Преображенский Евгений Алексеевич
Новая полоса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Е. Преображенский.
Новая полоса

   Эмигранты из русской буржуазии, покинувшие страну после октябрьской революции, не один раз упаковывали свои чемоданы для возвращения обратно в Россию на свои насиженные эксплоататорские места. Во время успехов Краснова и чехо-словаков, во время успехов Колчака, -- тогда, когда Деникин занимал Орел и гул орудий Юденича был слышен в Петербурге, -- во все эти моменты наибольших успехов белогвардейского оружия много чемоданов упаковывалось в Константинополе, Париже, Лондоне и всех других местах сосредоточения контр-революционной эмиграции. Из тех, кто поторопился уехать, не все вернулись обратно, а из вернувшихся не все вернулись с чемоданами. Выиграли те, которые не трогались с места и выжидали.
   Последний раз усиленно упаковывались кадетские чемоданы во время кронштадтского восстания и опять правы оказались те, которые не торопились. Чемоданы пришлось распаковать, и снова алчущие и жаждущие падения большевиков застыли в привычной для них позе рыцаря Гринвальдуса, упорно ожидающего с севера улыбки контр-революционного счастья и пока что протягивающего руку за подаянием банкирам Лондона и Парижа.
   Все те, которые были биты на протяжении гражданской войны, за немногими исключениями не научились интересоваться причинами своих поражений; умирающему классу это не так важно. Наоборот, мы, победители, с одинаковым вниманием и добросовестностью пытались уяснить себе всегда как причины наших побед, так и корни поражений и политических кризисов, через которые шагает к своей конечной цели великая пролетарская революция. В чем же причина, какова социальная природа того политического кризиса, который получил наиболее яркое выражение в кронштадтском восстании, заставившем кадетских Гринвальдусов переменить свою позу, сделав ее не только привычно унизительной, но после ликвидации Кронштадта и смешной?
   Для ответа нам необходимо на минуту оглянуться назад. Основным социальным базисом октябрьской революции 1917 года был революционный союз пролетариата и всего крестьянства страны. По четырем важнейшим вопросам -- по вопросу о прекращении войны с Германией, по вопросу о передаче помещичьей земли крестьянству, по вопросу об экспроприации фабрик и заводов у буржуазии и, наконец, по вопросу о необходимости свержений буржуазного режима и организации рабоче-крестьянской Советской
   [стр. 187]
   власти между этими двумя классами, составляющими 90% населения, существовало полное единодушие.
   Но со времени октябрьского переворота этот рабоче-крестьянский базис далеко не оставался неизмененным. Первое испытание прочности октябрьского блока произошло весной и летом 1918 года. Это было время, когда рабочий класс находился в самом тяжелом продовольственном положении, и изъятие хлеба из деревни было для него вопросом жизни или смерти. Как известно, Советская власть прибегала тогда к организации комитетов бедноты и к насильственному отобранию у кулачества продовольственных излишков, при чем деревенская беднота получала не только часть собранного хлеба, но и была поддержана государством в деле экспроприации у кулачества части скота и инвентаря для хозяйства бедняков. А так как комитеты бедноты задевали и среднее крестьянство, к тому же часто находившееся под сильнейшим влиянием кулачества, то в результате новой политики Советской власти октябрьский блок потерпел очень сильное изменение. Его прочным стержнем остался пролетариат с деревенской беднотой, из блока вышло кулачество, поднявшее ряд восстаний по России, а среднее крестьянство колебалось, то примыкая к кулачеству, то к бедноте, чаще же оставаясь в выжидательной, нейтральной позиции.
   Среди самого рабочего класса также не было уже того победного и единодушного настроения, которое господствовало в рядах пролетариата в октябрьские дни. Это объяснялось тремя причинами. Во-первых, Советской власти пришлось от легкой работы разрушения старого строя, в частности старой капиталистической дисциплины на фабриках, перейти к усилению трудовой пролетарской дисциплины, что не могло возбудить особый энтузиазм у отсталых слоев рабочего класса, только что разогнувших спину от гнета капиталиста. Во-вторых, в материальном отношении революция, кроме первых двух-трех месяцев, не улучшила положение пролетариата, а, наоборот, продовольственный кризис усилился. В-третьих, наконец, русский пролетариат, составляющий меньшинство в стране и находящийся в окружении многомиллионного крестьянского моря, никогда не мог освободиться в лице своих отсталых, полукрестьянских и связанных материально с деревней слоев от влияния на него крестьянских настроений. Кулачество возбуждало среднее крестьянство и часто увлекало за собой. Настроения среднего крестьянства передавались пролетариату, связанному с деревней, и обычно эти колебания, сомнения в необходимости и успехе пролетарской диктатуры принимали в пролетарской среде форму анархической оппозиции Советской власти и ее наиболее жестким мероприятиям. Именно тогда, когда единство пролетариата было более всего необходимо, некоторые отряды его зашатались, на некоторых заводах Советская власть не могла провести в прифронтовой полосе мобилизации вследствие враждебного настроения рабочих; были случаи, когда некоторые группы рабочих, наиболее близких по уровню жизни мелкой буржуазии, открыто переходили в лагерь чехо-словаков (часть рабочих Воткинского, Ижевского, Полевского, Златоустовского и других заводов). Весной и летом 1918 года сила буржуазного и мелко-буржуазного натиска на диктатуру пролетариата определялась на-ряду с прочей амплитудой колебаний среди связанных с крестьянством слоев пролетариата.
   Это что касается внутреннего положения в стране весной и летом 1918 года.
   Внешнее положение было еще более тяжелым. Брестский мир не гарантировал от нападения со стороны германского империализма ни на одну минуту, потому что военные силы республики были крайне ничтожны. Украйна занималась немецкими войсками. Чехо-словацкие восстания, отдавшие в руки белых Сибирь, распространились на Поволжье; Самара,
   [стр. 188]
   Симбирск, Казань были во власти восставших. Казаки угрожали центральным земледельческим губерниям. Наконец, если взять всю международную обстановку в целом, то советская Россия, представлявшая из себя в военном отношении ничтожную силу в сравнении с любой из империалистических клик, по существу одинаково ей враждебных, удерживалась лишь по небрежности и недосмотру капиталистического мира, поглощенного войной на французском фронте.
   Таково было положение. Никогда Советская власть не была так близка к падению, как летом 1918 года. Колебания были в части самого рабочего класса. Но коммунистическая партия оказалась твердой, как сталь, и перед лицом этих колебаний, которые были наиболее страшными как колебания в собственном доме, так и перед лицом внешней опасности. Враги Советской власти были несравненно сильней, но им не доставало одного: единодушия, спайки, единства действия. Учредиловцы ссорились с Колчаком, Колчак с Семеновым и Хорватом, деникинскими генералами -- и деникинцы не ладили между собой, Антанта воевала с Германией, а внутри Антанты были распри по вопросу о русских делах. В результате сжатые в одном кулаке и спаянные коммунистическим центром и силы советской России уже к осени 1918 года начали наносить белым одно поражение за другими.
   Что же касается отношений коммунистической партии к колебаниям среди части самого пролетариата, то мы имели здесь факт величайшего значения для всего Коммунистического Интернационала. Именно тот факт, что наша партия ни на минуту не поддавалась панике и неуверенности, которые проявились среди части пролетариата, и энергично боролась с психологией отчаяния, проявлявшейся в форме рабочего анархизма -- этот факт имел решающее значение и предопределил победу. Горе было бы Советской власти, если бы летом 1918 года она поставила на голосование вопрос о том, вести ли ей смертельную борьбу за диктатуру пролетариата, несмотря на перевес сил у врага, -- или прекратить борьбу. Вопрос об отношении партии к колебаниям в рядах ее собственного класса для правящей партии пролетариата имеет совершенно исключительное значение. Когда партия рабочего класса борется за власть, как ни тяжело бывает ей вести борьбу в те моменты, когда в массах усиливаются временно под влиянием тех или иных преходящих причин не коммунистические настроения, катастрофой это не грозит. То, что теряется сегодня как в числе членов и в массовом сочувствии, то с лихвой может быть возвращено завтра с изменением обстановки. Иное дело, если начинаются шатания среди пролетариата, который уже овладел властью. Опыт советской Венгрии и ее гибель показывают, какая трагедия может разыграться там, где стоящий у власти пролетариат не имеет противоядия собственной слабости в лице мощной коммунистической партии, отражающей не его минутные настроения, на его минутные интересы, а интересы его будущего, интересы его за весь данный исторический период. Горе той коммунистической партии, которая, стоя у власти, дает эту власть другому классу под влиянием колебаний среди пролетариата. Эти колебания сами по себе имеют гораздо более ничтожное и преходящее значение, чем те последствия, которые они могут иметь при слабости самой партии.
   В 1919 году Деникин брал Орел, находясь в 350 верстах от Москвы. Советская власть находилась под угрозой в военном отношении, но внутри советский блок был крепче, чем в 1918 году. Среднее крестьянство окраин, испытавшее власть Колчака, Деникина и контр-революционного казачества, оставив свои колебания, решительно стало на сторону Советской власти. Это отражалось и на настроении пролетариата, снабжение которого к тому же в это время несколько улучшилось. Период успехов
   [стр. 189]
   Деникина был периодом временных военных неудач Советской власти на южном фронте и в этом отношении не идет ни в какое сравнение с летом 1918 года, когда республика переживала и внешний и внутренний тягчайший кризис. Во всяком случае те чемоданы, которые упаковывались буржуазными эмигрантами для возвращения в Москву летом 1918 года, имели гораздо больше шансов доехать с их владельцами до столицы, чем осенью 1919 года.
   После 1920 года, к концу которого Советская власть победоносно закончила гражданскую войну на всех фронтах и на протяжении которого внутри страны не было крупных волнений, мы имеем весной 1921 года политический кризис, напоминающий внутренний кризис 1918 г. Наиболее ярким проявлением этого кризиса было мартовское -- кронштадтское восстание. Спрашивается, где корни этого кризиса, когда он созревал -- и чем может кончиться?
   В советской России, где власть в классовом отношении опирается на блок пролетариата с крестьянством, при чем крестьянство, как показал опыт, может участвовать в блоке то в меньшем, то в большем объеме своих сил, -- в советской России сколько-нибудь серьезный политический кризис не может проистекать вследствие каких-либо изменений политической позиции интеллигенции, городского мещанства, остатков торговой буржуазии. Лишь изменения взаимоотношений между пролетариатом и средним крестьянством, лишь колебания в этом блоке могут вызвать кризис. И поскольку кризис на-лицо, исследование его причин делается легким и его источник приходится искать в определенном месте, а именно во взаимоотношениях рабочего класса с крестьянством.
   Что же переменилось в этих взаимоотношениях к началу 1921 г. в сравнении с тем, что было в предыдущие годы?
   Нужно сказать, что блок пролетариата с крестьянством не был блоком коммунистической партии с какой-либо крестьянской или выступавшей от имени крестьянства партией. Партия левых эс-эров, пытавшаяся в первые месяцы после октябрьской революции выступить от имени среднего крестьянства и участвовавшая тогда во власти вместе с коммунистической партией, сошла на-нет после своего дурацкого восстания в Москве в июле 1918 года, когда она сама не знала, чего ей требовать. Поэтому блок пролетариата с крестьянством, их соглашение не были записаны на бумагу и оформлены. Это был молчаливый, деловой союз, неписанные условия которого определялись как соотношением сил между той и другой стороной, так и соотношением сил между обоими участниками блока и вражеским лагерем.
   Посмотрим, во-первых, каковы были цели блока и каковы его реальные условия.
   И рабочий класс, и крестьянство участвовали в гражданской войне отчасти по общим, отчасти по различным классовым мотивам. Общими мотивами были: защита независимости страны от внешнего нападения иностранных капиталистов, борьба против превращения России в колонию мирового капитала, борьба против попыток помещиков и капиталистов вернуться к власти, защита земли, отобранной у помещиков, защита фабрик, отобранных у буржуазии. Это более или менее общие мотивы, хотя уже из последнего пункта ясно, что крестьянин больше рабочего заинтересован в сохранении за собой помещичьей земли, а рабочему больше крестьянина приходится беспокоиться за судьбу городской промышленности.
   Что же касается мотивов различных, то достаточно указать на следующее. Рабочий класс добивается победы над врагами, чтоб наладить социалистическое хозяйство. Наоборот, этот мотив абсолютно не убедителен для крестьянина, который думает о том, как спасти и наладить свое, а не о том, как наладить социалистическое хозяйство.
   [стр. 190]
   Во всяком случае и у крестьян по своим мотивам и у рабочих по своим было достаточно оснований отдавать свои силы делу победы в гражданской войне. На каких условиях существовал блок, что вносила каждая сторона на общее дело?
   Крестьянство доверяло рабочим в лице коммунистической партии политическое, военное и хозяйственное руководство государством. В частности, это выражалось в том, что почти везде и всюду при выборах в Советы крестьянство без малейшего давления и даже без предвыборной агитации почти везде выбирало коммунистов, хотя нередко отношения с местными коммунистами на почве местных дел были у крестьян в корне испорчены. Крестьянство рассуждало так: вы взялись спасти страну, так и доводите дело до конца, мы в этом мешать вам не будем. Далее, крестьянство давало главную массу бойцов в Красную армию, где они находились под политическим руководством и боевым командованием коммунистов. Наконец, крестьянство давало излишки продуктов продовольствия для снабжения армии и военной промышленности.
   Рабочий класс выделил из себя нужные силы для формирования огромного государственного аппарата, дал известный процент рядовых бойцов в Красную армию (от 10 до 25%), дал комиссарский состав армии и его основной кадр, поддерживал промышленность, работая на транспорт, на оборону в важнейших промышленных предприятиях страны.
   Но что самое важное и должно быть отмечено, как небывалый в истории факт, рабочий класс, как правящий и господствующий класс, не воспользовался своим политическим привилегированным положением для извлечения экономических выгод из своего положения. Наоборот, никто так много не выносил голода, нужды и материальных лишений, как стоящий у власти пролетариат, проявивший величайшее терпение, выдержку и сознательность.
   Но вот гражданская война кончилась, враги разбиты, главнейшая опасность, пугавшая деревню, опасность потерять захваченную землю и получить помещичью власть, -- устранена. Страна вступает в новую полосу своего существования. И вот перед тем, как начать проходить новый исторический перегон, один из участников блока дает понять своему компаньону, что он не желает итти дальше так же, как раньше.
   В чем же дело? хочет ли крестьянство выйти из блока, или же хочет лишь изменить условия соглашения с пролетариатом на новый период борьбы к большей для себя выгоде? Остановимся на этом вопросе, потому что мы здесь подошли к основному вопросу, на который должен быть дан ответ каждым, кто хочет понять сущность политического кризиса с его кронштадтским и другими внешними выражениями.
   Но чтобы уяснить себе, идет ли крестьянство на разрыв блока или требует лишь изменения его условий, необходимо посмотреть, что изменилось в положении крестьянства в 1920 и к началу 1921 г.г.
   Во-первых, в 1920 году был тяжелый неурожай. Этот неурожай коснулся наиболее хлебных губерний центральной России и Поволжья. Был неурожай трав, который привел к массовому падежу от бескормицы крестьянского скота. Неурожайный год очень сильно пошатнул крестьянское хозяйство, которое за предыдущие годы понемногу клонилось к упадку, несмотря на то подкрепление, которое дала ему революция в виде помещичьих земель, скота и инвентаря. Между тем увеличение армии и расширение промышленности и увеличение общей массы людей, которых приходилось кормить государству в 1920 году, заставили его установить разверстку на продукты крестьянского хозяйства. Вместо 236 миллионов пудов, собранных в предыдущем году, было назначено к сбору 423 миллиона пудов хлеба. Правда, больше половины этой суммы было распределено между
   [стр. 191
   Кубанью и Сибирью, но собрано больше было именно в неурожайных губерниях, где продовольственный аппарат был лучше налажен. А если мы вспомним, что средняя урожая была на рожь в 1920 г. 33 пуда с десятины, против нормальной цифры 50 пудов, за пятилетие 1908-1913 годов, что недосев достигал согласно переписи до 18%, то станет ясно, что разверстку крестьянство выполняло в ряде губерний не за счет излишков, а за счет сокращения своего общего потребления. Правда, при общем неурожае это вообще неизбежно. Иначе города умерли бы голодной смертью. Но тем не менее такое положение не может не вызвать крайне обостренного недовольства Советской властью, производящей такие вычеты из крестьянского потребления.
   Далее, в то время как количество отдаваемого деревней продуктов все время увеличивалось, достигнув, несмотря на неурожай, максимума в 1920 г., ценность товарного фонда, даваемого городом деревне, все сокращалось.
   Если прибавить к сказанному, что разверстка убивала всякие стимулы у индивидуального хозяйства к расширению и улучшению, ничего не обещая старательному хозяину, потому что добавочно затраченный труд при этой системе обществом не вознаграждается, если вспомнить, наконец, об эксцессах при принудительном взимании хлеба, то недовольство крестьян станет вполне понятным.
   Но это недовольство сдерживалось фактом войны, необходимостью защищать землю, необходимостью кормить армию, защищающую эту землю. Когда в конце 1920 года этот сдерживающий мотив отпал, кризис обозначился гораздо сильней.
   Чего же хочет крестьянство?
   Мы имеем основание утверждать, что если исключить отдельные конкретные требования (отмена разверстки, свобода торговли, улучшение снабжения деревни), то по основному политическому вопросу, по вопросу о власти, крестьянство не единодушно и большинство крестьянское, крестьянин средняк, еще не смог сформулировать того, чего он хочет. И тот факт, что средняк не сформировался и не сказал громко, чего он хочет в области политической, говорит за то, что он не хочет смены власти и уничтожения октябрьского блока, а требует пересмотра условий этого блока. Что дело обстоит именно так, об этом мы будем говорить ниже.
   Но есть крестьянский слой, который внятно произносит свою политическую программу. Это зажиточное крестьянство, которое требует ликвидации коммунистической власти и диктатуры пролетариата, требует установления новой власти на основе буржуазной демократии. Партия правых социалистов-революционеров и крестьянский союз в Сибири являются организациями, выражающими интересы этого слоя. В этом же направлении работает мысль верхнего слоя крестьянства во многих других районах России. В этом отношении чрезвычайно любопытный разговор имел бывший председатель Курского губисполкома тов. Юренев с одной крестьянской делегацией. Делегаты, между прочим, так формулировали свои цели в текущем моменте: "Нас, крестьян, в России подавляющее большинство. Рабочий -- это наш меньшой брат. Мы помереть с голоду ему не дадим, но и куражиться над нами не позволим".
   В этих немногих словах мы имеем целую политическую программу, сформулированную с гораздо большей определенностью и классовой правдой, чем все программы эс-эровских групп, с их интеллигентской якобы социалистической декламацией и туманом.
   Когда рабочий класс осуществляет свою диктатуру, то, по мнению крепкого мужичка, это его младший брат "куражится". Он до сих пор позволял ему куражиться, потому что рабочий создал государство, создал из крестьянского
   [стр. 192
   песку и цементировал Красную армию; руководил защитой крестьянской земли от помещиков и капиталистов, отстоял независимость республики. Но теперь крепкий мужичок говорит рабочему: "довольно, спасибо за сделанное, дальше я сам буду управлять страной и ты под руку старшему брату не суйся". И зажиточному крестьянству рисуется такая обстановка: Российское крестьянское государство, в парламенте которого в небольшом меньшинстве слева разместилась партия "меньшого брата", партия коммунистов, господствующей партией является огромная эс-эровская крестьянская партия.
   В крестьянском государстве пролетариат -- это наемный рабочий крестьянского класса. Раньше этот рабочий работал на капиталиста. Теперь он работает на организованное крестьянство. Как в иных селах есть общественный кузнец, общественный мельник, содержащиеся за счет общества и работающие на него в качестве наемных рабочих, -- так и рабочие России в целом работают на крестьянство, как на хозяина и заказчика, и вся промышленность в целом есть лишь расширенная кузница при всероссийской деревне.
   Таковы мечты зажиточного крестьянства.
   Эти мечты кажутся с первого взгляда реально обоснованными, если вспоминать о численном перевесе крестьянства над пролетариатом и о том, что большая часть ценностей в стране создается пока не в промышленности, а в сельском хозяйстве. Но, как и всегда это бывает в политических построениях мещанства, в этом построении, учитывающем то, что есть перед глазами, не учтено соотношение сил в мировом масштабе и не видно никаких следов понимания всей той исторической эпохи, в которой мы живем.
   В самом деле, еслиб зажиточному крестьянству удалось отбросить от власти пролетариат, что могло бы произойти лишь после ожесточенной гражданской войны и разгрома пролетариата, то перед победившей деревней встала бы задача организовать крестьянское государство и своими методами наладить промышленность. К чему это привело бы в России, окруженной со всех сторон капиталистическими странами?
   Это привело бы неизбежно к тому, что после мелко-буржуазной контр-революции к власти стала бы прокладывать путь крупная буржуазия, поддержанная финансовым капиталом извне. Именно эта буржуазия, а не крестьянство, приступила бы в городе к восстановлению промышленности на капиталистических началах и к ней бы неизбежно перешла политическая власть. В истории еще не было (и вероятно не будет) примера, что когда-либо и где-либо крестьянство совершенно самостоятельно могло бы создать государство и направлять политику страны, не являясь подсобной силой одного из городских классов; как самостоятельная сила, крестьянство могло лишь поднимать восстания, неизбежно подавлявшиеся другими классами, способными по своей социальной структуре к организации в государство. И лишь в союзе с тем или иным городским классом, лишь в роли его пехоты, его чернорабочей силы революции, крестьянству удавалось одерживать победы над своими классовыми врагами. Потерпев поражение в период крестьянских войн и восстаний, деревня лишь в союзе и под руководством городской буржуазии побеждает феодалов и освобождается от крепостного права и его остатков в эпоху буржуазных революций. Лишь в союзе с пролетариатом и под его руководством деревня побеждает буржуазно-помещичий блок в эпоху пролетарских революций, которые начались, и лишь в таком классовом сочетании может удержать в своих руках результаты победы. Где тот твердый стержень, господствующий над городом, имеющий корни в городе и собирающий вокруг себя разрозненные силы деревни, который мог бы быть к услугам крестьянской
   [стр. 193]
   демократии, если она пришибет позвоночник пролетариату? Какой класс может занять его место? Эс-эровская интеллигенция? Но она слишком ничтожна численно, дрябла в политическом и бессильна в экономическом отношении, чтоб могла заменить собой пролетариат. Остается другой класс, это остатки русской буржуазии с многочисленными прослойками средней и мелкой буржуазии и торгового капитала всяких рангов, поддержанные могучими капиталистическими трестами иностранных держав. Эта сила достаточна, чтобы возглавить мелко-буржуазную стихию, после того как будет срезана на следующем этапе контр-революции интеллигентская эс-эровская верхушка. Правда, все те народнические элементы, которые стремятся создать в России демократическую крестьянскую республику, убеждены в том, что крестьянство и интеллигенция представляют из себя между пролетариатом и буржуазией достаточно мощную третью силу, чтоб не допустить возвращения буржуазной власти. Но, как известно, результаты классовых битв в определенный период истории определяются тем соотношением реальных сил, которые складываются в конце боя, а не силой "убеждений" борющихся сторон в реальности своих программ в начале боя. Опыт Самарской учредилки, Сибирской областной думы, Кубанской Рады, опыт Венгрии и т. д. показал, что когда после победы пролетариата на сцене остаются две силы: мелко-буржуазная демократия и буржуазия, то последняя побеждает с головокружительной быстротой. Так бы точно развернулись события и в России в случае падения Советской власти и Милюков победил бы Чернова не только потому, что все силы старого мира восстановили бы с чрезвычайной быстротой старые организационные скрепы и сгруппировались бы вокруг буржуазного центра, но и вследствие того, что иностранный капитал будет всегда поддерживать Милюкова против Чернова, а не наоборот. А именно за иностранным капиталом будет последнее решающее слово в конце боя.
   Таким образом, если зажиточный курский мужичок хочет обуздать "меньшого брата" не для власти капитала, а для создания своей кулацкой крестьянской власти, а его идеолог Чернов строит для него теорию о третьей силе революции, то и иллюзии курского мужика и мещанские утопии Черновых в конечном счете есть лишь тот исторический навоз, который может приготовить более пышные всходы лишь для кадетской власти и облегчает быстрое превращение ныне независимой советской России в колонию иностранного капитала.
   Таково было объективное содержание классовой борьбы в России к началу 1921 года. Уже осенью и зимой 1920 года коммунистическая партия совершенно ясно представляла себе те трудности, которые ожидают Советскую власть весной 1921 года, и ту приблизительную группировку сил мелко-буржуазной контр-революции, которая именно весной должна была усилить свой натиск на диктатуру пролетариата. Коммунисты не могли только знать, в каком месте с наибольшей силой прорвется мелко-буржуазная стихия и какая тактика будет усвоена противниками Советской власти.
   Обычной формой борьбы с Советской властью со стороны мелко-буржуазной контр-революции была форма повстанческой партизанской борьбы, организация банд, разрушение ж.-д. связи, набеги на отдельные села и маленькие города. Весной 1921 года повстанческое движение усилилось и, например, в Сибири повстанцы сорганизовали довольно крупные силы и на две недели прервали сообщение этой окраины с центром. Точно так же усилилось повстанческое движение в Тамбовской, Воронежской, Саратовской губерниях. Если прибавить к этому Украйну, где бандитизм никогда не прекращался ни при каких правительствах на протяжении трех с половиной лет, то нам станет совершенно ясна социальная география повстанческих
   [стр. 194]
   районов. Совершенно спокоен Север и промышленный центр, т.-е. губернии малохлебные, не производящие. Движение группируется в губерниях хлебных, с сильной прослойкой в крестьянской среде кулаческих элементов.
   Кронштадтское восстание выдвинуло новую тактику, тактику нападения на Советскую власть под "левыми" лозунгами. Вместо Учредительного Собрания, которое сами матросы разогнали в свое время, за которое не могли политически выступить, были выброшены лозунги "настоящей" Советской власти, без коммунистов и без централизации, лозунги "вольных советов". Побывавшие в отпусках в деревне матросы принесли с собой во флот настроение крестьянского недовольства. Они получили таким образом заряд недовольства из того же самого источника, который питал и питает бандитское повстанческое движение, выступающее в большинстве под лозунгом Учредительного Собрания и уничтожения Советов. Перед нами таким образом вариант в словах, речах, лозунгах, но то же самое социально-классовое содержание движения, ведущее к тем же самым объективным последствиям, т.-е. к свержению Советской власти и к приходу через мелко-буржуазный мостик капиталистической власти. Лозунги восставшей части матросов рассчитаны лишь на другую, не на кулацкую среду, а на среду деклассированной части пролетариата и тех групп рабочих, которые находятся в связи с деревней и под влиянием деревенских настроений.
   Коммунистическая партия ни минуты не сомневалась в определении своего отношения к этому новому варианту мелко-буржуазной контр-революции и, начав усиленную кампанию разоблачения мятежников с политической стороны, одновременно рядом быстро проведенных военных мероприятий покончила с восставшей крепостью. В первой части работы нашей партии очень сильно помогли наши противники с Милюковым во главе, которые аплодировали кронштадтцам, начали в лице торгово-промышленных и прочих организаций сбор пожертвований в пользу защитников их дела и тем разоблачили перед трудящимися массами классовую основу мятежа.
   Каковы же перспективы?
   Стоящие у власти коммунисты в отличие от якобинцев Великой французской революции, не понимавших объективных целей того движения, которое их выплеснуло на верх революционной волны, отдают себе совершенно ясный отчет в обстановке своего сегоднешнего и завтрашнего дня. Будет что-либо одно из двух. Или мелко-буржуазные силы крестьянства, поблагодарив коммунистов за их великую работу, которую они выполнили и которая была не по плечу раздробленным силам крестьянства, т.-е. работу по ликвидации помещичьей власти по защите земли и вообще по обороне страны от внешнего нападения, скажут им: "вы сделали свое дело, можете уходить" и заставят их уйти в результате новой гражданской войны. Либо, наоборот, коммунисты, сделав необходимые и возможные уступки большинству крестьянства, изолируют его контр-революционное зажиточное и кулацкое меньшинство, разобьют его военными межами и удержатся у власти, опираясь на тот же самый блок, который сложился в октябре, за вычетом из него явно непримиримых кулацких и повстанческих элементов.
   К концу апреля месяца 1921 года ситуация определенно сказывается в пользу второго варианта.
   Отмена разверстки на продукты и введение вместо нее натурального налога оказала огромное влияние на крестьянство и снова сблизило его недовольные элементы с Советской властью. Изданием соответствующего декрета начался в сущности пересмотр тех условий, на которых участвовал в гражданской войне блок рабочих с крестьянами, -- тех условий, которые
   [стр. 195]
   после окончания войны чувствовались как чрезмерно тягостные крестьянством и именно вследствие окончания войны могли быть изменены без особых потрясений в системе социалистического распределения. Но отмена разверстки вызывалась и другими причинами, прежде всего необходимостью увеличить посевную площадь по инициативе и желанию самих крестьян.
   На 1921 г. вместо разверстки в 423 миллиона зерна назначено в виде продналога получить 240 миллионов, вместо 110 миллионов пудов картофеля 60 миллионов, вместо 24 миллионов масличных семян 12 миллионов -- уменьшение почти вдвое. Спрашивается, как может позволить себе нищее социалистическое государство с систематически недоедающим пролетариатом такую роскошь?
   Вот вкратце ответ:
   1) Окончание войны не требует брать продукты из деревни во что бы то ни стало, как можно скорей и хотя бы без всякого возмещения. Теперь возможно гораздо более точный учет крестьянских доходов и необходимой суммы обложения.
   2) Демобилизация более половины Красной армии, снимаемой с государственного довольствия.
   3) Прорыв блокады и возможность благодаря торговле с заграницей увеличить товарный фонд для обмена на хлеб.
   4) Хотя и медленное, но несомненное увеличение производства продуктов на русских фабриках, позволяющее увеличить обменный товарный фонд.
   Если в 1921 году Советская власть соберет весь продналог и извлечет путем товарообмена до 60 миллионов пудов хлеба из деревни, то это при условии мира дает возможность не только прокормить наличный пролетариат, но и иметь запас продовольствия для расширения промышленности и топливных заготовок.
   Но важнейшим экономическим следствием отмены разверстки должно быть увеличение земледельческого производства, потому что теперь каждый хозяин, имея возможность по внесении налога свободно сбывать свои продукты, получает сильнейший толчек к расширению посева, какового стимула у него не было при разверстке, отбиравшей у него почти без всякого возмещения все излишки производства.
   Заграницей изменение экономической политики Советской власти по отношению к крестьянству буржуазная печать толкует как отказ от коммунизма и переход к капитализму. На это мы, перефразируя русскую пословицу, можем сказать: чем бы буржуазные правительства ни тешились, лишь бы не делали интервенций и вели им же выгодную торговлю с нами. Удивляться и спрашивать нас надо не о том, как совместить коммунистическое строительство с отменой разверстки, а о том, как могла рабочая власть в крестьянской стране проводить эти годы разверстку с такой решительностью и твердостью, как это было до сих пор и каким образом ей удалось три года вести социалистическую войну за счет, главным образом, мелкого производства.
   Это последнее удивление было бы гораздо более умным удивлением, гораздо более похожим на то удивление, из которого по Платону родится истина. Тому, кто, проникшись таким удивлением, попытался бы дать себе удовлетворительный ответ на поставленный вопрос, стало бы тогда ясно, как глубоки корни октябрьской революции не только в городе, но и в русской деревне и как легкомысленны надежды белогвардейцев поднять против Советской власти большинство крестьянства. Если же теперь, с окончанием войны, мелкое хозяйство будет отдавать для социалистического хозяйства лишь часть того, что оно отдавало для социалистической войны и военной промышленности, то это отнюдь не изменяет основы взаимоотношений
   [стр. 196]
   между крупным социалистическим и мелким индивидуальным хозяйством. Не мелкое хозяйство будет усиливаться за счет крупного, а, наоборот, крупное за счет мелкого, только темп этого развития будет несколько более медленным. Но это отнюдь не значит, что крупная промышленность в абсолютных цифрах получит меньше от мелкого производства и более медленно будет развиваться, чем в период войны. В самом деле, если принять, что крестьянство дало государству по всем видам разверстки на продукты сельского хозяйства в 1920 году на 450 миллионов золотых рублей, считая по двойным ценам (эта цифра по моим вычислениям очень близка к реальной), если на 80 миллионов крестьянство получило продуктов от государства и таким образом без возмещения государство получило продуктов на 370 миллионов, то при отмене разверстки государство получит в виде частного дохода лишь то, что дает продналог [Дохода от выпуска бумажных денег я не касался здесь вовсе, предполагая, что в этой области все остается по-старому. А как реально здесь обстоит дело, см. мою брошюру "Бумажные деньги в эпоху пролетарской диктатуры", IV и V главы]. Делая поправку на недобор некоторого количества налога, государство получит в 1921 г., вероятно, миллионов на 100 меньше, т.-е., примерно, на 270 миллионов продуктов. Доля получаемого государством, а следовательно, и промышленностью этого государства, будет на 100 миллионов меньше. Но это уменьшение не ухудшает положения социалистической части промышленности и земледелия, потому что одновременно с этим уменьшением еще на большую сумму сокращается расход государства на войну и на содержание той части армии, которая будет демобилизована в 1921 году. Если предположим, что сокращение расходов государства на армию будет равно самой минимальной цифре в 150-170 миллионов, что соответствует приблизительно стоимости содержания демобилизуемых с их теперешним пайком и снабжением обувью и одеждой, то и тогда, за вычетом названных 100 миллионов, излишек от экономии, который должен быть употреблен на восстановление промышленности, будет в 50-70 миллионов. В целом дело можно представить себе таким образом, что Советская власть, получая сокращение расходов на войну на определенную сумму, делится этой суммой с крестьянством, получая в результате не уменьшение, а увеличение доходов на восстановление промышленности. Реально, вероятно, и этот доход государства будет больше указанного и сокращение крестьянских жертв на войну будет значительно больше, вследствие возвращения к мирному труду огромного количества работников, увеличения посевной площади, и благодаря прекращению военных реквизиций в местах прохождения фронта.
   Если же мы вспомним о том, что наша промышленность находится в стадии хотя и медленного, но несомненного подъема, что развал в огромном большинстве отраслей приостановился в первой половине 1920 года и во вторую половину 1920 года мы имели значительное улучшение в ряде отраслей, что частичные кризисы, вызванные открытием ряда новых заводов при недостаточных запасах топлива, и их временное закрытие не меняют общей картины, что основа промышленности -- топливо и его добыча -- увеличивается неуклонно и по углю, и по нефти, и по торфу, и по дровам, то опасение за судьбу социалистического хозяйства при системе продналога и частной свободы торговли совершенно неосновательно.
   Это не значит, разумеется, что при новом курсе политики, которую можно назвать политикой некоторого экономического либерализма в отношении к мелкому производству, не будет известных затруднений, если не сказать опасностей. Свобода торговли естественно ведет к увеличению удельного веса мелкого торгового капитала и кустарной промышленности,
    [стр. 197]
   к более интенсивному накоплению, к ослаблению зависимости всех работников от государства, ведет к попыткам части рабочих улизнуть с крупных государственных заводов в ремесло, дающее большие заработки и т. д. Мы убеждены, однако, что мелкое товарное хозяйство будет не в силах ни в экономическом, ни в политическом отношениях поколебать мощи социалистического государства и его крупной индустрии, несмотря на отдушину, которая для него делается. Сроки и материальные возможности для развития из мелкого хозяйства если не крупной, то, по крайней мере, средней промышленности, слишком ничтожны, тогда как возможности прогресса социалистической промышленности несравненно более широки. Во всяком случае пока власть находится в руках пролетариата, он будет иметь полную возможность срезать те капиталистические наросты, которые будут образовываться на территории несоциалистического производства и распределения. Не даром поэтому все верхушечные слои мелкой буржуазии из деревенского кулачества, крупных кустарей и торговых спекулянтов, выставлявшие свои кандидатуры на экономические посты Гучковых и Рябушинских, ставят первым пунктом своего порядка дня в классовой борьбе ликвидацию Советской власти. Пока эти слои находятся в железной узде пролетарского государства, а их политические идеологи вроде "социалиста" Чернова, в компании с белогвардейской эмиграцией занимаются тем, что распаковывают чемоданы после каждого очередного поражения, -- ни о какой серьезной опасности возрождения настоящего капитализма в России не может быть речи.
   Резюмируем. Программа наших врагов, т.-е. мирового капитализма и его российских приказчиков, такова: сначала двинуть в бой против Советской власти мелко-буржуазную массу под лозунгами или архи-левыми, или во всяком случае не обещающими ниспровержения системы советов. Когда первый натиск окажется удачным и пролетариат, в лице своего коммунистического авангарда, выведется из строя, начинается борьба внутри самого антибольшевистского блока, и правые эс-эры в союзе с кадетами разбивают свою левую оппозицию, т.-е. анархических и лево-эс-эровских крикунов.
   Наконец, в последней фазе господа Милюковы дают пинка Черновым и при поддержке иностранного капитала организуют национальное правительство в духе Колчака, Деникина, Хорти, Скоропадского, обращая страну в колонию одного из капиталистических трестов. Короче говоря программа такова: Сначала вместо советов с большинством коммунистов советы без коммунистов, потом Учредительное Собрание без Советов. Потом правительство Врангеля -- Милюкова без Учредительного Собрания.
   Программа Российской Коммунистической Партии такова. Путем пересмотра условий боевого блока рабочих и крестьян в духе уступок среднему крестьянству и уменьшения его тягот опереться в деревне на большинство среднего крестьянства, которое принципиально не против Советской власти, а недовольно слишком большими жертвами, которые падали на него и стали особенно чувствительными и менее понятными крестьянам после окончания войны. Изоляция среднего крестьянства от кулацких верхов.
   Искоренение партизанских банд, рекрутируемых из этих верхов.
   Решительная борьба со всеми попытками контр-революции завоевать советы без коммунистов.
   И, наконец, основная положительная часть программы состоит в том, чтоб неуклонно укреплять, расширять, усовершенствовать крупную социалистическую
   [стр. 198]
   индустрию, сосредоточив на этой работе все материальные и живые силы республики.
   Разумеется, если в Европе или в части Европы победит в ближайшее время пролетарская революция, это кроме хозяйственной помощи от рабочих Запада приведет к коренному изменению соотношения сил и внутри России и обеспечит ее социалистическому хозяйству несравненно более быстрый темп развития, чем теперь, когда вся республика в международном масштабе находится как остров в капиталистическом окружении, а внутри этого острова социалистическое хозяйство и диктатура пролетариата находятся в окружении мелко-буржуазной стихии.
   
   Источник текста: журнал "Красная новь". 1921. No 1. С.186--198.
   Исходник здесь: https://www.ruthenia.ru/sovlit/j/17.html
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru