен
   Без молитвы мудрых старцев,
   Без опоры добрых духов
   И охраны чутких лаек.
    
   О, всесильный Нум Великий, --
   Продолжал печально Ваза, --
   Будь же милостив к несчастным,
   Помоги добру там, в Маа
   Одержать над злом победу.
   Я пришел к тебе от маньси
   Рассказать о лютом горе,
   О печальной ихней доле
   И просить твоей защиты...
    
   Там, в тайге, по мутной Ас'я,
   По большим рекам и малым,
   По озерам и протокам,
   Между соров, на увалах,
   До реки Кегкена-ас'я[92]
   Все живут твои народы
   И зовут тебя, Великий:
   Мы, вогулы, -- Торм и Торум,
   Остяки -- Торым и Нума,
   Самоеды с рек Ямала
   Именуют Торма Нумом...
   Слушай дальше, бог великий,
   Грустное мое сказанье --
   Это голос всех народов,
   Всех народов позабытых,
   Истомленных тяжкой ношей,
   Беспрерывною борьбою
   Не за радость сытой жизни,
   Не за власть и угнетенье,
   А за жизнь, покой и пищу,
   За свободу наших чумов,
   За сохранность стад оленьих,
   За пески, тайгу и хабы...
    
   Сам ты знаешь, бог великий,
   Что пришли чужие люди
   В нашу землю, на низину,
   Покорили нас железом,
   Наложили дань на души
   Дань-ясак своему хону,
   Умертвили наших биков[93]
   И поставили над нами
   Мычим-ягов -- лиходеев,
   Суд творить, чинить расправу,
   Собирать ясак тяжелый
   И бесчестить наших женщин.
    
   Мы терпели, мы молились
   Злым и добрым духам Маа,
   И не раз через шаманов
   Мы к тебе, Торым, взывали...
   Но напрасно это было,
   Духи наши жертвы брали,
   Как купец долги по биркам,
   И ничем не помогали...
   Шаг за шагом, пядь за пядью
   Сила руссов вас давила...
   Слышишь? Там, внизу,
   Великий, Звон лопат, удары кирок,
   Топоров гуденье в кедрах, --
   Слышишь? Там, внизу, Великий,
   По валам большая лодка
   С воем диким пробегает.[94]
   Видишь, Торм, творец всесильный,
   Избы русских на полянах,
   Между пней, где прежде кедры
   Плотною стеной стояли;
   Видишь, дым лесных пожаров
   Солнце скрыл густою тучей, --
   То горят леса вогулов,
   Подожженные для пашен;
   Видишь бедность наших чумов,
   Вымирание народа
   От болезни и печали.
    
   Торм Великий! Бог вселенной!
   Ты послушай дальше повесть,
   Повесть грустную о маньси:
   Русс пришел с огнем пушканов,
   Топором и зельем смерти,[95]
   Он пришел с попом-пронырой.
   Русс-бояр сжигал паулы,
   Поп крестил водой вогулов,
   Русс был вор -- он крал железом,
   Поп -- крестом и сладкой речью.
   На развалинах паулов,
   В устьях рек, на тайных тропах
   Русс-бояр построил стены
   Городков своих с церквами.
   И, как волки ва добычу,
   Потекли тогда потоки
   Русских хом на нашу землю,
   Оттесняя нас все дальше,
   Ближе к Морю Ледяному,
   Отбирая наши земли,
   Наши реки, нашу пищу,
   Наши промыслы, угодья,
   Наши чумы и оленей,
   Силой, хитростью, коварством,
   Через сладкие лепешки --
   Таут-нень,[96] бутылку водки,
   Злого духа бедных маньси.
   О, Торым, отец живущих,
   Не суди меня ты строго.
   Я тебе открою сердце,
   Я тебе открою душу,
   Расскажу тебе о прошлом.
   О, великий мой хозяин!
   Уходя ты в это царство,
   Царство вышнее, большое,
   Нам оставил ты надежду.
   Эта весть не умирала
   У вогульского народа:
   Деды шепотом чуть слышным
   Весть давали своим детям,
   От детей к внучатам юным
   Шла она, тревожа сердце
   Близким призраком победы.
   В поздний час от ойки Куксы
   Услыхал я то сказанье
   На земле, над пупы-яя.
   "Это песня и загадка, --
   Говорил так старец мудрый
   Нам, неопытным в преданьях
   Старины ушедших годов, --
   Кто откроет смысл великий,
   Полный вещего значенья,
   Кто исполнит слово в слово
   Все слова загадки-песни,
   Тот укажет путь великий,
   Как река весной в разливе".
   А потом я видел в чуме
   На горе, под старым кедром,
   Неизвестного мне старца
   (Видно, был он вещий ойка,
   Самый больший из шаманов),
   Он сказал мне тою ночью:
   "Первый подвиг -- кхонна Мейка;
   Второй подвиг -- тамга Старца,
   Шубного Отца Медведя,
   И последний подвиг, третий --
   Жар-перо огневой птицы,
   Птицы Таукси Великой".
    
   Я исполнил, мой Владыко,
   Я украл оленей Мейка,
   Жар-перо и тамгу Старца,
   Я прошел Ущелье Мертвых
   И Великую Низину,
   Где живут умерших души;
   Для меня открыли двери
   В твой предел, премудрый
   Нума; Пенегезе, злой обжора,
   Отошел с моей дороги,
   И теперь перед тобою
   С просьбой правой для народа
   Я стою с надеждой в сердце,
   Жду ответа, мой Владыко".
    
   "Все ли молвил, сын мой Ваза?
   Торм спросил певца с участьем. --
   Все ль сказал ты мне, бессмертный?"
   "Все, Отец, -- ответил мадур,
   Все, моей Владыко жизни". --
   "Эмас, Ваза. Слушай, рума, --
   Продолжал печально Нума, --
   Мой ответ готов, Счастливый...
   Ты пришел из дальней Маа,
   От вогульского народа,
   Получить мою защиту...
   Ваза мудрый, храбрый воин,
   На оленях злого Мейка,
   По пути в мое ты царство,
   Проезжал Долину Смерти,
   Где умерших души предков
   Без врагов, нужды, болезней,
   Без печали и страданий
   Отдыхают беззаботно
   От тяжелой жизни в Маа.
   Там ты видел: чумы, лаек,
   Много кхонна, тучных коров,[97]
   Реки с чистою водою,
   Дым паулов на полянах,
   Чащи, полные зверями,
   Души светлые ушедших.
   Ты иди, скажи народу,
   Передай мое ты слово:
   "Суснахумм -- Великий Торым
   Обещает в Царстве Мертвых
   Им великую награду
   За страданья и лишенья,
   Что несут они там, в Маа".
    
   "Нет, отец, -- воскликнул Ваза,
   Мне ответ не нужен этот!
   Что им радость в Царстве Мертвых?
   Что им поздняя награда?
   Ты им дай иную долю, --
   Если дать ее ты можешь...
   Царство Мертвых -- не награда,
   Здесь они по смерти будут,
   Как назначено тобою".
    
   "Что ж ты хочешь?" -- удивленно
   Перебил героя Торым...
   "Я хочу, -- ответил мадур, --
   Вместе с тенью Яный Келба
   Крикнуть громко и победно:
   "Смерть коварным чужестранцам!"
   Я хочу, чтоб Торм Великий
   Обещал победу маньси
   Над жестокими врагами".
    
   Усмехнулся Торм вогулу
   И лениво молвил слово:
   "Завтра, мадур. Завтра,
   Ваза. Будь хорош!
   Мне нужен отдых,
   Завтра кончим это слово;
   Кор -- олень-самец.
   А теперь иди, проспися,
   Отдохни с дороги дальней;
   Голова твоя туманна --
   Это видно по ответам,
   Будь хорош, мой ойка рума".
    
   Поклонился низко Ваза
   Ойке Торму и сидящим
   И учтиво молвил слово:
   "Будь хорош, всесильный Торым,
   Завтра день лишь отделяет
   От печального сегодня.
   Будь хорош, Отец мой мудрый".
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня тринадцатая
   Тернинг'ери Атта-кег'е[98]
   Сарни-тут,[99] огонь Торыма,
   Сарни-тут, хвост божьей птицы,
   Стал перистыми столбцами
   От небес до Йаран-пелек,[100]
   Упершись одною гранью
   В скалы северные Кеу,[101]
   А другою, светлой гранью
   Он лежал в стране вогулов,
   Где живут народы эти, --
   Их зовут обские люди,[102]
   Конды-гуи[103] -- племя Конды.
   В этот час раздался голос,
   Грубый, грозный голос Нума
   Как из темной низкой тучи
   Десять громов говорили,
   Слившись вместе, воедино.
   Грубый, грозный голос Нума,
   Прогремел слова такие:
   "Пусть олып[104] сюда приходит
   Для последнего ответа".
   Ослепленный ярким светом,
   Ваза взял иермак-охзам,[105]
   Он прикрыл им лоб и щеки,
   Не дрожа вошел он в город,
   В медный город -- арьин-вах-вуж,[106]
   И предстал перед Торымом...
   "Я пришел", -- промолвил олып,
   Став лицом перед Торымом...
   В это время стало тихо:
   Провалилось, словно в бездну,
   Многоцветными столбами
   Сарни-тут -- огонь Торыма --
   И, как бус[107] осенним утром,
   Бус из огненных пылинок,
   Дом наполнил пылью яркой;
   Где-то крикнул в исступленьи
   Дух, невидимый за бусом,
   И опять все стало тихо...
   Стало мертво, как бы в тундре
   В день весенний, в день, как солнце
   На снегу играет блеском,
   Блеском зыблющим, слепящим,
   Но еще на ясном небе
   Не видать пылинок черных --
   Стай гусиных, журавлиных,
   И не слышно их привета.
    
   В эту пору кваль[108] вогула
   Дым струит прямою палкой,[109]
   И лежит под снегом вуяньчх,
   Чёркхом[110] прячется в урманах,
   Долго думал олып Ваза,
   Стоя близко перед богом.
    
   "Слушай! -- медленно промолвил
   Тихим голосом хозяин, --
   Если мудрым ты назвался,
   Если ты железный корень,[111]
   Если ты прошел к Торыму,
   То поймешь слова простые
   Этой детской поговорки,
   Всем известной, всем понятной.
   Слушай, олып, эту сказку...
    
   В зимний месяц, в новолунье,
   Проторенную тропинкой
   Два песца бежали ночью
   И вели между собою
   Разговор такой о людях:
   "Почему, -- промолвил первый, --
   Нет капканов на дороге?"
   А второй ему ответил:
   "Эти люди -- звероловы
   От старухи красной, оспы,[112]
   Все повымерли, как мухи
   От осеннего мороза".
   Мало времени промчалось, --
   Первый вновь спросил второго:
   "Почему здесь нет капканов?"
   Вновь ответил белый рослый:[113]
   "Эти люди-звероловы
   За бутылку крепкой водки
   Душу продали купчине,
   Как голодные собаки,
   За долги свои большие".
   И опять бежали молча
   Два песца той зимней ночью
   По реке в стране холодной.
   "Помню, здесь был белый камень,
   Так сказал однажды первый, --
   Этот камень был священным,
   Камню жертвы приносились,
   А теперь не видно камня
   И не видно приношений".
   "Этот камень кау-пупы[114]
   Уж давно, как снег весенний
   В месяц таяния снега,
   Испарился безвозвратно,
   Так как дух питался плохо,
   А народ был скуп на жертвы.
   И в последний год случайно
   Лишь один из здесь живущих
   Потерял, и то нечайно,
   Супс и тахом[115] по две пары
   Да ремень от ампы-валок"[116], --
   Так второй ответил рослый.
    
   Разговор их прекратился
   После этих слов печальных;
   По реке в стране холодной
   Два песца, два наулебга,
   Вновь бежали старым ходом.[117]
    
   Из страны безлесной тундры
   Два песца, два белых рослых
   Добежали до границы
   Черных карликовых елей.
   Здесь их встретил дух Пиунче,
   Преградил им ход привычный,
   Обратил песцов в речушки,
   И с тех пор песцов не стало,
   Только две тундровых речки,
   Огибая мыс высокий,
   Образуют ниже лягу.[118]
    
   "Ты скажи мне, отер Ваза, --
   Так спросил, закончив слово,
   Торм -- владыка и хозяин, --
   Был ли прав тот дух Пиунче,
   Обратив песцов в речушки,
   И зачем он это сделал,
   Укажи мне, мудрый отер,
   Смысл иной и ясный детям
   Этой сказки немудреной.
   Дам тебе я время думать,
   Чтоб ответить мне все разом,
   Как положено мужчине.
   Срок тебе определяю,
   Сколько времени потребно
   Для кипенья яный-пут'ы".[119]
    
   И сейчас же отер Ваза
   Отвечал Отцу Торыму:
   "Эту детскую загадку
   Я толкую так, хозяин:
   Знают все: когда зимою
   Низко-низко солнце всходит,
   День едва-едва заметно
   Заступает сумрак ночи, --
   Наша Ас'я замирает.[120]
   В это время ставят гимги,[121]
   Ставят уды на налима
   На речушках, на протоках,
   На курьях, где нет замора...
   Рыба, чувствуя опасность,
   Вниз уходит -- ближе к морю,
   Или, дружными стадами
   Уплывая от замора,
   Входит в узкие живицы,
   В устья маленьких речушек,
   Попадает в наши гимги,
   Кормит нас и наших деток.
   Прав был мудрый дух Пиунче,
   Обратя песцов в речушки.
   Два песца, два белых рослых
   Небольшая прибыль хону,
   Две же маленьких речушки
   До весны прокормят рыбой;
   Прав был мудрый дух Пиунче", --
   Так ответил Торму Ваза.
    
   "Ты ответил верно, отер, --
   Так сказал Торым герою, --
   А теперь меня послушай:
   Ты сказал, что замирает
   Под тяжелым льдом и снегом
   От ржавца и духа Ас'я...
   Что же вывести ты можешь,
   Говоря о всех народах,
   Что живут от края моря, --
   От страны Йарана-пелек
   До веселых стран счастливых
   Морда-мыг[122] -- народов южных,
   До урманов Конды-яя?
   Знаю я, что ты ответишь
   Мне на это слово, отер,
   Но тебе скажу я разом,
   Я открою смысл великий,
   Лишь понятный мне, Торыму,
   Как средь стужи лютой, зимней,
   Перед радостной весною
   Ваша Обь -- река народов,
   Тундр, урманов, гор и впадин
   Замирает от ржавины,
   Так и вы, народы ваши
   Перед радостным восходом
   Погибают от замора.
   Горе! Горе! -- вы кричите,
   Приходя норой в смятенье,
   Грозен лик Таран[123] палящей,
   И, как окуни, вы в сети,
   Из беды в беду спешите.
    
   Я великую награду
   Обещал вчера народам,
   Но ее отверг ты, воин,
   И теперь наказ тяжелый,
   Полный новых испытаний,
   Я даю тебе, карт-йевра"[124], --
   И, сказав слова такие,
   Торм дал знак своей рукою
   Здесь стоящим верным слугам,
   И они, сходив куда-то,
   Принесли ему кольчугу --
   Полотно блестящих колец,
   Мелких колец, как песчинки,
   Меч железный и содыпы.1
    
   "Вот тебе, -- сказал Великий,
   Отдавая ту кольчугу, --
   Полотно из мелких колец,2
   Вот звенящая кольчуга,
   Недоступная раненью,
   Ты надень ее на тело.
   Атта-кег'е[125] -- меч тяжелый --
   Я даю тебе в придачу
   Вместе с содып'ом из арьин,[126]
   Воин Ваза, храбрый мадур,
   Вот тебе мои подарки"...
   Ваза принял атта-кег'е,
   Содып крепкий, красной меди,
   Полотно из мелких колец,
   Поклонился он Горыму,
   Дожидаяся наказа.
   После долгого молчанья
   Продолжал наказ свой Торым:
   "Ты дорогою короткой,
   На пути своем ты встретишь
   Зверя страшного Иура,[127]
   Ты убей его сейчас же,
   Когти твердые, как камень,
   Сохрани в мешке дорожном;
   А потом у гор великих
   Ты увидишь, яр копает
   Зверь трехрогий, с толстой шкурой,
   Он живет в подземном царстве,[128]
   Ты убей его немедля,
   Отруби рога большие,
   Сохранив в укромном месте;
   А потом, тут близко будет,
   Поверни своих оленей
   В царство подлого злодея,
   Мейка -- вора и бродяги.
   Как достигнешь царства Мейка,
   Ты сейчас же, не робея,
   В бой вступи: в кольчуге мелкой
   И с мечом своим тяжелым
   Ты не должен ведать страха;
   Победив врага-злодея,
   Разори его владенья,
   Захвати с добром амбарчик
   И возьми себе в награду
   Все, что там ты, мадур, сыщешь.
    
   Нут и шар![129] Клянусь Медведем,
   Если это ты исполнишь,
   На земле, на Маа, будут
   Все народы вновь свободны.
   В красном платье, в алом платье
   Безобразная старуха,
   Проходя по вужам, русских
   Истребит болезнью страшной,
   Как оленей истребляет
   Страшная чума-поземка.
   Страшно будет. Вы не бойтесь!
   Будет смерть, пожары, голод;
   От старухи, алой смерти,
   Как испуганные волки,
   Бросив все, покинув землю,
   Побегут за горы люди,
   Люди русские от смерти.
   В красном платье, в алом платье
   Безобразная старуха
   Вас не тронет, Конды-гуи.
   После этого наступит
   Время новое, иное;
   Ваши жены будут в чревах,
   Как икряные налимы,
   Будут полны и плодливы.
   Лес немой паулам вашим
   Даст добро свое в избытке,
   Даст вам мясо, шкуры, лёгын;[130]
   Реки с мутною водою
   Будут полны рыбой разной;
   А в холодных тундрах Ас'я,
   Как на старых кедрах иглы,
   Многочисленны и тучны
   Кониек и кхоньи-кор'ы[131]
   Без числа пастися будут;
   Вы годов не бойтесь черных,
   Что несут чуму оленью,
   Истребляют разом стадо,
   Их не тронет эта гостья,
   Не придет она на копыш.[132]
    
   И настанет снова время,
   Вновь великие шаманы
   Будут жить в народе вашем.
   По ярам, по пупы-яя,
   В пасмурных глухих урманах
   И на солнечных полянах,
   На протоках, в чащах тала,
   На горах и на увалах,
   На реках, озерах, в тундре,
   Всюду, где укажут духи,
   Встанут идолы-шайтаны,
   Повелю -- и по веленью
   К вам вернется баба-Рача,
   Старичок Обской и Ортик,
   Лонты[133]-гусь, златая птица.
   Нут и шар! Клянусь Медведем, --
   Речь свою закончил Торым, --
   А теперь ступай обратно".
   Низко мадур поклонился,
   Поднял меч, надел кольчугу,
   Привязал к ремню содып'ы
   И сказал одно лишь слово:
   "Я пошел", -- и удалился.
    
   Путь был скор, не помнит Ваза,
   Как он вновь с своей упряжкой,
   С лайкой белою, Снежинкой,
   Оказался на равнине.
   Не поверил мадур зренью:
   "Нет, -- он думал, протирая
   Кулаком глаза и брови, --
   Я не мог вернуться скоро,
   Миновав ворота Царства
   И Великую Равнину,
   Где живут умерших души,
   Узкий путь, что в Царстве Геней
   Мимо Таукси проходит.
   Нет, не мог в мгновенье ока
   Я упасть с седьмого неба".
   Так раздумывая, Ваза
   Вдруг увидел человека
   И его окрикнул громко
   (Все еще себе не веря),
   Он спросил его тревожно:
   "Здравствуй, добрый мой приятель,
   Как зовется это место?
   Далеко ль до речки Ксенты,
   Где стоят паулы наших?
   Может быть, здесь Царство Торма
   Иль Великая Низина,
   Где живут умерших души?"
    
   И в ответ на эти речи
   Человек вдруг засмеялся.
   "Нет, приятель, -- он ответил, --
   Здесь не Царство ойки Нума;
   Как далеко речка Ксента,
   Не могу тебе ответить,
   Это место же зовется,
   Как звалось всегда и вечно,
   Сосс'я -- Речка Горностаев", --
   "Будь здоров! Прощай, приятель!
   Если я не в Царстве Торма,
   То найду теперь дорогу", --
   Так сказал, смеяся, Ваза
   На насмешку человека.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня четырнадцатая
   Иур
   На низу -- в заливе Обском,
   В белом крае самоедов,
   Где и в летний день горячий
   Льды лежат, не растопляясь
   От лучей скользящих солнца,
   Где и в солнечные ночи
   Между синих незабудок,
   Желтых лютиков и маков
   Снег лежит почти все лето,
   Есть, за дальней там рекою,
   В море-озере холодном,
   Рыба-зверь Иур зубастый:
   В незапамятное время
   Приплыла из стран далеких
   И осталась жить навеки.
   Часто люди на Ялмале
   Видят с берега Иура,
   Как он плавает по морю,
   Струи вод пускает кверху,
   Бьет хвостом по синим льдинам.
   От его ударов грозных
   Льды ломаются, как щепы,
   Волны с белыми гребнями
   Бьют о берег низкий тундры,
   Плавник скользкий подбирают
   И с собой уносят в море.
   И не день, не два бушует
   Море-озеро большое,
   Волны с белыми гребнями
   По неделе кряду ходят.
   Друг его, холодный ветер,
   Послужить готов Иуру,
   С пеньем жалобным, тревожным
   Он скрывает тучей солнце,
   А потом, подув на травы,
   Заметает снежным пухом
   И бежит от края моря
   В глубь страны, до гор великих,
   Принося на легких крыльях
   Сумрак пасмурный и серый
   И осеннее ненастье...
    
   Станут хмуры снова люди,
   Сложат сети на приплеске
   И залезут, проклиная
   Вал большой и мокрый ветер,
   И дымный чум, к огню поближе.
   Станут люди думать, слушать:
   Не утих ли мокрый ветер,
   Скоро ль буря перестанет,
   Можно ль будет бросить невод,
   Накормить собак голодных
   И поставить на речушке
   Перевес для ловли уток.
    
   Люди слушают, гадают,
   На огонь глядят веселый,
   Но не весело на сердце
   В эти дни у них бывает,
   Вал тяжелый хлещет в берег;
   Вал уносит скользкий плавник,
   Ветер мокрый с снегом белым
   Травы пухом засыпает.
   Ветер воет, ветер плачет
   И шумит по коже чума.
   "Пошамань тут, -- скажут люди, --
   Отгони Иура-зверя.
   О, уйми скорее, ойка,
   Этот ветер мокрый, резкий,
   Ты достань свой пензер вещий
   Вместе с ложкой-колотушкой[134]
   Ты нагрей его проворно
   На дыму смолистых щепок".
   Старый ойка скажет людям:
   "Не настало еще время,
   Подождем еще немного".
    
   И опять под тауль[135] чума,
   У огня, на мягких шкурах,
   Отсыревших с непогоды,
   Люди слушают, гадают,
   Ждут, когда шаманить будет
   Молчаливый дряхлый ойка...
   Вот рукою он дрожащей
   Поднимает с полу бубен
   И, прислушиваясь к ветру,
   Нагревает над таганом.
    
   Кожа бубна затрещала,
   Кожа бубна растянулась,
   Чернозобая гагара,
   Птица вещая шаманов,
   Говорить уж обещалась.
   Молчаливый дряхлый ойка
   Взял рукою колотушку
   И, поставив на колено
   Теплый бубен говорящий, --
   Раз! -- ударил колотушкой.
   Раз! -- откликнулся сейчас же
   Пензер старого шамана,
   Два! -- ударил вещий ойка,
   Зазвенели тихим звоном
   Знаки лодки и гагара,[136]
   Два! -- ответил верный пензер.
   Три, четыре! -- так удары
   Громче, чаще и протяжней.
   Пять, шесть, семь! -- летели в бездну,
   И в руке проворной старца
   Замелькала колотушка.
   Старец вещий запыхался
   От тяжелого гаданья,
   Он глаза свои зажмурил,
   Чтоб нутром яснее видеть...
   Бросил быстро, трижды бросил
   На четыре части света
   Колотушку-асилибы.[137]
   Каждый раз народ покорно
   Подавал ее шаману.
   Гром гремел по темной юрте,
   Тени робкие скользили, --
   Это духи вместе с старцем
   О грядущем ворожили.
    
   "Слышу! Слышу! -- крикнул старец. --
   Вижу, вижу в небе темном,
   О, как много, очень много!
   Кто-то едет, кто-то скачет,
   Кто гремит тяжелой нартой?
   Чьи олени, три оленя
   Путь направили к шайтану?
   Тише, люди! Люди, тише!
   Потушите пламя в чуме, --
   Тот огонь мешает светом
   Тьму яснее видеть взору,
   Взору острому шамана!
    
   Он уж близко, очень близко,
   И пройдет полкруга солнце,
   Вы увидите оленей,
   Нарту, путника и чудо.
   Он уж близко, повторяю!
   Долго ждали ваши деды,
   Ждали дети дедов ваших.
   Гостя дальнего из Понюнг[138]
   Я не вижу, я не знаю,
   Но дождались дедов внуки
   Гостя-путника, мадура.
   Он несет с собою чудо,
   Принесет и избавленье
   От злодея, зверя Иура,
   Он уж близко, он уж виден!"
   Барабан упал на землю,
   Повалился на пол старец,
   И народ пошел из юрты...
    
   Ветер злой гоняет тучи,
   Сыплет снег на землю-маа,
   Вал тяжелый с белым гребнем
   Плавник скользкий подбирает
   И с собой уносит в море,
   Зверь Иур пускает струи,
   На волнах больших играет...
   "Что сказал нам вещий старец?
   Где олени, нарта, путник?" --
   Спросит сразу маловерный,
   И другой ему ответит:
   "На земле, на море, в небе
   Та же буря-непогода,
   В тучах низких, темных тучах
   Скрылось ласковое солнце".
   Третий скажет в добавленье:
   "По примерам, нам известным,
   Это серое ненастье,
   Если будет дуть все ветер,
   Ветер северный, холодный,
   Нас надолго в чум загонит".
    
   После долгого молчанья
   Старый Ярны Окатэтто
   Говорил Хамыби Худи --
   Самоеду из оленных,
   С речки малой Юна-Яга,
   Что впадает в Обь у устья
   Речки большей Венуия:
   "Эта буря-непогода
   Долго, долго не утихнет...
   Пусть шаман себе ворожит,
   Но тебе скажу я, -- могут
   И шаманы ошибиться.
   Путь души -- не бег на лыжах
   По курье к мирской дороге
   За песцом иль за оленем, --
   Это трудный путь немногих".
   Не успел окончить слово
   Старый Ярны Окатэтто,
   Как народ вдали увидел
   Тройку резвую мадура;
   Мало времени умчалось,
   Ваза гнал уже оленей
   К черным чумам на пригорке
   Мимо каменных сядаев,[139]
   А потом, к реке спустившись,
   Бег оленей он замедлил
   И сказал народу громко:
   "Ваш язык мне непонятен
   И места мне незнакомы,
   Вас зовут у нас в паулах
   Юрран-кум[140] -- народ оленный".
   Помолчав, продолжил Ваза
   Речь свою мудрейшим словом:
   "Все народы -- дети Торма,
   Все народы -- дети Нума,
   Кроме русских, кроме коми.[141]
   Я пришел с открытым сердцем:
   Вам помочь в нужде великой --
   Умертвить морского зверя".
    
   "Нам твое безвестно имя, --
   Отвечал Хамыби Худи, --
   Но об имени не спросим,
   Заходи в наш чум, хозяин,
   Сядь к огню, тебя накормят,
   Спать уложат на постели,
   Уберут твоих оленей,
   А когда угодно будет,
   Сам ты скажешь -- кто ты будешь,
   Из какой страны приехал". --
   "Хорошо, -- ответил Ваза, --
   Буду гостем я недолгим
   В ваших чумах над рекою".
    
   Ваза слез, отдал постромки,
   Наказал беречь оленей
   И пошел за старцем Ярны
   В чум его гостеприимный.
   Здесь он сел на мягких шкурах,
   Ел уху, пил кровь оленя
   Вместе с мозгом и хрящами,
   А потом он на постели[142]
   Лег вздремнуть пред боем с Иуром.
    
   Встав от сна, созвав хозяев,
   Молвил слово им такое:
   "Я иду войной на Иура,
   Я -- вогул с далекой Ксенты,
   Музыкант забытых песен.
   При рождении шаманом
   Был я назван Вазой-уткой,
   К вам на низ, на устье Ас'я
   Я приехал от Торыма,
   По его на то наказу --
   Умертвить морское чудо.
   Был я в царстве ойки Торма,
   Проезжал Ущелье Мертвых,
   Видел тень Яныя Келба
   И других отцов народа,
   А до этого у Мейки
   Я похитил нарту с кхонна,
   У Медведя, старца-ойки,
   Тамгу Торыма-Владыки.
   Проезжая по ущелью,
   Взял перо священной птицы,
   Птицы Таукси Великой...
   Я несу с собой свободу,
   Всем народам избавленье, --
   Продолжал мадур народу,
   От владычества Роч-маа[143]
   Всем народам рек великих,
   Малых рек, озер и речек,
   В том числе и вам, Юрраны,
   Племя дальних самоедов,
   Я свое кончаю слово,
   И прошу вас дать мне лодку,
   Лодку крепкую и весла;
   В ней по гребням волн сердитых
   Я поеду прямо в море,
   Я поеду в ней навстречу
   К зверю-чудищу морскому,
   К толстокожему Иуру"...
    
   "Нет у нас, людей оленных, --
   Отвечал Хамыби Худи, --
   Лодки крепкой для мадура.
   Наши лодки для рыбалки
   Годны в тихую погоду,
   Наши весла слишком тонки...
   Есть одна, я знаю, лодка
   Вот на том большом увале,
   Где давно стоят сядаи,
   Лодку выкинуло валом.
   Но она нам не по силам,
   Нам ее не снять со седы,[144]
   Не скатить к воде глубокой,
   Если даже собрались бы
   Всем народом мы с Ялмала,
   Запрягли бы всех оленей".
    
   "Может быть, мои олени,
   Так сказал мадур народу, --
   Эту лодку стащат с седы.
   Но она лежала долго:
   От дождей и непогоды,
   От жары, морозов, солнца, --
   Всякий знает, что рассохлась.
   Мы пойдем ее осмотрим,
   Будет можно, то починим:
   Перетянем, серой смажем,
   Позатычем мохом щели
   И нашьем на дно заплаты
   Из вареной кожи в жире".
    
   Как сказал мадур народу,
   Так исполнено и было:
   Без труда олени Вазы
   Лодку к морю подтащили,
   Здесь ее народом быстро
   Самоеды починили;
   Ваза лишь с высокой сопки
   Притащил весло с веревкой;
   Упершись в корму тупую,
   Сдвинул лодку он на воду,
   Сел в нее, веслом ударил;
   Вал поднялся от удара,
   Посносил с приплесков плавник,
   Захлестнул речонку Юну,
   Утащил с собою в море
   Сети, лодки самоедов.
   "Егей! Егей!" -- закричали
   В страхе вслед тут самоеды.
   Но уж их не слышал Ваза, --
   Далеко в открытом море
   Он чернел далекой точкой,
   К зверю Иуру приближаясь.
    
   Чайкой быстрою крылатой,
   То ныряя меж валами,
   То на гребни поднимаясь
   Волн седых, с косматой пеной,
   Лодка Вазы приближалась,
   В пыль дробя валы и льдины,
   К зверю страшному Иуру.
   Зверь давно заметил лодку,
   Удивился он отваге
   Смельчака-пловца на хабе,
   И, нырнув под вал сердитый,
   Он набрал с водою илу,
   Снова вынырнул на гребень;
   Подождав еще немного,
   Чтобы лодка поднялася
   На косматую верхушку,
   Он метнул струею воду
   С грязным илом и камнями.
    
   С грозным свистом разлетелась
   Грязная струя у хаба,
   Но не дрогнул храбрый мадур,
   Музыкант забытых песен...
   Он рукою богатырской
   Греб по-прежнему на зверя...
   Острый нос тяжелой лодки
   Волны надвое разрезал,
   Оставляя за кормою
   След далекий из вертушек
   И клочков разбитой пены.
    
   Иур, увидев лодку ближе,
   Заревел, оскалив зубы,
   Поднял мост и с силой страшной
   Им плашмя ударил воду.
   Как в котле кипящем, море
   Забурлило пузырями,
   Льды тяжелые ломая;
   Волны в страшном беспорядке
   Друг на друга набегая,
   Разбивались в пыль и брызги;
   Тучи низкие спустились
   Близко, близко над волнами,
   Ночь настала в бурном море.
   Зверь столкнулся с лодкой Вазы,
   Поднял голову с зубами
   И хотел за край схватиться,
   Опрокинуть хабу в море.
   Понял Ваза хитрость Иура,
   По ноздрям веслом тяжелым
   Он его ударил шибко.
   Зверь тогда нырнул под лодку,
   Но скользка спина у зверя,
   Лодка на воду скользнула,
   А мадур мечом проворно,
   С силой страшной размахнувшись,
   Перебил хребет и плавник...
    
   Зверь взревел, нырнул глубоко,
   След кровавый оставляя,
   Снова вынырнул у лодки,
   Ухватив весло зубами,
   Расщепал его в лучину;
   Но мадур не растерялся,
   Он вскочил ему на спину,
   Вместе с крепкою веревкой,
   В жирный бок морского зверя
   Он воткнул тяжелый якорь,
   Закрепил, как в берег, кошку,[145]
   И мечом стальным Торыма
   Сквозь кривые ребра зверя
   Он проткнул печенку с сердцем,
   Разрубил пузырь зеленый,
   Весь заплывший в белом сале,
   С желчью мутной, ядовитой...
    
   Вздрогнул Иур, хвостом ударил,
   Натянул струной веревку
   (Он хотел нырнуть и скрыться
   В глубине морской от Вазы),
   Но напрасно это было, --
   Атта-кег'е, меч тяжелый,
   В мозг успел уже проникнуть,
   Помутить рассудок зверя...
   Семь ударов богатырских --
   Смерть настала для Иура,
   И, как толстая колода,
   Вздрогнул он бугристой кожей,
   Пузыри пустил и умер.
    
   Тучи черные бежали,
   Тьма рассеялась над морем,
   Вал утих, и засверкали
   Медью желтой иглы солнца...
   Зверь лежал в крови, на брюхе.
   Богатырь веслом запасным
   Греб на лодке к Юна-Яга --
   К дальним чумам самоедов;
   Черной толстою колодой
   Кверху брюхом Иур тащился
   За тупой кормою лодки
   На буксире в семь веревок.
   Богатырь был рад победе,
   Он был весел, как ребенок.
    
   "Вот вам Иур -- ваш неприятель!" --
   Крикнул Ваза, приставая,
   Кинув в мягкий берег якорь,
   И потом, мечом тяжелым
   Обрубив на черных лапах
   Когти острые Иура,
   Продолжал свое он слово:
   "Люди храбрые -- Юрраны,
   Племя дальних самоедов,
   Завтра утром я уеду...
   После боя с страшным зверем
   Нужен мне покой и отдых,
   А поэтому прошу вас:
   В чуме темном с дымокуром
   Приготовьте мне постели
   И до утра не будите.
    
   Утром рано тройку кхонна
   В нарту крепкую впрягите,
   Дайте сала моей лайке,
   Лайке беленькой, Снежинке,
   И мадура разбудите".
    
   Рано утром Окатэтто
   В чум вошел и молвил тихо:
   "Все готово, добрый мадур".
   Ваза встал по зову Ярны,
   Натянул свою одежду,
   Закусил немного мясом,
   И, как требовал обычай,
   Расставаяся с народом,
   Пригласил их всех на Ксенту,
   К котлу Вазы-музыканта...
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня пятнадцатая
   Мухор-онгет
   "Посмотри, костер уж гаснет,
   Под седым налетом пепла
   Еле тлеют головешки,
   Вынь скорее табакерку
   И набей травою пьяной,
   Набей тамбах[146] свою трубку.
   Помни то, что очень скоро
   Наш костер совсем потухнет,
   И тогда о крепкий камень
   Долго будешь бить крысалом,[147]
   Чтоб добыть для трута искру",
   Так промолвит ранним утром
   Добрый друг другому другу
   На охоте иль рыбалке.
    
   "Хорошо", -- ответит первый
   И достанет из кармана
   Тотчас трубку, табакерку,
   Осторожно всыплет тамбах,
   Чтоб на землю не просыпать,
   Разметет золу лучиной,
   Уголек возьмет руками,
   И, раздув его до искры,
   Он его положит в трубку.
   Синий дым струею тонкой
   Полетит, чубук окутав,
   Изо рта пойдет дым белый,
   Из ноздрей, кружась клубами.
   И другой достанет трубку --
   И ее закурит так же,
   Как и первый друг-товарищ.
   "Из чего ты сделал трубку?" --
   Спросит первый ойку руму.
   Друг его лишь улыбнется
   И ему, подумав, скажет:
   "Сам ты знаешь, -- мухор-онгет,
   Это знает каждый мальчик,
   Каждый маленький ребенок,
   Но теперь, я знаю, рано,
   Над рекой бело-туманно,
   Мы еще с тобой покурим;
   И, мне кажется, ты хочешь,
   Чтоб не шло в молчанье время,
   Услыхать рассказ старинный
   О великом звере Весе,
   О быке большом Мухоре".
    
   "Верно, рума, ты отгадчик, --
   Тут второй ответит просто, --
   Я схитрил, спросив о трубке.
   Расскажи мне о Мухоре,
   Ты рассказываешь складно
   Эти странные преданья,
   Стародавние былины.
   Расскажи без мухомора,
   Хоть сегодня не Никола,
   Не Петров день, не Крещенье[148],
   Но рассказ всегда на сердце,
   Полон он всегда словами,
   В том его отличье, скажем,
   От мешка его с мукою,
   Сог-хури[149] пузатого налима".
    
   "Это ты заметил мудро, --
   Согласился с ним товарищ, --
   Чтоб мешок твой был с мукою,
   Надо быть в ладах с торговцем,
   С мангазеей и вахтером,[150]
   Надо каждый раз в подарок
   Приносить им сиводушку.[151]
   Ну, так слушай, ойка рума,
   Мой рассказ о Вес-Мухоре.
   Под землей, под руслом яя,
   Там, на дне, в Подземном Царстве --
   Петлим-емдер[152] -- в мраке ночи,
   Так же, как сейчас ты видишь
   Здесь, вверху, над этим Царством,
   Есть проходы, тропы, речки,
   Реки с полою водою
   И бездонные озера,
   Там, внизу -- в Подземном Царстве --
   Так же лес растет великий,
   Травы с разными цветами,
   Петлим-емдер -- царство духов,
   Петлим-емдер -- царство Веса.
   Редкий видел из живущих,
   Как подземными ходами
   Из земли под яр выходит
   Страшный зверь с тремя рогами.
   Даже сильные шаманы,
   Духи коих вниз спускались,
   Не могли смотреть без страха
   На подземного владыку.
   Каждый знает, каждый видел,
   Что в илу, ярах, увалах,
   Даже в мерзлой почве тундры
   Отыскать всегда возможно
   Рог и зуб, и луки-ребра,
   Черный череп, словно камень,
   Великана Мухор-Веса.
    
   Каждый спросит, отыскавши
   Рог большой, покрытый илом,
   Как попал он в нашу реку?
   Также спросит и нашедший
   Зуб большой, другие кости,
   Черный череп, словно камень,
   Великана Мухор-Веса, --
   Как они сюда попали,
   В яр высокий над рекою?
    
   Зверь подземный в темном царстве
   Бродит торными тропами
   Под водою наших яя.
   Бродит он в проходах тесных
   Там, внизу, в глуби под нами,
   И, когда его наружу
   Приведет под яр дорога,
   Он, увидев свет и солнце,
   Слепнет, бесится и воет,
   Бьет рогами он о берег,
   Осыпает землю в воду,
   Подрывает яр высокий,
   Выбивая логовище.
   Так, слепой, он долго бьется,
   Потеряв свою дорогу
   В царство темное под землю,
   Разрывая яр высокий.
   А потом, как гром июльский,
   Упадет подрытый берег,
   Упадет и похоронит
   Зверя сильного Мухора".
    
   "А теперь, -- второй продолжит, --
   Воды быстрые весною
   Снова вымоют Мухора;
   Рыболов-остяк, поехав
   Мимо яра на рыбалку,
   В желтом береге увидит
   Мухор-онгет -- кости зверя,
   Заприметит это место
   И опять сюда вернется,
   Откопает, сложит в ветку,[153]
   Привезет домой, распилит
   И начнет потом он делать
   Табакерку, черен к шилу,
   Трубку, кольца, ложку, ножны;
   Если кости слишком много,
   Он продаст ее на водку
   И напьется шибко пьяный,
   Будет петь, кричать, ругаться,
   Говорить о Мухор-Весе".
    
   Люди молча покурили,
   Они были рыболовы --
   Безоленные остяки, --
   Первый звался Печь Салиндер,
   А второй Тамбури Ямпик --
   Оба родом с Ильби-Горта.
   Оба встали, взяли сетки
   И пошли уж было к лодке,
   Как услышали, что сзади
   Кто-то их позвал и крикнул:
   "Тончин, тончин![154] Подождите!"
   "Кто бы мог, -- подумал Япиик, --
   В эту пору быть из наших?"
   "Егей! Егей! Кто там будет?" --
   Отозвался Печь Салиндер.
   "Егей! Егей! Подождите!"
   Из молочной легкой гущи,
   Из молочного тумана
   Вместе с лайкою Снежинкой
   Вышел Ваза к ним навстречу
   И держал он речь такую:
   "Проезжая мимо яра,
   На приплеске тихой яя,
   Сквозь туман молочно-белый
   Я услышал разговоры.
   Там есть люди, я подумал,
   Рыбаки сидят в тумане,
   Дожидаяся погоды,
   И, подъехав к вам поближе,
   Крикнул громко: подождите!"
    
   Улыбнулся Печь Салиндер
   Вместе с Ямпиком веселым
   И сказал он так мадуру:
   "Если трута иль огнива
   Ты желаешь для куренья,
   Получи без разговоров;
   Каждый знает, что на голос
   Человек идет за зверем,
   Человек идет за птицей
   И за лайкой на охоте,
   Так к чему же разговоры?
   Предоставь сорокам-бабам
   Поболтать, а мы -- мужчины".
    
   "Может быть, -- продолжил Ямпик, --
   В их паулах есть обычай,
   Чтоб мужчины, как ребята,
   Вместе с бабами болтали
   О шитье, стряпне, лепешках,
   Может быть, у них мужчины
   Нитки вьют из жил оленьих
   И на женской скрипке ниэ[155]
   Хорошо играть умеют.
   Может быть, у них мужчины
   Няньчат в онтаб[156] ребятишек,
   А их жены промышляют
   На ясак[157] пушного зверя,
   Ловят уток перевесом,
   Кормят их и бьют ремнями?"
    
   "Может быть, у них в паулах..." --
   Подхватил насмешку снова
   Печь Салиндер, улыбаясь,
   Но не мог он кончить слова:
   Ваза взял его за косу,
   А другой рукой -- за ворот
   Ухватил Тамбури Ямпик
   И обоих кинул в воду;
   Взял потом бревно большое
   И, как плиткой, метко бросил
   Прямо в лодку рыболовов.
   Закричали рыболовы:
   "Егей! Егей! -- незнакомцу.
   Пайсе, пайсе, ойка рума,
   О, не делай нам худого,
   О, прости насмешки наши".
    
   Печь Салиндер на карачках,
   А за ним Тамбури Ямпик,
   Как две мокрые собаки,
   С плачем жалобным, тихонько
   Из воды брели на берег
   И держали слово Вазе:
   "Не сердись на нас, бессильных,
   Богатырь с рукою длинной".
   "Замолчите! -- крикнул Ваза, --
   И послушайте, что скажет
   Вам, трусливым зубоскалам,
   Мадур Ваза, отер Ваза,
   Победитель Пенегезе,
   Зверя сильного Иура.
   Здесь, я знаю, близко место --
   Ход глубокий в Петлим-емдер;
   Укажите мухор-онгет,
   Укажите дверь под землю,
   Я иду войной на Веса".
    
   "Страшно нам, -- ответил Ямпик,
   Вон под тем большим увалом,
   Где зимою, снежной Тэли,
   Из-под снега даже в стужу
   Бьет горячий ключ подземный,
   Где стоит разбитый громом
   Старый кедр в кустах рябины,
   Есть подземный ход глубокий
   В Царство Ночи -- Петлим-емдер.
   Кто проходит мимо ямы,
   Мимо темного прохода,
   Слышит шум, подземный топот,
   Крики громкие народов
   На наречьях неизвестных,
   Языках, нам непонятных".
    
   "Отпусти нас, незнакомец, --
   Тут взмолился Печь Салиндер, --
   Кончил речь Тамбури Ямпик,
   Он сказал тебе всю правду,
   Больше мы о черной яме
   У ключа с водой горячей
   Рассказать тебе не можем".
   "Хорошо, -- ответил Ваза, --
   Путь свободен, уходите,
   На дорогу вам, мужчины,
   Дам совет, который помнит
   Каждый маленький ребенок.
   Кто приходит к дыму чума
   Иль найдет костер горящий
   В поле, тундре и у чума,
   Будет гость, и добрым словом,
   Угощеньем и едою
   Должен быть сначала встречен.
   Если хочет, пусть расскажет:
   Кто, откуда и зачем он.
   Если нет, то не должны вы
   Сами спрашивать, как дети:
   "Чей ты будешь, незнакомец,
   За каким идешь ты делом?"
   А теперь добром ступайте,
   Расскажите в чумах ваших,
   Как под старость вы учились
   Обхождению с гостями
   У проезжего вогула.
   Ну, прощайте, казым-гуи", --
   Так свое закончил слово
   Победитель Пенегезе,
   Зверя сильного Иура,
   И, спиною повернувшись,
   Быстрым шагом, легким шагом
   Скрылся он в молочной гуще
   Вместе с беленькой собачкой.
   "Каково?" -- спросил тут Ямпик.
   "Получил ты по заслугам", --
   Отвечал ему Салиндер.
   "Разве ты со мною не был,
   Не возился у приплеска,
   Как линялый гусь в болоте?" --
   Отвечал сейчас же Ямпик.
   "Он меня лишь взял за косы".
   "А меня он взял за ворот".
   "Я давно хотел помыться", --
   Вставил слово Печь Салиндер.
   "Поубавить вшей в рубахе
   Он тебе помог, приятель,
   Будь ему ты благодарен", --
   Молвил Ямпик, засмеявшись.
   "Все же мы с тобой в убытке,
   Что он сделал с нашей лодкой,
   Так заметил Печь Салиндер, --
   Где мы новую добудем?" --
   "В этом ты один виновен,
   Ты свои насмешки начал", --
   Отвечал Тамбури Ямпик.
   "Начал я, а кто продолжил?" --
   Тут спросил уже сердито
   Печь Салиндер, рассердившись.
   Покраснев от гнева, Ямпик
   Назвал друга старой бабой
   И другими именами.
   Долго ссорились остяки,
   А потом они подрались.
    
   В это время мадур Ваза
   Надевал поверх рубахи
   Полотно из мелких колец,
   В руки брал тяжелый кег'е,
   Атта-кег'е -- меч мадура,
   И большой колчан из меха
   Он наполнил туго нялы,
   На тяжелый медный пояс
   Из цепей, узорных плиток,
   Привязал цепочкой медной
   Ножны -- содып, амулеты,
   Он позвал свою собаку
   И, сказав три вещих слова,
   Путь направил свой к Мухору.
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня шестнадцатая
   Мухор
   Крутоярьем, где рябины
   Над обрывом шелестели,
   Где черемуха с калиной
   В воду мутную смотрелись,
   Ваза с лайкою Снежинкой
   Чуть заметною тропинкой
   Пробирался к Мухор-Весу.
   Красный яр, высокий берег,
   Каждый год с большой водою
   Вместе с соснами, травою,
   Как живой, сползая в воду,
   Осыпался с страшным громом
   На ступенчатый приплесок.
    
   Старики в былые годы,
   Что прошли и не вернутся,
   Сидя чумом на увалах,
   Говорили малым внукам:
   "Видишь, парень, яр высокий,
   Красный берег -- крутоярье.
   Каждый год с водой большою,
   Как от речек на увалы
   Мы уходим в половодье,
   Он уходит, осыпаясь,
   Дальше в лес -- в густой рябинник...
   В годы прошлые -- до русских --
   На яру, над тихой лягой[158]
   Стоял город, медный город
   Князя Самара Матуги.
   Мы не знаем, так ли было;
   Но старейшие из рода
   И мудрейшие шаманы
   Сон увидели однажды
   Ночью теплою весенней,
   Журавлиной светлой ночью,
   Днем они совет созвали
   И сказали так Самару:
   "Князь, мы видели Мухора,
   Он надземными тропами
   Подошел под берег красный,
   Подошел под городище,
   И пройдет три круга солнце,
   Город наш, как круглый камень,
   Будет сброшен прямо в воду
   Вместе с рощею шайтаном".
   Князь ответил верным людям:
   "Пусть пройдет три круга солнце,
   Мы тогда увидим ясно,
   Мы тогда узнаем точно,
   Упадет ли яр высокий
   Вместе с городом и рощей,
   А пока вы время ждите".
    
   Разошлись с совета люди,
   Недовольные словами
   Князя Самара Матуги...
   И прошло три круга солнце,
   Яр высокий обвалился
   Ночью светлой, журавлиной,
   Вместе с городом и рощей,
   Только люди земляные --
   Мыгдятай-ах[159] Самар-князя
   (Их жилища за оградой)
   Долго слезно горевали
   И кричали над обвалом:
   "Где теперь у нас защита,
   Князя Самара не стадо!"
    
   "Видишь, парень, -- заключили
   Старики, рассказ закончив, --
   Вещий сон как много значит,
   Вещий сон откроет двери,
   Что не видит глаз шамана,
   Что не слышит наше ухо
   В тишине времен грядущих.
    
   Яр уходит с каждым годом
   В темный лес, где нет рябины,
   С каждым днем мелеет ляга,
   Жирным илом зарастая,
   Темной ямой в крутоярье,
   Как нора большого зверя,
   Виден вглубь провал бездонный --
   Это выход Мухор-Веса,
   Поедателя увалов,
   Из земли на свет, наружу".
    
   Ваза шел, гремели содып,
   Звонко лаяла Снежинка,
   Чуть заметная тропинка,
   Как змея, меж стройных сосен
   Вниз спустилась по обрыву
   И в логу, в траве зеленой,
   Затерялась, оборвавшись
   Между кустиков рябины...
    
   "Яма близко", -- думал Ваза,
   Поднимая тяжкий содып
   Выше пояса из плиток.
   Ампа лаять перестала;
   Еле слышно где-то хлюпал
   Ключ в траве; над старым кедром
   Развевалась чьи-то иры;
   И так глухо, как в бочонке,
   В стороне был слышен говор
   Не людской и непонятный.
    
   Ваза вынул атта-кег'е --
   Богатырский меч тяжелый,
   Затянул потуже пояс,
   Подвязал колчан с стрелами
   И позвал свою собаку:
   "Ну, теперь настало время,
   Верный друг ты мой, Снежинка,
   Нам спуститься в Петлим-емдер",
   Так промолвил мадур Ваза,
   Направляяся к проходу
   В Царство Ночи под землею.
   И блестящая кольчуга,
   Полотно из многих колец,
   На ходу звенела тихо;
   Брякал с каждым шагом Вазы
   Содып тяжкий на цепочках.
    
   Подойдя к норе Мухора,
   Ваза бросил круглый камень
   И прислушался к паденью
   Камня круглого под землю.
   Долго слушал храбрый мадур,
   Скоро ль камень дна достигнет,
   Скоро ль стукнет он в колодце.
   И прошло большое время:
   Пятьдесят шагов по лесу
   Может сделать хромоногий,
   Загремел тяжелый камень --
   Дно достал в норе Мухора.
    
   Ваза снова бросил камень,
   Снова слушал он паденье
   Камня нового о камни,
   А потом сказал: "Довольно".
   Повалил сосну большую
   Поперек норы Мухора,
   И, забив два клина в землю,
   Он набрал корней и лыка
   И крутить веревку начал,
   В пятьдесят шагов длиною,
   Толщиною в восемь пальцев.
   "Ты боишься, бедный мальчик,
   Этих сумрачных потемок
   В эту пору огневую.
   Ты боишься, бедный мальчик,
   Мать ушла твоя далеко
   Собирать в лесу сараны[160].
   Ты боишься, бедный мальчик,
   Черной тени от чувала,
   Темных нар и шума ветра;
   Мать ушла твоя далеко,
   Ты не плачь в глубокой люльке,
   Мальчик милый, неразумный", --
   Пел негромко мадур Ваза
   Песню детскую над ямой,
   Вспоминая годы детства.
    
   Вот он маленьким парнишкой,
   Вместе с псом лохматым
   Пакой, Ставит кривду на, проточке.
   Комары его кусают,
   Лает сипло пес лохматый;
   Где-то громко на увале
   Страшным голосом, протяжным, --
   "Ко-го-гу", -- взывает кто-то...
   Страшно маленькому Вазе,
   Он готов бежать к паулу,
   Бросить кривду на проточке,
   Но как раз он слышит в кривде,
   Что попала в мотню рыба,
   И дрожащими руками
   Тянет кривду он на берег...
   Рыба в кривде, рад парнишка,
   Позабыв о страшных криках,
   Неуверенно хватает
   Ручкой скользкого налима.
   Миг один, из цепких пальцев
   Булькнул в воду толстокожий.
   "Айя!" -- крикнул и заплакал
   Рыболов-парнишка Ваза,
   Взявший толстого налима
   Не под жабры, а за брюхо.
    
   В чаще -- спелая брусника,
   Солнопек покрыт, как кровью.
   Ваза, маленький парнишка,
   Вместе с псом лохматым Пакой
   Убрались сюда поутру,
   Вазу мать и старый ойка
   Оттаскают за волосья --
   Это каждый раз бывает,
   Когда парень из паула
   Убежит с лохматым Пакой.
   Но кому какое дело, --
   Думал так парнишка храбрый, --
   Если он не хочет в чуме
   С бабами сидеть на кожах, --
   Он давно уже мужчина.
    
   Вот наелись, наигрались
   Пака с Вазою досыта
   И идут домой, к паулу --
   Их встречает с хворостиной
   Старый ойка на дороге:
   Хвост поджав, лохматый Пака
   Убежал в густой кустарник,
   Побежал было и Ваза,
   Но напрасно, -- хворостина
   Нагнала парнишку скоро.
    
   На другой день, ровно в полдень,
   Завязал конец веревки,
   Труд окончил хлопотливый
   Музыкант забытых песен,
   И сейчас же, не помедлив,
   Обвязал сосну на яме
   Крепкой петлею тройною,
   А другой конец веревки
   Опустил в колодец темный.
   "Ожидай у темной ямы", --
   Наказал мадур собаке
   И, надев кольчугу, содып,
   Все другое снаряженье,
   Опустился в Петлим-емдер --
   В Царство Ночи под землею.
    
   Чем спускался глубже Ваза
   По веревке креп костру н ной,
   Тем теплее становилось,
   Тем дышать труднее было.
   Белой тряпкой, как оконце,
   Там, вверху, над головою,
   Виден был неясно выход...
   Скрылся свет, пахнуло дымом,
   Стены каменные сжались,
   И из тьмы, переливаясь,
   Шумы громче доносились
   Страшным ревом водопада, --
   Петлим-емдер было близко.
    
   Ниже в землю, глубже в землю,
   Ближе каменные стены
   Наступили на героя...
   Перебор, другой и третий,
   И в руке мадура Вазы
   Был уже конец веревки.
   "Коротка моя веревка,
   Дно не близко", -- думал Ваза,
   Как паук на паутине,
   В темной бездне повисая.
   Возвращаться снова наверх,
   Довязать до дна веревку, --
   Стыдно было бы герою
   Пауком по яме ползать...
   Прыгнуть вниз, на дно колодца,
   Камни встретят остриями,
   Вдавят медную кольчугу
   В тело белое героя,
   Будет сломан онет[161] Вазы,
   Рог сияющий героя...
   "Коли камни же минуешь, --
   Продолжал над темной бездной
   Думать думу храбрый мадур, --
   То обратно не вернешься.
   Стены скользки и высоки,
   Птице впору лишь подняться
   На разжатых крепких крыльях.
   Но мадур -- не белый орлан,
   Не шаман, чтоб обратиться
   В птицу, зверя или духа".
    
   Долго думал мадур Ваза,
   Долго духом колебался,
   Наконец решил спуститься
   Без веревки, упираясь
   В стены узкого ущелья.
   Он припомнил, как мальчишкой
   Лазил в норы за стрижами
   По крутым сыпучим кручам
   Желто-каменных откосов.
    
   "Не сломает онет Ваза,
   Рог сияющий героя", --
   Молвил он и, упираясь
   В стены гладкие колодца
   То спиною, то руками,
   Стал еще спускаться ниже.
   Близко дно, бокарь[162] нащупал
   Камень гладкий, как ступеньку...
   Шаг еще -- на дне колодца
   Стал обеими ногами Мадур
   Ваза -- победитель --
   Перед входом в Петлим-емдер.
   Он поправил атта-кег'е,
   Подтянул потуже пояс,
   Нож охотничий ослабил
   В ножнах, резанных искусно,
   И, надвинув на лоб черный
   Иермак-охзам героя,
   Сват[163] в сияющей кольчуге
   Шагом медленным, тяжелым,
   Как на Шубного Медведя
   Опытный идет охотник,
   Он вошел в ущелье зверя.
    
   Плакал филин-передатчик,
   Смерть предсказывал герою
   Пеньем песенки веселой;
   Говорил веселый филин:
   "Бедный мальчик, возвратися,
   Ты, бедняжка, уж покойник,
   Ты бледнеешь и трясешься,
   Только я пойду навстречу...
   Мне и мать твоя плясала,
   Да в серебряном наряде,
   Для меня она плясала,
   В честь меня она надела
   Дорогой кафтан суконный,
   Мехом беличьим обшитый,
   На ногах ее мелькали
   Секари с цветным узором
   Из пяти цветных полосок,
   Тонкого сукна с нашивкой
   Мелких бусок, как икринки.
    
   Для меня она плясала,
   В честь меня она надела
   Из крапивы белый фартук,[164]
   Где узором тонких ниток
   Были вышиты картины:
   Зверь, охотник, соболь хитрый,
   Хвоя сосен и лисицы...
   Для меня она плясала.
   Бедный мальчик, воротися".
    
   Но не слушал Ваза песню,
   Песню детскую о танцах,
   Что пропел ему шутливо
   Хитрый филин-передатчик.
   Твердым шагом, не колеблясь,
   Шел, как опытный охотник,
   Ваза в темном подземелье,
   А ему навстречу грузно
   Мамонт двигался проходом,
   Крепкорогий, страшный Мухор.
   С каждым шагом приближался...
   Не вскипел котел на углях,
   Не прошло до сотни время,
   Как сошлися: зверь подземный
   В темном каменном ущельи
   С человеком тяжкой силы
   И вступили в бой кровавый,
   Бой последний для кого-то.
    
   Засвистел, как буйный ветер,
   Заблестел огнем летящим
   Атта-кег'е, меч героя...
   Зверь Мухор взревел от боли,
   Топнул толстыми ногами,
   И, как кор, почуя кора,
   С наклоненными рогами
   Он понесся на героя...
   Ваза быстро наклонился
   И, как мышь в нору, юркнул он
   Между толстыми ногами,
   А потом вдогонку зверю
   В жирный зад всадил он кег'е,
   Острый кег'е, меч героя.
   Зверь взревел от страшной боли;
   В узком каменном проходе
   Он хотел бы повернуться,
   Вновь напасть тремя рогами,
   Смять героя в быстром беге, --
   Но напрасно это было:
   Разве можно разом гору
   Сдвинуть сильному Мухору?
   Разве может он раздвинуть
   Сразу круглым поворотом
   Узкий выход в Царство Ночи?
   Хоть силен подземный житель,
   Страшный Мухор многорогий,
   Победитель крутоярья,
   Но бессилен он, как муха,
   Перед каменной горою.
    
   Не робея, не теряясь,
   Ваза бил мечом тяжелым
   Ноги, зад, бока Мухора;
   Кровь, как речка в половодье,
   Залила подземный выход
   На две полные ладони.
   И Мухор уж чуял гибель
   От руки героя Вазы,
   Он сначала лишь лягался,
   Задом пятился на Вазу,
   Но потом, собравши силы,
   Что есть духу по ущелью
   Побежал, быстрее кхонна,
   Дальше в землю, в Петлим-емдер,
   Оставляя след брусничный.
   Ни на шаг не отставая,
   Побежал за зверем мадур,
   Отер Ваза быстроногий,
   И от бега их в ущелье
   Колебалась даже Маа,
   Дальняя земля народов.
   Долго бег их продолжался,
   Долго Маа колебалась,
   Наконец споткнулся Мухор;
   Истекая темной кровью,
   Обливаясь красным потом,
   Он упал на дно ущелья.
   Тут герой, согласно клятве,
   Данной им Отцу Торыму,
   Прыгнул на спину Мухору,
   И мечом он в три удара
   Отрубил три рога зверя...
   Зарычал, забился Мухор,
   Встал с трудом он на колени,
   Но упал сейчас же с ревом
   И уж больше не поднялся.
   Ваза взял три крепких рога,
   Повалил себе на спину
   И пошел к глубокой яме,
   Где кончается ущелье.
   Хитрый филин -- птица ночи --
   Пел шутливо вслед герою:
   "Бедный мальчик, я ошибся,
   Бедный мальчик, ты не умер;
   Старый ойка -- вещий старец --
   Ворожил тебе на бубне,
   Ворожил тебе у люльки,
   Привязал тебе удачу
   Вместе с шариком из меди
   На ремне к подвескам люльки,[165]
   И теперь перед глазами,
   Впереди тебя по тропам,
   Впереди по всем дорогам
   Мчится счастье -- рог героя,
   Всюду ждет тебя удача", --
   Так пел филин пучеглазый
   Песню новую мадуру.
    
   Вот и выход, узкий выход,
   Тяжелы рога Мухора,
   Коротка веревка Вазы,
   Но невидимый, незнаный
   Ухватил семью руками
   Музыканта старых песен,
   Песен всеми позабытых.
   И поднял его, как птицу,
   Наверх к беленькой Снежинке.
    
   "Ну, теперь, -- так думал Ваза, --
   Я быстрее вольной птицы
   Полечу к злодею Мейку,
   К цвету жизни -- нээ-Ючо.
   Слышу звон я, слышу крики,
   Будет бой, о, бой великий,
   Бой последний для героя".
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня семнадцатая
   Возвращение
   Каждый день с печалью в сердце,
   В сердце с робкою надеждой
   Выходила нээ-Ючо,
   Выходила на дорогу,
   Дожидалася приезда
   Музыканта старых песен,
   Каждый день она, вставая,
   Говорила: "Вазу встретит,
   Может быть, сегодня Ючо".
   Каждый вечер повторяла,
   Спать ложась, с надеждой в сердце,
   Нээ-Ючо, цветик жизни:
   "Может быть, приедет ночью
   Мой жених -- мадур железный".
    
   Проходили дни и ночи,
   Проходили в ожиданье,
   А герой, мадур железный,
   Музыкант забытых песен,
   Не стучал тяжелой нартой,
   Был далек от грустной Ючо,
   Был далек в краю безвестном.
    
   "Он приедет, не приедет, --
   Так гадала часто Ючо
   Темной, позднею порою,
   Он приедет, не приедет,
   Отвечай скорее, пензер,
   Вещий пензер, малый пензер,
   Из налимьей кожи сшитый".
   Но молчал упорно пензер
   На вопросы грустной Ючо,
   И однажды только, ночью,
   Он ответил так -- неясно:
   "Долго ждать желанной встречи,
   Встреча будет, но не скоро
   И не здесь, на этом месте,
   В царстве злого бога Мейка,
   Где ты встретишь -- я не знаю,
   И не спрашивай ты больше,
   Пензер большего не знает".
    
   Дни за днями проходили,
   Осень на зиму сменялась,
   А зиму весна сменила,
   Вслед за Туе белой ночью
   Лето-Тои прилетало
   На упругих, крепких крыльях
   Стай крикливых журавлиных,
   И потом, опять слезливо,
   Как старуха у чувала,
   Тихо осень подбиралась,
   Увядали травы грустно,
   Облетали снова листья
   Золотых лесных нарядов.
    
   Сколько дней -- не знает Ючо
   Провела она тоскливо,
   Ожидая мадур Вазу,
   И однажды, в месяц третий,
   В месяц падающих листьев,
   Ючо вышла на тропинку,
   Где последний раз прощалась
   С женихом, железным хомом;
   Здесь она остановилась
   И задумалася долго.
    
   Парка Ючо вместе с телом,
   Как у вещего шамана,
   Оставалась на тропинке,
   А душа ее поднялась,
   Связи с телом не теряя,
   Высоко над темным лесом.
   Долго там душа летала,
   Как слепая, тайн не зная,
   Тайн мудреных, тайн небесных,
   И потом опять спустилась,
   Не поведав о чудесном.
   Сон иль явь, не знала Ючо,
   Долго ль длилось расставанье,
   Далеко ль душа летала,
   Не теряя связи с телом, --
   Ничего она не знала,
   Это знают лишь шаманы,
   Жизнь проведшие в гаданьях,
   Где же знать то было Ючо!
    
   И когда она очнулась,
   Вновь глазами стала видеть
   Желтый лес, седую бусырь,
   Вдаль ушедшую тропинку,
   У ствола сырого кедра
   Нээ-Ючо увидала
   В старой парке, рваной парке,
   Как крючок для рыбной ловли,
   Старушонку-шаманиху
   С бубном, посохом и в шапке.
    
   "Здравствуй, бабушка!
   Откуда Ты пришла сюда в ненастье?" --
   Тут спросила в удивленье
   Ючо сяньгум-шаманиху.[166]
   "Здравствуй, дочка, здравствуй, Ючо,
   Отвечала ей старуха,
   Ртом беззубым шепелявя, --
   Я пришла тебя проведать,
   Рассказать тебе большое,
   Что ты знать давно хотела".
   И, звеня шаманским бубном,
   Опираяся на посох,
   Подошла тогда старуха
   К цвету жизни нээ-Ючо
   И держала речь такую:
    
   "Молодых глаза слезливы --
   Значит, плачешь о далеком,
   Значит, грусть владеет духом;
   Кто ушел, сказав -- вернется,
   Может, тот и сдержит слово,
   Кто сказал -- его дождется,
   Потеряет только время.
   Я скажу тебе о прошлом:
   Цветик жизни не увянет.
   Я -- старуха-шаманиха,
   Я жила -- не знаю сколько,
   Но цветок родился прежде.
   Если б годы сосчитала
   Я однажды по лучинкам,
   То сломала бы я много
   Щепок тоненьких в лучинки.
   Если ты бы сосчитала
   Годы жизни, нээ-Ючо,
   То большую очень кучу
   Наломала бы лучинок.
   Ты жила уж в царстве Мейка,
   Я еще же не родилась.
    
   Здесь ты старости не знала,
   Ты не знала, что живущим,
   Всем рожденным по-земному,
   Смерть приходит неизменно;
   Ты не бойся мрака ночи,
   Ожидающей умерших,
   Ты не бойся увяданья,
   Ты умрешь цветком прекрасным
   На заре весенней ночи,
   Без икоты и страданья,
   Ты умрешь, оставишь Мейка
   И пойдешь путем знакомым,
   По тропинке многоторной".
   "Ах, оставь меня, старуха,
   Злобный дух, губитель жизни, --
   Тут вскричала громко Ючо, --
   Не пугай меня ты смертью,
   Я бессмертна в царстве Мейка.
   Если ты незрячим оком
   Видишь в будущем дороги,
   Ты скажи мне, шаманиха:
   Скоро ль Ваза возвратится,
   Был ли он в далеком Царстве,
   В Царстве Торыма-Владыки,
   Где стучит теперь он нартой? --
   Может, близко он. За лесом!"
   "Он вернется в царство Мейка, --
   Отвечала шаманиха, --
   Он стоял перед Торымом,
   Чтоб сорвать цветок прекрасный,
   Он вернется, храбрый мадур,
   Волк большой, железный отер,
   Но... его ты не дождешься, --
   Ты умрешь, когда услышишь
   Вазы голос в этом царстве".
   "Уходи, колдунья злая,
   Я твоим не верю сказкам,
   Ты меня не испугаешь,
   Если б даже в Царство
   Теней Отлетели мысли Ючо,
   И тогда б железный мадур
   Отыскал меня средь духов,
   Он тот путь найти сумел бы,
   Путь далекий в Царство Торма,
   Оживит меня хатт-инком,[167]
   Хатта-нер'ем,[168] если надо.
   Уходи, колдунья злая,
   Уходи скорей отсюда,
   Мейк увидит -- будет худо,
   Он тебя, как гнус,[169] раздавит", --
   Говорила с злобой Ючр,
   И когда остановилась,
   То увидела: старуха
   Как сквозь землю провалилась...
    
   С этих пор тяжелый камень
   Лег на сердце нээ-Ючо,
   С этих пор слова старухи
   Из ума не выходили...
   Грусть жены своей заметил
   Ойка Мейка, дух коварный,
   Он спросил ее тягуче:
   "Мало ешь -- скорбишь о чем-то,
   Спишь тревожно -- есть забота,
   Вниз глаза -- печаль на сердце...
   Все я вижу дальним глазом,
   Все я знаю -- духом духа;
   Отвечай, о чем забота,
   Отвечай, -- где корень скорби
   Спрятан с тайною тревогой?"
    
   Долго ждал ответа Ючо
   Ойка Мейка, дух коварный,
   А потом опять тягуче
   Он с насмешкою промолвил:
   "Вместе с горем и тревогой,.
   Как вьюнок на пне осины,
   Робкая живет надежда,
   И в твоих глазах печальных
   Глазом духа я незримым
   Вижу робкую надежду.
   Отвечай мне, невых-Ючо,[170]
   В чем твоя живет надежда,
   Отвечай, -- где спрятан корень?"
    
   Долго ждал ответа Ючо Ойка
   Мейка, дух тревожный,
   И опять спросил он невых
   Строгим голосом, рычащим:
   "Знаю день, когда парнишка
   Отвязал моих оленей,
   Утащил с упряжкой нарту,
   Рядом с твердым следом парня
   Видел я другой, неясный
   Женский след, какой-то бабы.
    
   Может быть, воришка кхонна
   С бабой ездил для веселья,
   Спрятав в маленький мешочек
   Вместе с кремнем и огнивом.
   Так, наверно, это было,
   Так как бабы я не видел,
   Был хотя я очень близко,
   Чуть парнишку не сарканил,
   Может быть, сейчас ответишь
   Ты мне, старому шаману,
   На вопрос последний, третий:
   Чей был след, где эта баба?"
   "Слушай, Мейк, -- сказала Ючо,
   На вопрос последний, третий --
   Я задам тебе вопросы,
   Может быть, тогда, Глубокий,
   Скажешь мне: без слов понятно,
   Я не требую ответов".
   "Хорошо, -- сказал, краснея,
   Ойка Мейка, дух коварный, --
   Будем слушать сказки бабы,
   Хоть и знаю, по закону
   Ты должна ответить первой,
   Не испытывая мужа".
    
   "Первый мой вопрос, -- сказала,
   Будет сделан по закону:
   Если женится мужчина,
   Он калым несет, тан-менен[171],
   Так, скажи мне, по закону?"
   "Да", -- ответил дух, нахмурясь.
   "А второй вопрос, -- сказала, --
   Будет очень прост для духа.
   Если мен'ен был не принят,
   То куда идет от юрты
   Сват, плохой жених печальный?"
   "Он идет домой, бедняга", --
   Отвечал вторично Мейка.
   "А теперь вопрос последний, --
   Тут сказала гневно Ючо, --
   Может дух закон нарушить,
   А потом, его нарушив,
   Быть судьей, как Шубный Старец?
   В прошлый день далекой встречи
   Ты меня увез на нарте,
   На оленях златорогих,
   Их стащил вогул-воришка,
   Не спросив на то согласья".
    
   Помолчав, ответил Мейка:
   "Хитрость женщины -- лисицы,
   Это сказано разумно...
   Помню я, судья лохматый,
   Испугавшись гневных маньси,
   "Смерть", -- сказал и лапу поднял
   В знак согласия с народом.
   Дальше было б очень худо,
   Если б я судьбе не плюнул
   И не вызвал волка Лача
   Для ответа пред народом,
   А потом на быстрой нарте
   Я увез тебя, не сватав,
   В этот край, где вечно Той,
   Где заботы ты не знаешь,
   Из большой, до верху полной
   Чаши, вырезанной хитро
   Из коричневого камня,
   Мясо ешь оленей жирных...
   Так ведь было дело, Ючо?
   Мейк сказал одну лишь правду,
   А теперь скажи мне прямо:
   Прав я был, закон нарушив,
   Без согласия взяв в жены
   Девку смертную, вогулку, --
   А жениться мог на равной".
    
   "Мейк, -- тогда сказала Ючо, --
   Я скажу тебе всю правду.
   Мне осталось жить недолго,
   Так старуха мне сказала:
   Много лет в твоем я царстве,
   В царстве радостного Той,
   Я жила, забот не зная,
   Но однажды мадур гордый,
   Смел душой, с лицом открытым,
   К нам пришел на быстрой нарте,
   Чтоб твоих похитить кхонна
   Вместе с нартою тяжелой.
   Мадур взял у Ючо сердце,
   Взял у ней навеки душу,
   Обещая возвратиться
   В царство Мейка, в царство Той,
   По пути из Царства Нумы, --
   Я клялась ему дождаться
   Страшной клятвою вогулов!
   Лапой Шубного Владыки
   С длинными пятью когтями;
   Я клялась ему при жизни,
   Я клялась ему за гробом,
   Если б весть пришла о смерти,
   Смерти скорбной музыканта,
   Отыскать его далеко --
   В Царстве Теней под землею.
   Много дней прошло в тревоге,
   И ночей минуло много,
   Я ждала, я сна не знала,
   Но мадур не возвращался,
   Не давал вестей мне верных
   И не звал меня он -- Ючо"...
   "Ючо, Ючо! Цветик жизни!" --
   Крикнул лес протяжным зовом,
   Звонкий лай в лесу дробился,
   Лес шумел, и старый филин
   Вдруг стрелою в небо взвился
   И оттуда громко крикнул:
   "Мадур Ваза возвратился,
   Музыкант забытых песен,
   Мейк, а едет будто в гости,
   На твоих оленях, старый...
   Будет, будет бабу слушать,
   Сказки бабьи больно длинны,
   Приготовься лучше к драке, --
   Драка будет из-за бабы...
   Мадур Ваза возвратился
   Музыкант приехал, ойка!"
   "Замолчи, слепая гнида, --
   Отвечал сердито Мейка, --
   Это знаю без тебя я,
   Без слепой собаки, филин,
   Ты скажи, где этот Ваза,
   По какой дороге едет,
   Скоро ль будет к Мейку в гости".
    
   "Он сейчас уж перед юртой, --
   Крикнул филин, опускаясь, --
   Он приехал! Пайсе, Ваза!
   Старый Мейк и нээ-Ючо
   Ждут тебя давно уж в гости,
   Все готовят угощенья.
   Выходи скорее, рума,
   Гость далекий, храбрый отер,
   Отдохни с дороги дальней
   В юрте Мейка на постелях".
    
   Как листок на стебле длинном
   В день осенний, непогодний,
   Ючо часто задрожала
   И, склоняясь перед Мейком,
   "Не убей его", -- сказала.
   Но не слышал Мейк признанья,
   Он не видел даже Ючо;
   В страшном гневе бог коварный
   Весь налился черной кровью,
   Он схватил рукой проворной
   Со стены колчан с стрелами,
   Взял тяжелый атта-кег'е,
   Меч зазубренный злодея,
   И, спеша, навстречу вышел
   С диким криком: "Огеекейя!"
    
   Мадур Ваза, улыбаясь,
   Твердой медленной походкой
   Подошел к злодею Мейку,
   Весь сияя, словно месяц,
   Месяц яркий в полнолунье,
   Чешуей своей кольчуги,
   Полотном из мелких колец,
   И, подняв свой атга-кег'е --
   Острый меч, Торымом данный,
   Крикнул Мейку; "Защищайся,
   Старый вор -- лесной бродяга,
   Поедатель стад оленных".
   "Эмас! Эмас! -- Мейк ответил. --
   Чебак тухлый с яя-Конды,
   Ты получишь по заслугам
   За оленей и за нарту".
   И, взмахнув мечом тяжелым,
   С свистом ветер рассекая,
   Мейк ударил по кольчуге,
   Чешуе из медных колец,
   Грудь одевших музыканта.
   Меч скользнул, как лыжа с горки,
   Без вреда для тела Вазы
   И зарылся по крыжину
   В землю твердую у юрты.
   "Эмас! -- крйкнул ойка Мейка, --
   Шуба крепкая надета
   На твое пустое брюхо,
   Но крепки и зубы кег'е,
   Он прокусит эту парку,
   Он твое добудет сердце,
   В этом я уверен, парень,
   Завыватель песен старых".
    
   Меч его опять поднялся,
   Как вода, теперь блистая,
   В летний день в забоке тихой,
   Так как ржава до крыжины
   Пообчистилась о землю,
   И с разбега повстречался
   С атта-кег'е мадур Ваза.
   Как две молнии, блеснули
   Красной пылью огневою,
   Как два грома, прогремели
   Грозных двух мечей удары...
   Бой начался, бой последний,
   Между мадуром и ойкой;
   Беспрерывным светом искры
   От мечей бойцов могучих,
   Как пожар лесной, горели;
   Звон мечей, как буреломы
   В день грозы и бури страшной,
   В час, как ветер исступленный
   Валит лапою тяжелой
   Лес, как хрупкие былинки,
   Разносился страшным стоном
   Далеко по царству Мейка.
   Как трясина на болоте,
   Почва твердая, как камень,
   Колебалась под ногами
   Двух бойцов -- врагов смертельных
   Лес с землею вместе зыбал,
   Как камыш, роняя хвою,
   Осыпая округ шишки.
   Старый филин-смехотворец,
   На высоком кедре сидя,
   Трижды падал от трясенья,
   Трижды снова поднимется,
   Выбирая сук потолще,
   Сук покрепче для сиденья.
   Много раз бойцы сходились
   В этой страшной, грозной битве
   Близко-близко, грудыо к груди,
   Много раз и расходились,
   Отряхая пот кровавый,
   Воду, смешанную с кровью,
   На изрытую ногами
   Землю, мягкую, как золу.
    
   Длинный день пошел на убыль,
   Солнце спряталось в низине,
   И оттуда сумрак темный,
   Брат родной тревожной ночи, --
   Вышел -- путь сестре очистить...
   Мало времени промчалось, --
   Ночь сменила сумрак темный,
   Юпсе[172] вышла на дорогу.
   В дальнем небе, темном небе,
   Солнца брат, веселый йенгпе,[173]
   Вылез медленно из юрты
   И пошел бродить по небу
   Меж костров, по темным тропкам,
   Между звезд, -- сказали б люди;
   Вон пастух звериной стаи
   Шагом медленным проходит...
   Бой не стих, бойцы дралися
   С прежней силой, сея искры,
   Грозно громом ударяя...
   Бой не стих, и темной ночью
   Два бойца -- две черных тени --
   Продолжали схватку-битву
   Так же злобно до рассвета.
   И уж солнце ночь сменило,
   В чум ушел веселый йенгпе, --
   Битва так же продолжалась.
    
   Ровно в полдень, оступившись,
   В первый раз споткнулся Мейка,
   В первый раз беду почуял
   Старый волк, таежный хищник.
   "Плохо, -- мрачно думал ойка,
   Силы старые уходят,
   Далеко моя победа".
   И тогда он, повернувшись,
   Прыгнул прямо на верхушку
   Кедра старого над юртой.
   Там он вынул лук и стрелы,
   Привязав к руке дощечку,
   Чтоб струна ее не била.
   Натянул свой лук упругий
   И послал стрелу-певунью
   Прямо в сердце музыканта.
    
   Стукнул томар о кольчугу,
   Чешую из мелких колец,
   Отскочил и пал на землю
   Без вреда для музыканта.
   Этим временем проворно
   Вновь послал стрелу-певунью
   С острым шилом на головке
   Старый ойка -- вор елейный,
   И опять стрела упала,
   В землю твердую воткнувшись.
   Рассердился мадур Ваза,
   Весь налился красной кровью,
   И, порвав ремни у содып,
   Бросил ими с страшной силой
   Он в трусливого злодея.
   Завизжал, завыл на кедре,
   Извиваясь, словно змеи,
   Ойка Мейка, враг елейный,
   И такое молвил слово
   Он мадуру-музы канту:
   "Подожди, довольно драться,
   Можно миром дело кончить.
   Бабу надо, кхонна, нарту, --
   Все бери и убирайся,
   Не тревожь мою ты старость".
   "Нет, -- сказал на это мадур, --
   Пир плохой с тобой, злодеем,
   Лучше снова будем драться,
   Будем драться до могилы".
    
   "Нет, -- ответил ойка Мейка, --
   Если Торм, большое брюхо,
   Старый Торм, глупец ленивый,
   В много раз тебя хитрее,
   Не сумел меня принизить,
   То тебе такое дело
   Будет сразу не по силам,
   Ты еще теленок малый
   Против Мейка-великана...
   У тебя немало силы,
   Много дел ты храбрых сделал,
   Но еще их очень мало,
   Чтоб со мною потягаться,
   Чтоб тебе со мной сравняться
   В силе грозных колдований.
   Слушай, мадур, слушай, рума,
   Что тебе откроет ойка,
   Что тебе сейчас расскажет
   Дух великий о Торыме".
    
   Но не слушал больше Ваза
   Речи хитрые злодея,
   Он схватил свой меч упругий,
   Стрелы-томар боевые
   И послал он в сердце Мейку,
   Прямо в сердце, чуть прицелясь,
   Томар-леп[174] с железной вилкой.
    
   Вскрикнул громко старый ойка
   От стрелы-певуньи-томар,
   Ойку в сердце поразившей,
   Рухнул он с верхушки кедра,
   Как глухарь, ломая сучья,
   Наземь пал к ногам мадура.
   В тот же миг меча ударом
   Ваза надвое рукою
   Разрубил его могучей
   И, не глядя, повернулся,
   Громким голосом промолвил:
   "Торм, Отец наш, Нума грозный!
   Я свое исполнил слово,
   Я сдержал всю клятву, Дальний!"
    
   Промолчал далекий Торым
   На слова героя Вазы,
   Ничего он не ответил,
   Не дал знака никакого.
   Ваза трижды тихо свистнул --
   Кликнул белую Снежинку,
   А потом воскликнул громко:
   "Ючо, Ючо! Цветик жизни!
   Отзовись на зов мадура,
   Выходи скорей навстречу,
   Сват, жених твой, возвратился!"
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня восемнадцатая
   Смерть Ючо
   "Котлег Ючо! Сальпить[175] Ючо!" --
   Крикнул голосом печали
   Мадур Ваза -- карг-иевра,
   И, не знавший раньше страха,
   Таран вет хут вет уэйдем[176],
   Не однажды лик видавший
   Таран лик, огня и меди,
   Лик той рыбы бессловесной,
   Входит в юрту, озираясь,
   Полный страха и сомненья,
   Полный жутких ожиданий,
   За судьбой своей невесты.
   "Сальпить Ючо! Цветик жизни!"
   Молвил тише мадур Ваза,
   Мадур Ваза -- карт-иевра,
   И рукой дрожащей олып
   Поднял тихо сап[177] суконный...
   Чуть дыша, белее снега,
   На постелях соболиных,
   Как подраненная лёгын,
   Косы черные раскинув,
   Перед ним лежала Ючо,
   Перед ним была невеста.
   "Ючо, Ючо, -- снова молвил
   Мадур тише и печальней,
   Мадур Ваза -- карт-йевра:
   Отзовись, скажи мне слово,
   Что с тобою, цветик жизни,
   Пробудись, моя невеста".
   И прошло такое время,
   Что над пламенем яный-пут
   Стал бы пуст и растопился.
   Снова слово молвил Ваза,
   Мадур Ваза -- карт-йевра,
   Тихим голосом печали:
    
   "Хос-хот, хос-хот[178] крылья птицы,
   Птицы черной многокрылой,
   Птицы вещей и крикливой,
   С острыми семью когтями;
   Геге, геге -- лапа зверя,
   Шубного Отца Медведя
   С острыми пятью когтями,
   Пуспанк-кэр[179] перекусит
   Много жил оленных-септы.[180]
   Семь шаманов на дороге,
   Оживите мою Ючо".
    
   И прошло такое время,
   Чтоб запрячь оленей тройку,
   Починить большую нарту,
   Много дел иных поделать, --
   Нээ-Ючо все лежала,
   Как подстреленная лёгын,
   Косы черные раскинув,
   На тропинке в Царство Теней.
   И тогда немного громче
   Молвил слово заклинаний
   Мадур Ваза -- карт-иев ра:
    
   "Торый,[181] ТЖхт,[182] мое вам слово
   К вам идет из этой юрты,
   Вы должны его услышать!
   Торый, тохт, то мадур Ваза
   Говорит, как равный, с вами.
   Таран вет хут вет уэйдем,
   Я прошу -- скорее дайте
   Хатта-инк, живую воду, --
   Моя Ючо умирает,
   Я прошу скорее бросить
   Хатта-нер'ем -- прут живящий
   Мен'ен Ючо в Петлим-емдер".
    
   И еще умчалось время,
   Ночь вошла уж в юрту Мейка,
   Старый филин видеть начал,
   Торый, тохт не отвечали,
   Торый, тохт не отзывались
   На слова мадура Вазы.
    
   И тогда, пылая гневом,
   Громким голосом звенящим
   Крикнул Ваза исступленно:
   "Торм, я требую ответа!
   Торм, меня ты должен слышать,
   Отвечай скорее, Нума!"
    
   И в ответ на зов к Торыму
   От конца в конец вздрогнула
   Земля кожистая -- маа,
   Как на гребне волн шумящих
   Дрожит маленькая ветка,
   Грянул гром, поднялся ветер,
   И великий Торм ответил
   Строгим голосом мадуру:
   "Что кричишь ты, ойка Ваза,
   Как ребенок без игрушки,
   Как ты смеешь беспокоить
   Сладкий сон владыки Нума?"
    
   "Стой, Великий, -- гневно крикнул,
   Не дослушав речи, мадур, --
   Не теряй ты слов напрасно, --
   Я -- мадур из рода маньси,
   Музыкант-игрок на гусе,
   Так давно сменявший хотанг[183]
   На железный атта-кег'е.
   Я, мадур из рода маньси,
   С берегов речушки Ксенты,
   Говорю тебе, как брату,
   Оживи мне мен'ен Ючо.
    
   Кто убил злодея Мейка, --
   Так добавил дальше Ваза, --
   Кто в далеком Царстве Торма
   Пенегезе уничтожил,
   Кто в равнине Иаран-пелек,
   В белом крае самоедов,
   Умертвил Иура-зверя,
   Кто спустился в Петлим-емдер,
   В царство Веса-великана,
   Кто добыл рога большие
   Быка страшного Мухора, --
   Это сделал мадур Ваза,
   Музыкант забытых песен,
   И за это мне в награду
   Лишь одно мне дай, Великий,
   Жизнь для мертвой нээ-Ючо,
   Жизнь моей невесте, мен'ен".
    
   И ответил грозно Торым,
   Так сказал герою Нума:
   "Все мне подвиги героя
   Хорошо давно известны,
   Не ослабла память Нумы,
   И за это ты, Счастливый,
   Получил свою награду, --
   Ты стал равен ойке-духу;
   Твой народ, забытый всеми,
   Твой народ, уже умерший,
   Получил свою награду,
   Получил свое спасенье.
   И теперь над мертвой бабой
   Ты, недавний победитель
   Злого бога ойки Мейка,
   Плачешь горькими слезами,
   Просишь, сам чего не зная.
   Слушай дальше, мадур Ваза,
   Речь моя к концу подходит, --
   Кто убил красотку Ючо,
   Кто разрушил чары Мейка,
   Вместе с тем и жизнь невесты?
   Ты все сделал, длиннорукий,
   Ты убил злодея Мейка,
   Вместе с ним и мен'ен Ючо
   Умертвил своей рукою.
   Так зачем теперь ты плачешь,
   Как ребенок над игрушкой,
   И словами ты пустыми
   Вышних отдых нарушаешь?"
    
   Не сдержался мадур Ваза,
   Не дослушал он ответа Нумы,
   Торыма-Владыки,
   И, дрожа, он гневно крикнул:
   "Старый пес, лисица неба,
   Я отказываюсь ныне
   От награды быть бессмертным,
   Быть послушным, как собака,
   Называться отер-ойка
   В этом царстве, старый лодырь;
   Я желаю только смерти,
   Я желаю только встречи
   В Царстве Теней, в Царстве Мертвых,
   Где живут умерших души,
   Встречи с верною невестой.
   Ныне громко странам света
   Я кричу, пусть каждый слышит:
   Отрекаюсь! Отрекаюсь!"
   И на эти речи Торым
   Гневно мадуру ответил:
   "Ты отрекся! Ты отрекся!
   Это слышали все духи,
   Все четыре края света,
   Ты отрекся от награды --
   Ты отрекся от награды
   Ради старой, дряхлой бабы.
   Пусть так будет, пусть так будет!"
    
   И когда вновь на колени
   Опустился перед Ючо
   Мадур Ваза со слезами,
   То сейчас же вновь поднялся
   Для ответа он Торыму
   И, как лес, протяжно крикнул:
   "Отрекаюсь! Отрекаюсь!
   В этот миг, подобный шагу,
   От всего, к чему стремился,
   Я клянусь и обещаюсь
   Лапой Шубного Медведя
   Возвратить с тропинки мертвых
   Мою мен'ен, мою Ючо,
   А пока мне данный Нумой
   Меч железный, атта-кег'е,
   Меч героя двухсторонний,
   Будет спать в тяжелых содып".
    
   И когда вновь на колени
   Опустился перед Ючо
   Мадур Ваза со слезами,
   Перед ним была не Ючо,
   Не невеста его, мен'ен, --
   Перед ним была старуха
   Древних лет, с сухою кожей,
   С темной кожею землистой...
   Мадур Ваза не поверил,
   Что цветок его прекрасный,
   Милая его невеста
   Вдруг в старуху превратилась.
   Ваза думал: ойка Нума
   Подменил его невесту
   Старой, дряхлою старухой
   В наказанье за обиды.
    
   Но когда увидел косы,
   Смоляные косы Ючо,
   Он промолвил, как в забытьи:
   "Это Ючо, это мен'ен...
   Чары Мейка я разрушил,
   Разрушая царство Мейки,
   Я убил свою невесту,
   Превратив ее в старуху".
   И потом он думал молча:
   "Дальний путь пройден без цели,
   Путь тяжелых испытаний...
   Нет мне радости в грядущем,
   Нет надежды в этом сердце,
   Я пойду теперь за Ючо".
    
   "Мадур Ваза, скорбный мадур, --
   Вдруг промолвил за спиною
   Старый ойка-незнакомец, --
   Много лун с тех пор минуло,
   Как в той юрточке над Ксентой,
   Темной ночью мы сошлися,
   Темной ночью говорили.
   Помнишь, Ваза, семь лучинок,
   Стебельки травы сушеной,
   Камень белый, твердый камень,
   Превратившийся в сороку.
   Помнишь, Ваза, незнакомца,
   Старика из темной ночи?
    
   Знаю я, ты это помнишь, --
   Так продолжил дальше старец, --
   Тою ночью на распутьи
   Убегающих тропинок
   Ты стоял в раздумье грустном,
   Ты печалился о маньси,
   О родном своем народе,
   Ты желал ему свободы...
   А теперь ты полон скорби,
   Совершив свой путь далекий,
   Вновь стоишь перед дорогой,
   Но куда -- ответь мне, Ваза,
   Не обратно ль, длиннорукий?"
    
   Старец кончил, молвил Ваза:
   "Мудрый старец, ойка рума,
   Часто в мыслях, вспоминая,
   Я тебя, вогул безродный,
   Звал отцом своим родимым...
   Я не знаю, ты откуда
   Вновь пришел меня утешить".
    
   "Я пришел тебе напомнить, --
   Так поправил старец Вазу, --
   Путь далекий ты закончил,
   Ты принес с собой надежду
   Для народов позабытых,
   А поэтому ты помни --
   Нет пути тебе за Ючо,
   Ты в своей не властен смерти.
   Погреби скорее тело,
   Положи его в колоду,
   Закопай глубоко в землю,
   Мыга-хат[184] -- построй над Ючо,
   Из большого кедра сделай
   Анкет-вош[185] с резьбой узорной,
   Чтобы видели все люди,
   Чтобы люди поминали
   Нээ-Ючо, мен'ен Вазы.
   Сам возьми ты в руки кег'е,
   Меч тяжелый в тяжких содып,
   И надень на грудь кольчугу,
   Полотно из мелких колец,
   А потом подай мне руку
   В длинной черной рукавице,
   Руку сильную героя,
   И нехоженой тропою,
   На оленях быстроногих
   По паулам маньси ездить,
   Ездить будем неустанно
   Мы с тобою, победитель.
    
   Громким голосом обвалов,
   Крутояров над рекою,
   Робким людям в драных шубах
   В темных юрточках мы скажем:
   "Вот теперь настало время
   Зарубить на старой тамге
   Семь насечек неглубоких.
   Вот теперь настало время
   К старой тамге наших дедов
   Приклеить перо орлана[186]
   И ее без страха вставить
   В лук упругий, лук, клеенный
   Из семи пород деревьев,
   Что растут в урманах наших".
    
   "Нет, -- ответил грустно Ваза, --
   Нет, старик, я полон скорби,
   Я бессилен, как ребенок,
   Этот путь мне не по силам...
   Ты ответь, скажи мне, старец,
   Разве солнце остановишь,
   Как оленя в быстром беге?
   Разве Ас'я ты запрудишь
   И заставишь течь обратно?
   Ты скажи мне, -- миг короткий,
   Миг ушедший возвратится?
   Нет, -- ты скажешь мне на это,
   И на это я отвечу,
   Мой родитель не по крови!
   Наши боги вместе с Тормом
   Обманули бедных маньси,
   Наши боги вместе с Нумом
   Пред лицом судьбы народа
   Оказалися бессильны.
   Моя Ючо недвижима,
   Моя Ючо не проснется
   От последних сновидений...
   Я просил Отца Торыма,
   Я кричал ему на небо.
   Эти крики человека
   Ты ведь слышал, добрый ойка,
   Ты ведь слышал, -- я отрекся,
   И теперь я отрекаюсь".
    
   После этих слов мадура
   Долго длилося молчанье,
   Наконец его нарушил,
   Обратясь с такою речью,
   Старец древний, заклинатель:
   "Дай мне руку, сын мой Ваза,
   Руку сильную героя,
   В длинной кожаной перчатке,
   Нам не нужен атта-кег'е,
   Меч героя в тяжких содып,
   Закопай свою кольчугу,
   Полотно из мелких колец,
   Закопай и острый кег'е
   Вместе с ножнами поглубже,
   Путь далек, но мы вернемся,
   Мы найдем живую воду,
   Прут живящий мы отыщем".
    
   Рано утром старый ойка
   Вместе с мадуром печальным
   Схоронили мен'ен Ючо,
   Меч тяжелый в медных содып
   И кольчугу от Торыма
   На горе под старым кедром,
   И ушли. Куда? -- Не знаем!
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня девятнадцатая
   Последняя песня Куксы
   В дымном чуме молчаливо,
   Брови длинные нахмурив,
   Кукса, старший из шаманов,
   Восседал в шаманской шапке,
   С длинным посохом для духов,
   И кругом на драных шкурах,
   Тихой заняты беседой,
   Маньси Ксенты окружали
   Старика в железной шапке,[187]
   С длинным посохом для духов.
    
   Камелек трещал, бросая
   Искры яркие, как мухи,
   Ударяя тихо нялы[188]
   Над огнем священным таут,
   Горбун Тарна[189] с лицом ойки,
   Ученик послушный Куксы,
   Сам, как ойк, лицом, горбатый,
   Нагревал привычно Тарни
   Вещий пензер дальноокий
   Перед песнею шамана.
   И огонь священный таут,
   В шкуру пензера вливаясь,
   Стрекотал кобылкой[190] малой,
   И ответ держала нялы
   Громче, голосом совиным,
   А кругом, позади чума, --
   На земле вогулов Ксенты
   Ночь беззвездная бродила
   Без Кичиг,[191] луны, без света.
    
   "Барабан подай скорее,
   О, подай скорее нялы! --
   Крикнул Кукса, поднимаясь
   С громким звоном на одежде.[192] --
   Барабан подай скорее!"
   И тотчас горбатый Тарни
   Подал пензер ойке Куксе,
   Подал нялы он шаману,
   Отошел потом в сторонку,
   Где сидел старик Матоди.
   В горле Куксы клокотало:
   Песня выхода просила,
   Нялы тихо застучала --
   Слышно было лишь железо.[193]
   Но не слышно было шкуры,
   Шкуры дикого оленя
   На шаманском барабане...
   Нялы громко застучала,
   Ей ответило железо.
   Бум, бум! -- пензер зашаманил.
   Бум, бум! -- он ответил нялы.
    
   "Мы людей не знали русских,
   Людей с черной бородою,
   Людей с рыжими усами,
   Мы людей не знали русских...
   Мы собак не знали пестрых,
   Собак пестрых, вислоухих,
   Мы не знали красной гостьи,
   Старой бещеной старухи,
   Мы не знали русской оспы", --
   Так пропел начало Кукса.
    
   "Старой бещеной старухи
   Мы не знали", -- хор ответил.
   "Мы забыли это время,
   Это время мы забыли,
   И теперь все наши жены
   Нас рождают слишком слабых,
   Как щенят седьмых, последних,
   Сукой старою рожденных,
   Слишком слабых для охоты".
    
   "Слишком слабых для охоты", --
   Маньси хором повторили.
   "Топоры звенят по лесу,
   Место хлебу очищают...
   Вижу зарево пожаров,
   Гарью пахнет, ночь настала,
   Дым застлал, как тучей, небо,
   Белка, соболь, горностаи
   Из урманов убегают...
   Это русские для хлеба
   Землю нашу очищают".
   "Землю нашу очищают", --
   Повторили маньси Ксенты.
   "Больше тучи комариной
   На ходах звериных вижу
   В землях наших русских хомов.
   Белку бьют они из ружей,
   Ловят охсыра капканом,
   Волка травят белым ядом[194].
   Вижу русских много, много
   На глухих лесных дорогах".
   "Русских много, очень много
   На глухих лесных дорогах", --
   Повторили все вогулы...
   "Вижу лодки я на реках,
   Что без весел, с черным дымом
   Пробегают наши плесы,
   Рыб пугают, словно звери,
   Ночью ревом нас тревожат,
   С каждым годом все их больше
   Вниз бежит и вверх проходит".[195]
    
   "С каждым годом все их больше
   Вниз бежит и вверх проходит", --
   Повторили все вогулы.
   "На песках до речки Щучьей,
   Что в Губу течет далеко,
   Люди русские засели,
   Взяли рыбу, нашу рыбу,
   Толстяки-купцы с Тобола
   Нам оставили лишь кости,
   Чешую нам подарили.
   Мы теперь для русских гости,
   Парни глупые с рыбалок,
   Должники мы их навеки,
   Их работники до смерти".
    
   "Должники мы их навеки,
   Их работники до смерти", --
   Вновь вогулы повторили.
   "Через горы днем и ночью
   С Ижмы хитрые зыряне
   Коми-морт приходят в Маа,
   Занимают наши земли,
   Наши пастбища оленьи,
   Жгут леса и топчут ягель,
   Нежный ягель -- корм оленей".
    
   Замолчал печально Кукса,
   Низко голову склонивши,
   Зарыдал горбатый Тарни,
   Барабан умолк шаманский,
   Не стучала больше нялы,
   И уныло Ксенты-маньси
   С тихой грустью замолчали...
   Так прошло мгновений много:
   Мог олень два вздоха сделать.[196]
   И опять раздалась песня,
   Песня Куксы о живущих,
   О народе малом маньси.
   "Не печальтесь, люди-маньси,
   Мой народ, родные братья,
   Марх-пол[197] создал Нума-Торы",
   Имчи-пёл[198] он дал для пищи
   Первым людям в нашей Маа.
   Ешьте ягоды, их много,
   Людям русским их не надо.
   Пусть охотники не тешут,
   Не втыкают кольев длинных,
   Где они убили лося,[199]
   Пусть охотники не режут
   На коре корявых кедров
   Выдру, соболя, медведя --
   В знак того, что здесь охотник
   С караул ил у речушки
   Выход выдры у полыньи,
   В знак того, что здесь охотник
   Добыл соболя на кедре
   И убил отца-медведя
   На мирской большой дороге.
   Мы теперь ведь не вогулы,
   Разве нас узнает ойка,
   Старый ойка, древний ойка,
   Если б встал он из колоды[200]
   И пришел бы этой ночью
   К нам сюда неторопливо?
   Он спросил бы: "Что за чашки
   Вы на голову надели,
   Кто вам сшил рубахи ваши,
   Разве бабы позабыли
   Шить вогульские узоры:
   Ханды-ханчь[201] -- тетеревиный,
   Много требующий ниток,
   Кирэм-ханчь[202] -- узор немудрый,
   Можно в сутки вышить пару,
   И узор другой старинный,
   Савэм-ханчь[203] мы называли,
   Где мы с гусем и медведем
   Осетра изображали".
    
   "Вижу я, -- сказал бы ойка, --
   Ваши бабы нитки портят,
   Что здесь вышили на брюхе,
   Как зовут узоры эти?"
   И тогда бы отвечали
   Старику времен минувших:
   "Это русские узоры,
   Руты-ханчь[204] -- узор зовется,
   Ты не знаешь их, Старинный,
   Мы у русских переняли
   Эту вышивку недавно".
    
   "Эмас, эмас, -- ойка скажет,
   Нынче понял, в чем тут дело,
   А теперь еще скажите,
   Где вы, где вы, сыровати,[205]
   Кэ ве н-перна,[206] косоплетка
   Из тяжелых бус прозрачных,
   Ухчунде[207] их называли?" --
   "Их теперь не носят, ойка,
   Мы ему бы отвечали, --
   Нет теперь уж тех нарядов,
   Что ты знаешь, Замогильный,
   В нашей жизни перемена,
   Мы теперь не понимаем
   Многих слов из тернинг-ери,
   Песен старых, позабытых,
   Мы теперь уж не городим
   На увалах круг паулов
   Частоколы из деревьев,
   Ситган-вож[208] их называли,
   Мы теперь свинцовой пулей
   Из железного пёскин'а[209]
   Бьем и соболя, и белку,
   И лисицу, и медведя,
   Леп-томар -- подобье вилки,
   Пус-томар -- стрела-лопатка
   Нам теперь не нужны больше --
   Это детская забава.
   Мы пьем чай, уш-йинк[210] забыли,
   Вместо понха-мухомора
   Водку пьем с печатью царской,
   Носим плис, кумач и ситец
   И играем на гармошке
   Вместо хотанга и ниэ.
   Пляшем мы теперь по-русски,
   А не топчемся на месте,
   Как то делает, токуя,
   Птица глупая тетеря".
    
   "Эмас-эмас, -- скажет ойка,
   Вижу, много перемены
   В вашей жизни наступило,
   Ну, теперь опять прощайте,
   Я пойду в свою колоду,
   Мне там лучше, старикашке".
   И тихонько старый ойка
   Вновь в могилу уплетется.
   Эта песня без начала,
   Я не знаю окончанья
   Этой песни, маньси Ксенты.
   Барабан не скажет ночью,
   Не ответят на вопросы,
   Что в грядущем ожидает,
   Духи, вызванные мною.
   Эта песня о живущих,
   Я не знаю ей начала,
   Эта песня о прошедшем,
   Что потеряно навеки,
   Нет конца у этой песни".
    
    

0x01 graphic

 

    
   Песня двадцатая
   (Заключение)
   Ожидание Вазы
   Кто-то в двери постучался,
   На кого-то лают ампы,
   Снег скрипит, и вьюжный ветер
   Забивает дым в чувале.
   "Эй, вставай скорей, хозяин,
   Поднимись скорей, хозяйка,
   Отвори же гостю двери,
   Гостю позднему, ночному,
   Он устал с дороги дальней,
   Он давно проголодался
   И промерз от непогоды,
    
   Может быть, за дверью в юрту
   Ваза входа ожидает.
   Ты не знаешь ведь, хозяин,
   Ты не ведаешь, хозяин,
   Что на тройке быстроногих
   Вместе с Ючо черноокой,
   Вместе с счастьем для вогулов
   Ваза ждет тебя, ленивый!
   И ты, первый из народа,
   В юрту дымную, к чувалу
   Проведешь мадура, Ючо,
   Лайку белую, Снежинку;
   И ты, первый из народа,
   Поклонившись музыканту,
   Скажешь с радостью сердечной:
   "Пайсе, отер, ойка рума,
   Пайсе, жданый избавитель".
    
   Кто на тройке быстроногих,
   Тучи снега поднимая
   Нартой, сделанною крепко,
   Мчится ветром мне навстречу?
   Кто поет, я слов не слышу,
   Слов далеких не пойму я,
   Вот он ближе, вижу ампу,
   Лайку белую, и лица,
   Парки, шитые узором.
   Кто спешит ко мне навстречу,
   Кто чужой здесь проезжает?
    
   Может быть, то Ваза-мадур,
   Хатта-инк и хатта-нер'ем
   Отыскав в стране далекой,
   Оживив невесту Ючо,
   Вместе с ней и со свободой,
   На оленях быстроногих
   Держит путь в паулы Ксенты,
   Под мехами спрятан кег'е --
   Меч тяжелый и кольчуга --
   Полотно из мелких колец,
   Впереди бежит Снежинка,
   Лайка белая мадура.
    
   Нет, не Ваза, путник дальний,
   Бравый парень едет с бабой,
   Погостить он едет к тестю.
   Не везет он в нарте кег'е,
   Не везет с собой свободы,
   Но когда-нибудь в дороге
   Встречу я мадура Вазу,
   И тогда я крикну громко:
   "Пайсе, отер, ойка рума,
   Пайсе, жданый избавитель!"
    
   "Старый ойка, ты не слышишь, --
   Крикнул внучек деду в ухо, -- В
   он, смотри, там, на приплеске,
   Где с тобой нашли мы кости
   Мухор-онгет, словно камень,
   Вон, смотри, там, на приплеске,
   Вон под самым красным яром
   Кто-то машет рукавицей
   И кричит: скорее лодку!"
   "Лодку? Врешь же ты, мальчишка,
   Там дороги нет и птице,
   А ты видишь человека.
   Ты скажи, откуда взялся
   Тот, кто машет рукавицей,
   Не из яра же он вылез,
   Не слетел он легкой птицей
   На приплесок прямо с яра", --
   Так ответил ойка внуку.
    
   "Ой, не вру я, старый ойка,
   Ясно вижу: их там двое,
   Вон он машет рукавицей,
   Баба села на корягу,
   На приплеске собачонка", --
   Повторял парнишка деду
   И потом опять добавил:
   "Много раз ты, старый ойка,
   Говорил мне: мадур Ваза
   Оживит невесту Ючо,
   Он найдет живую воду
   В темном царстве Петлим-емдер
   И вернется вновь оттуда
   Через ход подземный, темный,
   Ход Мухора-великана.
   Не вернулся ль это Ваза,
   Не сидит ли на коряге
   Ючо -- белая березка,
   И не бегает ли лайка,
   Лайка белая, Снежинка,
   Там, под яром, на приплеске?"
    
   "Ну, смотри, -- ответил ойка, --
   Если врешь ты, будешь битым,
   Спустим лодку и поедем"...
   В этот вечер в чуме темном
   Так сказал парнишке ойка:
   "А когда-нибудь с гобою
   Мы увидим все же Вазу,
   Может быть, меня не будет,
   Я умру, в колоду лягу,
   Пожил ладно я на свете,
   А тебе случится видеть,
   Так скажи ему от деда:
   "Пайсе, отер, ойка рума,
   Пайсе, жданый избавитель".
   Много лет на устье Сосьвы,
   Сор[211] где длинный протянулся,
   На увале, в темных кедрах,
   Есть избушка и амбарчик,
   На столбах стоит амбарчик,
   А избушка на подпорках.
   От реки к избушке прямо
   Проторенная дорожка
   Круглый год чернеет змейкой.
   На приплеске, где коряги,
   Словно пальцы великанов,
   В ил речной впились глубоко,
   Есть там морды, гимги,[212] сети,
   Дальше виден через реку
   Крепко сделанный заездок,[213]
   Лодка с острою кормою.
   Если путник темной ночью
   Едет речкой мимо сора,
   Он увидит на увале
   Огонек, дрожащий в кедрах;
   И потом себе он скажет:
   "Огонек, я вижу близко, --
   Значит, близко есть и люди,
   Я не буду торопиться:
   Ночь июльская недолга,
   Высекать огонь не стоит,
   Зажигать костер -- работа,
   Пут-поот дорожный, малый,
   Не обгонит скипяченный,
   А наверно эти люди
   Уж давно там скипятили.
   Лучше будет -- я пристану,
   Разомну язык и ноги,
   Отдохну, а рано утром
   Снова выеду в дорогу".
   Если путник здесь пристанет,
   Лодку вытащит на берег
   И пойдет на огонечек,
   То придет к избушке деда
   Ойки, старого вогула,
   Поп зовет его Петрушка,
   Так крестил его он в речке,
   Под таким же он названьем
   Платит в царскую казенку[214]
   Ясак-подать и поминки,
   Много, много всяких сборов,
   Все он, старый, не упомнит,
   Это знает только писарь.
   А вогулы рыболова,
   Старика на устье Сосьвы,
   Называют не Петрушкой,
   А Налимьим барабаном
   И Кутонею-шаманом.
   Темной ночью он расскажет,
   Если путник пожелает,
   Что написано здесь в книге,
   Названа она мной: "Тундра",
   "Янгал-маа" -- то же значит.
    
    
    
   [1] Кхонна -- олень
   [2] Гус -- музыкальный инструмент, имеющий форму птицы (лебедя), под который обыкновенно вогулы поют свои песни, а также пляшут.
   [3] В зимний край -- к берегам Ледовитого океана.
   [4] Яя -- реки; я -- река
   [5] Ас'я -- вогульское название реки Оби.
   [6] Сиком -- мать, кормилица.
   [7] Ойка -- старик, в данном случае известный идол народов севера Сибири, "Обской старик", покровитель рыб.
   [8] Рача -- золотая баба, кумирня которой, как рассказывают, находилась на Березовском берегу. По преданию, Рача при каждом приближении русских бросалась в Обь, по другим вариантам -- таинственно исчезала из кумирни.
   [9] Торым -- верховное божество вогульской мифологии.
   [10] Орх -- водка.
   [11] Маньси -- вогулы; буквальный перевод -- малый род.
   [12] Ии -- ночь, темнота.
   [13] Паул -- селение.
   [14] Маа -- земля.
   [15] Таут -- лыжи.
   [16] Охсыр -- лисица; шокса -- соболь.
   [17] Хабы -- долбленные из целого ствола дерева лодки.
   [18] Нарта -- сани без оглобель, употребляемые для запряжки оленей.
   [19] Танкыр -- мыши.
   [20] Падь --лог.
   [21] Мейк -- злое божество мифологии вогулов.
   [22] Туе -- весна. По мнению ученых, финские племена, к которым относятся и вогулы, вышли во времена глубокой древности из Средней Азии, хотя это до настоящего времени точно и не установлено.
   [23] Котлег -- солнце.
   [24] Семён -- злой.
   [25] Гагара у вогулов считается священной птицей.
   [26] Чум -- шалаш, палатка конусообразной формы из бересты, шкур
   [27] Ампа -- собака.
   [28] Вача -- легендарный стрелок.
   [29] Шейшь -- волк.
   [30] Пупы-я -- священная река, т. е. река, вблизи которой находится капище какого-либо идола.
   [31] Торум -- бог, здесь в смысле божок.
   [32] Тэль -- зима.
   [33] Янгал-маа -- тундра.
   [34] Вуяньчхи -- медведь, по верованиям вогулов, ведет свои род от создателя вселенной Торым-Нумы.
   [35] Ортик -- божество Обской губы.
   [36] Намек на зимнюю спячку медведей.
   [37] Нээ -- женщина.
   [38] Вишнэ -- девица.
   [39] Парка -- верхняя меховая одежда.
   [40] Саырб -- топор.
   [41] Олений зверь -- волк.
   [42] Тамга -- священный знак, талисман, родовой знак.
   [43] Мирра-Суснахумм -- то же, что и Торым, Нум.
   [44] Мюсснэ -- русалка, также дева-дух, существо, подобное русалке.
   [45] Шунгур -- музыкант.
   [46] Мамонта.
   [47] Рухлядь -- пушнина.
   [48] Сумгут-вож -- Березовый городок -- остякское название г. Березова Уральской области.
   [49] Ускуль -- нельма (речная рыба).
   [50] Кур -- печь, очаг.
   [51] Здравствуй, здравствуй, Ваза, старый друг!
   [52] Бояр -- чиновник.
   [53] Охсыр, Охсыр-я -- Лисья река.
   [54] Той -- лето.
   [55] Ксента -- собственное имя реки.
   [56] Непереводимые шаманские заклинания вроде "чур" и пр.
   [57] Пазам-заут -- звезда.
   [58] Кватын -- лебедь
   [59] Харитэас -- петля; дословный перевод -- стягивающаяся дыра.
   [60] Хорей -- длинный шест для управления оленями, заменяющий также бич
   [61] Клятва Ючо содержит в себе все священные предметы и имена, которыми клянутся вогулы, причем Ючо клянется Медведем, имя которого допускалось произносить в исключительно редких случаях даже мужчинам.
   [62] Маут -- аркан
   [63] Хом -- человек
   [64] Эмас -- хорошо.
   [65] У вогулов юрты бывают двух родов: зимняя и летняя.
   [66] Намек на известный медвежий праздник, когда во время танцев надевается маска из бересты и танцующие выкрикивают: "Кара-Юйя!".
   [67] Панг -- голова.
   [68] Иёнгпе-котлег -- март, название его в буквальном переводе значит: "месяц поворота".
   [69] Месяц таяния снега -- апрель.
   [70] Иёнгпе-пум -- месяц травы, май.
   [71] Саряты-ху -- ворожей, колдун, шаман (остяцкое название).
   [72] Натырма -- промысловый идол, который может иметь разнообразную форму и вид.
   [73] Нялы -- стрелы; ёут -- лук.
   [74] Лёмый -- комар.
   [75] Пензер -- барабан.
   [76] Мадур -- герой, воин.
   [77] Яный Келб -- собственное имя, в переводе на русский язык значит -- Большая Кровь.
   [78] Вож, вужа -- острожек, городок.
   [79] Рума -- друг.
   [80] Яный -- большой.
   [81] Чичу -- заяц.
   [82] Нень -- хлеб.
   [83] Хороший отдых -- сон хороший.
   [84] Ягушка -- женская одежда.
   [85] Томар -- стрела.
   [86] Войш-вуй-нээ -- старуха.
   [87] Пол -- мед; чах-вить -- молоко.
   [88] Белый ир и черный ир -- белая и черная материя (тряпки), развешиваемые на сучьях деревьев или особых палках в виде жертвы богам, добрым -- белая, а злым -- черная.
   [89] Торым обращается к смертным не непосредственно, а через подчиненных, приближенных ему духов.
   [90] Сайтер -- дурак.
   [91] Торм не требует жертвоприношений, и ему, за исключением белого ира, не приносится никаких жертв.
   [92] Кегкен-ас'я -- Каменная Обь (река Енисей).
   [93] Бик -- князь; слово не вогульское, а татарского происхождения. До прихода русских в Сибирь вогулы были покорены татарами, которые управлялись биками, мурзами и ханами.
   [94] Пароход.
   [95] Зелье смерти -- порох.
   [96] Таут-нень -- огненный хлеб, т. е. лепешки, испеченные на угольях или вгорячей золе.
   [97] Кор -- олень-самец.
   [98] Тернинг'ери атта-кег'е -- былина о мече богатыря (вогульское).
   [99] Сарни-тут -- северное сияние; дословно -- божий огонь (северо-остяцкое).
   [100] Йаран-пелек -- страна самоедов (северо-остяцкое и древневогульское).
   [101] Кеу -- Урал (вогульское).
   [102] Обские люди -- Асгуи, т. е. остяки.
   [103] Конды-гуи -- кондинский народ: под этим названием одинаково зовутся обитающие по реке Конде и ее притокам остяки в вогулы (северо-остяцкое).
   [104] Олып -- богатырь (древневогульское).
   [105] Иермак-охзам -- шелковый платок, надеваемый на глаза богатырями старого, дорусского эпоса (древневогульское).
   [106] Арьин-вазс-вуж -- дословно: медный, металлический город; по сказаниям вогулов, до русских некоторые богатые вогульские князья имели медные (обитые медью) городки. В данном случае конкретное указание на жилище Торыма.
   [107] Бус -- мелкий, похожий на туман, осенний дождь.
   [108] Кваль -- зимняя юрта.
   [109] Признак холода.
   [110] Чёркхом -- глухарь.
   [111] Железный корень -- богатырь.
   [112] Оспа -- в представлении вогулов остяков олицетворяется одетой во все красное старухой, которая ходит из чума в чум и умерщвляет людей. Вообще, оспа была самым страшным врагом населения Сибири, уносившим громадное количество жертв.
   [113] Рослый -- название песцов в декабре, когда они, по выражению Степанова (Енис. губ,, ст. 104, Спб. 1837) -- белы, как снег.
   [114] Кау-пупы -- святой камень.
   [115] Супс -- блоха; тахом -- вошь.
   [116] Ампы-валок -- собачья упряжка.
   [117] Ход -- песцы имеют привычку бежать берегом рек к югу. Эту привычку используют для ловли их кляпцами, петлями и пастями. Песцовая тропа по берегу носит название хода, или песцового хода. Обычно такие ходы разыскиваются охотниками для ловли песцов.
   [118] Ляга -- мокрое болото с мелкими кочками и травой.
   [119] Яный-пут -- большой котел. Время, чтобы вскипеть котлу, служит единицей времени у вогулов.
   [120] Замор, замирание -- явление, наблюдаемое на Оби, когда вода портится, по-местному, становится ржавой. Рыба в заморной воде погибает. Замор распространяется снизу вверх по течению. Рыба обыкновенно спасается в маленьких ручьях, впадающих в Обь, где ее ловят сетями и другими снарядами.
   [121] Гимга -- плетенная из прутьев морда.
   [122] Морда-мыг -- южные страны (древневогульское)
   [123] Таран -- олицетворение огня и гнева.
   [124] Карт-йевра -- железный волк. Обычно это слово толкуется: князь -- союзник русских, получивший за предательство кольчугу и в союзе с русскими нападающий на сородичей. Здесь же это выражение употреблено в смысле мстителя за родной народ.
   [125] Содып -- ножны богатырского меча.
   [126] Полотно из мелких колец -- кольчуга; кроме этого существуют еще другие фигурные названия кольчуги, как, например, душу спасающая одежда, полотно многих земель, рубаха, делающая тело густым, и пр.
   [127] Иур -- морское (водяное) чудовище.
   [128] Зверь, о котором говорит Торым, -- мамонт. По мнению остяков и вогулов, мамонты живут в подземном царстве и иногда выходят через протоки (жилы) наружу и обваливают яры. Обвалы и подкапывание яров вогулы объясняют находками мамонтовых костей и бивней в берегах рек. По-вогульски мамонт -- вес, по-остяцки -- мухор, а мамонтовая кость -- мухор-онгет. Мамонтовая кость служит предметом заготовок.
   [129] Нут и шар -- клятва.
   [130] Лёгын -- белка.
   [131] Кониек -- важенка (олень-самка); кхоньи-кор -- самцы-олени.
   [132] Копыш -- место, где олени выкапывают ягель из-под снега.
   [133] Лонт -- гусь; в данном случае говорится о легендарном золотом гусе-плоде.
   [134] Колотушка -- нялы, -- которой шаман бьет по бубну, имеет форму продолговатой ложки, обшитой кожей со лба оленей.
   [135] Тауль -- кожа.
   [136] На шаманских бубнах часто находится изображение гагары, которое или вырезывается на обратной деревянной распоре, или привешивается, вырезанное из металла, обычно железа, меди, жести.
   [137] Асилиб -- ящерица; на обратной стороне колотушки укрепляется железное изображение ящерицы.
   [138] Понюнг -- сказочная богатырекая страна.
   [139] Сядай -- идол.
   [140] Юрран-кум, или юрран -- самоед.
   [141] Коми -- зырянин.
   [142] Постели -- оленьи шкуры с невыделанной или грубо выделанной мездрой.
   [143] Роч-маа -- русская земля, или земля русских.
   [144] Седа -- по-самоедски (ямальски) высокая сопка в тундре.
   [145] Кошка -- небольшой четырехконечный якорь с острыми концами, употребляемый на севере Оби и Енисея в качестве привязи лодок, для этого кошка втыкается на веревке в берег, а лодка остается на воде.
   [146] Тамбах -- табак.
   [147] Крысало -- огниво.
   [148] Обыкновенно былины и сказания пелись обскими вогулами и остяками в Николин день, Крещенье и Петров день.
   [149] Сог-хури -- мешок из кожи налима, не пропускающий воды. Такие мешки употребляются для соли, табаку и даже муки.
   [150] Мангазеей обычно назывались в царское время казенные хлебо-запасные магазины. Вахтер -- заведующий хлебо-запасным магазином.
   [151] Лисицы по качеству меха разбиваются на три вида: самый дорогой и редкий сорт: чернобурая, затем сиводушка, и дешевый -- белодушка. Здесь намек на взятку вахтеру.
   [152] Петлим-емдер -- Подземное Царство. В представлении вогулов под землей существует особое царство (страна), где имеются так же, как и на земле, реки, озера, леса, трава и т. п. Подземное Царство населено духами, отчасти душами умерших, которые живут в особой части подземной страны. Под землей, под руслами рек имеются воды, проходы и тропы, по которым, например, можно под землей пройти с Енисея на Обь и обратно. Там же живет Мухор, или Вес (мамонт), бык с тремя рогами, который иногда выходит наружу и, ослепленный солнечным светом, не находит обратного входа под землю. Вес начинает беспокоиться, рыть землю, особенно высокие берега рек (яры), и, вырыв проход, погибает под обсыпавшейся на него землей. Так объясняют вогулы, а также другие северные народности, находки костей мамонта в берегах рек.
   [153] Ветка -- маленькая, долбленная из дерева или сшитая из бересты лодочка вместимостью для двух, трех человек.
   [154] Тончин -- стой.
   [155] Ниэ -- наряясух -- женская скрипка, играть на ниэ -- значит "быть бабой".
   [156] Онтаб -- берестяная зыбка (люлька) для маленьких детей.
   [157] Ясак -- подать, уплачивавшая мехами русскому царскому правительству, установленная в XVI столетии.
   [158] Ляга -- старое русло, заросшее травой, с слабо проточной водой.
   [159] Мыгдятай-ах -- земляные люди, т.е. бедный народ, главная масса племени; эти бедняки обычно селились в землянках за частоколом города и в случае военных действий или осады уходили под защиту стен городка.
   [160] Сарана -- растение, корни которого собираются как съедобные. Из высушенных и перетертых корней изготовляется мука.
   [161] Онет -- золотой рог. В данном случае аллегорическое выражение, часто употребляющееся в древнем, дорусском эпосе, обозначавшее: сломанный рог -- неудачу, поражение богатыря, рог растущий -- удачу, победу и пр.
   [162] Бокарь -- меховые сапоги, надеваемые с меховыми чулками.
   [163] Сват -- древ не вогульское название богатыри. "Сваты ходили" -- ходили войной и пр.
   [164] Вогулы обрабатывали волокна крапивы для тканья.
   [165] У северных народов в обычае привязывать к ремням люльки разного рода побрякушки, игрушки и пр. Здесь филин и намекает на то, что вещий старец вместе с игрушками привязал к люльке Вазы само счастье.
   [166] Сяньгум -- бабушка.
   [167] Хатт-инк -- живая вода.
   [168] Хатта-нер'ем -- живой прут.
   [169] Гнус -- сибирское название комаров, мошек, паутов и других насекомых, бича тундры и тайги.
   [170] Невых -- жена.
   [171] Тан-менен -- то же, что калым.
   [172] Юпсе -- тьма.
   [173] Йенгпе -- месяц.
   [174] Стрелы -- томар -- бывают с наконечником разнообразных форм: волып-нот -- беличья стрела; леп-томар -- с наконечником в виде вилки; пус-томар -- с наконечником лопаткой и т. д.
   [175] Сальпить -- Большая Медведица.
   [176] "Таран вет хут вет уэйдем" - буквальный перевод: видевший лицо Таран и лицо рыбы, в данном случае это выражение, взятое из старых вогульско-остяцких были, употребляется в том смысле, что Ваза был как в Царстве Мертвых, так и в Царстве Торыма, что дает ему власть надо огнем и водой, т.е. над стихийными силами, и делает его могущественнейшим не только среди людей, но и богов.
   [177] Сап -- занавес, за который в древнее время скрывались женщины при появлении посторонних мужчин.
   [178] Хос-хот, геге -- непереводимые слова, употребляемые при заклинаниях для вызова духов.
   [179] Пуспанк-кэр -- железный зуб.
   [180] Септ -- нитка для шитья, скрученная из оленьи жил.
   [181] Торый -- журавль, в данном случае подразумевается могущественный дух в образе журавля.
   [182] ТЖхт -- глухарь.
   [183] Хотанг -- музыкальный инструмент, похожий на гус.
   [184] Мыга-хат -- землянка, земляной дом.
   [185] Анкет-вош -- столб, обозначающий что-либо, в данном случае место могилы.
   [186] Боевое перо, которое прикрепляется для правильности полета стрелы.
   [187] Железная шапка -- т. е. шаманская шапка, сделанная из железных обручей, наподобие короны.
   [188] Нялы -- колотушка.
   [189] Эта картина требует некоторого объяснения. Ученик или помощник Куксы -- горбун Тарни -- перед огнем (таут) нагревает кожу шаманского барабана. Обыкновенно шаманы перед гаданием сами или их помощники нагревают кожу на барабане. От действия огня она приобретает большую звучность, а во время нагревания издает звуки. На барабанах, как и на одеждах шаманов, бывают навешаны различные изображения, вырезанные из меди, железа, жести, и колокольцы.
   [190] Кобылка -- сибирское название насекомого.
   [191] Кичиги -- сибирское название Большой Медведицы, очень употребительное на Обском Севере.
   [192] Т. е. звеня железом и бубенцами шаманского одеяния.
   [193] Шаманы виртуозно играли на своих барабанах. Первые удары Куксы, скользящие и легкие, вызвали только звон металлических предметов на барабане: "Слышно было лишь железо"; от следующих ударов уже звучала шкура и вместе с тем металлические предметы на барабане.
   [194] Белый яд -- стрихнин.
   [195] Низ, верх -- на Оби употребляются в смысле низовья и верховья реки.
   [196] Вогулы иногда считают расстояние на "вздох оленя", т.е. то расстояние, которое пробегает олень, набрав воздуху, до того, чтобы снова передохнуть.
   [197] Марх-пол -- морошка; по вогульскому представлению о сотворении мира, Торым создал эти ягоды для пищи первых людей. Здесь в словах Куксы скрыта ирония.
   [198] Имчи-пёл -- малина.
   [199] Вогулы нередко оставляют приметы (знаки) там, где они добыли зверя; например, добычу лося отмечают шестом, воткнутым в землю; убитых выдру, медведя, лису, соболя и т. д. отмечают изображением их на коре деревьев. Делают также зарубки, означающие число прошедших охотников, направление и пр.
   [200] Колода -- долбленный из целого ствола лиственницы гроб.
   [201] Ханды-ханчь -- вышивка, изображающая тетеревов.
   [202] Кирэм-ханчь -- простой рисунок вышивки.
   [203] Савэм-ханчь -- старинный символический рисунок.
   [204] Руты-ханчь -- русский узор.
   [205] Сыровать -- женская повязка из бисера.
   [206] Кэвен-перна -- нагрудное женское украшение.
   [207] Учхунде -- косоплетка из бус.
   [208] Ситтан-вож -- частокол, крепость.
   [209] Пёскин -- ружье.
   [210] Уш-йинк -- навар березового нароста.
   [211] Сор -- низкий, поросший кустарниками берег, обычно затопляемый весенней водой.
   [212] Морды, гимги -- плетенные из прутьев рыболовные снаряды.
   [213] Заездок -- перегородка через всю реку; в отверстия ее ловится рыба посредством гимг и т. д.
   [214] Казенка -- казна; далее перечисляются царские налоги: ясак -- подать, поминки -- подарки начальству, попу и т.д.; по неграмотности вогулы плохо разбирались в этих налогах, для чего нанимали писарей, которые обычно их немилосердно эксплуатировали и обманывали.
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru