Прус Болеслав
Новообращенный

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

НОВООБРАЩЕННЫЙ.

Разсказъ Болеслава Пруса.

Переводъ съ польскаго М. М. Гербановскаго.

   Панъ Лукашъ сидѣлъ въ задумчивости.
   Это былъ высокій, худой сгорбленный старикъ. Имѣлъ онъ около семидесяти лѣтъ и черные, довольно густые волосы, испещренные сѣдыми прядями. Во рту у него не было ни одного зуба, а остроконечная борода встрѣчалась съ крючковатымъ носомъ, что, конечно, не придавало его лицу пріятнаго выраженія. Круглые, впалые глаза и надъ ними клочковатыя брови, желтая, изборожденная морщинами кожа на лицѣ и легкое потрясыванье головой -- дѣлали выраженіе лица еще менѣе пріятнымъ.
   Онъ сидѣлъ въ большой, нѣсколько лѣтъ нечищенной комнатѣ, заставленной разнообразной мебелью. Здѣсь стояли старомодные шкапы и комоды, украшенные бронзою, большія кушетки съ изъѣденной молью покрышкой, набитыя волосомъ кресла старинныхъ фасоновъ и огромные диваны съ гнутыми спинками. На стѣнахъ, затканныхъ паутиною, висѣли почернѣвшіе отъ времени образа, на комодахъ и этажеркахъ стояли статуетки и часы, покрытые густымъ слоемъ пыли, сгладившимъ ихъ нѣжнѣйшіе контуры и линіи.
   Кромѣ этой большой, были еще двѣ комнаты поменьше, до такой степени переполненныя всякою рухлядью, что ходить по нимъ представлялось дѣломъ необычайной трудности. Всѣ эти вещи, непохожія другъ на друга, разставленныя въ безпорядкѣ, сбитыя въ кучу, истлѣвающія, производили такое впечатлѣніе, точно ихъ собрали сюда съ разныхъ частей свѣта въ общую гробницу.
   Среди этихъ вещей попадались нѣкоторыя, обладавшія значительной археологической цѣнностью, нѣкоторыя, поражавшія изяществомъ, иныя -- размѣрами и тщательностью отдѣлки, а другія, не стоившія, какъ говорятъ, и фунта пакли. Не меньшимъ разнообразіемъ отличалось и ихъ происхожденіе. Однѣ достались Лукашу по наслѣдству, другія онъ пріобрѣлъ у антикваріевъ или съ публичныхъ торговъ за ничтожную цѣну, третьи ему подарили, какъ любителю, четвертыя онъ взялъ у своихъ должниковъ и несостоятельныхъ квартирантовъ. И всѣ эти вещи онъ стаскивалъ въ свою квартиру, заставлялъ ими каждый свободный уголъ; маленькія вещицы онъ пряталъ на полкахъ за занавѣсками или размѣщалъ по шкапамъ и комодамъ, вещи подешевле выносилъ на чердакъ. Словомъ, все громоздилъ безъ разбору, безъ цѣли и конца, въ теченіе семидесяти лѣтъ не задавая себѣ даже вопроса, зачѣмъ онъ это дѣлаетъ, какой ему отъ этого прокъ?
   Существуетъ на свѣтѣ водоросль, встрѣчающаяся, какъ говорятъ, въ Америкѣ, которая отличается такой алчностью и такой способностью быстро разростаться, что, еслибъ ея не истребляли, она покрыла бы собою всѣ рѣки, пруды, озера, заполонила бы каждый кусочекъ влажной земли, вытянула бы изъ воздуха весь кислородъ, заглушила прочія растенія, не изъ зависти, злобы или недостатка уваженія къ чужимъ правамъ, а просто такъ себѣ, потому что такова ея природа.
   Панъ Лукашъ былъ подобнымъ существомъ среди людей. Принеся съ собой на свѣтъ инстинктъ загребанья всего, что плохо лежитъ, онъ не задумывался о цѣли своихъ поступковъ, не отдавалъ себѣ отчета въ значеніи ихъ, онъ только... загребалъ чужое! Глухой къ голосу страданій и проклятій, равнодушный къ несчастіямъ, виновникомъ которыхъ онъ являлся, разсчетливый до скупости въ домашнемъ обиходѣ, онъ притѣснялъ, кого могъ, направо и налѣво, и чуждый иному чувству, только отнималъ у другихъ и копилъ у себя. Такая жизнь не доставляла ему, однако, особой радости: она лишь успокоивала его слѣпой инстинктъ.
   Еще ребенкомъ, Лукашкомъ, онъ отнималъ у своихъ сверстниковъ игрушки, прогонялъ ихъ съ насиженныхъ мѣстечекъ на пескѣ, объѣдался до несваренія желудка и наполнялъ свои карманы съѣстнымъ, лишь бы только отъ его порціи ничего не досталось другимъ. Будучи ученикомъ, онъ просиживалъ надъ учебниками дни и ночи, чтобы получить самую лучшую награду, и очень огорчался, что кромѣ него получаютъ награды и другіе.
   Уже молодымъ человѣкомъ, поступивъ на службу, онъ хотѣлъ занимать сразу всѣ должности, исполнять всякую работу, получать все жалованье и завоевать исключительную благосклонность начальства. Наконецъ, онъ женился на самой красивой и самой богатой дѣвушкѣ, не по любви, а потому лишь, чтобы она никому другому не досталась. И тѣмъ не менѣе недовольный еще своей судьбой, онъ желалъ кружить головы женамъ друзей и знакомыхъ.
   Однако, въ этой порѣ жизни онъ столкнулся съ довольно серьезными затрудненіями. Товарищи по службѣ очень охотно уступали ему свою работу, но неуклонно стояли на стражѣ своихъ наградъ и жалованья. Начальники часто прибѣгали къ его услугамъ, но скупились на поощренія. Наконецъ, дамы, за которыми волочился, смѣялись надъ нимъ, такъ какъ онъ былъ некрасивъ, а ихъ мужья за назойливую наглость ухаживаній часто устраивали ему нельзя сказать чтобы совсѣмъ безболѣзненныя манифестаціи.
   Благодаря столь горькой наукѣ, панъ Лукашъ пересталъ стремиться къ загребанью всего, что есть подъ солнцемъ, и ограничилъ свои желанія вещами наиболѣе доступными и близкими. Онъ перенесъ свою страсть къ загребанью на домашнюю утварь, книги, одежду, разныя антикварныя бездѣлушки, а въ особенности -- на деньги.
   Въ погонѣ за наживой онъ менѣе всего думалъ о пользованіи. Квартиръ онъ не ремонтировалъ, прислуги не держалъ, обѣдалъ въ плохенькихъ трактирахъ, очень рѣдко раскошеливался на извозчика, разъ въ нѣсколько лѣтъ бывалъ въ театрѣ и никогда не лечился, потому что нужно было платить докторамъ.
   Жена его очень скоро умерла, оставивъ ему каменный домъ и подаривъ дочерью. Панъ Лукашъ кое-какъ воспиталъ дочь и поспѣшилъ ее выдать замужъ. Но онъ не только не устроилъ свадьбы, не выплатилъ обѣщаннаго приданаго, онъ не отдалъ даже дочери материнскаго каменнаго дома. Въ концѣ концовъ, своимъ несноснымъ упрямствомъ онъ добился того, что зять затѣялъ съ нимъ тяжбу изъ-за дома. Права у зятя на домъ были неоспоримы, и Лукашъ долженъ былъ неминуемо проиграть тяжбу, но онъ не хотѣлъ уступить добровольно. Будучи довольно свѣдущимъ въ законахъ и изворотливымъ въ процессахъ подобнаго рода, онъ находилъ множество крючкотворныхъ придирокъ и всячески оттягивалъ рѣшеніе, въ чемъ ему дѣятельно помогалъ панъ Криспинъ, старый адвокатъ. Криспинъ потерялъ уже практику, но по привычкѣ отыскивалъ себѣ кліентовъ съ самыми грязными дѣлами и велъ ихъ процессы за ничтожное вознагражденіе, а то и вовсе даромъ -- только бы не порости мхомъ отъ бездѣлья.
   Нѣсколько часовъ въ день панъ Лукашъ посвящалъ невинному развлеченію. Ежедневно нѣсколько старыхъ судій, нѣкій прокуроръ, панъ Криспинъ и онъ сходились поиграть въ преферансъ и играли на двухъ столикахъ на мѣлокъ. Продолжалось это двадцать лѣтъ, но, наконецъ, прекратилось. Судьи съ прокуроромъ отправились на тотъ свѣтъ, а на этомъ остались панъ Лукашъ съ адвокатомъ. А такъ какъ вдвоемъ они не могли устроить порядочнаго преферанса, а найти другой такой сплоченный кружокъ было имъ трудно, то они и забросили преферансъ. Утѣшала ихъ только надежда, что рано или поздно они соединятся на небѣ съ умершими товарищами и тамъ на двухъ столикахъ будутъ играть цѣлую вѣчность.

* * *

   Итакъ, панъ Лукашъ сидѣлъ въ задумчивости на диванѣ, изъ подъ покрышки котораго въ одномъ углу торчала шерсть; онъ сложилъ костлявыя руки, оперся ими о колѣни, которыя угловато вырисовывались на фонѣ стараго ватнаго шлафрока, машинально шевелилъ впалыми губами, трясъ головой и думалъ.
   Много предстояло ему хлопотъ!
   На завтра былъ назначенъ разборъ его тяжбы съ дочерью изъ-за каменнаго дома, а тутъ, точно на несчастье, адвокатъ Криспинъ уѣхалъ изъ Варшавы. Онъ можетъ не возвратиться во-время и проиграть дѣло...
   Это было бы для пана Лукаша сильнымъ ударомъ со многихъ точекъ зрѣнія. Прежде всего онъ долженъ былъ бы возвратить дочери домъ, онъ, который только и любилъ брать. А, во-вторыхъ, кто знаетъ, не захочетъ ли дочь, которую отецъ принесъ въ жертву нуждѣ, мстить ему и не потребуетъ ли съ него платы за квартиру?..
   -- Нѣтъ, она не сдѣлаетъ этого,-- прошепталъ Лукашъ.-- Она всегда была добрымъ ребенкомъ... Хотя, впрочемъ,-- прибавилъ онъ со вздохомъ,-- и то можетъ статься. Теперешній свѣтъ такой корыстолюбивый!..
   Панъ Лукашъ утромъ послалъ въ контору Криспина письмо запросомъ: когда адвокатъ вернется? Между тѣмъ онъ до сихъ поръ еще не получалъ отвѣта, хотя былъ уже второй часъ пополудни, а старый письмоводитель Криспина отличался аккуратностью.
   -- Что бы это значило?..
   Это было первымъ огорченіемъ, да и то не самымъ важнымъ. На завтра была назначена продажа съ публичнаго торга движимаго имущества нѣкоего столяра, который проживалъ въ домѣ Лукаша и не заплатилъ ему за три мѣсяца. Это обстоятельство составляло съ своей стороны предметъ безпокойства пана Лукаша: не припряталъ ли чего-нибудь недобросовѣстный жилецъ и пойдетъ ли публичный торгъ настолько хорошо, чтобы онъ могъ получить то, что ему слѣдуетъ за квартиру, и еще немного въ видѣ процента.
   Изъ-за этого публичнаго торга онъ выдержалъ цѣлое нашествіе.
   Каждый день приходилъ къ пану Лукашу кто-нибудь изъ семейства столяра, падалъ ему въ ноги и просилъ если не о прощеніи долга, то, по крайней мѣрѣ, объ отсрочкѣ. При этомъ проливали немало слезъ и говорили, что столяръ тяжело боленъ и что публичный торгъ можетъ его убить.
   Но пана Лукаша все это мало печалило. Его скорѣе огорчало то, что два хорошихъ постояльца предполагали вскорѣ выбраться изъ его дома и что уже одна квартира пустуетъ около двухъ недѣль. Безчестные люди стараются очернить пана Лукаша. Говорятъ про него, что онъ корыстолюбивъ, что онъ дурной отецъ, что онъ дурной хозяинъ и что, хотя онъ и носитъ на груди закладныхъ листовъ на тридцать тысячъ, однако, не хочетъ ремонтировать квартиръ и деретъ съ квартирантовъ елико возможно. Благодаря этому, только крайняя необходимость загоняла жильцовъ въ его домъ.
   -- Дурной хозяинъ!-- ворчалъ панъ Лукашъ.-- А развѣ я не держу дворника? Не самъ ли я хожу по квартирамъ за деньгами каждое первое число?.. Не заставила ли меня полиція сдѣлать асфальтовый тротуаръ возлѣ моего дома?.. Еще и сегодня варятъ эту проклятую смолу подъ окнами, а дымъ такъ и деретъ въ горлѣ... А чтобъ не вылѣзли изъ ада эти проклятые асфальтщики, а въ особенности ихъ главный воротило...
   И опять онъ продолжалъ ворчать:
   -- Говорятъ, что я имъ не ремонтирую квартиръ. А давно ли я велѣлъ оштукатурить наружную стѣну?.. А мало при этомъ я перенесъ огорченій?.. Негодяй-каменщикъ исполнилъ работу скверно, и я долженъ былъ не только задержать ему плату, но и арестовать его инструменты...
   При этомъ панъ Лукашъ посмотрѣлъ въ уголъ комнаты, чтобы удостовѣриться въ томъ, что арестованныя вещи лежатъ на своемъ мѣстѣ.
   Дѣйствительно, онъ увидѣлъ запачканную известью лохань, молотокъ и лопатку. Не было только кисти, уровня и линейки, но и то не по винѣ пана Лукаша, а по злобѣ каменщика, который успѣлъ гдѣ-то припрятать эти вещи.
   -- И такой негодяй,-- прибавилъ минуту спустя панъ Лукашъ,-- смѣетъ еще мнѣ угрожать судомъ, являться ко мнѣ на домъ и напоминать о своихъ инструментахъ и платѣ... Настоящій разбойникъ!.. Страшно подумать, до какой степени стали безчестны теперешніе люди... А все благодаря корыстолюбію...
   При этихъ словахъ панъ Лукашъ грузно поднялся съ дивана и, шаркая ногами, подошелъ къ окну, чтобы посмотрѣть на испорченную каменщикомъ стѣну. Но даже при самомъ сильномъ желаніи онъ не могъ бы сказать, въ чемъ именно состояла порча исправленной штукатурки...
   Вблизи окна находилась сорная яма, всегда наполненная и смрадная. На вершинѣ кучи изъ соломы, бумажекъ, яичныхъ скорлупъ и тому подобныхъ отбросовъ панъ Лукашъ увидѣлъ свой старый, страшно порванный туфель, который, послѣ долгой борьбы съ самимъ собою, онъ вчера собственноручно выбросилъ.
   "Эхъ, ужь не слишкомъ ли я поспѣшилъ, выбросивъ его?-- подумалъ онъ.-- Туфель издалека имѣетъ совсѣмъ приличный видъ... Хотя... оставимъ его въ покоѣ!.. Каждый день я долженъ былъ его починять, на что -- я высчиталъ это безошибочно -- выходило ежегодно на два рубля обрѣзковъ"...
   Въ комнату постучали. Панъ Лукащъ отвернулся отъ окна и съ немалымъ усиліемъ, поспѣшно передвигая ноги, дошелъ до дверей. Онъ отворилъ на нихъ деревянную заслонку и черезъ рѣшетку спросилъ:
   -- Кто тамъ такъ колотитъ въ двери?.. Развѣ ты не знаешь, что можешь выломать...
   -- Письмо изъ конторы господина адвоката!-- отвѣтилъ голосъ изъ-за рѣшетки.
   Панъ Лукашъ быстро схватилъ письмо.
   -- Не позволите ли съ вашей милости на чаекъ?-- спросилъ посыльный.
   -- Нѣтъ мелкихъ,-- отвѣтилъ панъ Лукашъ.-- Къ тому же, если хочешь получить на чай, не стучи такъ сильно въ двери.
   Онъ опустилъ заслонку и направился къ окну, а за дверью посыльный не преминулъ отвести свою душу, пославъ ему въ догонку:-- Ахъ, ты, старый хрѣнъ! Таскаетъ на себѣ тридцать тысячъ рублей, обдираетъ встрѣчнаго-поперечнаго и еще не хочетъ дать на чай. А чтобъ тебя изъ чортова пекла выбросили...
   -- Тише ты, нахалъ,-- отвѣтилъ панъ Лукашъ и распечаталъ письмо.
   Страшное извѣстіе!
   Письмоводитель сообщалъ, что поѣздъ, на которомъ ѣхалъ адвокатъ Криспинъ, потерпѣлъ крушеніе... А такъ какъ обыкновенно адвокатъ жалѣлъ денегъ на телеграмму, то письмоводитель до сихъ поръ не зналъ достовѣрно, живъ ли панъ Криспинъ... Во всякомъ случаѣ, значилось далѣе въ письмѣ, тяжба пана Лукаша съ зятемъ изъ-за каменнаго дома не останется безъ защитника. Криспинъ, какъ человѣкъ аккуратный, назначилъ передъ выѣздомъ замѣстителя.
   -- А, чортъ его возьми!-- пробормоталъ панъ Лукашъ.-- Этому замѣстителю нужно заплатить, въ то время какъ почтенный Криспинъ ничего не бралъ... Еще, чего добраго, проиграю дѣло и меня выгонятъ изъ дому!..
   Онъ сложилъ письмо, всунулъ его въ конвертъ и спряталъ въ конторку, говоря про себя:
   -- Вѣроятно, Криспинъ имѣлъ при себѣ, по обыкновенію, всѣ деньги?.. Если онъ убитъ при крушеніи, его непремѣнно обкрадутъ. Семейства у него нѣтъ... Старый холостякъ!.. Не лучше бы ему оставить мнѣ по духовной эти деньги?.. У него было по меньшей мѣрѣ двадцать тысячъ рублей...
   При этихъ словахъ панъ Лукашъ старательно ощупалъ грудь, на которой подъ шлафрокомъ, рубашкой и фуфайкой толстая пачка тысячерублевыхъ листовъ покоилась днемъ и ночью.
   Извѣстіе о вѣроятной смерти адвоката, въ соединеніи съ разборомъ дѣла и предстоящимъ публичнымъ торгомъ, которые онъ долженъ былъ лично вести, произвели на пана Лукаша чрезвычайно сильное впечатлѣніе. Старикъ огорчился до того, что почувствовалъ ревматическія покалыванія въ ногахъ и въ головѣ. Ходить онъ не могъ, поэтому онъ закуталъ голову грязнымъ шарфомъ и легъ въ постель.
   Съ улицы доносился до него запахъ асфальта, изъ котораго на счетъ пана Лукаша и другихъ домохозяевъ устраивали тротуаръ. Ѣдкій запахъ раздражалъ старика.
   -- Изволь теперь быть хозяиномъ въ городѣ!-- жаловался старый нелюдимъ.-- Дѣлаютъ тротуары изъ матеріала непрочнаго и притомъ такого вонючаго, что у человѣка чуть голова не трескается. А чтобъ вы изъ пекла не вышли, въ особенности тотъ инженеръ, что до тѣхъ поръ писалъ объ асфальтѣ, пока не взялъ его съ подряда... Мерзавецъ!..
   И съ нѣкоторымъ удовольствіемъ Лукашъ подумалъ о томъ, что инженеръ, быть можетъ, изъ самомъ дѣлѣ не минуетъ пекла. Но въ тоже самое время онъ вспомнилъ, что за минуту передъ тѣмъ ему, пану Лукашу, посыльный сказалъ:
   -- А чтобъ тебя изъ чортова пекла выбросили...
   -- Дуракъ этакій!-- прошепталъ панъ Лукашъ.-- Меня бы изъ пекла выбросили!..
   Но тутъ онъ сообразилъ, что плететъ ни вѣсть что и самъ надъ собой произноситъ дурной приговоръ: если его изъ пекла не выбросятъ, то онъ будетъ въ немъ сидѣть, будетъ вариться въ смолѣ...
   -- За что?..-- пробормоталъ старикъ.-- Чѣмъ я провинился?..
   Совѣсть, однако, должно быть что-то ему шепнула, такъ какъ онъ поспѣшилъ поправиться:
   -- Само собой разумѣется, что я никому ничего не долженъ {Непереводимая игра словъ: по-польски "brinien" значитъ въ одно и то же время и "виноватъ" и "долженъ". М. Г.}... Я такъ живу, что никогда еще ни у кого не одолжалъ денегъ...
   Однако, и эта уловка не успокоила его.
   Панъ Лукашъ чувствовалъ себя какъ-то странно разстроеннымъ. Асфальтъ пахнулъ все сильнѣе и сильнѣе, а голова все нестерпимѣй болѣла. Онъ не могъ отогнать мысли объ участи адвоката Криспина, который уже умеръ, хотя ему было всего на всего шестьдесятъ лѣтъ,-- и умеръ внезапно...
   Да, какъ быстро распалась эта пріятная компанія преферансистовъ, игравшихъ на мѣлокъ! Одного судью сразилъ апоплексическій ударъ, на пятидесятъ восьмомъ году жизни. Другой умеръ отъ чахотки, на пятидесятомъ году жизни. Третій упалъ съ лѣстницы. Прокуроръ, кажется, отравился, а теперь очередь умереть пришла адвокату...
   Въ сравненіи съ семидесятилѣтнимъ паномъ Лукашомъ они были молодыми людьми и, несмотря на это, сошли со свѣта. Тамъ, за гробомъ, собрался уже весь кружокъ преферансистовъ -- и, если, они еще не играютъ, то только потому, что онъ не присоединился къ ихъ компаніи.
   -- Бррр!.. какъ мнѣ холодно!-- бормоталъ панъ Лукашъ.-- А тутъ еще этотъ асфальтъ!.. Вотъ была бы штука, еслибъ асфальтовый дымъ уморилъ меня сейчасъ, сію минуту!.. А тутъ еще процессъ не оконченъ, не продано имущество столяра, квартиры не наняты, каменщикъ можетъ, пожалуй, выкрасть инструменты... А дворникъ: еслибъ я уже не поднялся, обыщетъ меня и вытащитъ изъ подъ фуфайки тридцать тысячъ рублей. И я не въ состояніи буду даже его пристыдить!.. Возможно ли, что я уже прожилъ семьдесятъ лѣтъ? Мнѣ кажется, что дѣтство, школа, служба, преферансъ,-- все это было не далѣе, какъ вчера. А хлопоты, тяжбы, одиночество -- какъ они долго тянулись!..
   Страхъ охватилъ пана Лукаша. Онъ никогда еще такъ серьезно не размышлялъ о жизни, никогда не останавливался надъ воспоминаніями о ней, онъ только собиралъ и копилъ, что ему попадалось подъ руки.
   -- Ужь не означаютъ ли, чего добраго, эти новыя неслыханныя мысли близкаго конца?..
   Панъ Лукашъ хотѣлъ приподняться, но ноги отказывались ему служить. Онъ хотѣлъ сбросить шарфъ съ головы, но не могъ владѣть руками. Въ концѣ концовъ онъ захотѣлъ открыть глаза... Напрасно!..
   -- Я умеръ,-- вздохнулъ онъ, чувствуя, что и губы его одеревенѣли.

* * *

   Когда къ пану Лукашу вернулось сознаніе, онъ не лежалъ уже на постели, а стоялъ въ какихъ-то большихъ сѣняхъ передъ желѣзными дверьми. Сѣни были сводчатыя, съ кирпичнымъ поломъ. Въ двери вдѣланъ былъ огромный замокъ, сквозь замочную скважину котораго превосходно можно было обозрѣть сосѣднее помѣщеніе.
   Панъ Лукашъ приложился глазомъ къ замочной скважинѣ.
   Онъ увидѣлъ два зала, одинъ за другимъ. Въ первомъ кто-то, чрезвычайно похожій на адвоката Криспина, читалъ толстую тетрадь судебныхъ актовъ. Во второмъ залѣ стоялъ столъ, покрытый зеленымъ сукномъ, и нѣсколько простыхъ креселъ, обитыхъ черной кожей. Въ глубины залы, около шкаповъ, наполненныхъ дѣлами, четверо мужчинъ снимали партикулярное платье и облекались въ очень тѣсные или же очень широкіе, но во всякомъ случаѣ сильно поношенные мундиры, съ золотыми пуговицами и шитьемъ на воротникахъ.
   Панъ Лукашъ встревожился. Этихъ четырехъ онъ хорошо зналъ. Одинъ изъ нихъ, прихрамывавшій, со шрамомъ на лицѣ, весьма походилъ на судью, который умеръ послѣ паденія съ лѣстницы. Тотъ другой, толстый, съ короткой шеей и синебагровымъ лицомъ, какъ двѣ капли воды былъ похожъ на судью, котораго сразилъ апоплексическій ударъ. Третій, худой, какъ коричная палка, настоящій скелетъ, безпрестанно кашлявшій -- это судья, умершій отъ чахотки. А четвертый -- это прокуроръ, прокуроръ собственной персоной, который со всѣми ссорился за преферансомъ, вѣчно жаловался на катарръ желудка и подъ вліяніемъ ипохондріи принялъ стрихнина...
   Что это значитъ?.. Ужь не спалъ ли панъ Лукашъ и не пригрезилось ли это ему?..
   Старикъ ущипнулъ себя и только теперь замѣтилъ, что вмѣсто шлафрока на немъ былъ длинный черный сюртукъ, подбитый ватой. Что-то его укололо въ бороду. Это былъ воротничекъ, такъ старательно накрахмаленный, какъ ни разу при жизни. Потомъ онъ почувствовалъ, что ногамъ его какъ-то не по себѣ. Взглянулъ -- эге! да на немъ новые сапоги... Новые и тѣсные!..
   Безграничное изумленіе овладѣло паномъ Лукашомъ. Старикъ пересталъ разсуждать, утратилъ память и даже, что хуже всего, присутствіе четырехъ умершихъ партнеровъ въ преферансъ сталъ считать весьма натуральной вещью.
   Въ такомъ настроеніи онъ взялся за ручку большого замка. Тяжелая дверь открылась, и панъ Лукашъ вошелъ въ залъ съ такими же сводами, какъ и сѣни, напоминавшій не то монастырскій покой, не то камеру нотаріуса.
   Въ эту минуту особа, читавшая толстое дѣло, подняла голову отъ стола, и панъ Лукашъ узналъ адвоката Криспина. Юристъ казался немного побитымъ, но черепъ его былъ цѣлъ, а выраженіе лица казалось довольно непринужденнымъ.
   -- Однако, ты живъ, Криспинъ?-- спросилъ панъ Лукашъ, пожимая пріятелю руку.
   Адвокатъ поглядѣлъ на него испытующе.
   -- Твой письмоводитель,-- продолжалъ Лукашъ,-- писалъ мнѣ, что поѣздъ, на которомъ ты ѣхалъ, потерпѣлъ крушеніе...
   -- Да.
   -- Я и думалъ, что ты убитъ...
   -- Да,-- подтвердилъ хладнокровно адвокатъ.
   Панъ Лукашъ покачалъ неувѣренно головой, точно не довѣряя своимъ ушамъ.
   -- Какже, -- спросилъ онъ, -- значитъ въ этой желѣзнодорожной катастрофѣ ты былъ убитъ?..
   -- Понятно.
   -- На смерть?..
   -- Понятно,-- отвѣтилъ нетерпѣливо адвокатъ.-- Разъ я тебѣ самъ говорю, что былъ убитъ на смерть, значитъ это правда.
   Панъ Лукашъ задумался. По человѣческой логикѣ то, что говорилъ его пріятель, называлось не "правдой", а "нелѣпостью". Въ эту минуту, однако, старикъ почувствовалъ въ своей головѣ проблескъ какой-то новой логики; поэтому адвокатъ, говорившій о своей смерти въ прошедшемъ времени, казался ему явленіемъ, если не обыкновеннымъ, то, по крайней мѣрѣ, возможнымъ.
   -- Скажи пожалуйста, Криспинъ, -- проговорилъ панъ Лукашъ,-- скажи пожалуйста, а... денегъ у тебя не украли?..
   -- И не думали красть; деньги здѣсь, въ этой залѣ.
   Сказавъ это, адвокатъ указалъ на одну изъ полокъ, на которой среди листовъ макулатуры валялись закладные листы.
   Панъ Лукашъ набросился на него.
   -- Кто же такъ дѣлаетъ, дорогой Криспинъ! Онѣ у тебя могутъ здѣсь пропасть!..-- вскричалъ онъ.
   -- А что мнѣ за дѣло! Закладные листы здѣсь не имѣютъ никакой цѣны.
   -- Только золото?
   -- И золото не имѣетъ цѣны. На что оно намъ? Столъ у насъ даровой, квартира даровая, одежда не изнашивается, а въ преферансъ играемъ на прошлые грѣхи.
   Панъ Лукашѣ не понималъ того, что слышалъ, но пересталъ удивляться.
   -- Во всякомъ случаѣ,-- сказалъ онъ Криспину,-- золото даже при такихъ обстоятельствахъ имѣетъ цѣну. Оно имѣетъ блескъ, звонъ...
   Адвокатъ приблизился къ стѣнѣ и открылъ небольшую металлическую отдушину. Въ эту минуту Лукашъ увидѣлъ страшный блескъ, исходившій точно изъ печи, въ которой плавится сталь, и услышалъ стоны тысячи голосовъ и звонъ цѣпей.
   Панъ Лукашъ закрылъ глаза и зажалъ уши. Никогда еще его нервовъ не потрясали столь сильныя впечатлѣнія.
   Адвокатъ захлопнулъ отдушину и сказалъ: -- Это имѣетъ лучшій звонъ и блескъ, чѣмъ золото. He правда ли?
   -- Да,-- отвѣтилъ пришедшій въ себя Лукашъ,-- но золото имѣетъ вѣсъ и прочность.
   Криспинъ съ минуту печально помолчалъ.
   -- Лукашъ,-- сказалъ онъ вдругъ,-- подай-ка мнѣ мою перчатку. Она лежитъ на томъ столѣ.
   Лукашъ поспѣшно взялъ черную перчатку, обыкновенныхъ размѣровъ, но въ ту же минуту бросилъ ее на землю. И -- удивительное дѣло!-- эта маленькая вещичка упала съ грохотомъ глыбы желѣза въ нѣсколько сотъ фунтовъ.
   -- Что это значитъ?-- спросилъ онъ испуганно.
   -- Это, видишь ли, матеріалъ, изъ котораго мы носимъ одежду. Галстухъ и перчатки вѣсятъ по пятисотъ фунтовъ, сапоги по двѣ тысячи фунтовъ, сюртукъ около ста тысячъ фунтовъ и такъ далѣе... Какъ видишь, мы имѣемъ достаточно этого вѣсу, который такъ тебѣ нравится въ золотѣ.
   Мы сказали, что панъ Лукашъ съ той минуты, какъ вошелъ въ этотъ залъ, ничему не удивлялся, а только ничего не понималъ. Теперь онъ началъ даже кое-что смекать, мало-по-малу все яснѣе и яснѣе, но вмѣстѣ съ тѣмъ ощутилъ страхъ, сперва незначительный, потомъ немного больше и, наконецъ, совсѣмъ таки большой. Чтобы какъ-нибудь разсѣять свои сомнѣнія, а съ ними и страхъ, онъ спросилъ шопотомъ адвоката, умильно пожимая его за руку:
   -- Дорогой Криспинъ, скажи мнѣ, гдѣ... то есть, гдѣ собственно... я нахожусь?
   Адвокатъ пожалъ плечами.
   -- Неужели ты еще не догадался, что ты за гробомъ, тамъ, гдѣ умершіе перемѣняютъ временную жизнь на вѣчную?
   Панъ Лукашъ отеръ потъ со лба.
   -- Экое горе!-- вскричалъ онъ.-- А я оставилъ домъ и квартиру безъ присмотра...
   Въ сосѣдней залѣ послышался звонъ колокольчика.
   -- Кто тамъ?-- спросилъ Лукашъ.
   -- Наши товарищи по преферансу: судьи и прокуроръ.
   -- Такъ не заложимъ ли пульку?-- спросилъ болѣе веселымъ голосомъ Лукашъ.-- Я даже видѣлъ тамъ столъ...
   Криспинъ, однако, былъ совсѣмъ не веселъ.
   -- Мы здѣсь играемъ въ преферансъ,-- отвѣтилъ онъ,-- но тебѣ еще предстоитъ подвергнуться нѣкоторымъ обрядностямъ. Знай, что тѣ господа творятъ особый судъ, который разсмотритъ всю твою жизнь и присудитъ тебя къ той или иной категоріи въ аду. Я, твой адвокатъ, ознакомился съ твоими дѣлами и опасаюсь, что тебѣ не придется составить съ нами партіи...
   Если бы панъ Лукашъ имѣлъ передъ собою зеркало, оно убѣдило бы его въ томъ, что онъ и въ самомъ дѣлѣ умеръ,-- такъ онъ внезапно осунулся, выслушавъ, адвоката.
   -- Криспинъ,-- проговорилъ несчастный, дрожа всѣмъ тѣломъ,-- значитъ вы въ аду?
   -- Гм... да!
   -- И мнѣ придется быть въ аду?
   -- Э-эхъ!..-- пробормоталъ адвокатъ, точно удивленный вопросомъ.
   -- А по какому праву вы будете меня судить?
   -- Видишь ли, здѣсь такое обыкновеніе, что грѣшники судятъ грѣшниковъ,-- отвѣтилъ Криспинъ.
   -- Мой дорогой,-- сказалъ Лукашъ, складывая руки,-- если это такъ, то осудите меня въ тотъ отдѣлъ, въ которомъ вы сами развлекаетесь...
   -- Мы этого только и хотимъ,-- отвѣтилъ адвокатъ,-- но...
   -- Что "но*? Почему "но"?
   -- Ты долженъ удостовѣрить судъ, что въ теченіе своей жизни совершилъ хоть одинъ поступокъ... не помышляя о личной выгодѣ.
   -- Одинъ?-- воскликнулъ панъ Лукашъ.-- Хоть сто, хоть тысячу!.. Я во всю свою жизнь никогда не помышлялъ о личной выгодѣ.
   Криспинъ скептически покачалъ головой.
   -- Мой Лукашъ,-- сказалъ онъ,-- по крайней мѣрѣ, я изъ твоего дѣла не вижу этого. Если бы ты, какъ говоришь, всю свою жизнь не помышлялъ о личной выгодѣ, ты не попалъ бы въ нашу компанію, которая въ четвертомъ департаментѣ ада составляетъ восьмое отдѣленіе одиннадцатаго отдѣла.
   Въ сосѣдней комнатѣ снова послышался звонокъ. Въ то же время Лукашъ услышалъ грубый голосъ судьи, умершаго отъ апоплексическаго удара:
   -- Что новоприбывшій готовъ?
   -- Идемъ!-- сказалъ адвокатъ, беря Лукаша подъ руку.
   Они вошли. Судъ былъ въ полномъ составѣ, но не одинъ изъ его членовъ даже кивкомъ головы не привѣтствовалъ Лукаша. Старикъ окинулъ взоромъ залъ. Въ большихъ шкапахъ лежали дѣла, снабженныя заголовками. Лукашъ прочелъ нѣкоторыя и съ удивленіемъ убѣдился, что это имена хорошо ему извѣстныхъ домохозяевъ Варшавы. На однѣхъ полкахъ покоились дѣла только преферансистовъ, на другихъ -- только винтеровъ, а кое-гдѣ такихъ, которые играли только въ безигъ...
   Надъ шкапами виднѣлась густая паутина и видны были пауки съ лицами извѣстныхъ ростовщиковъ, которые занимались пыткой мухъ. Въ этихъ бѣдныхъ насѣкомыхъ панъ Лукашъ призналъ знакомыхъ прожигателей жизни.
   Залъ этотъ находился подъ надзоромъ одного изъ эксъ-приставовъ, который бралъ грѣшнымъ дѣломъ взятки и умеръ отъ пьянства.
   Прокуроръ началъ первый:
   -- Господа судьи!-- сказалъ онъ, указывая на Лукаша.-- Вотъ этотъ человѣкъ, какъ вамъ извѣстно изъ соотвѣтствующихъ документовъ, въ теченіе семидесяти лѣтъ, проведенныхъ на землѣ, никому не дѣлалъ добра и очень много зла. За такіе поступки высшая инстанція причислила его къ одиннадцатому отдѣлу въ четвертомъ департаментѣ ада. Въ настоящее время рѣчь идетъ о томъ, можетъ ли онъ быть принятъ въ наше отдѣленіе или въ другое, а можетъ быть, его придется... отправить дальше! Это зависитъ отъ его собственныхъ показаній и дальнѣйшихъ дѣйствій. Защитникъ подсудимаго, слово предоставляется вамъ...
   Панъ Лукашъ увидѣлъ, что уже въ половинѣ прокурорской рѣчи всѣ судьи уснули крѣпкимъ сномъ. Это его не поразило: завзятый любитель тяжбъ, онъ очень часто бывалъ въ судахъ тамъ, на землѣ.
   Никогда еще панъ Криспинъ, какъ адвокатъ, не проявлялъ столькихъ выдающихся достоинствъ, какъ при настоящей защитѣ. Онъ запутывалъ дѣло, прибѣгалъ къ такимъ уловкамъ и лгалъ столь отмѣнно, что въ огражденныхъ рѣшеткой окнахъ зала показались удивленныя рожи чертей. Но судьи спали непробудно, зная, что даже въ аду не стоитъ вникать въ соображенія, не имѣющія подъ собой фактической почвы.
   Наконецъ, адвокатъ опомнился и воскликнулъ:
   -- А теперь, господа судьи, я долженъ указать вамъ на одну только, но неоспоримую правду въ защиту моего кліента. Онъ... былъ преферансистомъ, какихъ мало!..
   -- Вѣрно!-- прошептали судьи, проснувшись.
   -- Онъ могъ играть всю ночь напролетъ и никогда не выходилъ изъ себя.
   -- Вѣрно...
   -- Я окончилъ, господа судьи!-- сказалъ адвокатъ.
   -- И очень хорошо сдѣлали,-- отозвался прокуроръ.-- А теперь не угодно ли вамъ указать на одинъ, на одинъ только поступокъ, который совершилъ обвиняемый, не помышляя о личной выгодѣ. Иначе, какъ вамъ это извѣстно, грѣшникъ не можетъ быть принятъ въ наше отдѣленіе.
   -- А какъ блестяще защищалъ!..-- прошепталъ судья, который умеръ послѣ паденія съ лѣстницы.
   Краснорѣчивый адвокатъ умолкъ и углубился въ разсмотрѣніе документовъ. Видно было, что онъ ничего больше не могъ прибавить къ своей рѣчи.
   Положеніе дѣла Лукаша было до того скверно, что оно тронуло даже прокурора.
   -- Обвиняемый!-- воскликнулъ обвинитель.-- Не припоминаете ли вы хотя одного вашего поступка, который не клонился бы къ личной выгодѣ, хоть относительно добраго?...
   -- Господа судьи!-- сказалъ панъ Лукашъ съ глубокимъ поклономъ.-- Я велѣлъ передъ домомъ устроить асфальтовый тротуаръ...
   -- За который недѣли за двѣ передъ тѣмъ вы повысили квартирную плату,-- прервалъ его прокуроръ.
   -- Я обновилъ штукатурку.
   -- Да, такъ какъ къ этому васъ принудила полиція.
   Лукашъ задумался.
   -- Я женился...-- сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія.
   Но прокуроръ только махнулъ рукой и сурово спросилъ:
   -- Вы ничего болѣе не можете прибавить?
   -- Господа судьи!-- воскликнулъ Лукашъ, чрезвычайно напуганный.-- Я много въ моей жизни совершилъ поступковъ, не помышляя вовсе о личной выгодѣ, но я уже старъ... память мнѣ измѣняетъ...
   При этихъ словахъ адвокатъ вскочилъ съ мѣста, точно его окропили святой водой.
   -- Господа судьи,-- сказалъ онъ, ~ обвиняемый правъ. Поискавъ, онъ навѣрное нашелъ бы въ своей жизни не одинъ поступокъ прекрасный, безкорыстный, благородный, но что дѣлать, если память ему измѣняетъ?... Поэтому я прошу, я даже настаиваю на томъ, чтобы судъ, принимая во вниманіе лѣта и испугъ обвиняемаго, не ограничился только его показаніями, а... подвергъ бы его испытаніямъ, которыя во всемъ блескѣ обнаружили бы всѣ его высокія достоинства...
   Судъ уважилъ ходатайство защитника и сталъ совѣщаться по поводу того, какого рода должно быть испытаніе. Панъ Лукашъ тѣмъ временемъ повернулъ голову и увидѣлъ за собою какую-то новую фигуру. Это былъ какъ будто судебный разсыльный, но съ лицомъ того подпольнаго адвоката, котораго на землѣ судили за воровство, мошенничество и присвоеніе титуловъ.
   -- Мнѣ кажется, что я имѣю удовольствіе васъ знать?-- сказалъ Лукашъ, протягивая судебному разсыльному руку.
   У разсыльнаго глаза заискрились и онъ хотѣлъ уже взять протянутую руку Лукаша, какъ вдругъ панъ Криспинъ оттолкнулъ Лукаша, говоря:
   -- Оставь, Лукашъ!.. Это чортъ... Хорошъ бы ты былъ, еслибъ попался въ его руки!...
   Панъ Лукашъ чрезвычайно смѣшался, сталъ внимательно разглядывать эту новую фигуру и наконецъ сказалъ на ухо адвокату:
   -- Какъ это люди все преувеличиваютъ! Мнѣ всегда говорили, что у чорта рога, какъ у стараго козла, а у этого рога не больше, чѣмъ у молодого теленка. Едва лишь торчатъ шишки!..
   Въ эту минуту судъ подозвалъ адвоката. Предсѣдатель шепнулъ ему что-то на ухо и вслѣдъ за тѣмъ Криспинъ громко обратился къ Лукашу:
   -- Сдѣлалъ ли ты въ своей жизни какое-нибудь пожертвованіе, напримѣръ, съ благотворительной цѣлью?
   Лукашъ стоялъ въ нерѣшительности.
   -- Память у меня стала плоха,-- сказалъ онъ, -- вѣдь мнѣ уже семьдесятъ лѣтъ...
   -- А не пожелалъ ли бы ты сдѣлать теперь подобное пожертвованіе?-- спросилъ адвокатъ, многозначительно подмигнувъ.
   Панъ Лукашъ не имѣлъ ни малѣйшей охоты, но, замѣтивъ подмигиваніе, согласился.
   Ему дали перо и бумагу, и панъ Криспинъ сказалъ:
   -- Напиши заявленіе, такъ, какъ будто бы ты писалъ для "Курьера".
   Панъ Лукашъ сѣлъ, подумалъ, написалъ и отдалъ написанное.
   Прокуроръ прочелъ:
   "Отъ Лукаша X., имѣющаго домъ... на улицѣ... подъ номеромъ... три рубля серебромъ (3 руб. сер.) пожертвовано на бѣдныхъ. Тамъ же можно купить каменщичьи инструменты, а также отдаются квартиры въ наемъ по умѣреннымъ цѣнамъ".
   Выслушавъ такое заявленіе, судъ остолбенѣлъ, адвокатъ прикусилъ губы, а чортъ взялся за бока отъ смѣху.
   -- Обвиняемый,-- крикнулъ прокуроръ,-- вы написали рекламу для своего дома, а не заявленіе о пожертвованіи! Кто дѣлаетъ пожертвованіе съ благотворительной цѣлью и дѣлаетъ его къ тому же безкорыстно, тотъ не долженъ преслѣдовать при этомъ своихъ матеріальныхъ выгодъ.
   Послѣ такого наставленія Лукашу подали другой листъ бумаги. Несчастный, дрожа отъ испуга, сѣлъ и написалъ:
   "Отъ неизвѣстнаго пожертвовано на бѣдныхъ копѣекъ... пятнадцать".
   Но тотчасъ же онъ зачеркнулъ слово пятнадцать и написалъ пять.
   Судъ прочелъ заявленіе, судьи покачали головами, но согласились, что для Лукаша и такое пожертвованіе, разъ оно сдѣлано безкорыстно, вполнѣ достаточно.
   Вдругъ чортъ спросилъ:
   -- А съ какой цѣлью, господинъ Лукашъ, вы пожертвовали эти пять копѣекъ на бѣдныхъ?
   -- За спасеніе грѣшной души моей!-- отвѣтилъ Лукашъ.
   Чортъ снова прыснулъ со смѣху, предсѣдательствующій ударилъ кулакомъ по столу, а адвокатъ сталъ рвать на себѣ волосы.
   -- Ахъ, ты, старый оселъ!-- закричалъ Криспинъ на пана Лукаша.-- Ты вѣдь слышалъ, что пожертвованіе должно быть безкорыстнымъ, что оно не должно быть сдѣлано ни ради объявленія о наймѣ квартиръ, ни даже ради спасенія души... Но ты видно до такой степени корыстолюбивъ, что пяти копѣекъ не можешь пожертвовать на бѣдныхъ, не помышляя о наградѣ, да еще такой, какъ спасеніе души...
   Теперь судьи поднялись съ своихъ мѣстъ. Въ ихъ грозныхъ и хмурыхъ взглядахъ панъ Лукашъ прочиталъ для себя какой-то страшный приговоръ.
   -- Судебный разсыльный, -- воскликнулъ предсѣдательствующій,-- отведите обвиняемаго въ послѣдній кругъ ада!
   Но чортъ только махнулъ рукой.
   -- А какой намъ прокъ въ подобномъ пансіонерѣ,-- сказалъ онъ,-- который собственную душу оцѣниваетъ въ пять копѣекъ?
   -- Что же мы съ нимъ сдѣлаемъ?-- спросилъ прокуроръ.
   -- Что вамъ будетъ угодно!-- воскликнулъ чортъ, презрительно пожимая плечами.
   -- Подвергнемъ развѣ его еще одному испытанію,-- сказалъ адвокатъ.
   И, приблизившись къ предсѣдательствующему, онъ о чемъ-то съ нимъ пошептался.
   Предсѣдательствующій посовѣтовался съ остальными судьями и сказалъ:
   -- Обвиняемый! Съ нами ты не можешь остаться, чорть также не хочетъ принять тебя, потому что ты слишкомъ низко оцѣнилъ свою душу. Мы порѣшили прибѣгнуть къ послѣднему испытанію. Твоя душа войдетъ въ тотъ старый туфель, который за нѣсколько дней передъ этимъ ты выбросилъ на сорную яму. Dixi.
   Панъ Лукашъ рѣшеніе объ участи души выслушалъ равнодушно, но, когда вспомнили про туфель, заинтересовался.
   Въ ту же минуту чортъ слегка подтолкнулъ его къ рѣшетчатому окну судебной залы; старикъ взглянулъ и -- о, диво!...
   ...Онъ увидѣлъ дворъ своего дома, окно своей квартиры (въ которой кто-теперь разгуливалъ), наконецъ, сорную яму и на ея вершинѣ свой туфель.
   -- Эхъ,-- пробормоталъ онъ,-- не поторопился ли я слишкомъ, выбросивъ его?.. Хотя починки и стоили дорого...
   На дворѣ показалась убогая, оборванная нищенка. Одна нога ея была обернута въ грязныя тряпки, и старуха сильно на нее прихрамывала.
   Нищенка поглядѣла на окна, очевидно, съ намѣреніемъ попросить милостыни, но такъ какъ въ окнахъ никто не показывался, то она вернулась къ сорной ямѣ, думая, не найдетъ ли тамъ чего-нибудь.
   Она увидѣла туфель Лукаша.
   Сначала онъ ей показался очень плохимъ. Но такъ какъ подъ рукой не было ничего лучшаго, а больная нога видно ей сильно докучала, то... она и взяла туфель.
   Панъ Лукашъ ни разу даже не моргнулъ во время этой сцены. Увидѣвъ, что нищенка беретъ туфель и уходитъ съ нимъ со двора, онъ закричалъ:
   -- Эй, эй! Божья старушка, это мой туфель!..
   Нищенка оглянулась и отвѣтила:
   -- Да на что вамъ, добрый господинъ, такая дрянь?
   -- Дрянь не дрянь, но во всякомъ случаѣ онъ мой. Даромъ его брать не приходится, потому что это походитъ на кражу. Поэтому, если не хотите имѣть грѣха на душѣ, скажите "Отче нашъ" за упокой души Лукаша...
   -- Хорошо, господинъ,-- сказала нищенка и стала бормотать "Отче нашъ".
   -- Однако, туфель этотъ былъ еще хоть куда!-- подумалъ Лукашъ.
   И потомъ прибавилъ громко:
   -- Старушка, старушка!.. Если я ужь подарилъ вамъ эту обувь, то посмотрите, по крайней мѣрѣ, кто тамъ ходитъ въ моей квартирѣ...
   -- Хорошо, господинъ!-- отвѣтила нищенка и пошла наверхъ, тяжело хромая. Черезъ нѣсколько минутъ она возвратилась и сказала:-- Не знаю, господинъ, кто тамъ ходитъ, такъ какъ мнѣ не хотѣли отворить дверей... Да будетъ благословенно...
   Она собиралась было уходить, но панъ Лукашъ еще ее побезпокоилъ.
   -- Бабушка, бабушка!-- закричалъ онъ.-- За такой порядочный туфель вамъ не мѣшало бы привести мнѣ сюда дворника.
   -- А гдѣ онъ?-- спросила нищенка.
   -- Вѣроятно, на улицѣ, тамъ, гдѣ дѣлаютъ тротуаръ.
   -- Тамъ его нѣтъ, я видѣла.
   -- Тогда, быть можетъ, онъ пошелъ за водой къ колодцу Зыгмунта. Приведите-ка его, пожалуйста!..
   -- Я должна бѣжать къ колодцу Зыгмунта за этотъ туфель?-- спросила нищенка.
   -- Конечно!-- отвѣтилъ панъ Лукашъ.-- Не даромъ же я его далъ.
   Старушка, хотя и убогая, разсердилась.
   -- Ахъ, ты, скопидомъ!-- крикнула она.-- Возьми съ собою эту дрянь въ чортово пекло!..
   И она бросила туфель съ такою силою, что онъ пролетѣлъ черезъ рѣшетку, просвистѣлъ надъ головой пана Лукаша и упалъ на столъ, покрытый зеленымъ сукномъ.
   Панъ Лукашъ оглянулся.
   За нимъ стоялъ судъ въ полномъ составѣ, а раздражительный прокуроръ, увидѣвъ туфель на столѣ, сказалъ:
   -- Вотъ corpus delicti, фактическое доказательство безграничнаго корыстолюбія этого негодяя Лукаша.
   А потомъ, обращаясь къ адвокату и стоявшему за нимъ чорту, сказалъ:
   -- Дѣлайте съ нимъ, что хотите. Намъ уже ни судить его, ни осуждать не приходится.
   Представители правосудія перемѣнили форменное платье на гражданское, въ которомъ ихъ похоронили, и вышли, не глядя даже на Лукаша. Только судья, который умеръ отъ апоплексическаго удара и былъ слишкомъ горячаго темперамента, переступивъ порогъ залы, плюнулъ съ презрѣніемъ.
   Чортъ хохоталъ, какъ сумасшедшій, а адвокатъ Криспинъ чуть не бросился съ кулаками на Лукаша.
   -- Ахъ, ты, эгоистъ, корыстолюбецъ!..-- закричалъ онъ.-- Мы заключили твою душу въ этотъ старый туфель, думая, что хоть въ такой оболочкѣ она окажетъ кому-нибудь безкорыстную услугу. И случилось то, чего мы желали: нищенка нашла туфель, онъ хотя бы на часъ принесъ ей пользу, и ты волей-неволей сдѣлалъ бы доброе дѣло. Какъ бы не такъ!.. Корыстолюбіе твое такъ велико, что ты все испортилъ... Ты даже навѣки потерялъ туфель, который, разъ его оживила такая несчастная душа, долженъ теперь отправиться въ послѣдній кругъ ада...
   Дѣйствительно, чортъ взялъ туфель со стола и бросилъ его въ отдушину, изъ которой вылетало страшное пламя, откуда слышались стоны и звонъ цѣпей.
   -- Что ты съ нимъ сдѣлаешь?-- спросилъ чорта адвокатъ, показывая ногой на Лукаша.
   -- Съ этимъ экземпляромъ?..-- отвѣтилъ чортъ.-- Выброшу его изъ ада, чтобы насъ не компрометировалъ... Пусть возвращается на землю, пусть вовѣки вѣковъ дрожитъ надъ своими закладными листами и банковыми билетами, пусть владѣетъ каменнымъ домомъ, пусть продаетъ съ публичныхъ торговъ имущество бѣдныхъ квартирантовъ и обижаетъ собственную дочь. Здѣсь онъ осквернилъ бы адъ своей гнусной особой, а тамъ, обижая людей, онъ можетъ намъ быть полезенъ.
   Печальныя мысли овладѣли паномъ Лукашомъ, когда онъ услышалъ это.
   -- Съ вашего позволенія,-- спросилъ онъ,-- гдѣ же я въ концѣ концовъ буду?
   -- Нигдѣ!-- отвѣтилъ съ гнѣвомъ адвокатъ.-- О небѣ и о чистилищѣ ты и самъ, вѣроятно, не думаешь, а изъ ада, несмотря на всю нашу протекцію, тебя выпроваживаютъ. Ну,-- прибавилъ онъ,-- будь здоровъ и сверни себѣ шею!..
   И, чтобы не подать руки пану Лукашу, онъ спряталъ обѣ руки въ карманы и вышелъ.
   Панъ Лукашъ стоялъ остолбенѣлый и стоялъ бы такъ цѣлую вѣчность, если бы чортъ не крикнулъ, толкнувъ его каблукомъ:
   -- Двигайся, старина!..
   Они вышли изъ суда на улицу и быстро побѣжали. Толпа уличныхъ мальчишекъ ада при видѣ ихъ стала визжать:
   -- Смотрите, смотрите!.. Этого скопидома Лукаша выпроваживаютъ изъ ада не солоно хлебавши!..
   Чортъ едва не сгорѣлъ со стыда, что долженъ сопровождать это злосчастное существо, а панъ Лукашъ, повидимому, совсѣмъ уже лишенный амбиціи, хранилъ присутствіе духа и, вмѣсто того, чтобы оплакивать свой позоръ, оглядывался въ аду на всѣ стороны. Чортъ даже плевалъ со злости и, притворяясь, что у него болятъ зубы, подвязалъ щеку цвѣтнымъ носовымъ платкомъ, чтобы его не узнали.
   Такъ какъ они шли очень быстро, то, благодаря этому, панъ Лукашъ видѣлъ немного. Ему казалось, однако, что адъ очень похожъ на Варшаву и что наказанія, терзающія грѣшниковъ, являются скорѣе дальнѣйшимъ продолженіемъ ихъ жизни, чѣмъ какими-то воображаемыми муками.
   Мимоходомъ онъ замѣтилъ, что городское управленіе по цѣлымъ днямъ ѣздитъ на плетеныхъ возахъ по адскимъ мостовымъ не хуже варшавскихъ. Въ витринѣ одной изъ книжныхъ лавокъ онъ увидѣлъ брошюру подъ заглавіемъ: "О примѣненіи асфальта къ адскимъ мукамъ и о его превосходствѣ надъ обыкновенною смолою", что ему очень понравилось, такъ какъ онъ сообразилъ, что асфальтовый подрядъ вмѣстѣ со своимъ живымъ и мертвымъ инвентаремъ угодилъ туда, куда его панъ Лукашъ послалъ въ сердцахъ. Онъ встрѣтилъ здѣсь молодыхъ варшавскихъ львовъ, которые имѣли обыкновеніе приставать къ женщинамъ на улицѣ. Въ наказаніе имъ предоставили гаремы, составленные изъ жертвъ ихъ дикой страстности. Но только каждая одалиска имѣла полныхъ восемьдесятъ лѣтъ, лысую голову, вставные зубы, была худа, какъ скелетъ, тряслась, какъ кисель, была страшно ревнива и предъявляла постоянную претензію къ выраженію ей знаковъ любви и уваженія.
   Въ городской думѣ нѣсколько коммиссій совѣщались по поводу канализаціи, оздоровленія города, дороговизны мяса и тому подобныхъ вопросовъ. А такъ какъ каждый день говорилось объ одномъ и томъ же, безъ дальнѣйшихъ результатовъ, то члены почтенныхъ коммиссій съ тоски и отчаянія выбрасывались изъ оконъ на мостовую и разбивались вдребезги, какъ спѣлые арбузы. Въ несчастью, каждый разъ собирали ихъ разбитые члены, кое-какъ склеивали и снова отправляли въ залъ засѣданій.
   Видѣлъ также панъ Лукашъ мученія литературной братіи.
   Редакторы газетъ цѣлую вѣчность раздували огромные самовары, вмѣщавшіе отъ нѣсколькихъ до нѣсколькихъ сотъ тысячъ стакановъ воды, напрасно пытаясь довести воду до точки кипѣнія. Они трудились, выбиваясь изъ силъ, трудились до изнеможенія, а вода все оставалась тепловатой. Въ концѣ концовъ она даже протухла, а все-таки была только лишь тепловатой.
   Не меньшую муку терпѣли и театральные рецензенты, которые по волѣ судьбы превратились въ балетныхъ танцоровъ, пѣвцовъ, актеровъ, играли каждую пьесу по два раза въ день и должны были читать свои собственныя рецензіи, написанныя нѣкогда по поводу другихъ лицъ, а теперь относившіяся непосредственно къ нимъ. И что хуже всего, публика, довѣряющая печатному слову, не обращая вниманія на тяжесть ихъ положенія, безгранично вѣрила ихъ рецензіямъ и очень издѣвалась надъ авторами-актерами.
   Только авторы популярно-экономическихъ брошюръ не терпѣли никакихъ мукъ, такъ какъ ихъ литературные труды предоставляли штудировать самымъ закоренѣлымъ грѣшникамъ. Читая ихъ, они рвали на себѣ волосы, кусали собственное тѣло и страшно проклинали своихъ мучителей. Благодаря этому, популяризаторы политико-экономическихъ свѣдѣній наслаждались въ аду довольно широкой популярностью.
   Все это видѣлъ панъ Лукашъ, быстро пробѣгая по улицѣ Эреба, въ сопровожденіи толпы уличныхъ мальчишекъ, которые кричали:
   -- Смотрите, смотрите!.. Это Лукашъ, домовладѣлецъ варшавскій, котораго выпроваживаютъ изъ ада не солоно хлебавши...
   Въ концѣ концовъ чортъ, сопровождавшій Лукаша, вышелъ окончательно изъ себя. Никогда еще его терпѣливую душу не выставляли на подобное посмѣяніе. Онъ потерялъ всякое хладнокровіе и схватилъ Лукаша за шиворотъ...
   Еле живой отъ страха, себялюбецъ почувствовалъ такой сильный ударъ въ мѣсто, находящееся между пятками и затылкомъ, что вылетѣлъ изъ ада съ быстротою пушечнаго ядра.
   У него даже духъ захватило...

* * *

   Сильная боль отрезвила пана Лукаша.
   Когда онъ раскрылъ глаза, то убѣдился, что лежитъ на полу, возлѣ кровати. Шлафрокъ у него былъ растерзанъ, точно онъ рвалъ его въ лихорадочномъ жару, а шарфъ упалъ съ головы и свѣшивался теперь съ подушки.
   Старикъ съ трудомъ поднялся. Онъ взглянулъ вокругъ. Это его собственная кровать, его квартира и его шлафрокъ. Тѣ же самыя вещи въ комнатѣ и тотъ же самый запахъ асфальта, изъ котораго дѣлали тротуаръ передъ домомъ.
   Онъ взглянулъ на часы. Шестой часъ -- и сумерки уже наполняютъ комнату. Значитъ шестой часъ вечера. Въ послѣдній разъ онъ слышалъ, какъ часы пробили три.
   Что онъ дѣлалъ отъ трехъ до шести?
   Должно быть спалъ...
   Да, несомнѣнно спалъ, но какіе скверные сны его донимали...
   Сны?
   Безъ сомнѣнія, сны!.. Безъ всякаго даже сомнѣнія, сны! Адъ, если онъ дѣйствительно существуетъ, долженъ быть совершенно инымъ, да и его партнеры въ преферансъ, по всей вѣроятности, не исполняютъ тамъ обязанностей судій.
   Какъ бы тамъ ни было, сонъ этотъ былъ удивительный, поразительно ясный, точно пророческій, и глубоко запечатлѣлся въ памяти пана Лукаша.
   Но сонъ ли это былъ?.. Если сонъ, то отчего въ такомъ случаѣ панъ Лукашъ чувствуетъ около поясницы тупую боль, точно отъ удара дьявольскимъ колѣномъ?...
   -- Сонъ?.. Не сонъ!.. Сонъ!.. Не сонъ!..-- повторялъ про себя старикъ, и для окончательнаго разрѣшенія своихъ сомнѣній потащился къ окну, надѣлъ на носъ очки и сталъ внимательно приглядываться къ сорной ямѣ.
   Онъ видѣлъ тамъ солому, грязныя бумажки, яичную скорлупу, но туфля тамъ не было...
   Гдѣ же туфель?.. Само собой разумѣется, что въ аду!
   У пана Лукаша мурашки пробѣжали по спинѣ. Онъ открылъ форточку и крикнулъ подметавшему дворъ дворнику:
   -- Юзефъ! А куда дѣвался съ сорной ямы мой туфель?
   -- Его подняла какая-то баба,-- отвѣтилъ дворникъ.
   -- Какая такая баба?-- спросилъ старлкъ, все болѣе и болѣе тревожась.
   -- Какая-то полуумная нищенка. Она все время разговаривала сама съ собой, молилась за упокой чьей-то души и даже стучала въ вашу квартиру,-- разсказывалъ дворникъ.
   Пана Лукаша бросало то въ жаръ, то въ холодъ, но онъ продолжалъ разспрашивать:
   -- Какъ она выглядѣла?.. Ты узналъ бы ее?..
   -- Почему бы не узнать. У нея еще одна нога была завернута въ грязную тряпку и она сильно на нее прихрамывала.
   У пана Лукаша зубъ-на-зубъ не попадалъ.
   -- А не взяла ли она съ собой туфля?
   -- Сперва было взяла,-- сказалъ дворникъ,-- но потомъ стала кого-то проклинать и такъ куда-то швырнула туфель, что я его не могъ найти. Точно онъ въ адъ провалился!.. Хотя, правду сказать, его и жалѣть не стоитъ, потому что онъ былъ тряпка тряпкой...
   Но панъ Лукашъ не слышалъ послѣднихъ словъ дворника: онъ поспѣшно закрылъ форточку и почти безъ силъ опустился на старый диванъ, бормоча:
   -- Такъ это былъ не сонъ?.. Это была дѣйствительность!... Значитъ и въ самомъ дѣлѣ меня выпроводили даже изъ ада...
   -- Съ этихъ поръ,-- продолжалъ онъ шептать,-- до конца свѣта я буду жить въ этомъ каменномъ домѣ, среди этой рухляди, таская на груди закладные листы, которыя тамъ... не имѣютъ никакой цѣны...
   -- И какая мнѣ польза отъ этого?..
   Первый разъ въ жизни панъ Лукашъ задалъ себѣ вопросъ: какая ему отъ этого польза? Какая ему польза отъ этого каменнаго дома, въ которомъ онъ не имѣетъ удобствъ; отъ этихъ вещей и рухляди, истлѣвающей въ тѣснотѣ; наконецъ, отъ этихъ денегъ, которыми онъ никогда не попользовался и которыя ничего не значатъ въ сравненіи съ вѣчностью. А вѣчность уже стоитъ за его плечами...
   Вѣчность однообразная и страшно тоскливая, безъ перемѣнъ, безъ надеждъ и даже безъ тревогъ. Годъ, сто, тысячу лѣтъ панъ Лукашъ будетъ носить на груди закладные листы, а потайные ящики конторокъ будетъ наполнять банковыми билетами, серебромъ и золотомъ, всѣмъ, что только перепадетъ ему въ руки. И сто, и тысячу лѣтъ онъ будетъ владѣть этимъ непривѣтливымъ каменнымъ домомъ и будетъ вести изъ-за него тяжбу сперва съ собственной дочерью и зятемъ, потомъ съ ихъ дѣтьми, потомъ съ внуками и правнуками. Никогда уже въ милой компаніи друзей онъ не сядетъ за преферансъ, но зато вѣчно будетъ глядѣть на эту рухлядь, безпорядочно разставленную и покрытую пылью, на почернѣвшіе отъ времени образа, на порванный диванъ, на свой ветхій и засаленный шлафрокъ и... на эту лохань каменщика съ его инструментами.
   О чемъ онъ только ни подумалъ, онъ на все взглянулъ и все напомнило ему о вѣчныхъ мукахъ, ужасныхъ тѣмъ, что онѣ должны быть непреложными, неизмѣнными, точно окаменѣлыми. Такую жизнь, какую онъ теперь проводитъ, можно исчерпать въ одинъ день, а въ недѣлю она можетъ совсѣмъ опостылѣть. Но вести ее изъ вѣка въ вѣкъ -- это ужасающее мученіе.
   Ему казалось, что пачка закладныхъ листовъ жжетъ его грудь. Онъ вытащилъ ее изъ подъ фуфайки и бросилъ въ комодъ. Но она и тамъ не давала ему покоя.
   -- Что мнѣ въ этихъ деньгахъ?-- шепталъ онъ.-- Я имѣю ихъ и -- страшное дѣло!-- не освобожусь отъ нихъ никогда...
   Въ эту минуту кто-то постучалъ въ дверь.
   Вопреки обыкновенію, панъ Лукашъ, не открывая дверного оконца, отворилъ дверь -- и увидѣлъ каменщика.
   -- Ваше скородіе, явите божескую милость,-- взмолился каменщикъ, покорно держа въ рукахъ шапку,-- отдайте мнѣ мое имущество! Я не стану тягаться съ вами по судамъ, такъ какъ я бѣденъ. Безъ инструментовъ работы не достанешь, а на покупку новыхъ у меня нѣтъ денегъ...
   -- Забирай себѣ свои инструменты, только скорѣй ихъ выноси отсюда!-- крикнулъ панъ Лукашъ, радуясь, что избавится хоть отъ лохани.
   Дѣйствительно каменщикъ очень быстро вытащилъ свои инструменты въ сѣни, но не могъ скрыть своего удивленія. Онъ глядѣлъ на пана Лукаша, теребя въ рукахъ шапку, а панъ Лукашъ глядѣлъ на него.
   -- Что, недостаетъ тебѣ чего-нибудь?-- спросилъ старикъ.
   -- Какъ же, недостаетъ еще мнѣ... платы за работу,-- отвѣтилъ несмѣло каменщикъ.
   Панъ Лукашъ подошелъ къ конторкѣ и отодвинулъ одинъ изъ многочисленныхъ ящиковъ.
   -- Сколько тебѣ слѣдуетъ?
   -- Пять рублей, ваше скородіе. А сколько я понесъ убытковъ отъ того, что не могъ работать столько времени...-- говорилъ каменщикъ, желая поскорѣе получить деньги.
   -- Сколько же ты потерпѣлъ убытку?... Только говори правду,-- спросилъ панъ Лукашъ.
   -- По крайней мѣрѣ, на шесть рублей,-- отвѣтилъ каменщикъ, думая съ опасеніемъ, возвратитъ ли ему должное старый.
   Вслѣдъ затѣмъ, однако, онъ убѣдился съ величайшимъ изумленіемъ, что панъ Лукашъ заплатилъ ему одиннадцать рублей, какъ орѣхъ раскусилъ...
   Каменщикъ не хотѣлъ вѣрить собственнымъ глазамъ, разглядывалъ деньги и благословлялъ пана Лукаша. Но старикъ быстро захлопнулъ предъ его носомъ двери, бормоча про себя:
   -- Слава Богу, что я хоть избавился отъ лоханки и одиннадцати рублей!.. Если бы они только, не возвратились...
   Въ эту минуту кто-то вторично постучалъ въ дверь. Панъ Лукашъ снова отворилъ дверь и встрѣтился носъ къ носу съ женой столяра.
   -- Господинъ,-- воскликнула женщина, тутъ же въ дверяхъ и бросаясь ему въ ноги,-- въ послѣдній разъ прошу васъ, не продавайте нашего имущества съ публичнаго торга! Мы потомъ выплатимъ вамъ долгъ; но теперь у меня нѣтъ денегъ не только на доктора для больного мужа, но даже на ложку супа для него и для дѣтей...-- И, говоря это, она такъ горько плакала, что у старика защемило сердце.
   Онъ побѣжалъ къ конторкѣ, вынулъ оттуда два рубля и, всовывая ихъ въ руку женщины, сказалъ:
   -- Ну, ну... вы не плачьте! Здѣсь вамъ деньги на самое необходимое, а потомъ... я еще дамъ. Публичный тортъ я остановлю, оставлю васъ на прежней квартирѣ и буду помогать, если только вы станете обращаться ко мнѣ въ случаѣ дѣйствительной нужды, безъ всякой мысли обмануть стараго человѣка.
   Жена столяра онѣмѣла и уставилась на Лукаша безсмысленными глазами. Онъ легонько отодвинулъ ее отъ порога, заперъ дверь и прошепталъ, точно съ кѣмъ-то споря:
   -- Вотъ и не будетъ публичнаго торга ни завтра, ни когда, бы то ни было!.. А своимъ чередомъ снова убыло два рубля. Итого уже тринадцать...
   Вслѣдъ за тѣмъ имъ овладѣли печальныя мысли. Каждый предметъ, каждая вещь, находившяся въ комнатѣ, а ихъ была очень много, ранили его, точно ножомъ.
   -- Кто захочетъ взять эти вещи?-- разсуждалъ онъ самъ съ собою.-- Смогу ли я когда-нибудь выбраться отсюда, когда надо мною виситъ такое проклятіе, что я долженъ цѣлую вѣчность проводить въ этомъ домѣ...
   Панъ Лукашъ чувствовалъ себя нѣсколько утомленнымъ, а потому зажегъ свѣчу, раздѣлся и легъ въ кровать.
   Онъ заснулъ крѣпко, безъ сновидѣній. Но на слѣдующее утро припомнились ему адскія видѣнія, однообразная вѣчность, отсутствіе цѣли въ жизни -- и ему опять стало не по себѣ.
   Дворникъ принесъ ему булку и немного горячей воды. Панъ Лукашъ заварилъ чай, налилъ его въ стаканъ и сталъ снова раздумывать надъ своимъ несчастьемъ..
   Въ полдень тотъ же самый дворникъ снабдилъ его обѣдомъ изъ дешевой кухмистерской и вышелъ, не говоря ни слова. Панъ Лукашъ былъ увѣренъ, что уже сегодня не увидитъ лица человѣческаго, а въ городъ онъ пойти не рѣшался, боясь, чтобы городъ слишкомъ живо не напомнилъ ему ада.
   Вдругъ, въ началѣ четвертаго, кто-то сталъ неистово колотить въ дверь. Панъ Лукашъ отворилъ ее и чуть не грохнулся на земь: передъ нимъ стоялъ адвокатъ Криспинъ.
   Старикъ, не будучи въ силахъ собраться съ мыслями, молчалъ. Адвокатъ казался чѣмъ-то недовольнымъ. Онъ выступилъ на средину комнаты и сказалъ мрачно:-- Ну, радуйся!.. Ты выигралъ дѣло, но только предъ престоломъ Божіимъ...
   Безумная радость овладѣла старикомъ.
   -- Я выигралъ дѣло предъ престоломъ Божіимъ!..-- воскликнулъ онъ.-- Какимъ образомъ?.. Значитъ меня уже не выбросятъ изъ ада?..
   -- Ужь не спятилъ ли ты съ ума, Лукашъ?..-- спросилъ удивленно адвокатъ.
   -- Я вѣдь слышу, что ты говоришь...
   -- Если я говорю,-- сказалъ адвокатъ,-- что ты выигралъ дѣло предъ престоломъ Божіимъ, то это значитъ, что ты проигралъ его на судѣ людскомъ и что мы или должны найти зацѣпку для новаго процесса, или отдать твоей дочери этотъ домъ... Понимаешь?..
   Панъ Лукашъ сталъ немного соображать.
   -- Престолъ Божій... престолъ Божій...-- бормоталъ старикъ, а потомъ вдругъ спросилъ адвоката:
   -- Позволь!.. Значитъ ты не былъ убитъ на томъ поѣздѣ, который потерпѣлъ крушеніе?..
   -- Я на немъ даже не ѣхалъ. Но что ты говоришь, Лукашъ?
   -- Сейчасъ,-- прервалъ его старикъ.-- Значитъ ты не былъ убитъ и не былъ въ аду?
   Въ комнату вошелъ дворникъ, держа въ рукѣ туфель.
   -- Господинъ,-- сказалъ онъ,-- вотъ туфель, я нашелъ его за бочкой...
   Панъ Лукашъ осмотрѣлъ свой туфель и не могъ замѣтить на немъ ни слѣда огня.
   -- Значитъ и мой туфель не былъ въ аду?..-- прошепталъ старикъ.
   -- Ты, кажется, не въ своемъ умѣ, Лукашъ!-- крикнулъ вышедшій изъ себя адвокатъ.-- Я тебѣ говорю, что ты проигралъ дѣло, а ты плетешь мнѣ что-то объ адѣ.
   -- Видишь ли, вчера мнѣ снился удивительный и печальный сонъ.
   -- Вздоръ какой!-- прервалъ его Криспинъ.-- Кто теперь вѣритъ снамъ?.. Рѣчь идетъ не о снахъ, а о томъ, выбираешься ли ты изъ этого дома или ведешь процессъ съ дочерью дальше?
   Панъ Лукашъ задумался. Онъ думалъ, раздумывалъ, соображалъ, наконецъ, сказалъ рѣшительно: -- Процессъ!..
   -- Это я понимаю!-- отвѣтилъ адвокатъ.-- Ну, ну!.. Была у меня сегодня жена столяра и сказала, что ты отказываешься отъ продажи съ публичнаго торга ихъ имущества. Правда ли это?..
   Пана Лукаша такъ и подбросило.
   -- Сохрани меня, Боже!-- крикнулъ онъ.-- Вчера я чувствовалъ себя немного разстроеннымъ, обѣщалъ ей, что отмѣню продажу имущества и даже (стыдно признаться!) далъ бабѣ два рубля... Но сегодня я уже въ своемъ умѣ и торжественно отказываюсь отъ безразсудныхъ обѣщаній.
   -- Это дѣло!-- воскликнулъ адвокатъ со смѣхомъ, беря Лукаша за руку.-- Теперь я тебя узнаю... А то, когда я вошелъ сюда, ты казался мнѣ совсѣмъ другимъ человѣкомъ.
   -- Тотъ же самый, тотъ же самый до смерти!.. Всегда твой Лукашъ...-- растроганно отвѣтилъ старикъ.-- Жаль мнѣ только тринадцати рублей, которые я позволилъ у себя выманить.
   Послѣ этого оба облобызались съ трогательной нѣжностью.

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", No 2, 1898

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru