Покровский Сергей Викторович
Поселок на озере

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть из жизни людей эпохи полированного камня.

Сергей Викторович Покровский.
Поселок на озере

Повесть из жизни людей эпохи полированного камня

Часть первая.
Уоми

   Старая кабаниха мирно лежала на дне лесного оврага, в ручье, среди дюжины своих поросят. Вдруг она почуяла запах врага. Она вскочила и с громким хрюканьем кинулась вниз по течению. Кабанята с визгом помчались за ней. В воздухе свистнула стрела, и один, отстав, неистово закружился на месте.
   Из-за ствола, опрокинутого бурей, выпрыгнул стройный охотник. В несколько прыжков он очутился над раненым зверем. Кабаненок попытался бежать, но передние ноги его подломились, и он бессильно уткнулся рыльцем в землю.
   Под левой лопаткой его торчала стрела, глубоко вонзившаяся в тело.
   Охотник бросился на колени. Одной рукой притиснул кабаненка к земле, а другой начал осторожно выкручивать стрелу из раны.
   Кабаненок забился сильнее; тогда охотник вынул из-за ременного пояса тяжелый черный камень, острый с одного конца и тупой с другого, насаженный на дубовую рукоятку и тщательно отшлифованный со всех сторон. Ударом в лоб охотник оглушил кабаненка, и тот замер на месте, вытянув задние ноги. Охотник присел на корточки, погладил рукой жертву и зашептал:
   -- Не сердись, сын кабанихи! Не Уоми убил тебя. Ударил чужой ловец. Пришел из дальних землянок, откуда восходит солнце. Пусть туда летит твоя тень. Спи, сын кабанихи. Пусть твое дыхание летит к Кабаньему Старику. Скажи: приказывает ему Уоми. Будь здоров, Большой Кабан. Посылай всегда для Уоми много кабанят. Уоми пойдет на охоту, скажет спасибо Старшему Кабану.
   Пока Уоми говорил, последние судороги кабаненка затихли. Уоми еще раз погладил его, поднялся и обошел вокруг бездыханного тела.
   -- А теперь отдай Уоми твою душу. Пусть сила твоя перейдет в мою силу, твое тепло в мое тепло, твоя жизнь прибавится к моей жизни.
   Охотник поднял кабаненка и припал губами к его ране.
   Потом Уоми положил кабаненка на землю, вынул из-за пояса кремневый нож, вделанный в деревянную рукоятку, привычным движением выпотрошил и освежевал тушу.
   Уоми был голоден. Наскоро ополоснув в ручье руки, он снял ножом задний окорочок и крепкими, как у волка, зубами захватил край сырого мяса. Острым кремневым лезвием ловко обрезал кусок перед самыми губами и жадно начал разжевывать нежное, молодое мясо.
   Проглотив один кусок, он хотел было приняться за другой, как вдруг какая-то мысль заставила его остановиться. Он внимательно осмотрелся кругом.
   Так и есть! Это овраг Дабу. Четыре зимы прошло с тех пор, как он был здесь последний раз.

Уоми и Дабу

   Уоми быстро провел рукой по волосам и стал заворачивать окорочок в снятую с поросенка шкуру. Туда же вложил он вырезанные сердце и легкие. Припрятал остальное мясо под куст орешника, прикрыл все это несколькими пучками травы и решительно зашагал туда, где с каменистого уступа, булькая, стекал ручеек.
   Уоми взобрался на уступ и неподвижно замер на месте.
   Здесь овраг расширялся в круглую котловину, окруженную лесом.
   Со всех сторон поднимались стеной деревья. Посередине рос громадный дуб. Корявый ствол его, покрытый странными наростами, поражал своей чудовищной толщиной. Девять взрослых мужчин, взявшись за руки, вряд ли могли бы заключить его в свои объятия.
   Окружающие деревья были также изрядных размеров и весьма почтенного возраста. Их ветви раскидывались широко над землей. Но и среди этих лесных великанов центральный дуб казался настоящим гигантом. Его кудрявая голова высоко поднималась над лесом.
   Огромные нижние ветви темным шатром покрывали землю и нагибались концами чуть не до самой земли. Два толстых сука были безлистны и напоминали мощные, широко распростертые руки с растопыренными пальцами.
   Между ними выше человеческого роста виднелось черное дупло удивительной формы. Оно было похоже на разинутый рот, окруженный толстыми губами.
   Выше дупла -- две черные ямы, искусно выдолбленные и выжженные огнем. Над каждой из них виднелось по большому уродливому наросту в виде насупленных бровей. Все это делало нижнюю, толстую часть ствола похожей на какой-то чудовищный лик с разинутой пастью и черными, наводящими ужас глазами.
   Это был старый Дабу -- священное дерево, природный идол окрестных поселенцев. Его нижние ветви были увешаны приношениями почитателей. Тут висели шкурки горностаев, выдр, белок и бобров, а также глиняные фигурки каких-то зверей. Это были дары охотников после счастливой охоты или предварительные подарки, которыми они хотели задобрить могущественного хозяина леса.
   Тут и там виднелись засохшие венки -- приношения молодых девушек-невест. Были здесь и длинные гирлянды желудей; их приносили женщины, молящие об облегчении родов.
   Уоми с детства было знакомо чувство необъяснимого трепета, которое охватывало его при виде Священного Дуба. Так бывало всякий раз, когда мать вместе с другими матерями поселка приводила его на поклонение Великому Дабу.
   Под густой тенью гигантского шатра из ветвей еще таинственней казался пахнущий лесной гнилью сырой полумрак оврага.
   Как только Уоми вступил в эту тень, в нем разом всколыхнулись детские, почти забытые страхи. Сердце его екнуло по-ребячьи, когда на него глянули, как живые, глубокие зрачки идола из-под нависших корявых бровей. Уоми робко положил приношение на корни дуба и упал ничком на землю. Он охватил ладонями голову, зажмурился и долго лежал, прижимая лицо к сухим, прошлогодним листьям.
   Вдруг старый Дабу тихо шевельнул концами ветвей. В этом шелесте листьев Уоми почудился таинственный шепот живой души. Уоми вскочил, радостно протянул вперед загорелые руки и заговорил:
   -- Великий Дабу, Старик Стариков, Хозяин лесных деревьев, Прадед Прадедов нашего рода! К тебе пришел Уоми. Родные связали его. Они думали, что он рожден от Злого Лесовика. Родные кинули в челнок Уоми и пустили вниз по реке. Река понесла его. Льдины крутились. Уоми узнал, что они злые. Они толкали челнок и хотели его утопить. Они влезали друг на друга. Дни прошли. Ночи прошли. Уоми не умер. Не ел, не пил, только кричал. Душа твоя услыхала. Она сказала Реке, и Река послушалась. Далеко-далеко она вынесла его на луг и там оставила. Люди нашли Уоми. Они развязали ему руки и ноги. Люди накормили его. Четыре зимы и четыре лета Уоми жил и охотился с ними... И вот он вернулся. Возьми лучшую часть его первой добычи. Ешь, Дабу, и помни об Уоми!
   Уоми бросил мясо в раскрытую пасть идола. Потом он вынул из шкурки сердце кабана, выдавил из него на ладонь пригоршню липкой крови и, приподнявшись на выступ коры, обмазал губы идола. Сердце он бросил в дупло:
   -- Пей, Дабу! Посылай Уоми большую охоту. Дай Уоми скорее вернуться домой...
   Тихий шелест снова пробежал по листьям.
   "Добрый ответ", -- подумал Уоми.
   Вдруг в глубине дупла что-то зашевелилось. Уоми отпрянул назад. И тут случилось то, что навсегда врезалось в его память.
   Из дупла не торопясь вылез огромный филин. Он уселся на нижней губе идола. В когтях у него было зажато кабанье сердце, из которого сочилась кровь.
   На глазах онемевшего от изумления Уоми филин рвал клювом мясо и с какой-то странной важностью проглатывал кусок за куском.
   Когда птица съела все, желтые глаза ее, не мигая, уставились на Уоми.

Душа Священного Дуба

   "Душа Священного Дуба!" От этой мысли трепет охватил Уоми.
   Так вот она какая!
   "Ну да, конечно, -- думал Уоми, -- Дабу хочет ему показать, что он принимает его жертву. Сам Дабу в образе филина вкушал пищу, принесенную Уоми. Дабу к нему благосклонен. Он поможет Уоми".
   Уоми был потрясен. Он упал на колени и протянул руки к таинственной птице.
   -- Дабу, Дабу! -- зашептал он. -- Отец лесных дубов! Защитник нашего поселка! Добрый покровитель Уоми!
   Филин взмахнул крыльями и скрылся в чаще. Большое рыжеватое перо сорвалось и упало к ногам охотника.
   В каком-то оцепенении вглядывался Уоми в темную глубину дупла. Там ничего не было видно.
   Уоми поднялся, схватил выпавшее перо, спрятал его на груди, отер ладонью вспотевший лоб и вдруг бросился бежать вниз по оврагу, прочь от Священного Дуба. Он бежал до того самого места, где убил кабаненка. Тут Уоми наскоро подобрал оставленное оружие и добычу и торопливо стал спускаться по течению ручья.
   В лесу быстро стало темнеть. Кусты орешника и ольхи по берегам ручья мелькали, как ночные тени, причудливые и неясные.
   Уоми вздохнул с облегчением, когда овраг наконец вывел его к реке.
   Перед ним развернулась спокойная водная гладь, а за нею -- вольный простор заливных лугов.
   Луга раскинулись по ту сторону, на широкой низине левого берега. А на этой стороне, под высокой кручей у самой воды, терпеливо дожидалась его спрятанная в тальнике лодка.
   От реки пахнуло сыростью, и Уоми торопливо принялся разводить костер.
   Куча сухих ветвей была заготовлена еще до охоты. Он смахнул пепел, накидал сухой травы и тонких сучков и стал раздувать чуть тлеющие головешки. Скоро веселый огонек запрыгал над ними, высовывая вверх желтые языки. Уоми бросил поверх целый ворох толстых ветвей, уселся поближе к огню и глубоко задумался, подперев ладонями щеки.

О чем думал Уоми

   Уоми был строен и юн. Когда он откидывал назад длинные пряди светлых волос, из-под них показывался высокий лоб без единой морщинки. Правильный, с легкой горбинкой нос и резко очерченные губы делали его красивым, несмотря на слегка выступающие скулы.
   О чем думал Уоми, следя глазами за быстро взлетающими искрами огня?
   Он все еще размышлял о душе Священного Дуба. Думал о том, что будет, когда он вернется домой. Жива ли Гунда, его мать? Как примут его родные? Что скажет Мандру, старший старик поселка? Ведь это он первый сказал:
   -- Уоми рожден от Злого Лесовика.
   В памяти его вставал с необычайной ясностью тот страшный день, когда его, связанного, кинули в лодку. Солнце, белые облака, покатый берег, толпа его родичей с лицами, искаженными страхом, и впереди суровый старик с длинной седой бородой.
   Как глухо звучал его голос, когда он наклонился над лодкой:
   -- Плыви, Уоми! Мы отдаем тебя Реке. Коли ты от Злого Лесовика, она утопит тебя, коли от Доброго Духа, она тебя не тронет.
   Старик столкнул челн. Река подхватила его и понесла среди льдин. Родичи следили за ним глазами. Мать, охватив ладонями лицо, заливалась слезами.
   Когда челнок столкнули в воду, она закричала громче, чем голосят по умершим. В ушах Уоми отдавались ее вопли. Льдины ворочали и качали его лодку. Временами он видел, как мать, растрепанная, бежит по берегу, ломает худые руки.
   Ветер доносил до его ушей ее крики. Он слышал, как мать жалобно молила душу Великой Реки:
   -- Река, спаси Уоми! Вынеси его на песок. Отдай его назад, Река!
   Ветер трепал пряди ее волос.
   Река относила лодку все дальше и дальше. Боковая струя тащила ее на середину. Она несла ее с такой быстротой, что мать стала отставать. На одном из поворотов Уоми увидел ее в последний раз. Она все еще бежала, но вдруг споткнулась и упала на траву. Течение унесло лодку за выступы лесистого берега, и Уоми остался один, окруженный бешеным потоком. Льдины толкали челнок. Они хотели его опрокинуть...
   Уоми с трудом очнулся от этих мыслей. Он почувствовал голод, нарезал несколько кусков мяса, испек их на горячих углях и с наслаждением поел.
   Потом он набросал в огонь сухих сучьев и сверху целую груду сырых, покрытых листьями веток. Серый дым густым облаком окутал Уоми. Чем больше дыма, тем лучше защита от комаров. Уоми положил около себя оружие, лег на землю и тут же, в дыму костра, уснул крепким, молодым сном.
   Чего было ему бояться?
   Огонь -- Сын Огнива и Трута -- охраняет его. Ушастый филин -- душа Священного Дуба -- летает по лесу, чтобы посмотреть, не крадется ли где лихой человек или хищный зверь. Сам Великий Дабу там, в глубоком овраге, ворожит ему и оберегает его сон от лесных страхов и ночных нападений.

Двадцать два года назад

   Длинная нить удивительных и странных событий, повлиявших на жизнь Уоми, завязалась в жаркий, солнечный день ровно двадцать два года тому назад.
   В этот день за оградой укрепленного поселка на Рыбном Озере творилось что-то необыкновенное.
   Женщины, молодые и пожилые, и девушки-невесты, седые старухи и девочки-подростки густым кольцом окружали сплетенный из ветвей маленький шалаш, стоявший посередине поселка. Мужчин не было видно.
   Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Они и в обычное время все до одного днем отправлялись на рыбную ловлю. Но старики послабее и мальчики отроческого возраста обычно оставались.
   На этот раз не видно было ни мальчиков, ни стариков.
   Только седой, как белая сова, Мандру, старик над всеми стариками племени Ку-Пио-Су, оставался один в своем высоком, закутанном шкурами доме.
   Две старухи прислуживали ему, поддерживали огонь в очаге. На угольях грелся большой глиняный горшок, налитый до краев водой. Выход был завешен мехами, а снаружи заставлен ветвями деревьев.
   Все остальные женщины поселка вели себя в высшей степени странно. Они сидели вокруг зеленого шалаша с длинными прутьями в руках. То одна, то другая из них поднималась с земли и махала прутьями. Казалось, что они отгоняют кого-то от шалаша. Особенно усердно хлестали прутьями две старухи, стоявшие перед входом.
   Время от времени из глубины шалаша доносились женские вопли. Тогда все женщины вскакивали с оглушительным визгом и гримасами ужаса на лицах.
   Неистовый вой женской толпы далеко разносился по озеру, но он вдруг замолкал, как по команде, когда старуха поднимала над головой ладони. Тогда все молодые девушки во всю силу своих голосов вскрикивали разом магическое слово:
   -- Дабу!
   Мгновение все напряженно прислушивались, пока со стороны высокого лесистого берега озера не долетало ответное эхо:
   "Дабу!.."
   Все успокаивались и снова садились около входа.
   Поселок стоял на небольшом островке, ближе к берегу, покрытому липовым лесом. Покатые склоны островка были укреплены глыбами известняка.
   Длинные мостки на вбитых в озерное дно сваях соединяли островок с берегом озера.
   И тут можно было заметить одну странность: мостки посередине были разобраны. Так делали островитяне только на ночь или когда ожидали вражеского нападения.
   От какого же врага спасали себя жители поселка?
   На лесистом берегу, у самой воды, расположился боевой лагерь. Горели костры. Мужчины и мальчики-подростки сидели вокруг. Мальчики держали в руках палки, мужчины -- копья, луки, пращи, каменные топоры и палицы.
   Когда с островка доносились пронзительные вопли женщин, мужчины пускали в сторону леса несколько стрел, иные метали камни из ременных пращей.
   Тотчас мальчики бросались разыскивать упавшие стрелы и торопливо возвращались с ними обратно.
   Эта стрельба по невидимой цели возобновлялась снова и снова всякий раз, когда крики на островке опять усиливались.
   Только один смуглый коренастый мужчина не принимал участия в этих упражнениях. Он молча сидел в стороне, низко опустив голову и охватив заросшие щеки руками.
   Это был Суэго -- лучший охотник во всей округе и самый сильный среди мужчин Ку-Пио-Су.
   Прошло еще некоторое время. Наконец маленькая горбатая старуха подошла к низкой ограде поселка и поманила оттуда рукой.
   Люди на берегу засуетились. Часть их сбежала к воде и начала сталкивать в воду челноки-долбленки. Четверо сильных мужчин взошли на мостки и стали накладывать на перекладину свайных устоев снятые с них жерди. Они старательно переплели их концы гибкими ветками и только после этого перешли по ним на другую половину мостков. Вслед за ними гурьбой повалили дети, дожидавшиеся на берегу. Когда они уже перебежали исправленное место, медленно поднялся Суэго, тряхнул головой и не спеша зашагал через мост. То, что произошло, не шутя взбудоражило все население поселка. Молоденькая Гунда, жена Суэго, родила близнецов, а это, по мнению людей ее племени, означало несомненное вмешательство невидимых сил.
   Неясно было пока только одно: были ли эти невидимые силы враждебными для всего поселка Ку-Пио-Су?

Близнецы

   Миновало три дня. Гунда лежала с детьми на меховой подстилке и ждала мужа. Он первый из мужчин должен был увидеть сыновей. Тот, которого надо было считать старшим, лежал у нее с правой стороны, младший -- с левой.
   Но Суэго все не приходил.
   Одиночество томило Гунду. Не раз ей хотелось плакать. Чтобы не скучать, она принималась вспоминать прошлое.
   Суэго взял ее из соседнего рыбацкого поселка Ку-Они. Она хорошо помнит, как десять молодых парней из Ку-Пио-Су вдруг выскочили из кустов, когда пять девушек Ку-Они спустились к реке за водой. Девушки с визгом бросились бежать, но ни одной не удалось ускользнуть. Сильные руки Суэго схватили ее как клещами. Он вскинул ее на плечо с такой легкостью, как будто она была не тяжелее зайца. Суэго быстро сбежал к кустам тальника, за которыми ждали их челноки. Тут ее и других девушек бросили на дно лодок, и через миг похитители уже гребли вниз по течению. Чтобы девушки не могли спрыгнуть в воду, им спутали руки и ноги.
   Девушки пронзительно визжали. У Ку-Они поднялась страшная тревога. Мужчины Ку-Они, вооружившись чем попало, уже бежали к реке и стали спускать в воду лодки. Началась погоня. Но пришельцы ходко гнали шестами свои долбленки. Попутное течение помогало им.
   На каждой лодке было двое гребцов: один на корме, другой на носу. Они мастерски управлялись длинными шестами, с силой упираясь ими в речное дно, и скоро преследователи остались далеко позади.
   Гунда отлично помнила, как лодки свернули в проток, соединявший реку с Рыбным Озером, помнила, как они причалили к укрепленным камнями берегам островка. По правде сказать, погоня не очень торопилась. Похищение невест было делом обыкновенным, нисколько не нарушавшим дружбы между отдельными селениями, если только похитители давали приличный выкуп. Все увозили девушек друг у друга. Нередко браки заключались через мирное сватовство. Но все же похищение невест считалось более почетным делом. Похитители честно и щедро расплачивались, поторговавшись сначала относительно размеров выкупа.
   Потом обе стороны пировали три дня. Преследователи становились гостями, похитители -- радушными хозяевами.
   Гунда полюбила Суэго. Он был самым удалым и смелым охотником поселка. Он был также искусным мастером каменных орудий, отличным полировщиком каменных топоров и ножей, метким стрелком из пращи.
   И вот прошли уже запретные трое суток, а муж все еще не собирался взглянуть на двоих сыновей, которых она ему подарила...
   Вдруг полог шалаша заколебался, и через узкий проход протиснулась широкая мужская фигура.
   Но это был не Суэго.
   В седом, обросшем волосами старце Гунда узнала Мандру.
   Позади него стояли две горбатые старухи и теснились другие женщины Ку-Пио-Су.
   Гунда вздрогнула от неожиданности. Сердце ее сжалось от какого-то жуткого предчувствия.
   Мандру отступил назад. Он пристально взглянул на молодую женщину. Потом перевел взгляд на двух близнецов, затем снова на Гунду:
   -- Кто младший? -- спросил он ее.
   Гунда молча указала пальцем.
   -- Гунда, -- сказал Мандру, -- твой младший рожден от Невидимого. Он -- Уоми! Если от доброго -- хорошо. И тебе, и всему Ку-Пио-Су. Если от злого -- его бросят в реку, когда придет половодье. Пусть вода унесет его далеко!
   Больше ничего не сказал Мандру.

Детство Уоми

   С первых же дней Уоми рос отмеченный странной тайной.
   Старшие члены семьи поглядывали на него почти с боязнью. То, что он не простой ребенок, об этом знали все. Такова была вера всего племени. Младший из близнецов рожден от одного из Невидимых. Невидимых много. Одни из них -- тени умерших, другие -- души вещей или их таинственные хозяева. Таков хозяин реки -- Водяной, хозяин озера -- Озерный. В лугах живет другой Невидимый -- Луговик, ветреное существо, перелетающее с ветром из конца в конец. Зимой он поднимает снежные метели, в солнечные осенние дни забавляется сверкающими паутинками и заставляет их плавно летать над лугами. Третьи -- это хозяева диких зверей. Каждое звериное племя -- лоси и зубры, медведи и кабаны, волки и лисицы -- имеет своих хозяев-стариков.
   Рожден ли Уоми, сын Гунды, от доброго или от злого Невидимого? Вот вопрос, который тревожил каждого жителя поселка Ку-Пио-Су. Мандру еще не сказал своего решающего слова, и эта неизвестность пугала и томила всех. Когда мальчик подрос, он слышал, как матери останавливали своих детей:
   -- Не тронь его: он Уоми. Его отец -- Невидимый. Обидишь -- Невидимый узнает и сделает худо.
   Старшего близнеца, Тэкту, звали часто просто "братом Уоми". Оба они были схожи лицом, но Тэкту был коренастее и ниже ростом.
   Мальчики Ку-Пио-Су рано выучивались ремеслам и занятиям взрослых. На рыбную ловлю старшие брали их с собой. Они учили их владеть зазубренным костяным гарпуном и метко вонзать его в спину крупной рыбы. Вместе со старшими ставили они рыболовные сети, перегораживая заливчики озера. Ребята учились высекать из кремня искры и раздувать огонь.
   Уоми быстро постигал все приемы искусных мастеров, отбивальщиков кремня и полировщиков камня.
   К пятнадцати годам он был уже рослым и сильным юношей, ловким гребцом, отличным стрелком из лука.
   К этому времени все как-то стали забывать, что над Уоми тяготеет роковое подозрение. Забывали все, но не Мандру.
   Мандру был стар. Никто в Ку-Пио-Су не мог бы сказать, сколько ему лет. За последние годы он только сгорбился и стал как будто меньше ростом.
   Ни память, ни сообразительность не покидали его. Сыновья его уже давно поседели, а Мандру все еще жил и оставался главой охотников.
   В теплый и ясный день Мандру любил посидеть и погреться на солнышке. Сутулый и неподвижный, молча следил он выцветшими глазами за беготней детей и за снующими вокруг островка челноками. И всякий раз, когда мимо пробегали сыновья Гунды, он пристально глядел на них, и бледные губы его начинали шевелиться. Уоми беспокоил его.
   Мальчик всем нравился, а сны, которые видел Мандру, говорили другое. По ним выходило, что с этим потомком Невидимого связана опасность для всего Ку-Пио-Су.
   Как-то, в конце зимы, Мандру проснулся в большой тревоге. Ему приснился тяжелый сон. Старик с трудом приподнялся и свесил ноги с земляных нар, покрытых лосиными шкурами. Он сидел на них, худой, сгорбленный. Острые ключицы углами выпирали из-под кожи. Старик тяжело дышал, открывал рот, словно сом, вынутый из воды, и растирал ладонью костлявую грудь против сердца. Наконец он слегка отдышался, но тревога в его глазах еще не проходила.
   Ему снилось: полночь застала его в лесу. Он торопится выйти, но кусты мешают ему. И вдруг будто бы кто-то сзади схватывает его, валит на землю и начинает душить. Он знает: это Уоми, а позади какой-то громадный, с елку, старик. Мохнатый, словно медведь. Старик скалит зубы и приговаривает:
   "Души его, сынок! Души насмерть!"
   Долго сидел Мандру на постели и гладил худую шею. Ему казалось, что он еще чувствует на ней чьи-то пальцы.
   Вечером Мандру созвал совет. Старики сели вокруг очага и стали слушать.
   -- Отец Уоми -- Лесовик, -- начал Мандру. -- Ночью приходил ко мне. Велел сыну душить меня.
   Старики ахнули.
   -- Злой. Мохнатый. Хуже медведя. И пахнет, как медведь...
   Старики ахали хором.
   -- Нельзя верить этому сыну Гунды. Он Уоми. Рожден от Злого Лесовика. Вырастет -- будет от него худо! -- скрипел Мандру.
   -- Убить надо, -- сказал огромный Пижму.
   -- Убить волчонка! -- послышались еще два или три сердитых возгласа.
   -- Нельзя убить! -- крикнул Мандру и с сердцем стукнул кулаком по нарам. -- Пальцем нельзя тронуть! Обижать нельзя. Узнает Лесовик -- худо будет. До смерти худо!..
   -- Разве можно родного убивать? -- раздался из угла звонкий, почти женский голос. -- Уоми -- кровь наша. Родная кровь. Жить хочет, нельзя убивать!
   Все оглянулись на маленького старичка, стоявшего у самого входа. Он был сед, как беляк. Маленькое личико ярко розовело из-под белых кудрей. Щеки раскраснелись, как рябина, но глаза, подернутые мутной пеленой, глядели неподвижно поверх голов. Левая рука его опиралась на высокий посох, а правая была протянута вперед, как будто трогала воздух.
   Это был слепой Ходжа, рассказчик, сказочник, лучший певец поселка. Ослеп он от болезни глаз, но колоссальная его память, звонкий голос и музыкальное чутье остались при нем по-прежнему. Ни один праздник в поселке не проходил без его участия. Он сказывал старинные сказы про древних богатырей, удачников-охотников, про первую родоначальницу Ку-Пио-Су -- Орру, про дружеские и враждебные встречи с жителями леса. Мрак объял его глаза, но любимой его былиной был сказ про светлых братьев -- солнце и месяц, про то, как они вместе ходили искать себе невесту. Старые и малые любили Ходжу, улыбались, когда он попадался навстречу.
   -- Нельзя убивать! Неладно будет. Не дам его убивать! -- кричал Ходжа, ударяя посохом о землю.
   -- Стой, Ходжа! -- сказал Мандру, и лицо его прояснилось. -- Мандру не даст убивать. А ты иди лучше к себе. Ступай, ступай! Не мешай! Иди разговаривай со своим озером!
   Ходжа замолчал, кротко улыбнулся, повернулся к выходу и послушно побрел к берегу, постукивая палкой и бормоча под нос не понятные никому речи.
   После его ухода некоторое время все сидели в молчании. Сам Мандру задумчиво загляделся на огоньки очага.
   -- Как же быть? -- заговорил наконец Пижму.
   -- Приказывай! Что велишь делать?
   Старики ждали, что скажет Мандру, но Мандру был нем. Только губы его шевелились, точно задуманные в сердце слова не выходили наружу. Наконец Мандру заговорил:
   -- Придет весна, побегут ручьи-потоки. Загремит лед. Понесет Уоми Река. Выбрать надо лучшую лодку. Положить оружие, лук, стрелы, палицу, горшок с водой и хорошей рыбы. Утром возьмите сонного. Свяжите ремнями, принесите в лодку, и пусть плывет. Угодно будет Реке -- себе возьмет. Ее воля. Не угодно -- выкинет на берег.
   Мандру опять закрыл глаза и больше не сказал ни слова. Голова его стала склоняться. Он лег боком на медвежью шкуру и стал дышать тем ровным дыханием, которым дышат спящие.
   Старики поднялись и тихонько, один за другим, согнувшись, стали вылезать через низкий выход наружу.
   В том году снега было много. Люди Ку-Пио-Су, опасаясь разлива, переселились с острова в береговые землянки.
   Когда лед на реке начал трескаться, старики пошли к челнокам, которые были вытащены на берег. Выбрали самую лучшую лодку и стали ее готовить к отправке.
   Все было сделано, как говорил Мандру. Лодку снарядили, как снаряжают для покойника, отправляя его в страну теней.
   Все делалось молча, и никто, кроме стариков, не знал, кто собирается в путь.
   С вечера река прорвалась в озеро, бывшее когда-то связанным с ее руслом, и взломала лед. К утру озеро превратилось уже в длинный речной рукав, по которому, кружась, проплывали льдины.
   На рассвете в землянку, где ютилась семья Суэго и Гунды, пришли старики и связали Уоми. Ему велели лежать смирно, потом позвали мужчин и приказали нести его в лодку.
   Гунда с плачем бежала за ним. Все население поселка густой гурьбой спустилось к берегу. Уоми положили в лодку и долго ждали, пока придет Мандру. После прощальных слов главы охотников челнок спихнули в воду, и бурная река понесла его.
   Так начались странные приключения этого мальчика из Ку-Пио-Су.
   Прошло четыре года с тех пор, как Уоми уплыл с весенним половодьем. Понемногу люди стали считать его умершим и, как это всегда бывает, начали его забывать.
   Не забывала о нем никогда только одна Гунда. Уоми часто снился ей по ночам. Она просыпалась, чувствуя его тепленькое тельце у своей груди. Видела его младенцем, который только что начал ходить, и резвым мальчиком, купающимся на белой отмели вместе с другими ребятами, и охотником, который стреляет из лука.
   Много времени прошло с тех пор. Суэго умер. Его задрала медведица. Дети подрастали. Старый Мандру стал еще старее.
   Дни пролетали за днями, а Гунда все ждала.
   В то самое утро, когда Уоми еще спал там, на берегу, у костра, Гунда на рассвете вышла на южный конец островка, чтобы взглянуть в дальнюю озерную гладь.
   Она делала это почти каждый день.
   Ей все казалось, что вот-вот из-за изгиба кустистого берега вдруг покажется его челнок.
   Она ждала Уоми и в это утро. Губы ее, как всегда, повторяли его имя.

Тропою зубров

   Уоми встал, как только начало пригревать солнце.
   Свежая роса еще блестела на траве. Уоми скинул одежду, сбежал с берега и, поднимая брызги, бросился в воду.
   Купание освежило Уоми. Он почувствовал новый прилив сил. Одно желание охватило его всего: скорее, скорее увидеть мать и родной поселок!
   Он быстро собрал пожитки и хотел уже столкнуть в воду долбленку, как вдруг новая мысль его остановила.
   Река в этом месте была очень извилиста. Она делала тут несколько больших петель. Понадобилось бы около двух суток пути, чтобы добраться рекой до Ку-Пио-Су.
   Уоми рвался домой и решил идти туда сухим путем, прямо через лес.
   Он спрятал челнок в густые кусты ивняка, подложил под него багор и весело и быстро поднялся на кручу лесного берега. У края оврага, по которому он спускался вчера, он нашел знакомую с детства тропинку.
   Тропинку эту пробили зубры еще в незапамятные времена. Ею пользовались и другие лесные звери. По ней можно было выйти к ручью, который выбегал к озеру как раз против поселка.
   Уоми быстро зашагал по тропинке зубров. Сначала почти бежал, перепрыгивая через поваленные деревья. В одном месте он вдруг заслышал рядом громкий треск сучьев. Это шарахнулись в сторону лоси с лосятами, и Уоми успел заметить, как темно-бурые спины зверей мелькнули и исчезли в чаще.
   Немного позднее, когда он перебирался через выжженную молнией большую поляну, из зеленой густой листвы опушки вдруг выглянула огромная, широколобая голова. Темная борода свисала вниз, короткие кривые рога выглядывали из волнистой шерсти по бокам тяжелого черепа.
   Великан шагнул вперед и остановился. Он уставился свирепыми глазами на тонкую фигуру человека, осмелившегося стать на его пути. Зубр стоял без всякого страха. Уоми увидел, как белки его глаз начали наливаться кровью. Копытом передней ноги горбатый бык взметнул кверху сухую землю.
   -- Не сердись, Рогатый Хозяин! -- сказал Уоми. -- Уоми пропустит тебя. Он не тронет ни тебя, ни твоих детей. Не загораживай ему дорогу!
   Охотник отошел в сторону, не спуская глаз с мохнатого великана.
   Зубр подождал и, фыркнув, зашагал вперед привычной дорогой.
   Следом за ним показалась вереница зубриц с телятами. Сзади замыкал шествие крупный и, должно быть, очень старый зубр. Он был еще мохнатее первого. Одним глазом он только покосился слегка на неподвижно стоявшего человека.
   Когда затихли шаги зверей, Уоми вернулся на тропинку и, затаив дыхание, стал прислушиваться к шорохам леса.
   Все было тихо. Ветер не шевелил ни ветвей, ни листвы. Только выводок певчих дроздов тревожно перелетал по кустам, вспугнутый стадом рогатых чудовищ, да зеленый дятел с писком сорвался с древесного ствола и исчез в гуще деревьев.

Встреча

   После полудня Уоми вышел из-за кустистой опушки на обрыв высокого берега. Дух у него захватило.
   У его ног, там внизу, развернулась светлая гладь родного озера, его родина, колыбель его детства, щедрая кормилица его родного поселка.
   Озеро широкой голубой лентой изогнулось в виде подковы. Концы его терялись где-то далеко за выступами берегов.
   С озера доносились голоса птиц. Громко кричали чайки и кружили стаями над самой водой. Вереницами летали утки. Звонко пищали кулики.
   Но глаза Уоми только скользнули по этому простору. Укрепленный островок Ку-Пио-Су -- вот что приковало его взоры.
   Как и четыре года назад, дымок серыми струйками выбегал из остроконечных кровель, разбросанных по всей длине островка. Только к старым прибавилась еще одна.

* * *

   Уоми из осторожности решил спуститься в овраг, чтобы потом сразу добежать до мостков, раньше чем его заметят жители островка.
   Но не успел он сделать нескольких шагов к краю оврага, как перед ним выросли две стройные фигуры: голубоглазая девушка в короткой шубке и молодой охотник, одетый в лосиную шкуру.
   -- Кто это? -- послышался тревожный оклик.
   -- Я. Уоми, -- раздался ответ.
   В тот же миг охотник упал на колени и в ужасе протянул перед собой руки:
   -- Уоми? Душа Уоми или его тень? Ты пришел наказать нас? Уоми! Уоми! Не убивай брата твоего, Тэкту. Вот сестра твоя, Ная. Не убивай нас!
   Его побелевшие губы дрожали.
   -- Я не тень! Я живой. Сам Уоми. Вернулся домой, чтобы жить. Тэкту, брат, не бойся! Я живой...
   Через миг оба брата и сестра уже крепко сцепились руками и закидывали друг друга вопросами, на которые едва успевали отвечать. А еще через час, держась за руки, они уже бежали через мостки к поселку. Ная и Тэкту громко звали родных прийти и посмотреть.
   -- Уоми вернулся! Совсем вернулся! Живой и невредимый! Сам Дабу, отец всех дубов, помогает ему!
   Разбуженные криком собаки подняли неистовый лай. Кричали и визжали дети. Со всех концов озера к островку уже поворачивали носы своих челноков встревоженные криком рыбаки. Женщины и девушки торопливо вылезали из узких входов хижин. Некоторые уже бежали навстречу; впереди всех мчалась полуодетая Гунда, и светло-русые пряди ее волос развевались за ней, подхваченные ветром.
   -- Уоми! Уоми! -- кричала Гунда, и, едва только они столкнулись на прибрежном песке, она упала к его ногам и, как в бреду, стала гладить ладонями исцарапанные колючками его колени.

Что было с Уоми в чужой земле

   Когда Мандру услышал, что пришел Уоми, он изменился в лице, долго сидел, согнувшись, на нарах и держался рукой за грудь.
   Старик не захотел или не смог выйти к вернувшемуся изгнаннику. И, в то время как Уоми рассказывал родным о своих приключениях, Мандру сидел зажмурившись. Можно было подумать, что он спит.
   Наконец он открыл глаза. В хижине не было ни души. От мала до велика все ушли послушать Уоми.
   Мандру позвал женщин. Никто не откликался. Старик хотел встать, но слабые ноги не слушались. Мандру тяжело вздохнул и, кряхтя, повалился на постель. Он прислушивался к голосам, которые смутно до него доносились.
   Уоми рассказывал о годах, проведенных у чужих людей, о том, как они живут, как едят, как одеваются, о черной смерти, которая в одно лето унесла почти половину жителей их поселка.
   Четыре года прожил Уоми у этих людей. Они научили его многому, чего не знал никто из жителей Ку-Пио-Су, даже сам Мандру. Они научили его делать кремневую пилу, снаряд, которым можно пилить и дерево и камень; научили ставить ловушки на птиц и зверей. Они искусно мастерят деревянные пращи для метания камней; не такие пращи, какие в Ку-Пио-Су, а гораздо лучше. Камень из такой пращи летит далеко и метко. Вместе с ними Уоми защищал поселок от бродячих лесных людей. Бродячие напали на поселок, когда там мало оставалось мужчин. Лесные люди уже начали одолевать. Тогда Уоми забежал в одну землянку, накинул на себя медвежью шкуру с медвежьей головой и с ревом бросился из хижины на врагов. Тем померещилось, что это сам Медвежий Хозяин, и они в ужасе побежали в лес. Тут подоспели бывшие на охоте мужчины и общими силами отогнали бродячих.
   В другой раз ему удалось спасти их самого старшего деда. Дикий кабан повалил его, а Уоми пробил копьем сердце бешеному зверю.
   За это все полюбили Уоми и стали считать его своим.
   Жить у них было хорошо и сытно. Прошло четыре года; Уоми стосковался. Ему стали сниться мать Гунда, озеро, поселок Ку-Пио-Су. Мать звала его домой, и ему так захотелось увидеть все родное, что он не выдержал -- в одно летнее утро сказал старикам:
   "Хочу домой! Мать зовет Уоми. Каждую ночь зовет".
   Старики покачали головами и сказали:
   "Мать зовет -- идти надо. Мать надо слушать!"
   Это были добрые люди. Они говорили:
   "Мы тебя не держим. Иди!"
   В это время громкое всхлипывание послышалось из толпы. Это плакала Гунда. Все оглянулись.
   -- Это правда. Я каждую ночь звала Уоми, -- сказала она.
   Уоми улыбнулся, тряхнул волосами и продолжал свой рассказ:
   -- Старик, которого Уоми спас, дал ему волшебный нож, какого еще никто не видел в Ку-Пио-Су. Он сказал: "У кого этот нож, тому никто не страшен. Нож не простой. Его привезли чужие люди. Он блестит, как огонь. Он спасет тебя от всякой беды. Никто не посмеет тебя обидеть".
   -- Покажи, -- раздались голоса любопытных.
   -- Покажу, -- сказал Уоми, -- но раньше пусть увидит его Мандру.
   Так говорил Уоми.
   Он стоял на ровной площадке, усыпанной раковинами и рыбьими костями, как раз перед домом, где жила Гунда.
   Сюда собрались все люди поселка. Впереди сидели дети и слепец Ходжа. Дальше на корточках разместились старики. Женщины присели на коленях; за ними стояли мужчины. Девушки кучей столпились немного поодаль, а рядом с Уоми, не спуская с него глаз, стояла Гунда и голубоглазая Ная. Самым удивительным из всего, что говорил Уоми, был рассказ о том, как Уоми ходил к самому Дабу и как душа Дабу явилась в образе филина.
   -- Знайте, -- сказал Уоми, -- отец Уоми -- сам Дабу. Он принял мою жертву. Филин ел мясо, которое Уоми ему принес. Он дал мне перо, чтобы все знали: Уоми -- сын Дабу.
   Уоми вынул из-за пазухи большое полосатое перо из крыла ночной птицы и поднял его над головой.
   Послышались крики удивления. Только слепые глаза старого Ходжи глядели куда-то в небо, а левое ухо его было повернуто к Уоми. Он все еще хотел слушать и слушать.
   Поселок Ку-Пио-Су был покорен. Все с восторгом глядели на Уоми. Вернувшийся сын Гунды казался героем, овеянным необычайной тайной.
   Все хотели увидеть скорее волшебный нож и всей толпой повели Уоми к хижине Мандру.
   Один Ходжа-слепец остался на прибрежном песке. Лицо его сияло; он, казалось, не замечал внезапно наступившей тишины.

В хижине Мандру

   Хижина Мандру была самой большой в поселке. Она была похожа на конус, глубоко врытый в землю.
   Чтобы проникнуть в этот дом, надо было пройти через узкий коридор. Точнее, не пройти, а пролезть ползком, потому что вход был низок.
   Пол хижины был, по крайней мере, на целый метр ниже уровня почвы. Земля, выброшенная при углублении пола, окружала хижину высоким валом. Этот вал составлял как бы основание постройки. В него упирались нижние концы длинных жердей, поддерживавших тростниковую обшивку кровли; на нее сверху был наложен для тепла слой сшитых звериных шкур.
   Старики первые вошли в хижину. За ними следом -- мужчины и несколько женщин.
   В хижине было темно.
   Огонь на очаге почти затух, и только несколько красноватых углей тлели, полузасыпанные пеплом.
   Дымовая дыра наверху была единственным окном, пропускавшим сюда лучи света.
   Когда глаза Уоми привыкли к полумраку, он увидел перед собой худого, белого как лунь старика, который молча уставился на него выцветшими глазами.
   Кто-то успел подбросить на очаг сухой хвои и сосновых сучьев. Вспыхнувшее пламя осветило хижину.
   Хижина была велика.
   Ее основанием был правильный круг с поперечником в двадцать шагов. Земляные стены были закрыты прочным плетнем, укрепленным на кольях. По стенам кольцом шли низкие и широкие земляные нары, покрытые шкурами лосей, волков и других зверей. На нарах можно было сидеть, как на скамье, и лежать головой к стене, вытянувшись во весь рост. Кольцо нар прерывалось только у входа. Здесь стояли два толстых ствола, подпиравших кровлю. Другие два -- против входа. Еще по столбу было врыто на правой и на левой стороне.
   Два глиняных горшка стояли по сторонам входа. Они были высотой почти в половину человеческого роста. В них женщины сливали воду, которую носили с реки берестяными ведерками.
   Уоми, впрочем, не интересовался этой хорошо знакомой ему обстановкой. Он видел перед собой старика, главного виновника его долгого изгнания.
   -- Говори, -- сказал Мандру, протянув вперед бледную, костлявую руку, -- где был? Зачем вернулся?
   -- Был далеко, -- сказал Уоми. -- Вернулся жить дома.
   -- Рассказывай! -- приказал старик.
   И Уоми должен был повторить еще раз то, что случилось с ним на чужбине.
   -- Слушай, Мандру! -- закончил Уоми и сделал несколько шагов вперед. Он подошел к огню, и только очаг отделял его от старика. -- Уоми жил у чужих. Они спасли его. Они поили и кормили Уоми. Они согрели, когда он замерзал. Они давали все, что ему было нужно. А Уоми все не забывал про Рыбное Озеро. Он тосковал о матери, которая его вскормила. Тогда Уоми задумал вернуться. Чужие дали ему лодку и оружие и отпустили его. Они хотели, чтобы Уоми взял в жены лучшую девушку. Но Уоми хотел вернуться, и тогда их старший дал вот этот нож.
   Уоми вдруг вынул из-за пазухи острый и длинный предмет, блеснувший в его руках. Это был бронзовый нож, в отточенном острие которого отражалось пламя.
   Уоми продолжал:
   -- Старик дал мне его и сказал: "Возьми! Этот нож не простой. Его сделали люди, которые живут далеко. Его променял гость за двадцать куниц и за медвежью шкуру. У кого этот нож, тот никого не боится. Этот нож подобен грому. Кому он пронзит сердце, тот умирает".
   Уоми взмахнул кинжалом, показывая, как будет поражать врага.
   И все увидели, что Мандру смертельно побледнел. Все бывшие в хижине разом затихли и, сдерживая дыхание, ждали, что будет.
   -- Четыре года Уоми жил у чужих, -- сказал Уоми. -- Четыре года плакала о нем его мать. Но Уоми не забыл ни озера, ни родного поселка. Старики Ку-Пио-Су отдали Уоми Реке, чтобы она утопила его. Но Уоми живет и стал сильнее, чем прежде. Мандру сказал: Уоми -- сын Злого Лесовика. А Уоми говорит: это не так. Уоми был у самого Дабу и видел его душу. Она была похожа на филина. Она ела мясо, которое Уоми принес. Она открыла ему правду: не злой Невидимый был отцом Уоми, а сам Дабу, отец всех дубов... И вот, гляди, дед: филин дал Уоми свое перо и сказал: "Покажи его Мандру! Пусть он знает, что Уоми -- сын Дабу".
   Мандру поднялся, опираясь на крючковатую палку, и в глазах его отразился неподдельный ужас.
   Некоторое время он молча глядел на Уоми, шевеля тихо губами, и, как будто сделав над собой неимоверное усилие, промолвил:
   -- Живи! -- Потом опустился на нары и прибавил: -- Сын Дабу!..

Пир

   В поселке Ку-Пио-Су пировали. Пир продолжался до наступления ночи и до вечера следующего дня. День возвращения Уоми, как нарочно, ознаменовался великолепным уловом. Рыбаки доставили в своих челноках несметное множество щук, карпов и стерлядок, а мужчины из хижины Сайму приволокли из лесу убитую косулю. Пищи было вдоволь, и это веселило сердца. Все радовались также, что Уоми признал сам старший старик. Все повторяли последние слова Мандру.
   Если действительно Уоми -- сын Дабу, отца дубов и дружеского покровителя Ку-Пио-Су, то всякие страхи, из-за которых был изгнан Уоми, потеряли силу.
   Кроме обжаренного на вертеле мяса и рыбы, испеченной на угольях, на пиру можно было видеть груды ракушек, которые ели сырыми. Пищу запивали не только водой. Женщины вынесли горшки с напитками, которые варились из сока давленых ягод: черешен, вишен и малины. Их подсахаривали пчелиным медом. Перебродив, они делались хмельными и веселили сердце. Понемногу начались игры и пляски. Играла не только молодежь, но и те старики, ноги которых были еще достаточно крепки. Героем праздника был Уоми.
   Уоми ходил между пирующими. Голова у него кружилась. Но, когда ему подносили турий рог, наполненный до краев вареным медом, он не отказывался и охотно опрокидывал его в рот.
   Все громче звучали песни. Мотивы их были однообразны и монотонны.
   Танцоры прохаживались, прихрамывали и приседали. Они делали все это, прихлопывая в такт в ладоши, и подпрыгивали через каждые три шага.
   Пляски разом прекратились, когда от одного из костров послышались ритмические звуки бубна.
   Слепец Ходжа барабанил пальцами по этому старейшему в мире музыкальному инструменту.
   Бубен был сделан из туго натянутой на обруч собачьей шкуры и издавал глухие, но волнующие сердца слушателей звуки.
   Ходжа запевал новое сказание. Это был сказ о приключениях Уоми, о его необыкновенном рождении, о тайном совете старцев, об изгнании и бедствиях Уоми, о его жизни и подвигах на чужой стороне, о его славном возвращении под покровительством Великого Дабу.

Сон

   Однажды Уоми приснилось, будто он идет по берегу и слышит голос:
   "Ищи меня, Уоми! Зачем меня бросил?"
   Уоми знает, что это зовет челнок.
   Уоми помнит, как прятал его в кусты, но где именно -- он забыл. Все кусты похожи друг на друга.
   То там, то здесь раздается загадочный голос:
   "Я здесь! Ищи меня!"
   Уоми идет дальше и дальше. Вот он заглядывает под куст ивняка, но там сидит только маленькая лягушка и таращит выпуклые золотые глаза.
   Уоми идет к следующему кусту, но и там лягушка, только побольше.
   И опять голос, опять надо бежать к тому кусту, из которого он раздается. На этот раз вместо лодки находит он совсем большую лягушку, ростом с его сестренку Наю. Лягушка квакает и машет лапкой.
   И вот наконец перед ним огромный кудрявый куст. Уоми заглядывает под ветки: долбленка действительно тут. Но что за чудо: в ней сидит голубоглазая девушка в белой шубке, вышитой черными хвостиками горностаев! Девушка заплетает волосы, и с головы ее падают восемь косиц, светлых, как солома. Уоми глядит на ее румяные щеки, и ему делается досадно, что девушка на него даже не смотрит.
   "Зачем ты здесь, в челноке? -- спрашивает Уоми. -- Откуда пришла?"
   Девушка вдруг начинает смеяться.
   "Я дочь Невидимого, -- говорит она. -- Мой отец -- хозяин Большой Воды".
   "Он живет в нашем Озере?" -- спрашивает Уоми.
   Девушка смеется:
   "Ты видел лягушек? Это мои тетки. Вот, слушай: как самая маленькая из них передо мной, так ваше Озеро перед Большой Водой. Там живет мой отец. А я живу на берегу, в поселке".
   "А где же эта Большая Вода?"
   Девушка опять смеется:
   "Садись в челнок и греби! Греби день и ночь. Умрет одна луна и еще другая. Тогда увидишь Большую Воду. Оттуда осенью летят лебеди и гуси".
   "Как тебя зовут?"
   Девушка встает на край челнока и сходит на землю.
   "Пойдем!" -- говорит она, берет его за руку и заглядывает в глаза.
   Уоми чувствует, как голова его начинает кружиться, словно от медовой браги.
   Она ведет его за руку на край берега и усаживает так, что на его ноги набегает волна.
   Девушка сбрасывает шубку и остается в одной безрукавке из рыбьей кожи. Эта одежда светится, как водяная зыбь, и отливает перламутровым блеском. Вся она покрыта крупной рыбьей чешуей и скорлупками ракушек.
   "Отец зовет меня Каплей. Водяные сестры -- Рыбкой. Людское имя у меня не такое. Узнаешь у Большой Воды".
   Она сходит в воду и моет его ноги. И опять лукаво заглядывает ему в глаза:
   "Так делают девушки тем, кого любят".
   Уоми опять чувствует, как что-то горячее заливает его грудь. Он хочет поймать незнакомку, но руки хватают дым. Клочок тумана взлетает над его головой. Девушка исчезает, и как будто издали до него доносится девичий голос:
   "Разве ты не видишь? Я только дыхание. Мое тело там, у Большой Воды, а дыхание здесь".
   "Я боюсь, -- говорит Уоми. -- Зачем ты ко мне прилетела?"
   "Не бойся! Капля давно знает Уоми, она видела его, когда льдины хотели его утопить. Это она вытащила на берег лодку".
   "Где же ты? Отчего тебя не видно?"
   "Ищи меня, Уоми! Ищи у Большой Воды!.."

Пробуждение

   Уоми проснулся. Солнце било ему в глаза.
   -- Капля! Капля! -- бормотал он. -- Разве такие бывают?
   Он оглядывался кругом, протирая глаза. Тут он заметил, что под голову ему подоткнута меховая шуба матери, а сама мать стоит на коленях и льет из берестяного ведра воду на его голые ступни. Другое такое же ведро, пустое, стоит тут же, рядом.
   -- Мать! А где же она?
   -- Кто -- она? Ты про кого? -- спрашивает Гунда, улыбаясь.
   -- Она! Другая! Девушка! -- Уоми вскочил и начал озираться. -- Она была тут. Она вымыла мои ноги.
   -- Гунда вымыла их, -- сказала мать.
   Уоми провел по лицу ладонью.
   -- Ты вымыла? -- удивился он. -- Ты?.. Ну, и она тоже! Она тоже мыла. Мать, знаешь, это кто? Это Капля! Она живет у Большой Воды.
   -- Кто она?
   -- Она дочь хозяина Большой Воды. Сама сказала.
   -- Тебе приснилось, Уоми.
   -- Ну да! Она была тут... нет, там. Мы были там, на берегу. Это было ее дыхание. Она зовет меня!
   Гунда нахмурилась.
   -- Уоми! -- сказала она. -- Берегись! Она злая. Выпьет твою кровь.
   -- Нет, она добрая! Она пожалела меня. Меня связали старики и пустили по реке, а она спасла меня и вытянула лодку на берег. Сама сказала.
   Лицо Гунды немного посветлело, но она все еще хмурилась.
   -- Боюсь, -- тихо прошептала она.
   -- Не бойся! Уоми ее отыщет. Уоми приведет ее к тебе.
   -- Откуда?
   -- Там! -- сказал Уоми и ткнул пальцем на север. -- Откуда осенью летят лебеди и гуси.
   Гунда задумалась.
   -- Подожди! -- сказала она. -- Теперь уже скоро осень. Никто не ищет невест в конце лета. Весной, когда сойдет вода, тогда будешь искать.
   Уоми сел на большой камень у входа и задумался.
   Задумалась и Гунда. Она смотрела в ту сторону, куда показал Уоми, и на глазах ее блеснули слезы. Сердце ее сжималось, тревога и страх охватили ее. Для Гунды девушка, которая приснилась ее сыну, была настоящей, живой девушкой, которая собирается отнять у нее любимого сына.

Утро в хижине Гунды

   -- Уоми, есть рыба!
   Тэкту стоял у входа в хижину и ждал. Еще ранним утром съездил он на тот берег, где в маленьком заливчике поставил свои сети. Рыбы он привез много и теперь приглашал брата отведать его добычи.
   Хижина, где жила семья Гунды, была немного меньше, чем у Мандру. В ней жил, кроме детей Гунды, еще дед Аза -- старик с длинной седой бородой.
   Посередине дымил очаг -- площадка, обложенная кругом серыми плитами известняка.
   У очага стоял вкопанный в землю обрубок с грубо выточенной человечьей головой. Это был домашний идол, покровитель дома, в котором обитала душа давно умершей прабабушки Орру.
   На голове божка можно было заметить две ямки, изображающие глаза, немного кривой нос, плотно стиснутые губы. Рук и ног ему не полагалось. Он просто был вколочен в землю, стоял прямо, глядел всегда серьезно и даже сердито на обедающих.
   Несколько готовых к обжигу горшков сохли под самым потолком, надетые на концы воткнутых в стену сучков.
   Дрова на костре уже сгорели. На очаге оставалась груда тлеющего жара. Рядом, в плетеной корзине, шевелилась недавно принесенная живая рыба.
   Обедающие выбирали то, что по вкусу, и кидали прямо на пылающие угли.
   Рыба билась, подскакивала и снова падала в огненное пекло. Щуки, лещи, окуни и стерлядки, упавши на бок, быстро поджаривались с одной стороны, в то время как другая оставалась еще сырой. Длинными палочками сидящие у костра переворачивали их на другой бок. Когда обе стороны рыбы вместе с кожей и чешуей обугливались дочерна, ее вынимали и ели, счистив обгорелые места.
   -- Садись, -- сказал дед Аза, когда Уоми, согнувшись, вошел в хижину.
   Брови у старика нависали над самыми глазами, и потому, может быть, он казался более суровым, чем был на самом деле.
   Есть Уоми не хотелось, но приглашения деда ослушаться было нельзя. Он сбросил меховую безрукавку и сел обедать.
   -- Ная, -- сказал Аза, -- сбегай к слепцу Ходже, отнеси ему осетра. У нас сегодня много, а у него нет.
   Ная схватила из корзины тяжелую рыбу и вихрем помчалась к Ходже.
   Все кончили есть, стали расходиться.
   Дед завалился спать тут же, недалеко от костра, а Тэкту и Уоми, накинув одежду, вышли из дома, с наслаждением вдыхая свежий озерный воздух.

Челнок

   Карась сидел на дубовой колодке и долбил ее долотом. Карасем его звали за то, что спина его выгибалась горбом, и этот горб с каждым годом становился все круче.
   Несмотря на горб и на свои годы, Карась был замечательно крепок и упорен в работе. Особенной силой отличались его руки. Ремесло оружейника и постоянные упражнения сделали их такими.
   С детства Карась был искусным отбивальщиком камня. Никто во всем поселке не умел придать такой гладкой, правильной и красивой формы своим изделиям, как Карась.
   В мастерской его все было налажено так, чтобы работать было удобно. Посередине лежал большой гладкий валун, который служил ему сиденьем. Перед ним помещался другой валун, немного поменьше, служивший наковальней. На нем Карась разбивал кремневые желваки и обтесывал камни других пород. Справа находился огромный точильный камень, на котором мастер обтачивал и полировал кремни. Тут же было несколько точильных брусков из крепкого песчаника и два -- из слюдистого гнейса, для обтачивания и полировки самых острых наконечников. Слева был вкопан в землю большой глиняный горшок, украшенный рядами точек.
   Горшок имел не плоское, а круглое дно и потому мог стоять только в вырытой для него ямке. В нем всегда была вода. Она нужна была и для смачивания точильного камня, и для утоления жажды мастеров, проливавших немало пота на этой тяжелой работе. Тут же, у горшка, были насыпаны две кучки песку: в одной -- более крупный песок для грубой полировки, в другой -- песок самый тонкий. Он был нужен для окончательного наведения глянца на каменное изделие.
   -- Хо-хо, Уоми! -- крикнул Карась, увидев Уоми, задумчиво шагавшего мимо него к берегу. -- Иди помогать старому Карасю.
   -- Что делаешь? -- спросил Уоми.
   -- У тебя есть глаза? Пусть они тебе скажут.
   -- Ого! Лодка уже совсем готова?
   -- Нет.
   -- Уоми будет помогать! Уоми умеет долбить дерево.

* * *

   Карась дал ему каменное долото и деревянный молот, и оба они дружно принялись за работу. Они ставили наискось кремневое долото и отрывистым ударом отбивали крошечный кусочек дерева.
   -- Давно стал делать? -- спросил Уоми.
   -- С той луны, как Мандру спихнул тебя в воду.
   И между ударами камня, в минуту отдыха, не спеша старый Карась передал ему удивительную историю новой лодки.
   То самое половодье, которое четыре года назад унесло из поселка челнок Уоми, сделало поселку Ку-Пио-Су ценный подарок. Вода принесла к островку большой дуб. Он обрушился где-то в реку вместе с подмытой глыбой берега.
   Карась пришел к старикам и сказал:
   -- Отдайте дуб Карасю.
   -- Почему? -- сердито спросил Пижму.
   -- Пижму знает: когда старики пустили по реке Уоми, они приготовили для него лучшую лодку. Они взяли ее у Карася. Теперь у него остался только плохой челнок. На нем нельзя выходить в озеро в ветер. Отдайте Карасю дуб. Он сделает из него челнок.
   -- Пусть возьмет, -- сказал Мандру, и старики присудили дуб Карасю.
   С той поры Карась вместе с сыновьями начал мастерить долбленку. Это была трудная работа. Дуб -- крепкое дерево, и долбить его нелегко.
   Прежде всего нужно было отделить для челна прямую и толстую часть ствола.
   Как сделать это без металлического топора или пилы?
   Люди Ку-Пио-Су умели взяться за дело. Они облупили со ствола еще сырую кору, отмерили длину в двенадцать шагов. Карась задумал сделать ладью длиннее всех самых больших челноков поселка.
   У самых корней в начале ствола под лежащим деревом разложили костер из сухих веток. Тут будет корма лодки.
   Другой костер разложили под тем местом, где будет ее передний конец.
   Огонь развели умеренный, чтобы не сжечь все дерево. Он понемногу делал свое дело. Ствол постепенно обугливался и начинал медленно тлеть. Искусство состояло в том, чтобы дерево тлело только в указанных местах. Когда огонь слишком разгорался, дерево обливали водой, чтобы пламя не могло охватить его целиком. Залив огонь, оббивали мотыгами обугленные части и на следующий день принимались снова за ту же работу. Нужна была большая опытность, чтобы пережечь дерево поперек и не спалить его.
   Карась хорошо знал свое ремесло.
   Не торопясь, но и не теряя времени даром, он принялся делать каменные бойла. Это были тяжелые и прочные орудия, похожие по форме на кирку.
   Бойло выбивалось из крепкого и длинного камня. Оно было широкое посередине и заостренное по концам. В средней, толстой части нужно было высверлить отверстие для рукоятки.
   Кроме бойл, в мастерской Карася оттачивались прочные каменные долота и тяжелые топоры -- словом, все, что было нужно для постройки долбленки.
   Прошло все лето и первая половина осени, пока дубовый ствол был наконец окончательно пережжен в двух местах и громадная колода отделилась от корней и верхней части дерева.
   Остаток сухого осеннего времени был потрачен на то, чтобы откатить колоду подальше от воды.
   Тут начались холодные осенние дожди. Их сменили ранние морозы. Снега завалили колоду, и зимой Карась сделал для лодки только весла.
   Весной опять началась упорная работа. Сначала нужно было корявой и толстой колоде придать форму стройного челнока. На это ушло все лето и теплое время осени. На третий год началось самое долбление лодки. Каждый день после рыбной ловли приходили Карась и его сыновья выколупывать по крошкам каменным долотом и киркой древесину колоды. В третье лето она стала похожа на неуклюжее корыто. Борта были еще очень толсты. Это все еще была не лодка, а долбленая тяжелая колода. Ее нужно было сделать легкой и емкой. В четвертое лето началась окончательная отделка. Шаг за шагом стенки становились тоньше. Снимался один слой дерева за другим.
   -- Работай со мной, -- сказал Карась Уоми. -- Рука Уоми -- рука Дабу! Помогай Карасю. Понадобится Уоми большая лодка, Уоми возьмет и поедет куда захочет.
   Так был заключен договор между самым искусным лодочником Ку-Пио-Су и молодым Уоми, сыном Гунды и Великого Дабу.

Пижму и Мандру

   Поселок Ку-Пио-Су зажил обычной жизнью.
   Всех деловитее были женщины и дети. С раннего утра они спешили к озеру и набирали воду в глиняные горшки или берестяную посуду. Другие перебирались по мосткам на лесной берег, чтобы наломать и взвалить на спину вязанки сучьев.
   На всех очагах старшие матери раздували огонь, и из дымовых дыр над крышами поднимались серые струйки дыма.
   Мужчины разъехались на челноках, забрав с собой сети, рыболовные крючки, гарпуны и другие снасти. Перед каждым домом можно было видеть стариков, греющихся на солнце.
   Некоторые из них работали: вязали сети, мастерили разные поделки из бересты и лыка. Иные просто сидели так, задумавшись, сгибая сутулые спины. И как им было не думать!
   Вернулся Уоми, тот самый, которого четыре года назад на общем совете они присудили к изгнанию из родного поселка. Вернулся в расцвете сил, крепкий, счастливый и красивый. У него за пазухой волшебное перо филина, подарок самого Дабу. У него волшебный кинжал, который делает его непобедимым.
   Что, если он не забыл зло, которое ему причинили? Что, если он замышляет жестокую месть и она вдруг обрушится на седые головы стариков, виновных в его изгнании?
   Мрачные мысли приходили старому Пижму. Ведь это он тогда на совете требовал смерти Уоми.
   Как защитить себя от будущей мести? Как бороться с человеком, которому помогает сама Река и душа Священного Дуба?
   Пижму сердито посматривал в ту сторону, откуда доносилось постукивание кремней. Там Уоми и Карась долбили дубовую колоду.
   -- У-у, горбатый! Погоди, покажет он тебе... -- ворчал Пижму.
   Ему не нравилось, что Карась сдружился с молодым Уоми. Пижму видел, как Уоми поманил кого-то рукой и к лодке подошел его брат Тэкту с тремя старшими сыновьями толстой Дамму.
   Скоро вся четверка молодых людей присоединилась к работающим, и дружное постукивание кремней стало перемежаться с громкими возгласами и взрывами веселого смеха.
   Пижму сердито отвернулся. Наконец он не выдержал и, кряхтя, поплелся узнать, что думает об этом Мандру.
   В просторной хижине было сумрачно и тихо.
   Постоянные жители ее, особенно молодежь, старались вообще поменьше попадаться на глаза старику. Его все раздражало. Он не выносил громких разговоров. Игры и возня ребят возбуждали его гнев. После встречи с Уоми старик почти не разговаривал. Утром манил старшую дочь, седую Онду, и произносил только одно слово: "Пить!.."
   Есть Мандру почти перестал.
   Каждую ночь старухи просыпались от глухого и жалобного крика, который раздавался в хижине. При тусклом свете тлеющих углей было видно, как старик с усилием поднимается и спускает ноги с меховой подстилки, растирает рукою шею и голую грудь и дышит тяжело и часто. Онда подавала ему воды. Старик делал глоток и шептал:
   -- Душит! Совсем хочет задушить...
   Он показывал пальцем на голову, а старуха, зачерпнув ладонью из глиняного горшка, мочила шапку его седых волос.
   Когда Пижму, покряхтывая, вошел в хижину, Мандру сидел, поджав ноги, на постели.
   Пижму тихо уселся у очага и уставился глазами в пол.
   Проходили минуты за минутами в полном безмолвии. Наконец старуха отошла и сказала:
   -- Не ест ничего! Спит плохо. Все стонет. -- Потом прибавила, махнув рукой на старика: -- Боится Уоми.
   Пижму взглянул на сгорбившегося старика.
   -- Душит меня. Каждую ночь душит. Берет вот так, -- Мандру показал на горло, -- и душит...
   -- Приходит к тебе? -- с тревогой спросил Пижму.
   -- Каждую ночь! И раньше приходил. Когда далеко был -- и то приходил. Только редко. А теперь -- каждую ночь.
   Пижму молчал.
   -- Убить хочет! Зол на меня. И глаза как у волка.
   -- Что же делать с ним?
   Мандру только махнул рукой. И долго сидели они, придавленные бременем лет и жуткой темнотой рожденных больными снами суеверий. Наконец Пижму поднялся, сел на оленью подстилку к Мандру и, загородив сбоку губы ладонью, зашептал в самое ухо:
   -- Убить надо...
   Мандру сморщился, как от зубной боли:
   -- Нельзя убить: нож у него заговоренный.
   Пижму опять хрипло зашептал на ухо:
   -- Сонного! Сонный не услышит.
   -- А перо? Услышит... Дабу все слышит...
   Старики опять замолчали. Тихо потрескивали дрова в очаге. Догорали на нем последние сучья. Серым пеплом покрывались угасшие угли.
   -- Погубит он нас! -- тяжело вздохнул Мандру.
   Пижму вздрогнул, и лицо его стало багровым.
   -- Сжечь его! -- глухо заворчал он. -- Живым сжечь! Чтобы и тени не осталось!..
   Мандру опять махнул рукой и вдруг неожиданно громко закричал своим надтреснутым голосом:
   -- Стариков всех погубит! Половину народа изведет в Ку-Пио-Су!
   Это были последние слова, которые сказал Мандру. На другое утро его нашли мертвым, лежащим у самого очага с прижатыми к сердцу руками.

* * *

   Смерть Мандру была страшным потрясением для всего племени Ку-Пио-Су.
   Это была смерть старого вождя всех охотников.
   В поселке Ку-Пио-Су мужчины имели своего старшину, которого они смолоду привыкали слушаться. Привычка эта сплачивала и поддерживала дисциплину. А дисциплина была им необходима, чтобы отстаивать жизнь среди тысячи опасностей от всяких врагов, и четвероногих и двуногих.
   Смерть старейшины колебала привычный порядок, и место прежнего вождя скорее должен был заступить новый старейшина. Нужно было только, чтобы старшинство его было признано всеми стариками поселка.
   Дело, однако, не было таким простым, как кажется с первого взгляда. Большинство стариков плохо считали свои года или попросту их не знали. У них была слабость преувеличивать свой возраст. Ведь почет и уважение к человеку росли вместе с годами.
   Дело решала иногда степень седины, и люди, которые долго сохраняли большое число темных кудрей, считались как бы более молодыми в сравнении с совершенно седыми, белыми как лунь стариками. Много значило также умение держать себя важно, по-стариковски.
   Иной глубокий старик по слабости, болезни или прирожденной робости сам добровольно отмахивался от старшинства, принадлежащего ему по праву. Поэтому в действительности решительный и властный характер часто имел большее значение для признания старшинства, чем число лет.

Кто был убийцей Мандру

   Был еще и другой вопрос, пожалуй, не менее важный.
   -- Старики, -- сказал Пижму, -- думайте: кто убил Мандру?
   Мандру умер в своей семье, в хижине, полной близких ему людей. Из них ни один не заметил ни с чьей стороны какого-либо насилия. Мандру был уже глубокий старец, на много лет пережил он всех своих сородичей. В последнее время он был уже очень слаб, с трудом ходил и жаловался на сердце и вечные удушья.
   Что может быть естественнее смерти такого дряхлого старика?
   Но жители поселка Ку-Пио-Су думали иначе. Для них не было естественной смерти. Человек умирает потому, что кто-то отнимает у него жизнь. Можно отнять ее силой. Охотнику и рыболову такая смерть всего понятнее. Но ведь и охотник добивается своего не только силой, но и хитростью. Смерть можно "наслать" наговорами и разными хитрыми магическими приемами. Болезни не сами приходят, их кто-то посылает. Это делают или враги, или тени умерших, или невидимые таинственные существа, которыми первобытная фантазия населила поля, леса, водоемы, омуты и речные русла -- одним словом, всю окружающую природу.
   Мандру присудил Уоми к изгнанию. Только чудом спасся Уоми от неминуемой смерти. Стало быть, у него достаточно было причин, чтобы ненавидеть Мандру и желать ему смерти. Никто не видел, как Мандру умер. Но близкие и старый Пижму слышали своими ушами, что Мандру незадолго до смерти говорил: Уоми приходит к нему во сне и душит его каждую ночь.
   Пижму стоял на своем: Мандру умер от мстителя. Этим мстителем мог быть только Уоми!
   Пижму говорил сердито и повторял слова Мандру: Уоми погубит стариков Ку-Пио-Су.
   Старики сидели, уставив глаза в огонь, гладили бороды и качали седыми головами...
   Поздно вечером в хижине Гунды ярко горел костер. Ждали старого Азу, а он все не возвращался. Вдруг колыхнулась входная занавеска, и из-за нее выглянула голова с шестью тонкими косичками, светлыми, как сухая солома.
   -- Не спите? -- спросил девичий голос.
   В хижину вползла девушка лет семнадцати. Это была внучка Пижму -- Кунья. Глаза у нее были голубые, а щеки румяные, как шиповник.
   -- Ная, -- тихо позвала она, -- выйди сюда!
   Ная быстро накинула платье и покинула хижину. Через несколько минут наружу вышел Уоми и застал обеих девушек в слезах и тревоге.
   Кунья рассказала, как потихоньку пробралась она на тайный совет старцев и подслушала, о чем они говорят. Старики признали Пижму старшиной охотников, а Пижму -- враг Уоми. Он твердит, что Уоми задушил Мандру во сне и хочет будто бы погубить всех стариков племени. Ему верят. Только Ходжа, да Карась-лодочник, да Аза не соглашаются. Пижму подговаривает сжечь Уоми на погребальном костре. Старики только боятся. А если бы не боялись, пожалуй, послушались бы Пижму. Они боятся заговоренного ножа и гнева самого Дабу. До сих пор все еще спорят...
   Ная с плачем прижалась к груди брата. Кунья стояла в сторонке и кулаком утирала слезы.
   Уоми нахмурился. Потом решительно тряхнул головой и стал утешать плачущих девушек:
   -- Не бойтесь! Старики мне не страшны. Они еще не знают, что может сделать Уоми.
   Он приказал им молчать и не говорить никому ни слова.
   На другой день, когда люди начали просыпаться, они заметили, что Уоми исчез. Вместе с ним исчезли его лук, стрелы и другое оружие. Оказалось также, что и Гунды нигде не видно.
   Ная и Тэкту проследили отпечатки их ног до лодочной пристани. Тут, на мокром песке, натоптаны были следы мужчины, женщины и собаки.
   -- Они увезли с собой лайку, -- сказала Ная.
   -- Далеко захотели ехать, -- прибавил Тэкту.
   Он указал борозду на рыхлом песке от недавно сдвинутой лодки. Было ясно: мать и сын уехали ночью вместе.
   Но куда направили они путь? На этот вопрос никто не мог ничего ответить.

Похороны

   С утра мужчины Ку-Пио-Су начали рыть яму. Копали среди других, более старых могил, на вершине небольшого холма, шагах в двухстах от поселка. Рыли каменными кирками, дубовыми кольями, отгребали песок ладонями рук и кусками твердой коры. Рыхлый песок легко поддавался усилиям землекопов.
   К полудню неглубокая яма уже была готова. Дно ее усыпали толстым слоем свежей травы, чтобы мягче было лежать.
   Тело Мандру перенесли из хижины и опустили на дно могилы.
   Мандру положили на правый бок. Руки, согнутые в локтях, уложены были так, как бы это сделал человек, засыпая на своей постели. Сверху тело было посыпано красной охрой. Красный цвет -- цвет крови. Красная охра -- символ тепла, жизни, возрождения.
   Это сделали для того, чтобы покойник проснулся молодым, сильным и здоровым в том новом мире, куда он переселился.
   В этом, собственно, и заключался обряд похорон. Оставалось только как следует снарядить покойника.
   "Полной смерти нет, -- думали люди поселка Ку-Пио-Су. -- Покойник только перешел в мир снов. Там есть все, что и в этом мире. Такие же реки, озера и леса. Там плавает рыба, летают птицы, бегают дикие звери. Мандру и там будет вести такую же жизнь, как и здесь.
   Там уже ждут его умершие предки, а также сыновья, внуки и правнуки, которые умерли раньше. С ними вместе он построит себе новый дом, сделает новую лодку, будет ловить рыбу и бить лесных зверей".
   В могилу опустили то оружие, которое когда-то сделал себе покойник: лук и стрелы, короткое копье, пращу, каменную кирку, долото, костяную иглу и кремневый скребок. Тело закрыли медвежьим мехом, чтобы покойнику было теплее.
   Внуки Мандру притащили старое весло, с которым когда-то плавал по озеру сам старик, а также трут и огниво, завернутые в сухую бересту.
   Женщины поставили два горшка -- один с водой, другой с медом диких пчел. Карась принес на могилу другое, новое весло.
   -- Возьми, Мандру! -- сказал Карась и опустил весло в могилу. -- Пусть вспоминает Мандру старого Карася, когда будет ловить рыбу на теплых подземных водах.
   В это время неистовый вой огласил озерную гладь. Два сына Пижму тащили к могиле привязанную ременной петлей собаку. Собака рвалась, каталась по траве, рычала, лаяла и жалобно выла, упираясь изо всех сил.
   Это была собака самого Мандру, которая, словно предчувствуя что-то недоброе, ни за что не хотела подойти к могиле хозяина.
   Собаку притащили на край могилы. Тут ей на шею накинули вторую петлю, и два внука Пижму стали тянуть концы их в разные стороны. Собака захрипела, высунула язык, и глаза ее остановились.
   Пижму поднял задушенную собаку и сказал:
   -- Мандру, возьми с собой свою лайку. Она не захотела остаться здесь без тебя.
   С этими словами он бросил собаку к ногам покойника.
   В это время к могиле подошла старшая дочь Мандру -- вдова Онда. Глаза ее были заплаканы. Седые космы висели по плечам.
   Онда подошла к яме и села на землю.
   -- Мандру, -- сказала она, -- кто тебя там напоит, накормит? Кто голову расчешет? Кто ночью подаст воды напиться? Без меня некому. Возьми и меня, как взял свою собаку... Старики, хочу пойти на ту сторону. Куда он, туда и я. Пижму, ты теперь самый старший, проводи меня туда...
   Она встала, поклонилась Пижму в ноги и осталась лежать, вытянувшись и прижавшись лбом к сырому песку.
   Пижму поднялся, огромный, сутулый и неповоротливый, как медведь.
   -- Надо проводить! -- сказал он и поманил к себе рукой младшего сына, Курбу.
   Курбу был ростом с отца, но еще шире и костистей. На широких плечах и короткой шее сидела круглая голова, обросшая ворохом рыжих волос. Из-под низкого лба и густых бровей невесело глядели маленькие бесцветные глазки.
   Пижму наклонился и что-то сказал сыну на ухо. Курбу медленно повернулся и, раскачиваясь, отправился в дом.
   Пижму подошел к старухе и погладил ее по голове:
   -- Лежи, Онда, и не бойся. Ничего не бойся! Задумала ты хорошо. Надо заботиться о старом Мандру. Привык он к тебе. Скучно будет ему без тебя.
   Курбу вернулся с оленьей шкурой и длинным белым ремнем из лосиной кожи.
   Пижму, тихо приговаривая, накрыл Онду шкурой.
   -- Не бойся, Онда, хорошо будет! Ничего не бойся.
   Курбу сделал посреди ремня петлю и подал отцу.
   Пижму не торопясь наклонился, приподнял шубу, надел петлю на шею старухи и опять прикрыл ее мехом. Один конец ремня отдал Курбу, другой -- старшему сыну, такому же увальню, как и младший.
   Сыновья стали по обеим сторонам старухи и ждали.
   -- Ну! -- сказал Пижму, и оба силача изо всех сил стали тянуть концы.
   Старуха забилась и задергала ногами.
   Пижму подошел с каменной палицей в руках и нащупал голову Онды.
   Мужчины, старики, женщины и дети следили за ним, затаив дыхание. Некоторые опустили головы и зажмурились. Пижму поднял свое страшное орудие. Тяжелый булыжник с размаху ударил Онду по темени.

Тризна

   Огромный костер перед могилой пылал знойными снопами огня. Жители Ку-Пио-Су справляли прощальную тризну. Она продолжалась уже третий день. Все население островка окружало могилу.
   То и дело кучки людей отправлялись по мосткам за новыми вязанками. Они тащили их на спине или волокли на длинных и коротких полозьях, загнутых впереди, как лыжи, и скрепленных между собой наподобие саней.
   Мужчины по временам садились на свои челноки, чтобы закинуть сети и наловить рыбы.
   Только что пойманную рыбу тут же пекли на горячих углях, а когда ели, половину бросали обратно в огонь или в сторону могилы:
   -- Возьми, Мандру! Ешь на здоровье. Ешь и ты, Онда. Вам далеко идти. Надо набраться сил.
   Иногда съедали всю рыбу, а в огонь кидали голову и говорили:
   -- Ты был у нас голова. Возьми себе голову, Мандру! Ешь, она сладкая. -- Потом бросали хвост и приговаривали: -- Ты была его хвостом, Онда. Куда голова, туда и хвост!
   Могилу к этому времени уже прикрыли сучьями и засыпали сверху песком. Но один угол оставался неприкрытым. В это отверстие ставили пищу покойникам. Его оставили также для того, чтобы души умерших могли вылетать по ночам и вновь возвращаться в свой подземный дом. Ребята подползали к могиле и с любопытством заглядывали внутрь.
   На третий день из отдушины стал выходить сладковатый и терпкий запах тления. Это означало, что души покойников окончательно отделились от тела.
   Тогда дыру в могиле заткнули травой, переплетенной с колючими ветками шиповника. Дыхание покойника, пожалуй, может выходить из могилы. Но, если попробует вылезти сам покойник, он наткнется на колючки и не пойдет. Незачем мертвецам шататься и пугать живых.
   Каждый поминальный день начинался пением Ходжи.
   С восходом солнца раздавалось глухое бормотание бубна. На подостланной шкуре против могилы слепец заводил свою монотонную музыку. Бубен звучал сначала громко, потом все тише и тише и вдруг начинал греметь, как будто от нового прилива энергии. После третьего затихания раздавались размеренные звуки песни. Мелодия состояла всего из одной или двух музыкальных фраз. Они без конца повторялись одна после другой, хотя и с разными словами.
   Мелодичной речью рассказывал певец про долгую жизнь, приключения и подвиги вождя охотников. Все, что когда-нибудь рассказывалось в поселке о славных подвигах Мандру, хранилось в удивительной памяти слепца. Незаметно для него самого живое воображение Ходжи вплетало сюда новые подробности. Действительные подвиги -- борьба с диким вепрем, поединок с бурым медведем, которого Мандру запорол насмерть дубовой рогатиной, победа над бешеным лосем -- переплетались с легендами о снах Мандру, которые он рассказывал близким. Их было много, и песен о них хватило на все трое суток погребального пиршества.
   Когда усталому певцу приносили поесть и попить, песня смолкала. После обеденного отдыха сказания о снах Мандру возобновлялись и продолжались до вечера. Звезды загорались на небе, ночные тени выползали из-за кустов и деревьев, над водой поднимался туман. Певец поникал усталой головой и засыпал над своим бубном.
   Так было на первый и на второй день пира. Так продолжалось и на третий. Солнце уже было низко, а Ходжа все еще пел о подвигах Мандру.
   Вдруг Тэкту закричал, показывая на озеро:
   -- Уоми едет! Уоми!..
   Сидящие вокруг костра вскочили и стали вглядываться, куда показывал Тэкту.
   Из-под высокого берега поворачивал к острову узкий челнок. На корме с жердью в руках виднелась стройная фигура Уоми...

Вместе с матерью

   В тот вечер, когда Кунья и Ная принесли известие о коварных замыслах Пижму, Уоми улегся позже всех в доме. Сон бежал от его глаз, веки не смыкались. Мысль, что ему снова грозит опасность, не давала покоя.
   Он ворочался с боку на бок и задумчиво следил за светлыми точками звезд сквозь открытую дымовую дыру.
   Вдруг чья-то мягкая рука тронула его лоб. Возле него стояла Гунда.
   -- Мать, -- прошептал он, -- почему не спишь?
   -- Уоми не спит, и Гунде сна нету, -- ответила мать. Она тихо гладила его по голове. -- Ная мне все рассказала.
   Уоми взял ее маленькую руку.
   -- Уйдем, -- сказала Гунда. -- Уйдем далеко! Чтобы они не нашли нас.
   Уоми спустил ноги на пол.
   -- Уйдем, -- шептала Гунда. -- Пойдем к самому Дабу. Он защитит. Он научит. От него узнаем, что делать.
   -- Пойдем! -- сказал Уоми. -- И пусть никто не знает куда.
   Он еще раз огляделся: все домашние спали крепко.
   -- Выходи, мать, наружу! Я за тобой...
   Ощупью он собрал свое оружие и походные вещи и, крадучись, вышел из хижины.
   Мать взяла его за руку.
   Край неба уже начинал светлеть. Уоми заметил, как сияли глаза матери.
   -- Скорее, скорее! -- шептала Гунда.
   И оба они торопливо двинулись к лодкам. Мостки, соединявшие островок с берегом, были разобраны, чтобы никто из чужих не мог проникнуть в поселок.
   Глаза и Гунды и Уоми уже различали на прибрежном песке темные силуэты челноков. В это время что-то белое подкатилось под ноги. Это была лайка; она догнала их по следам.
   -- Молчи! -- сказала Гунда и погрозила пальцем.
   Уоми выбрал легкий челнок, усадил в него мать, сложил на дно оружие и другие пожитки.
   Лайка, виляя хвостом, просилась взять ее с собой.
   -- Возьми и ее, -- сказала Гунда. -- Завоет -- перебудит всех.
   Она позвала собаку, и та, свернувшись, улеглась у ее ног.
   Уоми спустил челнок в воду, взобрался на корму и оттолкнулся шестом от берега. Лодка беззвучно скользнула в мутный туман, окутавший остров Ку-Пио-Су.
   Уоми переправился через пролив и пристал к высокому берегу. Он направил лодку в устье реки, сбегавшей к озеру по дну лесного оврага. Тут он отыскал удобное место и спрятал челнок в густых кустах. Он сделал это так искусно, что заметить его было очень трудно.
   Покончив с этим, он двинулся вверх по течению и повел мать прямо по воде. Ведь в текучей воде следов не остается.
   Пройдя несколько десятков шагов, они поднялись на высокий берег оврага и двинулись по знакомой тропинке.
   Это была та самая тропа, которая вела к оврагу Дабу.
   К вечеру они вышли из лесу в том месте, где была спрятана старая лодка Уоми. Цел ли его челнок? На месте ли багор и весло?
   Он отыскал на берегу пепел и угольки костра, под защитой которого провел памятную для него ночь.
   Когда раздвигал кусты, сердце его забилось: а что, если он увидит ту самую Каплю, которая являлась ему во сне?
   Челнок оказался на месте, а вместо девушки на нем сидела лягушка. Она испугалась и прыгнула в воду.
   -- Ага! -- сказал он вслух. -- Капля посылает ее сторожить мой челнок.
   Идти сейчас же к Священному Дубу Гунда не захотела: дорога утомила ее. Она достала из мешка небольшой запас печеной рыбы, чтобы поужинать.
   Уоми высек кремневым огнивом искру на сухой трут, раздул его и развел огонек. Гунда стала жарить тетерку, которую Уоми подстрелил по дороге. После ужина решили идти.
   Уоми привязал лайку ремнем к лодке и взял с собой половину щуки, чтобы накормить Дабу. К Священному Дубу надо было попасть до темноты. Полночь -- это время, когда летают ночные тени и Невидимые открывают людям свою волю.
   Как только мать и сын вступили в овраг, они почувствовали, что лесная темень настигает их гораздо скорее, чем они ждали.
   Здесь, под густым пологом раскинувшихся вверху дубовых вершин, быстро угасали последние отсветы вечерней зари. Гунда торопливо шептала слова древних заклинаний против злых лесовиков и ночных страхов.
   Уоми почувствовал, как дрожали похолодевшие пальцы матери в его крепкой руке:
   -- Не бойся, мать! Дабу близко. Он защитит нас.
   Сыну хотелось ободрить мать, но, против воли, ее страх отчасти передавался и ему. С каждым шагом сгущались лесные сумерки. С каждой минутой, казалось, оживают тени леса. Ветви кустов и деревьев тянулись к ним, словно руки, просящие пищи.
   Гунда отламывала маленькие кусочки печеной рыбы, кидала их кустам и деревьям и приговаривала приветливые слова:
   -- Ешьте, милые! Ешьте! Защитите Гунду и Уоми.
   Так добрались они до Священного Дуба. С бьющимся сердцем Гунда сделала несколько шагов по сумрачной поляне и остановилась.
   Дабу стоял перед ней. Здесь, под его ветвями, Гунда чувствовала себя такой маленькой и слабой.
   Уоми и Гунда опустились на землю и прижались лицами к корням Священного Дуба. А он стоял над ними, растопырив корявые руки-сучья и разинув черную пасть дупла.
   Наконец Уоми поднялся.
   -- Отец, -- сказал он, -- к тебе пришел сын твой, Уоми! Защити его от врагов!
   -- Пижму хочет убить Уоми, -- сказала Гунда. -- Дабу! Ты дал Гунде Уоми. Сохрани его! Уоми -- твоя кровь. Защити его...
   Она кинула голову щуки и остаток мяса в зияющее над нею дупло.
   Мать и сын стояли протянув руки и ждали ответа. Пылкое воображение их работало помимо воли, а глаза, ясные, как у детей, были устремлены на предмет обожания.
   Их слух и все чувства обострились до невероятной тонкости. Они слышали чуть заметное журчание ручья, треск отломившейся ветки, шуршание мыши в сухой листве.
   Они старались истолковать по-своему значение этих звуков. Они искали в них ответа на свои просьбы.
   Вдруг серая тень мелькнула между ветвями. Уоми показалось, что она вылетела из дупла и беззвучно исчезла между стволами. Через минуту громкое улюлюканье филина послышалось где-то рядом. Небо озарилось вспышкой далекой зарницы, которая здесь, среди черных деревьев, казалась особенно яркой.
   Это был несомненный ответ. Дабу откликался на их просьбы. Но как нужно было его понять?
   -- Это его душа! -- прошептал Уоми.
   Гунда дрожала, прижавшись к сыну.
   -- Ты видела?
   -- Видела... -- прошептала Гунда.
   -- Останемся здесь до утра. Узнаем, что скажет Дабу.

Заговоренный посох

   Уснули они поздно. Гунда забылась первая, прижавшись к руке сына. Потом уснул и он.
   Яркие сны вознаградили их за терпение. Гунде пригрезилось, будто она, еще молодая, сидит одна в пустом доме. Перед ней ярко пылает огонь. В хижину входит красивый и румяный старик с ласковыми глазами. Он садится у входа и вынимает из-за пазухи длинный нож. И она ясно видит: нож этот -- тот самый, который привез Уоми из далекой страны.
   "Отдай его Уоми, -- говорит старик. -- Скажи ему, пусть ничего не боится. У кого этот нож, тот всех сильнее".
   Гунда знает: этот старик не кто иной, как сам Дабу.
   "Пусть едет искать невесту! Придет весна. Полетят журавли. Тогда пусть гребет далеко! Скажи Уоми: Дабу ему поможет".
   Гунда проснулась, и сердце ее билось, как пойманная птичка. Еще бы! Она говорила с самим Дабу. Он сам обещал помощь.
   Уоми уже не спал. Он ждал, когда мать откроет глаза. Ему надо было рассказать свой сон.
   С ним случилось то, что изредка бывает со всяким. Сон его был повторением того сновидения, которое его уже раз посетило. Опять поиски лодки, опять девушка -- дочь Водяного. Опять ему грезилось, что девушка моет его ноги и зовет искать ее у Большой Воды.
   Сон повторился, значит, это неспроста. Это вещее сновидение. Оно предсказывает будущее.
   Гунда нарвала цветов и бросила их в дупло дуба. Вдруг порывом ветра всколыхнуло нижние ветки, и одно из жертвенных приношений сорвалось и упало к ногам Уоми. Это был посох, один из тех, которыми были увешаны нижние ветви дуба.
   Уоми остановился в раздумье. Приношения неприкосновенны. Но ведь Дабу сам бросил его Уоми.
   Уоми нерешительно прикоснулся к посоху.
   -- Что делаешь? -- в испуге шептала Гунда. -- Посох заговоренный. Повесил его сам Мандру. Ты был тогда еще мал. Напала на Пижму Хонда. Палила его огнем. Трясла его, ломала. Пижму сам рассказывал. Никто ее не видел, а он видел. По ночам кровь пила. Исхудал Пижму, как щепка. Лицо все побелело. Мандру заговорил болезнь. Напоил Пижму полынной водой. Потом взял посох и заговорил его: "Хонда, Хонда, войди в посошок! Вяжу тебя лыком. Перевязываю ремнем сыромятным. Не выйти тебе, пока ремень не развяжется!.." Всем поселком ходили смотреть. Как Дабу взял посох, так и пропала у Пижму болезнь.
   -- Что же, -- сказал Уоми. -- Дабу сам отдает мне этот посох. Теперь Пижму в моих руках. Что захочу, то с ним и сделаю.

Лосиха

   Обратный путь сделали по реке. Уоми решил пригнать в Ку-Пио-Су челнок, с которым так много было связано в его прошлом.
   Река шла широкими извилинами. То с той, то с другой стороны белели отмели. Водяные птицы плавали возле берегов и безбоязненно глядели на людей в лодке. Речные чайки проносились над головами. Серые цапли неподвижно стояли на отмелях, у самой воды.
   Высокий лесистый берег белел известковыми обрывами. То здесь, то там прорезывали его узкие щели лесных оврагов.
   Ночь провели они на небольшом островке, поросшем ивовыми кустами. Ранним утром снова пустились в путь.
   День был жаркий. Уоми сбросил всю одежду, кроме узкого передника из шкурки бобра. Железные мускулы его выпукло круглились под бронзовой кожей. Белая лайка дремала у его ног. Гунда, свернувшись комочком, с улыбкой следила за ним.
   Неожиданная встреча задержала их почти у входа в Рыбное Озеро. Они уже собрались войти в узкий проток, соединявший его с рекой, как вдруг Уоми насторожился.
   У самого поворота от берега плыла огромная лосиха, а за нею полугодовалый, молодой лось. Они переплывали в этом месте реку и были застигнуты врасплох.
   Лосиха фыркнула, и оба зверя повернули назад. Но было уже поздно. Несколькими сильными взмахами шеста Уоми разогнал лодку и ловко направил ее на лосиху. Прежде чем она успела добраться до мелкого места, Уоми уже нагнал ее и вдруг, выхватив бронзовый кинжал, прыгнул прямо на загривок перепуганному животному.
   На мгновение оба они погрузились в воду, но лосиха справилась и снова выставила голову. Уоми крепко ухватился за ее шею. Лосиха шумно фыркнула, ноздри ее раздулись, а сердитые глаза налились кровью. В это время ее задние ноги коснулись дна. Она тотчас же поднялась на дыбы и сделала прыжок, поднимая вокруг себя тучи брызг.
   Положение становилось опасным. Уоми напрягал все силы своих рук, чтобы удержаться. Но тут река снова сделалась глубже, и лосиха принуждена была плыть, Уоми сжал рукоятку кинжала и крепко вогнал бронзовое лезвие между затылком животного и первым шейным позвонком. Лосиха сделал судорожный скачок, снова взвилась на дыбы и всей тяжестью рухнула в воду.
   Пришлось потратить немало времени, чтобы подтянуть убитого зверя к земле и кое-как, общими усилиями вытащить его тяжелую тушу на берег.
   Чтобы речные волны не унесли лосиху, Уоми крепко привязал ее к стволу ивы и наскоро закидал стеблями тростника. После этого он искупался, чтобы смыть с себя пятна звериной крови, потом снова взобрался в лодку и погнал ее через проток в озеро и дальше, к острову Ку-Пио-Су.
   Между тем солнце уже село. Над водой забелела туманная дымка. Становилось холодно, и Уоми пришлось одеться, чтобы не озябнуть.
   Жители Ку-Пио-Су заметили Уоми только тогда, когда он поравнялся с островком и повернул челнок, чтобы подойти прямо к причалу.

Пижму или Уоми?

   Уоми не ждали.
   Большинство думали, что Уоми скрылся совсем. То, о чем говорилось в хижине Пижму, не осталось тайной в поселке.
   Родные Уоми сурово поглядывали на Пижму. Они были недовольны его старшинством. Исчезновение Гунды вместе с Уоми еще больше их взволновало. Ная и Кунья разболтали причину ухода Уоми среди девушек поселка. Старшие женщины узнали об этом от своих дочерей.
   Все были уверены, что Уоми бежал. А раз бежал, значит, боится. Если боится, значит, Пижму сильнее Уоми и надо смотреть в глаза Пижму.
   Но вот Уоми неожиданно вернулся. Его встретили в полном молчании. В этом молчании скрывалось прежде всего величайшее любопытство. Скорее, скорее узнать, как встретятся двое и кто из этих двоих возьмет верх.
   Как только Уоми ступил в круг людей, сидевших у костра, глаза молодых вспыхнули восхищением.
   Уоми шел как победитель. Он высоко нес свою красивую голову. Походка его была легка, глаза сияли торжеством. Бронзовый клинок торчал у него за поясом. Мать Гунды еле поспевала за ним. Она сгибалась под тяжестью дорожного мешка, а в руках несла длинный лук, рыболовное копье и другое оружие сына. Белая лайка, навострив уши, бежала сзади.
   Уоми прошел прямо к камню, на котором сидел Пижму, окруженный более молодыми охотниками.
   -- Дед Пижму, -- сказал он, улыбаясь. -- Вот умер Мандру, и наши старики признали тебя старшим. Уоми думал всю ночь и захотел навестить отца. Уоми и Гунда ходили к самому Дабу. Они говорили с ним. Гунда, скажи, кого ты видела у Священного Дуба.
   -- Видела большую сову, -- сказала Гунда. -- Это была его душа. Она вышла изо рта самого Дабу и летала вокруг. Ночью Дабу спит, а душа его все видит. Она видит все, а глаза ее как угли.
   -- Она летает близко и далеко, возвращается, и Дабу узнает все, -- сказал Уоми. -- Дабу знает, что Пижму уговаривал стариков бросить Уоми в огонь.
   Шепот изумления пробежал по толпе. Лицо Пижму вытянулось, и он стал теребить свою седую бороду.
   Уоми обвел торжествующим взглядом смущенных стариков:
   -- Дабу знает тех, кто не соглашался с Пижму, и тех, кто смотрит ему в глаза. И Дабу открыл их Уоми. И еще Дабу сказал: не бойся. У тебя волшебный нож. Он защитит тебя от всех нападений, а душа Дабу будет охранять тебя и днем, и после захода солнца.
   В это время зычный и пронзительный крик донесся с опушки леса. Это был хохот и улюлюканье ночной птицы.
   -- Слышите? -- спросил Уоми и протянул руку туда, откуда слышался голос филина. -- Слышите? Это душа Дабу. Она близко...
   Все оцепенели от страха. Пижму побелел, как его собственная борода.
   А Уоми продолжал:
   -- Чего бояться Уоми? Сам Дабу ему помогает. А этот волшебный нож -- он горит, как огонь, и убивает, как гром. Убивал ли кто лося одним ножом? Пусть говорит Гунда!
   -- Уоми прыгнул на лося, как рысь, -- сказала Гунда, -- и воткнул ему нож в затылок.
   Гунда положила мешок на землю и вынула оттуда отрезанное лосиное ухо. Уоми кинул его перед костром.
   -- Вот, -- сказал Уоми. -- Поезжайте, куда скажу. Привезете мясо для всего Ку-Пио-Су.
   Веселый смех и крики одобрения были ему ответом.
   Уоми повернулся к Пижму и пристально посмотрел ему в глаза.
   -- Не бойся, Пижму, наговоренного ножа, -- сказал он. -- Бойся другого!
   Уоми обернулся к матери и взял из ее рук посох с толстым набалдашником:
   -- Узнал ли Пижму этот посох? Сам Дабу отдал его Уоми. Теперь Пижму пусть остерегается делать Уоми зло. Уоми развяжет ремень, и огненная Хонда выйдет на волю.
   Уоми взялся за конец ремня, показывая, что он сейчас же готов исполнить свою угрозу.
   Пижму изменился в лице и с усилием поднялся с земли. Голова его шла кругом. Он поднял перед собой обе руки, как бы защищаясь от страшного призрака. Сутулый и неуклюжий, как медведь, стоял он перед Уоми, шатаясь от страха. Губы его тряслись. Рот открывался и закрывался. Он не мог выговорить ни слова. Колени дрожали, и весь он трепетал как в лихорадке.
   Наконец он склонился до самой земли.
   -- Нет! -- глухо простонал он. -- Не выпускай Хонды! Пижму не скажет слова против Уоми.
   Старый Пижму сдавался без борьбы и со стыдом молил о пощаде.
   

Часть вторая.
Совет стариков

   Еще одни сутки продолжалась похоронная тризна после смерти Мандру. Когда привезли убитую лосиху, Уоми угощал ею весь Ку-Пио-Су, ласково потчуя стариков поселка.
   Он говорил, что скоро придет к ним просить совета по важному делу.
   Прошло несколько дней. Жизнь, казалось, начинала входить в колею, но все чувствовали, что наступила перемена и теперь все пойдет по-новому, не так, как прежде.
   Умер Мандру, а новый старшина рода не внушал уважения. А тут еще Уоми затевает какое-то загадочное дело.
   Стариков разбирало любопытство:
   -- Советоваться хочет... О чем?
   Пробовали подсылать разведчиков.
   Светловолосая Кунья, внучка Пижму, вползла в хижину. Долго стояла без улыбки, без слов.
   -- Кунья, садись сюда, -- сказал Ная отодвигаясь.
   Девушка села на меховую постель подруги.
   -- Что слышно? -- спросила Ная.
   -- Ничего не слыхать, -- ответила Кунья, и еще с минуту длилось молчание. Вдруг Кунья обхватила шею подруги и тихо сказала: -- Дедушка приказал узнать, о чем хочет говорить со стариками Уоми.
   Уоми мастерил кремневую пилу. Это была кропотливая работа. Между двумя половинами расщепленного вдоль стволика молодой осинки нужно было защемить десятка полтора острых кремневых зубьев, заранее подобранные осколки одинаковой толщины уложить так, чтобы зубцы были все на одной линии. Но этого было мало: надо было каждый из них закрепить и проверить, чтобы он твердо сидел в своей лунке, проделанной каменным долотом.
   Такой пилой нельзя было перепилить толстое дерево, но спилить сук, сделать кольцевой надрез вокруг молодой елки, чтобы легче потом сломать, было вполне возможно. Ею можно было также проделать глубокую борозду в каменной плитке сланца, чтобы потом резким ударом отбить нужный кусок как раз по борозде.
   Кунья робко повторила вопрос и сейчас же спрятала раскрасневшееся лицо за спину Наи.
   -- Скажи деду: старики позовут -- Уоми придет и все скажет. Не захотят -- пойдет к самому Дабу.
   Больше ничего не сказал Уоми. Кунья подождала еще и тихонько вышла из хижины,
   В тот же день старики собрались в доме Ходжи и послали за Уоми.
   Когда посланный привел Уоми, старики уже сидели вокруг пылающего очага.
   Вошедший отвесил низкий поклон.
   -- Старики! -- сказал он. -- Приходила во сне к Уоми невеста, дочь хозяина Большой Воды. Три раза приходила, звала его. Будет ждать на берегу.
   -- А-а! Ждать будет? -- послышались любопытные голоса.
   -- Будет. Взять хочет Уоми девушку-невесту.
   -- Хороша девушка?
   -- Как лебедь! Кланяюсь вам, старики. У вас разуму больше. Научите, где Большая Вода!
   Старики переглянулись, не находя ответа.
   Уоми опять поклонился:
   -- Наставьте, старики! У вас разуму больше.
   Старики молчали.
   Первый заговорил слепец Ходжа:
   -- Ходжа ростом мал, а разумом меньше всех. Ждал, что скажут большие. Никто рта не открывает. Прикажите говорить слепцу Ходже!
   -- Говори, -- сказал Пижму.
   -- Скажу вам, старики, одну правду. Был Ходжа молодой, были у него глаза. Ходили тогда молодые добывать себе невест. И Ходжа с ними. Снарядили восемь челнов. Был и тогда слух про Большую Воду. Хотели дойти до Большой Воды.
   -- И дошли? -- радостно крикнул Уоми.
   Ходжа помолчал, пожевал губами и вдруг грустно покачал головой:
   -- Не дошли. Немного не дошли, назад вернулись. А были близко!
   -- Слыхали и мы про это, -- сказал Карась.
   -- Вот, -- сказал Уоми. -- Ходжа не дошел. Пойдет Уоми. Кланяюсь вам, старики. Хочет Уоми набрать дружину для дальнего похода. Кто захочет идти, не мешайте. Трудно одному идти на край света.
   -- Нет! -- раздался басистый голос Пижму. -- Сам иди куда хочешь, а молодых не мути. Пусть дома остаются. Невесты и близко есть.
   Пижму сидел потный, красный как рак, и видно было, что скрытая ненависть его к Уоми так и рвется наружу.
   Уоми повернулся к Пижму и внимательно взглянул на злобствующего старика.
   -- Пижму, -- сказал он, -- помни: посох твой в моих руках. Если забыл, Уоми тебе напомнит.
   Пижму поднялся багровый. Злоба душила его. Глаза сверкнули. Он с сердцем махнул рукой и рявкнул, не глядя на Уоми:
   -- Пусть едут на край света! Пусть едут! Только пусть назад не возвращаются.
   Он вышел и с досадой задернул за собой меховую занавеску.

Молодые и старые

   На свою голову раскричался Пижму на совете старцев. Этот уход, похожий на бегство, сильно подорвал его авторитет в глазах обитателей Ку-Пио-Су. Теперь всем ясно: Пижму боится. Какой же он старший, если молодой берет над ним верх?
   За эти дни Уоми стал настоящим героем молодежи.
   Пожилые люди и особенно старики смотрели более осторожно. У иных тоже была причина побаиваться Уоми. После ухода Пижму они стали говорить:
   -- Что ж, пусть едут!
   Некоторые, как и сам Пижму, были бы не прочь избавиться от этого слишком уж смелого сына Гунды. Отпускать же с ним свою молодежь почти никому не хотелось.
   Но молодежь думала иначе. Обычай добывать себе жен из отдаленных селений прочно вошел в быт рыбноозерцев. Это считалось удальством. Чем дальше взята невеста, тем больше почета жениху.
   -- Почему не пускать? -- говорил Карась. -- Нужно молодым добывать невест? Нужно. Так о чем тут спорить? Уоми -- молодец. С ним не страшно. Да что молодежь! Сам пойду с ними! Довольно Карасю дома сидеть. Может быть, и Карась себе невесту найдет.
   Весть о том, что и Карась хочет идти вместе с Уоми, разбила последние надежды Пижму. Теперь никто уже не слушал стариков. Молодые кричали:
   -- С нами тоже старики!
   Вслед за Карасем к Уоми присоединился слепец Ходжа. Сказки рассказывать и песни петь -- вот что обещал слепец.
   И еще одна седая голова вдруг оказалась на стороне молодежи. Это был дед Аза. Аза был только немного моложе Пижму. Болезни и старческая слабость приковывали его к нарам. Но Аза понимал молодежь.
   -- Идите, идите! -- бормотал он всякий раз, как укладывался спать. -- Идите, не бойтесь! Сам, когда молодой был...
   На этом Аза замолкал, и никто не слышал, какие славные подвиги его юности воскрешала стариковская память.

Сборы в поход

   Начались сборы в поход. Прежде всего нужны были исправные лодки. Челноки были общей собственностью. Когда заходила речь о том, какие лодки можно отдать участникам похода, поднимались горячие споры.
   В далекий поход нужны были большие, хорошие и быстроходные челноки. С собой нужно было взять немало всяких вещей: одежду, оружие, сети и другие рыболовные снаряды. Опытные люди советовали:
   -- Возьмите лыжи и полозья. Не везде пройдете водой, придется волоком перетаскивать лодки.
   Нужно было иметь с собой солидный запас подарков, чтобы мирно уладить дело с родными девушек. Все это составляло порядочный груз, и малый челнок не годился для такого похода. Но и те, кто оставался, вовсе не желали довольствоваться маленькими и худшими челноками. Ведь Рыбное Озеро в бурю и непогоду тоже шутить не любит! Да и отдавать на сторону лучшие произведения тяжелого и долгого труда старикам и пожилым не хотелось. Ведь каждая лодка была делом их рук.
   Молодежи приходилось рассчитывать главным образом на лодки, которые еще не были готовы.
   На островке с раннего утра раздавались теперь глухие удары. Это стучали кремневые тесла, долота и топоры, отбивая кусок за куском древесину внутри наполовину уже выдолбленных дубовых или осиновых колод.
   А сколько нужно было сделать весел и речных багров!
   Другая, не менее важная, забота -- оружие. В далекий и опасный путь надо было отправляться хорошо вооруженными. В каждом доме был некоторый запас копий, луков и стрел. Но это оружие нужно было и тут, на месте.
   Тэкту, Уоми, сыновья Карася и другая молодежь усиленно трудились над обработкой каменных наконечников: маленьких -- для стрел и больших -- для копий.
   Лето уже кончалось. Начиналась дождливая осень. С каждым днем становилось все ясней и ясней, что до весны нечего было и думать пускаться в дорогу.

Пижму

   С самого дня похорон Мандру спокойный сон покинул старого Пижму. Он боялся. В руках этого Уоми -- убийцы Мандру -- его заговоренный посох. Захочет -- выпустит Хонду, и Огненная Девка снова придет его терзать. Он вспомнил то время, когда хворал, и волосы зашевелились на его голове.
   Лихорадка мучительна сама по себе. Но для Пижму главный ужас заключался в образе страшилища Хонды. Он хорошо помнил, как она приходила к нему, чтобы пить по ночам его кровь.
   Почти каждую ночь будила его тревога. Он садился на нары и боязливо осматривался. Прислушивался к мирному дыханию спящих, следил, как медленно догорает огонь в очаге, как тлеют затухающие угли.
   Иногда он подбрасывал в очаг несколько сучьев и снова ложился, чтобы мучиться до утренней зари. Но чаще выходил, сгорбившись, наружу, опираясь на толстый дубовый сук.
   Мысль об Уоми сделалась у старика неотвязной. Если Уоми попадался ему навстречу перед сном, Пижму, случалось, не мог уснуть всю ночь напролет.
   После одной из таких бессонных ночей Пижму полдня провалялся на нарах и с трудом поднялся с постели. В хижине была одна Кунья. Она сидела у очага и грела воду. Она кидала в воду раскаленные камешки и с любопытством следила за тем, как от них, шипя, поднимались пузырьки.
   -- Кунья! -- позвал Пижму хрипло и глухо. -- Сядь сюда. -- Он поманил ее пальцем.
   Кунья вскочила и села около старика.
   -- Ходишь к Нае? -- спросил Пижму.
   -- Хожу, -- ответила Кунья.
   Пижму молчал долго. Кунья подумала, что разговор кончен, хотела встать и уйти. Вдруг дед крепко ударил ладонью по ее коленке, и голос его загудел.
   -- Уоми враг! Хочет меня погубить. Снял с дерева мой заговоренный посох. За это прежде кидали в огонь!
   Кунья со страхом следила, какой злобой вдруг исказилось лицо старика.
   -- Спрятал посох, а в посохе моя болезнь. Развяжет, выпустит, и мне -- смерть! -- Старик сжал кулаки, и щеки его побагровели. -- Найди, Кунья, посох! Узнай, где спрятали. Не найдешь, живой не оставлю!
   Он вдруг схватил ее за горло и так крепко сжал пальцами, что Кунья стала задыхаться. Она хотела крикнуть и не могла.
   Пижму отпустил ее и взял себя обеими руками за голову. Кунья сидела ни жива ни мертва. Она начала плакать. Всхлипывала потихоньку, и слезы струйкой стекали по ее грязной от копоти щеке.
   Пижму услыхал плач Куньи и поднял голову.
   -- Иди! Делай! -- приказал он.
   Кунья перестала хныкать, помолчала и сделала вид, что соглашается. Лучше не спорить!
   Кунья по опыту знала: послушание на словах -- лучшее средство сделать в конце концов по-своему.
   В этой борьбе, которую вел Пижму против Уоми, сердце девушки было не на стороне деда.

Замысел Пижму

   Хитрости Пижму не приводили ни к чему. Кунья чуть не каждый день бегала к Нае. Старалась заходить днем, когда мужчины были на работе.
   Порой Кунья осторожно переводила разговор на братьев, но, когда возвращался Уоми, Кунья умолкала, щеки ее заливались румянцем. Крепко схватив руку Наи, она сидела не шевелясь и неотступно следила за Уоми.
   Однажды она призналась Нае, что дед подсылает ее для того, чтобы высмотреть, куда прячет Уоми заговоренный посох.
   -- Только пусть Уоми не боится: Кунье Пижму -- волк. Она не сделает, чего он хочет.
   Ная вечером пересказала все матери и брату. Уоми насторожился.
   Через несколько дней неожиданно пожаловал сам Пижму. Он старательно высмотрел, когда Аза остался один, и пришел с явным намерением застать старика врасплох.
   Но Аза не спал. Он сидел на полу и кашлял.
   Пришлось и Пижму сесть у очага в ожидании счастливой минуты.
   С усилием выдавливал он из себя слова, но разговор не клеился.
   В довершение всего, вдруг вернулась Гунда. Она уселась на нары, усмехнулась и пристально стала смотреть на непрошеного гостя. Пижму замолчал, покраснел, бегал виноватыми глазами.
   -- Не думай! -- вдруг сказала Гунда. -- Нет тут твоего посоха. Ступай-ка лучше отдохни от больших трудов!
   Пижму съежился, втянул голову в плечи и, не прощаясь, пошел домой.
   Несколько дней после того он чувствовал себя как побитая собака.
   Но в одно ясное утро Пижму поднялся, против обыкновения, совсем веселый. Сон ли ему добрый приснился или пришла новая счастливая мысль? Он бодро поднялся, плотно поел и стал собираться в дорогу. Подозвал старшего брата Куньи, Гарру, и приказал приготовить лодку.
   Гарру сбегал на пристань, пригнал лодку поближе к дому, вернулся и сказал:
   -- Готово. Челнок плыть хочет!
   Пижму стоял перед очагом и надевал дорожную одежду:
   -- Далеко поедем. Захвати с собой побольше еды.
   Дед и внук взяли оружие, рыболовные снасти и уселись в долбленку. Гарру поместился на корме и сильно толкнул лодку шестом. Пижму подгребал и правил челнок коротким веслом.
   Солнце поднималось все выше над озером. На заливных лугах блестели там и сям старицы, болота и лужи.

Урхату

   В этот день солнце начало припекать уже с утра. Небо было безоблачно. Душное марево нависало над лесом. К полудню Гарру истомился вконец. Он взмолился об отдыхе. Пижму причалил к берегу.
   Место выбрали удобное: на зеленой траве, под тенью густых берез. Челнок вытащили на берег. Гарру, не теряя времени, кинулся в воду и долго окунался, мочил голову, фыркал и снова начинал окунаться. Дед тем временем высыпал на землю из горшка запас горячих углей, накидал сухих стебельков и раздул огонь.
   После еды легли в тени на отдых. Пижму спал спокойно, как будто забыл про свою тревогу.
   После отдыха двинулись дальше. На западной стороне росли облака, похожие на снежные горы.
   За одним из выступов берега вдруг открылась мрачная картина. Обгорелый лес с остроконечными копьями обугленных еловых стволов спускался здесь к самой воде. Множество деревьев, вывороченных ветром с корнями, лежало вершинами вниз по крутому скату берега.
   -- Поворачивай сюда, -- сказал Пижму. -- Причаливай к Щели!
   Здесь к реке выходило устье глубокого оврага. У самого устья съехавшая вместе с глиняным оползнем огромная береза низко наклонилась над рекой и купала в ней свои длинные ветви.
   Гарру прикрыл ладонью от солнца глаза, и вдруг неподдельный испуг изобразился на его лице.
   -- Дед! -- позвал он шепотом. -- Гляди: Лесовик!
   На стволе поникшей березы сидел кто-то, кого едва ли можно было счесть за человека.
   Лохматая копна бурых волос покрывала ему не только голову, но и шею и плечи. Волосатая грудь была закрыта широкой бородой, а рысья шкура, обернутая вокруг пояса, издали могла показаться его собственной шерстью.
   Чудовище свесило к воде длинные кривые ноги и, казалось, вовсе не обращало внимания на плывущую долбленку.
   -- Греби, греби! -- грубо прикрикнул дед. -- Какой Лесовик! Это Урхату!..
   Гарру захлебнулся смехом. Об Урхату он слышал и раньше. Как это он сразу не догадался, к кому ехал дед?
   Когда Пижму и Гарру подошли ближе к берегу, они поняли, почему Урхату не поднимает головы. Он пристально глядел в воду, а в правой руке держал свитую из жил длинную леску. Удильный крючок, вырезанный из белой кости, просвечивал сквозь толщу воды, а на поверхности плавал обломок тонкого сучка -- поплавок.
   -- В гости приехал, -- сказал Пижму.
   -- В дом пойдем, -- ответил Урхату и спрыгнул с березы в воду.
   Только тогда, когда Урхату подошел вплотную, можно было вполне оценить, какое это несуразное, огромное существо.
   Ростом был Урхату, по крайней мере, на голову выше Пижму. Его непомерно длинные волосатые руки и кривые ноги казались нечеловеческими. Длинные, с завитками брови нависали так низко, что глаза глядели из-под них, как из-под темных навесов.
   -- Налима привез, -- сказал Пижму и вынул со дна челнока большую рыбину.
   -- Хорош! -- осклабился Урхату, взвешивая его на руке.
   Порыв ветра вдруг зашумел в листьях деревьев. Сверкнула молния, и гулкий удар прокатился по небу.
   Гарру наскоро выволок челнок на берег и бегом пустился догонять деда и Урхату, уже повернувших в устье оврага.
   Овраг этот был мрачен, как его хозяин. Быстрый ручей пробил здесь себе узкое русло среди известковых скал.
   Тропинка стала подниматься выше. Они взошли на просторную площадку, нависшую над обрывом.
   Две собаки с яростным лаем бросились им навстречу. Урхату крикнул и замахнулся на них палкой. Собаки, поджав хвосты, отбежали к стене и стояли там, ощетинившись и злобно оскалив зубы.
   Гарру с удивлением осматривался вокруг. Не было тут ничего похожего на жилище. Не было даже землянки. У каменной стены обрыва сидела средних лет женщина и потрошила рыбу. Урхату поставил перед ней корзину с новым уловом и сказал:
   -- Скорее! Гроза!
   Не успел он закрыть рот, как в туче ярко сверкнуло, и почти в тот же миг оглушительно ударил гром.
   -- Идти надо, -- сказал Урхату и повел гостей за собой.
   Через какие-нибудь два десятка шагов перед ними открылась большая ниша под выступом известковой кручи, а в глубине ее -- низкий вход в темное подземелье.
   Урхату провел гостей тесным коридором, и они очутились в большой и высокой пещере, освещенной внутри пылающим очагом. Вокруг него сидели несколько женщин и подростков.

Рефа

   Подземельем назвать жилище Урхату можно было только отчасти. Одна половина находилась под каменным навесом и представляла, действительно, подобие пещеры, выбитой руками людей. Другая половина была просто глубокой и широкой ямой, прикрытой сверху слоем длинных жердей. Между краем каменного навеса и деревянной кровлей находилось узкое отверстие для выхода дыма. Оттуда падали капли дождя, и Урхату послал женщин прикрыть дыру шкурами. Но еще долго после того срывались с деревянного потолка крупные капли пробиравшегося сквозь кровлю ливня.
   Звук шлепающейся на пол воды продолжал своеобразную музыку, к которой с робостью прислушивался Гарру. По временам это тихое лепетание капель прерывалось оглушительными ударами и раскатами грома, от которых дрожали стены пещеры.
   -- Громовик воюет! -- сказал Урхату, опасливо поглядывая на кровлю.
   Урхату подбросил в очаг охапку сучьев, и высокое пламя ярко осветило подземелье.
   Тут Гарру заметил, что лосиная шкура, висевшая на стене, вдруг шевельнулась. Край ее стал оттопыриваться, и из-за нее вдруг выглянуло сморщенное старушечье лицо.
   Маленькие зрачки по сторонам острого и горбатого, как совиный клюв, носа сверкнули из-под седых бровей и с любопытством уставились на сидящих у очага Гарру и Пижму.
   -- Входи, мать! Гости!
   Занавеска откинулась, за ней открылся такой же узкий проход, как и тот, по которому они прошли в пещеру. В проходе стояла маленькая старуха, до такой степени сгорбленная, как будто ее спина была переломлена пополам.
   Старуха пожевала губами и затрясла головой.
   -- Что, Пижму? -- заговорила она скрипучим голосом. -- Знала, что придешь. Беда у тебя? Помогать надо!..
   Пижму прижал обе ладони к груди и низко наклонил голову.
   -- Поворожить приехал. Думал: Рефа стара, много дел знает. Чего сама не знает, скажут ей лесные духи.
   Пока Пижму говорил, Рефа подошла к огню. Она не села, а только нагнулась, достала с углей печеную рыбку и молча пошла к своей занавеске.
   -- Рефа сейчас не будет говорить. Громовик взбесился -- покоя не дает. Перестанет греметь, тогда буду ворожить.
   Рефа отогнула занавеску и скрылась в глубине темного прохода.

Новый поселок

   Урхату родился в Ку-Пио-Су. В детстве его звали по-другому. Прозвище "Урхату" получил он за свой рост и несокрушимую силу.
   На языке племени Ку-Пио-Су это имя означало "большой медведь".
   Еще в молодости не поладил он с самим Мандру. Не нравилось ему слушать его приказы.
   Взял лучшую лодку, посадил в нее жену, двоих ребят, собаку и младшего брата; взял мать, горбатую Рефу, оружие и весь домашний скарб. Ночью выехал из поселка, и след его пропал надолго.
   Никто не знал, куда он девался.
   Только через несколько лет догадались, что он поселился в овраге Большая Щель.
   Место это Урхату присмотрел себе еще раньше и облюбовал его неспроста.
   В давние времена, о которых самые старые старики слышали от своих дедов, в этом овраге был большой поселок. Жило здесь племя "нуонки". Они говорили на особом наречии и славились искусством добывать замечательно хорошие кремневые желваки в виде круглых камней величиной чуть не с детскую голову. Снаружи желваки были покрыты корой, а на расколе имели светло-серый тон.
   Кремень, который они давали, был превосходен для ручной обработки.
   Желваки от удара кололись правильными кусками, отлично поддавались стесыванию, "отжиму" и полировке, и дальние поселенцы приезжали к нуонкам выменять или выпросить хороших камней для собственных поделок.
   Оказалось, что нуонки добывали кремень из толщи известковых пластов, делая глубокие шахты в известняке.
   Шахта начиналась в виде очень широкой и круглой ямы. По краям выбивали ступеньки, и по ним можно было спускаться на самое дно шахты. На глубине в три-четыре человеческих роста добытчики кремня прекращали дальнейшее углубление ямы и начинали делать не очень длинные штольни, подземные галереи.
   В известковом плитняке Щели оказалось целых три таких шахты. Они соединялись подземными ходами. Одна из них обвалилась, две другие сохранились хорошо.
   Груды выброшенного известкового щебня вокруг каждой из шахт успели уже обрасти травой и кустами и отлично скрывали входные отверстия.
   Вот в этих-то старых каменоломнях и поселился Урхату вместе со своим семейством.
   Построить себе хижину все-таки не так просто, как поселиться в готовой пещере, которую быстро можно приспособить под жилье.
   Дикие звери, бродячие лесные люди иногда появлялись то здесь, то там в пустынных береговых лесах. От них хорошо было спасаться в темных каменоломнях.
   Верхние отверстия шахт Урхату закрыл стволами молодых сосен, а на них навалил толстый слой торфа и земли.
   Население нового выселка из Ку-Пио-Су начало быстро увеличиваться.
   Рождались дети. К семьям двух братьев прибавился еще один молодой переселенец с пожилой женой и кучей ее ребят. Жена эта скоро умерла. Поселенец решил добыть новую и отправился сватать невесту в один рыбацкий поселок. Сватовство было удачным: он привез себе сразу двух жен. Оба брата тоже высватали себе по новой невесте. Женские руки были нужны. Хлопот было много: устраивать новое жилье, шить одежду, лепить глиняную утварь, мочить крапиву, сучить нитки для рыболовных сетей.
   Для большей безопасности Урхату приволок из лесу толстую сосновую жердь, сделал из нее идола и поставил на площадке перед входом.
   Урхату и Пижму мирно беседовали между собой, ожидая, когда замолчит Громовик. Наконец ветер утих. Туча миновала. На прояснившемся небе загорелись звезды, и из-за леса показался тонкий двурогий месяц.
   Меховая занавеска откинулась еще раз, и Рефа позвала Пижму в свое подземелье. Оно было невелико. Низкий потолок его был неровен и покрыт тонкими сосульками известковых натеков. Посередине горел костер. Рефа сидела перед ним на камне. Рядом с ней стоял высокий горшок, до краев наполненный водой.
   Голова старухи тряслась. Крючковатый нос нависал над беззубым ртом, губы беззвучно шевелились.
   Пижму сел на другой камень и положил перед старухой ожерелье из костяных бус.
   -- Поколдуй, как спастись от врага. Уоми унес посох, а в нем все мои болезни. Грозит выпустить, погубить хочет.
   -- Знаю, знаю, -- усмехнулась Рефа. -- Все знаю! -- Голова ее затряслась еще сильнее. -- Что было, узнаем, и что будет, тоже узнаем, -- бормотала Рефа.
   Она наклонилась над горшком, бросила в него три сухих листка березы, стала дуть в горшок, и глаза ее, острые, как иголки, следили за тем, как забегали по воде эти гадательные листочки.
   Быстро зашептали тонкие губы непонятные слова. Звучно капнула с потолка большая капля. Пискнула летучая мышь. Волхованье началось...

Зима

   Пижму вернулся на третий день веселый и довольный. Он успокоился. Посиживал возле дома, выходил поболтать со стариками и совсем не говорил об Уоми.
   Старшина охотников, казалось, забыл о том, кто еще так недавно не давал ему покоя. Он перестал спрашивать о нем Кунью, перестал по ночам подходить к дому Азы. И только иногда, когда Уоми проходил мимо него, Пижму бросал ему вслед пристальный, полный ненависти взгляд.
   Между тем наступила и промелькнула осень, по утрам стали ударять морозы. Облетела последняя листва. Только на дубах еще желтели высохшие листья, не сдаваясь перед порывами осеннего ветра.
   Наконец захолодало совсем. Небо окутали зимние облака, и как-то утром поселок Ку-Пио-Су проснулся весь усыпанный пушистым снегом.
   С первой порошей в леса двинулись партии охотников. Рыба ушла в омуты. Рыбаки теперь превращались в звероловов. За зиму нужно было добыть побольше теплых мехов.
   Уоми и Тэкту сколотили дружную охотничью партию.
   Гунда чинила зимнюю одежду, нашивала к рукавам длинные надставки, чтобы было теплее пальцам и чтобы в сильные морозы можно было глубоко запрятать в них озябшие руки. Каждому из сыновей она сшила по две пары запасных мягких и длинных меховых чулок.
   Охотники перетягивали заново луки, подтачивали наконечники стрел, пробовали, прочно ли сидят острия дротиков.
   Когда все было готово, каждый из охотников уложил свою поклажу в объемистую кожаную сумку. Туда запихали запасы сушеной и мороженой рыбы, запасное оружие и инструменты, нужные для жизни в лесу. Дорожный мешок прочно привязали к полозьям, скрепленным между собой лыком и деревянными перекладинами. Вещи прикручивали к салазкам длинным ремнем. К передним концам загнутых кверху полозьев привязали по крепкой ременной петле. Каждый охотник сам тащил свои узенькие и длинные санки.
   В поход выступили рано утром. Шли гуськом, ступая по следам передового пешехода. Впереди и сбоку бежали пушистые белые лайки, приученные к охоте.
   Тридцать дней пропадали охотники. Дни и ночи шли лесами и лугами, покрытыми снегом. Убитую дичину, пока она теплая, ели сырой и только вечером, перед сном, пекли мясо на горячих углях костра. Спали в старых землянках, а то и просто в сугробах, как медведи в берлогах.
   За это время набили немало больших и малых зверей. Гоняли зайцев собаками, деревянными тупыми стрелами сшибали с деревьев простоватых белок. Жили то сытно, то голодно и по всему длинному пути ставили на звериных тропах хитрые деревянные ловушки, клали приманки в растянутые на земле ременные силки и петли. С удивительной памятливостью замечали охотники места, где были ловушки, и на обратном пути не только не сбивались с дороги, но не забывали осмотреть ни одной оставленной в лесу западни.
   Домой вернулись худые, черные, но с богатым запасом разных мехов. Родные их ожидали, и долго потом матери и сестры усердно скребли шкуры кремневыми скребками, очищая их от жира и мяса.

За когтями медведя

   Прошло несколько дней. Морозы становились все крепче. Белым инеем украсились вершины берез.
   В хижине Гунды все были в сборе: кто сидел на нарах, кто на полу. Уоми лежал на лосиной шкуре, заменявшей ему постель.
   Вдруг меховой полог, висевший перед входом, колыхнулся, и из-под него высунулась бурая медвежья морда.
   Женщины и дети с визгом бросились на другой конец хижины. Тэкту сорвал со стены копье, Уоми схватил тяжелую боевую палицу.
   Медведь отбросил полог в сторону, встал на дыбы и... громко расхохотался.
   Медвежья голова была только колпаком. Из-под нее глядело круглое волосатое лицо, густые брови и огромный рот, обросший усами и бородой.
   Перед глазами испуганных женщин стоял Урхату, донельзя довольный своей шуткой.
   Заразительный смех Урхату заставил смеяться всех, кто был в хижине. Смеялись мужчины и женщины, смеялся, кашляя и махая рукой, дед Аза. Даже маленькие дети, испугавшиеся было вначале, перестали плакать и присоединились к общему веселью.
   Насмеявшись вдоволь, хозяева усадили гостя у очага и стали угощать его вяленой рыбой. Гость ел с аппетитом, а хозяйки добыли из каких-то тайных запасов горшочек меда, чтобы принять гостя послаще.
   Урхату был весел. Смеясь, отвечал на расспросы, передавал разные лесные новости, рассказывал о страшной буре, которая пронеслась в конце лета над Каменной Щелью и поломала в лесу много сосен.
   Ни слова не сказал только Урхату, что это случилось как раз в то время, когда у него гостил Пижму.
   На другой день Урхату завел речь о медвежьей охоте. Он выследил в лесу в густом буреломе берлогу. Урхату звал молодежь идти вместе поднимать зверя. Пусть молодежь поучится у старых медвежатников.
   -- Уоми пойдет, -- сказал Уоми.
   В его воображении уже мелькнуло новое ожерелье из медвежьих зубов.
   Тэкту, как эхо, повторил то же самое.
   -- Нет, -- сказал Уоми. -- Уоми хочет сам добыть медвежьи когти и зубы.
   Тэкту выслушал молча, наклонив голову, и вдруг заявил твердо и решительно:
   -- Сын Дабу будет добывать зубы медведя, а Тэкту, сын Гунды, будет беречь его от медвежьих когтей.
   Гунда так ласково взглянула на своего первенца, как никогда на него не глядела.
   Сговорились выступить в поход на другой же день и начали готовиться к охоте.
   В складе оружия достали две дубовые рогатины с остро отточенными концами. Взяли также два тяжелых копья. В мешок положили сушеную рыбу.
   Урхату пошел ночевать к Пижму, но чуть только забрезжил свет, как его медвежья голова уже показалась из-за меховой занавески в доме Гунды.
   -- Уоми, собирайся! -- рявкнул гигант, отряхивая снег с шубы.
   Братья вскочили и вылезли наружу, где уже лежало заготовленное с вечера оружие и поклажа. Все трое подвязали лыжи и двинулись гуськом прямо через озеро.

Надо спасать Уоми

   Не прошло и двух часов после ухода охотников, как Ная, запыхавшись, вбежала в дом и вызвала Гунду наружу.
   Там, позади хижины, стоял, робко оглядываясь, Гарру, которого за руку держала Кунья. Вид у Гарру был растерянный. Он, видимо, чего-то боялся и все посматривал в ту сторону, где виднелась кровля хижины Пижму.
   Как только подошла Гунда, Кунья дернула брата за рукав:
   -- Вот, расскажи! Все расскажи, что слышал!
   Гарру, заикаясь, стал говорить. Речь его была отрывистая и путаная. Но суть ее можно передать так.
   Еще летом, после похорон Мандру, он возил деда Пижму в гости к Урхату. Пижму рассказывал ему, что боится Уоми: Уоми его враг, он завладел посохом, в котором заговорена его старая болезнь. Пижму просил друга помочь и спасти от Уоми. Потом они заставили колдовать старуху Рефу.
   Была страшная гроза и гром. Рефа увела Пижму в свою пещеру. Там ворожила ему над водой и сказала, что Уоми может погибнуть от когтей медведя, если только лишится своего наговоренного ножа. Урхату обещал Пижму найти берлогу самого большого медведя, который живет в соседнем лесу. Всю осень ходил он по его следам и выследил, где залег медведь.
   У самой берлоги, на сухих еловых сучках, Урхату нашел клочок выдранной медвежьей шерсти. Урхату взял эту шерсть и принес ее своей матери. Рефа заворожила шерсть и сказала: медведь теперь заколдован. Встретит Уоми -- тот узнает его когти.
   Урхату положил завороженную шерсть за пазуху и пошел в Ку-Пио-Су звать Уоми на охоту. Урхату спал в хижине Азы и подложил под изголовье Уоми медвежью шерсть. И вот Уоми сам захотел идти к заколдованной берлоге. Накануне, во время сборов, Урхату изловчился и вытащил заветный кинжал из дорожного мешка Уоми.
   Этой ночью Гарру проснулся и услышал: шепчутся старики. Он притворился, что спит, а сам все слышал. Урхату рассказывал про медведя и про то, как ему удалось вытащить из мешка Уоми волшебный нож.
   Гарру из-под закрытых век следил за стариками и видел, как Урхату передал деду кинжал. Пижму долго смеялся и спрятал нож под изголовье.
   "Теперь не бойся, -- сказал Урхату. -- Медведь убьет Уоми. А если нет, это сделает сам Урхату".
   Старики уснули, а Гарру долго лежал и думал. Жалел Уоми и не знал, как спасти. Уснул поздно. Проснулся -- в доме никого! Ушел куда-то и Пижму.
   Вернулась Кунья и стала вздувать огонь. Гарру рассказал сестре все, что слышал. Кунья бросилась к постели деда и вытащила волшебный кинжал Уоми. Она схватила брата за руку, и они побежали к дому Гунды...
   Гунда стояла ни жива ни мертва:
   -- Где нож?
   Гарру молча подал ей бронзовый нож.
   Гунда схватила нож и спрятала его у себя на груди. Потом она бросилась будить всех мужчин:
   -- Вставайте! Идем спасать Уоми!
   Она сбегала также к Карасю и подняла на ноги молодежь в доме его старой жены. Захватить оружие было делом одной минуты. Скоро вся ватага вооруженных людей уже бежала по лыжному следу в погоню за коварным Урхату.

У берлоги

   Урхату привел Уоми и Тэкту в лес, заваленный буреломом. Ураган повалил здесь множество старых деревьев. Они лежали еще зеленые, с неосыпавшейся хвоей. В одном месте бурелом был особенно велик. Деревья лежали вершинами в одну сторону, громоздились друг на друга, как будто какой-то великан заготовил здесь целый склад леса.
   Тропинка, по которой Урхату ходил уже не раз, привела братьев к груде деревьев, опрокинутых вершинами к северу. Стволы, вывороченные с корнями, подняли целые пласты лесной почвы, которые вставали там и тут огромными земляными стенами.
   Тропинка оканчивалась перед двумя елками, лежащими рядом. Корни их, залепленные глинистой почвой, образовали что-то вроде земляных ворот.
   -- Здесь! -- шепнул Урхату и ткнул пальцем в проход между елками.
   Там, на снежном сугробе, покрывавшем нижние ветки елей, виднелось круглое, желтое от дыхания медведя пятно.
   Тут же сбоку был лаз, сделанный медведем.
   Урхату поставил братьев здесь и велел ждать, а сам пошел к другому лазу, чтобы оттуда пугать медведя.
   Уоми приготовил рогатину. Воткнул один конец в снег, а "рога" направил против лаза. Тэкту взял наперевес тяжелое медвежье копье и стал рядом с братом.
   Прошло минуты две, показавшиеся Уоми вечностью. Вдруг рявкнул зверь. Урхату пугал медведя, стукая по корням тяжелой рогатиной. Что-то глухо охнуло в глубине берлоги, и прямо против Уоми показалась медвежья голова.
   Уоми готовился нанести удар рогатиной, но медведь попятился и скрылся в берлоге. И вдруг послышался отчаянный крик Урхату. Слышна была какая-то возня, трещали сучья, рычал медведь, и дико голосил Урхату.
   Уоми бросил рогатину, выхватил копье у Тэкту и бросился на выручку. Урхату лежал опрокинутый навзничь, а на него навалился рассвирепевший хозяин леса. Окровавленная и переломленная рогатина валялась тут же на снегу.
   Медведь яростно драл когтями опрокинутого наземь врага и, казалось, ничего не замечал, кроме поверженного Урхату. Уоми подбежал к зверю вплотную и с размаху всадил в него копье. Удар был настолько силен, что дубовое копье глубоко вошло в тело. Зверь рванулся с такой силой, что копье переломилось. Медведь ухватился за обломанное древко обеими лапами, как бы стараясь вытащить его из раны.
   Уоми отпрянул в сторону и сунул руку в сумку, чтобы вынуть кинжал.
   Кинжала не было...
   Уоми был беззащитен перед разъяренным и раненым зверем!
   Но медведь не бросился на Уоми. Он нагнул голову и вдруг стал падать и навалился всей тушей на лежащего под ним Урхату. Кровь хлынула из его пасти и залила голову старика.
   В это время подоспел Тэкту и ткнул медведя рогатиной. Этот удар был уже лишним: копье Уоми и без того пробило медведю сердце.
   Еще несколько судорог, и медведь высунул язык и затих.
   -- Пей кровь, Тэкту! Пей, пока горяча. Твой удар!
   -- Нет, -- сказал Тэкту. -- Твое копье убило. Твое копье -- твоя кровь!
   Уоми нагнулся, смочил кровью ладони и облизал языком.
   В это время раненый стал громко стонать. Братья принялись тащить медведя, чтобы освободить лежащего под ним Урхату. Туша была тяжела. Охотникам пришлось напрячь все силы, чтобы сдвинуть в сторону грузного зверя.
   Вид истерзанного Урхату заставил их содрогнуться. Медведь когтями содрал кожу с затылка и темени и надвинул этот кровавый скальп на лоб и глаза охотника до самой переносицы. Шуба на груди была также изорвана медвежьими когтями, и несколько глубоких царапин шли наискось через грудь.
   Тэкту ладонями приподнял голову Урхату и передвинул кожу на место. Потом он стал утирать снегом залитое кровью лицо.
   Жалобный стон вырвался из груди Урхату. Он был еще жив, несмотря на страшные раны. Потеря крови лишала его сил. Пушистым снегом засыпал Уоми рваные раны на груди. Урхату умолк, тяжело дышал и морщился от боли.
   -- Языком! Языком надо! -- прохрипел он.
   Тэкту стал лизать рану.
   -- Пусти! -- сказал Уоми, отстраняя брата. -- Дай и мне!
   Он опустился на колени и начал зализывать глубокие царапины, выправляя скомканную кожу ссадин. Он лизал человечью и звериную кровь, которые смешались. Силы зверя и могучего человека переходили в его нутро.

Оба живы

   Сзади затрещали кусты. Сквозь темные стволы деревьев показалась толпа бегущих людей. Впереди всех был Карась, за ним бородатые дядья Уоми, а дальше вооруженная чем попало молодежь.
   -- Жив Уоми? -- крикнул Карась, издали махая руками.
   -- Уоми жив! А вот Урхату...
   Толпа, ахая и задыхаясь, окружила место недавней схватки. Все с ужасом глядели на залитые кровью тела мертвого медведя и раненого Урхату.
   -- Кто убил? -- спросил Карась.
   -- Уоми, -- ответил Тэкту. -- Урхату был под медведем.
   -- Ну, ему-то поделом! -- с сердцем сказал Карась.
   И тут все наперерыв стали рассказывать все, что знали о кознях Урхату и Пижму. История с кинжалом и колдовством Рефы была рассказана с особенным негодованием.
   Тут было покушение на жизнь и подлое воровство, а воровство в общине Ку-Пио-Су было почти неслыханным поступком.
   Карась вынул из сумки бронзовый кинжал и гневно замахнулся им на Урхату.
   -- На, возьми, Уоми! -- сказал он. -- Сам убей его.
   Уоми взял нож и молча поглядел на Урхату.
   -- Убей! -- прохрипел Урхату.
   Уоми посмотрел на Урхату почти с жалостью:
   -- Нет, Уоми не тронет Урхату. Уоми с ним породнился: он только что лизал его кровь. Теперь Уоми не станет ее проливать. Дабу сам наказал Урхату. Не медведь повалил его, повалил Дабу.
   Урхату глядел с изумлением на врага, который не хотел ему мстить.
   -- Кто научил тебя? -- сурово спросил его Карась.
   -- Пижму, -- глухо сказал Урхату.
   Люди стояли кругом тесным кольцом. Урхату зажмурился, чтобы не видеть столько враждебных глаз, которые казнили его позором.
   -- Отнесем Урхату в Большую Щель, -- сказал Карась, -- пусть там умирает. От медвежьих когтей раны не заживают.
   -- Убей... -- едва слышно прошептал Урхату, взглянув на Уоми, и опять закрыл веки: он слабел с каждой минутой.
   Охотники тихо совещались, как лучше нести. Карась говорил: надо сначала идти к реке, а там уж он знает дорогу.
   Молодежь наскоро сделала носилки. С трудом положили на них тяжелого Урхату, и печальное шествие молча тронулось в путь.
   -- Уоми, -- сказал Тэкту, -- возьмем у него когти!
   Он показал на медведя. Тэкту вынул из сумки кремневый нож, Уоми свой бронзовый, и, пока Тэкту только распорол кожу вокруг правой кисти медведя, Уоми уже отрезал всю пятерню с длинными кривыми когтями. Тэкту с восхищением глядел на отточенное лезвие, которое так легко справлялось со своим делом.
   Уоми быстро отрезал обе ступни и начал резать голову. Тэкту помогал ему снимать кожу и заворачивал ее вниз на шею.
   Покончив с головой, братья уложили отрезанные части в мешки и пустились догонять медленно двигающиеся носилки.
   На своих лыжах они быстро скользили по протоптанной и заметно покатой тропе. Они уже почти настигли шествие, как вдруг женский вопль пронзил морозный воздух. Навстречу с поднятыми вверх руками бежала женщина. За ней виднелись еще несколько мужчин и женщин. Женщины голосили.
   -- Уоми! Уоми! -- кричали они.
   -- Мать! -- крикнул Тэкту и пустился обгонять шествие.
   Уоми побежал за ним.
   Это, действительно, была Гунда. Ей невмоготу было дожидаться жутких известий, и она решила идти сама по следу охотников.
   Вместе с ней побежали Ная и еще несколько женщин. Белая лайка, как всегда, увязалась за Наей. Скоро к ним присоединились трое подростков-мальчиков, которые захватили из дома луки и подвязали охотничьи лыжи. Когда Гунда проходила мимо дома Пижму, подошли Кунья и Гарру и также решили идти вместе с Гундой.
   Женщины шли скоро. Тропа, уплотненная ногами и лыжами стольких людей, была достаточно твердой. Когда толпа свернула от берега в лес, она наткнулась на медленно двигающиеся носилки.
   -- Уоми несут! -- крикнули мальчики, и тотчас раздался тот потрясающий вопль, который заставил шествие остановиться.
   Вопли разом умолкли, когда женщины увидели обоих братьев, бегущих навстречу.
   -- Жив! Жив! -- кричали кругом, и Гунда, радостная, но еще с мокрыми от слез щеками, бросилась в объятия Уоми.
   Тэкту молча стоял рядом и ждал. Ему так хотелось, чтобы мать взглянула и на него.
   Гунда вдруг выпустила Уоми и испуганно оглянулась:
   -- А Тэкту? Где Тэкту?
   -- Вот он, -- тихо сказал Тэкту, ловя ее руки.
   -- Оба живы! Оба живы! -- всхлипывала она, не зная, на кого из них глядеть.
   Медленно подошли остальные. Носилки опустили на землю. Начались расспросы и длинные рассказы о том, как все случилось.
   Урхату лежал как мертвый, с закрытыми глазами. Он еще дышал, но был в забытьи.
   Здесь толпа разделилась. Женщины вместе с близнецами и подростками повернули назад, в Ку-Пио-Су, остальные понесли Урхату в Каменную Щель.
   Впереди шли Гарру и Карась. Они показывали дорогу.

Кто защитит?

   Пижму трепетал.
   Уоми вернулся цел и невредим. Союзник и друг, Урхату, -- при смерти. Все замыслы заговорщиков разоблачены. Все заклинания и злое колдовство старухи, которой боялись ближние и дальние соседи, сокрушены и развеяны явным покровительством самого Дабу. Едва ли не самым страшным представлялось Пижму таинственное исчезновение волшебного кинжала, который он сам запрятал под свою постель.
   Гарру молчал, а Гунда обещала Кунье не открывать никому ее секрет.
   Весь Ку-Пио-Су гудел от страшного негодования против Пижму. Его заговор против Уоми и воровство кинжала оттолкнули от него даже тех, кто до сих пор был на его стороне.
   В первый же день после возвращения сыновей Гунды до ушей Пижму донеслись песни Ходжи, сложенные в честь Уоми. Люди ходили толпой за близнецами и требовали еще и еще раз рассказать о победе над свирепым жителем берлоги и о тайных кознях врагов.
   Пижму сидел дома, мрачный и подавленный. О том, как все произошло, он узнал еще накануне: Кунья под свежим впечатлением рассказала домашним о славной победе Уоми и позоре Урхату.
   Спросил только:
   -- А где Гарру?
   -- Понес с мужчинами Урхату в Щель. Помирает Урхату.
   Пижму весь съежился, замолчал. До ночи он сидел один. Семья ушла слушать Ходжу и бесконечные рассказы Тэкту и Наи.
   Вернулся Гарру на другой день. Он даже не взглянул на деда и сейчас же куда-то ушел.
   К вечеру старик вышел было на улицу. Он прошел на край поселка поглядеть в ту сторону, куда так недавно уходил Урхату вместе с близнецами. Но тут он почувствовал еще острее свое одиночество. Женщины отворачивались. Мужчины, завидев его издали, поворачивались спиной и уходили. Девушки подталкивали друг друга локтями и шептались.
   Два старика, сидевшие у домов, низко опустили лица и старались на него не смотреть. Один даже зажмурился, а потом закрылся ладонью.
   В стороне, позади хижин, заметил он близнецов и с ними вместе сыновей Карася. Они сдирали шкуру с медведя и собирались его потрошить. Тут же стоял и его внук Гарру.
   -- И он с ними! -- прошептал Пижму.
   Сгорбившись, ушел он домой и больше не показывался.
   Вечером старики собрались у Азы. Они не сговаривались -- вышло как-то само собой. Им не сиделось дома. Смутная тревога гнала их пойти к кому-нибудь в надежде, что станет, может быть, легче.
   Неладно было в Ку-Пио-Су. Тот, кого признавали они старшим, потерял их уважение. Отменить старшинство нельзя, как нельзя было прибавить или убавить себе рост. Старшинство -- это не должность. Пижму продолжал оставаться старшим, несмотря ни на что. Но в этом-то и была беда. Старший, потерявший уважение, превращался в ничто. Община теряла свою голову.
   Перед костром Азы сидели старики на полу и молчали. Только изредка перекидывались они словами и умолкали опять.
   О чем было говорить?
   Словами испорченного дела не поправишь. Надо было действовать, но в том-то и дело, что никто не знал как.
   Нет головы. Кто защитит Ку-Пио-Су, когда придет беда?
   Аза тоже молчал. Он только иногда насмешливо посматривал на сокрушенных собеседников. Больше половины их чувствовали себя неладно, потому что недавно еще дружили с Пижму.
   Впрочем, Аза не только молчал. Его руки были заняты рукоделием. Перед ним на нарах лежало двадцать огромных когтей убитого медведя. Уоми просверлил их насквозь кремневым шилом, Азе оставалось только их подвязать. Он брал их по очереди и продевал в каждое по короткому сухожилию. Потом взял крепкий, но тонкий ремень, примерил на себе в виде широкого ошейника и начал привязывать к нему когти. Навязывал не как попало: самые крупные когти -- в середину, самые мелкие -- по краям ожерелья. Центр оставался свободным. Сюда предполагалось навязать четыре клыка, выдернутые из медвежьей пасти.
   Когда ожерелье было закончено, Аза весело взглянул на свою работу, поднялся с постели, и глаза его сверкнули.
   -- Старики, -- раздался его добрый голос, -- вот медвежье ожерелье! Уоми добыл эти когти и эти зубы. Вот кто защитник Ку-Пио-Су! Уоми, сын Великого Дабу!..

Выгнал из дому

   На другой день, несмотря на мороз, все Ку-Пио-Су пировало. На большом костре, горевшем перед домом, женщины обжаривали надетые на палки куски медвежьего мяса. Слои толстого подкожного жира топились в глиняных горшках на выгребенных из-под костра углях.
   Но вот мясо изжарилось, и женщины начали сзывать всех на пир. Они звонко кричали:
   -- Есть! Есть! Есть!..
   Из всех домов стали вылезать и не спеша подходить к костру люди. Каждый получал свою порцию. Двадцатипудовым медведем можно было досыта накормить весь поселок.
   Только Пижму никто не позвал. По обычаю, если старший не мог сам по болезни прийти на пир, лучший кусок все-таки подносили ему. Обыкновенно для этого посылали молодых женщин, по одной от каждого дома.
   На этот раз никто не соглашался отнести мясо.
   Наконец позвали Кунью, и старшая сноха Пижму подала ей палку с нацепленным на нее куском жаркого.
   -- Отнеси деду! -- приказала она.
   Кунья вспыхнула, и протянутая было рука опустилась вновь.
   -- Не пойду! -- сказала она.
   Насилу ее уговорили.
   Кунья пошла неохотно, останавливалась в растерянности на дороге и наконец, собравшись с духом, вошла в дом.
   -- Дед, прислали тебе!
   Она протянула ему обжаренный кусок.
   Пижму не сразу понял.
   -- Кто прислал? -- спросил он, нахмурив брови и беря мясо.
   -- Все. Празднуют они.
   Пижму нахмурился еще больше:
   -- Что же, кроме тебя, некого было прислать?
   -- Некого, -- чуть слышно шепнула Кунья.
   -- Что празднуют? Откуда мясо?
   -- Медвежатина, -- шепнула Кунья. -- Уоми убил.
   Тут только понял старик стыд своего положения. Весь поселок празднует победу его врага, а ему, как последнему человеку, присылают подачку.
   Пижму побелел от злобы и вдруг поднялся во весь свой огромный рост.
   -- Вон! -- закричал он не своим голосом, и кусок мяса вместе с палкой полетел в голову девушки. -- Убью! -- рычал он, рассвирепев еще больше оттого, что Кунья успела увернуться.
   Он вскочил на нары и сорвал со стены висевшее там копье.
   Кунья бросилась в сени и опрометью выбежала вон.
   Она слышала, как брякнуло в стену копье и как яростно гремел сзади голос деда:
   -- Ступай к своему Уоми! Убью, если вернешься!
   Кунья в ужасе мчалась через весь поселок. Ей казалось, что дед гонится за ней по пятам.
   Только у хижины Азы она оглянулась. Деда не было видно.
   Дрожа как в лихорадке, вбежала она в дом и с рыданием бросилась к Гунде.
   -- Убьет! Убьет! -- кричала она. -- Сейчас придет сюда!
   -- Кто убьет? Что ты? -- спрашивала Гунда.
   -- Дед! Пижму! Убить хочет!
   -- За что убить?
   -- За медвежатину. Меня послали. Я принесла, а он копьем. Пролетело мимо...
   Тут только стала понимать Гунда, что именно произошло.
   -- Не нужно было посылать, -- сказала она. -- Он думает -- над ним смеются.
   -- Зверь он! Зверь! -- всхлипывала девушка.
   Гунда как могла успокаивала Кунью.
   -- Стой, я посмотрю, -- сказала она, выглянула наружу и сейчас же крикнула еще из сеней: -- Нет его! Не выходил.
   -- Не придет сюда, -- раздался голос Азы. -- Побоится. Уоми не даст обидеть.
   Кунья понемногу стала приходить в себя. Она глубоко вздохнула и благодарно взглянула на белого как лунь Азу. По сравнению со страшным дедом он казался ей таким добрым, несмотря на свои свирепые брови.
   Гости и хозяева сидели вперемешку. Ели молча, медленно откусывая мясо маленькими кусочками.
   Кунья сидела в стороне и, как будто забывшись, молча глядела на Уоми.
   -- Кунья, что же ты не ешь? -- спросили ее.
   Кунья вздрогнула и стала плакать.
   Гунда рассказала, что дед ее выгнал и бросил в нее копьем.
   Кунья вдруг громко заголосила:
   -- Не пойду, не пойду к деду! Сказал -- убью!
   Все стали ее утешать. Гунда убеждала ее не бояться. Старик сегодня сердится, а завтра забудет.
   Кунья ничего не хотела слушать.

Суаминты

   Выгнав из дому внучку, Пижму, шатаясь, вернулся к своему ложу. Дикая вспышка обессилила его. Бешенство сменилось унынием.
   Тяжело дыша и хватаясь рукой за грудь, с усилием взобрался он на нары и тяжело упал на меховую постель.
   В голове у него звенело, кровь колотилась, шумело в ушах; чудилось, что лежит в болотной трясине и вязнет в ней с головой.
   Тяжелое забытье охватило его.
   Очнулся он утром. Сердце у него ныло. Но странно: он помнил, что случилось что-то плохое, но что именно -- вспомнить не мог.
   Только постепенно вернулась память. Он сидел на нарах угрюмый и мрачный.
   Между тем жизнь в Ку-Пио-Су шла своим чередом. Мужчины добывали из-подо льда рыбу, ловили налимов, гарпунами, насаженными на длинные шесты, тыкали в глубокие омуты и вытаскивали со дна уснувших на зиму сомов. Молодежь ходила на охоту. Стреляли глухарей и рябцов, били тупыми стрелами белок, ставили западни на куниц.
   Женщины сидели по домам и шили из меха зимние мужские и женские одежды.
   Однажды мирное течение жизни было нарушено военной тревогой.
   Молодежь из дома Сойона прибежала из лесу с громкими криками:
   -- Суаминты! Суаминты!
   Суаминтами жители Ку-Пио-Су называли лесных бродячих людей. Это было прозвище загадочного племени, говорившего на чужом языке. Когда племя рыболовов стало расселяться с юга на север, оно всюду встречало этих людей. Они питались только мясом птиц и зверей. Малолюдные орды этого народца вечно переходили с места на место в поисках обильной добычи.
   Постоянных селений они не имели, у них были только временные становища в два-три небольших шалаша, сплетенных из древесных ветвей. Зимой они жили в землянках.
   Как только в окрестностях звери начинали попадаться реже, орда бросала становище и переселялась в другую местность.
   Рыболовы, напротив, жили гораздо более крупными поселками, построенными на удобных для ловли местах: на речных островках или по берегам богатых рыбой озер.
   Рыболовы всюду оттесняли суаминтов от своих поселений. Вернее, те сами уходили в глубь лесов, куда рыболовы не заглядывали.
   Суаминты редко подходили к берегам больших рек. В Ку-Пио-Су о них не было слышно по целым годам. Но иногда они вновь начинали бродить в окрестностях поселка.
   Об их появлении узнавали не только по случайным встречам. Суаминты охотно таскали попадавшуюся в ловушки добычу, а иногда воровали кстати и звероловную снасть.
   Были случаи, когда они похищали детей и женщин. Это делало их особенно ненавистными. Среди рыболовов ходили фантастические, но упорные слухи, будто они людоеды и поедают всякого, кто попадется им в руки.
   На этот раз нападению подвергся один из сыновей Арры, жены Сойона. С утра молодой Сойон ушел проверять поставленные ловушки и не вернулся. На заре товарищи отправились на поиски. Места, где были поставлены ловушки, были хорошо известны. После долгих поисков молодого Сойона нашли у дальних ловушек. Окровавленное тело его было истыкано в нескольких местах.
   Убили охотника, чтобы ограбить. Унесено было все: меховое платье, обувь, охотничья сумка и все оружие.
   Братья Сойона внимательно изучили следы, оставленные убийцами. Опытные следопыты определили, что здесь было не менее девяти человек. Ушли они в глубь леса, двигаясь прочь от реки. Шли гуськом, и следы их сливались в одной протоптанной тропе.
   На снегу, возле трупа, валялся короткий сломанный лук и одна стрела, форма лука и грубого каменного наконечника разрешила все сомнения. Убить молодого Сойона могли только суаминты.
   Преследовать убийц немедленно было рискованно. Их было, считая и убитого, всего пять человек. Оставалось только бежать домой, чтобы собрать народ.
   Весь Ку-Пио-Су закопошился, как растревоженный муравейник. Все, кто был еще способен носить оружие, вооружились копьями, пращами, дротиками и дубовыми палицами. Наскоро подвязывали лыжи и на ходу надевали теплую одежду. Все поголовно собрались в погоню за суаминтами.
   Человек двадцать, более бойких, уже двинулись вперед.
   -- Стой! -- раздался вдруг оклик Уоми, когда толпа поравнялась с хижиной Гунды. -- Нельзя уходить всем: суаминты хитры. Нападут без нас -- кто защитит детей с матерями?
   Бойцы остановились:
   -- Кому же идти?
   -- Пойдут самые быстрые ноги.
   -- Слова Уоми как мед, -- сказал Карась. -- Иди отбирай, кому в поход.
   Уоми подошел и стал отводить в сторону тех, кто посильней и помоложе.
   -- Старшие останутся в Ку-Пио-Су!
   Странно, что никто не удивлялся: сам моложе чуть ли не всех, а его слушают, как деда.
   -- Ведь он Уоми!..
   Незаметно авторитет переходил от седых к юному сыну Дабу. Власти старшего старика со времени позора Пижму больше не существовало.
   Подходившие сзади охотники спрашивали:
   -- Почему остановка?
   Им отвечали:
   -- Уоми отбирает дружину.
   -- Бегуны пойдут. Кто постарше, будут стеречь Ку-Пио-Су, -- сказал Уоми.
   Все соглашались, что так лучше. Уоми рассудил как седой.
   И каждый послушно отходил туда, куда указывал сын Дабу. Из молодых только одному Гарру велел Уоми остаться.
   -- Гарру бегает скоро! -- обиженно заявил тот.
   -- Что же, -- сказал Уоми. -- Понадобятся и тут твои ноги. Нужно в Ку-Пио-Су быть хоть одному бегуну.
   Старшему Сойону Уоми отвесил низкий поклон.
   -- Кланяемся тебе, Сойон, будь вожаком в походе!.. Кто из отцов всех лучше знает леса? -- обратился он к толпе.
   -- Сойон! -- отозвалось несколько голосов.
   -- Кто будет больше всех торопить погоню?
   -- Сойон! Суаминты надругались над его сыном.
   Сойон, сидевший молча на камне, поднялся, страшный, волосатый, с багровым от ветра лицом:
   -- Сойон будет гнаться как волк!
   Опытный охотник был польщен. В словах Уоми почувствовал он признание своих прав и как мстителя за убитого сына и как первого знатока лесных тропинок.
   -- Стойте еще, -- остановил Уоми. -- Тэкту, тащи вяленой рыбы. Запастись надо не на один день.
   Несколько человек бросились помогать Тэкту.
   Позади каждого дома Ку-Пио-Су была зимняя кладовка. Она была похожа на большое гнездо орла. Помещалась она на врытом в землю столбе. Ее набивали вяленой или мороженой рыбой. Ни волк, ни лисица, ни забежавшая в поселок лесная мышь не могли добраться по столбу до запасов.
   Тэкту прислонил сделанную из сучковатой сосны подставку и взобрался по ней, как по лестнице. Там он раскрыл кладовку и стал выкидывать вниз охапками кипы сушеной рыбы. Все торопливо набивали ею свои охотничьи сумки.
   Сойон с сыновьями Арры двинулся вперед, и три десятка бойцов зашагали следом за ним. Всем не терпелось скорее попасть к тому месту, где в лесу, на окровавленном снегу, валялось окоченелое тело молодого Сойона.

Лесная война

   Несколько суток об ушедших не было ни слуху ни духу.
   В ночь на пятый день жители поселка были разбужены лаем и воем собак. Псы заливались так яростно, что люди похватали оружие и выбежали из домов.
   Ночь была темная. На небе, окутанном тяжелыми облаками, не видно было ни одной звезды. Псы, столпившись у пристани, тявкали хором на лесистый берег.
   Там кто-то ходил: собаки чуяли чужих.
   Волки ли подходили к поселку или лихие люди? Надо было дождаться света. Идти в темноте никто не решался.
   Карась приказал разжечь костер:
   -- Пусть знают, что мы не спим.
   Интересно, что седые держались теперь совсем пассивно. С тех пор как старший в роде опозорил себя участием в воровстве, они совсем растерялись.
   Самые деятельные только давали советы в кругу своих. Но выходить на первый план и командовать, как они делали раньше, никто из них не решался. Больше всех слушались Азу, но он был слаб ногами и почти не показывался вне дома.
   Карась, как хороший оружейник и мастер, пользовался славой умелого человека.
   Руководство в укрепленном поселке как-то само собой перешло к нему.
   После тревожной ночи Карась с двумя десятками мужчин отправился на разведку.
   На льду озера, на снежной пелене, виднелись свежие человеческие следы. Было ясно, что люди подходили к островку довольно близко и потом повернули назад, когда поднялась тревога.
   -- Испугались! Бегом бежали, -- усмехался Карась.
   Обратные следы были расставлены гораздо дальше друг от друга.
   Следов было много. Можно было подозревать, что на этот раз соединилось вместе несколько мелких орд и суаминты в поисках лучших мест двигались группами гораздо более крупными, чем обычно.
   Решили все-таки пройти по пробитой тропе и проследить, куда она направляется. Но не успели они сделать и тысячи шагов, как вдруг шедшие впереди были осыпаны целой тучей стрел.
   Люди отряда, который вел Карась, двигались вереницей друг за другом, и потому передняя часть оказалась в невыгодном положении. Она была охвачена силами неприятеля, которые нападали не только спереди, но и с боков. Стрелы у суаминтов были плохой отделки, но стреляли они метко, и несколько человек были ранены или серьезно ушиблены в этой перестрелке. Пришлось быстро отступать. Суаминты криками и свистом преследовали рыболовов, которые бежали до самой опушки. Выбежав из леса, рыболовы почувствовали себя смелее.
   Суаминты привыкли сражаться в лесу, прячась за стволами, нападая из-за кустов и поваленных деревьев. На открытом месте они действовали неуверенно. Они не умели наступать строем, не знали никакой дисциплины и привыкли действовать, как кому взбредет в голову.
   Они были на этот раз многочисленнее своих врагов, но выступить из леса и лишиться своих прикрытий все-таки не решались.
   Завязалась перестрелка.
   Суаминты держались за кустами и деревьями лесной опушки. Отряд Карася отошел от нее на расстояние полета стрел суаминтов и, развернувшись широким строем, обстреливал, в свою очередь, врага.
   Тем временем быстроногий Гарру уже мчался по льду в Ку-Пио-Су за подмогой, хотя воинов, способных сражаться, оставалось там немного.
   Перестрелка продолжалась довольно долго. Карась уже начал опасаться, что суаминты тоже получат подкрепление. Они становились все смелее, и один отряд их начал обходить рыбноозерцев с фланга.
   Положение становилось настолько трудным, что Карась хотел уже отступить к укрепленному островку Ку-Пио-Су, как вдруг вся картина боя резко изменилась.
   Позади суаминтов раздался громкий рев неожиданной атаки. На них бросился с тыла возвращавшийся отряд Уоми.
   Захваченные врасплох, суаминты хотели бежать, но бежать было некуда. Спереди на них бросились бородатые бойцы отряда старших. Суаминты попали между двух огней.
   Успели спастись только бывшие на флангах. Остальные были почти все перебиты.
   Бойцы ликовали, радуясь блестящей победе. Старшие восторженно обнимали так удачно подоспевшую молодежь, и все, не слушая друг друга, кричали и рассказывали о своих подвигах.
   Когда прошел первый пыл, стали искать Уоми. Но его нигде не было.
   -- Где же Уоми? -- с тревогой спросил Карась.
   -- Жив он или убит?
   -- Жив, жив! -- ответил за всех Сойон-старший. -- Сзади идет. Отстал там с двумя ранеными.
   -- Подойдет скоро, -- успокаивали другие.
   Но, сколько ни ждали, никто из лесу не показывался.
   -- Неладно! -- сказал Карась. -- Идти надо отыскивать.
   И весь отряд молодых, с Сойоном и Карасем во главе, двинулся обратно в лес. С ними пошло несколько старших.
   Только сильно ушибленные или раненые повернули в сторону Ку-Пио-Су, откуда им навстречу уже спешили остававшиеся там старики, а за ними -- женщины и дети.

По следам суаминтов

   Что же случилось с Уоми?
   В первый день, когда отряд выступил в путь, суаминтов нагнать не удалось,
   Отряд быстро дошел до той полянки, на которой был убит сын Сойона. Его тело по-прежнему валялось у опушки, но, когда к нему подошли ближе, крик ужаса вырвался из груди отца. Головы у трупа не было. Она была отрезана и, очевидно, унесена вернувшимися сюда суаминтами.
   Некоторое время все стояли в каком-то оцепенении. Молчание вдруг разорвали вопли Сойона. Он кричал, потрясал копьем, грозил кулаком и клялся жестоко отомстить людям, отнявшим у него сына.
   Потом он вдруг как-то разом затих и глухо сказал:
   -- Надо хоронить...
   Весь отряд принял участие в похоронах. Общими усилиями была вырыта в снегу большая яма. Ее засыпали снегом, из которого соорудили могильный холм. Сверху закидали валежником и стволами молодых сосен.
   Старый Сойон обратился к духу поляны и пригласил охранять лежащий под холмом прах сына.
   На этом церемония кончилась.
   До самой ночи продолжались поиски врага. Было уже совсем темно, когда тропа подошла к обрывистому берегу лесной речушки.
   Тут след разделялся надвое. Один спускался прямо вниз, другой шел по краю обрыва, пропадая между кустами.
   Сойон и Уоми решили остановиться. Во мраке трудно было разбираться в следах. Нельзя поэтому было решить, по какой тропинке идти.
   Пока люди устраивались, Сойон, Уоми и Тэкту решили пройти втроем по той и другой тропинке. Сперва спустились по береговому склону до самой реки. След повернул влево и пошел по льду в ту же сторону, в какую шла и верхняя тропинка.
   Разведчики вернулись обратно и пошли по береговой тропинке. Но едва сделали они двести -- триста шагов, как Сойон поднял голову и сильно втянул носом воздух.
   -- Нюхай! -- сказал он, толкая локтем Тэкту.
   -- Дым! -- отозвались близнецы.
   Сойон послюнил палец и поднял его над головой. Едва заметный ветерок слабо тянул как раз им в лицо.
   Разведчики осторожно прошли еще немного. Скоро приблизились они к краю берегового обрыва, и тут им в глаза ярко блеснул огонек. У самого берега внизу горел костер, и легкий дымок от него медленно плыл навстречу.
   До стоянки оставалось пройти еще тысячи две шагов. Тогда они вернулись и подняли на ноги уже успевших уснуть охотников. Весь отряд осторожно стал подкрадываться к лагерю суаминтов.
   Очутившись над обрывом, Сойон быстро нашел место, по которому лучше было спускаться.
   Сверху можно было хорошо разглядеть стоянку.
   Внизу горели костры. Чернели укутанные еловыми ветками шалаши. Были видны и снежные хижины, похожие на большие бугры снега. Суаминты ужинали. Пахло жареным мясом.
   В ближайший к засаде костер кинули охапку сухих ветвей. Затрещала хвоя, искры фонтаном взлетели вверх. Вспыхнувший огонь осветил всю стоянку, и можно было разглядеть, что на верхушке воткнутого в землю шеста чернела волосатая голова человека.
   Сойон крикнул, и его отряд скатился вниз. Застигнутые врасплох суаминты заметались, разыскивая валявшееся на земле оружие. Женщины бросились бежать по льду к противоположному берегу.
   Началась яростная схватка.
   Более рослые и крепкие, рыболовы быстро сломили сопротивление суаминтов. Рассвирепевший Сойон крушил врагов дубовой палицей с тяжелыми камнем на конце.
   Суаминты рассеялись; каждый из них думал только о собственном спасении.

Возвращение

   На другой день отряд поднялся поздно... Измученные ходьбой и яростной битвой, все крепко спали.
   Уоми, напротив, не мог уснуть до утра от сильного возбуждения. Он обошел лагерь кругом и убедился, что табор стоял тут уже давно. Снег кругом был крепко утоптан. Везде валялись отбросы. Во все стороны расходились тропинки.
   "Если бы у них были собаки, -- подумал он, -- они бы не дали нам незаметно подкрасться".
   Следующий день отряд провел в том же лагере. У рыболовов не было убитых, но были раненые, и трое -- довольно тяжело. Раненые, ослабев от потери крови, лежали в шалашах, прикрывшись мехами, которые они нашли тут же в изобилии.
   Кроме того, утром обнаружили большую, уже ободранную тушу лося. Уставшие люди с удовольствием жарили и ели мясо и отдыхали возле костров.
   Более выносливые вместе с Уоми и Сойоном занимались разведками по всем дорожкам, идущим от табора.
   Сойон, как только проснулся, наклонил шест и снял с него голову человека. Он узнал в ней черты сына и горько заплакал. Потом положил голову в сумку:
   -- Отнесу туда. Нехорошо телу без головы!
   Разведки велись до самого вечера, но не привели ни к чему.
   На четвертые сутки один из тяжело раненных умер. Его зарыли и поставили над ним посох. Другие окрепли настолько, что уже могли идти. В путь выступили утром, но из-за больных отряду пришлось еще раз переночевать в лесу.
   Этот последний переход больным был особенно труден. Провианта в отряде было мало. Все торопились домой. Раненые скоро начали отставать. Сойон со своим отрядом ушел вперед, чтобы успеть похоронить голову сыну в той же яме, где лежало и тело.
   Чем более спешили передовые, тем сильнее растягивалась вереница людей. Позади всех двигались двое раненых. С ними вместе шагал Уоми. Рядом шел молодой боец, внук Ходжи, высокий Аносу, не отходивший от Уоми.
   Вдруг один из раненых заохал и уселся на поваленном стволе. Ему нужно было отдохнуть. Тут Уоми заметил, что весь отряд уже скрылся из глаз.
   Уоми попробовал кричать, но ветер дул навстречу, и в отряде его не слыхали. Никто не откликнулся.
   Тогда Уоми послал Аносу догнать отряд и сказать, чтобы он подождал отставших.
   Посланный пустился бежать и скрылся за поворотом тропинки. Уоми остался ждать, когда отдохнут раненые. Он чувствовал сильную усталость. Веки его слипались, и он незаметно погрузился в то состояние полусна, которое наступает у сильно утомленных людей.
   Древко боевого копья было воткнуто в рыхлый снег по правую его руку.
   Вдруг сильный удар дубиной по голове заставил Уоми вскрикнуть. Кто-то наскочил на него и опрокинул на землю. Уоми успел заметить, что какие-то серые фигуры накинулись на обоих раненых. Он рванулся и выскользнул из обхвативших его рук, но второй удар оглушил его, и он потерял сознание.
   Пятеро подкравшихся быстро прикончили обоих раненых и были в восторге от неожиданной удачи. Когда через две минуты Уоми приоткрыл глаза, он увидел пятерых победителей, плясавших военную пляску вокруг распростертых на земле тел.
   Один из суаминтов накинул на шею Уоми ременную петлю и потащил его по снегу.
   Лицо Уоми побагровело, потом стало синеть. Он чувствовал, что задыхается. В это время ремешок лопнул, и суаминт, потеряв равновесие, ткнулся носом в снежный сугроб.
   Товарищи громко хохотали, глядя на то, как он поднимался с лицом, залепленным снегом.
   Уоми лежал как труп. Но сознание на этот раз не покинуло его. Он решил не шевелиться, чтобы не навлекать на себя новые удары. Он слышал, как суаминты тараторили над его ухом. Потом отошли в сторону и резкими, гортанными голосами переговаривались между собой.
   Ухо его уловило слово "майямо", которое они повторили несколько раз. Светлеющее сознание напомнило ему, что слово это -- одно из немногих, которое ему было знакомо. Оно означало на языке суаминтов "хотим есть" или "мы голодны".
   Внезапно разговор прекратился, и все затихло. Уоми осторожно приоткрыл веки и, не меняя позы, старался присмотреться к тому, что происходит. Он увидел прежде всего спину того самого суаминта, который чуть не задушил его. Он сидел на снегу согнувшись и что-то доставал из привязанной к поясу сумки. Остальные четверо скрылись в чаще. В это время суаминт оглянулся.
   Уоми лежал неподвижно с полузакрытыми глазами.
   Через несколько минут послышались глухие удары камня о камень. Уоми понял, что суаминт выбивает из кремня искры. Затаив дыхание, он снова стал вглядываться в то, что происходит.
   Два суаминта вдали тащили по охапке сухих сосновых ветвей, а добывающий огонь стоял на коленях и, согнувшись, высекал искры на собранные кучки хвои. Суаминты бросили ветки возле него и побежали опять за топливом.
   Уоми почувствовал, как постепенно жизнь возвращается в его тело.
   Ждать дольше было нельзя. Нужно было действовать.
   В это время суаминту удалось добиться того, что хвоя начала тлеть. Он улегся ничком, спиной к Уоми, и стал раздувать искры. Это был момент, который мог не повториться.
   Беззвучно, но упруго Уоми повернулся, поднялся на четвереньки, выхватил из-за пазухи свой бронзовый нож и кинулся на суаминта. Ударом под левую лопатку он пригвоздил его к земле.
   Одного взмаха было довольно. Суаминт только охнул и сразу затих...
   Дорога домой была свободной, потому что суаминты отправились за топливом в другую сторону.
   Уоми быстро нагнулся над убитым и одним взмахом отрубил ему правое ухо.
   Это была древняя примета. Если хочешь, чтобы охотничье счастье осталось за тобой, отрежь ухо у только что убитой жертвы.
   Сунув ухо за пазуху, Уоми бросился бежать по дорожке.
   Вдруг воющие голоса прорезали воздух. Уоми увидел, как слева от него двое выскочили из лесу и, бросив охапки наломанных веток, мчались ему наперерез.
   Один из них бежал быстрее другого. В руках у него была только длинная палка.
   Уоми приготовился к бою. Первый из нападавших выскочил на тропинку впереди него и остановился. Но он не рассчитал: прежде чем он опомнился, Уоми сшиб его с ног и поразил кинжалом.
   В этот миг второй преследователь, вооруженный дротиком, тоже выскочил на тропинку. Но, вместо того чтобы вступить в рукопашную схватку, в которой дротик имел явное преимущество перед ножом, он остановился и метнул копье.
   В Уоми проснулась вся его зоркость. Он быстро нагнулся, и копье свистнуло над его головой.
   В следующее мгновение суаминт уже лежал на земле, вцепившись пальцами в занесенную над ним руку Уоми.
   Но Уоми был много сильнее. Он вырвал руку и вонзил нож в сердце суаминта.
   С этим было покончено почти так же быстро, как с двумя первыми. Одним ударом Уоми отсек у него ухо и выпрямился, чтобы оглянуться назад. Два суаминта бежали через поляну, но были еще так далеко, что Уоми успел вернуться и отрубить ухо и у второго убитого.
   Теперь он выпрямился, чтобы немного отдохнуть. Он заметил при этом, что преследователи направлялись не прямо к нему, а к тому месту, где они начали готовить костер и где бросили свое оружие.
   Дерзкая мысль мелькнула в его голове. Он смерил глазами расстояние и понял: от костра он находился ближе, чем суаминты. Кроме того, ведь он на твердой тропинке, а они бежали по рыхлому снегу.
   Решено! Он кинулся бежать так быстро, что ветер засвистел в ушах, и добежал до костра, когда суаминты были еще не так близко.
   Копье Уоми по-прежнему торчало в снегу, и тут же валялся на земле тугой лук и стрелы убитого товарища.
   Суаминты опешили.
   "Теперь я с оружием", -- подумал Уоми.
   
   Но суаминты колебались только один миг. Они вытащили из-за пояса пращи и стали закладывать в них метательные камни, доставая их из привешенной на поясе сумки.
   Враги и не думали отступать. В опытных руках пращи -- страшное оружие. Два раза камни прожужжали над его головой -- Уоми два раза нагнулся.
   
   "От пращей надо отстреливаться!"
   Он воткнул в снег схваченное было копье. Суаминты подступали и расходились в стороны. Они действовали, как пара волков: когда один нападает спереди, другой забегает с тыла.
   Уоми не стал дожидаться.
   Тетива загудела, как тугая струна, и один из суаминтов сел на снег с пронзенной насквозь шеей. Обеими руками он старался вырвать засевшую стрелу, но вдруг стал клониться к земле и свалился на бок. В это время сильный удар камня в локоть заставил Уоми опустить левую руку. Она онемела, и острые мурашки забегали по ней от пальцев до самого плеча.
   Уоми бросил лук и вырвал из снега копье.
   Но, когда последний суаминт увидел, что остался один против страшного противника, храбрость покинула его, и он опрометью бросился бежать.
   Уоми погнался за ним, как лисица за зайцем.
   Оба они бежали по тропинке. Уоми настигал. Суаминт понял, что на тропе ему не спастись, и кинулся в сторону. Расчет был верен. По рыхлому снегу Уоми без лыж не мог бы за ним угнаться. Но вдруг суаминт зацепился и шлепнулся ничком. Он стал подниматься, но было поздно.

* * *

   Отряд, вернувшийся в лес, нашел Уоми только к вечеру.
   Он сидел в стороне от тропы, под высокой елкой. Искавшие прошли бы мимо, если бы он их не окликнул. Он был в одной нижней одежде. Рядом с ним нашли трупы пяти убитых суаминтов.
   Когда в Ку-Пио-Су узнали о том, как боролся Уоми один с пятью суаминтами, никто не мог усидеть на месте. Женщины всплескивали руками, как будто своими глазами видели страшную битву.
   Вечером, в кругу стариков, Уоми должен был рассказать все о своем походе.
   -- Вот, -- сказал Уоми, -- правду говорил седой: "Не бойся, Уоми. Носи этот нож. Нож с тобой -- никто тебя не одолеет".
   Уоми вынул из-за пазухи и кинул к ногам стариков пять отрезанных человечьих ушей.
   -- Сын Дабу! -- сказал Ходжа. -- Один против пяти. Кто в Ку-Пио-Су может сражаться так, как Уоми?

Хонда

   Все эти события, потрясшие жизнь Ку-Пио-Су, проходили без всякого участия Пижму. Он почти нигде не показывался.
   За последние дни он сильно осунулся и похудел. Он с трудом поднимался, чтобы присесть к очагу, когда все домашние собирались обедать.
   Несколько дней он жил надеждой, что его враг не вернется из опасного похода.
   Но, когда Уоми вернулся, и притом с блестящей победой, Пижму пришел в полное уныние.
   Что это за человек? Над ним бессильны все нашептывания и наговоры. Неужели и в самом деле Дабу ему помогает?
   И он, Пижму, старший в Ку-Пио-Су, вождь охотников поселка, в руках у этого мальчишки! Уоми может сделать с ним что хочет. Такого унижения Пижму не знал за всю свою жизнь.
   Опять начались ночные кошмары и муки бессонницы. Опять старик вскакивал по ночам и бродил между хижинами. В одно из таких ночных похождений бушевала снежная метель, и Пижму жестоко простудился. На другой день к нему вернулась лихорадка.
   Первый же приступ болезни заставил его потерять последнее мужество.
   -- Вот оно! -- шептал он, стуча от озноба зубами.
   В бреду мерещилась ему Огненная Девка -- Хонда. Она приходила к нему, чтобы напиться его крови. Его терзали призраки, и среди них самым страшным был сам Уоми с бронзовым кинжалом в руках.
   Старому Пижму было совершенно ясно: болезнь "развязана" руками этого человека. Это сводило его с ума. Каждую минуту чувствовал он себя в таинственной власти Уоми.
   Зима между тем приближалась к концу. Вернулась из леса охотничья артель, с которой охотился Гарру. Гарру и его товарищи ставили ловушки около Каменной Щели и один раз зашли переночевать в подземелье Урхату.
   Гарру рассказывал о нем диковинные вещи.
   Урхату не только не умер от страшных медвежьих ран, но, кажется, стал еще сильнее, чем прежде. Рефа отходила его. Она зашептала его кровь и заколдовала его раны. Она мазала их барсучьим жиром и закрывала кленовыми листочками.
   Через две луны она подняла его на ноги. Прошла еще одна луна, и вот он опять ходит на охоту и уже убил большого кабана на болоте.
   Тут Гарру оглянулся назад. Пижму, который перед тем лежал неподвижно на спине, теперь сидел на своем ложе, и глаза его горели. Дикая радость освещала его лицо, и он еще и еще заставлял повторять внука о том, как Рефа вылечила Урхату от смертельных ран. На другой же день он приказал сыновьям и внукам отвезти его в Щель.
   Из двух длинных лыж смастерили подобие широких саней, усадили на них укутанного мехами деда и вшестером повезли по льду, по накатанной лыжной тропинке.
   Едва отъехали от домов, как разыгралась метель. Ветер гнал перед собой белую поземку. Из туч повалил густой снег. Он покрывал белым слоем головы и плечи людей. Сыновья предлагали Пижму вернуться, но старик упрямо отказывался.
   Непременно сегодня же добраться до Щели! Ведь там колдунья Рефа. Только она одна может спасти его из-под власти Огненной Девки.
   Ная и Кунья вышли посмотреть, куда повезли больного Пижму. Они долго следили за тем, как все больше и больше разгуливалась метель и как в облаках крутящихся снежинок исчезали из глаз закутанные в шкуры и меха сыновья и внуки Пижму.

Куррумба

   Три дня бушевала эта последняя зимняя метель.
   Ветер выл и свистел, врываясь в дымовые дыры домов. И как ни старались закрывать их шкурами и широкими полотнищами, сшитыми из кусков бересты, вьюга сшибала их, и на очаг сыпалась сверху мелкая снежная пыль.
   И вдруг все разом переменилось. На небе засияло радостное солнце. Ласковым ветром потянуло с теплой южной стороны. На концах еловых ветвей повисли ледяные сосульки, и вокруг каждого ствола стали протаивать воронкой накопившиеся за зиму сугробы.
   К полудню солнце так припекало, что снег между хижинами Ку-Пио-Су начал быстро чернеть. Еще через день кое-где появились и первые лужицы талой воды.
   Дети и взрослые почти поголовно высыпали на улицу и весело повторяли магическое слово:
   -- Куррумба!..
   "Куррумба" означало "весна", ранняя весна. Но содержание этого слова было гораздо сложнее.
   "Куррумба" означало также "лебедь". Первоначальный, узкий смысл этого слова был именно таков. Это было название большой белоснежной птицы, перелетные стаи которой появлялись на озере, как только вскроется лед.
   Пролетели лебеди, это значит -- кончились морозы, пришла пора песен и птичьего гомона. Вместе с первыми птицами прилетает радость ко всему живому.
   Но "Куррумба" означало также "старшая мать лебедей", мать -- повелительница всех лебединых племен.
   Лебединая мать, Куррумба, имеет таинственную силу. Она может оживлять все, что уснуло или ослабело во время долгой зимы.
   ...В одну из теплых весенних ночей Уоми проснулся, сбросил с себя меховое покрывало.
   Кругом было все, как обычно. Спали на привычных местах домашние. Чуть тлели угольки погасшего очага, и в просвете дымовой дыры уже сияла заря.
   Уоми улыбался.
   С первой весенней порой снова и снова повторялся его прежний волнующий сон. Ему снилась девушка. Это была та самая, с ясными, как луна, глазами и волосами цвета соломы, которая снилась ему столько раз с тех пор, как он вернулся на родину.
   Сон начинался, как всегда, поисками лодки и встречей у ольховых кустов. И опять девушка звала его туда, к берегам Большой Воды, и говорила, что только там она откроет ему свое имя.
   Уоми накинул одежду и осторожно вышел.
   Улица между домами, еще недавно блиставшая снеговой белизной, стала темной и покрылась лужами.
   Тихие звуки заставили Уоми прислушаться. Это был странный шум, который прерывался отзвуками глухих ударов.
   Вскрывалась река. Прибыла вода, ломала ледяную кору, дробила ее на тысячи тяжелых кусков.
   "Река начала, скоро начнет и озеро".
   Уоми с восторгом вдыхал бодрящий воздух.
   -- Куррумба! Куррумба! -- говорил он и прижимал обе ладони к сердцу.
   И, как бы в ответ на его призыв, из-за леса показалась стая птиц. Это были первые лебеди весны.
   И пылкому воображению Уоми казалось, что впереди них летит сама великолепная Куррумба, чудесная лебединая мать, подгоняемая теплым ветром.
   "Скорее, скорее! Полетит и Уоми в свадебный поход на край света. Куррумба уже прилетела..."

* * *

   Когда прошел лед, Уоми и его дружина заторопились окончить последние сборы.
   Молодежь рвалась в путь. Карась и Ходжа настаивали на том, что надо еще переждать. Старики мазали салом священные посохи невидимых духов-покровителей. Они жгли перед ними съедобные приношения. Они молили их защитить детей от опасностей.
   Перед самым отъездом к дружине Уоми стало примыкать все больше и больше народу.
   В поход собралась вся молодежь. К ним присоединились вдовые мужчины и даже некоторые из женатых, жены которых состарились и поседели. Из старших собрался в поход также Сойон. Жена его бросилась в погребальный костер, который зажгли, когда справляли тризну по убитому суаминтами Сойону-младшему. Она хотела сопровождать его в странствиях по рекам и озерам страны теней.
   Гунда крепилась изо всех сил. Ее привязанность к сыновьям, особенно к Уоми, не ослабевала с годами.
   Она гордилась его удалью. Она краснела от счастья, когда при ней говорили о подвигах ее сына.
   Уоми уходит, она больше не увидит его. Он уйдет не только из Ку-Пио-Су. Он уйдет к той, которая ему снится.
   Если он и вернется, то вернется не к ней, не к Гунде. Он построит новый шалаш для девушки с Большой Воды.
   Ледоход прошел, и озеро очистилось ото льда. Гунда с тревогой выходила на берег и следила, не начала ли убывать вода.
   Нет, нет! Она еще прибывает. Сегодня она еще выше затопила берег, чем накануне.
   Гунда поднималась на холм и смотрела оттуда, как река и озеро сливались в одно огромное море. Весна соединяла то, что было в разлуке весь год. Заливные луга, затопленные половодьем, стали продолжением озера и реки и были местом их слияния. Больше не было Рыбного Озера и отдельной от него реки. Было одно широкое, безбрежное море Ку-Пио-Су. Над ним летали чайки, плавали стаи лебедей. Сама лебединая мать, Куррумба, умывала в воде свои белоснежные крылья.
   Как-то вечером вернулся Уоми и весело крикнул:
   -- Ну, вода стала сохнуть!
   У Гунды упало сердце. Она встала и ушла, чтобы посмотреть, не ошибся ли Уоми.
   Нет, он не ошибся. Вода отступала, и большой камень, который еще утром был затоплен, теперь выглянул из воды и завтра выйдет совсем на берег.
   В эту ночь щеки Гунды были мокры от слез.
   -- Уоми уедет! Уоми уедет! -- шептала она.
   Кругом спят. Никто ее не услышит.
   Вдруг чья-то рука обвила ее шею. Это была Кунья.
   С тех пор как Пижму выгнал Кунью, дом Гунды стал для нее своим. Когда Пижму увезли в Каменную Щель, родные звали ее назад. Старик остался в подземелье колдуньи. Он отослал сыновей, и вот уже больше месяца о нем не было ни слуху ни духу. Кунью уводили иногда братья и сестры обедать, но вечером она все-таки возвращалась и укладывалась спать рядом с Гундой. Гунда заменила ей мать.
   Гунда ласково провела рукой по ее лицу. Оно горело и было так же мокро, как ее собственное.
   Обе женщины обнялись и уснули. Им не нужно было ни о чем спрашивать друг друга. Они плакали об одном и том же.

Отъезд

   На заре Гунда встала деятельная и бодрая, как всегда.
   Во всех домах Ку-Пио-Су раздували огонь, и над кровлями уже поднимались серые струйки дыма.
   Женщины готовили прощальный обед.
   Когда стали спускать лодки, весь поселок вышел провожать отъезжающих. Девушки утирали слезы. Старики давали последние советы. Ребятишки суетились и бегали вокруг домов. Даже карапузы, насосавшись молока из материнских грудей, выползали из домов и смотрели на лодки круглыми глазами.
   Наконец Карась скомандовал:
   -- Садись!
   Он влез в свою огромную новую лодку и оттолкнулся шестом от берега.
   Раздалось глухое бормотание бубна, и Ходжа затянул песню.
   Вслед за Карасем стали отчаливать и другие лодки. Уоми искал глазами мать, чтобы последний раз обнять ее перед отъездом. Но Гунды нигде не было видно.
   -- Скорее! Скорее! -- торопили его товарищи.
   Уоми еще раз огляделся во все стороны и только тут заметил легкий челнок, в котором сидели мать, Кунья и Ная.
   -- Мать! -- радостно крикнул Уоми.
   -- Проводим немного. Переночуем с вами одну ночь...
   Водяной караван растянулся. Речная струя помогала ему. С берега громко кричали. С передней лодки все тише и тише доносился глухой рокот бубна и певучий говор певца Ходжи.
   На другое утро население Каменной Щели было разбужено голосами, доносившимися с реки.
   Из шалашей и подземелий вылезли женщины и дети и побежали к реке. Мужчины захватили луки и стрелы и тоже пошли за ними.
   Длинная вереница долбленок выходила из-за крутого выступа берега. Челны быстро шли по течению.
   -- Что за люди? -- спрашивали друг друга жители Каменной Щели.
   Пижму с Урхату не спеша спускались к реке.
   Урхату прикрыл глаза широкой, как лопух, ладонью. Начал считать, загибая пальцы; четыре пясти загнул целиком и еще один лишний палец.
   Вот сколько было лодок!
   Лодки шли мимо. Ни одна не завернула в гости.
   Пижму жадно впился зоркими глазами в ту лодку, которая шла впереди.
   Рефа помогла ему от лихорадки. Она поила его настоем полыни, и Огненная Девка на время оставила его в покое.
   -- Молодые плывут. Из Ку-Пио-Су! -- сказал он глухо. -- За невестами. На край света собрались. Где Большая Вода, туда поехали...
   -- Чего же погостить не заедут? -- спросил Урхату.
   -- Пусть едут! Назад бы не возвращались...
   Урхату спустился к самой воде.
   -- Дай-ка лук, -- сказал он младшему сыну.
   С лодок давно уже заметили людей. Видели, как Урхату натянул лук и стал целиться. Стрела свистнула в воздухе и упала в воду, не долетев несколько шагов до лодок. Она не утонула, а поплыла по воде.
   Уоми повернул к ней. Стрела была без каменного наконечника. Такими стрелами бьют белок, чтобы не дырявить им шкурок.
   На заднем конце было привязано что-то белое. Это было длинное крепкое перо из лебединого крыла.
   Лебединое перо! Знак весны, мира и дружбы. Приглашает помириться и забыть недоброе.
   Уоми также взял в руки лук. Стрела, пущенная Уоми, вонзилась в мокрый песок у самых ног Урхату. Стрела была с тяжелым кремнем на переднем конце, а на заднем крепко был прикручен жилами большой коготь медведя.
   

Часть третья.
Вестник

   Качнулись высокие метелки тростников. Кто-то пробирался через густые заросли, закрывавшие озерную гладь. Слышно было, как хлюпала вода и ломались шуршащие стебли.
   Но вот чаща тростников раздвинулась, и на луговину выпрыгнул маленький человечек, мокрый с головы до ног. Целые потоки воды стекали с короткой безрукавки, облегавшей его тщедушную фигурку.
   Выйдя на сушу, человечек пугливо оглянулся и, тяжело дыша, стал отряхиваться, словно собака. Отряхнувшись, он стал отжимать руками густые пряди волос, потом оглянулся еще раз и, пригнувшись, зашагал вдоль тростников. Пушистые побуревшие метелки рогоза высоко покачивались над его головой.
   Из болотной низины поднялся он на суходол и вступил в веселый березовый лес, по которому вилась тропинка. Местами она приближалась к опушке, и тогда сквозь стволы деревьев перед глазами путника развертывалась необъятная водная гладь.
   Там, вдали, она упиралась прямо в небо.
   Большая Вода!
   Человек в рысьей шапке подкрался к кустам и принялся внимательно вглядываться в даль. Но не красота величественного озера занимала его. Он зорко высматривал, что делается там, на маленьком островке, откуда ему только что удалось бежать.
   Там тихо дремал лагерь чужих людей. Они появились как будто из-под земли и неожиданно захватили его в плен вместе с братом.
   Нет, там еще никто не просыпался. Чужие мирно спали в своих челноках, вытащенных на плоский берег.
   Никто не заметил его побега. Никаких признаков погони или хотя бы малейшей тревоги! Беглец спокойно мог продолжать свой путь. К полудню он уже пересек березовый лес, и тропа привела его на берег узкого залива, окруженного, как рамой, зелеными берегами.
   Внизу, посреди залива, как будто из воды, поднимались остроконечные кровли, похожие на вигвамы индейцев. Над ними курились синеватые струйки дыма. Доносилось звонкое тявканье собак. Дома стояли не на земле, а на помосте, положенном на сваи. Помост в виде большой подковы охватывал искусственную полукруглую гавань. В ней виднелись привязанные около домов лодки.
   С другого берега к поселку тянулся песчаный мысок. Его конец подходил близко к одной стороне подковы и соединялся с ней узенькими бревенчатыми мостками. По ним можно было перебраться в поселок, но для этого пришлось бы обойти весь длинный конец залива.
   Человечек в рысьей шапке сбежал прямо вниз и громко стал вызывать лодку.
   Через несколько минут от поселка отвалил небольшой челнок, на корме которого стоял человек с длинным веслом в руках. На нем была надета такая же короткая безрукавка, но длинные волосы, заплетенные в косы, позволяли догадаться, что это была женщина.
   -- Набу! Откуда? Где твоя лодка? -- крикнула она, причаливая к берегу.
   -- Скорей! Скорей! -- ответил Набу. -- Вези! Беда! Чужие!..
   На пригнанном перевозчицей челноке Набу переправился через пролив, и тотчас же во всем поселке поднялась неописуемая тревога. Люди выскакивали из домов, с криком метались туда и сюда или, сгрудившись вокруг прибывшего, без конца заставляли его повторять о том, что произошло.
   А произошло вот что.
   Накануне два рыболова из Свайного поселка ловили рыбу у берегов озера. Они перегородили сетью небольшую бухту и медленно тащили сеть к берегу, рассчитывая выловить всю зашедшую сюда рыбу.
   И вот в устье бухты показалось несколько лодок с вооруженными людьми.
   Заметив рыбаков, лодки повернули к ним, и оба ловца превратились в пленников.
   Чужестранцы говорили каким-то особенным говором, но понять их было можно. Они добивались от рыбаков одного: где находится их поселок.
   Каву, другой рыбак, испугался. Показал, куда надо плыть, и теперь лодки чужаков уже на Медвежьем островке. Там они сделали привал, развели костер, пекли рыбу, поставили сторожевых, а пленников связали и положили на песок, под опрокинутую лодку.
   Всю ночь Набу силился развязать руки. Под утро это ему удалось. Осколком кремня разрезал ремень, которым были спутаны ноги. Потом стал подкапывать песок у края челна. Сперва сделал только дыру, чтобы оглядеться. Кругом все спали. Стал копать глубже. Высунул голову. Увидел, что сторожевые у костра уснули. Тогда вылез, дополз до воды и поплыл. Никто не заметил его бегства.
   Добравшись до берега, Набу пролез тростниками до сухой земли, а затем, через березник, тропинкой, добежал домой.
   -- Что за люди? -- спрашивали старики.
   -- Чужие! Все большие. Вот какие большие!
   Набу поднял руку и показал, какого роста чужестранцы.
   -- Много ли?
   -- Лодок у них вот сколько!
   Рассказчик два раза растопырил по десяти пальцев.
   -- Лодки короткие. Меньше наших. Лодки простые, безголовые...
   -- А-ах! -- удивлялись слушатели.
   Лодки Свайного поселка все были снабжены носовым украшением в виде лосиной головы. Челн, по мнению рыбаков, существо живое. Как же ему быть без головы? Голова нужна, чтобы видеть. В голове живет душа лодки. Лодке без головы не хватает ума. На безголовой лодке опасно ходить по Большой Воде.
   Разные поселки на озере различались по типу носовых украшений лодок: у одних были оленьи головы, у других -- птичьи, у третьих -- рыбьи.
   Расспросив все про лодки, стали спрашивать про оружие.
   -- Копья у них большие. Луки большие. Палицы -- вот какие! Когда Каву пугали, махали на него палицами. Каву заплакал. Все им рассказал. Дрожал со страху.
   Вопросам не было конца, и Набу едва успевал на них отвечать.
   Старики начали совещаться.

Чужие

   В поселке, кроме женщин и детей, в это время оставалось всего восемь седых стариков и только четверо мужчин-бойцов. Остальные уехали на Мыс Идолов.
   Как раз накануне прислал за ними дочерей сам Ойху, суровый хозяин Мыса. Прослышал, что поймали в яму медведя. Велел сказать: медвежатины давно не ел хозяин Ойху.
   Повезли ему живого медведя, опутанного толстыми ремнями.
   Медведя положили в самую большую лодку и крепко привязали к бортам.
   Медведь ворочался и раскачивал лодку. Когда уже далеко отъехали от поселка, все еще было слышно сердитое оханье связанного зверя.
   Больше суток нужно грести, чтобы добраться до Мыса. Когда же вернутся защитники?
   Набу говорил:
   -- Чужие очень страшные. Что против них могут старики, женщины и дети?
   Йолду, старик стариков, молча слушал стоны и хныканье женщин. Его желтоватое скуластое лицо в глубоких морщинах было неподвижно. Ни страха, ни заботы на нем не отражалось.
   Вдруг он поднял над головой большой, изукрашенный резьбой жезл вождя рыбаков, и все замолчали.
   -- Мужчины и женщины, старики и подростки! Пусть все возьмут по копью, -- сказал он. -- Чужие придут, издали не разберут, много ли в поселке бойцов.
   В Свайном поселке поднималось больше двадцати пяти кровель. Дома были меньше и не так вместительны, как в Ку-Пио-Су. Но народу в поселке было больше, чем в Ку-Пио-Су.
   Около шестидесяти человек обоего пола вооружились копьями, дубинами, луками и каменными топорами.
   Издали, в самом деле, видно было, что весь поселок ощетинился лесом копий. Глаза у Йолду повеселели.
   -- Съездить за мужчинами! -- сказал он.
   Несколько человек сразу вызвались ехать. Йолду махнул рукой:
   -- Сам выберу!
   Старик обвел толпу глазами.
   Малорослые люди жили в хижинах Свайного поселка. С давних пор породнились они с низкорослыми желтолицыми племенами в окрестностях Озера. Давно утратили они облик своих предков, переселившихся с берегов Великой Реки. И ростом, и особым складом скуластого лица, и разрезом глаз они стали сильно напоминать желтолицых. Только язык оставался родственным языку коренных жителей Великой Реки.
   Сам Йолду, маленький, кривоногий и худой, казался невзрачным даже среди женщин и подростков поселка. Но подслеповатые, узкие глаза его глядели хитро и остро, и вся родня привыкла слушаться старшего деда.
   -- Мужчин не пошлю, -- сказал Иолду. -- Мужчины тут нужны. Кто из жен бывал на Мысе Идолов?
   Йолду выбрал из отозвавшихся двух пожилых и самых смышленых женщин и велел собираться в дорогу.
   Скоро челнок с двумя посланными уже отваливал от пристани. Весь поселок следил за тем, как он вышел из залива и завернул за лесистые выступы берега.
   Йолду все еще не покидал пристани. Что-то его беспокоило. Наконец он подозвал двух подростков-внуков и велел им собираться в дорогу. Он посылал их добраться до Мыса Идолов пешком по берегу. Опасался, что, может быть, посланные в лодке не смогут благополучно пройти, если их заметят чужие.
   Мальчики, захватив по легкому копью, быстро перебежали мостки и пустились напрямик сухопутной тропинкой.
   Йолду, проводив глазами юных гонцов, пробормотал на дорогу доброе заклинание, приказал разобрать мостки и, покачав головой, вернулся в хижину.
   Свайный поселок понемногу успокоился и затих.
   Вдруг громкий крик спугнул тишину. Кричали девушки, указывая пальцами в сторону озера.
   Тревога охватила весь поселок. Устье залива было занято целой флотилией лодок. Это были лодки чужих.
   Лодки вереницей входили в залив. Гребцы действовали не веслами, а шестами. Лодки были, действительно, простые, без голов, и это сразу без ошибки позволило узнать, что приближаются чужие. Но среди них видна была одна лодка с лосиной головой.
   Все в один голос решили, что посланные на Мыс Идолов попали в плен к чужестранцам.
   В лодке с лосиной головой видны были две, вероятно женские, фигуры, которые сидели, подперев ладонями щеки. Гребцов не было. Лодку тащил за собой самый крупный челнок чужестранцев, зацепив багром лосиную голову пленного челнока.
   Чужие высадились против Свайного поселка и вытащили на берег свои челноки.
   Высадившиеся на берег люди развели четыре костра. Женщины уже суетились возле огня, мужчины стояли кучей в стороне от берега и о чем-то совещались.
   Вдруг мужчины пришельцев подошли к краю берега. Все они стали лицом к поселку и, как будто по команде, бросили оружие.
   Потом опустились сначала на колени, а затем легли ничком, прижимаясь к земле щеками и лбом. Это был ясный знак мирных намерений чужестранцев.
   Йолду стоял в кучке стариков и вглядывался в то, что делается на берегу.
   -- Легли! -- прошептал он. -- Мирно хотят прийти.
   Старики засмеялись, показывая друг другу поредевшие зубы.
   Йолду вышел вперед и бросил копье на землю. Все остальные жители поселка также опустили оружие.
   -- Верните женщин! -- громко кричал тонким голосом Набу.
   Через некоторое время от берега отделились две лодки.
   В одной сидели Уоми и Сойон-старший, в другой -- женщины.
   К общему удивлению, пленницами оказались не посланные на Мыс Идолов, а две дочери Йоху, которые накануне уехали из поселка. На корме у них сидел за гребца красавец Тэкту, и обе женщины разглядывали его с любопытством.
   -- Не бойтесь! -- сказал Сойон-старший, подъезжая к поселку. -- Невест хотим сватать. Присылайте стариков. Подарки им есть.

Знакомство

   Мирное знакомство завязалось. Молодежь Ку-Пио-Су угощала Йолду и других стариков медом. Карась дарил мужчинам оружие. Старым женщинам поселка надели на шею ожерелья из перламутровых раковин.
   Гости привезли с собой убитого лося, и жители поселка получили по куску печеного мяса.
   Хозяева не оставались в долгу. Они накормили гостей семгой, и гости хвалили нежный вкус красной рыбы:
   -- Никогда такой не пробовали!
   После пира начались игры, и тут хозяевам пришел свой черед удивляться: такой рослой, сильной и красивой молодежи они еще не встречали.
   Состязание в борьбе показало, что жители Свайного поселка не в силах сравняться с чужестранцами. То же было и в других состязаниях: стрельбе из луков, бросании копий, метании камней пращами. Только на воде хозяева оказались первыми. В гребле пришельцы им уступали. Гости восхищались длинными челноками, украшенными на переднем конце лосиными головами. Таких длинных лодок и таких широких весел не умели делать в Ку-Пио-Су. Сам горбатый лодочник Карась должен был в этом признаться.
   Снятые со своей жерди мостки снова были положены на место, и по восстановленному настилу почти все население поселка переправилось на противоположный берег, где расположился лагерь гостей.
   Впереди, около большого огня, уселись старики поселка с самим Йолду во главе.
   С ними вместе -- старшие из гостей: Карась, Сойон и Ходжа. Уоми и Тэкту стояли за костром с остальной молодежью свадебной дружины.
   Ходжа принес с собой бубен, и до захода солнца из хижины Йолду раздавался звонкий голос певца.
   Ходжа пел о далеком Рыбном Озере, о Великом Дабу, старике стариков над всеми дубами леса, о его душе, которая вылетает ночью из темного дупла филином-птицей и кружит над поселком Ку-Пио-Су. Он рассказывал про таинственное рождение Уоми, про его необычайную судьбу, диковинные дела и подвиги. Про войну с суаминтами и про великий свадебный поход узнали жители Свайного поселка из песен слепого певца.
   Поздно вечером, когда стала гаснуть заря, хозяева поселка по знаку Йолду неохотно удалились на свой островок. Гости стали укладываться в наскоро сделанных из зеленых веток шалашах, где скрывались их женщины, приехавшие с дружиной.
   У большого костра оставили ночную стражу. По совету Сойона Уоми приказал дружинникам положить оружие у правой руки.
   Ласковы были старики у большого огня, но, пока сами дружинники еще не посидели у очагов своих хозяев, первое знакомство оставалось только знакомством. Оно не было еще закреплено обрядом дружбы.
   Уоми не спалось.
   Он вышел из своего шалаша и медленно зашагал к лодкам. На небе догорал закат, и багровая полоска отражалась в спокойной воде залива.
   -- Большая Вода! Большая Вода!..
   Сколько раз шептали его губы эти слова.
   Вот уже целый год, как он живет одной мыслью.
   Он дойдет во что бы то ни стало до Большой Воды. Он одолеет всех, кто станет ему на пути. Он увидит сказочное озеро, за которым лежит таинственный "край света".
   Он найдет там то, что искал. Он увидит девушку своих сновидений.
   Сбывались его мечты. Сны становились действительностью.
   В Ку-Пио-Су ничего толком не знали о Большой Воде. Один только Ходжа-слепец говорил о ней понаслышке.
   И вот она перед ним, эта Большая Вода! Он добрался сюда, пройдя несколько рек, протащив волоком лодки до верховьев последней лесной реки, которая привела наконец к желанной цели.
   ...Без малого три луны понадобилось свадебной дружине, чтобы от Ку-Пио-Су добраться до Свайного поселка. Много дней странствовали они по озерным берегам, посещая разные рыбацкие поселки. Впрочем, таких поселков встречалось немного. Робкие жители первого из них разбежались, завидев издали приближающуюся флотилию лодок. С большим трудом удалось вызвать людей из березняка, куда они попрятались в страхе перед чужими.
   Только подаренный старшему деду поселка костяной рыболовный крючок да маленький горшочек сладкого меда заставили их оставить свои опасения. Старики ели мед, облизывали пальцы и ласково улыбались. В этом поселке дружина сосватала несколько невест. Несколько девушек добыто было и раньше на длинном речном пути.
   Свайный поселок, по рассказам, был самым крайним из больших поселений на берегу озера. Дальше были только пять домов около Мыса Идолов. Там живет старый хозяин Мыса, колдун Ойху, его жены и его родня. Еще дальше на полночь пойдут только леса. Они шумят у пустынных берегов Большой Воды, и только звероловы бродят в них маленькими артелями или в одиночку со своими остроухими охотничьими лайками.
   За эти долгие дни странствования почти вся дружина Уоми сосватала себе девушек. В каждом рыбацком поселке, которые встречались им на пути, шли сватанье и выкуп невест. Познакомившись с хозяевами, дружина угощала стариков и матерей. Молодежь затевала свадебные игры. На играх выбирали себе невест, которых и увозили с собой.
   С каждой остановкой все многолюднее становился странствующий отряд, все больше мелькало в нем пестрых нарядов, более звонко раздавался женский смех и теснее становилось в лодках. Число челноков тоже увеличилось: некоторые из невест получали их в подарок от родных.
   К тому времени, когда караван лодок добрался до Большой Воды, только немногие не успели еще добыть себе жен. Оставались холостыми из старших Карась, Сойон и, конечно, певец Ходжа, который и не помышлял о женитьбе. Из молодых все еще не обзавелись женами Гарру, два сына жены Сойона да близнецы Уоми и Тэкту.
   Уоми никого не сватал: ни одна из невест не была похожа на ту, которую он видел во сне. Зачем ему эти невесты? Ведь дочь Водяного Хозяина ждет его на берегу Большой Воды.
   Когда дружина добралась до Свайного поселка, Уоми насторожился.
   "Вот! -- думал он. -- Где-нибудь здесь!"
   Теперь или никогда суждено ему наконец отыскать девушку своих сновидений. Об этом думал Уоми, сидя на большом валуне на берегу тихо спящего залива.
   Вдруг мягкая рука осторожно погладила его по голове.
   Уоми очнулся. За его спиной стояла Гунда и ласково глядела на сына.
   -- Что, Уоми? -- спросила она. -- Нет невесты?
   Уоми покачал головой.
   -- Что же ты? -- улыбалась мать.
   -- Какие невесты! Они для Уоми как камни.
   -- Есть еще девушки. Не всех видел Уоми.
   Уоми только махнул рукой.
   Гунда села рядом и взяла его за руку. Губы ее шевелились, будто она хотела что-то сказать.
   ...Когда лодка Уоми отчалила от пристани Ку-Пио-Су, Гунда хотела проводить своих близнецов только на один переход. Проехать с ними до первой остановки, переночевать у походного костра, взглянуть на них последний раз и вернуться. Но на первой ночевке она подумала: "Почему не поехать еще дальше?" На второй повторилось то же самое. Решили ехать вместе еще один перегон. На третьей ночевке Гунда проснулась и стала смеяться. Никуда от сыновей она не поедет. Для чего ей возвращаться в Ку-Пио-Су? Она вернется туда, но только вместе с Уоми и Тэкту.
   Ная и Кунья всплеснули руками. Они тоже поедут со свадебной дружиной. Они будут там, где Гунда.
   С тех пор много дней Гунда, Ная и Кунья разделяли все невзгоды и труды похода. Переносить их было иной раз нелегко. Приходилось терпеть и холод, и проливные дожди. Случалось порой голодать. Полчища комаров, слепней и лесной мошкары не давали покоя ни днем ни ночью. Но все это Гунде казалось мелочью. Зато она могла видеть около себя сыновей и каждый день говорить с Уоми.
   Ночью Гунда пробиралась к своим близнецам, спавшим сном богатырей. Утренняя заря не раз заставала ее у изголовья Уоми.

Заключение дружбы

   На другой день старшие дружинники с новыми подарками отправились в Свайный поселок. На веслах сидели Уоми и Тэкту.
   Они вступили в него без оружия и спросили, как отыскать хижину Йолду.
   Набу вызвался их проводить.
   Осторожно шагали гости по еловым жердям настила, положенного на толстые сваи. Все занимало их -- люди и дома, но больше всего интересовали сваи, искусно вколоченные в мелкое дно залива.
   Перед каждой хижиной торчал высокий ствол молодой елки, поставленной вверх корнями. Их прикорневое утолщение должно было изображать голову духа -- покровителя дома, корни -- копну волос, а желобок ниже утолщения -- шею.
   Войдя в хижину Йолду, гости опустились на устланный оленьими шкурами пол. Они коснулись пальцами каменной обкладки очага. Прикосновение к очагу означало, что вошедшие отдают себя на волю хозяина дома и просят его покровительства.
   Йолду смотрел на гостей внимательными глазами. Ему было приятно, что чужестранцы, которые казались недавно такими страшными, теперь сами пришли и просят его дружбы. Йолду присел на корточки перед огнем, выбрал небольшой уголек и, перекидывая его с ладони на ладонь, подбросил так, что он полетел к Карасю. Карась поймал уголек и кинул его Сойону, тот перебросил его Уоми, Уоми -- Тэкту, а тот обратно в очаг.
   Так была заключена дружба между приехавшими гостями и людьми Свайного поселка. С этих пор та и другая сторона отказывалась от всяких враждебных действий и обязывалась защищать друг друга от всяких опасностей и вражеских нападений.
   По знаку Йолду подошла старуха и поставила перед гостями глиняное корытце с печеной рыбой и ракушками.
   Гостям не очень хотелось есть, но обычай требовал отведать угощения. Это была не простая вежливость. Торжественное вкушение пищи перед очагом заключало в себе особый таинственный смысл. Оно имело значение жертвы, посвященной духу дома, обитавшему в священном посохе позади очага.
   Мирная беседа Уоми с приезжими продолжалась довольно долго, как вдруг громкие крики женщин возвестили о каком-то чрезвычайном событии.
   В хижине все насторожились. Слышен был топот бегущей по улице поселка толпы детей и женщин и возгласы:
   -- Едут! Едут!
   Йолду вместе с гостями вышел наружу. Жители поселка толпились на краю помоста и махали руками. Все смотрели в ту сторону, где залив сливался с озером. Там из-за лесистого мыса входила в залив длинная вереница лодок.
   Это возвращались мужчины, вызванные с Мыса Идолов.
   Лодки быстро приближались к островку. На каждой было от двух до четырех гребцов, кроме кормчего, который сидел на корме и правил рулевым веслом.
   Гребцы спешили. Все они постоянно оглядывались на берег, где был виден лагерь чужеземцев.
   Йолду встретил их у пристани, где приехавшие уже знакомились со слов женщин с тем, что тут происходило.
   Приехавшие готовились к жаркой схватке и были удивлены, когда увидели чужестранцев в самом поселке в мирной беседе с Йолду.

Смотрины

   Приехавшие с детским любопытством разглядывали чужестранцев. Они трогали их одежду, их оружие и украшения.
   Особенно привлекало их ожерелье Уоми из медвежьих зубов и когтей.
   На другой день назначены были смотрины.
   После полудня были положены снятые на ночь мостки.
   Из поселка двинулась по ним толпа людей. Впереди медленно шли седые с маленьким Йолду во главе. Они шли, важно опираясь на палки. За ними шли мужчины. Некоторые были вооружены копьями; другие несли луки; третьи были безоружны. За ними густой толпой спешили женщины, ведя за руку маленьких детей. Матери несли на руках ребят; другие тащили детей на спине, посадив их в кожаные мешки или берестяные кошелки.
   За женщинами шли девушки, держа друг друга за руки.
   С раннего утра начали они наряжаться. Некоторые еще с вечера стали нашивать лоскутки беличьих шкурок на темные куньи шубы. Они накрасили красным суриком щеки, лбы натерли желтой охрой. У некоторых глаза были обведены черными угольными кругами, и почти все для красоты начернили во рту передние зубы.
   Молодые женщины и девушки уселись прямо на траву лицом к большому костру, зажженному на лужайке. По другую сторону расположились молодые жены дружинников, которые также надели на себя все свои наряды. Головы у них были покрыты в знак того, что они теперь замужние женщины.
   Старики поселка поместились на небольшом пригорке, откуда была хорошо видна вся поляна.
   Девушки Свайного поселка затянули заунывную песню, слова которой были почти непонятны жителям Ку-Пио-Су. Потом они запели другую песню, более живую и веселую, которую пели, прихлопывая в такт руками. Через некоторое время стали подтягивать и замужние. Голоса хора раздавались все громче и громче, а ритм делался более быстрым. Пение то стихало, то вдруг поднималось до такого надрывного крика, что лица поющих краснели от напряжения.
   Наконец девушки поднялись, взялись за руки и двинулись вокруг костра мимо стариков, мимо кучки молодых мужчин своего поселка и молодежи приехавшей свадебной дружины. Двигались медленно, с каменными, неподвижными лицами, без малейших признаков какого-нибудь оживления или улыбки. Их песни и хоровод нисколько не были похожи на веселые танцы в Ку-Пио-Су.
   Пожилые женщины между тем хлопотали около костра, поджаривая привезенную мужчинами добычу. Наконец пение прекратилось, и собравшиеся принялись за еду, поглощая рыбу и дичь, испеченные на углях.
   Вечером после пира начались игры молодежи. Опять гости показывали свою силу и искусство, а девушки плясали и пели песни гораздо более веселые, чем днем.
   Девушки устроили беготню. Мужчины догоняли их и накидывали на голову ременные петли.
   Ни Ная, ни Кунья не принимали участия в этих свадебных играх: у них не было никакой охоты оставаться навсегда в Свайном поселке. Еще до конца пира они вместе с Гундой удалились в свой зеленый шалаш, сплетенный ими в кустах ивняка, недалеко от лодок. Здесь они могли хорошо наблюдать, что делалось на праздничном лугу. Ная то и дело делилась с матерью и Куньей тем, что она видела:
   -- Сойон, Сойон! Как молодой! Погнался за рыжей прямо через кусты. Ну и рыжая какая! Как лисица! Не дается. Убежала от него в рощу.
   -- А где Уоми? -- тихо спросила Кунья.
   -- Даже не смотрит ни на кого. Вон, сидит со стариками.
   Гунда ласково посмотрела на Кунью и ничего не сказала.
   На другой день Гарру, Сойону-старшему и двум его младшим сыновьям пришлось выкладывать выкуп за пойманных ими невест.
   Только старый Карась, Уоми и Тэкту не привели никого к своим шалашам. Карась заявил, что он вообще раздумал жениться. Тэкту говорил, что не хочет жениться раньше брата. Уоми молчал, но все знали, что ни одна из девушек поселка не пришлась ему по душе.

Ехать на Мыс Идолов

   Прошло еще три дня. Лагерь оставался на прежнем месте, но дружинники начинали спрашивать:
   -- Что же будет теперь?
   Почти все, кто хотел добыть себе невесту, уже добились этого. Что же думает Уоми? Идти ли вперед на самый край света или поворачивать обратно?
   Уоми как будто не решался ни на то, ни на другое.
   Закинув за спину лук, с коротким копьем в руках, с утра уходил он один, шагая вдоль озерного берега, и возвращался поздно, иногда с убитым гусем или уткой. Не сказав никому ни слова, скрывался он в свой шалаш и лежал один, отвернувшись лицом к стене.
   Гунда приносила ему поесть. Уоми ел мало и неохотно. Гунда тревожно следила за ним, все хотела спросить о чем-то и не решалась.
   На третий день после свадебных игр Ходжа отозвал Карася в сторону. Оба они долго шептались, потом сели в лодку и поехали в Свайный поселок. Там они не только провели весь день, но и заночевали в доме Йолду.
   Только на другое утро вернулись в лагерь. Вернулись не одни. В лодке с ними сидел Набу, тот самый, который побывал в плену у рыбноозерцев.
   Как только вытащили лодку, сейчас же стали искать Уоми. Они нашли его возле шалаша Гунды. Он лежал один на охапке травы у самого входа. Уоми не спал.
   -- Уоми... -- сказал Карась и остановился: на него глядело осунувшееся, похудевшее лицо с горящими, как бы воспаленными, глазами. -- Уоми, -- повторил Карась, -- что же будешь делать?
   -- Не знаю, -- сказал Уоми.
   -- Ехал на край света. Искал невесту. Девушек сколько видел. Что же не сватаешь?
   -- Моя невеста не такая. Не похожа на этих.
   -- Бери какую-нибудь. Дальше поселков больших нет.
   Уоми молчал.
   -- В Свайном поселке всякая за тебя пойдет. Бери любую. Смотри лучше.
   Уоми покачал головой:
   -- Всех видел. Не такие они...
   Набу и Карась присели на корточки. Некоторое время все молчали.
   -- Есть тут поселки еще по лесным речкам. Дойти можно. Есть там и девушки. Только желтолицые и по-нашему не говорят. Его спроси, -- сказал Карась, показывая пальцем на сидящего молча Набу.
   Набу улыбнулся и закивал лохматой маленькой головой.
   -- Нет, -- ответил Уоми. -- Моя невеста не такая, не желтолицая. Уоми найдет ее у Большой Воды.
   -- Ну, -- сказал Карась, -- пусть Набу теперь все скажет.
   Набу опять закивал головой.
   -- Есть, -- сказал он и крепко зажмурил узенькие глазки.
   -- Что есть? -- насторожился Уоми.
   -- Есть такая невеста.
   -- Желтолицая?
   -- Нет, белая! Совсем белая.
   -- Где? -- спросил Уоми.
   -- Есть такое место.
   -- Где? Где? -- заторопил его Уоми и даже вскочил со своей постели. -- Может быть, далеко в лесу?
   -- Нет, у Большой Воды. Недалеко.
   Уоми стиснул ему правое плечо:
   -- Говори!
   -- У Мыса Идолов. На лодке сутки надо грести...
   -- Ты был там?
   -- Бывал.
   -- И сам видел?
   -- Ее никто не видит. Только Ойху. Никому ее не показывает.
   -- Кто ее отец?
   -- Ойху. Он хозяин Мыса. И всей воды хозяин. Страшный он. Мы его боимся.
   -- Воды хозяин? Как ты сказал? Хозяин Большой Воды?
   -- Всякой воды хозяин. Всякая вода его слушает. В озере, и в реке, и в туче вода. Что он скажет, то она и будет делать.
   Уоми потер себе лоб. Сбывается сон. Вот где найдет он дочь Водяного Хозяина! Вот где дожидается девушка его снов!
   -- Как ее зовут? -- спросил он, удерживая порывистое дыхание.
   -- Сольда, а Ойху зовет по-другому. Не позволяет ей показываться людям. Любимая его дочь. Не хочет никому ее отдавать.
   -- Как же ее увидеть?
   -- Не знаю. Живет в доме на высоких столбах. Ойху к ней никого не пускает.
   -- Но ведь ты Уоми, -- раздался вдруг голос Ходжи. -- Другие не могут -- Уоми может все! Ему помогает сам Дабу.
   Это было сказано с таким твердым убеждением, что Карась, который молча сидел в стороне, кивнул головой в знак полного согласия с Ходжей.
   Уоми в волнении зашагал взад и вперед перед шалашом.
   -- Уоми поедет, -- сказал он.
   -- Берегись, -- сказал Набу. -- Ойху страшный. Мы его боимся.
   Уоми быстро подошел к Набу и обеими руками стиснул его узкие плечи:
   -- Набу, покажи дорогу на Мыс Идолов! Уоми поедет к своей невесте.
   Набу замотал головой:
   -- Нет! Набу боится. Ойху узнает -- велит убить. И тебя велит убить. Он страшный...
   -- Кому велит?
   -- Желтолицым. Они его слушают. Он страшный.
   Неожиданный шорох заставил Уоми оглянуться. В шалаше, перед самым входом, полузакрытая сухими ветвями, стояла Кунья. Она была бледна. Глаза широко раскрыты, голые руки крепко прижаты к груди горностаевой безрукавки. Она почти высунулась из шалаша и с таким ужасом слушала Набу, как будто опасность грозила ей самой.
   -- Кунья! -- невольно позвал ее Уоми.
   Но девушка мгновенно закрыла лицо руками и юркнула внутрь. Она сделала это так быстро, что Уоми не успел прибавить ни слова.
   -- Вот что, -- сказал Карась. -- Мы и без Набу найдем завтра дорогу. Старики и мужчины из поселка опять поедут на Мыс Идолов.
   -- Зачем?
   -- Справлять праздник медведя.
   -- Они уже ездили, -- сказал Набу, -- да заторопились назад. Боялись, чужие будут разорять дома. Медведя привезли, а убить не успели. Опять поедут справлять медвежью свадьбу.
   -- Может быть, не захотят с нами! -- заголосил Ходжа. -- Но мы ведь породнились теперь, невест у них взяли. Сваты, а не чужие!..
   Ходжа кричал с необыкновенной горячностью, хотя никто с ним не спорил.
   Насилу успокоили раскричавшегося слепца и пошли объявить об отъезде всей дружине:
   -- Готовиться к походу! Ехать на Мыс Идолов!

Я -- Уоми!

   Вечером, проходя мимо шалаша Гунды, Уоми увидел мать. Она сидела на траве перед входом, а около нее ничком лежала Кунья. Лицо она уткнула в колени Гунды. Плечи ее вздрагивали, и ему показалось, что она плачет.
   Гунда ласково и грустно гладила ее по голове.
   Из шалаша выглянула сестра Ная. Она тоже казалась встревоженной.
   "Чего это они?" -- подумал Уоми и остановился.
   В это время кто-то громко позвал его. Это кричал Тэкту из шалаша, где они жили вместе с Карасем и Ходжей.
   Тэкту только что вернулся с охоты. Вместе с товарищами они принесли богатую добычу. Тут был и жирный бобер, и молодой олененок, которого они подстерегли около водопоя.
   ...Ночью Уоми опять снилась его девушка. На этот раз не совсем, как обычно.
   Он увидел Каплю опять на берегу, но теперь будто бы это был берег Большой Воды. Она сидит на красном камне, и белые ноги ее спущены в воду.
   Прозрачные волны набегают и ласкают их. Она в белой меховой безрукавке. Голова покрыта бобровой шкуркой, а лица не видно. Уоми хочет заглянуть ей в глаза, но девушка закрывается ладонями и отворачивается.
   "Когда откроешься?"
   "Теперь скоро".
   "Где ты живешь?"
   "Совсем близко".
   Сильно забилось в груди сердце Уоми.
   "Как же найти твой дом? Ты не сказала твоего имени. Ты не хочешь открыть лица".
   "Вспомни. Ведь ты уже столько раз видел!"
   Уоми с ужасом чувствует, что совсем позабыл ее лицо. Ему нужно вспомнить. Он силится это сделать и не может. Тогда он быстро снимает с головы ее меховую накидку, но она обеими руками закрывает лицо, и он видит только, что она со всех сторон закрыта рассыпавшимися волосами, светло-желтыми, как солома, как светлые волосы Куньи.
   "Вспомни, -- слышит он, -- тогда откроюсь".
   Вдруг чья-то теплая рука погладила его по лицу. Уоми проснулся. Перед ним стоит мать и гладит его по голове.
   -- Вставай, Уоми, -- говорит Гунда. -- Надо сказать...
   -- Мать, что ты сделала! -- с отчаянием вскрикнул Уоми. -- Зачем разбудила?
   -- Пора вставать, Уоми. Дружина хочет видеть!
   -- Где же? Где же она? -- с досадой спрашивал Уоми. Он дико осматривался кругом. -- Ведь она вот тут была! Сидела на камне. Уоми только надо было узнать лицо. Зачем помешала?
   -- Кто она? -- спросила Гунда.
   -- Та девушка. Ты знаешь.
   -- Опять снилась?
   -- Вот здесь была. Совсем рядом... Сказала: она тут, близко. Мне нужно было только вспомнить. Ты опять помешала!
   Уоми с упреком глядел на мать.
   Гунда вдруг крепко схватила его руку:
   -- Слушай, Уоми. Гунда пришла тебе сказать: не езди! Не езди туда! Они тебя погубят. Они всех погубят: меня, Наю, Кунью. Не езди, Уоми! Это обман. Они злые! Они убьют тебя...
   Гунда почти кричала. Она была вне себя. Глаза ее глядели куда-то поверх головы сына, как будто она видела что-то страшное там, за его спиной.
   Уоми вскочил на ноги и резко выдернул руку.
   -- Мать, -- сказал он, -- зачем поехал Уоми? Он хочет найти девушку Большой Воды! И вот она тут, близко... Совсем близко! Уоми не вернется, пока не найдет свой сон... -- Ему вдруг стало жалко мать, такую испуганную, такую истерзанную страхом. -- Не бойся, мать, -- сказал он ласково. -- Не бойся! Помни: я -- Уоми!..
   Последние слова были сказаны с такой силой и верой в себя, что Гунда улыбнулась и глаза ее гордо сверкнули.
   А с берега слышались голоса:
   -- Уоми! Скорее, Уоми!..
   Уоми тряхнул головой и быстро зашагал к лодкам.

Почему боялись Ойху?

   Возле лодок шумела дружина. Слышался гул толпы, возбужденные голоса и крики. Несколько больших лодок из поселка качались тут же у берега.
   Тэкту, вышедший навстречу брату, сказал, указывая на дружину:
   -- Не хотят ехать...
   -- Не поедем! Не поедем! -- раздавались крики.
   Смятение началось в лагере, когда рано утром к берегу подъехала лодка из Свайного поселка. В ней сидели несколько седых, а на корме -- Набу с рулевым веслом в руках.
   Старики сказали дружинникам, что ехать на Мыс Идолов могут только мужчины.
   Дружинники удивились. У них на медвежьем празднике бывали все. Старики переглянулись. Им как будто бы не хотелось всего говорить. Наконец они заговорили, и дружинники узнали удивительные вещи.
   Дело не в медвежьем празднике. Дело в хозяине Большой Воды -- Ойху.
   На Мыс Идолов ни одна молодая женщина поселка добровольно не поедет. Всякая девушка или замужняя женщина, попавшаяся на глаза Ойху, рискует потерять не только свободу, но нередко и самую жизнь. Ойху любит молодых женщин. Стоит ему увидеть девушку, как он берет ее себе в жены. Но это еще не самая большая беда. Плохо, что некоторых жен он мучит и терзает безжалостно.
   Ойху держит своих жен взаперти. Под страхом смерти запрещает смотреть на них мужчинам. Под страхом смерти запрещает выходить из дому. Потом по вечерам из его дома начинают слышаться стоны и женские крики. А через несколько дней исколотый и истерзанный труп несчастной, выброшенный в речку, выплывает на озерный простор и носится по волнам, то уплывая в глубину озера, то возвращаясь обратно. В бурю сердитые волны выкидывают трупы на песчаный берег.
   -- Откуда же Ойху достает себе жен, если женщины туда не ездят? -- спрашивали дружинники.
   Из рассказов стариков можно было понять, что Ойху накладывает на соседние поселки рыболовов и охотников своего рода ежегодную дань. Он требует себе невест то из одного, то из другого поселка.
   Дружинники изумлялись и спрашивали, почему же женщины едут, если они знают о грозящей им участи? Оказалось, что согласия их вовсе не спрашивают. Их выбирают по жребию. Два года назад Свайный поселок послал ему молодую девушку. В этом году поселок узкоглазого племени саамов, на Черной речке, отвез ему молоденькую женщину, жену лучшего охотника на медведей.
   -- Почему же все исполняют его приказания? -- спрашивали дружинники.
   Старики засмеялись:
   -- Как же можно не слушаться! Ойху не простой человек -- он хозяин на Мысе Идолов. Солнце и тучи, буря и сама Большая Вода ему послушны. Захочет -- и не даст ловцам ни одной рыбы. Смилуется -- и пошлет рыбы столько, что сети едва в силах вытянуть ее на берег. Он может наслать всякую беду: болезнь, пожар, гибель челнока, зубы и когти медведя.
   В лагере поднялся женский плач, как только жены приезжих узнали, что Уоми хочет вести дружину на Мыс Идолов. Прежде всего заголосили невесты из Свайного поселка. Они-то отлично знали, что значит ехать во владения Ойху. Другие женщины, приехавшие издалека, скоро присоединились к первым, как только узнали, в чем дело.
   Когда Уоми появился у пристани, вся дружина взволновалась, как Большая Вода под ударами бурного ветра. Первый раз со времени отплытия из Ку-Пио-Су дружина была недовольна планом своего предводителя.
   Никто не хотел везти молодых жен в берлогу чудовища. Никому не хотелось оставлять их здесь беззащитными, если Уоми возьмет с собой одних мужчин.
   Тэкту, Карась, Сойон и Набу, перебивая друг друга, старались подробно рассказать Уоми, что значит поездка на Мыс Идолов.
   -- Что же, -- сказал Уоми, -- со мной поедет тот, кто захочет. Женатые останутся. Никто не захочет -- Уоми поедет один.
   Глубокая тишина сменила бушевавшую перед тем бурю. Никто не ожидал такого ясного и простого ответа. Те, кто возмущался больше всех, теперь чувствовали укоры совести.
   Прежде всех заявили о своем желании ехать с Уоми, конечно, Тэкту, Ходжа и Карась. Немного подумав, решили ехать Сойон-старший и двое сыновей Карася, хотя они только что обзавелись женами, взятыми из Свайного поселка. Один за другим стали присоединяться и остальные дружинники.
   Теперь приходилось уговаривать остаться женатых. Прежде всего Уоми настоял, чтобы остался Сойон. Нужно было, чтобы в лагере был кто-нибудь старший. Сойона все уважали. Молодежь с ним считалась, и на него можно было положиться.
   Ничего нельзя было поделать с Гарру и двумя сыновьями Карася. Они упрямо твердили одно:
   -- Ничего с женами не сделается. Пусть подождут несколько дней. Мы хотим быть там, где будет Уоми.
   В это время к берегу подошли и другие лодки. Поход на Мыс Идолов уже начался. Гребцы торопились.
   Из лагеря присоединились к походу две самые большие лодки: лодка Карася и лодка Уоми.
   Вскочив в лодку, Уоми крикнул, чтобы кто-нибудь сходил сказать Гунде: пусть она вместе с Наей и Куньей дожидается их возвращения.
   Передать эти слова вызвался Набу, который и на этот раз не решился отправиться к Ойху.
   Уоми отпихнулся багром от берега, и обе лодки рыбноозерцев пустились догонять уже двинувшуюся флотилию. Во главе ее на этот раз стоял сам Йолду.
   На берегу все еще толпились дружинники. Долго стояли они и смотрели вслед тем, кто уехал.
   Когда лодки скрылись за поворотом, Набу вздохнул и зашагал к шалашу Гунды. Он спешил выполнить взятое на себя поручение.

На Мыс Идолов

   К Мысу Идолов прибыли только на второй день.
   По желанию Йолду, решено было сделать остановку с ночевкой, не доезжая до Мыса: на небе показались дождевые тучи. Было тихо, а в такой вечер, по приметам рыбаков, обильно идет рыба.
   На полпути между Свайным поселком и Мысом озеро вдавалось в берег. Тут был широкий заливчик. Заливчик этот, мелкий, с песчаным дном, славился рыбой.
   С лодок закинули длинные сети. Каждые две лодки заводили одну сеть и тащили в глубину залива. Лодки медленно двигались к пологому берегу, где было удобно вытягивать и сушить сети.
   Улов, действительно, оказался удачным. Особенное счастье выпало рыбноозерцам. Их искусно сплетенная сеть вытащила на берег целую груду самой разнообразной рыбы. Среди нее было много лососей.
   До ночи жгли костры, пекли рыбу и, накрывшись ольховыми ветвями, улеглись спать, чтобы на другой день снова тронуться в путь.
   Чем дальше подвигались на север, тем берег становился выше.
   С утра установилась тихая и ясная погода. Солнце, поднявшееся над хвойной стеной восточного берега, быстро набирало высоту. Около полудня впереди показался живописный выступ каменного Мыса Идолов.
   Не доезжая до Мыса, флотилия повернула к берегу и стала заходить в открытое устье неширокой реки. Рыбаки Свайного поселка называли ее Черной Речкой.
   Причалив, вышли на покрытый густой травой луг. Тут заметили они разложенный у берега костер и поднимающуюся над ним синеватую струйку дыма.
   Каково же было удивление и беспокойство Уоми, когда около костра он увидел мать Гунду, Кунью, сестру Наю, скуластого маленького Набу и двух младших сыновей Сойона, которые сидели на траве и ели свежую рыбу.
   Появление Тэкту и Уоми они встретили веселым смехом и хвастались, что сумели их обогнать.
   Братья засыпали их вопросами: как это они решились ехать? И как ухитрились попасть сюда раньше всех остальных?
   Все случилось очень просто. Все три женщины и не подозревали, что Уоми уже уехал. Они лежали на разостланных шкурах, и Гунда утешала обеих плачущих девушек. Она повторяла им слова, которые услыхала на прощание от сына:
   -- Он -- Уоми!
   Этим было сказано все. То, что не проходит даром другим, Уоми приносит новую славу. Сколько было опасностей, которые кончились для него счастливо!
   Ная понемногу успокоилась и повеселела. Но Кунья оставалась безутешной.
   -- Нет! Уоми силен, но она его погубит!
   -- Кто? -- спросила Ная.
   -- Та, что приходит к нему во сне. Она злая. Я знаю это. Она злая!..
   Повеселевшее лицо Гунды вдруг испуганно вытянулось. Слова замерли у нее на устах. Она не знала, что сказать, потому что в глубине души боялась того же самого.
   -- Она его погубит! -- повторила Кунья и снова залилась слезами.
   Когда Набу вошел в шалаш, он застал обеих девушек в слезах. Он рассказал, что Уоми вместе с Тэкту уже поехали на Мыс Идолов. Узнав об этом, Ная зарыдала, по-детски всхлипывая и захлебываясь слезами. Кунья плакала тихо. Она сидела, прислонившись спиной к стене, и глаза ее, полные слез, глядели неподвижно перед собой, как будто там, где-то вдали, она уже видела близкую гибель Уоми.
   Набу в смущении смотрел то на ту, то на другую девушку и вдруг как-то странно захлопал веками и схватился рукой за шею.
   Женских слез он никогда не мог видеть спокойно, а слезы двух таких красивых девушек лишали его рассудка.
   Вдруг Гунда встала, подошла к Набу и низко поклонилась:
   -- Помоги нам доехать до Мыса Идолов! Где Уоми, там будет и Гунда.
   В этот миг она поняла, что не может оставаться вдали. Ее место там. Новая беда, может быть, уже собирается над головой ее близнецов.
   Набу согласился. Он снарядил надежную лодку и уговорил сыновей Сойона поехать гребцами.
   Ная и Кунья сразу заявили, что они тоже поедут с Гундой. Кунье как-то вдруг стало легче.
   Мужчины быстро достали пищи и все нужное для поездки.
   Отплыли они позднее, чем Уоми, но гребли без устали целый день. Когда вся флотилия занималась ловлей в глубине залива и готовилась к ночевке, они миновали его и поздно ночью благополучно высадились в устье Черной Речки.
   Посоветовавшись с Набу и кое с кем из стариков, Уоми решил, что женщины устроят себе шалаш на опушке березняка. Тут, не показываясь на голых камнях Мыса Идолов, женщины будут в отдалении ждать, пока кончится торжество и вся флотилия тронется в обратный путь.
   Медвежий праздник должен был начаться на следующий день, поэтому спешить было некуда.
   В это время Йолду со стариками отправился на Мыс Идолов помазать салом губы деревянных божков. Оттуда пошли вверх по течению реки, чтобы поклониться хозяину Мыса Ойху и поднести ему приятные его сердцу подарки.

Свадьба медведя

   Чтобы добраться до Ойху, нужно было пройти через сосновый лесок по тропе, которая выходила к долине извилистой Черной Речки. Здесь на небольшом расстоянии от озера, на самой опушке, стояло несколько хижин, покрытых коническими камышовыми кровлями.
   Хижины были населены родственниками Ойху, его женами и их многочисленными детьми. Это были жены, которые счастливо избежали печальной участи других.
   В настоящее время они не пользовались особым вниманием Ойху и потому могли жить сравнительно спокойно и даже сытно. Кормились они от обильных приношений, которые близкие и дальние рыбацкие и охотничьи поселки доставляли знаменитому гадальщику, знахарю, повелителю ветров, колдуну и заклинателю вод.
   Одна большая хижина была занята семьями младших братьев, и совсем особняком, поодаль от других, в роще молодых березок, стояла хижина, которую занимал сам Ойху. Хижина эта отличалась не только величиной -- она стояла на высоком помосте, укрепленном на толстых столбах.
   Йолду и старики с поклонами подходили к страшному дому. На помосте не было никого. На сходнях лежал посох. Это было знаком того, что Ойху дома, но не желает, чтобы его беспокоили. Вход в хижину был задернут меховым пологом.
   Старики смущенно поглядывали друг на друга и первое время не знали, что делать. Йолду уселся на траву, за ним сели все остальные и долго дожидались, не покажется ли наконец хозяин.
   Действительно ли он спал и не замечал пришедших к нему на поклон гостей или просто делал вид, что не замечает?
   Ойху любил поломаться, насладиться сознанием своей власти и растерянным видом просителей.
   Солнце уже стало склоняться к горизонту, когда Йолду поднялся. По сделанному им знаку старики осторожно и молча удалились.
   Свидание состоялось лишь на другой день, рано утром.
   Ойху принял в подарок свежих лососей, принесенных стариками, и приказал, не откладывая, начинать обряд медвежьей свадьбы.
   Медведь сидел в большой бревенчатой клетке. Стены клетки состояли из крепко забитых в землю сосновых стволов, прочно переплетенных между собой толстыми ветвями. Потолок ее был также сделан из тяжелых стволов, увязанных ветвями так, чтобы медведь не мог их разобрать.
   Одна сторона клетки состояла из горизонтальных бревен; их можно было развязывать и выдвигать по необходимости.
   Бревна с этой стороны положены были с промежутками, с таким расчетом, чтобы медведь мог просовывать через них лапы, но не голову.
   Когда торжественное свадебное шествие приблизилось, медведь встретил его ревом, похожим на недовольное и громкое оханье. Сам Йолду подошел к клетке с корзиной рыбы и стал совать медведю крупных щук и лососей.
   Вслед за Йолду подходили и другие. И каждый, кто кормил пленника, не забывал приговаривать ему ласковые слова.
   -- Кушай! -- говорили они. -- Хорошо кушай! Скоро придет твоя невеста.
   Вдруг раздался оглушительный визг. Из-за кустов показалась толпа людей, большей частью молодых мужчин и парней, которые пели и кричали все разом. Посреди этой шумной толпы выделялась стройная фигура девушки.
   Она была одета в разукрашенный свадебный наряд невесты. Щеки ее были ярко накрашены красной краской, а лоб -- желтой, совершенно так, как украшали себя невесты Свайного поселка.
   Это выступала "невеста медведя", которая должна была забавлять его на празднике.
   Длинные черные косы, стройный стан и гибкие движения плясуньи издали делали эту фигуру красивой. Но вблизи бросалось в глаза подслеповатое лицо, маленький, приплюснутый нос, слишком большие губы и массивные челюсти, которые производили отталкивающее впечатление.
   Роль невесты играла Гуллинда, одна из младших дочерей Ойху, рожденная от желтолицей жены. Она плясала по приказанию самого Ойху, который любил смотреть на эти церемонии.
   Едва только раздались взвизгивания плясуньи, как послышались глухие удары бубнов и из тех же кустов показался сам гадальщик.
   Уоми, стоявший в толпе приезжих, с интересом вглядывался в важно выступающего владыку Мыса.
   С первого взгляда от него веяло какой-то странной жутью. Окруженный свитой своих малорослых жен и детей, Ойху казался среди них великаном. Но не высокий рост был причиной того трепета, который окружал гадальщика. Во всей его фигуре, в странной посадке его надменно закинутой головы, сидящей на длинной шее, в пронзительных серых глазах, как бы впивающихся в тех, на кого он смотрит, было какое-то неприятное, гордое и вместе с тем хищное выражение.
   По мере того как приближался хозяин Мыса, смолкали болтовня и смех собравшихся. Все подбирались, выжидая его приближения, и наконец один за другим повалились ничком на землю.
   Ойху прошел мимо лежащих на животах гостей и уселся на большой валун, напротив клетки.
   -- Ну! -- глухо сказал Ойху, и голос его без всяких усилий зычно раздался в наступившей кругом тишине.
   Он махнул рукой, и снова, под визги и вскрики своей свиты, плясунья закружилась и замахала руками.
   Постепенно ее пляска становилась оживленнее. Она ходила по кругу перед внимательно следящими за ней маленькими глазками медведя. Подходила к самой клетке, отбегала в сторону, вертелась и выставляла вперед то одно плечо, то другое. Хор голосов и удары бубнов делались все более задорными, все громче раздавалось притопывание ног, и под этот дикий аккомпанемент "невеста" продолжала свой танец. Наконец она встала на одно колено, обвела вокруг головы кистями рук и упала навзничь.
   Буря голосов поднялась в толпе.
   -- Твоя невеста! Твоя невеста! -- кричали оттуда. -- Бери, медведь, молодую жену.
   -- Пора вести, -- сказал Ойху.
   К клетке опять подошел Йолду с корзиной и вместе с ним несколько рыбаков. Они несли длинные и широкие ремни из лосиной кожи.
   Йолду показал медведю большого лосося, и, как только тот протянул сквозь бревна свои передние лапы, рыбаки ловко накинули на них затягивающиеся ременные петли. Тотчас же по нескольку человек ухватились за свободные концы петель и начали растягивать лапы медведя в разные стороны. Медведь взревел и попробовал вырваться, но ничего не мог сделать. Он был еще молодой и не очень крупный. За концы ремней схватывалось все больше и больше сильных мужчин, и медведь вынужден был стоять с распростертыми передними лапами.
   Зверь рычал, охал, стонал, дергал ремни, но, чем сильнее дергал, тем туже затягивались петли.
   Чтобы предохранить себя от опасности на случай, если бы какой-нибудь ремень не выдержал, на каждую лапу надели еще по ремню.
   Наконец зверь устал рваться. Он только тихонько охал и сопел, поглядывая бегающими глазами на своих мучителей.
   Когда зверь затих, Ойху приказал выдернуть горизонтальные бревна клетки, и медведя вывели вон. Снова загремели бубны, певцы запели песни, и под их оглушительные звуки медведя повели с растянутыми в обе стороны передними лапами.
   Перед ним, махая руками, танцевала и кружилась "невеста". Сзади и по сторонам шли остальные зрители и участники церемонии. Сам Ойху, опираясь на палку, горделиво шел впереди всех.
   Шествие продолжалось недолго. Оно направлялось к тому месту, где невдалеке от идолов стояли две сосны с обуглившейся корой и осыпавшейся хвоей. Эти сосны служили как бы воротами, через которые надо было проходить, чтобы проникнуть в святилище. За ними виднелась гладкая гранитная поверхность Мыса.
   Зверя поставили между соснами и старательно привязали ремнями к стволам. Когда узлы были крепко завязаны, все отошли в сторону.
   Медведь стоял с распростертыми лапами посреди хоровода и кротко поглядывал на продолжавшую жеманничать перед ним "невесту".
   Ойху подошел к медведю и сунул ему в нос рыбу, которую взял из корзинки Йолду.
   Медведь только отвернулся, и рыба шлепнулась наземь.
   Ойху низко поклонился ему, стал на колени и прикоснулся лбом к примятой траве.
   -- Кланяемся тебе, лесной гость! -- сказал он, поднявшись и глядя зверю в глаза. -- Не гневайся, что мало угостили. Не гневайся, что плохую дали невесту. Лучше не было, -- сказал он, придвигаясь ближе к морде медведя.
   Медведь со страхом попятился, стараясь отвести глаза от этого пронизывающего взора.
   -- Ну, пойте теперь последний раз, -- сказал Ойху, обернувшись к стоящему кругом хороводу.
   Опять началась та же громкая песня, с визгом и хлопаньем в ладоши. "Невеста" опять стала кружиться, обходя вокруг медведя. Сделав три круга, люди остановились. Теперь перед зверем плясала только "невеста", взвизгивая и махая руками.
   -- Кланяйся жениху, -- сказал Ойху.
   Девушка поклонилась.
   -- Ближе подойди! Чего боишься?
   Ойху схватил ее сзади за шею и так сильно толкнул, что она ткнулась лицом в мохнатую звериную грудь.
   Медведь огрызнулся. Девушка отскочила и с плачем бросилась бежать.
   Ойху громко хохотал.
   -- Ну, пора! -- сказал он и поманил мальчика-сына, который держал в руках лук и стрелы.
   Колдун стал против медведя, наложил стрелу и, почти не целясь, спустил тетиву.
   Медведь зарычал и начал неистово рваться. Каменное острие пробило ему кожу и застряло между ребрами.
   Ойху опять засмеялся. Потом обернулся к толпе:
   -- Ну, кто добьет? Только разом! Кто сразу добьет, тому дам глаза: увидит, чего никто не видал. Лесом пойдет -- не заблудится, кого будет искать -- найдет даже в темную ночь.
   Рыбаки переминались с ноги на ногу и молчали.
   -- Что, боитесь? -- хохотал Ойху.
   -- Уоми! Уоми! -- раздалось несколько голосов с той стороны, где стояла кучка рыбноозерцев.
   Уоми вышел вперед; в руках у него не было никакого оружия.
   -- Возьми! -- сказал Ойху, протягивая Уоми свой лук со стрелами.
   Уоми покачал головой и вынул из-за пазухи бронзовый кинжал. Нож был заново отточен, и лезвие ярко сверкало, отражая пламя костра.
   Уоми обошел привязанного на ремнях медведя и, выбрав место, вдруг вонзил свой длинный кинжал под левую лопатку зверя. Кинжал вошел сразу по самую рукоятку, как будто проткнул кусок сала. Медведь охнул и бессильно повис на ремнях.
   Уоми выдернул нож из раны и, не взглянув ни на кого, вышел из хороводного круга.

Сердце медведя

   Три дня праздновали Ойху с гостями медвежью свадьбу.
   Пока медведь еще висел между сосен, Ойху нацедил глиняный горшок теплой медвежьей крови. Отпив половину этого питья, он приказал привести Гуллинду.
   Девушку привели, держа за обе руки, потому что она ни за что не хотела идти добровольно.
   Ойху велел ей выпить три глотка, потом обмакнул ладони в горшок, вымазал девушке щеки и лоб и приказал сидеть возле убитого "супруга".
   Теперь она считалась женой медведя и не должна была отходить от него ни на шаг.
   На другое утро ее нашли еле живую от страха, забившуюся в кусты в нескольких шагах от медвежьего трупа. Всю ночь ей мерещились всякие страхи, слышались крики и голоса, но, несмотря на смертельный ужас, она не смела вернуться домой и отойти от места, где ей приказано было сидеть.
   На другой день Ойху помазал кровью губы идолам, столпившимся на священном погосте.
   Накормив идолов, Ойху отослал всех сопровождавших его, а сам прошел на конец Мыса, куда никто не смел ходить без его разрешения.
   -- С самим будет говорить, -- таинственно шепнул Йолду Карасю, который шел с ним рядом.
   -- С кем? -- спросил Карась.
   -- С хозяином Большой Воды. С Водяным Стариком. Он с ним один разговаривает.
   Женщины уже хлопотали около костра и вместе с подростками усердно тащили сухие сучья, которые набирали в лесу.
   Костер разгорелся, и уже пора было делить мясо. Никто, однако, не начинал этого делать. Ждали возвращения Ойху.
   Наконец Ойху вернулся и велел начинать.
   Прежде всего принялись отделять медвежью голову. Это делалось с особенной торжественностью. Медвежья супруга Гуллинда была положена рядом на землю и накрыта шкурой. Когда медведю срезали голову, Гуллинду подняли и поставили перед тушей. Она сейчас же начала голосить, оплакивая обезглавленного "супруга". Она называла его ласковыми именами и жаловалась на врагов, которые сделали ее вдовой. Плач ее продолжался все время, пока потрошили зверя и делили его на части.
   Раньше всего зажарили голову и поднесли ее Ойху. Остальные гости почтительно сидели кругом, присутствуя при торжественной трапезе хозяина Мыса.
   Как только Ойху взял в руки зажаренную голову, плач вдовы прекратился, и Гуллинда отправилась в хоровод вместе с другими женщинами.
   К костру подвели слепца Ходжу, и церемония закончилась прославлением Уоми и его волшебного ножа.
   Ходжа, впрочем, не ограничился восхвалением только этого молодецкого удара. Перед хозяином Мыса Идолов и толпой его гостей певец пропел все свои былины про бедствия и подвиги близнеца-героя. Он рассказал и про войну с бродячими лесными людьми, и про славный свадебный поход из далекого Ку-Пио-Су к берегам Большой Воды. Он рассказал о том, как Уоми затеял этот поход, чтобы отыскать девушку своих сновидений. Но вот уже много дней скитается он по берегам Великого Озера. Вся его дружина нашла себе жен. Все вернутся домой женатыми. А сам Уоми до сих пор не встретил свою невесту. Девушка, которая ждет его здесь, на берегу Большой Воды, еще не открыла ему свое лицо...
   Так рассказывал Ходжа свои былины возле костра.
   -- А где же Уоми? -- спросил Ойху, когда Ходжа закончил свои песни.
   Ему ответили: Уоми взял копье и ушел один по берегу Большой Воды. Он ищет ту, которая является ему во сне.
   -- Пусть придет сюда. Без Ойху ему не найти, кого ищет. -- Колдун вдруг осклабился и засмеялся глухим, неприятным смехом. -- Пусть придет! Ойху поворожит и скажет, где живет невеста.
   Только вечером привели Уоми к костру и усадили на траву против Ойху.
   -- Ешь! -- сказал Ойху и протянул ему большой кусок зажаренного мяса. -- Ешь, Уоми! Это сердце. Кто съест сердце свадебного медведя, тот найдет не одну невесту. Две найдет или больше, сколько захочет.
   Уоми вынул из-за пазухи бронзовый кинжал и разрезал сердце вдоль на две половинки.
   Одну он положил около себя, другую протянул Ойху.
   -- Довольно, -- сказал Уоми. -- Уоми нужна одна невеста. Другой не надо.
   Уоми сорвал пучок травы и старательно вытер запачканный кинжал. Ойху с восхищением глядел на сверкающий в руках гостя острый бронзовый клинок.
   -- Подари нож, Уоми! -- сказал колдун, и глаза его хищно прищурились.
   Уоми молча покачал головой.
   -- За этот нож возьми у меня что захочешь.
   Уоми засмеялся.
   -- Нож не простой, -- сказал он. -- Заговоренный. Уоми с ним ходит днем и спит ночью.
   Ойху пристально посмотрел на Уоми.
   -- Ойху все знает, -- сказал колдун. -- Духи ему сказали, зачем приехал Уоми. Уоми ищет девушку, которая ему снится.
   Уоми встрепенулся.
   -- Девушка здесь. Близко тут, у воды, живет... Во сне летала к Уоми.
   Ойху прищурился и замолчал. Уоми побледнел.
   -- Она близко, только без Ойху ее не найти.
   Уоми изумленно глядел на колдуна. Он не знал, что Ходжа целый день распевал тут про него свои хвалебные песни, и прозорливость хозяина Мыса его взволновала.
   -- Давай нож. Ойху поможет Уоми.
   Уоми вскочил. Первым его движением было сейчас же отдать кинжал. Но острый, отталкивающий взгляд колдуна, который он поймал на себе, заставил его удержаться.
   -- Помощь твоя -- и нож твой, -- сказал он. -- Уоми возьмет невесту, и тогда Ойху возьмет нож.
   Глаза гадальщика сверкнули. Злая искра пробежала в них, и лицо его передернулось судорогой досады. Но через миг он спохватился, и взор его принял приторно-приветливое выражение.
   -- Кушай, Уоми. Зачем встал? Ты еще не съел жареного. Глаза ешь: ночью увидишь, чего никто не видал. Сердце съешь -- невеста любить будет.
   Уоми уселся и принялся за свою долю. С утра он еще не ел ничего, а потому был голоден и ел с удовольствием.
   Ойху внимательно следил за ним. Велел дать ему еще кусок и, когда Уоми наконец утолил голод, наклонился и на ухо сказал ему:
   -- Взойдет месяц, приходи опять сюда! Жди Ойху возле сосны. Ойху будет ворожить, Ойху все скажет...

У идолов

   Луна поднималась круглая и красная, как кровь. Едва она выглянула из-за леса, как пять темных фигур подошли к месту медвежьей свадьбы.
   Вот тут горел костер, тут сидели на траве пирующие; вот две сосны, между которыми был привязан медведь.
   -- Берегись, -- говорил тихо Карась. -- Обманет!
   Уоми с досадой махнул рукой.
   Когда вечером у костра Гунды Уоми рассказал о том, что колдун будет ему ворожить этой ночью, все страшно встревожились. Гунда стала умолять его не ходить. Ная всхлипывала и вторила тому, что говорила мать. Кунья сидела в стороне и молчала.
   Уоми нахмурился и пошел к лодкам.
   Тэкту, чтобы как-нибудь утешить мать, сказал, что он с Карасем и его сыновьями будет вместе с Уоми. Они позовут с собой также двух младших сыновей Сойона.
   Через час семь вооруженных людей уже спускались по Черной Речке к озеру. Молодые Сойоны, два сына Карася и Тэкту сидели на веслах. Карась на корме действовал рулевым веслом, Уоми сидел на носу. Он зорко вглядывался в темные очертания прибрежных кустов.
   Когда лодки вышли в озеро, стало сильно качать. Ветер дул с запада. Большие волны бежали к берегу и плескались о гранитные отвесы. Когда причалили к бухте у Мыса Идолов, луна уже ярко светила.
   Молодые Сойоны остались сторожить лодку, остальные отправились к месту свидания.
   Ждать пришлось недолго. Ойху появился внезапно. Он вышел из кустов совсем не с той стороны, с какой его ожидали.
   На Ойху была надета пестрая женская шубка. В руках его был большой бубен.
   -- Пойдем, -- сказал гадальщик и поманил Уоми пальцем. -- Круглая луна! -- сказал Ойху. -- Хозяин Большой Воды в гости приходит.
   -- Хозяин Большой Воды? -- переспросил Уоми.
   Дух у него захватило. Он стоял перед Ойху, прижимая к груди обе ладони, словно старался остановить забившееся сердце.
   Хозяин Большой Воды! Отец Капли! Она говорила о нем, когда первый раз являлась Уоми во сне. Значит, она тут, близко...
   Такие мысли проносились в голове Уоми, но слов у него не было, чтобы сказать, что он думал.
   -- Шумит, -- сказал Ойху, прислушиваясь к реву волн.
   Колдун пошел вперед, Уоми и его спутники шагали за ним.
   Когда подошли к стойбищу идолов, Ойху оглянулся и погрозил пальцем.
   -- Тише, -- сказал колдун. -- Они не любят тех, кто шумит.
   И он многозначительно показал на идолов.
   
   К святилищу подходили молчаливые и серьезные, стараясь ступать неслышно. У Тэкту робко пригнулась голова и глаза потупились в землю. Штук сорок деревянных идолов стояли тесной кучкой вокруг большого гранитного валуна. Некоторые были просто прислонены к камню, другие -- вкопаны в землю, третьи -- воткнуты в трещины оголенной подпочвы, выступавшей там и здесь наружу.
   Перед камнем лежала целая груда костей и черепов, светлых или побуревших от времени. Больше всего было больших оленьих и лосиных голов. Лежало несколько крупных медвежьих с оскаленными зубами. Немало было также черепов собачьих, волчьих и лисьих. Позади камня, на высоком колу, висела голова северного оленя с длинной белой гривой волос. Перед черепом на земле чернело пятно пепла и углей, сохранившееся от недавнего жертвенного костра.
   Одни идолы были похожи на простые колья, воткнутые в землю. Только вырезанный кольцом желобок, изображавший шею, отделял набалдашник -- голову -- от туловища. Другие были значительно толще и выше ростом. Они имели слабое подобие человеческой фигуры.
   У некоторых можно было ясно различить голову, длинную шею, плечи и косые нарезки по бокам, изображавшие ребра.
   Старый Карась и близнецы с опаской поглядывали на хранящее сумрачное молчание стадо идолов. Они боялись даже громко вздохнуть, чтобы не рассердить раздражительных и вспыльчивых божков,
   Молча смотрели они, как Ойху по порядку, начиная с самых больших, мазал медвежьим салом губы идолов.
   Когда кормление божков кончилось, колдун повел своих спутников к глубокой трещине, пересекавшей гранитную спину Мыса.
   Здесь он приказал остановиться товарищам Уоми, а его взял за руку и повел за собой.

Ворожба

   Ойху привел Уоми на самый конец Мыса. Уоми робко разглядывал странное место, на котором они находились.
   Мыс Идолов был частью твердого гранитного ложа ледника. Это был слабо покатый гранитный спуск, гладко отполированный тяжелым утюгом ледника. Скала выпукло спускалась в воду, как лоб черепа спускается к глазницам.
   Озерные воды, шипя, набегали на него косыми рядами и сердито брызгали на гранит клочьями белой пены.
   Таких больших волн Уоми еще не приходилось никогда видеть. На Рыбном Озере не бывало ничего подобного и в самый сильный ветер.
   Ойху поставил Уоми так, что луна очутилась у него справа и немного сзади:
   -- Смотри! Смотри лучше!
   Он ткнул пальцем вниз, на гладкую поверхность гранита. И тут только Уоми заметил то, на что раньше не обращал внимания.
   Вся гладкая полировка скалы была покрыта странными изображениями, выбитыми в граните. Тени от косых лунных лучей создавали резкие контуры их с одной стороны, в то время как противоположная почти сливалась с освещенным красноватым фоном.
   Среди них видны были фигуры каких-то птиц с длинными шеями.
   Почти под самыми ногами Уоми можно было различить отпечатки огромных ступней, которые шли вереницей, начиная от того места, где стоял Ойху, до самого края берега, залитого брызгами волн.
   -- Тут "Он" выходит из воды, -- сказал Ойху.
   Колдун повел Уоми по каменным следам. Через несколько шагов они остановились перед огромной фигурой, выдолбленной в скале. У нее был вид голого человека, стоящего на одной ноге, притом так, что ступня ее совпадала с последним, самым крупным следом.
   -- "Он" тут, -- сказал колдун. -- Здесь стоит. Это его тень.
   Уоми со страхом разглядывал эту удивительную фигуру. Длина ее намного превышала человеческий рост.
   -- Зажмурься! -- приказал Ойху.
   Едва только он это сделал, как легкое веяние пахнуло ему в лицо и пошевелило пряди его волос. Раздался глухой длительный свистящий звук со стороны фигуры и стоящего рядом с ней колдуна.
   Уоми вздрогнул и открыл глаза. Колдун стоял с поднятым над головой бубном.
   Ойху опустил бубен и спросил шепотом:
   -- Слышал?
   -- Слышал, -- прошептал Уоми.
   Колдун велел посмотреть вокруг. Теперь Уоми ясно различал вырезанные в камне изображения. Шагая вслед за Ойху, Уоми вглядывался в них с каким-то тревожным любопытством. Больше всего встречались тут птицы с лебедиными шеями.
   -- Куррумба, -- сказал Ойху. -- Лебеди. Тут они садятся весной.
   Держа за руку Уоми, Ойху обвел его по всей площадке, покрытой странными изображениями. Затем они вернулись опять к изображению духа, стоящего на одной ноге, от которого они начали обход.
   Колдун поставил своего спутника рядом с изображением и опять велел зажмуриться. Едва только Уоми это сделал, как ясно почувствовал, что в щеку ему пахнуло холодом. Колдун забормотал потихоньку странные слова и стал ходить вокруг. По временам опять слышалось странное жужжанье, и легкое дуновение касалось лица Уоми.
   Бормотанье раздавалось все громче и громче. По временам оно прерывалось странным жужжаньем, а за ним следовало холодное дыхание. Уоми заметил, что дуло всегда с той стороны, где в этот момент находился Ойху. Наконец он не выдержал и незаметно приоткрыл веки. Сквозь полузакрытые ресницы он увидел, что жужжание производит сам Ойху, крутя по коже бубна согнутым пальцем. Пожужжав, колдун махал бубном, и Уоми чувствовал то самое дуновение, которое до того было ему непонятно.
   Уоми немного успокоился.
   Между тем колдун вертелся все быстрее и быстрее. Теперь он не только жужжал, но и постукивал по бубну, а бормотание его делалось все громче.
   По временам колдун испускал какие-то глухие стоны и снова принимался бормотать. Уоми удивляло, что в этом бормотании ничего нельзя было разобрать.
   Танец перешел в какое-то безумное беснование. Ойху кричал, кривлялся, дико вращал глазами, размахивал бубном и вдруг подбежал к самой воде и кинул его назад через собственную голову. Бубен, прыгая, покатился по камням и упал набок возле какой-то фигуры. В то же время колдун завопил страшным голосом и упал навзничь.
   Уоми вскочил и в ужасе глядел на упавшего. Некоторое время Ойху лежал как мертвый, с остановившимся, бессмысленным взглядом. Потом повернулся, приподнялся на локте и сел на землю. Несколько раз он глубоко вздохнул, набирая в легкие воздух.
   Наконец он поднялся и вытер руками мокрое от пота лицо.
   -- Дай руку, -- сказал Ойху.
   Они двинулись вместе. Бубен нашли возле изображения мужчины, который догоняет женщину.
   Ойху обошел три раза вокруг бубна, поднял его с необыкновенной торжественностью.
   -- Смотри, -- сказал он, указывая на вырезанные в граните фигуры. -- Это тень Уоми поймала свою невесту. Завтра Уоми возьмет девушку, которая ему снилась. -- Он посмотрел строго на покрасневшего, как мак, Уоми. -- Солнце взойдет на небесную гору. В самый полдень Уоми придет к этим соснам. Один, без людей. Тут будет ждать мальчик. Он покажет Уоми дорогу.
   Колдун лукаво посмотрел на Уоми и вдруг прибавил самым обыкновенным тоном:
   -- Ну, давай нож! Ойху хорошо наворожил.
   Уоми сунул руку за пазуху и уже нащупал рукоять, но в это время снова заметил такой жадный и хитрый взгляд колдуна, что невольно остановился. Он медленно вынул кинжал, лезвие которого блеснуло в лунном свете, и поглядел на Ойху.
   -- Уоми отдаст нож, -- сказал он, -- как только получит невесту.

Кунья

   В эту ночь в шалаше Гунды спала только одна Ная.
   Гунда ворочалась с боку на бок и по временам тяжело вздыхала. Ее тело лежало здесь, а душа была там, куда ушел Уоми.
   Кунья сидела на охапке мягкой травы. Глаза ее были открыты, и сна не было в них.
   К утру Гунда забылась тяжелым сном.
   Как только над озером брызнули первые лучи рассвета, Кунья неслышно поднялась и вышла из шалаша.
   Влажный утренний воздух охватил ее. Мокрая трава омывала ее босые ноги.
   Медленно приблизилась она к реке. Ряды челноков мирно дремали на желтом речном песке.
   Вернулся ли тот, на котором уехал вчера Уоми?
   Она хорошо его знала. Это была новая лодка Карася.
   Нет, ее нигде не было видно.
   Кунья прошла мимо шалашей, в которых спали люди Свайного поселка. Никто еще не вставал.
   Вот это шалаш младших Сойонов. Если они вернулись, значит...
   Медленно подошла она к шалашу и осторожно заглянула внутрь. На разостланной шкуре спал слепой Ходжа. Но ведь он не ездил с ними.
   Больше никого не было.
   Там, с краю, остался еще один шалаш. Но туда она ни за что не пойдет. Она только посмотрит издали.
   Кунья стояла и смотрела, как во сне. Впрочем, ей только казалось, что она стоит, потому что ее ноги сами собой двигались. Она никак не могла понять, как это произошло, что она очутилась у самого шалаша. Она чуть не вскрикнула, когда заметила, что стоит перед самым входом. Хотела убежать, но ноги ее не слушались.
   Нагнувшись, она заглянула в ничем не загороженный вход.
   В шалаше было пусто. На полу валялось оружие. Стояли прислоненные к стене копья. На медвежьей шкуре лежал огромный дубовый лук и связанный ремешком пучок длинных стрел.
   Это был лук Уоми.
   Пошатываясь, отошла Кунья прочь. В душе ее было так же пусто, как и в шалаше.
   Теперь Кунья не знала, куда идти, но она все-таки шла. Она шла в каком-то забытьи, не сознавая того, что делает.
   Не сознавая, что делает, вернулась она опять к реке и пошла по тропинке, которая вела ее против течения, вдоль заросшего осокой берега.
   Голова у нее кружилась от солнечной ряби, сверкавшей миллионами огней. Сколько времени шла, она не знала и остановилась только тогда, когда тропинка кончилась. Дальше начинались кусты и густая опушка леса. Тропинка сворачивала прямо вниз и обрывалась у песчаной отмели. На песке были видны свежие следы человеческих ног.
   Кунья внимательно в них вгляделась. Следы шли к воде, а на той стороне неширокой речки виднелся тоже песок, и на нем продолжение тех же следов.
   Значит, тут брод. Тут переходят речку.
   Кунья постояла еще немного, потом скинула свою белую горностаевую безрукавку. Это была единственная одежда на ней.
   Быстро скатав ее валиком, она положила ее себе на голову и вошла в воду.
   В середине реки было довольно глубоко. Вода доходила почти до плеч, но Кунья все-таки шла. Скоро сделалось мельче, и, перейдя мелководье, она выбралась на песок.
   Здесь она оделась и робко огляделась кругом.
   Куда она зашла? Что будет она тут делать? Куда пойдет?
   Кругом тесно надвигалась на отмель густая чаща ивняка. Выше громоздился ольшаник. Еще выше -- березы. За ними ничего не было видно. Только узенькая тропа пролегла в одном месте между кустами, и на влажной почве виднелись отпечатки ног.
   Кунье стало страшно.
   Нет, она вернется. Она пойдет к Гунде и будет ждать, пока те приедут. Может быть, все кончится хорошо.
   Она только согреется немного и пойдет. Солнце уже стало заметно пригревать. Усевшись на травяную кочку, она подперла подбородок рукой и задумалась.
   Вдруг что-то зашуршало в кустах. Кунья вскочила и с испугом побежала к реке. Но было поздно: двое мужчин с копьями в руках бежали ей наперерез.
   Она кинулась назад к тропинке, но и оттуда глядело на нее толстое человеческое лицо. Лицо это смеялось.
   Девушка опрометью бросилась в третью сторону, прямо через кусты, но чьи-то сильные руки обхватили ее и подняли на воздух...
   
   Мужчина перекинул ее через плечо, как мешок, и с громким хохотом зашагал к реке. Кунья с ужасом разглядела вокруг себя четырех мужчин. Все они были коренастые, желтолицые, узкоглазые. Трое были в широких меховых одеждах, сшитых в виде мешков с дырой для головы. У двух в руках были копья, третий держал весло.
   Откуда они взялись?
   Все четверо говорили громко и непонятно. Говорили быстро, тараторили и так же торопливо смеялись коротким, жестким смешком.
   Один из мужчин вложил в рот два пальца и пронзительно свистнул.
   Недалеко послышался ответный свист, и через минуту два узких, длинных челнока вынырнули из-за поворота реки.
   Желтолицый, державший до сих пор Кунью, спустил ее на землю.
   -- Хороша девушка! -- сказал он вдруг знакомыми словами, с каким-то чудным произношением. -- Девушка, будешь меня любить?
   Вдруг самый толстый из мужчин, с двумя белыми лебяжьими перьями, воткнутыми в волосы, громко, сердито закричал, затопал ногами, и все остальные сразу притихли. Кунья поняла, что это старший.
   -- Моя девушка! -- сказал толстый и стал настойчиво толкать ее в лодку.
   Неожиданно Кунья рванулась и с криком прыгнула в воду. В несколько прыжков толстый нагнал ее и схватил за волосы. В один миг желтолицые скрутили ей руки и бросили на дно лодки. Кунья билась и кричала, пока ее не связали и не заткнули рот чем-то мягким.
   Утром Ойху позвал Алдая, пятнадцатилетнего сына одной из своих многочисленных жен. Алдай примчался, как ветер. Он знал крутой нрав отца. На его зов надо было являться немедля. Ойху послал мальчика к Мысу Идолов, велел там дождаться Уоми и дал строгий наказ, что говорить и что делать. Отправив мальчика, он вернулся в хижину и прилег вздремнуть. Проснулся он от какого-то назойливого стука. Кто-то хлопал палкой по бревнам помоста.
   Ойху недовольно выглянул из-за входной занавески:
   -- Кто там?
   По краю помоста снова постучали.
   Внизу, на земле, стояли трое желтолицых. Впереди толстый, узкоглазый, скуластый, с двумя лебедиными перьями в волосах стучал древком копья по еловым бревнам.
   -- Кто стучит?! -- сердито крикнул Ойху.
   -- Узун, -- коротко ответил косоглазый.
   -- Зачем пришел?
   -- Дарить!
   -- Чего еще там? -- спросил Ойху, смягчаясь.
   -- Девушку поймал, -- сказал Узун, скаля белые острые зубы. -- Дарить хочет Узун девушку!
   -- Откуда взял?
   -- Узун не знает. У реки сидела. Хороша девушка! -- Узун громко защелкал языком.
   -- Веди, -- сказал Ойху и вдруг залился тонким смешком.
   -- Приведу. Только так сделай, чтобы зверя было побольше. Плохо ловим совсем. Совсем мало зверья в лесу. Голодать будем.
   -- Это можно!
   Узун крякнул и снова начал цокать, расхваливая свой "подарок".
   -- Ну, иди, иди! Сам увижу.
   Ойху схватил высокую палку и стал спускаться по бревенчатому дрожащему скату.
   Когда шаги его затихли, меховые занавески у входа в хижину колыхнулись и слегка раздвинулись. В образовавшейся щели мелькнуло белое лицо и сверкнули два черных, как уголь, глаза.
   Пальцы маленькой руки придерживали обе полы занавески. Ни щек, ни носа, ни губ нельзя было разглядеть. Внизу, из-под приподнятого края полога, высунулся кончик розовой женской ноги.
   Темные зрачки внимательно глядели на удаляющегося по направлению к речке Ойху. Когда Ойху с желтолицыми скрылся за кустами, за занавеской раздался странный гортанный звук. Прозвенел заглушенный женский смех и как-то невесело и внезапно оборвался.
   Занавеска закрылась, и в хижине наступила мертвая тишина.
   Прошло немного времени, и со стороны лесной опушки раздался протяжный свист.
   Внутри хижины послышалось шлепанье босых ног. Занавеска снова раздвинулась, так же осторожно, как и раньше.
   Свист повторился. На лесной тропинке, идущей от опушки, показались два человека. Один был почти мальчик, и в нем нетрудно было узнать Алдая.
   За ним шагал высокий и стройный юноша с коротким копьем и кудрявыми русыми волосами.
   Это был Уоми.
   Путники направлялись прямо к свайному жилью Ойху.
   Занавеска почти сомкнулась, но босые ножки были видны из-под нижнего ее края.
   Путники подошли к дому и остановились. Мальчик свистнул третий раз.
   Из дому никто не показывался.
   -- Нет его, -- сказал Алдай. -- Ушел!
   За занавеской послышался чуть слышный смех.
   Уоми изменился в лице.
   -- Иди, Уоми, -- сказал мальчик. -- Ойху велел идти.
   Уоми ступил на помост. Тотчас же за занавеской кто-то вскрикнул и послышалось шлепанье убегающих ног.
   Уоми остановился и провел рукой по волосам. Его, который отважно ходил против медведя, его, который без страха сражался один с пятью суаминтами, теперь охватила странная робость, и он нерешительно смотрел на задвинутые занавески.
   -- Алдай пойдет, -- сказал мальчик. -- А ты слушай, она крикнет.
   Он повернулся и бегом пустился бежать к реке.
   Уоми остался один, прислушиваясь к наступившей тишине, которая казалась ему невыносимой.
   В хижине опять послышались чьи-то шаги, и все стихло. Уоми растерянно оглядывался по сторонам. Голова у него кружилась, как тогда, во сне, когда он ловил воздух.
   Прошла томительная минута. И вдруг в глубине дома раздались удивительные звуки. Их можно было принять одинаково и за сдержанный смех, и за плач женщины.
   Кровь бросилась в лицо Уоми. Он быстро взбежал по бревенчатому скату и откинул занавески, закрывавшие вход...
   Внутри не было ни души.
   Хижина Ойху показалась Уоми низкой, темной и тесной. Свет падал только через открытый вход. После яркого солнечного блеска Уоми с трудом различал находящиеся здесь предметы.
   Все тут было необычно и странно: черепа зверей, развешанные по стенам, огромные оленьи рога, стоящие по углам громадные глиняные сосуды. Но всего страннее была мысль, что он, Уоми, в логове страшного колдуна и что где-то тут близко скрывается та, ради которой он рвался сюда, на край света, -- девушка его снов, таинственная невеста, посещавшая его столько раз в ночных видениях!
   Уоми стоял неподвижно, и в наступившей кругом тишине ему ясно послышалось чье-то дыхание и шелест одежд за меховой перегородкой.
   Молчание томило его. Он быстро шагнул вперед и откинул занавеску.
   Теперь он очутился в главном помещении хижины, освещенной светом из дымовой отдушины и огнем пылавшего очага. За очагом он увидел прижавшуюся в углу женщину. Она стояла, отвернувшись к стене. Голова ее была закутана серой шкурой рыси, которую она придерживала голой, немного пухлой рукой. На женщине была надета длинная белая безрукавка.
   Уоми шагнул к ней, прислонив к стене свое копье, и протянул к ней обе руки.
   -- Капля! -- сказал он. -- Уоми пришел к тебе на край света. Ты звала его во сне. Откройся, покажи лицо! Скажи твое настоящее имя!
   -- Уйди! -- раздался из-под рысьего меха какой-то крикливый металлический голос. -- Уйди! Он убьет... Он убьет тебя и меня. Беги, он придет скоро! -- В гортанном говоре женщины слышался неподдельный ужас.
   -- Ойху не убьет Уоми. Он возьмет за тебя выкуп. Он сам велел мне прийти. Он отдаст тебя.
   -- Не верь Ойху! Он обманет. Возьмет выкуп, а потом убьет.
   -- Не бойся! Ойху этого не сделает. Открой только лицо, и тогда никто уж тебя не отнимет.
   -- Уходи, уходи! -- раздался тот же молящий голос, и вдруг она повернулась и приподняла покрывало.
   Уоми опустил руки.
   На него глядело толстое, круглое лицо. Черные волосы, заплетенные в несколько косичек, падали с ее головы.
   Женщина смущенно улыбалась, но к этой улыбке примешивалось столько жалкого испуга, что она нисколько не украшала ее жирное, маслянистое лицо.
   Он уловил на себе ее странный взгляд, взгляд рабыни, которая хочет украсть меду, но смертельно боится хозяина. Ярко покрашенные щеки делали ее похожей на большую куклу, и жутко было смотреть, что эта кукла шевелится и хочет улыбаться.
   Уоми на мгновение застыл в каком-то оцепенении. Так вот какая она, эта девушка, ради которой ехал он сюда, на край света! Вот кого хотел назвать своей невестой! Неужели это ее душа прилетала к нему в Ку-Пио-Су с этих пустынных берегов?
   Мысли вихрем кружились в его мозгу.
   "Не та, не та!" -- хотелось ему крикнуть, и тут с отчетливой ясностью вырисовался в его воображении образ той, настоящей, которая ему снилась.
   Все у той было не так: тонкое лицо, ласковые голубые глаза, маленький рот и волосы светлые, как солома.
   "Та, что снилась, была как Кунья, -- молнией сверкнуло в мозгу. -- Совсем как Кунья! А эта..."
   -- Уоми, -- зашептала женщина, -- приходи в полночь. Я впущу тебя. Ты убьешь его сонного. И тогда Нинда -- твоя невеста.
   Она засмеялась таким смехом, от которого все в нем содрогнулось. Уоми отшатнулся, когда Нинда протянула к нему свои пухлые руки. Отодвигаясь, он задел приставленный к стене дротик, который со стуком упал на пол.
   Нинда схватилась за голову и зашептала испуганно:
   -- Ах, это он! Идет, идет! Беги, Уоми! Прячься!
   И с побледневшим лицом Нинда кинулась в угол, где грудой лежали целые вороха брошенных мехов -- обильные дары клиентов Ойху. Нинда судорожно стала зарываться в меха, словно мышь, которая прячется в нору.
   Неодолимое отвращение охватило Уоми. Он отпрянул назад и в несколько прыжков, позабыв даже поднять упавшее копье, выбежал из дома.
   В душе его бушевал целый ураган чувств и мыслей. Отчаяние, отвращение и гнев боролись между собой: отчаяние, когда он думал о разбитой надежде, которой он жил в течение этого года, и гнев, когда он думал об обманщике, насмеявшемся над его доверием.
   Последнее чувство скоро овладело им целиком.
   На миг он остановился на краю помоста, почти ослепленный солнцем. Прикрыв ладонью глаза, он огляделся кругом и вдруг вдали, на тропинке, идущей от Черной Речки, увидел человека. Над зеленью ветвей была видна только одна голова, но зоркие глаза Уоми ясно различали знакомые черты.
   Это был Ойху.
   "Обманщик!" -- захотелось крикнул Уоми, и он, верно, крикнул бы, если бы до Ойху не было так далеко.
   Уоми вытащил свой бронзовый нож, который накануне чуть было не отдал колдуну, и попробовал пальцем его лезвие. Он быстро сбежал по сходням и двинулся навстречу Ойху. Кровь его кипела. Он боялся только одного -- что колдун вовремя догадается и постарается скрыться.
   Но притворяться и делать равнодушный вид Уоми не умел. Он судорожно сжимал в руке заговоренный кинжал и почти бежал по тропинке. На одном из ее поворотов чаща ольховых деревьев загородила его. Дальше открывалась зеленая луговина с растущей посередине сосной. Луговину надо было пересечь, чтобы добраться до Ойху. В это время из-за прикрытия последних больших кустов он снова заметил колдуна.
   Следом за ним показались другие люди. Это были желтолицые. Их было четверо. Приземистый рост скрывал их, в то время как голова Ойху выдавалась над кустами.
   Все они вышли на луговину, и перед Уоми открылась неожиданная картина. У желтолицего, который шел позади Ойху, был в руках конец ременной петли, надетой на шею девушки. Девушка упиралась, но желтолицый тащил ее, как пойманную собаку, а двое других толкали ее сзади. Руки девушки были скручены за спиной.
   Уоми, к ужасу своему, увидел, что это была Кунья.
   Как это могло случиться?
   Размышлять было некогда. Надо было спасать ее немедленно.
   Но как это сделать? Он один! Сбегать за помощью? Но товарищи далеко. Они ждут его там, на берегу, возле лодки. Пока он будет бегать за ними, пройдет слишком много времени. Что сделают без него с девушкой эти люди и куда ее отведут? Да, кроме того, они уже заметили его.
   Если Уоми побежит, они поймут, что он их боится. Может быть, их будет потом еще больше. Бежать уже поздно. Надо действовать!
   В руках Уоми был только кинжал. Но ведь это -- заговоренное оружие. Пока оно у него в руках, чего ему бояться колдуна?
   Уоми спрятал за спину кинжал и двинулся вперед. Он вышел из кустов, но едва сделал несколько шагов, как раздался душераздирающий крик:
   -- Уоми! Уоми! Они убьют! Беги!
   В этот миг его снова поразила мысль, что Кунья больше всех напоминает девушку, которая ему снилась. Он почувствовал, как силы его удесятерились, и твердыми шагами приблизился к колдуну.
   Ойху насторожился. В хитрых глазах его мелькнул злой огонек. Казалось, он угадывал намерение чужестранца.
   -- Колдун, ты обманул Уоми! Не твоя толстая Нинда его невеста. Моя невеста -- вот она! Сними с нее петлю и отдай Уоми!
   Колдун засмеялся:
   -- Разве Уоми видел мою Нинду?
   -- Видел! Она не похожа на девушку моих снов.
   -- А эта? -- спросил колдун.
   -- Эта -- она самая.
   -- Ай, плохо! Ай, плохо торопиться! Ойху давно знал, кого тебе надо. Он велел поймать эту девушку. Это и есть дочь хозяина Большой Воды. Ее связали потому, что она не хотела идти. Возьми ее и отдай Ойху, что обещал.
   Глаза Уоми вспыхнули от радости:
   -- Кунья! Я не знал, что ты дочь хозяина Большой Воды. Ты моя невеста. Это ты звала меня во сне?
   Уоми видел, как щеки девушки занялись заревом яркого румянца.
   -- Вот где я узнал тебя! -- продолжал Уоми. -- Ойху, вели развязать ее, сними петлю, -- сказал Уоми, показывая на нее кинжалом.
   -- Узун, отпусти девушку, -- сказал Ойху.
   Желтолицые сняли с Куньи петлю и развязали руки.
   -- Возьми, -- сказал колдун, -- и знай: Ойху делает, что сказал. Пусть сделает то же Уоми. Он сказал: Уоми получит невесту -- Уоми даст Ойху заговоренный нож.
   Колдун протянул ладонь и ждал.
   Уоми одной рукой обнял за плечи Кунью, а другой подал кинжал колдуну.
   -- Хороший нож, -- сказал Ойху, любуясь кинжалом. -- Блестит, как новый месяц. -- Колдун, улыбаясь, подозвал желтолицых. -- Гляди, Узун, какой нож! Он заговоренный.
   Узун ахнул, хлопнул руками по бедрам и радостно зацокал языком.
   -- Это хороший выкуп. За него можно отдать какую угодно невесту. У кого этот нож, тому нет страха. Теперь Ойху тоже никого не боится. -- Колдун громко расхохотался. -- Теперь пришла очередь бояться Уоми. У него в руках невеста, но нечем ее защищать. Теперь Ойху будет судить Уоми.
   -- За что? -- спросил Уоми.
   -- Уоми вошел самовольно в дом Ойху. Узун, что делает Ойху за это?
   -- Тук-тук! -- сказал Узун и постукал кулаком по своей голове.
   -- Уоми смотрел на его Нинду. Узун, за это что бывает?
   -- Тук-тук! Много тук-тук! -- повторил Узун, опять стуча себе по темени кулаком.
   -- Уоми прятал за спиной нож. Уоми хотел убить Ойху. За это что сделать?
   -- Ай-ай-ай! -- закричал Узун. -- Ойху не будет прощать за это.
   -- Схватить его! -- крикнул Ойху желтолицым.
   Все четверо коренастых спутников Ойху, как волки, бросились на Уоми. Ударом кулака Уоми опрокинул толстого Узуна, но двое других крепко вцепились в его руки. Уоми пытался отбиваться, но Узун забежал сзади и обхватил обеими руками его шею. Общими силами они повалили его на землю.
   -- Уоми! Уоми! -- пронзительно закричала Кунья.
   Она кинулась к дерущимся и за волосы оттащила прочь толстого Узуна. Тот вырвался и так крепко ударил ее в висок, что она взмахнула руками и без памяти упала наземь.
   После этого все снова кинулись на Уоми. Они скрутили ему руки и ноги, заткнули пучком травы рот и по приказанию Ойху привязали к сосне.
   В это время очнувшаяся Кунья вскочила и снова принялась кричать. Ее тоже схватили и привязали к белому стволу березы, в нескольких шагах от Уоми.
   Вот когда настало высшее торжество колдуна! Сколько песен наслушался он про непобедимого героя Уоми! И вот теперь Уоми, связанный по рукам и ногам, в полной его власти! Вот когда может он насладиться своим могуществом и дать волю всем кровожадным страстям своей натуры...
   Ойху расхаживал от одного дерева к другому, взмахивая кинжалом, и делал вид, что сейчас вонзит нож в тело той или другой жертвы. Колдун упивался бессилием своих пленников, которых он собирался терзать медленно и зверски. Он нарочно не велел затыкать рот Кунье, чтобы ее крики и плач дали ему возможность вдоволь насладиться бессильной яростью Уоми.
   -- Смотри! -- кричал он, захлебываясь отвратительным смехом. -- Вот я проткну глаза твоей Кунье! Я отрежу ей одно ухо, потом другое, я проколю ей щеки...
   Он замахивался кинжалом и всякий раз наблюдал за тем, как искажается судорогой гневное лицо сына Гунды.
   Кунья плакала и кричала в беспамятстве, и звонкие крики ее пронзали воздух.
   -- Кричи, кричи! -- хохотал Ойху. -- Будешь кричать еще громче.
   Ойху медленно подошел к ней, и лицо его сделалось похожим на морду рычащего волка. Одной рукой Ойху сдавил девушке горло, другой поднял блестевший на солнце кинжал и выбирал глазами место, куда его воткнуть.
   -- Гляди, гляди! Слушай, как будет кричать Кунья! -- издевался колдун, оглядываясь на Уоми.
   Но в этот момент произошло что-то непонятное. Как будто пораженный молнией, Ойху внезапно опрокинулся навзничь. Камень, ударивший ему в висок, с силой отскочил и покатился по тропинке.
   Махая пращой, из кустов выскочил Тэкту, за ним Карась, два его сына и двое младших Сойонов с копьями наперевес.
   Желтолицые бросились бежать, даже не успев подобрать брошенные в сторону дротики. С необыкновенным проворством они юркнули в кусты и скрылись в густых ивняках.
   Нападавшие не собирались их преследовать. Они радовались тому, что послушались Карася, который с самого утра, вопреки запрету колдуна, советовал непременно идти за Уоми и не упускать его из виду.
   Как только посланный мальчик увел Уоми к дому Ойху, они все отправились за ним по пятам, стараясь ничем не выдавать своего присутствия.
   Они видели, как Уоми выбежал назад из хижины от своей воображаемой невесты и как ринулся, размахивая кинжалом, к реке.
   Вид его не предвещал ничего доброго, и встревоженные товарищи решили идти за ним.
   Громкие вопли Куньи заставили их поторопиться и поспеть как раз вовремя на место разыгравшейся драмы.
   Карась быстро отвязал узников, вырвал бронзовый кинжал из кулака мертвого Ойху и подал его Уоми.
   -- Скорее к лодке! -- закричал он. -- Скорее! А то сбегутся здешние.
   Уоми подхватил на руки обессилевшую Кунью и бегом понес ее к озеру, где лежал их вытащенный на берег челнок.

Заключение

   Свадебная дружина Уоми возвращалась домой.
   В тот же день, когда Тэкту убил камнем колдуна, все челноки, приехавшие из Свайного поселка, покинули устье Черной Речки.
   Мать Гунда была бесконечно счастлива, что Уоми назвал Кунью своей невестой. Теперь она уже не боялась, что девушка, которая звала сына во сне, его погубит. Ведь девушкой этой была ее любимая Кунья.
   Она не очень удивлялась, что Кунья оказалась дочерью хозяина Большой Воды.
   Что ж! Если Уоми -- сын Дабу, отчего Кунье не быть дочерью другого Невидимого?
   На другой день в лагере рыбноозерцев только и разговору было, что о последних событиях у Мыса Идолов.
   Йолду и все жители поселка упросили Уоми и его спутников погостить еще хоть несколько дней. Они просили об этом не только потому, что не хотели сразу расстаться с отданными замуж дочерьми, -- главной причиной этих особенно дружеских чувств было, как оказалось, освобождение их от власти жестокого Ойху.
   Только после того как Ойху стал безопасен, развязались у всех языки, и рыбноозерцы услышали от местных людей, в каком страхе держал отвратительный старик все окружающие поселки, сколько обид натерпелись от него и русые рыболовы, и черноволосые лесные охотники.
   Ойху умел внушить такую веру в его непреодолимое могущество, что весть о его убийстве приехавшими издалека людьми казалась многим невероятной.
   Из глубины лесов на легких челноках приезжали звероловы, чтобы проверить правильность дошедших до них слухов. И когда слухи эти подтверждались, они являлись в лагерь рыбноозерцев и просили показать им Тэкту, который оказался сильнее колдуна и не побоялся поднять на него руку.
   Имя Тэкту в эти дни почти затмило славу самого Уоми.
   Наконец, после нескольких пиров и дружеских угощений, свадебная дружина рыбноозерцев погрузила в лодки свои пожитки и покинула заливчик Свайного поселка.
   В эти последние дни рыбаки Свайного поселка просватали гостям самых лучших невест, которые у них оставались. С молодыми женами уехали все, кроме Тэкту и Ходжи, и даже Карась прихватил с собой молоденькую дочку Йолду.
   Дружина счастливо добралась до устья реки, по которой месяца полтора перед тем рыбноозерцы прибыли к берегам Большой Воды.
   Тут с ними расстались ладьи Свайного поселка, которые их провожали, и рыбноозерцы двинулись знакомым речным путем обратно к югу.
   В укрепленный городок Ку-Пио-Су добрались они не скоро -- только весной следующего года.
   Им пришлось потратить немало дней, чтобы протащить волоком, под холодными осенними дождями, свои лодки до мелководного притока бурного Белого Озера.
   В Великую Реку спустились они уже поздней осенью, когда дни стали коротки, ночи темны и безлунны, когда небо закрылось холодными дождливыми тучами, а бурные северные ветры не раз грозились захлестнуть волнами низкие борта челноков.
   В одном из дружеских рыбацких селений на берегу Великой Реки пришлось им зазимовать в наскоро построенных шалашах и землянках, потому что зима уже подошла, а плыть оставалось немало.
   В этом селении и Тэкту нашел себе красивую девушку. Он отдал за нее все ожерелья Гунды, которые еще оставались в его дорожном мешке.
   Только на следующую весну, когда по-новому грело и сияло весеннее солнце, добрались они наконец до родного Рыбного Озера.
   Проезжая Каменную Щель, услыхали они о трех стариках, переселившихся на подземные реки.
   Умерли почти в один день колдунья Рефа и ее сын Урхату, у которого после новой схватки с рассерженным кабаном вскрылись старые рубцы от страшных медвежьих когтей. В его кровь проникло смертельное пламя и сожгло его. Через несколько дней нашли на берегу реки мертвым старого Пижму, которого некому было больше спасать от мучений злой Хонды.
   В Ку-Пио-Су старшинство перешло к деду Азе, который все еще глядел на людей своими светлыми глазами.
   Лодки повернули с главного речного потока в тихое Рыбное Озеро. В небе неслись весенние перелетные стаи: летели журавли, над озером кричали кулики и чайки, а на воде вереницы лебедей праздновали приход матери всех лебедей -- радостной и белоснежной Куррумбы.
   На лодочной пристани острова Ку-Пио-Су весело теснились сбежавшиеся мужчины и женщины. Дети первыми заметили вдали многочисленные ладьи и догадались, что это возвращается свадебная дружина Уоми.
   Из домов выползли седые старики и старухи. Самого старшину поселка -- Азу -- под руки вывели на пристань посмотреть, каких жен добыли себе молодые, ходившие на край света, к берегам далекой Большой Воды.

-----------------------------------------------------

   Источник текста: Поселок на озере. Повесть из жизни людей эпохи полированного камня (Конец камен. века) / С. Покровский; Ил. В. А. Кораблинова. -- Воронеж: Воронеж. обл. кн-во, 1940. - 140 с.; ил.; 22 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru