Потапенко Игнатий Николаевич
Ради праздничка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Рыбальская новелла).

Игнатий Николаевич Потапенко

Ради праздничка
(Рыбальская новелла)

   Верстах в шестидесяти от своего устья Днепр удивительно щедр на воду. Тысячи вёрст течёт он сдержанно, бережливо и не только не расточает, а напротив, собирает в свои берега воды, которые несутся к нему притоками и горными ручьями, и таким образом, составляется целая громада вод. И мчит он эту громаду к морю, где расширяются его границы, где камыш растёт гуще, и громче звучит его жалобная песня. Тут он как бы останавливается в раздумье. Вон там на горизонте уже видится синяя полоса моря, серой пеной вздымаются его шумливые воды. Куда он идёт? Куда несёт своё добро, которое сбирал и копил на протяжении тысячи вёрст? Ведь всё поглотит это бездонное и безбрежное чудовище, всё-всё, не оставив следа; его воды смешаются с водами Дуная, Буга, Дона, и звук его имени, могучего имени старого величественного Днепра, будет заглушен шумом морской волны и рёвом урагана. И ничего-ничего не останется от его гигантской работы! И всё уйдёт в это ненасытное море! И тогда смягчается его старое, окаменелое, холодное сердце, и он делается щедрым. Во все стороны от него разливается бесчисленное множество речонок, пересекающих одна другую и образующих сотни миниатюрных островков, защищённых по берегам высокими стенами из густого камыша и ветвистой вербы. Вся эта масса воды изливается из недр старого Днепра, всё это идёт от его щедрот, и, умиротворив этим свою опечаленную душу, старик тихо несёт остатки своих сбережений в море на вечное забвение, на вечную погибель.
   На одном из таких островков издавна уже поселился Трофим Кузьменко, которого знал всякий мало-мальски смышлёный обыватель ближних сёл, а также все, кто бывал на базаре уездного города. В сёлах знали его потому, что там у него было кумовьёв видимо-невидимо, а в городе потому, что вот уже более пятнадцати лет он два раза в неделю появлялся на базаре, с целым возом свежей, трепещущей рыбы. Ясно, что он был рыбалка, и это в самом деле было так.
   На островке красовались две глиняных хаты с камышовыми крышами. Сначала здесь была одна хата, которая мужественно выносила своё одиночество лет с десяток. В ней обитал Трофим с жинкой, со старой матерью и с целой кучей ребят. Но вот старший сын его, Северин, вырос настолько, что сам стал годен в отцы, женился и тут же рядом воздвиг свою особую хату. Таким образом, всё население острова вело своё начало от одного корня, именно от Трофима, и если бы всё шло так, как шло эти пятнадцать лет, то столетия через три на земном шаре, вероятно, появилось бы новое племя, а потом новый народ, новые островитяне, которые, быть может, затмили бы своей славой гордых и кичливых бриттов.
   История, которую мы призваны поведать миру, началась за неделю до Рождества. На острове всё шло как нельзя лучше. Сети работали преисправно, рыба так и валила в них, улов был превосходный, и трофимовцам (назовём так это новое племя) оставалось только радостно потирать руки, что они и делали. Старый Трофим, однако, не терял из виду и того, что на носу праздник Рождества, и что надо подумать и об этом. Но вот беда, -- не с кем было ему посоветоваться. Старая мать его была до такой степени стара, что позабыла даже слова своего родного языка, на котором в молодости куда как любила поболтать и посудачить. Она ничего не видела, ничего не слышала, ну, где с нею советоваться?! А жинка... Ах, жинка его умерла три года тому назад, -- такова несправедливость судьбы! Ведь вот же живёт эта никому не нужная развалина, а та, без которой в хозяйстве шагу ступить нельзя, -- умирает. Впрочем, роптать грех, и он не ропщет. Бог дал, Бог и взял, на то Его святая воля. Не советоваться же ему с сыном! Он хотя и женат, и троих детей имеет, а всё ж -- молокосос. И советовался Трофим сам с собою, и на этом совете решил, что завтра же пошлёт он Северина в город закупить всякую живность, необходимую для праздника.
   Так было решено, о том был оповещён Северин, и, конечно, воля главы, родоначальника будущего племени, должна быть беспрекословно исполнена. Северин должен был закупить: ведро водки, солонины и главное -- целую свинью; ведь из свиньи будут выделаны такие разнообразные и пикантные вещи, о которых не всякий, о, далеко не всякий, имеет понятие.
   Но тут произошли такие события, о которых страшно даже рассказывать. Нам уже известно, что Северин завтра спозаранку должен был сесть в дубок и отправиться в город. Представьте же себе, что не успело зайти солнце, как поднялся целый ураган. В воздухе запахло морозом, сначала пошёл дождь, а потом стали падать целые хлопья снегу. Подул ветер с севера. Днепр, который виднелся шагах в пятидесяти от островка, вздулся целыми горами волн. Шум, свист, рёв, стон носились над островком, вода хлестала на берег, брызги её долетали до жилища рыбалок, залезали в хату, обдавали крышу и там застывали в виде ледяного покрова. Дубки, которые теснились у берега, подбрасываемые волнами, казалось, подымались до неба. Камыш, колеблемый ветром, с жалобным скрипением, пригинался до земли. Казалось, вот-вот снимутся с места не только дубки, хаты, колья, на которых развешены сети, "сапеты", в которых бьётся живая рыба, но и самый островок будет с корнем вырван из почвы и унесён на бешеных волнах в море.
   Но это не пугало ни Трофима, ни Северина. В такую ли ещё бурю приходилось им мчаться на дубке сквозь строй волн, среди грохота бури?! Настоящий прирождённый рыбалка не боится таких пустяков. Но вот беда: появился лёд. Саженные льдины тысячами плывут сверху, набегая одна на другую; треск от их разрушения слышится на десятки вёрст в окружности. Воды ужасная масса, течение невероятное. При таких условиях ни один смельчак, будь то не только простой рыбалка, а и сам всемирный мореплаватель -- бритт, не сядет в лодку.
   Итак, начался ледоход. Если буря не прекратится, островок отрезан от целого мира, как же быть? Ведь праздники на носу. Неужели встретить их без водки, без мяса, без... О, да, главное, без свиньи, и без всего того, что из неё можно сделать?!
   Нельзя утверждать, чтобы на островке сразу водворилось уныние. Чего не бывает на свете? Сегодня ураган, а завтра, может быть, солнышко взойдёт, и Днепр будет тихий и гладкий как зеркало. Э, ничего, будем молиться Богу и ждать.
   Молились Богу и ждали -- ночь и потом день, и потом ещё ночь, и ещё день, и ещё, и ещё... Буря не стихает, ледоход густеет, Днепр становится свирепее. Господи, что же это такое? Как же это будет? Праздник без водки, без сала, без колбас... А между тем осталось до праздника всего 3 дня. Если не захватить теперь, пропало всё дело, ничего не успеешь сделать. В этот день, не станем скрывать этого, островок посетило уныние, которое к вечеру перешло в отчаянье. Северин, и его жинка, и другие дети Трофимовы ежеминутно выбегали к берегу и глядели на Днепр, не сжалится ли седой кормилец, не укротит ли свой расходившийся гнев?! А Днепр и не думал утихать, и, казалось, надо было оставить всякую надежду. Поверите ли вы, если я вам скажу, что Севериниха за этот день похудела?! Она имела такой вид, точно у неё умер отец или сын, или случилось другое равнозначащее несчастье. Она ломала руки, как делают это на свежей могиле дорогого покойника, она падала на колени перед образами и шептала горячие молитвы о том, чтобы Бог сжалился над ними и утишил бурю.
   Да, ведь, нельзя же в самом деле так! Всю Филипповку ели они рыбу -- солёную, варёную, жареную, копчёную, вяленую и всякую другую, да не только Филипповку, а почти всю жизнь они питаются рыбой, так неужели же и разговляться рыбой? Нет, это было бы... да это было бы просто обидой.
   Уже стемнело. Трофим угрюмо ходил по острову и ни с кем не говорил ни слова. Напрасно к нему обращались с вопросами, он был нем как могила. Его горе было больше всех, потому что он всему глава, он народил их всех. Как же он не подумал раньше о том, что может случиться? Что он, первый год живёт на свете? Разве он не знает, что около этого времени ежегодно бывает ненастье? Нет, простить себе это он никогда не будет в состоянии.
   Густой мрак, окутавший остров, делал ещё страшнее завывания бури. Трофим не пошёл на ночь в хату. Там ничего не было хорошего. Что приятного -- выслушивать стоны и вздохи домочадцев? Лучше бродить в одиночестве. И шагал он, опустив свою седую голову, от одной стены камыша до другой. Его высокая плечистая фигура в эту страшную ночь могла бы испугать дикого зверя. Немилосердно крутил он свои густые длинные усы; его тёмные проницательные глаза по временам искрились как у волка. Иногда он останавливался, смотрел в ту сторону, где бушевал Днепр, и громко ругался. Но если бы кто-нибудь увидел лицо его в эти минуты, тот понял бы, что Трофим решился на что-то отчаянное.
   Было уже часов одиннадцать ночи. Трофим подошёл к своей хате, обошёл её, заглянул во все окна и убедился, что огни погашены, и все улеглись спать. Обошёл он и Северинову хату и там убедился в том же. Тогда он решительными шагами направился к сараю, вытащил оттуда пару вёсел и с ними пошёл к дубкам. Здесь он снял сапоги и пошёл вброд к одному из дубков, привязанному к колу. Холодная волна набрасывалась на него и хлестала его в лицо, а он только ругался. Достигнув дубка, он влез в него, приладил вёсла, отвязал лодку, снял шапку, перекрестился и промолвил: "Тебе, Господи, поручаю мою душу! Защити!" Он сел за вёсла, и началась борьба.
   Это была страшная, невероятная борьба! Волны налетали на дубок, вода врывалась в самую лодку, которая, казалось, не плыла, а летала в воздухе, производя прыжки и зигзаги. Течение сносило её в морю, а Трофим налегал на вёсла, рискуя обломать их. Что происходило у него в душе, об этом трудно догадаться. Но, кажется, он просто отдал себя на волю Божию. "Защитит -- Ему благодарение, погибну -- Его воля. Всё одно -- один раз умирать. Ежели на роду написано жить, то и в воде не утону, и в огне не сгорю". Так, должно быть, думал Трофим в то время, как трещала лодка, заливаемая водой, и ныли от непосильной натуги его здоровые мускулистые руки. Так, должно быть, он думал, потому что, несмотря на самую крайнюю опасность, несмотря на то, что он смело уже мог считать себя погибшим, лицо его было сосредоточено-спокойно. В голове у него была одна мысль -- держать лодку так, чтобы сохранить равновесие.
   -- Где батько? Где батько? -- спрашивали на другой день друг друга Северин, Севериниха, их братья, сёстры, работники и работницы. -- Где батько>?
   Они обегали весь остров, все его закоулки, побывали в камыше, но батька> нигде не оказывалось. Они совершенно терялись в догадках, как вдруг Северин заметил, что новый дубок отвязан, и нигде в окружности его не видно. Он так и окаменел на месте. Батько... Да батько уже погиб. О, в этом и сомнения не может быть. Его бездыханное тело вместе с осколками дубка давно уже унесено в море. О, батько, батько, на что ты решился? Где была твоя голова? Что ты наделал?
   Если бы вы видели и слышали, какой жалобный плач раздавался в тот день по всему острову, вы были бы тронуты. А если бы сам Трофим мог своими глазами увидеть ту глубокую печаль, которой прониклось всё его племя по поводу его гибели, то он лишний раз убедился бы, что на острове чертовски любили его. Было всё позабыто в этот день. Никто и не подумал затопить печь и сварить обед, так все и оставались без пищи. Сети были не убраны, "сапеты" с рыбой волной выбросило на берег, никто о них и не подумал, так они лежали весь день, и рыба в них подохла. Одним словом, отчаянью не было границ. Все ходили как помешанные.
   Но надежда никогда не покидает человека. В самую отчаянную минуту, когда, кажется, уже ясно и для слепого, что всё погибло, человек подымает глаза к небу и смотрит, не блеснёт ли оттуда звёздочка счастья. Так уже устроен человек. Не покидала надежда и бедных островитян. От времени до времени они приходили на берег и глядели в даль с тайной надеждой, что старина-Днепр сжалится и принесёт им батька живым и невредимым.
   Но что вслед за этим случилось, уж право я не знаю, в состоянии ли я буду, как следует, рассказать. Изобразить это -- о, да я даже и попробовать не смею, я только передам то, что было, так просто скажу -- было вот то-то и это и вон то. А описывать, изображать, нет-нет, не берусь, это превышает мои силы. Зашло солнце, и островитянам показалось, что буря как будто стала чуть-чуть затихать. Да, не так уже свирепо скрипел камыш, не так зловеще шипела волна, не так дико свистал ветер. В последний раз перед ночью вышли островитяне к берегу помолиться Днепру, и что же? И видят они... Прыгая по волнам, мчится к берегу новый дубок, только какой же он теперь новый? Побитый, израненный, с облезшей краской, изуродованный; а на нём, налегая на вёсла, весь мокрый до мозга костей, без шапки и без сапог сидит...
   -- Батько! Батько! -- как гром раздалось на островке.
   Это был крик неистовой радости. Казалось, кричали не только чада и домочадцы, кричали обе хаты, кричала рыба в "сапетах", кричал "невод", кричали дубки, всё кричало, что только было на острове. И вот Трофим причалил к берегу и перекрестился. И все сняли шапки, пали на колени и перекрестились.
   -- Ну, батько, вздумали же вы! -- качая головами, говорили домочадцы.
   -- А что? Нехорошо? Учитесь и вы от батька! Рыбалка не смеет бояться никакого ветра, хоть бы он дул из самого пекла! Хочу, чтоб и вы брали пример с батька! А правда, батько не ударил лицом в грязь? Ну, ось же вам! -- и он стал вытаскивать из дубка одну за другой всевозможные прелести. -- Вот вам водка, это крупа, а вот мука, а вот и целая свинья!..
   Бедная свинья! Она была мокра как море, но что это была за жирная, что за величественная свинья! Вы догадываетесь, что она была заколота в городе.
   Сейчас же принялись потрошить её. Это была превесёлая работа. Один снимал шерсть, другой нарезывал сало, третий солил его и складывал в кадушку, четвёртый готовил колбасы, пятый... Да если бы я вздумал перечислить все те прелести, которые были сделаны из этой свиньи, то, право же, мне пришлось бы написать целую книгу.
   -- Ну, и поработал же я! -- говорил Трофим, и после этого он ещё лет двадцать, если проживёт столько, будет рассказывать о том, как боролся с волнами.
   Зато и праздник же вышел, когда настало Рождество! Уж как пили! Уж как ели! К вечеру все, решительно все, лежали без ног.
  

-------------------------------------------------------------------------------

   Источник: Потапенко И. Н. В деревне. -- Одесса: Типография "Одесского листка", 1887. -- С. 50.
   Сканирование, подготовка текста: Е. Зеленко, май 2014 г.
   Оригинал здесь: Викитека.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru