Пржевальский Николай Михайлович
Уссурийский край

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Новая территория России.

   

УССУРІЙСКІЙ КРАЙ
Новая территорія Россіи1).

   1) Статья эта составляетъ нѣсколько главъ изъ приготовляемаго въ печати полнаго описанія Уссурійскаго края, гдѣ авторъ провелъ около двухъ лѣтъ, занимаясь различными (преимущественно естественно-историческими) изслѣдованіями.
   
   Уссурійскій край, пріобрѣтенный нами окончательно по пекинскому договору 1860 года, составляетъ южную часть нашей Приморской Области. Онъ заключаетъ въ себѣ бассейнъ правыхъ притоковъ Уссури {Лѣвая сторона Уссури принадлежитъ китайцамъ. См. ниже прилагаемую карту Уссурийскаго края.} и ея верхняго теченія; кромѣ того сюда же, въ обширномъ смыслѣ, можно отнести весь за-Уссурійскій край, до границъ съ Манчжуріею и Кореею, а также побережье Японскаго моря, до широты устья Уссури.
   Эта страна лежитъ между 42° и 48° сѣв. шир., слѣдовательно подъ одною широтою съ сѣверною Испаніею, южною Франціею, сѣверною и среднею Италіею и южною Россіею, но подъ вліяніемъ различныхъ неблагопріятныхъ физическихъ условій имѣетъ климатъ совершенно иного склада, чѣмъ вышеназванныя европейскія мѣстности. Съ другой стороны, растительный и животный міръ Уссурійскаго края, при своемъ громадномъ богатствѣ, представляютъ, въ высшей степени оригинальную, смѣсь формъ, свойственныхъ, какъ далекому Сѣверу, такъ и далекому Югу. Наконецъ, по отношенію въ удобству колонизаціи, описываемая страна, въ особенности въ своихъ южныхъ частяхъ, составляетъ наилучшее мѣсто изъ всѣхъ нашихъ земель на берегахъ Японскаго моря.
   Такимъ образомъ, Уссурійскій край, независимо отъ своего научнаго интереса, важенъ еще и относительно той будущности, которую онъ можетъ имѣть, конечно, при условіяхъ правильной колонизаціи.
   Обращаясь къ устройству поверхности этого края, можно сказать, что топографическій его характеръ опредѣляется положеніемъ главнаго хребта, который извѣстенъ подъ именемъ Сихоте-Алиня, начинаясь въ манчжурскихъ предѣлахъ, тянется невдалекѣ и параллельно берегу Японскаго моря, отъ южной части за-Уссурійскаго края, до самаго устья Амура. Средняя высота его 3--4,000, и только въ нѣкоторыхъ точныхъ своихъ южныхъ частей онъ поднимается до 5,000'.
   Восточные отроги этого хребта коротки, но притомъ гораздо выше западныхъ и, направляясь перпендикулярно берегу Японскаго моря, оканчиваются здѣсь высокими, отвѣсными утесами.
   Западныя же отрасли Сихотэ-Алиня носятъ болѣе мягкій характеръ, и наполняютъ собою все пространство, между главною осью этого хребта съ одной стороны, Уссури и Амуромъ -- съ другой.
   Вслѣдствіе того, принадлежащая намъ часть Уссурійскаго бассейна {Наша государственная граница съ Китаемъ идетъ сначала по Уссури, потомъ по Сунгари, а отъ истока этой рѣки изъ озера Ханка къ устью р. Туръ, или Беленъ-Хэ, и далѣе вверхъ по этой рѣкѣ. Лотомъ, направляясь по нѣсколькимъ горнымъ хребтамъ и рѣчкамъ, выходитъ на р. Тумангу (Гаоли-дзянъ) въ двадцати верстахъ выше ея устья, и по ней спускается къ Японскому морю.}, представляетъ собою страну гористую, въ которой, однако, горы достаютъ лишь средней высоты и, при мягкости своихъ формъ, вездѣ могутъ быть удободоступны.
   Относительно орошенія слѣдуетъ сказать, что оно здѣсь весьма обильно, и что Уссури составляетъ главную жилу всей страны.
   Небольшимъ горнымъ ручьемъ, въ нѣсколько футовъ ширины, вытекаетъ эта рѣка изъ южныхъ частей Сихотэ-Алиня, всего верстахъ въ семидесяти отъ берега Японскаго моря: затѣмъ, съ характеромъ горной рѣчки, течетъ она въ узкой долинѣ, до принятія слѣва р. Лифудинъ, и на всемъ этомъ протяженія извѣстна подъ именемъ Сандогу.
   Далѣе, отъ устья Лифудина, Уссури принимаетъ имя Ула-хэ {Слово "хэ" по-китайски собственно означаетъ вода и часто прикладывается и собственному имени рѣки.}, но все еще сохраняетъ характеръ горной рѣки, до впаденія въ нея справа р. Дауби-хэ, откуда уже, соединенная рѣка, несетъ манчжурское названіе Уссури, или китайское Има-Хузе.
   По принятіи Дауби-хэ, Уссури имѣетъ саженъ семьдесятъ ширины, но, по причинѣ своей быстроты и частыхъ мелей, можетъ быть удобна для плаванія небольшихъ пароходовъ только во время высокой воды.
   Къ постоянному же пароходному сообщенію, эта рѣка дѣлается годною, лишь по впаденіи въ нея слѣва, которая составляетъ стокъ озера Ханка.
   Начиная отсюда, Уссури сохраняетъ постоянно меридіональное направленіе съ юга на сѣверъ, и принимаетъ нѣсколько большихъ рѣкъ: справа Има, Бикинъ, Хоръ, а слѣва Муренъ и Норъ.
   Всѣ эти боковыя рѣки негодны для пароходнаго плаванія, и притомъ еще почти совершенно неизслѣдованы.
   Съ принятіемъ большихъ вышеназванныхъ притоковъ, Уссури дѣлается многоводною рѣкою и, при впаденіи своемъ въ Амуръ, имѣетъ болѣе полутора верстъ ширины.
   Къ за-Уссурійскому, или такъ-называемому, Южно-Уссурійскому краю, слѣдуетъ отнести бассейнъ озера Ханка {Озеро Ханка имѣетъ въ окружности около 250 верстъ, а поверхность его занимаетъ 8,400 кв. верстъ; притомъ же оно чрезвычайно мелко, такъ что наибольшая глубина, хо сихъ поръ найденная, равняется только 24 футамъ.} и южное побережье Японскаго моря.
   Характернымъ отличіемъ первой мѣстности является преобладаніе равнинной формы поверхности, которая, на южной, восточной и сѣверной сторонѣ озера состоитъ изъ обширныхъ колотъ, а на юго-западѣ и частію западѣ представляетъ волнистую степь, чрезвычайно удобную для земледѣлія и скотоводства. Побережная же полоса наполнена восточными отрогами Сихотэ-Алиня, которые вообще выше западныхъ его отраслей и заключаютъ въ себѣ узкія долины быстрыхъ береговыхъ рѣкъ, изъ коихъ наиболѣе замѣчательны по величинѣ: Седеми, Мангучай, Суйфунъ, Цыму-хэ, Сучанъ, Пхусунъ и Тазуши. При томъ же море образуетъ здѣсь нѣсколько большихъ заливовъ: св. Владиміра, св. Ольги и обширная впадина, извѣстная подъ общимъ именемъ залива Петръ Великій.
   Послѣдній состоитъ изъ нѣсколькихъ меньшихъ частей, каковы заливы: Америка, Уссурійскій, Амурскій и Поссьета {У иностранцевъ всѣ эти заливы имѣютъ свои собственныя названія, данныя имъ французами и англичанами, открывавшими и описывавшими ихъ во время крымской войны.}.
   Между двумя средними изъ нихъ, т.-е. Амурскимъ и Уссурійскимъ заливами, лежитъ полуостровъ Муравьевъ-Амурскій, на южной оконечности котораго находится портъ Владивостокъ, выстроенный на берегу прекрасной бухты, извѣстной подъ именемъ Золотой Рогъ.
   Въ растительномъ мірѣ Уссурійскаго края мы встрѣчаемъ замѣчательное богатство, а вмѣстѣ съ тѣмъ оригинальную смѣсь, сѣверныхъ и южныхъ формъ.
   Дремучіе лѣса, сплошь покрывающіе всѣ горы, состоитъ, главнымъ образомъ, изъ лиственныхъ деревьевъ: ильма, дуба, черной березы, ясени, клена, липы, тополя, грабба, акаціи, черешни, грецкаго орѣха и пробковаго дерева, вмѣстѣ съ которыми, въ особенности ближе къ горнымъ вершинамъ, растутъ к хвойный породы: ель, пихта, лиственница, кедръ, изрѣдка сосна и тиссъ.
   Многій изъ этихъ деревьевъ достигаютъ весьма большихъ размѣровъ, но всего громаднѣе разрастаются ильмъ и кедръ, которыя иногда имѣютъ 80--100 футовъ вышины и стволъ. толщиною 3--5 фут. на высотѣ груди человѣка.
   Подлѣсокъ образуетъ непроходимыя зарости, и состоитъ изъ различныхъ кустарниковъ, каковы: лещина, леспедеца, бузина, сирень, жасминъ, колючая азалія и элейтерококкусъ, шиповникъ, валина, боярка и др.
   Такая древесная и кустарная растительность всего роскошнѣе развивается на западной сторонѣ Сихотэ-Алиня по горнымъ скатамъ, защищеннымъ отъ вѣтра и въ невысокихъ падяхъ, орошаемыхъ быстрыми ручьями. Здѣсь растительная жизнь является во всей своей силѣ и часто, на небольшомъ пространствѣ, тѣснятся самыя разнообразныя породы деревьевъ и кустарниковъ, образующихъ густѣйшіе заросты, переплетенные различными вьющимися растеніями. Въ особенности роскошно развивается въ такихъ мѣстахъ виноградъ {Ягоды уссурійскаго винограда весьма мелки (не крупнѣе обыкновенной клюквы) и притомъ кислы, такъ что для ѣды почти негодны. Впрочемъ въ Южно-Уссурійскомъ краѣ, въ особенности на побережья моря, вкусъ дикаго винограда становится нѣсколько лучше.}, который, то стелется по землѣ и покрываетъ ее сплошнымъ ковромъ зелени, то обвиваетъ, какъ ліаны тропиковъ, кустарники и деревья, и свѣшивается съ нихъ самыми роскошными гирляндами.
   Невозможно забыть впечатлѣнія, производимаго, въ особенности въ первый разъ, подобнымъ лѣсомъ.
   Правда, онъ также дикъ и недоступенъ, какъ и всѣ прочія сибирскія тайги, но въ тѣхъ однообразіе растительности, топкая, тундристая почва, устланная мхами, или лишаями, навѣваютъ на душу какое-то уныніе; наоборотъ здѣсь, на каждомъ шагу, встрѣчаешь роскошь и разнообразіе, такъ что не знаешь, на чемъ остановить свое вниманіе. То высится передъ вами громадный ильмъ съ своею широко-вѣтвистою вершиною, то стройный кедръ, то дубъ и липа съ пустыми, дуплистыми отъ старости стволами, болѣе сажени въ обхватѣ, то орѣхъ и пробка, съ красивыми перистыми листьями, то пальмовидный диморфантъ, довольно впрочемъ рѣдкій.
   Какъ-то странно, непривычному взору, видѣть такое смѣшеніе формъ Сѣвера и Юга, которые сталкиваются здѣсь, какъ въ растительномъ, такъ и въ животномъ мірѣ. Въ особенности поражаетъ видъ ели, обвитой виноградомъ, или пробковое дерева и грецкій орѣхъ, растущіе рядомъ съ кедромъ и пихтою. Охотничья собака отыскиваетъ вамъ медвѣдя или соболя, но тутъ же, рядомъ, можно встрѣтить тигра, неуступающаго, въ величинѣ и силѣ, обитателю джунглей Бенгаліи.
   И торжественное величіе этихъ лѣсовъ не нарушается присутствіемъ человѣка: развѣ изрѣдка пробредетъ по нимъ звѣроловъ, или раскинетъ свою юрту кочующій дикарь, но тѣмъ скорѣе дополнитъ, нежели нарушитъ, картину дикой, дѣвственной: природы...
   Животное царство Уссурійскаго края также весьма богато, и въ немъ мы, опять, находимъ формы, свойственныя, какъ далекому Сѣверу, такъ и далекому Югу.
   Медвѣдь и соболь живутъ здѣсь вмѣстѣ съ тигромъ и барсомъ; гималайская куница истребляетъ сибирскую бѣлку. Кромѣ того, въ лѣсахъ водится множество соболей, изюбрей, пятнистыхъ оленей, косуль и кабановъ. Рѣже попадаются: лось, дикая кошка, рысь, антилопа, кабарга, выдра, барсукъ и енотовидная собака.
   Среди f птицъ, встрѣчается еще болѣе представителей южныхъ, даже тропическихъ странъ.
   Такимъ образомъ здѣсь живутъ: японскій ибисъ, японскій журавль, китайская или мандаринская утка, австралійскій куликъ, кохинхинская иволга, бенгальскій зимородокъ; въ тоже время, какъ зимою, съ далекаго Сѣвера, прилетаютъ: свиристель, подорожникъ и бѣлая сова.
   Водныя и голенастыя породы гнѣздятся, во множествѣ, по болотамъ и озерамъ этого края, а во время весенняго и осенняго пролета, являются здѣсь безчисленными стаями.
   Наконецъ, воды Уссурійскаго края полны всякою рыбою, между которою чаще попадаются: осетръ, калуга (болѣе 30 пудовъ вѣсу), таймень, сигъ, сазанъ, чебакъ, лещъ, бѣлая рыба, щука, сомъ, касатка и налимъ; здѣсь же водится и черепаха особаго вида.
   Словомъ, естественныя богатства Уссурійскаго края весьма велики, и еще совершенно не тронуты человѣкомъ.
   Климатъ этой страны представляетъ особенныя, оригинальныя свойства, и, несмотря на близость моря, имѣетъ гораздо болѣе континентальный, нежели морской характеръ.
   Такимъ образомъ, зимою морозы доходятъ здѣсь до -- 29° Р. {Наибольшій морозъ, наблюдавшійся мною въ мартѣ, былъ 4-го числа этого мѣсяца и равнялся -- 21, 8° Р.}, а снѣгъ часто покрываетъ землю на три фуга толщины.
   Ледъ, не только на Уссури, но даже на озерѣ Ханка, достигаетъ трехъ футовъ толщины, и на озерѣ окончательно уничтожается только въ концѣ апрѣля, или даже въ началѣ мая.
   Весною, мартъ характеризуется частыми сильными холодами {Такой морозъ я наблюдалъ 2-го января 1868 г. при устьѣ р. Дауби-Хэ, слѣдовательно подъ 45° сѣв. шир.}; между тѣмъ какъ, въ апрѣлѣ, днемъ бываетъ очень тепло, даже жарко, а по ночамъ термометръ падаетъ на нѣсколько градусовъ ниже нуля {Весною 1869 г., изъ 30 дней апрѣля, термометръ minimum 28 раза показываетъ морозъ, доходившій до -- 6о Р.}. Даже въ началѣ мая еще случаются ночные морозы, но потомъ разомъ наступаетъ жара, и растительность, которая съ половины апрѣля едва начинаетъ прогибать, теперь станетъ развиваться вдругъ необыкновенно быстро, и чрезъ недѣлю, много двѣ, является во всемъ блескѣ обновленной юности.
   Лѣто Уссурійскаго края проявляетъ уже свойства морского климата, и хотя жары достигаютъ здѣсь до +24,4° Р. въ тѣни, но тѣмъ не менѣе это время года характеризуется обиліемъ водныхъ осадковъ, являющихся внутри страны въ видѣ дождей, къ которымъ на побережьи моря присоединяются еще сильные туманы.
   Дождливый періодъ, въ описываемой странѣ, бываетъ обыкновенно въ іюлѣ, рѣдко въ августѣ, и продолжается 3--4 недѣли. Въ это время, дождь идетъ иногда сутокъ по трое и болѣе безъ перерыва, такъ что Уссури прибываетъ болѣе чѣмъ на двѣ сажени, противъ обыкновеннаго уровня, и затопляетъ всю свою долину. Тоже самое происходитъ въ это время и во всѣхъ другихъ рѣкахъ. Такимъ образомъ, лѣтніе дожди (а на побережьи моря и туманы), совпадающіе съ періодомъ сбора жатвы, составляютъ одинъ изъ важнѣйшихъ тормазовъ для развитія земледѣлія въ Уссурійскомъ краѣ.
   Что же касается до осени, то она, въ особенности на побережьи моря, можетъ считаться лучшимъ временемъ года, такъ какъ въ этотъ періодъ погода стоитъ постоянно ясная и притомъ умѣренно теплая, хотя на самой Уссури ночные заморозки случаются уже въ первой половинѣ сентября.
   Таковъ въ общихъ краткихъ чертахъ характеръ природы ш климата Уссурійскаго края. Обратимся теперь къ его населенію, образующему двѣ группы: населеніе русское и инородческое.
   

I.
Русское населеніе.

   Русское населеніе въ Уссурійскомъ краѣ составляютъ: казаки, поселенные по р. Уссури, и крестьяне, пришедшіе изъ Россіи {Слово "Россія" во всей Сибири употребляется въ смыслѣ Европейской Россіи.} и поселившіеся въ Южно-Уссурійскомъ краѣ, а также за побережья Японскаго моря.
   По всему правому берегу Уссури, отъ ея устья до впаденіи р. Сунгари, поселенъ уссурійскій пѣшій баталіонъ амурскаго казачьяго войска. Онъ занимаетъ 28 станицъ {Собственно на Уссури 27 станицъ и двѣ почтовыхъ станціи: 28-я станица, расположена на берегу Сунгари, въ десяти верстахъ отъ ея устья.}, которыя расположены въ разстояніи 10--25 верстъ одна отъ другой, и всѣ выстроены по одному и тому же плану. Онѣ вытянуты, вдоль по берегу Уссури, иногда за версту длины, и состоятъ изъ одной улицы, но которой, то въ одну линію, то въ двѣ -- справа и слѣва -- расположены жилые дома. Эти послѣдніе имѣютъ обыкновенно одну, рѣдко двѣ комнаты, въ которыхъ помѣщается хозяинъ-казакъ съ своимъ семействомъ.
   Сзади дворовъ лежатъ огороды, но особыхъ хозяйскихъ угодій не имѣется, такъ какъ казаки держатъ свой скотъ постоянно подъ открытымъ небомъ, а хлѣбъ, послѣ сбора, складываютъ въ скирды на поляхъ.
   Въ трехъ станицахъ имѣются церкви, а въ болѣе обширныхъ живутъ торговцы, занимающіеся, главнымъ образомъ, продажею водки казакамъ и покупкою соболей у китайцевъ.
   Вообще, наружный видъ казачьихъ станицъ далеко не привлекателенъ, но еще болѣе незавидно положеніе ихъ обитателей.
   По вѣдомости 1868 г., въ уссурійскомъ баталіонѣ считалось 2,933 души мужского пола и 2,325 женскаго, слѣдовательно 5,258 человѣкъ.
   Всѣ эти казаки были переселены сюда, въ періодъ 1858--1862 г., изъ Забайкалья, гдѣ они выбирались по жребію, волею, или неволею должны были бросить свою родину и идти въ новый, невѣдомый для нихъ край. Только богатые, на долю которыхъ выпадалъ жребій переселенія, могли отдѣлаться отъ этой ссылки, нанявъ вмѣсто себя охотниковъ, такъ какъ подобный наемъ былъ дозволенъ мѣстными властями.
   Разумѣется, продавать себя въ подобномъ случаѣ соглашались только одни бобыли, голь, которые явились нищими и въ новый край. Притомъ, даже и тѣ, которые были побогаче, забрали съ собою достаточно скота и разнаго имущества, и тѣ, большею частію, лишились всего этого отъ различныхъ несчастныхъ случаевъ въ продолженіи трудной и дальней дороги.
   Такимъ образомъ, казаки съ перваго раза стали смотрѣть враждебно на новый край, а на себя самихъ какъ на ссыльныхъ.
   Дальнѣйшее десятилѣтнее житье нисколько не перемѣнило такихъ воззрѣній, и не улучшило ихъ положенія. Какъ прежде, такъ и теперь, вездѣ на Уссури слышны горькія жалобы на разныя невзгоды и тоскливое воспоминаніе о прежнихъ, покинутыхъ мѣстахъ. "Какое тутъ житье, обыкновенно говорятъ казаки; зимою ѣсть нечего, съ голоду умирай, а лѣтомъ отъ гнусу {Общимъ именемъ "гнусъ" казаки называютъ комаровъ, мошекъ и оводовъ, которые бываютъ лѣтомъ на Уссури, въ несмѣтномъ количествѣ, и дѣйствительно невыносимо мучатъ какъ животныхъ, такъ и человѣка.} ни самому, ни скотинѣ дѣться некуда. Вотъ въ Забайкалѣ было хорошо; не одинъ разъ вспомнишь про тамошнее житье. У меня, добавлялъ иной, тамъ водилось головъ пятьдесятъ рогатаго скота, а здѣсь есть только двѣ коровенки, да и за нихъ слава Богу; у другихъ того даже нѣтъ. Теперь возьмемъ про хлѣбъ: съ весны всегда онъ ростетъ хорошо, высокій, густой, просто сердце радуется, глядишь, лѣтомъ, или водою зальетъ, или дождемъ сгноитъ, червякъ поѣстъ, и не соберешь ты почти ничего за всѣ свои труды.
   "Или напр. купить что-нибудь; тутъ отдай въ два, въ три раза дороже, да и то еще такого товару не возьмешь, какъ въ Забайкальѣ; купцы здѣшніе рады содрать съ тебя послѣднюю шкуру. Вотъ и лонись {Казаки на Уссури, да и въ Забайкальѣ, употребляютъ довольно много особенныхъ мѣстныхъ словъ, "лонись лонской" значитъ въ прошлый разъ. Притомъ же каждому новому человѣку, какъ на Уссури, такъ и на Амурѣ, бросается въ глаза безпрестанное употребленіе жителями слова "однако". О чемъ бы вы ни заговорили" вездѣ вклеютъ это "однако". Бывало спросишь у казака: это твоя мать? "Однако да" отвѣчаетъ, подумавъ онъ, какъ будто сомнѣвается даже въ этомъ случаѣ.}, дабы кусокъ купила, четыре рубля отдала, а что такъ: всего 16 аршинъ, развѣ двѣ юпки выйдетъ, да старику выгадаю на рубашку, добавляла съ своей стороны, хозяйка, вздыхая при этомъ и приговаривая: "пришлось на старости лѣтъ горе мыкать и нужду во всемъ терпѣть".
   "Теперь возьмемъ про всякое хозяйское снадобье, продолжала словоохотливая баба. Бывало за Байкаломъ всего было вдоволь: масла цѣлую кадку за лѣто наготовливала, квасъ былъ непереводный, говядины тоже въ волю, ягоды всякія.... а здѣсь что? въ свѣтлый праздникъ не видишь того, что прежде имѣлось каждый будній день. Пропади она совсѣмъ эта Уссури; такъ бы все и бросили, пѣшкомъ бы назадъ пошли въ Забайкалье".
   Эти, и тому подобные, разсказы можно услышать на Уссури въ каждой станицѣ; вездѣ недовольство, жалобы, тоска о прежнемъ житьѣ за Байкаломъ.
   Дѣйствительно, бытъ казаковъ, за весьма немногими исключеніями, крайне незавидный.
   Не говоря уже про какое-нибудь довольство жизни, большая часть изъ нихъ не имѣетъ куска хлѣба насущнаго и каждый годъ, съ половины зимы до снятія жатвы, казна должна кормить большую часть населенія, чтобы хотя сколько-нибудь спасти его отъ голода. Обыкновенно въ это время выдаютъ заимообразно неимущимъ казакамъ по 30 фунтовъ муки въ мѣсяцъ; но такъ какъ этой дачи для многихъ семействъ недостаточно, и притомъ же она не вдругъ выдается всѣмъ голодающимъ, то казаки, къ получаемому провіанту, подмѣшиваютъ сѣмена различныхъ сорныхъ травъ, а иногда даже глину. Испеченный изъ этой смѣси хлѣбъ имѣетъ цвѣтъ засохшей грязи, и сильно жжетъ во рту послѣ ѣды.
   Главнымъ подспорьемъ къ этому, и то далеко не у всѣхъ, служитъ кирпичный чай, завариваемый съ солью, или такъ-называемый бурдукъ, т.-е. ржаная мука, разболтанная въ теплой водѣ.
   За неимѣніемъ того и другого, казаки приготовляютъ изъ высушенныхъ гнилушекъ березы и дуба особый напитокъ, называемый шульта, и пьютъ его въ огромномъ количествѣ вмѣсто чаю.
   Рыбную и мясную пищу, зимою, имѣютъ весьма не многіе, едвали двадцатая часть всего населенія; остальные же довольствуются шультой и бурдукомъ, т.-е. такими явствами, на которыя нельзя, безъ омерзѣнія, и взглянуть свѣжему человѣку.
   Результатами такой ужасающей нищеты являются съ одной стороны различныя болѣзни, а съ другой -- крайняя деморалиція населенія, самый гнусный развратъ и апатія ко всякому честному труду.
   Дѣйствительно, небывалому человѣку трудно даже повѣрить, до какой степени доходитъ развратъ среди уссурійскаго населенія. Здѣсь вездѣ мужья торгуютъ своими женами, матери дочерьми и дѣлаютъ это, не задумываясь, часто публично, безъ всякаго зазрѣнія совѣсти. Въ нѣсколько минутъ, обыкновенно, слаживается дѣло, и невинная дѣвушка, иногда едва достигшая пятнадцатилѣтняго возраста, продается своею же матерью много, много за 25 рублей, а часто и того менѣе.
   Не только мѣстные, но даже проѣзжіе жители обыкновенно запасаются такимъ товаромъ, нисколько не думая о будущей судьбѣ несчастной жертвы. Для послѣдней исходъ, въ подобномъ случаѣ, всегда бываетъ одинъ и тотъ же: наскучивъ, чрезъ годъ или два, своему первому владѣльцу, она идетъ къ другому, потомъ въ третьему, четвертому, наконецъ пускается на всѣ стороны и гибнетъ безвозвратно.
   Во многихъ станицахъ можно видѣть подобныя личности, для которыхъ стыдъ, совѣсть и другія лучшія стороны человѣческой природы не существуютъ. Мало того, развратъ до такой степени проникъ все населеніе, что нисколько не считается порокомъ и на зимнихъ вечернихъ сходбищахъ, или такъ-называемыхъ "вечеркахъ", постоянно разыгрываются такія сцены, о которыхъ даже и неудобно говорить въ печати.
   Съ другой стороны, не менѣе рѣзко бросается въ глаза совершенное равнодушіе казаковъ къ своему настоящему положенію, и полная апатія ко всякому необязательному труду, Конечно, съ перваго раза кажется весьма страннымъ: какимъ образомъ населеніе можетъ умирать съ голоду въ странѣ, гдѣ воды кишатъ рыбою, а лѣса полны всякаго звѣря? Вѣдь здѣсь стоитъ только пойти съ ружьемъ, чтобы убить козу или изюбря, а не то забросить сѣть, или какой-нибудь другой снарядъ, чтобы наловить сколько угодно рыбы. Къ тому же передъ глазами каждаго живой примѣръ инородцы, обитающіе рядомъ съ казаками, несѣющіе даже хлѣба, но тѣмъ не менѣе умѣющіе прокормить и себя, и свою семью круглый годъ.
   При ближайшемъ знакомствѣ съ казаками, эта загадка разрѣшается довольно легко. Тысячи примѣровъ, встрѣчаемыхъ на всякомъ шагу, вскорѣ убѣждаютъ каждаго новичка, что независимо отъ другихъ постороннихъ причинъ, уссурійское населеніе много и само виновно въ томъ безъисходномъ положеніи, въ моторомъ оно находится въ настоящее время.
   Всеобщая лѣнь и апатія -- вотъ тѣ двѣ язвы, которыя глубоко проникли все это населеніе и довели его до подобнаго грустнаго, если только не сказать, отчаяннаго положенія.
   Дѣйствительно, можно указать, изъ десяти разъ на девять, что голодный казакъ скорѣе будетъ сидѣть не ѣвши, но сложа руки, нежели отправится на промыселъ, или на работу, если только она не доставляетъ уже черезъ чуръ большіе барыши. Апатичное бездѣйствіе составляетъ для него высшее благо жизни, и въ этомъ отношеніи онъ не уступаетъ итальянскимъ лаццарони, съ тою только разницею, что послѣдніе пользуются, по крайней мѣрѣ, благодатнымъ климатомъ, а наши казаки, вдобавокъ ко всему, еще мерзнутъ зимою въ тѣхъ нищенскихъ лохмотьяхъ, которыми они прикрываютъ свое грѣшное тѣло.
   Борьба съ нуждою, голодомъ и различными невзгодами, отражается не только на нравственной сторонѣ, но даже и на самой физіономіи уссурійскихъ казаковъ. Блѣдный цвѣтъ лица, впалыя щеки, выдавшіяся скулы, иногда вывороченныя губи, по большой части невысокій ростъ и общій болѣзненный видъ -- вотъ характерныя черты физіономіи этихъ казаковъ. Не увидите вы здѣсь красиваго, великорусскаго мужика, съ его окладистою бородою, или молодого, краснощекаго парня. Нѣтъ! самыя дѣти казаковъ живой типъ своихъ отцовъ, какія-то вялыя, безжизненныя. Ни разу не слыхалъ я на Уссури русской пѣсни, которая такъ часто звучитъ на берегахъ Волги, не запоетъ ямщикъ, который васъ везетъ, про "не бѣлы снѣги" или про что-либо другое въ этомъ родѣ; нѣтъ даже здѣсь обычнаго русскаго покрикиванія на лошадей, а какое-то особенное, въ родѣ цоши, цсшги, цсши..... которое произносится тихо, въ полголоса, и такъ звучитъ непріятно, что иногда морозъ деретъ по кожѣ.
   Вообще все, что вы видите на Уссури, и казаковъ и ихъ бытъ, все дѣйствуетъ крайне непріятно, въ особенности на свѣжаго человѣка. Вездѣ встрѣчаешь грязь, голодъ, нищету, такъ что невольно болѣетъ сердце при видѣ всѣхъ этихъ явленій.
   Но помимо лѣни и апатіи, есть также и другія причина, которыя поставили казаковъ въ такое неутѣшительное положеніе; насильственность переселенія занимаетъ первое мѣсто между такими причинами.
   Мы уже замѣтили что уссурійскіе казаки выбирались, по жребію въ Забайкальѣ, что богатымъ былъ дозволенъ наемъ вмѣсто себя охотниковъ, и что казаки съ перваго шагу стали враждебно смотрѣть на новый край, куда явились не по собственному желанію, а по приказу начальства. Притомъ большая часть изъ нихъ лишилась во время трудной дороги и послѣдняго имущества, которое они забрали-было съ собою. Скотъ передохъ во время плаванія на баржахъ внизъ по Амуру; хлѣбъ и сѣмена подмокли, или совсѣмъ потонули на тѣхъ же самыхъ баржахъ; много добра пропало при перегрузкахъ, или, просто безъ вѣсти, на казенныхъ транспортахъ; однимъ словомъ, казаки являлись на Уссури въ полномъ смыслѣ голышами.
   Къ такому населенію подбавлено было еще въ слѣдующіе года около 700 штрафованныхъ солдатъ {Въ 1867 году такихъ солдатъ считалось 680.}, которые зачислены въ казачье сословіе и живутъ, или отдѣльными дворами {Отдѣльными домами живутъ только 110.}, или большею частію между другими казаками. Мало можно сказать хорошаго и про казаковъ-то, а про этихъ солдатъ -- рѣшительно ничего, кромѣ дурного. Это самыя грязныя подонки общества, сбродъ людей со всевозможными_ пороками, приведенныхъ изъ Россіи, и поселенныхъ здѣсь на вѣчныя времена. Даже сами казаки недружелюбно смотрятъ на этихъ солдатъ, которые извѣстны на Уссури подъ общимъ именемъ "гольтепаковъ"; между ними много типичныхъ и весьма интересныхъ личностей. Здѣсь можно видѣть и лакея прежнихъ временъ, сданнаго бариномъ въ солдаты за какія-нибудь художества, а на службѣ опять накуралесившаго, и мастерового съ казеннаго завода, и поляка, пытавшагося дезертировать за границу, но пойманнаго на дорогѣ, проворовавшагося жида, петербургскаго мазурика, недоучившагося семинариста и т. д., словомъ, между этими солдатами встрѣчается всевозможный сбродъ.
   Понятно, что люди съ такими нравственными задатками всего менѣе способны сдѣлаться хорошими земледѣльцами, особенно въ странѣ дикой, нетронутой, гдѣ всякое хозяйское обзаведеніе требуетъ самаго прилежнаго и постояннаго труда. Только какъ исключительную рѣдкость, можно встрѣтить между ними человѣка, хотя сколько-нибудь работящаго; остальные же живутъ какъ придется, и шатаются по разнымъ мѣстамъ не только на Уссури, но даже по Амуру до Николаевска. Однако отъ гольтепаковъ есть и небольшая польза въ томъ, что между ними и встрѣчаются разные мастеровые, которые полезны здѣсь своими знаніями. Но во всякомъ случаѣ, эта малая выгода далеко не искупаетъ зла, которое внесъ собою въ уссурійское населеніе этотъ безпардонный людъ.
   Среди уссурійскаго населенія число совершеннолѣтнихъ мужескаго пола, т.-е. такихъ, которымъ свыше 18 лѣтъ, равняется 1812. Однако эта цифра далеко не выражаетъ собою количество здоровыхъ работниковъ, какими можно считать только тѣхъ, которые признаются годными на службу, и имѣютъ не менѣе 50 лѣтъ отъ роду. Число такихъ казаковъ (940) равняется только половинѣ общей суммы совершеннолѣтнихъ и ясно говоритъ о той, сравнительно весьма малой, рабочей силѣ, которую можетъ доставить населеніе Уссурійскаго края. Вслѣдствіе же ежегоднаго наряда на службу, эта цифра сокращается еще болѣе, такъ какъ поступающіе въ нарядъ казаки исполняютъ только служебныя обязанности по станицамъ и въ штабѣ баталіона {Поступающіе въ нарядъ получаютъ продовольствіе отъ казны по два пудъ щуки въ мѣсяцъ.} и, по истеченіи годичнаго срока, возвращаются домой.
   Теперь, если возьмемъ цифру всей обработанной на Уссури земли (2,350 десятинъ), то увидимъ, что, среднимъ числомъ, приходится только около 1/2 десятины на каждую душу,-- количество малое, въ особенности если принять во вниманіе, что большая половина этихъ пашень лежитъ на мѣстахъ затопляемыхъ, гдѣ, слѣдовательно, сборъ хлѣба подверженъ весьма большимъ случайностямъ. Чтобы избѣжать такихъ случайностей, казаки должны обработывать землю на мѣстахъ возвышенныхъ, а такія мѣстности вездѣ покрыты здѣсь дремучими лѣсами, разчистка которыхъ требуетъ много времени и труда. Поэтому можно судить насколько дорогъ для семьи каждый работникъ, и насколько малое количество здоровыхъ рабочихъ рукъ въ средѣ уссурійскаго населенія вредно отзывается на самомъ ходѣ здѣшняго земледѣлія.
   Какъ относительно здоровыхъ работниковъ, такъ и относительно животно-рабочей силы казаки находятся въ весьма невыгодныхъ условіяхъ. Число содержимаго ими рабочаго скота очень невелико сравнительно съ населеніемъ, и притомъ же есть много такихъ хозяевъ, которые не имѣютъ ни одной скотины, слѣдовательно только руками могутъ обработывать землю. Кромѣ того, гоньба почты и провозъ проѣзжающихъ составляютъ весьма тяжелую повинность казаковъ, которые, ради этой цѣли, ведутъ очередь отдѣльно по станицамъ, и каждая смѣна стоитъ, съ обоими лошадьми, по одной недѣлѣ.
   Поэтому выходитъ, что въ станицахъ бѣдныхъ лошадьми, при сильномъ разгонѣ, казакамъ приходится ѣздить почти безсмѣнно цѣлую зиму, тогда какъ въ станицахъ, гдѣ лошадей довольно, тяжесть почтовой гоньбы менѣе ощутительна.
   За гоньбу почты казаки ничего не получаютъ отъ казны, кромѣ прогоновъ, а каждый знаетъ, какъ ничтожно такое вознагражденіе, тѣмъ болѣе въ странѣ, гдѣ прокормъ лошадей очень дорогъ, такъ какъ пудъ овса стоитъ здѣсь, обыкновенно, около рубля, а иногда и того болѣе.
   Притомъ, даже прогоны казаки получаютъ далеко не сполна, такъ какъ за провозъ почты имъ выдаютъ только квитанціи, по которымъ еще ни разу не платили денегъ, по словамъ тѣхъ же самыхъ казаковъ; и во-вторыхъ, такъ какъ лошади обыкновенно плохи, то казаки, для облегченія, запрягаютъ подъ проѣзжающихъ одною лошадью болѣе противъ числа, положеннаго закономъ. Изъ этого выходитъ, что запрягая, напр., трехъ лошадей, они получаютъ прогоны только за двухъ, а такъ какъ лошади берутся по одной у разныхъ хозяевъ, то, послѣ дѣлежа прогонной платы, каждый изъ нихъ получаетъ только нѣсколько десятковъ копѣекъ.
   Между тѣмъ почтовая гоньба до того изнуряетъ лошадей, что большая часть изъ нихъ, къ концу зимы, едва волочитъ, ноги, и не можетъ быть употреблена для весеннихъ работъ.
   Кромѣ того, почти ежегодно на Уссури бываютъ значительные падежи скота, всего чаще отъ безкормицы, и вообще скотоводство идетъ здѣсь весьма плохо. Причины этому заключаются: во 1) въ самомъ характерѣ пастбищъ, покрытыхъ громадною, неудобною для корма травою; во 2) въ чрезвычайномъ обиліи насѣкомыхъ, отъ которыхъ скотъ бѣжитъ какъ бѣшеный къ дымокурамъ, и не ѣстъ ничего, такъ что за лѣто худѣетъ, а неотъѣдается; наконецъ, въ 3) главнымъ образомъ, отъ небрежности самихъ казаковъ, которые всякое хозяйское дѣло ведутъ спустя рукава, и совершенно апатичны ко всякому труду. Въ подтвержденіе этихъ словъ можно указать на то, что у китайцевъ, живущихъ рядомъ съ казаками, скотъ превосходный, потому что китаецъ постоянно заботится о томъ, когда выгнать, его на пастбище, когда загнать въ хлѣвъ отъ насѣкомыхъ, гдѣ разложить дымокуры, и т. д., а наши казаки выгонятъ скотину въ поле, и по русскому обыкновенію, предоставляютъ ее на волю Божію.
   Одна изъ важнѣйшихъ причинъ, препятствующихъ развитію земледѣлія во всемъ Уссурійскомъ краѣ, есть излишняя сырость климата, которая, насколько способствуетъ развитію богатой растительности, настолько же препятствуетъ успѣхамъ земледѣлія. Проливные дожди идутъ здѣсь обыкновенно въ іюлѣ, слѣдовательно въ періодъ сбора жатвы, такъ что хлѣбъ гніетъ на корню, и нѣтъ возможности, убрать его, какъ слѣдуетъ. Кромѣ, того, вода затопляетъ всѣ долины, а вмѣстѣ съ ними и пашни, лежащія на низкихъ мѣстахъ. Такія наводненія случались два раза на моихъ глазахъ, именно въ іюлѣ 1867 и августѣ 1868 года. Въ послѣднемъ случаѣ, вслѣдствіе проливныхъ дождей, вода, прибывая чрезвычайно быстро, поднялась болѣе чѣмъ на двѣ сажени противъ своего обыкновеннаго уровня {По измѣреніямъ, произведеннымъ г. Лопатинымъ въ ст. Буссе, вода подниммалась здѣсь на 2 1/2 сажени надъ уровнемъ зимняго льда.}, и не только затопила большую часть казацкихъ пашень, но даже и нѣкоторыя станицы, такъ что жители принуждены были, въ это время, жить на чердакахъ. Кромѣ того, вслѣдствіе излишней сырости въ дождливый періодъ появляется множество гусеницъ, которыя: поѣдаютъ на корню хлѣбъ, въ особенности же огородныя овощи. Всѣ эти исторій повторяются изъ года въ годъ, то въ большей, то въ меньшей степени, и сильно тормозятъ развитіе земледѣлія на Уссури, отбивая у казаковъ всякую охоту къ труду, который часто не даетъ никакого вознагражденія. Однако, если поближе всмотрѣться въ дѣло, то можно видѣть, что неблагопріятныя для земледѣлія климатическія условія далеко не такъ страшны, какъ они кажутся съ перваго раза. Правда, всегдашніе іюльскіе дожди много мѣшаютъ сбору поспѣвшаго хлѣба, но мнѣ кажется, нѣтъ никакой надобности сѣять его такъ рано, чтобы созрѣваніе приходилось именно въ дождливое время. Тѣмъ болѣе, что въ августѣ во всемъ Уссурійскомъ краѣ, по большей части, стоитъ превосходная погода, которая вполнѣ можетъ благопріятствовать и созрѣванію и сбору хлѣба. Поэтому весенній посѣвъ долженъ быть здѣсь производимъ съ такимъ разсчетомъ, чтобы во время дождей происходило не созрѣваніе, а только ростъ хлѣба, которому эти дожди будутъ тогда скорѣе полезны, нежели вредны. Мѣстные китайцы съумѣли примѣниться къ такимъ условіямъ климата: они засѣваютъ свои поля довольно поздно, и получаютъ превосходную жатву, которую собираютъ въ сентябрѣ, а въ Южно-Уссурійскомъ краѣ, даже въ началѣ октября. Затѣмъ, вредныя послѣдствія наводненій, истребляющихъ большую часть казацкихъ хлѣбовъ, не только можно, но даже должно устранить разработкою земли на мѣстахъ возвышенныхъ, на что, конечно, потребуется много труда, но за то этотъ трудъ принесетъ уже не гадательные, а вѣрные результаты.
   Кромѣ всѣхъ вышеизложенныхъ причинъ, не малую долю вліянія на настоящее грустное положеніе казаковъ имѣли ошибки тѣхъ дѣятелей администраціи, которые руководили какъ самымъ переселеніемъ, такъ и дальнѣйшею судьбою уссурійскихъ казаковъ. Безъ сомнѣнія, слишкомъ крута, уже сама по себѣ, мѣра -- вырвать человѣка изъ его родины и бросить въ неизвѣстный край, но еще болѣе непохвально деморализировать его, въ конецъ, на зовомъ мѣстѣ жительства. Съ уссурійскими казаками случилось именно то и другое: силой, по приказу велѣли имъ бросить родину, а затѣмъ, поселивъ на Уссури, цѣлымъ рядомъ неудачныхъ административныхъ мѣръ, иногда прямо одна другой противоположныхъ, довели это населеніе до полнаго моральнаго упадка, заставили его махнуть на все рукою и апатично покориться своей злосчастной участи.
   Такимъ образомъ, съ перваго раза не было обращено достаточно строгаго вниманія на правильную систему земледѣлія, принаровленную къ условіямъ новой страны, на разработку земли въ мѣстахъ незатопляемыхъ, на снабженіе казаковъ необходимыми земледѣльческими орудіями, сѣменами и рабочимъ скотомъ, который хотя многіе изъ нихъ взяли съ собою изъ Забайкалья, но потеряли вслѣдствіе различныхъ случайностей, во время труднаго плаванія на баржахъ внизъ по Амуру.
   Между тѣмъ, при недостаткѣ земледѣльческихъ орудій и животно-рабочей силы, казаки, конечно, не могли заняться, какъ слѣдуетъ, трудною разработкою земли на новыхъ мѣстахъ своего поселенія, а принимались пахать тамъ, гдѣ было полегче, т.-е. на лугахъ, гдѣ разлитіе рѣкъ, на первыхъ же порахъ, уничтожало иногда уже поспѣвшую жатву.
   Такая неудача съ перваго раза охлаждала послѣднее рвеніе лѣниваго казака, который безъ того уже недружелюбно относился къ новому краю, а теперь потерялъ всякую надежду на пригодность его для земледѣлія: вмѣсто того, чтобы съ усиленною энергіею работать, вновь выбирая мѣста безопасныя отъ наводненій, онъ предавался полной лѣни, хорошо зная, что, за неимѣніемъ собственнаго, получитъ казенное продовольствіе. Такое продовольствіе выдавалось, заимообразно, изъ казенныхъ складовъ, всѣмъ желающимъ казакамъ, которые рады были лѣзть въ долгъ по горло, лишь бы только не работать дома.
   Подобная дармовая прокормка, производившаяся притомъ безъ всякаго строгаго разбора дѣйствительно нуждающихся отъ лѣнивыхъ, была одною изъ тѣхъ ошибочныхъ мѣръ, вліяніе которыхъ иногда чувствуется очень далеко.
   Правда, въ первые годы заселенія выдача казеннаго продовольствія, для большей части казаковъ, пришедшихъ сюда голышами и не успѣвшихъ еще достаточно обзавестись хозяйствомъ, являлась необходимостію, но такая выдача должна была производиться съ самымъ строгимъ разборомъ, чтобы населеніе видѣло въ ней не потворство своей лѣни, а только временную помощь дѣйствительной нуждѣ. Нѣсколько лѣтъ сряду дѣли шли подобнымъ образомъ: казаки работали мало, у казны брали очень много, и перебивались черезъ это съ году на годъ.
   Наконецъ, видя несостоятельность подобнаго порядка, съ 1866 года круто повернули въ другую сторону. Вездѣ, по станицамъ, былъ учрежденъ строгій надзоръ, требовали, чтобы каждый непремѣнно работалъ, задавали даже работу по урокамъ, а за невыполненіе ихъ наказывали немилосердно.
   Такія суровыя мѣры, правда, имѣли результатомъ, что земли было разработано болѣе противъ прежняго, но все-таки онѣ нисколько не улучшили положенія казаковъ, которые большую часть своихъ заработковъ должны были отдавать теперь въ уплату прежде сдѣланнаго долга.
   Принудительная, барщинная система и суровыя мѣры, ея сопровождавшія, достигли своего апогея въ 1867 году. У казаковъ забирали не только хлѣбъ, но даже продавали коровъ и лошадей, однимъ словомъ, "выбивали" казенный долгъ, какъ довольно мѣтко они сами выражались. У многихъ брали хлѣбъ еще въ снопахъ, обмолачивали его обществомъ и отдавали въ казну, такъ что иные казаки украдкою молотили свои хлѣбъ на поляхъ, и потихоньку приносили его домой, слѣдовательно воровали у самихъ себя.
   Подобныя крайнія мѣры, въ особенности послѣ прежнихъ послабленій, конечно, не могли выгодно отозваться ни на матеріальной, ни на нравственной сторонѣ населенія, среди котораго, въ половинѣ зимы 1867 года, по прежнему, оказалось болѣе тысячи душъ голодныхъ и, въ добавокъ, появилась сильная возвратная горячка, такъ что казна, волею или неволею, должна была выдавать, обратно, забранный съ осени хлѣбъ.
   Слѣдующій 1868 годъ прошелъ для казаковъ не лучше прежнихъ лѣтъ. Правда, излишнія строгости и наказанія были уничтожены, но въ бытѣ самого населенія не произошло никакихъ благопріятныхъ перемѣнъ. Сильные дожди и разливы, въ августѣ, уничтожили болѣе чѣмъ на половину собранный хлѣбъ и сѣно, такъ что зимою на Уссури опять начался сильный голодъ, а вмѣстѣ съ нимъ, въ большей части станицъ, снова появилась возвратная горячка.
   Чтобы избѣжать крайнихъ послѣдствій голода, бѣднѣйшимъ казакамъ, по прежнему, начали отпускать по 30 фунтовъ муки въ мѣсяцъ на каждую душу. Но все это въ долгъ и въ долгъ! когда же онъ будетъ выплаченъ? Если уссурійское населеніе, съ самаго своего появленія, не было въ состояніи ни одинъ круглый годъ прокормить само себя, то какимъ же образомъ оно станетъ платить казенные долги? Или, быть можетъ, все еще надѣются на лучше будущее для казаковъ. Но увы! едвали это будущее можетъ быть лучшимъ. Безъ коренныхъ измѣненій въ самомъ устройствѣ населенія, нѣтъ никакой вѣроятности надѣяться на что-либо болѣе отрадное противъ настоящаго. Десятилѣтній опытъ убѣждаетъ въ этомъ, какъ кажется, довольно сильно. Деморализованное, апатичное и развратное населеніе не можетъ воскреснуть вдругъ, ни съ того ни съ сего. Искусственныя, временныя средства не направятъ его на прямой путь. Худая закваска слишкомъ сильна, и нужны слишкомъ рѣзкія мѣры, чтобы повернуть дѣло въ другую, лучшую сторону. Пусть не надѣются мѣстные администраторы, что новое поколѣніе, выросшее въ новой странѣ, будетъ лучше стараго. Нѣтъ! Оно растетъ при тѣхъ же самыхъ условіяхъ, видитъ тѣже самые примѣры разврата и всякихъ мерзостей, какія совершаютъ его отцы и, воспитываясь въ такой средѣ, конечно, осуждено, современемъ, быть ни чуть не лучше, если только не хуже того, которое сойдетъ въ могилу.
   Послѣ всего вышесказаннаго является вопросъ: какія же мѣры могутъ быть приняты, чтобы вывести уссурійское населеніе изъ того безнадежнаго положенія, въ которомъ оно находится въ настоящее время? Положительный отвѣтъ на подобный вопросъ, конечно, весьма затруднителенъ, тѣмъ болѣе, что для его рѣшенія должно быть принято въ соображеніе множество побочныхъ обстоятельствъ, недоступныхъ или ускользнувшихъ отъ частнаго наблюдателя. Поэтому, говоря о мѣрахъ, могущихъ способствовать улучшенію, или даже совершенному измѣненію настоящаго положенія уссурійскихъ казаковъ, я выскажусь въ общихъ чертахъ.
   Прежде всего, необходимо дозволить всѣмъ желающимъ казакамъ вернуться обратно въ Забайкалье, и перевезти ихъ туда на казенный счетъ. Нѣтъ сомнѣнія, что три четверти всего населенія, если только не болѣе, изъявятъ желаніе на обратное переселеніе, но все это будетъ самая голь, дрянь, которая и безъ того составляетъ язву здѣшней страны. Пустъ лучше останется вмѣсто пяти тысячъ одна тысяча, даже нѣсколько сотъ, но за то людей, дѣйствительно, работающихъ и зажиточныхъ. Они составятъ основу, зачатки будущей культуры Уссурійскаго края, и конечно эта основа будетъ далеко прочнѣе, хотя и малочисленнѣе той, которая посажена въ немъ въ настоящее время. Если же по какимъ-либо соображеніямъ, или наконецъ по принципу, обратное переселеніе не можетъ бытъ допущено, то лучше будетъ разселить желающихъ уссурійскихъ казаковъ по наиболѣе зажиточнымъ станицамъ амурской конной бригады. Нѣсколько семействъ такихъ казаковъ, приписанныхъ къ каждой станицѣ, могли бы, въ случаѣ нужды, получить поддержку со стороны своихъ собратій безъ особеннаго отягощеніе для послѣднихъ, а кромѣ того, имѣя постоянно добрый примѣръ передъ глазами, быть можетъ, исподволь сдѣлались бы и сами болѣе энергичными и трудолюбивыми.
   Необходимо также удалить изъ края, всѣхъ до единаго, штрафованныхъ солдатъ, которые вносятъ только одни пороки, и безъ того уже проявляющіеся во всевозможныхъ формахъ среди уссурійскаго населенія, и простить всѣ казенные долги, которые и безъ того никогда не получатся, а между тѣмъ, даже прилежные казаки работаютъ неохотно, зная, что если будетъ лишній хлѣбъ, то его возьмутъ въ счетъ прежде забраннаго.
   Всѣмъ бѣднымъ, оставшимся здѣсь, казакамъ, слѣдуетъ дать вспомоществованіе лошадьми, рогатымъ скотомъ, сѣменами, земледѣльческими орудіями, и притомъ объявить, чтобы они впредь не ожидали никакой помощи отъ казны, а заботились бы сами о себѣ.
   Такъ какъ безопасность прочнаго владѣнія нами Уссурійскимъ краемъ уже достаточно установилась, то, мнѣ кажется нѣтъ никакой необходимости заселять Уссурію непремѣнно казачьимъ населеніемъ, тѣмъ болѣе, что здѣсь граница вполнѣ обезпечена безлюдностью и непроходимостью прилежащихъ частей Манчжуріи. Опытъ 1868 года показалъ, что если и можетъ намъ грозить какая-либо опасность, то всего скорѣе въ пространствѣ между озеромъ Ханка и заливомъ Поссьета, гдѣ наша граница вездѣ удободоступна и совершенно открыта. Притомъ, съ учрежденіемъ конной казачьей сотни, которая будетъ постоянно содержать разъѣзды въ Южно-Уссурійскомъ краѣ, подобная опасность и здѣсь уже достаточно гарантирована.
   Принимая въ соображеніе всѣ эти обстоятельства, мнѣ кажется возможнымъ обратить въ крестьянъ тѣхъ казаковъ, которые пожелаютъ остаться на Уссури, и которые, будучи, танинъ образомъ, освобождены отъ всякой службы и всякаго военнаго значенія, могутъ успѣшнѣе сдѣлаться хорошими земледѣльцами,
   Наконецъ, слѣдуетъ стараться привлечь на Уссури крестьянское населеніе, конечно болѣе пригодное, нежели казаки, къ первоначальной колонизаціи страны. Пусть оно разселится между оставшимися станицами, займетъ мѣста, гдѣ угодно, и своимъ добрымъ примѣромъ внесетъ благіе зачатки туда, гдѣ въ настоящее время процвѣтаютъ одни пороки и апатія ко всякому честному труду.
   Поселенія крестьянъ раскинута въ бассейнѣ озера Ханка и на побережья Японскаго моря.
   Такихъ поселеній 12 {Поселеніе, въ которомъ также живетъ нѣсколько крестьянскихъ семействъ, есть постъ Камень-Рыболовъ, на юго-зап. берегу озера Ханка, мѣсто расположенія 3-го линейнаго баталіона.} и въ нихъ живетъ 214 семействъ въ числѣ 1,259 душъ обоего пола {Въ томъ числѣ собственно крестьянъ 1,160 человѣкъ обоего пола, 633 мужч. 1 517 женщинъ; поселенцевъ 64 души и отставныхъ солдатъ 34 съ 21 женщиною.}.
   Эти крестьяне пришли сюда изъ Россіи, въ различное время и изъ различныхъ губерній, преимущественно Астраханской, Воронежской, Тамбовской, Пермской и Вятской. Нѣкоторые изъ нихъ прямо попали на свои настоящія мѣста, другіе жили первоначально нѣсколько лѣтъ на Амурѣ, а потомъ уже перекочевали въ Южно-Уссурійскій край.
   Самыя обширныя и лучшія, по своему благосостоянію, деревни лежатъ на западныхъ берегахъ озера Ханка, и въ степной полосѣ, которая широко раскинулась между юго-западною оконечностію этого озера и р. Суйфуномъ.
   Первая изъ этихъ деревень, какъ по давности своего основанія, такъ и по благосостоянію жителей, есть Typiй-Рогъ или Воронежская, расположенная въ сѣверо-западномъ углу озера Ханка, въ двухъ верстахъ устья отъ пограничной рѣки Селенъ-Хэ {Въ этой деревнѣ считается 32 двора, въ которыхъ обитаетъ 241 душа обоего пола.}.
   Эти крестьяне пришли на Амуръ, въ 1860 году, изъ губерній Воронежской, Тамбовской и Астраханской, и были первоначально поселены на лѣвомъ его берегу, верстахъ въ двадцати ниже устья Уссури. Затѣмъ, когда это мѣсто оказалось негоднымъ, потому что его заливаетъ водою, тогда черезъ годъ ихъ перевели на правую сторону Амура; но когда и здѣсь разлитіе рѣки затопило всѣ пашни, тогда, уже въ 1862 году, этихъ крестьянъ поселили на сѣверо-западномъ берегу озера Ханка, тамъ гдѣ они живутъ въ настоящее время.
   Мѣстность, на которой расположена ихъ деревня, представляетъ собою холмистую степь, съ суглинистою и черноземною почвою, покрытою чрезвычайно разнообразною травою. Благодаря такой удобной мѣстности, крестьяне распахали уже достаточное количество земли (239 десят.), на которой засѣваютъ различные хлѣба, и получаютъ хорошій урожай, такъ что даже имѣютъ возможность продавать ежегодно небольшой излишекъ.
   Кромѣ того въ самой деревнѣ находятся обширные огороды, а на поляхъ устроены бакчи, на которыхъ сѣются арбузы и дыни. Послѣднія родятся довольно хорошо, но арбузы далеко не даютъ такихъ великолѣпныхъ плодовъ, какъ напримѣръ, въ. Астраханской губерніи, откуда крестьяне принесли съ собою сѣмена.
   Кромѣ того, бурундуки, которыхъ на озерѣ Ханка безчисленное множество, сильно портятъ всѣ плоды вообще, а арбузы и дыни въ особенности. Они прогрызаютъ въ нихъ съ боку дырки и достаютъ сѣмена, до которыхъ чрезвычайно лакомы. Такая операція обыкновенно производится передъ самымъ созрѣваніемъ, плода, и никакіе караулы не помогаютъ, потому что звѣрекъ, пробирается тихомолкомъ, ночью, и въ то время, когда сторожъ, ходитъ на одномъ концѣ огорода или бакчи, онъ спокойно работаетъ на другомъ.
   Скотоводство у жителей деревни Турій-Рогъ развивается также довольно обширно, благодаря степной мѣстности, представляющей на каждомъ шагу превосходныя пастбища.
   Изъ скота крестьяне всего болѣе содержатъ быковъ, на которыхъ здѣсь производится обработка полей. Сверхъ того быкъ, служитъ какъ упряжное животное, такъ что лошадей здѣсь сравнительно немного. Наконецъ, овцеводство также начинаетъ развиваться, находя на здѣшнихъ степяхъ всѣ выгодныя условія, которыхъ нѣтъ на самой Уссури. Вообще, принявшись съ энергіею за устройство своего быта, жители деревни Турій-Рогъ уже достигли того, что имѣютъ почти всѣ необходимыя домашнія обзаведенія, живутъ довольно хорошо, и въ будущемъ могутъ надѣяться еще на большее довольство.
   Двѣ другія деревни, расположенныя на западномъ берегу Ханка -- Троицкая и Астраханская {Дер. Троицкая расположена возлѣ устья р. Сіянъ-хэ, а дер. Астраханская перстахъ въ десяти далѣе къ югу. Въ первой 20 дворовъ и 120 душъ обоего пола; во второй же 30 дворовъ и 205 душъ.} гораздо моложе Турьяго-Рога, по времени своего существованія. Первая изъ нихъ основана въ 1866 году, а вторая только въ началѣ 1868 года, крестьянами изъ губерній Астраханской и Воронежской.
   Обитатели деревни Троицкой жили первоначально на Амурѣ, верстахъ въ двухъстахъ ниже г. Благовѣщенска и уже, вторично, перекочевали на Ханка, соблазнившись разсказами о плодородіи здѣшнихъ мѣстностей.
   Вообще громкіе, и часто преувеличенные, слухи о богатствахъ Южно- Уссурійска то края заставляютъ крестьянъ, поселенныхъ на Амурѣ, бросать уже обсиженныя мѣста и ежегодно, но нѣскольку десятковъ семействъ отправляться на озеро Ханка. Но этотъ переходъ не представляетъ и сотой доли тѣхъ трудностей, которыя приходилось терпѣть имъ, идя на обѣтованный Амуръ изъ Россіи. Теперь, при переселеніи на Ханка и вообще по Амуру, крестьянъ обыкновенно перевозятъ на баржахъ, буксируемыхъ пароходами, такъ что переселенцы могутъ брать съ собою скотъ, телѣги, плуги и прочія хозяйственныя принадлежности.
   Постъ Камень-Рыболовъ, единственное мѣсто, гдѣ пристаютъ пароходы, плавающіе по озеру Ханка {Одно изъ важныхъ неудобствъ, представляемыхъ озеромъ Ханка, для плаванія, заключается въ отсутствіи заливовъ, удобныхъ для пристанища пароходовъ, что особенно невыгодно при извѣстной бурливости этого озера.}, есть вмѣстѣ съ тѣмъ и пунктъ Высадки новыхъ поселенцовъ.
   Обыкновенно; по прибытіи сюда, нѣсколько человѣкъ изъ нихъ отправляются розыскивать удобныя для поселенія мѣстности.
   Хотя вся степная полоса, раскинувшаяся въ длину на цѣлую сотню верстъ, между озеромъ Ханка и рѣкою Суйфуномъ, представляетъ на каждомъ шагу такія мѣста, до уже по привычкѣ, сродной русскому крестьянину, вновь прибывшіе долго затрудняются выборомъ новаго пункта. Въ одномъ мѣстѣ кажись и хорошо, луговъ, полей много, да мало воды, въ другомъ до лѣса далеко и т. д.; перебирая подобнымъ образомъ, долго колеблются крестьяне въ выборѣ мѣста, долго совѣтуются между собою и наконецъ рѣшаютъ, или поселиться въ одной изъ деревень, уже существующихъ, или основать новую.
   Замѣчательно, что даже здѣсь, гдѣ на квадратную милю едвали придется три, четыре человѣка осѣдлаго населенія, и здѣсь уже крестьяне начинаютъ жаловаться на тѣсноту и на то, что прибывшіе ранѣе ихъ заняли самыя лучшія мѣста.
   Возвращаясь затѣмъ въ деревнямъ Астраханской и Троицкой, слѣдуетъ сказать, что первая изъ нихъ почти не уступаетъ Турьему-Рогу по благосостоянію своихъ жителей. Въ особенности богато живутъ нѣсколько семействъ молоканъ, которые принесли сюда, изъ Россіи, свое трудолюбіе и свои религіозныя убѣжденія.
   Въ тоже время у крестьянъ дер. Троицкой, основанной еще такъ недавно, сразу замѣтно меньшее довольство, нежели у обитателей деревни Астраханской или Турьяго-Рога. Впрочемъ, нѣтъ сомнѣнія, что черезъ нѣсколько лѣтъ и эти крестьяне обстроятся какъ слѣдуетъ и заживутъ ничуть не хуже своихъ сосѣдей, которые также много потерпѣли при первоначальномъ обзаведеніи.
   Кромѣ хлѣбопашества и скотоводства, рыбный промыселъ можетъ доставить большія выгоды крестьянамъ, живущимъ по берегамъ озера Ханка, чрезвычайно богатаго различною рыбою. До сихъ поръ этотъ промыселъ начинаетъ появляться только въ дер. Астраханской, жители которой, будучи рыбаками еще на родинѣ, успѣли уже обзавестись большимъ неводомъ. Нужно замѣтить, что для ловли этимъ снарядомъ лучшаго мѣста, какъ озеро Ханка, трудно даже и представить, такъ какъ, при небольшой глубинѣ, оно вездѣ имѣетъ дно песчано-илистое и гладкое какъ полъ; притомъ постоянно мутная вода также много помогаетъ успѣху ловли. Крестьяне занимаются ею во всякое свободное отъ полевыхъ работъ время, всего чаще по праздникамъ, или наканунѣ ихъ.
   Ловъ всегда производится на одномъ и томъ же мѣстѣ, возлѣ дер. Астраханской, и способъ его самый простой. Обыкновенно завозятъ на лодкѣ неводъ на полверсты въ озеро, потомъ спускаютъ его тамъ, и на веревкахъ тянутъ полукругомъ къ берегу.
   За одну такую тоню вытаскиваютъ обыкновенно 3--7 пудовъ разной рыбы, а при счастіи пудовъ десять, или даже того болѣе.
   Самое лучшее время для ловли неводомъ бываетъ, по разсказамъ крестьянъ, весною и осенью, когда рыба во множествѣ приближается къ берегамъ. Зимою рыбной ловли вовсе не производится.
   Въ самой южной части степной полосы расположены еще двѣ нашихъ деревни: Никольская и Суйфунская. Впрочемъ, послѣдняя составляетъ не болѣе какъ выселокъ изъ первой, и лежитъ отъ нея въ разстояніи пяти верстъ на берегу рѣки Суйфуна.
   Суйфунское селеніе весьма, небольшое и состоитъ изъ 5-ти дворовъ, между тѣмъ какъ въ Никольскомъ считается 47 дворовъ, и въ обѣихъ деревняхъ 313 душъ обоего пола. Какъ Никольская, такъ и Суйфунская основаны, въ 1866 году, одновременно съ селеніемъ Астраханскимъ и выходцами изъ тѣхъ же самыхъ губерній, т.-е. Астраханской и Воронежской. Но здѣшнимъ крестьянамъ съ перваго раза не повезло, и въ маѣ 1868 года, обѣ деревни были сожжены партіею китайскихъ разбойниковъ (хунъ-хузовъ), ворвавшихся въ наши предѣлы.
   Однако, несмотря на недавній погромъ, Никольская и Суйфунская уже успѣли немного оправиться и даже расшириться, такъ какъ въ томъ же 1868 году сюда перекочевали крестьяне, жившіе, первоначально на верхней Уссури и Дауби-хэ {Въ деревняхъ Романовкѣ и Сысоевкѣ.}.
   Во всякомъ случаѣ, нѣтъ сомнѣнія, что Никольское селеніе въ скоромъ времени достигнетъ полнаго благосостоянія, чему лучшимъ ручательствомъ служитъ трудолюбивая энергія ея обитателей съ одной стороны, и прекрасная мѣстность съ другой.
   Дѣйствительно, обширная, немного всхолмленная степь съ весьма плодородною черноземною и суглинистою почвою, представляетъ здѣсь, на каждомъ шагу, отличныя луга и пашни; двѣ небольшія рѣчки: Чагоу и Тундагоу и наконецъ въ пяти верстахъ рѣка Суйфунъ; кромѣ того, обиліе лѣса возлѣ послѣдней рѣки -- все это такія выгодныя условія, что нѣтъ сомнѣнія въ быстромъ развитіи Никольской, даже въ недалекомъ будущемъ, въ особенности если состоится предполагаемое передвиженіе сюда, изъ поста Камень-Рыболовъ, штаба 3-го линейнаго баталіона.
   Вблизи описываемой деревни находятся замѣчательные остатки двухъ старинныхъ земляныхъ укрѣпленій, которыя, впрочемъ, попадаются изрѣдка и въ другихъ частяхъ нашего Южно-Уссурійскаго края.
   Первое изъ этихъ укрѣпленій лежитъ верстахъ въ трехъ отъ деревни и представляетъ правильный четыреугольникъ, бока котораго расположены по странамъ свѣта. Каждый изъ этихъ боковъ имѣетъ около версты длины, и состоитъ изъ земляного вала, сажени двѣ съ половиною вышины, со рвомъ впереди.
   Внутреннее пространство укрѣпленія представляетъ мѣстность совершенно ровную, и только съ западной стороны здѣсь придѣлана небольшая земляная насыпь. Сверхъ того, саженяхъ въ пятидесяти впереди южнаго бока, устроенъ небольшой земляной квадратъ, вѣроятно для боковой обороны.
   Другое укрѣпленіе лежитъ всего въ полверстѣ отъ деревни, и не представляетъ правильнаго четыреугольника, хотя въ общемъ своемъ очертаніи все-таки напоминаетъ подобную фигуру. Валъ этого укрѣпленія имѣетъ три сажени вышины, но рва впереди его нѣтъ вовсе. Какъ бы взамѣнъ этого рва, въ самомъ валу сдѣлано много выдающихся частей.
   Внутри второго укрѣпленія находится много небольшихъ возвышеній, въ родѣ кургановъ, на которыхъ иногда лежатъ остатки кирпичей, а въ одномъ мѣстѣ стоятъ двѣ каменныя плиты съ нѣсколькими продѣланными въ нихъ дырками.
   Кромѣ того, по дорогѣ къ дальнему укрѣпленію, въ полуверстѣ отъ нашего селенія, на небольшомъ бугоркѣ, лежитъ высѣченное изъ красноватаго гранита грубое изображеніе черепахи, имѣющее семь футовъ въ длину, шесть въ ширину, и три въ толщину. Рядомъ съ нею, валяется каменная плита, которая, какъ видно по углубленію въ спинѣ черепахи, была вставлена сверху.
   Эта плита сдѣлана изъ мрамора и имѣетъ около восьми футъ длины; тутъ же лежитъ отбитая ея верхушка, съ изображеніемъ дракона.
   Въ самой деревнѣ стоятъ, найденныя въ лѣсу, два каменныхъ грубыхъ изображенія какихъ-то животныхъ, величиною въ большую собаку.
   Кому принадлежали всѣ эти обдѣланные камни и укрѣпленія? Нѣкоторые относятъ ихъ къ XII вѣку по P. X., ко временамъ династіи Нюжчень, которая въ то время владычествовала въ Южной Манчжуріи, но мнѣ кажется, что такое предположеніе не болѣе какъ гадательное. Позднѣйшія археологическія изысканія, вѣроятно, прольютъ большій свѣтъ на этотъ предметъ, и разъяснятъ намъ темную исторію этой страны, которая долго была мѣстомъ кровавыхъ столкновеній, сначала корейскихъ (гаолійскихъ), а потомъ манчжурскихъ племенъ съ китайцами, и здѣсь, нѣсколько разъ, смѣнялось владычество тѣхъ и другихъ.
   Во всякомъ случаѣ, съ большею достовѣрностію можно предполагать, что нѣкогда на этихъ, теперь пустынныхъ мѣстностяхъ, были не одни военные лагери, но и пункты постоянной осѣдлости, быть можетъ даже города.
   Подтвержденіемъ такому предположенію служатъ изсѣченія изъ камня, которыя конечно не были бы сдѣланы въ мѣстахъ временной стоянки; тѣмъ болѣе что гранитъ, изъ котораго высѣчена черепаха, приходилось везти издалека, такъ какъ этотъ камень, сколько извѣстно, не встрѣчается въ ближайшихъ частяхъ Суйфуна.
   Но давно, очень давно совершилось все это, такъ что между нынѣшнимъ скуднымъ населеніемъ не осталось даже никакихъ положительныхъ преданій о тѣхъ временахъ....
   Остальныя крестьянскія поселенія нашего Южно-Уссурійскаго края расположены по самому берегу Японскаго моря, въ слѣдующемъ порядкѣ: Шкотова на устьѣ р. Цыму-хэ, въ вершинѣ Уссурійскаго залива {Дер. Шкотова также была сожжена китайскими разбойниками весною 1868 г., но потомъ опять возобновлена.}, Александровская и Владимірская на рѣкѣ Сучанѣ {Въ двѣнадцати верстахъ отъ ея устья. } впадающей въ заливъ Америка; наконецъ, Фудинъ Арзамасовка и Пермская 1) возлѣ гавани Св. Ольги.
   1) Число дворовъ и жителей въ этихъ деревняхъ слѣдующее:
   

Число дворовъ.

Мужч.

Женщ.

   1. Шкотова

6

25

16

   2. Александровская

7

8

8

   3. Владимірская

5

15

12

   4. Новинки

26

68

68

   5. Фудинъ

15

28

23

   6. Арзамасовка

5

21

13

   7. Пермская

8

21

13

   
   Изъ всѣхъ этихъ деревень только одна, Новинки, лучшая какъ по своей величинѣ, такъ и въ особенности по благосостоянію своихъ жителей. Остальныя же, вообще, не могутъ похвалиться, въ этомъ отношеніи, частію пр неудобству мѣстности, на которой расположены, болѣе же всего по безпечности и лѣни своихъ обитателей, среди которыхъ встрѣчается много поселенцевъ, т.-е. каторжниковъ, выслужившихъ срокъ своихъ работъ, и отставныхъ солдатъ, добровольно оставшихся на жительство въ здѣшнемъ краѣ.
   Бытъ собственно крестьянъ здѣсь, на далекой чужбинѣ, тотъ же самый какъ и въ Россіи; откуда переселенцы принесли съ собою всѣ родимыя привычки, повѣрья и примѣты.
   Всѣ праздники, съ различными къ нимъ приложеніями, исполняются ими также аккуратно, какъ бывало на родинѣ, и каждое воскресенье, въ деревняхъ, можно видѣть наряженныхъ парней и дѣвокъ, которые спѣшатъ къ обѣдни въ церковь, тамъ гдѣ она уже выстроена {Церкви находятся въ Турьемъ-Рогѣ и на посту Камень-Рыболовъ возлѣ дер. Астраханской; кромѣ того во Владивостокѣ и гавани св. Ольги.}.
   Затѣмъ, въ праздничные дни, послѣ обѣда, въ хорошую погоду, какъ тѣ такъ и другія, нарядившись, прогуливаются по улицѣ, или сидятъ на завалинахъ у своихъ домовъ. Однако пѣсни случается слышать очень рѣдко; видно, крестьяне еще дичатся на чужой сторонѣ.
   Что же касается до воспоминаній о родинѣ, то крестьяне теперь уже нисколько объ ней не тоскуютъ.
   "Правда, сначала, особенно дорогою было немного грустно, а теперь Богъ съ нею, съ родиною" обыкновенно говорятъ они: "что тамъ? земли мало, тѣснота, а здѣсь видишь какой просторъ; живи гдѣ хочешь, паши гдѣ знаешь, лѣсу тоже вдоволь, рыбы и всякаго звѣря множество; чего же еще надо? А дастъ Богъ обживемся, поправимся, всего будетъ вдоволь, такъ мы и здѣсь Россію сдѣлаемъ", говорятъ не только мужчины, по даже и ихъ благовѣрныя хозяйки.
   Что же касается до самого переселенія сюда изъ Россіи, то дальняя дорога, въ которой крестьяне бываютъ обыкновенно отъ 2-хъ до 3-хъ лѣтъ, вообще весьма, сильно отзывается на ихъ матеріальныхъ средствахъ.
   Вспомоществованіе, даваемое заимообразно отъ казны {Впрочемъ, такое вспомоществованіе дается, въ Южно-Уссурійскомъ краѣ, только тѣмъ крестьянамъ, которые пришли сюда прямо изъ Россіи; тѣ же, которые перекочевываютъ съ Амура, не получаютъ означеннаго пособія, такъ какъ они уже пользовались имъ по приходѣ на Амуръ.} (деньгами по сту рублей на каждое семейство и продовольствіемъ въ теченіи перваго года) какъ нельзя болѣе необходимо. Оно помогло многимъ изъ нихъ обзавестись хозяйствомъ и зажить довольно порядочно, даже хорошо. Правда, нѣкоторыя деревни еще не оправились до сихъ поръ, но въ этомъ виноваты частію" сами ихъ обитатели, частію же невыгодныя условія мѣстностей, на которыхъ они поселились.
   Такимъ образомъ, во всѣхъ деревняхъ, расположенныхъ ни побережья Японскаго моря, сильные лѣтніе туманы, обыкновенно господствующіе здѣсь въ іюлѣ, вмѣстѣ съ дождями, много вредятъ созрѣванію раннихъ хлѣбовъ. Впрочемъ, такіе туманы всего сильнѣе бываютъ въ самой береговой полосѣ, замѣтно слабѣютъ съ удаленіемъ внутрь страны, и еще рѣже показываются на западномъ склонѣ Сихотэ-Алиня.
   Количество всей обработанной, собственно-крестьянами, земли составляетъ 962 десятины, слѣдовательно около 0,8 на каждую душу вообще. Хотя, конечно, такое число ничтожно въ сравненіи съ громаднымъ пространствомъ цѣлаго края, но это зачатки будущей культуры, которая широко можетъ развиться, въ особенности въ степной полосѣ Южно-Уссурійскаго края.
   Во всякомъ случаѣ, вся будущность этого края, какъ страны земледѣльческой, заключается, насколько уже показываетъ опытъ, не въ поселенныхъ тамъ казакахъ, или тѣмъ менѣе инородцахъ, а исключительно въ крестьянахъ, отъ большаго или меньшаго прилива которыхъ изъ Россіи будетъ зависѣть и самый ходъ колонизаціи.
   Но для привлеченія такихъ переселенцевъ, мнѣ кажется, прежде всего слѣдуетъ улучшить самый способъ передвиженія ихъ съ родины на новыя мѣста.
   Въ настоящее время, крестьяне, идущіе изъ Россіи на Амуръ бываютъ въ пути обыкновенно два, даже три года, терпятъ всевозможныя невзгоды и, уже окончательно истощившись въ своихъ матеріальныхъ средствахъ, являются, наконецъ, на избранныя мѣстности.
   Между тѣмъ, еслибы доставка на Амуръ этихъ переселенцевъ происходила путемъ водянымъ, т.-е. кругомъ свѣта, то на проѣздъ тратилось бы только шесть или семь мѣсяцевъ, такъ какъ судно, выводящее изъ Кронштадта въ сентябрѣ или октябрѣ, является здѣсь обыкновенно въ маѣ. Притомъ же, всѣ пожитки, забранныя съ собою крестьянами, могли бы благополучнѣе достигать новаго мѣста, а вмѣстѣ съ тѣмъ переселенцы сохраняли бы значительное количество собственныхъ денегъ, которыя они теперь тратятъ на продовольствіе во время пути, такъ какъ отпускаемыхъ отъ казны порціоновъ {Порціоны всѣмъ переселяющимся крестьянамъ выдавались прежде но время пути различно, по губерніямъ, также какъ, напримѣръ, безсрочно-отпускнымъ солдатамъ. Въ настоящее время, кажется, порціоновъ уже не выдаютъ и крестьяне продовольствуются на собственный счетъ.} не вездѣ бываетъ достаточно.
   Наконецъ, если по какимъ бы то ни было соображеніямъ, о морской перевозкѣ не можетъ быть и рѣчи, то слѣдуетъ, по крайней мѣрѣ, хотя на Амурѣ имѣть пароходъ, спеціально предназначенный для буксировки баржъ съ переселенцами, отъ г. Срѣтенска, вдоль по Амуру и по Уссури на озеро Ханка.
   Правда, въ настоящее время переселенцы также возятся здѣсь на пароходахъ, но, при отсутствіи правильныхъ рейсовъ, они часто подолгу ждутъ то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ, и тратятъ на переѣздъ отъ Срѣтенска на озеро Ханка почти цѣлое лѣто. Притомъ же, являясь сюда осенью, они не имѣютъ уже времени ни распахать земли для посѣва, ни заготовить сѣна для норма скота въ наступающую зиму, а черезъ это, обыкновенно, бываютъ поставлены въ самое затруднительное положеніе.
   Между тѣмъ, еслибы имѣлся на Амурѣ пароходъ, спеціально предназначенный для перевозки переселенцевъ, то они совершали бы весь свой переѣздъ менѣе чѣмъ въ мѣсяцъ, и, отправляясь изъ Срѣтенска, напримѣръ, въ началѣ мая, въ іюнѣ были бы уже на мѣстѣ, слѣдовательно могли бы тотчасъ же приступить въ различнымъ работамъ.
   Вмѣстѣ съ крестьянами, въ деревняхъ нашего Южно-Уссурійскаго края, живутъ еще, какъ земледѣльцы, такъ-называемые поселенцы, т.-е. каторжники, выслужившіе срокъ своихъ работъ, и отставные солдаты, или матросы, оставшіеся здѣсь добровольно на вѣчныя времена.
   Число первыхъ, т.-е. поселенцевъ равняется 54 {Эта цифра была къ 1-му января 1868 г.; впрочемъ послѣ того она едвали увеличилась, развѣ на нѣсколько человѣкъ.} (27 мужчинъ и 27 женщинъ); они живутъ особою деревнею Александровскою на Сучанѣ, и между крестьянами въ деревняхъ Швотова, Новинки и Пермская. Немного можно сказать утѣшительнаго про этихъ людей вообще. Будучи, по большей части, нравственно испорченными, привыкшіе, въ теченіи долгихъ лѣтъ своей ссылки, къ самому строгому присмотру и требованіямъ, но, увидавъ теперь себя свободными, они, обыкновенно, даютъ полный просторъ своимъ порочнымъ склонностямъ и, за весьма немногими исключеніями, дѣлаются тѣми же, какими были прежде.
   Разумѣется, при такихъ условіяхъ невозможно быть хорошимъ земледѣльцемъ и, дѣйствительно, между всѣми поселенцами очень рѣдко можно, встрѣтить хотя сколько-нибудь трудолюбиваго человѣка. Большая же чаетъ изъ нихъ перебивается кое-какъ, и весьма мало заботятся о завтрашнемъ днѣ.
   Не лучшій отзывъ можно сдѣлать, и объ отставныхъ солдатахъ, или матросахъ, добровольно оставшихся на жительство въ этомъ краѣ и поселившихся, частію во Владивостокѣ, гаваняхъ Новгородской и си: Ольги, частію же между крестьянами въ деревняхъ: Турій-Рогъ, Никольская, Шкотова, Фудинъ, Арзамасовка, на постѣ Камень-Рыболовъ. Къ счастію, число солдатъ, живущихъ между крестьянами, не велико, всего 34 человѣка съ 21 женщинами; да изъ этого числа, только 18 живутъ отдѣльными дворами, октальные же или нанимаются въ работники, или просто шатаются безъ всякой опредѣленной цѣли.
   Хотя закономъ и положено, чтобы ближайшіе начальники ручались за поведеніе остающихся на жительство солдатъ, но такой законъ одна мертвая буква, которая никогда не исполняется, потому что изъ числа этихъ солдатъ, по крайней мѣрѣ двѣ трети отъявленные негодяи, оставшіеся здѣсь только затѣмъ, чтобы получить и промотать 130 руб., которые выдаютъ всѣмъ имъ на первоначальное обзаведеніе хозяйствомъ. Многіе изъ нихъ, тотчасъ же по полученіи, проматываютъ эти деньги до послѣдней копѣйки, являются на избранное мѣсто жительства нищими, и, такимъ образомъ, вносятъ одинъ развратный пролетаріатъ въ наши, только-что начинающія возникать, колоніи.
   Что же касается вообще до способности отставныхъ солдатъ къ земледѣлію, то объ этомъ, конечно, нечего и распространяться. Дѣло слишкомъ ясно само по себѣ. Скажу только, что, за исключеніемъ четырехъ или пяти, хотя сколько-нибудь, прилежныхъ солдатскихъ семействъ, остальные воздѣлываютъ обыкновенно по одной десятинѣ земли, или даже того менѣе, а. нѣкоторые не имѣютъ ни одного распаханнаго клочка "по непривычкѣ къ такой работѣ", какъ они сами выражаются.
   Изъ числа солдатъ, живущихъ внѣ деревень, болѣе всего поселилось во Владивостокѣ {Цифру солдатъ, обитающихъ внѣ деревень, я не могъ узнать положительно. По всему вѣроятію, это число, если не болѣе, то уже никакъ не менѣе того, которое показано для деревень.}. Немногіе изъ нихъ занимаются различнымъ мастерствомъ, большая же часть ничего не дѣлаетъ, и ничуть не лучше своихъ собратій, поселившихся въ деревняхъ. Такимъ образомъ, въ посту св. Ольги заходится пять солдатскихъ дворовъ (четыре съ 1862 года и одинъ съ 1864 года), обитатели которыхъ поселились, какъ земледѣльцы; но всѣми ими, къ 1-му января 1868 года, было разработано только 3/4 десятины земли.
   Такіе факты, мнѣ кажется, ясно указываютъ, что поселеніе отставныхъ солдатъ въ краѣ приноситъ для него одно зло, но никакъ не пользу, тѣмъ болѣе, что оно дорого стоитъ правительству, выдающему, какъ сказано выше, 130 руб. каждому, остающемуся здѣсь солдату. Это-то пособіе и составляетъ главную приманку для всѣхъ негодяевъ, готовыхъ за деньги про, дать себя на какое угодно дѣло.
   Можно утвердительно сказать, что когда выдача денегъ прекратится, то гораздо менѣе будетъ оставаться здѣсь солдатъ на" жительство; но за то, если, въ данномъ случаѣ, правительство проиграетъ въ количествѣ, такъ навѣрное выиграетъ въ качествѣ, потому что будутъ оставаться только люди, дѣйствительно желающіе трудиться и заработать себѣ кусокъ хлѣба. Пособіе имъ можно давать не деньгами, а различными предметами, необходимыми для первоначальнаго обзаведенія хозяйствомъ, какъ-то: скотомъ, сѣменами, земледѣльческими орудіями, или наконецъ выдавать тѣже самыя деньги, но только въ видѣ преміи за разработку извѣстнаго количества земли, за усердное занятіе какимъ-либо промысломъ или мастерствомъ и т. п.
   Притомъ же, есть еще одно, весьма важное обстоятельство; препятствующее благосостоянію многихъ солдатъ и поселенцевъ -- это ихъ безсемейная жизнь. Дѣйствительно, можетъ ли хорошо идти хозяйство у человѣка одинокаго, даже при всемъ желаніи съ его стороны? Кромѣ того, семейная жизнь всегда благодѣтельно дѣйствуетъ и на нравственную сторону человѣка. Придя съ тяжелой работы домой, семьянинъ можетъ свободно вздохнуть въ кругу жены и дѣтей, любовь къ которымъ заставляетъ его трудиться цѣлые дни. Одинокій же солдатъ, или поселенецъ не знаетъ ничего этого; не для кого ему особенно трудиться, нѣтъ у него семейства, съ которымъ онъ могъ бы подѣлить радость, или горе и, поневолѣ, бросается такой горемыка въ крайность, изъ которой для него уже нѣтъ возврата. Жениться же здѣсь, при большомъ недостаткѣ женщинъ, весьма трудно, да притомъ крестьянинъ и не отдастъ свою дочь за человѣка, пользующагося въ его глазахъ самою дурною репутаціею.
   Въ заключеніе, обращаясь къ мѣстностямъ, удобнымъ для будущихъ поселеній, я могу сказать, что въ этомъ отношеніи на первомъ планѣ, должны стоять Ханкайскія степи и Сучанская долина.
   Первыя, т.-е., степи, раскинулись между юго-западною оконечностію озера Ханка и р. Суйфуномъ, болѣе чѣмъ на ста верстъ въ длину и отъ 25--40 въ ширину. На востокѣ онѣ ограничиваются болотистыми равнинами рѣки Лэфу, а на западѣ, мало-по-малу, переходятъ въ гористую область верхняго теченія pp. Mo и Сахэзы.
   На всемъ, вышеозначенномъ пространствѣ, только двѣ болотистыя долины, средняго и нижняго теченія этихъ рѣкъ, нѣсколько нарушаютъ однообразіе мѣстности, представляющей или обширные луга, или холмы, покрытые мелкимъ дубнякомъ и лещиною, съ рощами дуба и черной березы.
   Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, какъ напримѣръ, на водораздѣлѣ Mo и Сахэзы, мѣстность принимаетъ даже гористый характеръ, но вскорѣ степь опять беретъ свое, и на десятки верстъ разстилается широкою, волнистою гладью {Замѣчательно, что въ южной части степной полосы, на водораздѣлѣ, между бассейномъ озера Ханка и р. Суйфуна, впадающаго уже прямо въ Японское море, проходящій здѣсь хребетъ Сихотэ-Алинь до того не высокъ, что почти совершенна не измѣняетъ характера степи, лежащей по обѣ его стороны. Вообще, сколько до сихъ поръ извѣстно, главная ось этого хребта много ниже боковыхъ его отроговъ.}.
   Травяной покровъ всей этой степи являетъ чрезвычайное разнообразіе, совершенно противоположное тому однообразію растительности, которая покрываетъ болотистыя равнины на Уссури и Сунгачѣ. Достигая невысокаго (1--2 фут.) роста, и не представляя тѣхъ громадныхъ, непроходимыхъ зарослей, которыя характеризуютъ уссурійскіе и сунгачинскіе луга, эта трава въ высшей степени удобна для корма скота, такъ что здѣсь современемъ, кромѣ земледѣлія, обширно можетъ развиться и скотоводство.
   Вообще, Ханкайскія степи есть самое лучшее, во всемъ Уссурійскомъ краѣ, мѣсто для нашихъ будущихъ поселеній. Не говоря уже про плодородную черноземную, или суглинистую почву, не требующую притомъ особеннаго труда для первоначальной разработки, про обширныя прекрасныя пастбища, важная выгода заключается въ томъ, что степи не подвержены наводненіямъ, которыя вездѣ на Уссури дѣлаютъ такую огромную помѣху земледѣлію. Правда, есть одинъ недостатокъ этихъ степей -- именно малое количество воды,-- но его можно устранить, копая колодцы, или запрудивъ небольшіе, часто пересыхающіе, ручейки въ лощинахъ и чрезъ то образовать тамъ пруды.
   Долина Сучана, по своему плодородію, едвали не превосходитъ степную полосу. Эта долина имѣетъ верстъ шестьдесятъ въ длину, при средней ширинѣ 2--4 верстъ, и почву черноземную, чрезвычайно плодородную. Однако и у нея есть недостатокъ, общій, впрочемъ, всему морскому побережью; -- именно обиліе лѣтнихъ тумановъ, препятствующихъ правильному вызрѣванію раннихъ хлѣбовъ, такъ что земледѣліе болѣе успѣшно кометъ здѣсь идти въ верхнемъ и среднемъ теченіи рѣки, гдѣ! вредъ отъ тумановъ гораздо менѣе ощутителенъ.
   Что же касается до другихъ мѣстностей, удобныхъ для заселенія, то хотя долины береговыхъ рѣкъ Японскаго моря, каковы: Седеми, Манчугай, Суйфунъ, Цыму-хэ, Ta-Уху, Пхусунъ и Тазуши имѣютъ почву весьма плодородную, но, за исключеніемъ только немногихъ, болѣе возвышенныхъ пространствъ, эти долины подвержены затопленію въ періодъ сильныхъ дождей, такъ что для значительныхъ поселеній онѣ негодны. Здѣсь могутъ быть раскинуты, современемъ, только небольшія деревни, подобно тому; какъ и нынѣ стоятъ, то въ одиночку, то по нѣсколько вмѣстѣ, земледѣльческія фанцы китайцевъ. Впрочемъ, въ окрестностяхъ залива Поссьета есть много мѣстъ удобныхъ и для большихъ поселеній.
   Внутри Уссурійскаго края, кромѣ самой Уссури, удобныя для заселенія мѣстности лежатъ разбросанными оазисами по долинамъ Лифудина, Сандагу, Ула-хэ, Суду-хэ, а еще болѣе по Дауби-хэ, на обширныхъ пологихъ скатахъ, окаймляющихъ эту рѣку слѣва, и не подверженныхъ затопленію, даже въ самую высокую воду.
   Кромѣ того, хорошія для земледѣлія мѣста находятся, какъ; говорятъ, по нижнему теченію Има, Викина и Хора, т.-е. большихъ правыхъ притоковъ Уссури.
   Конечно, при дальнѣйшемъ заселеніи и лучшемъ разслѣдованіи Уссурійскаго края, можетъ быть найдется много и другихъ благопріятныхъ мѣстностей, но, во всякомъ случаѣ нынѣшнія поселенія должны осѣдаться на мѣстахъ, уже извѣданныхъ относительно своей пригодности для земледѣлія.
   Такими мѣстностями слѣдуетъ считать, прежде всего, Ханкайскія степи, съ ихъ широкимъ просторомъ и благодатною почвою. Много тысячъ семействъ умѣстится здѣсь совершенно свободно, и если только новые поселенцы примутся съ энергіею за устройство своего житья-бытья, то можно ручаться, что черезъ нѣсколько лѣтъ они станутъ жить въ полномъ довольствѣ и не пожалѣютъ о томъ, что рискнули бросить свою родину.
   
   

II.
Инородческое населеніе.

   Изъ инородческихъ племенъ, обитающихъ въ Уссурійскомъ краѣ, первое мѣсто, по числу, принадлежитъ русскимъ китайцамъ или "манза" {О значеніи слова "Манза" я много разъ допытывался у китайцевъ, но никогда не могъ получить удовлетворительнаго отвѣта. Обыкновенно они говорятъ, что это слово есть настоящее названіе китайцевъ.}, какъ они сами себя называютъ.
   Это населеніе встрѣчается, какъ на самой Уссури, такъ и по ея большимъ правымъ притокамъ, но всего болѣе скучено въ Южно-Уссурійскомъ краѣ, по долинамъ Сандогу, Лифудинъ, Ула-хэ, Дауби-хэ; затѣмъ въ западной части Ханкайскаго бассейна и по всѣмъ, болѣе значительнымъ, береговымъ рѣчкамъ Японскаго моря, въ особенности на Шгипо-хэ, Сучанѣ, Та-Судухэ, Ta-Уху, Пхусунъ и Тазуши.
   Трудно съ точностью объяснить историческое происхожденіе этого населенія, и сами манзы на этотъ счетъ ничего не знаютъ. Всего вѣроятнѣе, что съ тѣхъ поръ, какъ, въ половинѣ XVII вѣка по P. X., манчжуры овладѣли Китаемъ, восточная часть ихъ родины, скудно населенная туземными племенами орочей и гольдовъ, сдѣлалась мѣстомъ ссылки различныхъ преступниковъ. Съ другой стороны, естественныя богатства этой страны, въ особенности соболь и дорогой корень жень-шень, цѣнимый въ Китаѣ на вѣсъ золота, привлекали сюда цѣлыя толпы бездомныхъ скитальцевъ, неимѣвшихъ дѣла на родинѣ и приходившихъ въ Новый край, съ надеждою на скорое и легкое обогащеніе. Наконецъ, морское побережье, гдѣ, у скалистыхъ выступовъ, въ изобиліи растетъ морская капуста (особый видъ морской водоросли Fucus), представляло обширное поприще для промысла, не менѣе выгоднаго, чѣмъ ловля соболя и исканіе женьшеня. Такимъ образомъ, въ зависимости отъ всѣхъ этихъ условій и сложилось мѣстное китайское населеніе края, которое можно раздѣлить на постоянное, или осѣдлое, и, или приходящее.
   Въ первому, относятся тѣ китайцы, которые поселились здѣсь на вѣчныя времена, занялись земледѣліемъ и живутъ на однихъ и тѣхъ же мѣстахъ.,
   Это населеніе образовалось, вѣроятно, изъ бѣглыхъ и ссыльныхъ, а частію и изъ временно-приходящихъ, которымъ нравилась дикая, свободная жизнь, внѣ всякихъ условій цивилизованнаго общества.
   Главнѣйшее занятіе всѣхъ осѣдлыхъ манзъ есть земледѣліе, которое доведено у нихъ до совершенства. Поля, находящіяся при ихъ жилищахъ, или фанзахъ, могутъ служить образцами трудолюбія, такъ что урожай хлѣба, въ особенности проса, составляющаго главную пищу, бываетъ чрезвычайно великъ, и обезпечиваетъ годичное существованіе хозяина фанзы, съ его работниками. Кромѣ проса, манзы засѣваютъ также сорго, бобы, фасоль, кукурузу, ячмень и пшеницу, а по огородамъ различныя овощи, какъ-то: огурцы, дыни, капусту, рѣдьку, чеснокъ, лукъ, красный перецъ и табакъ. Лукъ и чеснокъ составляютъ для нихъ любимую овощъ и употребляются какъ въ сыромъ видѣ, такъ и въ различныхъ кушаньяхъ.
   Сверхъ того, нѣкоторые китайцы -- правда очень немногіе -- занимаются воздѣлываніемъ жень-шеня (Panax ginseng). Это растеніе, принадлежащее въ семейству аралій, встрѣчается въ дивомъ состояніи въ южной Манчжуріи и въ Уссурійской странѣ, приблизительно до 47° сѣверн. шир. Оно растетъ въ глубокихъ тѣнистыхъ лѣсныхъ падяхъ, но вездѣ очень рѣдко. Съ давнихъ временъ китайская медицина приписываетъ корню жень-шеня различныя цѣлебныя свойства, даже въ такихъ болѣзняхъ, какъ истощеніе силъ, чахотка и т. п.; поэтому въ Китаѣ платятъ за него громадныя цѣны. Оставляя даже въ сторонѣ преувеличенныя, въ этомъ случаѣ, показанія прежнихъ писателей, которые, какъ напр. миссіонеръ Вероль, увѣряютъ, что фунтъ дикорастущаго жень-шеня стоитъ въ Пекинѣ до 50-ти тысячъ франковъ, все-таки цѣна на него въ Китаѣ громадная и по разсказамъ манзъ простирается до двухъ тысячъ серебрянныхъ рублей, на паши деньги, за одинъ фунтъ корня. Воздѣлываемый же на плантаціяхъ жень-шень стоитъ несравненно дешевле, и продается только 40--50 серебрянныхъ рублей за фунтъ.
   Исканіемъ дикаго жень-шеня, въ южной Манчжуріи, ежегодно занимаются нѣсколько тысячъ человѣкъ, получающихъ на такой промыселъ дозволеніе и билеты отъ правительства. Въ прежнія времена, промышленники приходили и въ Южно-Уссурійскій край, но теперь этотъ промыселъ прекратился здѣсь совершенно, хотя существовалъ не такъ давно въ размѣрахъ довольно обширныхъ. Еще миссіонеръ де-ла Брюньеръ, посѣтившій Уссури въ 1846 году и бывшій на ней первымъ изъ европейцевъ, въ своихъ запискахъ разсказываетъ объ этомъ промыслѣ и описываетъ исполненную трудовъ и опасностей жизнь искателей жень-шеня. Въ настоящее время, въ нашемъ Уссурійскомъ краѣ вовсе нѣтъ подобныхъ искателей {Только иногда, и то очень рѣдко, мѣстные манзы ищутъ жень-шень въ окрестностяхъ своихъ фанзъ.} и всѣ манзы единогласно говорятъ, что причиною тому занятіе нашими края и распространеніе въ немъ русскаго населенія, котораго боятся промышленники.
   Между тѣмъ, искусственное разведеніе жень-шеня идетъ по прежнему, и его плантаціи изрѣдка встрѣчаются въ Южно-Уссурійскомъ краѣ на Дауби-хэ, Сандогу, Сучанѣ и на нѣкоторыхъ рѣчкахъ морского побережья. Разведеніе и воспитываніе этого растенія требуетъ особеннаго, тщательнаго ухода. Обыкновенно его садятъ сѣменами, или корнями (послѣдній способъ разведенія гораздо лучше) въ гряды, которая имѣютъ одну сажень въ ширину и около десяти въ длину. Земля для этихъ грядъ должна быть чистый черноземъ, который осенью сгребаютъ въ кучи; затѣмъ, весною просѣиваютъ сквозь особыя рѣдкія сита и только послѣ подобной обдѣлки кладутъ въ гряды. Для защиты отъ солнечныхъ лучей, которыхъ не любитъ это растете, надъ каждою грядою устраивается навѣсъ изъ холста, иногда же изъ досокъ. Кромѣ того, съ сѣверной стороны, также дѣлается защита отъ холоднаго вѣтра. Съ наступленіемъ 8имы навѣсъ снимается, и открытая гряда заносится снѣгомъ. Въ первый годъ послѣ посѣва корень выростаетъ очень небольшой, но съ каждымъ годомъ толщина его увеличивается, хотя и при глубокой старости онъ достигаетъ величины только указательнаго пальца человѣческой руки. Черезъ три года можно уже имѣть довольно порядочные корни, но, обыкновенно, здѣшніе китайцы держатъ ихъ большій срокъ. Затѣмъ послѣ сбора они приготовляютъ корень особеннымъ образомъ, посредствомъ обчистки и вывариванія въ водѣ, а потомъ отправляютъ на продажу въ Китай, черезъ Нингуту и иногда моремъ прямо въ Шангай. Хотя искусственно разводимый корень, какъ сказано выше, цѣнится гораздо ниже дикаго, но все-таки цѣна его довольно высока, такъ что китаецъ отъ продажи своей плантаціи получаетъ цѣлое состояніе.
   Кромѣ земледѣльческихъ фанзъ, располагающихся преимущественно въ долинахъ рѣкъ, есть еще другія, такъ-называемыя звѣровыя, обитатели которыхъ занимаются звѣринымъ промысломъ. Эти фанзы устраиваются въ лѣсахъ, гдѣ обиліе всякихъ звѣрей обусловливаетъ возможность правильной и постоянной за ними охоты. Впрочемъ число звѣровыхъ фанзъ, принадлежащихъ собственно манзамъ, невелико и этимъ промысломъ занимаются исключительно орочи, или тазы, и гольды, незнающіе земледѣлія.
   Фанзы, въ которыхъ живутъ китайцы, располагаются большею частью въ одиночку, иногда же по нѣскольку вмѣстѣ, и въ такомъ случаѣ образуютъ поселенія или деревни. Притомъ, всѣ эти фанзы выстроены на одинъ и тотъ же образецъ. Обыкновенно, каждая изъ нихъ имѣетъ четыреугольную форму, болѣе протянутую въ длину, чѣмъ въ ширину, съ соломенною крышею, круто покатою на обѣ стороны. Стѣны фанза около четверти аршина толщины, и дѣлаются изъ глины, которою обмазанъ плетень, служащій имъ основаніемъ. Съ солнечной стороны продѣланы два-три рѣшетчатыхъ окна и между ними двери для входа. Какъ окна, такъ и верхняя половина дверей всегда заклеены пропускною бумагою, промазанною жиромъ. Внутреннее пространство фанзы бываетъ различно по величинѣ. Это зависитъ отъ состоянія хозяина и числа живущихъ. Обыкновенно же фанзы имѣютъ 6--7 саженъ въ длину и сажени 4 въ ширину. Кромѣ того, въ богатыхъ фанзахъ есть, перегородка, которая отдѣляетъ мѣсто, занимаемое хозяиномъ, отъ его работниковъ.
   Внутри фанзы съ одной стороны, а въ нѣкоторыхъ и съ двухъ, придѣлываются глиняныя нары, которыя возвышаются немного болѣе аршина надъ поломъ, состоящимъ прямо изъ земли. Эти нары покрыты соломенниками, искусно сплетенными изъ тростника и служатъ для сидѣнья, главнымъ же образомъ для спанья. Съ одной ихъ стороны придѣлана печка, закрытая сверху большою чугунною чашею, въ которой приготовляется пища. Труба отъ этой печки проведена подъ всѣми нарами, и выводится наружу, гдѣ оканчивается большимъ деревяннымъ столбомъ, внутри пустымъ. Дымъ отъ печки проходитъ по трубѣ подъ нарами, нагрѣваетъ ихъ и затѣмъ выходить вонъ.
   Кромѣ печи, посрединѣ фанзы всегда находится очагъ, въ которомъ постоянно лежатъ горячіе уголья, засыпанные сверху золою, чтобы подольше сохранить жаръ. Очагъ у бѣдныхъ дѣлается просто на земляномъ полу, у богатыхъ же на особенномъ возвышеніи, и въ немъ иногда горитъ каменный уголь. Надъ такимъ очагомъ зимою, въ холодные дни, манзы сидятъ по цѣлымъ часамъ, даже днямъ, грѣются, курятъ трубки и попиваютъ чай, или просто теплую воду, которая всегда стоитъ здѣсь въ чайникѣ. Потолка въ фанзѣ нѣтъ, а вмѣсто его, сажени на полторы отъ земли, положено нѣсколько поперечныхъ жердей, на которыхъ вѣшается равная мелочь: кукуруза, оставленная на сѣмяна, старые башмаки, шкуры, одежды и т. п. Около же стѣнъ, незанятыхъ нарами, разставлены деревянные ящики и разная домашняя утварь.
   Вонь и дымъ въ фанзѣ бываютъ постоянно частію отъ очага, частію отъ разной, развѣшенной на жердяхъ, дряни, которая ежедневно коптится въ дыму въ то время, когда топится печка, потому что трубы подъ нарами рѣдко устроены такъ хорошо, чтобы въ нихъ выходилъ весь дымъ; большая его часть всегда идетъ въ фанзу. Кромѣ того и прямо на очагѣ часто разводится огонь, дымъ отъ котораго выходитъ въ растворенную дверь.
   Замѣчательно, что во всѣхъ фанзахъ внутри подъ крышею устроены гнѣзда ласточекъ, которыхъ манзы очень любятъ и берегутъ, такъ что даже подвѣшиваютъ доски, чтобы различныя нечистоты не падали на полъ и на нары. Иногда такое гнѣздо сдѣлано менѣе чѣмъ на сажень отъ земли, и довѣрчивая птичка спокойно сидитъ на яйцахъ, нисколько не пугаясь людей.
   По наружнымъ бокамъ фанзы обыкновенно находятся пристройки, въ которыя загоняется скотъ, складываются вещи, хлѣбъ и проч. Кромѣ того, при нѣкоторыхъ богатыхъ фанзахъ въ особомъ помѣщеніи устроены бываютъ жернова, для выдѣлки муки и крупы; эти жернова приводятся въ движеніе быками, которые ходятъ по кругу.
   Пространство вокругъ фанзы, незанятое пристройками, обносится частоколомъ, съ воротами для входа. Кромѣ всего этого, при нѣкоторыхъ фанзахъ находятся молельни, которыя ставятся саженъ на десять въ сторонѣ и имѣютъ форму часовенки, около сажени въ квадратѣ. Входъ въ такую часовенку закрытъ бываетъ рѣшетчатыми дверями, а внутри ея приклеено изображеніе божества, въ образѣ китайцевъ. Передъ этимъ изображеніемъ лежатъ разныя приношенія: полотенцу съ какимъ-то писаніемъ, желѣзная чаша для огня, палочки, ленточки и т. п.
   Таковы наружная форма и внутреннее устройство фанзъ.
   Обитатели ихъ, манзы, живутъ рѣшительно всѣ безъ семействъ, которыя они должны были оставить въ своемъ отечествѣ при отправленіи въ этотъ край.
   Безсемейная жизнь какъ нельзя болѣе отражается на самомъ характерѣ манзъ и дѣлаетъ его мрачнымъ, эгоистичнымъ. Рѣдко-рѣдко можно встрѣтить сколько-нибудь привѣтливаго манзу. Вообще грубость, неряшество, страшная жадность къ деньгамъ -- вотъ качества, которыя характеризуютъ всѣхъ представителей небесной имперіи, живущихъ въ нашихъ предѣлахъ" Всѣ помыслы и заботы манзы вертятся только на томъ, чтобы насытить свой желудокъ да пріобрѣсть нѣсколько лишнихъ рублей; внѣ этого онъ ничего не знаетъ.
   Въ каждой фанзѣ живетъ одинъ, два, а иногда и болѣе хозяевъ и нѣсколько работниковъ, и вездѣ, гдѣ только случалось мнѣ видѣть, образъ жизни манзъ одинъ и тотъ же. Обыкновенно, утромъ, на разсвѣтѣ, они топятъ печку, и въ чугунной чашѣ, которою она сверху закрыта, приготовляютъ свою незатѣйливую пищу, состоящую, главнѣйшимъ образомъ, изъ варенаго проса. Въ тоже время разводится огонь и на очагѣ, такъ что вскорѣ вся фанза наполняется дымомъ, для выхода котораго растворяется дверь, даже зимою, несмотря на морозъ. Холодъ съ ниву и дымъ съ верху заставляютъ наконецъ подняться и тѣхъ манзъ, которые заспались подольше другихъ. Когда всѣ встали, то, не умываясь, тотчасъ же садятся на нарахъ около небольшихъ столиковъ и приступаютъ къ ѣдѣ проса, которое для этого накладывается въ глиняныя чашки, и подносится во рту двумя тоненькими деревянными палочками. Какъ приправу въ вареному просу, часто дѣлаютъ особый ѣдкій соусъ изъ стручковаго перцу. Кромѣ того, въ богатыхъ фанзахъ приготовляютъ и нѣкоторыя другія кушанья, какъ-то, пильмени, булки, печеныя на пару, а также козье, или оленье мясо. Утренняя ѣда продолжается около часу; манзы ѣдятъ непомѣрно много, и притомъ пьютъ изъ маленькихъ чашечекъ, величиною немного болѣе наперстка, нагрѣтую водку (сули), которую приготовляютъ сами изъ ячменя.
   Послѣ обѣда работники обыкновенно отправляются на работы: молотить хлѣбъ, убирать скотъ и прочее, сами же хозяева остаются въ фанзѣ и, по большей части, ничего не дѣлаютъ. Въ холодное время они по цѣлымъ днямъ сидятъ передъ очагомъ, грѣются, курятъ трубки и распиваютъ чай, заваривая его прямо въ чашкахъ, изъ которыхъ пьютъ. Такъ проходитъ цѣлый день до вечера. Передъ сумерками, опять варится куда и опять ѣдятъ ее манзы тѣмъ же порядкомъ; а затѣмъ, съ наступленіемъ темноты, ложатся спать, или иногда сидятъ еще недолго, употребляя для освѣщенія лучину, чаще же ночникъ, въ которомъ горитъ сало или травяное масло. Вечернее время часто посвящается истребленію собственныхъ паразитовъ, которыхъ манзы отвратительно казнятъ на переднихъ зубахъ. Во избѣжаніе вѣроятно тѣхъ же враговъ, на ночь манзы снимаютъ съ себя все платье и снятъ нагишомъ, прикрывшись только съ верху, на теплыхъ нарахъ, нагрѣваемыхъ во время топки печи. Привычка дѣлаетъ такую постель весьма удобною, но для европейца не совсѣмъ пріятно спать въ то время, когда одному боку очень жарко, а другому очень холодно, потому что фанза, во время мороза, сильно выстываетъ за ночь.
   Такъ однообразно проходитъ день за днемъ въ теченіи цѣлой зимы; лѣтомъ же манзы, съ образцовымъ трудолюбіемъ, занимаются разработкою своихъ полей.
   Одежда манзъ до того разнообразна, смотря по времени года, состоянію и вкусу каждаго, что, право, трудно ее точно описать. Въ большей части случаевъ преобладаетъ длиннополый халатъ изъ синей дабы, такого же, а иногда и сѣраго цвѣта панталоны и башмаки, съ очень узкими и загнутыми вверхъ носками. Эти башмаки дѣлаются изъ звѣриной или рыбьей шкуры и въ нихъ, зимою, манзы накладываютъ для мягкости и теплоты сухую траву ула-цао {Эта трава принадлежитъ къ роду ситовниковъ (Cyperus) и есть та самая, которую манчжуры считаютъ въ числѣ трехъ благъ (соболя, жень-шеня и травы ула) дарованныхъ небомъ ихъ родинѣ.}. Головной уборъ состоитъ изъ низкой шляпы, съ отвороченными вверхъ полями; за поясомъ манзы постоянно носятъ длинный и узкій кисетъ съ табакомъ и трубкою.
   Зимняя одежда состоитъ изъ короткой мѣховой куртки, шерстью вверхъ, и такой же шапки съ широкими мѣновыми наушниками. Все это дѣлается изъ шкуры енотовъ, рѣдко изъ мѣха антилопы.
   Волосы свои манзы, какъ и всѣ китайцы, брѣютъ спереди и сзади, оставляя только на затылкѣ длинный пучекъ, который сплетаютъ въ косу. Бороду также брѣютъ, оставляя одни усы, а иногда и клочекъ бороды, въ видѣ эспаньолки.
   Всѣ осѣдлые манзы имѣютъ свое собственное, организованное управленіе. Въ каждомъ поселеніи находится старшина, который разбираетъ мелкія жалобы своихъ подчиненныхъ. Если же фанза стоитъ отдѣльно, то она всегда приписана къ другому какому-нибудь мѣсту. Всѣ старшины выбираются самими манзами на извѣстный срокъ, по прослуженіи котораго могутъ быть или уволены, или оставлены на вторичную службу. Въ случаѣ же дурного поведенія, или какихъ-нибудь проступковъ, они смѣняются и ранѣе срока, по приговору манзъ.
   Кромѣ того, извѣстный раіонъ имѣетъ одного главнаго, также выборнаго старшину, которому подчинены всѣ прочіе. Этотъ старшина судитъ важныя преступленія, какъ напр., воровство, убійство, и власть его такъ велика, что онъ можетъ, наказывать смертью.
   Приведу одинъ рѣзкій случай такого суда, совершеннаго въ 1866 году и разсказанный мнѣ очевидцами русскими. Виновный манза совершилъ убійство во время картежной игры, которая происходила въ фанзѣ Кызенъ-Гу {Не далеко отъ вершины Уссурійскаго залива.}. Онъ игралъ здѣсь вмѣстѣ съ другими манзами и замѣтивъ, что одинъ изъ нихъ сплутовалъ, всталъ, не говоря ни слова, взялъ ножъ, какъ будто для того, чтобы накрошить табаку, и этимъ ножемъ поразилъ прямо въ сердце того манзу, который смошенничалъ въ игрѣ. Убійцу тотчасъ же связали и дали объ этомъ знать главному старшинѣ, который явился на судъ, вмѣстѣ съ другими манзами. Послѣ долгихъ разсужденій приговорили, наконецъ, заковать виновнаго живымъ въ землю, и для болѣе удобнаго исполненія такого приговора, рѣшили напоить его сначала пьянымъ. Волею или неволею долженъ былъ осужденный пить водку, уже въ виду выкопанной ямы, но хмѣль не бралъ его, подъ вліяніемъ страха смерти. Тогда манзы, видя, что онъ не пьянѣетъ отъ маленькихъ чашечекъ, которыми они обыкновенно пьютъ, стали насильно лить ему въ горло водку большими чашками и наконецъ, когда привели въ совершенное безпамятство, то бросили въ яму и начали закапывать. Когда насыпали ужо довольно земли и несчастный, задыхаясь, сталъ ворочаться въ ямѣ, тогда нѣсколько манзъ бросились туда, ногами и лопатами стали утаптывать плотнѣе землю, и наконецъ совсѣмъ закопали виновнаго.
   Однако, въ настоящее время, принимаются мѣры къ ограниченію такого самоуправленія. Старшины хотя по прежнему будутъ выбираться манзами, но утвержденіе ихъ будетъ зависѣть отъ русскихъ начальниковъ, и власть ихъ суда будетъ простираться только на преступленія маловажныя.
   Число осѣдлаго китайскаго населенія трудно опредѣлить съ точностью, такъ какъ до сихъ поръ еще не сдѣлано полной переписи. Приблизительную же цифру этого населенія можно полагать отъ четырехъ до пяти тысячъ душъ.
   Временное, или приходящее, китайское населеніе является въ Южно-Уссурійскій край для ловли морской капусты и трепанговъ; кромѣ того, прежде много китайцевъ приходило сюда ради грибнаго промысла и для промывки золота.
   Ловля капусты производится на всемъ нашемъ побережья Японскаго моря, начиная отъ залива Поссьета до гавани си. Ольги. Самыя лучшія мѣста для этой ловли -- утесистые берега заливовъ, гдѣ нѣтъ сильнаго волненія и гдѣ глубина не болѣе двухъ, или трехъ саженъ. Въ чистой, совершенно прозрачной морской водѣ, на такой глубинѣ видны мельчайшія раковины и между прочимъ водоросли, которыя прикрѣпляются къ камнямъ, раковинамъ и т. п.
   Въ одномъ и томъ же мѣстѣ, ловля производится черезъ годъ для того, чтобы водоросли могли вновь вырости. Китайцы достаютъ ихъ со дна длинными деревянными вилами, "ушатъ на солнцѣ, связываютъ въ пучки 1--2 пудовъ вѣсомъ, а затѣмъ везутъ во Владивостокъ и Новгородскую гавань, гдѣ продаютъ, среднимъ числомъ, на наши бумажныя деньги по одному руб. за пудъ.
   Покупкою этой капусты занимаются нѣсколько иностранныхъ купцовъ, живущихъ во Владивостокѣ и Новгородской гавани, откуда они отправляютъ ея, на иностранныхъ же корабляхъ, въ Шангай, Чу-Фу и другіе китайскіе порты.
   По словамъ тѣхъ же самыхъ купцовъ, изъ трехъ вышеназванныхъ пунктовъ въ 1868 году было вывезено 180,000 пудовъ {Вывозъ 1868 г. былъ не великъ, вслѣдствіе безпорядковъ произведенныхъ въ Южно-Уссурійскомъ краѣ китайскими разбойниками (хунъ-хузами).} капусты, а въ 1869 году 360,000 пудовъ.
   Промыселъ морской капусты увеличивается съ каждымъ годомъ, чему причиною служитъ возможность промышленникамъ сбывать свою добычу во Владивостокѣ, гаваняхъ Новгородской и св. Ольги, слѣдовательно въ пунктахъ, лежащихъ возлѣ самаго мѣста лова, а не отправлять ея, какъ прежде, трудною вьючною дорогою, въ ближайшіе манчжурскіе города Санъ-Синь и Нингуту. Благодаря удобству сбыта и дешевой морской перевозкѣ, наша капуста стала весьма выгодно конкуррировать на китайскихъ рынкахъ съ капустою, привозимою изъ Японіи, и запросъ на нее увеличивается съ каждымъ годомъ, а вслѣдствіе этого развивается самый промыселъ и принимаетъ болѣе правильную, противъ прежняго, организацію. Теперь уже немного одиночныхъ ловцовъ, которые промышляютъ сами отъ себя. Богатые купцы изъ Хунъ-Чуна и Нингуты нанимаютъ обыкновенно зимою работниковъ, снабжаютъ ихъ всѣмъ необходимымъ и отправляютъ на лѣто въ море, подъ надзоромъ довѣренныхъ отъ себя лицъ. Первые, т.-е. хунъ-чунскіе купцы, отправляютъ своихъ рабочихъ въ Новгородскую гавань, гдѣ на мысѣ Чурухада зимуютъ ихъ лодки, иногда въ числѣ болѣе тысячи. Сюда въ апрѣлѣ приходятъ эти работники, садятся отъ двухъ до трехъ человѣкъ въ каждую лодку, и пускаются въ море на выгодный промыселъ.
   Такимъ образомъ, одна, большая, часть ловцовъ капусты слѣдуетъ черезъ Новгородскую гавань, другая же, меньшая, избираетъ иной путь. Для этого изъ Хунъ-Чуна они поднимаются вверхъ по рѣкѣ того же имени, переходятъ черезъ невысокій перевалъ на р. Манчугай и отсюда слѣдуютъ двумя дорогами: или черезъ постъ Раздольный {На р. Суйфунѣ.}, мимо вершинъ Амурскаго и Уссурійскаго заливовъ на рр. Цыму-хэ и Сучанъ, или же, если Амурскій заливъ еще покрытъ льдомъ, то прямо отъ устья Манчугая, черезъ полуостровъ Муравьевъ-Амурскій, также на Сучанъ и Цыму-хэ. Здѣсь, въ веншинахъ этихъ и нѣкоторыхъ другихъ рѣкъ, мѣстные китайцы строютъ лодки, выдалбливая для этой цѣли стволы огромныхъ ильмовъ, и этими лодками снабжаютъ ловцовъ капусты. Наконецъ, часть этихъ же промышленниковъ изъ Хунъ-Чуна спускается внизъ по рѣкѣ того же имени въ р. Тумангу, и уже по ней выплываетъ прямо въ море.
   Число ловцовъ капусты, приходящихъ изъ Нингуты, менѣе нежели изъ Хунъ-Чуна, и они слѣдуютъ сухопутною дорогою на вершину р. Сунфуна, потомъ, мимо нашей деревни Никольской, по р. Чагоу, и наконецъ, переваломъ на р. Май-хэ, а по ней къ Цыму-хэ и Сучану. Собравшись, такимъ образомъ, изъ разныхъ мѣстъ въ числѣ приблизительно отъ трехъ до четырехъ тысячъ, китайцы, съ наступленіемъ весны, выходятъ въ море на ловлю капусты и продолжаютъ этотъ промыселъ до наступленія осени. Когда дни бываютъ сильно вѣтряные, то они укрываются гдѣ-нибудь въ заливахъ, и отправляются на охоту за оленями, ради ихъ молодыхъ роговъ, которые весьма дорого цѣнятся въ Китаѣ.
   Осенью, въ сентябрѣ, китайцы свозятъ свою добычу во Владивостокъ, въ гавани св. Ольги и Новгородскую, продаютъ ее тамъ, а затѣмъ отправляются во-свояси. Часть идетъ сухимъ путемъ, которымъ пришла, большее же число направляется моремъ въ Новгородскую гавань, гдѣ они оставляютъ до слѣдующей весны свои лодки, подъ надзоромъ особыхъ надсмотрщиковъ.
   Однако не всѣ китайцы уѣзжаютъ на зиму домой. Нѣкоторые изъ нихъ, вѣроятно промышляющіе сами отъ себя, или приходящіе изъ дальнихъ мѣстъ, какъ напр. изъ Нингуты, остаются въ нашемъ краѣ и, большею частію, на зиму нанимаются въ работники у богатыхъ манзъ. Въ особенности много такихъ китайцевъ на Сучанѣ, гдѣ, чрезъ это, зимнее населеніе по крайней мѣрѣ вдвое болѣе лѣтняго.
   Рядомъ съ ловомъ капусты производится и ловля трепанговъ (Holoturia edulis?), но только въ размѣрахъ несравненно меньшихъ. Въ сушеномъ видѣ, они также сбываются въ Хунъ-Чунъ и китайскіе порты.
   Другой промыселъ, ради котораго къ намъ ежегодно приходило значительное число китайцевъ изъ Манчжуріи, состоялъ въ собираніи и сушеніи грибовъ, растущихъ на дубовыхъ стволахъ, подверженныхъ гніенію. Этотъ промыселъ всего болѣе былъ развитъ въ западной, гористой части Ханкайскаго бассейна. Для подобной цѣли китайцы ежегодно рубили здѣсь десятки тысячъ дубовъ, на которыхъ черезъ годъ, т.-е. на слѣдующее лѣто, когда уже начнется гніеніе, являются слизистые наросты, въ видѣ безформенной массы. Тогда манзы ихъ собирали, сушили въ нарочно для этой цѣли устроенныхъ сушильняхъ и затѣмъ отправляли въ Санъ-Синъ и Нингуту, гдѣ продавали, среднимъ числомъ, на наши деньги по 10--12 серебрянныхъ. рублей за пудъ.
   Грибной промыселъ настолько выгоденъ, что имъ, до послѣдняго времени, занималось все китайское населеніе западной части Ханкайскаго бассейна какъ мѣстное, такъ и приходящее. Послѣднее обыкновенно нанималось въ работники у богатыхъ хозяевъ. Каждый владѣлецъ фанзы, истребивъ, въ теченіи пяти или шести лѣтъ, всѣ окрестные дубы, перекочевывалъ на другое, еще нетронутое, мѣсто, опять рубилъ здѣсь дубовый лѣсъ и, въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ, занимался своимъ промысломъ; послѣ чего переходилъ на слѣдующее мѣсто.
   Такимъ образомъ прекрасные дубовые лѣса истреблялись методически, и теперь даже грустно видѣть цѣлые скаты горъ оголенными и сплошь заваленными гніющими остатками прежнихъ дубовъ, уничтоженныхъ китайцами. Мѣстная администрація, сознавая весь вредъ отъ подобнаго безобразнаго истребленія лѣсовъ, пыталась нѣсколько разъ запретить этотъ промыселъ, но всѣ запрещенія оставались мертвою буквою, такъ какъ мы не имѣли ни средствъ, ни желанія фактически поддержать наши требованія. Во многихъ, даже очень многихъ мѣстахъ Уссурійскаго края китайцы знали русскихъ только по наслышкѣ, и конечно смѣялись надъ всѣми нашими запрещеніями, передаваемыми, вдобавокъ, черезъ китайскихъ же старшинъ.
   Военныя дѣйствія съ хунь-хузами въ 1668 г. повернули это дѣло въ другую сторону, и мѣстные манзы, поплатились за свои симпатіи къ разбойникамъ разореніемъ не одного десятка фанзъ, сознали, наконецъ, надъ собой нашу силу и начали иначе относиться къ вашимъ требованіямъ. Теперь уже нѣтъ прежняго безобразнаго истребленія лѣсовъ ради сбора грибовъ, да и едва-ли это можетъ повториться въ будущемъ, такъ какъ, съ учрежденіемъ въ Южно-Уссурійскомъ краѣ конной казачьей сотни, вездѣ будутъ являться разъѣзды и наблюдать за китайскимъ населеніемъ.
   Третій родъ промысла, привлекавшій, и весьма недавно, въ наши владѣнія также значительное число китайцевъ -- была промывка золота, розсыпи котораго находятся преимущественно въ пространствѣ между Уссурійскимъ заливомъ, рр. Цыму-хэ и Сучаномъ. Этотъ промыселъ существовалъ здѣсь уже давно, потому что въ вышеозначенномъ пространствѣ, на нѣкоторыхъ береговыхъ рѣчкахъ видны несомнѣнные слѣды прежде существовавшихъ разработокъ, на которыхъ теперь растутъ дубы болѣе аршина въ діаметрѣ. Для промывки золота китайцы приходили изъ тѣхъ же мѣстъ откуда и для ловли капусты, или по одиночкѣ, чтобы работать каждый для себя, или также небольшими партіями, снаряжаемыми отъ различныхъ хозяевъ. Пути, по которымъ они слѣдовали, были тѣже самые, какъ и для ловцовъ капусты, только нужно замѣтить, что большая часть ихъ шла сухопутною дорогою. Работая на пріискахъ, эти китайцы, также какъ и ловцы капусты, получали все продовольствіе отъ богатыхъ манзъ-земледѣльцевъ (преимущественно съ Цыму-хэ и Сучана), которые отъ поставки провизіи, конечно, имѣли хорошіе барыши. На зиму, когда промывка золота превращается, часть китайцевъ, занимающихся этимъ промысломъ, отправлялась во-свояси, другая же оставалась виноватъ, преимущественно на рр. Цыму-хэ и Сучанѣ.
   Такимъ образомъ, на обѣихъ этихъ рѣкахъ, въ особенности же на первой, къ зимѣ каждаго года сбиралось значительное число всевозможныхъ бродягъ, готовыхъ за деньги и добычу на всякое дѣло. Неспособные ни къ какому честному и постоянному труду, они вели праздную, разгульную жизнь и большую часть своего времени проводили за картежною игрою, которая вообще весьма сильно распространена между всѣми здѣшними китайцами. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ для этой цѣли устраиваются особыя фанзы, въ которыхъ игра идетъ цѣлые дни и ночи. Многіе китайцы приходятъ недалека собственно для того, чтобы играть, и часто случается, что богатый хозяинъ за одну ночь проигрываетъ все свое состояніе, даже фанзу, и идетъ въ работники.
   До послѣдняго времени промывка золота, производившаяся по различнымъ, преимущественно береговымъ, рѣчкамъ и, вѣроятно, доставлявшая не слишкомъ большіе барыши, не привлекала на себя особеннаго вниманія. Когда же лѣтомъ 1867 года на о. Аскольдѣ {Аскольдъ, или Маячный, лежитъ верстахъ въ пятидесяти на юго-востокъ, отъ Владивостока и въ семи верстахъ отъ берега материка. Этотъ островъ, вмѣстѣ съ пространствомъ между р.р. Сучаномъ, Май-хэ и Уссурійскимъ заливомъ (всего 466,000 десятинъ), поступилъ, въ 1868 г., въ удѣльное вѣдомство.} были случайно открыты золотыя розсыпи, тогда на этотъ островъ устремились цѣлыя толпы всевозможныхъ китайскихъ бродягъ. Однако они были вскорѣ прогнаны оттуда нашимъ военнымъ судномъ, привезшимъ съ собою небольшой отрядъ солдатъ. Китайцы не оказали никакого сопротивленія и добровольно убрались во-свояси.
   Между тѣмъ молва объ открытіи золота на о. Аскольдѣ быстро пронеслась по сосѣдней Манчжуріи, Китаю, даже цѣлому міру и, какъ обыкновенно, слухи преувеличивались по мѣрѣ своего распространенія. Понятно, какъ должны были дѣйствовать эти слухи на всѣхъ прежнихъ искателей золота и на тѣхъ бездомныхъ бродягъ, которыми такъ обильна сосѣдняя Манчжурія, и которые извѣстны тамъ подъ именемъ хунъ-хузовъ {Слово "хунъ-хузъ" въ буквальномъ переводѣ значитъ "красная борода". О происхожденіи такого названія я не могъ узнать обстоятельно.}.
   Эти люди, по большей части, различные преступники, бѣжавшіе изъ Китая, чуждые всякихъ семейныхъ связей, живущіе сегодня здѣсь, а завтра тамъ, конечно, всегда были и будутъ готовы на предпріятіе, хотя и опасное, но, въ случаѣ успѣха, обѣщающее скорое и легкое обогащеніе. Они-то и рѣшились, несмотря на неудачу первыхъ золотоискателей, прогнанныхъ съ Аскольда, вновь попытать счастія на этомъ островѣ и, въ случаѣ вторичнаго появленія русскихъ, отражать уже силу силою.
   Въ теченіе зимы 1867--68 года, въ пограничной Манчжуріи и преимущественно въ г. Хунъ-Чунѣ, сформировались вооруженныя партіи, которыя, пополнившись прежними золотоискателями, явились въ апрѣлѣ 1868 года въ числѣ пяти и шестисотъ человѣкъ на о. Аскольдъ и начали промывку золота. Однако эти хунъ-хузы дѣйствіемъ нашего военнаго суда вскорѣ принуждены были очистить островъ, перешли на материкъ, гдѣ значительно усилились приставшими къ нимъ мѣстными китайцами, сожгли три нашихъ деревни {Шкотову (на р. Цыму-хэ), Суньфунскую и Никольскую.} и два поста; но вскорѣ были разбиты подоспѣвшими войсками, частію уничтожены, а частію ушли за границу.
   Военныя дѣйствія съ хунъ-хузами, и симпатія, оказанная имъ мѣстными китайцами, выяснили истинныя отношенія къ вамъ этого населенія и ясно указали на необходимость какъ военныхъ, такъ и гражданскихъ мѣръ, для предупреждена на будущее время подобныхъ явленій.
   Въ первомъ отношеніи, т.-е. въ военномъ, учрежденіе конной казачьей сотни, которая будетъ содержать постоянные разъѣзды въ Южно-Уссурійскомъ краѣ, составляетъ мѣру вполнѣ раціональную, такъ какъ теперь является возможность фактически наблюдать за мѣстнымъ и пограничнымъ китайскимъ населеніемъ. Что же касается до мѣръ гражданскихъ, то, мнѣ кажется, слѣдуетъ произвести самую точную перепись, по крайней мѣрѣ китайскаго населенія и обложить его, хотя самою ничтожною податью, за право пользованія нашею землею, на которой, нужно замѣтить, манзы заняли и занимаютъ самыя лучшія мѣста.
   Послѣдняя мѣра можетъ быть выгодна въ томъ именно отношеніи, что заставитъ китайское населеніе смотрѣть на себя, какъ на подданныхъ русской земли, а на насъ, какъ на хозяевъ этого края, но не наоборотъ, какъ то было и есть до настоящаго времени. Въ самомъ дѣлѣ, теперь всякій китайскій бродяга, приходя къ намъ изъ Манчжуріи, дѣлается совершенно независимымъ человѣкомъ: выбираетъ землю для своей фанзы гдѣ хочетъ, занимается чѣмъ угодно, переходитъ туда или сюда когда вздумается и т. д., словомъ, никому не подчиняется.
   Правда, съ прошедшаго года каждый вновь приходящій манза долженъ брать билетъ на жительство у мѣстнаго (окружнаго) русскаго начальства, но, при обширности края и при полномъ его незнаніи съ нашей стороны, наконецъ, при неимѣніи средствъ,-- есть ли какая-нибудь возможность фактически наблюдать, что пришедшій за билетомъ манза тотъ именно, или другой, и что нѣкоторые вовсе не берутъ такихъ билетовъ, или мѣняются ими по произволу.
   Казачья сотня, о которой было упомянуто выше, много кометъ помочь въ этомъ отношеніи, такъ какъ ея главною обязанностью будетъ наблюденіе за мѣстнымъ китайскимъ населеніемъ.
   Обложеніе поземельною податью этого населенія можетъ принести намъ еще и ту пользу, что уменьшитъ приливъ новыхъ манзъ изъ Манчжуріи въ наши предѣлы, а можетъ быть, даже заставитъ нѣкоторыхъ, изъ живущихъ уже здѣсь, уйти обратно восвояси. Послѣдняя выгода едвали не будетъ самая важная, такъ какъ безсемейное китайское населеніе, занимающее лучшія мѣста вашего Уссурійскаго края, притомъ одушевленное полною ненавистью въ русскимъ, врядъ ли подаетъ какія-либо отрадныя надежды въ будущемъ и, конечно, при всякомъ удобномъ случаѣ можетъ стать на сторону нашихъ враговъ, какъ то уже показалъ опытъ 1868 года.

-----

   Другое инородческое племя нашего Уссурійскаго края -- гольды, обитаютъ по берегу Уссури и ея притока Дауби-хэ; сверхъ того они встрѣчаются и по Амуру, отъ Бурейнскихъ горъ (Матаго Хин-гона) до устья р. Горыни и даже нѣсколько далѣе.
   Цифра этого населенія неизвѣстна, но во всякомъ случаѣ по Уссури гольдовъ живетъ болѣе нежели китайцевъ, отъ которыхъ они переняли очень многое какъ въ одеждѣ, такъ и въ постройкѣ своихъ жилищъ. Это тѣже самыя фанзы, безъ измѣненія, какъ во внутреннемъ, такъ и во внѣшнемъ устройствѣ. Вся разница состоитъ только въ томъ, что при нихъ всегда находится устроенный на деревянныхъ стойкахъ (для защиты отъ крысъ) амбаръ, въ которомъ складываются запасы сушеной рыбы.
   Фанзы гольдовъ расположены на берегахъ Уссури и Дауби-хэ, обыкновенно по нѣскольку (3--10) вмѣстѣ, и въ каждой фанзѣ живетъ отдѣльное семейство; впрочемъ, иногда вмѣстѣ съ родителями, помѣщаются и ихъ семейные сыновья.
   Вообще, добродушный отъ природы нравъ этого народа ведетъ въ самой тѣсной семейной связи: родители горячо любятъ своихъ дѣтей, которыя, съ своей стороны, платятъ имъ такою же любовью.
   Мнѣ лично много разъ случалось давать гольду хлѣбъ, сахаръ и т. п., и всякій разъ, получивъ лакомый кусокъ, онъ дѣлилъ его поровну между всѣми членами своего семейства, большими и малыми. Притомъ нужно самому видѣть ту искреннюю радость всего гольдскаго семейства, съ какою оно встрѣчаетъ своего брата или отца, возвратившагося съ промысла или какой-нибудь другой отлучки. Старый и малый бросаются къ нему на встрѣчу и каждый спѣшитъ поскорѣе поздороваться.
   Кромѣ того, старики гольды, неспособные уже ни къ какой работѣ, прокармливаются своими дѣтьми, которыя всегда оказываютъ имъ полное уваженіе.
   На долю женщинъ у этого племени выпадаютъ всѣ домашнія работы и ухаживанье за малыми дѣтьми. На ихъ же попеченіи остается фанза со всѣмъ имуществомъ въ то время, когда зимою мужчины уходятъ на соболиный промыселъ.
   Въ семейномъ быту женщины, какъ хозяйки фанзъ, пользуются правами почти одинаковыми съ мужчинами, хотя все- таки находятся въ подчиненіи у послѣднихъ. Онѣ не участвуютъ въ совѣщаніяхъ мужчинъ объ общихъ дѣлахъ, напр. объ отправленіи на звѣриный промыселъ, рыбную ловлю и т. п. Словомъ, женщина у гольдовъ прежде всего мать и хозяйка дома; внѣ фанзы она не имѣетъ никакого круга дѣйствій.
   Каждый взрослый мужчина, въ особенности если онъ хозяинъ фанзы, есть вмѣстѣ съ тѣмъ господинъ самого себя и своего семейства, такъ какъ всѣ дѣла, у гольдовъ рѣшаются не иначе, какъ съ общаго согласія и только голосъ стариковъ, людей болѣе опытныхъ, имѣетъ большее значеніе въ подобныхъ совѣщаніяхъ.
   При миролюбивомъ характерѣ гольдовъ, большихъ преступленій у нихъ почти вовсе не случается; даже воровство бываетъ очень рѣдко, какъ исключеніе.
   Въ своихъ религіозныхъ вѣрованіяхъ гольды преданы шаманству, но, какъ кажется, шаманы пользуются у нихъ меньшимъ вліяніемъ, нежели у другихъ инородцевъ Амурскаго края.
   Вообще, гольды -- добрый, тихій и миролюбивый народъ, которому отъ души можно пожелать лучшей будущности, хотя, къ сожалѣнію, наше вліяніе на нихъ до сихъ поръ еще совершенно незамѣтно.
   Хлѣбопашества гольды вовсе не знаютъ; только изрѣдка у тѣхъ, которые лѣтомъ, во время рыбной ловли, не покидаютъ свои фанзы, можно видѣть огороды, гдѣ, кромѣ разныхъ овощей, болѣе всего засѣвается табакъ. Его курятъ не только всѣ мужчины, но даже женщины и малыя дѣти.
   Рыболовство лѣтомъ и звѣриный промыселъ зимою составляютъ главное занятіе этого народа и обезпечиваютъ все его существованіе. Рыбный промыселъ начинается весною, лишь только вскроется Уссури и по ней начнетъ идти сплошною массою мелкій, перетертый ледъ, или такъ-называемая шуга, отъ которой рыба прячется по заливамъ.
   Такъ какъ въ это время вода бываетъ высока, слѣдовательно ловля неводомъ неудобна, то гольды употребляютъ особую круглую сѣть, устроенную такимъ образомъ, что она можетъ "мыкаться, если потянутъ за прикрѣпленную къ ней веревку. Бросивъ эту сѣть на дно, рыбакъ тащитъ ее за собою, двигаясь по тихоньку въ лодкѣ, и когда попавшаяся рыба начнетъ дергать, то онъ смыкаетъ сѣть и затѣмъ вытягиваетъ свою добычу. Говорятъ, что при такомъ способѣ ловли можно въ счастливый день поймать сотню и даже болѣе крупныхъ рыбъ.
   Осенью, когда повторяется таже самая исторія, т.-е. передъ замерзаніемъ Уссури по ней идетъ шуга, ловля рыбы по заливамъ бываетъ несравненно прибыльнѣе, такъ какъ въ это время вода всегда почти мала, слѣдовательно въ дѣло можно употреблять неводъ. Иногда уловы въ это время бываютъ баснословно удачны, и вмѣстѣ съ тѣмъ свидѣтельствуютъ о великомъ изобиліи въ Уссури всякой рыбы вообще.
   Такимъ образомъ осенью 1867 г., въ заливѣ возлѣ станицы Нижне-Никольской, за одну тоню неводомъ въ 90 саженъ длины было поймано 28,000 рыбъ, болѣе всего бѣлой -- сазановъ и тайменей. Когда подвели въ берегу крылья невода, который, нужно при томъ замѣтить, захватывалъ еще не весь заливъ, то не могли его вытащить и, оставивъ въ такомъ положеніи, вычерпывали изъ него рыбу въ теченіи двухъ дней.
   Если положить круглымъ числомъ по двадцати рыбъ на пудъ, то приблизительный вѣсъ всей этой рыбы былъ около полутора тысячи пудовъ. Впрочемъ, это не единственный примѣръ такой удачной ловли; нѣсколько разъ случалось на Уссури, въ прежніе годы, что за одну тоню вытаскивали семь, девять и даже двѣнадцать тысячъ рыбъ.
   Лишь только весною окончится ходъ льда и шуги, какъ вверхъ по Уссури идутъ для метанія икры множество осетровъ и калугъ, ловъ которыхъ производится гольдами и немногими нашими казаками, посредствомъ такъ-называемыхъ
   Каждая такая снасть состоитъ изъ длинной, толстой веревки, къ которой, на разстояніи 2--3 футовъ, привязаны небольшія веревочки длиною около сажени, съ толстыми желѣзными крючьями на свободныхъ концахъ. Къ послѣднимъ придѣланы поплавки изъ бересты, сосновой коры или чаще изъ пробки, тамъ гдѣ она растетъ. Къ общей толстой веревкѣ прикрѣплены камни для того, чтобы она лежала на днѣ; концы же ея привязываются въ толстымъ кольямъ, вбитымъ въ берегъ или на дно рѣки.
   Подобный снарядъ ставится на мѣстахъ наиболѣе посѣщаемыхъ рыбою. Главная веревка лежитъ на днѣ; крючья же съ поплавками поднимаются къ вверху на длину веревочекъ, за которыя они привязаны. Для того, чтобы удобнѣе осматривать поставленную снасть, въ общей веревкѣ привязывается большой поплавокъ, всего чаще обрубокъ дерева, который держится на поверхности воды.
   Ловъ подобнымъ снарядовъ производится на томъ разсчетѣ, что большая рыба, идущая вверхъ по рѣкѣ, любитъ, какъ говорятъ мѣстные жители, играть съ встрѣтившимися ей поплавками и задѣваетъ въ это время за крючекъ. Почувствовавъ боль, она начинаетъ биться, задѣваетъ за другіе сосѣдніе крючки, и окончательно запутывается. Впрочемъ, иногда сильная калуга отрываетъ даже нѣсколько крючковъ и уходитъ; но случается также, что впослѣдствіи, даже черезъ нѣсколько лѣтъ, она попадается вторично. Зажившія раны на бокахъ ясно свидѣтельствуютъ тогда, что эта рыба уже и прежде попадалась на крючья.
   Небольшіе осетры обыкновенно удерживаются на одномъ крючкѣ и вытащить ихъ изъ воды очень легко.
   Совсѣмъ другое бываетъ дѣло, когда попадется калуга пудовъ въ двадцать, тридцать и болѣе. Тогда нужно много ловкости и умѣнья, чтобы совладать съ подобною громадою. Въ такомъ случаѣ попавшуюся рыбу захватываютъ еще другими, такъ-называемыми, подъемными крючьями и тащатъ на веревкахъ къ берегу.
   Ловъ вышеописаннымъ снарядомъ распространенъ по всему Амуру и его притокамъ, но все-таки способъ его самый несовершенный и можетъ быть употребляемъ съ успѣхомъ развѣ только при здѣшнемъ, баснословномъ обиліи рыбы.
   Мало того, что, конечно, одна изъ многихъ тысячъ проходящихъ рыбъ попадается на крючекъ, необходимо нужно, чтобы она задѣла за него заднею частью тѣла, иначе ей удобно сорваться. Притомъ же ловить можно только рыбъ непокрытыхъ чешуею, такъ какъ чешуйчатые виды обыкновенно оставляютъ только одну чешуйку, за которую задѣлъ крючекъ.
   Въ продолженіи всего лѣта, гольды промышляютъ рыбу преимущественно острогою, которая имѣетъ форму трезубца и усажена на древкѣ длиною отъ двухъ до трехъ саженъ и толщиною около дюйма. Самый трезубецъ сдѣланъ изъ желѣза и надѣтъ неплотно, такъ что легко можетъ соскакивать и держится, въ это время, на длинной тонкой бичевкѣ, которая укрѣплена также въ началѣ древка. Завидѣвъ мѣсто, гдѣ рябитъ вода отъ рыбы, или самую рыбу, гольдъ бросаетъ въ нее свое копье, и желѣзо, вонзившись въ мясо, соскакиваетъ съ дерева. Рыба, въ особенности большая, метнется какъ молнія, но никогда не въ состояніи порвать крѣпкую бичеву, за которую и вытягаютъ ее изъ воды. Гольды чрезвычайно ловко владѣютъ подобнымъ оружіемъ и, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, очень рѣдко даютъ промахъ.
   Проводя на водѣ большую часть своей жизни, гольдъ придумалъ для себя и особую лодку, такъ-называемую оморочку. Эта лодка имѣетъ 2 1/2--3 сажени длины, но не болѣе аршина ширины и оба носа ея высоко загнуты надъ водою. Остовъ оморочки дѣлается изъ тонкихъ, крѣпкихъ палокъ и обтягивается берестою, такъ чту эта лодка послушна малѣйшему движенію весла, но нужно имѣть большую сноровку, чтобы безопасно управлять ею.
   Подъ искусною рукою гольда, который однимъ весломъ гребетъ по обѣ стороны, эта лодка летитъ какъ птица; если же нужно потише, то онъ бросаетъ длинное весло и взявъ въ обѣ руки два маленькихъ, сдѣланныхъ на подобіе лопатокъ, изрѣдка гребетъ ими и неслышно скользитъ по зеркальной поверхности тихаго залива. Впрочемъ гольды, съ малолѣтства привыкшіе къ водѣ, смѣло ѣздятъ въ этихъ лодкахъ по Уссури даже и въ сильный вѣтеръ.
   Самая горячая пора рыбной ловли для всего уссурійскаго населенія бываетъ осенью, когда, въ половинѣ сентября, идетъ здѣсь вверхъ по рѣкѣ красная рыба (Salmo lagocephalus) въ безчисленномъ множествѣ. Эта рыба, извѣстная въ здѣшнихъ мѣстахъ подъ именемъ каты, входитъ въ концѣ августа Изъ моря въ устье Амура, поднимается вверхъ по этой рѣкѣ, проникаетъ во всѣ ея протоки до самыхъ вершинъ {Красная рыба совсѣмъ не заходитъ въ оз. Ханка, вѣроятно по причинѣ его мутной воды.} и мечетъ икру въ мѣстахъ болѣе удобныхъ для ея развитія.
   Ходъ красной рыбы по Уссури продолжается недѣли двѣ -- съ половины до конца сентября -- и въ это время всѣ спѣшатъ на берегъ рѣки съ неводами, острогами и другими снарядами. Даже бѣлохвостые орланы слетаются во множествѣ въ рѣкѣ, чтобы ѣсть убитую, или издохшую и выброшенную на берегъ рыбу. Гольды въ это время дѣлаютъ весь годовой запасъ для себя и для своихъ собакъ, которыхъ они держатъ очень много какъ для звѣринаго промысла, такъ и для зимней ѣзды.
   Приготовленіемъ рыбъ въ прокъ занимаются гольдскія женщины, которыя для этой дѣли разрѣзываютъ каждую рыбину пополамъ, и сушатъ ее на солнцѣ. При этомъ вовсе не употребляютъ соли, такъ что подобная сушеная рыба, извѣстная здѣсь подъ именемъ "юколы", издаетъ самый невыносимый запахъ.
   Наши казаки хотя также занимаются ловлею красной рыбы, но далеко не съ такимъ рвеніемъ какъ гольды, и притомъ большая часть изъ нихъ вовсе не дѣлаетъ себѣ запасовъ въ зиму на случай голодовки. Русскіе обыкновенно не сушатъ, но солятъ красную рыбу; въ такомъ видѣ она очень похожа вкусомъ на семгу, только нѣсколько погрубѣе ея. Впрочемъ на устьѣ Амура, гдѣ эта рыба ловится еще не исхудавшая отъ дальняго плаванія, ея вкусъ ничуть не уступаетъ самой лучшей европейской семгѣ.
   Обратный ходъ красной рыбы неизвѣстенъ. Гольды и казаки говорятъ, что она не ворочается, но вся погибаетъ. Въ этомъ, вѣроятно, есть своя доля правды, такъ какъ уцѣлѣваетъ и возвращается назадъ, можетъ быть, одна изъ многихъ тысячъ рыбъ, поэтому ея обратный ходъ и незамѣтенъ.
   Какъ ни много идетъ красной рыбы по Уссури, но все-таки гольды говорятъ, что прежде ея бывало гораздо больше. Можетъ быть, этому причиною развивающееся по Амуру пароходство, а можетъ быть, въ этихъ разсказахъ играетъ, общая многимъ людямъ, страсть хвалить прошлое, старину.
   Когда замерзнетъ Уссури, рыбные промыслы гольдовъ почти превращаются, и тогда всѣ здоровые мужчины отправляются въ это время въ лѣса, на соболиный промыселъ. Только оставшіеся старики и женщины ловятъ еще рыбу на удочку, дѣлая для этого проруби во льду Уссури. На крючекъ, для приманки, привязывается кусочекъ красной матеріи, или клочекъ козьей шкуры. Сидя на льду и держа удилище въ рукахъ, гольдъ безпрестанно дергаетъ имъ вверхъ и внизъ, чтобы приманка не стояла неподвижно. На такую удочку попадаются преимущественно сазаны и таймени. Въ счастливый день, говорятъ, можно поймать отъ двухъ до трехъ пудовъ, но только нужно имѣть терпѣніе и здоровье гольда, чтобы отъ зари до зари просидѣть открыто на льду во время вѣтра, и иногда при морозѣ въ 20° Р.
   Въ то время, когда гольды ловятъ зимою рыбу на удочку, казаки добываютъ ее посредствомъ такъ-называемыхъ заѣздковъ. Для этой цѣли перегораживаютъ какой-нибудь рукавъ или глубокое мѣсто на главномъ руслѣ рѣки, посредствомъ плетня, который опускается до дна и тамъ вколачивается. Въ этомъ плетнѣ, на разстояніи 1--2 саженъ, оставляютъ свободные промежутки, въ которые вставляютъ сплетенные изъ тальника морды. Эти морды иногда бываютъ сажени двѣ длины и около сажени вышины, такъ что для поднятія ихъ изъ воды тутъ же на льду устраиваются особые рычаги въ родѣ тѣхъ, какими достаютъ изъ колодцевъ воду въ нашихъ русскихъ деревняхъ.
   Рыба, которая обыкновенно идетъ противъ теченія, встрѣчая плетенъ, ищетъ прохода и попадаетъ въ морду. Эти морды осматриваютъ каждый день утромъ, и сначала зимы, когда уловъ бываетъ всего прибыльнѣе, на 10 или 15 мордъ каждый разъ вынимаютъ отъ 10--15 пудовъ рыбы, т.-е. среднимъ числомъ, по одному пуду на каждую морду.
   Сначала зимы болѣе всего добываютъ такимъ образомъ налимовъ, которые въ это время мечутъ икру; потомъ начинаютъ попадаться сазаны, таймени, бѣлая рыба, и къ концу зимы, т.-е. въ февралѣ, уловъ бываетъ уже весьма незначителенъ, такъ что многіе заѣздки въ это время совсѣмъ бросаются.
   Кромѣ рыбной ловли, другой важный промыселъ, обезпечивающій существованіе гольдовъ, есть звѣроловство, въ особенности охота за соболями, которая начинается съ ноября и продолжается почти всю зиму.
   Лишь только замерзнетъ Уссури и земля покроется снѣгомъ, гольды оставляютъ свои семейства и, снарядившись, какъ слѣдуетъ, отправляются въ горы, лежащія между правымъ берегомъ Уссури и Японскимъ моремъ, преимущественно въ верховья рѣкъ Бивина, Ина и ея притока -- Бака. Многіе изъ нихъ, даже большая часть, для того чтобы не терять времени и начать охоту съ первымъ снѣгомъ, идутъ на мѣсто ловли еще ранѣе замерзанія воды и поднимаются въ верховья названныхъ рѣкъ на лодкахъ; тѣ же, которымъ идти поближе, отправляются уже зимою. Для этой цѣли они снаряжаютъ особенныя легкія и узкія сани, называемыя норты, кладутъ на нихъ провизію и все необходимое, и тащатъ эти норты собаками, которые служатъ для охоты.
   Обыкновенно, добравшись до мѣста промысла, каждая партія раздѣляется на нѣсколько частей, которыя расходятся по различнымъ падямъ и избираютъ ихъ мѣстомъ своей охоты. Прежде всего устраивается шалашъ, въ которомъ складывается нровивія и который служить для ночевокъ.
   Къ этому шалашу каждая отдѣльная партія собирается всякій вечеръ, между тѣмъ какъ днемъ всѣ ходятъ особо, или только вдвоемъ.
   При этомъ гольды никогда не забываютъ взять съ собою своихъ боговъ, или бурхановъ, которые представляютъ изображеніе человѣка китайскаго типа, сильно размалеваннаго красною краскою на бумагѣ, или на деревѣ. Устроивъ шалашъ, каждая партія вѣшаетъ тутъ же на деревѣ и своего бурхана. Отправляясь на промыселъ, гольды молятся ему, прося хорошаго лова, и, въ случаѣ дѣйствительной удачи, т.-е. поймавъ хорошаго соболя, убивъ кабана или изюбря, опять приносятъ своему бурхану благодарственныя моленія, при чемъ брызгаютъ на него водкою, мажутъ саломъ или варенымъ просомъ и вообще стараются всякимъ образомъ выразить свою признательность.
   Сначала зимы, т.-е. въ теченіе ноября и декабря, когда, снѣгъ еще малъ, охота производится съ собаками, которыя отыскиваютъ соболя и, взогнавъ его на дерево, начинаютъ лаять До тѣхъ поръ, пока не придетъ промышленникъ. По большей части, соболь, взбѣжавъ на дерево, начинаетъ перепрыгивать съ одного на другое чрезвычайно быстро, но хорошая собака никогда не потеряетъ звѣрка изъ виду и, слѣдуя за нимъ съ лаемъ, всегда укажетъ охотнику дерево, на которомъ наконецъ онъ засѣлъ.
   Случается, что иной соболь пускается на уходъ по землѣ и залѣзаетъ въ дупло дерева, въ нору, или подъ камни. Въ первомъ случаѣ, обыкновенно, дерево срубается, во второмъ копаютъ нору, если только это позволяетъ грунтъ земли и, наконецъ, въ третьемъ -- выкуриваютъ звѣрка дымомъ. Охотясь за соболями, гольды бьютъ и другихъ звѣрей, если только они попадаются. Весьма большою помѣхою для всѣхъ этихъ охотъ служатъ тигры, которыхъ довольно много на Уссури и которые часто ловятъ охотничьихъ собакъ, а иногда приходятъ и къ самымъ шалашамъ спящихъ промышленниковъ.
   Гольды страшно боятся тигра и даже боготворятъ. Завидѣвъ тигра, хотя издали, гольдъ бросается на колѣни и молитъ о пощадѣ; мало того, они поклоняются даже слѣду тигра, думая этимъ умилостивить своего свирѣпаго бога
   Впрочемъ, съ тѣхъ поръ какъ на Уссури поселились русскіе и начали, почти каждый годъ, бить тигровъ, многіе гольды видимо сомнѣваются во всемогуществѣ этого божества, и уже менѣе раболѣпствуютъ передъ нимъ. Нѣкоторые даже совсѣмъ перестали поклоняться тигровымъ слѣдамъ, хотя все еще не отваживаются прямо охотиться за страшнымъ звѣремъ. Здѣсь кстати замѣтить, что гольды охотно замѣняютъ свои прежніе фитильныя ружья нашими сибирскими винтовками, которыя хотя по виду не стоятъ и двухъ копѣекъ, но въ искусныхъ рукахъ здѣшнихъ охотниковъ безъ промаха бьютъ всякаго звѣря, и большого и малаго.
   Когда выпадутъ большіе снѣга и охота съ собаками сдѣлается крайне затруднительною, тогда гольды промышляютъ соболей инымъ способомъ. Нужно замѣтить, что въ это время, т.-е. въ январѣ, у соболей начинается течка, и каждый изъ нихъ, напавъ на слѣдъ другого, тотчасъ же пускается по этому слѣду, думая найти самку. Другой, третій дѣлаютъ тоже самое, такъ что наконецъ протаптывается тропа, по которой уже непремѣнно идутъ всѣ, случайно попавшіе на нее, соболи. На такихъ тропахъ гольды настораживаютъ особенные луки, устроенные такимъ манеромъ, что когда соболь задѣнетъ за приводъ, то стрѣла бьетъ сверху внизъ и пробиваетъ его насквозь. Такой способъ охоты гораздо добычливѣе и не требуютъ особенныхъ трудовъ отъ охотника, который только однажды въ сутки обходитъ и осматриваетъ свои снаряды, а остальное время сидитъ, или спитъ своемъ шалашѣ.
   Кромѣ того есть еще одинъ способъ добыванія соболей, который также употребляется съ успѣхомъ. Этотъ способъ основанъ на привычкѣ соболя бѣгать непремѣнно по всѣмъ встрѣчнымъ колодамъ. Не знаю, чѣмъ объяснить такую привычку, но я самъ, видѣвши не одну сотню соболиныхъ слѣдовъ въ хвойныхъ лѣсахъ, покрывающихъ главный кряжъ Сихотэ-Алиня, всегда замѣчалъ тоже самое: соболь непремѣнно влѣзетъ и пробѣжитъ по верху" каждой встрѣчной колоды.
   Зная такое его обыкновеніе, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ много соболиныхъ слѣдовъ, устраиваютъ на колодахъ особенныя проходныя загородки, въ которыхъ настораживаютъ бревна и иногда даже кладутъ какую-нибудь приманку: кусочекъ рыбы или мяса. Соболь, взбѣжавъ на колоду и схвативъ приманку, или просто пробѣгая сквозь загородь, трогаетъ за приводъ бревна, которое падаетъ и давитъ звѣрка. Такой снарядъ употребляется всѣми инородцами на Уссури и нашими казаками, у которыхъ называется слопцомъ. Подобные слопцы употребляются также для ловли енотовъ и зайцевъ.
   Между всѣми соболиными промышленниками, какъ инородцами, такъ и русскими, развита чрезвычайная честность относительно добычи охоты, запасовъ и т. п. Часто случается, что промышленникъ набредетъ на чужой шалашъ, въ которомъ никого нѣтъ, но гдѣ лежитъ вся провизія и добытые соболи, однако онъ никогда ничего не украдетъ. Только, по существующему обычаю, онъ можетъ сварить себѣ обѣдъ и поѣсть сколько хочетъ, но ничего не смѣемъ брать въ дорогу. Примѣровъ воровства никогда не бываетъ, и я нѣсколько разъ, разспрашивая объ этомъ у казаковъ и гольдовъ, всегда получалъ одинъ отвѣтъ, что если бы, случайно набредшій на чужой шалашъ, промышленникъ укралъ изъ него что-нибудь, то хозяинъ украденной вещи непремѣнно нашелъ бы его по слѣду и убилъ изъ винтовки. Вѣроятно такая острастка сильно дѣйствуетъ даже и на тѣхъ изъ охотниковъ, которые, при случаѣ, не прочь стянуть чужое.
   Съ соболинаго промысла гольды возвращаются въ концѣ зимы, т.-е. въ февралѣ и мартѣ; другіе же остаются въ лѣсахъ до вскрытія рѣкъ, и выѣзжаютъ уже на лодкахъ. Число соболей добываемыхъ каждымъ охотникомъ не одинаково изъ года въ годъ, и измѣняется отъ 7--15, даже до 20-ти штукъ Это зависитъ отъ большаго или меньшаго счастія, главнымъ же образомъ отъ количества соболей, которыхъ въ одинъ годъ бываетъ много, въ другой на тѣхъ же самыхъ мѣстахъ -- мало.
   Подобное явленіе происходитъ отъ того, что соболи, также какъ бѣлки, хорьки, а въ Уссурійскомъ краѣ даже кабаны и дикія козы, предпринимаютъ періодическія переселенія изъ одной мѣстности въ другую. Эти переселенія обусловливаются различными физическими причинами. Такъ, напр., когда снѣгъ ляжетъ на замерзшую землю, слѣдовательно кабанамъ не удобно копаться, они тотчасъ же перекочевываютъ на другія, болѣе удобныя мѣста. Точно также урожай кедровыхъ орѣховъ, въ данномъ мѣстѣ, привлекаетъ туда множество бѣлокъ, за которыми слѣдуетъ и соболь, ихъ главный истребитель.
   Всѣхъ добытыхъ соболей гольды отдаютъ китайцамъ за порохъ, свинецъ, просо, табакъ, соль и другіе продукты, которые они забираютъ напередъ, въ долгъ, и за это обязываются доставлять весь свой уловъ. Заплативъ за прежде взятое, гольдъ снова забираетъ у китайца, опять несетъ ему, на будущій годъ, всѣхъ добытыхъ тяжкимъ трудомъ соболей, и такимъ образомъ никогда не освобождается отъ кабалы. Эта кабала такъ велика, что гольдъ не смѣетъ никому продать своихъ соболей, даже за цѣну гораздо большую, а обязанъ всѣхъ ихъ доставить своему заимодавцу китайцу, который назначаетъ цѣну по собственному усмотрѣнію. Я думаю, что каждый соболь обходится китайцу гораздо менѣе рубля.
   Этихъ соболей китайцы, въ свою очередь, отдаютъ русскимъ купцамъ, большею частію за товаръ взятый въ долгъ, или свозятъ на продажу на устье Уссури въ с. Хабаровку, гдѣ лѣтомъ, въ іюнѣ и іюлѣ, скопляется до двадцати тысячъ соболиныхъ шкурокъ. Средняя цѣна соболя бываетъ здѣсь въ это время 6--8 рублей за штуку.
   Мѣхъ уссурійскаго соболя незавидный, по большей части коротко-пушистый и свѣтлаго цвѣта, такъ что далеко уступаетъ въ цѣнности мѣху соболей амурскихъ, особенно добываемыхъ въ маломъ Хингонѣ и на пизовьяхъ Амура.
   Соболинымъ промысломъ занимаются и наши казаки, но только въ размѣрахъ несравненно меньшихъ, чѣмъ гольды.
   Русскіе охотятся на этихъ звѣрковъ только съ собаками, и уходятъ изъ станицъ въ горы по первому снѣгу недѣли на двѣ, на три, или уже много на мѣсяцъ.
   Кромѣ охоты за соболями, гольды промышляютъ и другихъ звѣрей: бѣлокъ, куницъ, рысей, изюбрей, медвѣдей, кабановъ и проч. Вотъ еще одна въ высшей степени оригинальная охота гольдовъ за дикими козами на водѣ.
   Прежде всего нужно замѣтить, что эти козы ежегодно, весною и осенью, предпринимаютъ переселенія изъ нашего Уссурійскаго края въ южныя части Манчжуріи и обратно. Причиною такихъ переселеній служатъ глубокіе снѣга, которые въ иную зиму выпадаютъ на Уссури фута на три и изъ-подъ которыхъ козуля, конечно, не можетъ доставать себѣ пищи.
   Какъ осенній, такъ и весенній ходъ продолжается, каждый, недѣли по три, но самый сильный бываетъ не болѣе шести или семи дней.
   Козы идутъ стадами 5--10--30, иногда даже до 100 штукъ, и пути ихъ слѣдованія, изъ года въ годъ, одни и тѣже. Мѣстные охотники, русскіе и инородцы, устраиваютъ на такихъ путяхъ засадки и бьютъ козъ множество.
   Но самая выгодная звѣриная охота производится гольдами, если коза идетъ въ то время, когда Уссури еще не замерла, или уже очистилась отъ льда. Зная мѣста, гдѣ ввѣри переправляются черезъ рѣку, гольды устраиваютъ засадки и ждутъ, пока начнется переправа. Долго ходятъ старые вожаки по берегу, тщательно нюхая воздухъ и осматривая, нѣтъ ли опасности на противоположной сторонѣ рѣки. А тамъ все спокойно: густою стѣною нависли ивы съ берега и въ ихъ темной чащѣ, повидимому, нѣтъ ничего подозрительнаго; дикія утки полощутся въ водѣ; цапли расхаживаютъ по песчанымъ откосамъ; словомъ, нѣтъ никакой опасности. И вотъ, помявшись еще немного, передовые самцы бросаются въ воду, за ними самки и наконецъ все стадо.
   Трудно плыть по быстрой, широкой рѣкѣ, тяжело фыркаютъ молодыя, не привыкшія къ подобнымъ трудностямъ! Однако все стадо довольно быстро подвигается впередъ; вотъ на серединѣ рѣки,-- еще немного, и достигнетъ желаннаго берега... Вдругъ какъ будто изъ воды выростаетъ гольдская лодка-оморочка, за нею другая, третья.... со всѣхъ сторонъ, изъ заливовъ, изъ-подъ тальника, отовсюду несутся быстрые, легкіе челноки и, доселѣ безмолвный, берегъ оглашается теперь радостными криками гольдовъ, ожидающихъ себѣ уже вѣрную добычу. Озадаченное сразу, все стадо останавливается не зная куда дѣться, не повернуть ли назадъ. Еще мгновеніе, и оно рѣшается на такое, повидимому, единственное средство спасенія: дѣлаетъ крутой поворотъ и стремится въ прежнему берегу; но быстрѣе птицы летятъ гольдскія оморочки, и путь отступленія отрѣзанъ. Видя со всѣхъ сторонъ лодки и людей, пораженное ужасомъ, все стадо бросается въ разсыпную: однѣ возы силятся идти на проломъ, другія бросаются въ противоположному берегу, внизъ, вверхъ по рѣкѣ, словомъ во всѣ стороны -- и тутъ-то начинается главная бойня. Съ копьемъ въ рукахъ, несется гольдъ къ плывущей козѣ и, однимъ ударомъ, пронзаетъ ее насквозь въ шею, немного ниже позвоночнаго столба для того, чтобы убить не на повалъ, иначе она утонетъ и пропадетъ для него; получивъ же только рапу, правда смертельную, коза долго еще, въ предсмертной агоніи, держится на поверхности воды, а подплывающія тѣмъ временемъ жены и дѣти гольдовъ тащатъ свою добычу въ берегу. Пронзивъ одну возу, гольдъ бросается за другою, третьею, четвертою и т. д., пока еще онъ видитъ въ рѣкѣ свою добычу.
   Голоса людей, предсмертные криви раненыхъ возъ, вода обагренная кровью, лодки гольдовъ, несущіяся какъ птицы по волнамъ -- все это представляетъ дикую, оригинальную картину. Наконецъ все стихаетъ. Только немногія, счастливыя козы успѣли, въ суматохѣ, выплыть изъ рѣки и исчезнуть въ кустахъ. Убитыхъ и раненыхъ свозятъ къ берегу, начинаютъ снимать съ нихъ шкуры, потрошатъ и сушатъ на солнцѣ мясо, которое вмѣстѣ съ рыбою служитъ главною пищею для бѣднаго, неприхотливаго гольда.

-----

   Племя орочей, или тазовъ {Слово "таза", какъ объяснили мнѣ манзы, есть мѣстная передѣлка китайскаго названія Ю-пи-да-цзы, что значатъ, въ буквальномъ переводѣ, "рыбокожіе инородцы". Этимъ именемъ китайская географія издавна называетъ обитателей восточной Манчжуріи, употребляющихъ, для обуви и одежды, выдѣланная шкура рыбъ.}, по числу, вѣроятно неуступающее гольдамъ, обитаетъ по береговымъ рѣчкамъ Японскаго моря, начиная отъ устья Суйфуна до устья р. Тазуши и даже нѣсколько далѣе въ сѣверу; сверхъ того оно встрѣчается внутри страны, по большимъ правымъ притокамъ Уссури: Бикину, Има и др.
   По образу своей жизни, орочи раздѣляются на два класса: бродячихъ и осѣдлыхъ.
   Первые изъ нихъ представляютъ, въ полномъ смыслѣ, типъ дикарей-охотниковъ и цѣлую жизнь скитаются съ своими семействами съ одного мѣста на другое, располагаясь въ шалашахъ, устраиваемыхъ изъ бересты.
   Это жалкое убѣжище ставится обыкновенно тамъ, гдѣ можно добыть побольше пищи, слѣдовательно на берегу рѣки, когда въ ней много рыбы, или въ лѣсной пади, если тамъ много звѣрей. Часто случается, что ороча, убивъ кабана или оленя, перекочевываетъ сюда и живетъ, пока не съѣстъ свою добычу, послѣ чего идетъ на другое мѣсто.
   Во время своихъ странствованій по Уссурійскому краю, мнѣ нѣсколько разъ случалось встрѣчать одинокія становища этихъ бродягъ, и я всегда съ особеннымъ любопытствомъ заходилъ къ нимъ.
   Обыкновенно, вся семья сидитъ, полуголая, вокругъ огня, разложеннаго посрединѣ шалаша, до того наполненнаго дымомъ, что, съ непривычки, почти невозможно открыть глаза. Тутъ же валяются звѣриныя шкуры, рыболовные снаряды, различная рухлядь и, рядомъ съ малыми дѣтьми, лежатъ охотничьи собаки. При появленіи незнакомца цѣлое общество разомъ забормочетъ, собаки залаютъ, но черезъ нѣсколько минутъ все успокоится: собаки и дѣти, по прежнему, улягутся въ сторонѣ, взрослые орочи и ихъ жёны опять начнутъ продолжать ѣду или какую-нибудь работу; словомъ, появленіе неизвѣстнаго человѣка производитъ на этихъ людей впечатлѣніе не большее, чѣмъ и на ихъ собакъ.
   Какая малая разница между этимъ человѣкомъ и его собакою! Живя какъ ввѣрь въ берлогѣ, чуждый всякаго общенія съ себѣ подобными, онъ забываетъ всякія человѣческія стремленія и, какъ животное, заботится только о насыщеніи своего желудка. Поѣстъ мяса или рыбы, полуизжаренной на угольяхъ, а затѣмъ идетъ на охоту, или спать, пока голодъ не принудитъ его снова встать, развести огонь и въ дымномъ, смрадномъ шалашѣ, вновь готовить себѣ пищу.
   Такъ проводитъ этотъ человѣкъ свою цѣлую жизнь: сегодня дя него тоже что вчера, завтра -- тоже что сегодня. Ни чувства, ни желанія, ни радости, ни надежды, словомъ, ничто духовное, человѣческое для него не существуетъ. На дѣлѣ убѣдился я теперь въ истинѣ того, что гораздо большая пропасть лежитъ ввиду цивилизованнымъ и дикимъ человѣкомъ, нежели между этимъ послѣднимъ и любымъ изъ высшихъ животныхъ.
   Другая часть орочей поднялась ступенью выше своихъ собратій и достигла уже нѣкоторой степени осѣдлости. Хотя, они, также какъ и гольды, не знаютъ земледѣлія, но подобно послѣднимъ живутъ въ фанзахъ, которыя какъ по своему наружному, такъ и по внутреннему устройству ничѣмъ не отличаются отъ китайскихъ. Лѣтомъ орочи покидаютъ эти фанзы и переселяются на берега рѣкъ, обильныхъ рыбою, но съ наступленіемъ зимы снова возвращаются въ нихъ. Здѣсь остаются тогда жены, старики и малыя дѣти; всѣ же взрослые мужчины уходятъ въ лѣса на соболиный промыселъ, съ котораго возвращаются въ началу весны. За забранныя у сосѣдняго или какого-нибудь другого манзы просо, табакъ, водку и проч., орочи несетъ ему всѣхъ добытыхъ соболей, отдаетъ ихъ по цѣнѣ, назначенной китайцемъ, и затѣмъ опять, въ теченіи года, беретъ у него въ долгъ все необходимое для себя, такъ что остается въ постоянной кабалѣ.
   Женщины орочей, если и не. отличаются красотою, то, тѣмъ не менѣе, имѣютъ большую претензію на щегольство, хотя конечно, по собственному вкусу. Прежде всего, у каждой изъ нихъ въ правой ноздрѣ и въ ушахъ продѣты довольно толстыя кольца, на которыхъ висятъ мѣдныя или серебрянныя бляхи, величиною въ двугривенный. Кромѣ того, на всѣхъ пальцахъ надѣты, иногда по нѣсколько штукъ на одномъ, мѣдныя и серебрянныя кольца, а на кистяхъ рукъ такіе же, или рѣже, стеклянные браслеты. Наконецъ голова и все платье украшено множествомъ различныхъ побрякушекъ -- бубенчиковъ, мѣдныхъ или желѣзныхъ пластинокъ и т. п., такъ что при малѣйшемъ движеніи такой красавицы издаются самые негармоническіе звуки.
   Однако "о вкусахъ не спорятъ", и безсемейные манзы часто берутъ себѣ этихъ женщинъ въ наложницы. Мужья и отцы орочи, Дакъ видно, смотрятъ на такое дѣло весьма хладнокровно, потому что за-частую сами живутъ вмѣстѣ съ китайцемъ, у котораго находится ихъ дочь или жена, въ обоюдномъ владѣніи. Здѣсь же кстати замѣтить, что всѣ инородцы нашего Уссурійскаго края совершенно свободно объясняются по-китайски, такъ что этотъ языкъ въ здѣшнихъ мѣстахъ въ такомъ же ходу, какъ и французскій въ Европѣ.
   Къ числу замѣчательныхъ явленій, совершающихся въ послѣднее время на крайнемъ востокѣ Азіи, слѣдуетъ отнести также миграцію корейцевъ въ предѣлы Россіи, и образованіе ими тамъ новыхъ поселеній. Густая населенность Корейскаго полуострова и развившіеся тамъ, вслѣдствіе этого, нищета и пролетаріатъ, грубый деспотизмъ, оковавшій собою всѣ лучшія силы народа, наконецъ близость нашихъ владѣній обильныхъ плодородною, нетронутою почвою -- все это было сильною пружиною, достаточною даже для того, чтобы заставить и неподвижныхъ жителей Востока отречься отъ преданіи прошлаго и, бросивъ свою родину, искать себѣ, при новыхъ условіяхъ и новой обстановкѣ, лучшей и болѣе обезпеченной жизни. И вотъ, боязливо, какъ будто еще не рѣшаясь покончить вдругъ со всѣмъ прошлымъ, начали, мало-по-малу, жители ближайшихъ къ намъ владѣній Кореи изъявлять свою готовность на переселеніе въ русскіе предѣлы. Съ нашей стороны подобное заявленіе было встрѣчено съ полнымъ сочувствіемъ, и еще въ 1863 г. къ намъ переселилось 12-ть семействъ.
   Затѣмъ, переселеніе повторялось каждый годъ, такъ что въ настоящее время въ нашихъ предѣлахъ образовались три корейскія деревни, Тызенъ-хэ, Янчи-хе и Сидеми {Первыя двѣ деревня, т.-е. Тызенъ-хэ и Янчи-хэ лежатъ вблизи залива Поссьета, а Сидеми верстахъ въ 80-ти сѣвернѣе его.}, въ которыхъ считается 1,800 душъ обоего пола.
   Примѣръ всѣхъ этихъ переселенцевъ сильно дѣйствуетъ на пограничное корейское населеніе, такъ что и теперь, есть еще иного желающихъ переселиться къ намъ.
   Съ своей стороны, корейское правительство всѣми средствами старалось и старается пріостановить такое переселеніе, и употребляетъ самыя строгія мѣры, разстрѣливая даже тѣхъ корейцевъ, которыхъ удается захватитъ на пути въ наши владѣнія. Однако, несмотря на это, корейцы бросаютъ свои фанзы, тихомолкомъ ночью переправляются черезъ пограничную рѣку Тунангу (Гаоли-дзянъ), и уже тамъ, иногда даже подъ прикрытіемъ нашихъ солдатъ, безопасно слѣдуютъ въ Новгородскую гавань. До чего корейское правительство чуждается всякихъ сношеній съ русскими, можно судить уже изъ того, что начальникъ пограничнаго города Кыгенъ-Пу запретилъ жителямъ, подъ страхомъ смерти, продавать что-либо русскимъ, и приказалъ уничтожить всѣ лодки, находящіяся въ городѣ для того, чтобы никто изъ корейцевъ не могъ переѣзжать на лѣвую сторону рѣки, гдѣ стоитъ нашъ пограничный постъ. Однако несмотря на строгое запрещеніе своего начальника, жители Кыгенъ-Пу, виною, когда замерзнетъ рѣка, приходятъ ночью на этотъ постъ въ гости въ солдатамъ.
   Корейскія деревни состоятъ изъ фанзъ, расположенныхъ въ разстояніи 100--300 шаговъ одна отъ другой. Своимъ наружнымъ видомъ и внутреннимъ устройствомъ, эти фанзы ничѣмъ не отличаются отъ китайскихъ. Только въ тѣхъ изъ нихъ, гдѣ находится нѣсколько женатыхъ, нары раздѣлены перегородками на части, служащія отдѣльными спальнями для каждой пары.
   Въ пространствахъ между фанзами находятся поля, въ трудолюбивой и тщательной обработкѣ которыхъ корейцы нисколько не уступаютъ китайцамъ. Всѣ полевыя работы производятся на коровахъ и быкахъ, но плуги весьма дурного устройства, такъ что работа ими тяжела какъ для скотины, такъ и для человѣка.
   Изъ хлѣбовъ корейцы болѣе всего засѣваютъ просо (буды), которое составляетъ для нихъ, также какъ и для китайцевъ, главную пищу, потомъ бобы, фасоль и ячмень; въ меньшемъ же количествѣ сѣютъ кукурузу, картофель, гречиху, коноплю и табакъ, а также огородныя овощи: огурцы, тыквы, рѣдьку, салат, красный перецъ и проч.
   Хлѣбъ свой корейцы жнутъ небольшими серпами, въ родѣ нашей косы, и затѣмъ связываютъ въ снопы, которые молотятъ колотушками на особыхъ токахъ, находящихся возлѣ фангъ.
   Табакъ, послѣ сбора, вѣшаютъ подъ навѣсъ для просушки; курятъ всѣ, даже и женщины. Для обработки конопли сначала варятъ самый стебель часа два въ горячей водѣ, а потомъ уже руками обдираютъ волокно.
   Кромѣ того корейцы, также какъ и китайцы, приготовляютъ для себя масло изъ сѣмянъ кунжута (Sesam um orientale). Для этого они сначала мелютъ сѣмена въ жерновѣ, потомъ наливаютъ на нихъ немного воды и варятъ; наконецъ кладутъ въ мѣшокъ подъ тяжелый камень. Масло, вмѣстѣ съ водою, вытекаетъ въ подставленный сосудъ; вкусомъ оно похоже на подсолнечное.
   Кромѣ хлѣбопашества, корейцы занимаются скотоводствомъ, въ особенности разведеніемъ рогатаго скота, который служитъ имъ для работъ. Коровъ своихъ они никогда не доятъ и также, какъ китайцы, вовсе не употребляютъ молока.
   Въ своемъ домашнемъ быту корейцы отличаются трудолюбіемъ, особенно чистотою, совершенно противоположно китайскимъ манзамъ, грязнымъ до-нельзя. Самое одѣяніе ихъ, бѣлаго цвѣта, уже указываетъ на любовь къ чистотѣ.
   Обыкновенная одежда мужчинъ состоитъ изъ верхняго платья, въ родѣ халата, съ чрезвычайно широкими рукавами, бѣлыхъ панталонъ и башмаковъ; на головѣ носятъ они черныя шляпы, съ широкими полями и узкою, верхушкою. Шляпы эти сплетены въ видѣ сѣтки изъ волосъ съ ободками изъ китоваго уса. Кромѣ того, старики носятъ постоянно, даже и дома, особый волосяной колпакъ.
   Одежда женщинъ состоитъ изъ бѣлой кофты и такой же бѣлой юпки, съ разрѣзами по бокамъ.
   Волосы свои корейцы не брѣютъ, какъ китайцы, а собираютъ въ въ кучу на верху головы, и сплетаютъ здѣсь въ видѣ столба; женщины же обвиваютъ волосы кругомъ головы и тутъ ихъ связываютъ. Вообще, красота волосъ считается главнымъ щегольствомъ, такъ что щеголихи, обиженныя въ этомъ случаѣ природою, носятъ искусственныя косы, работа которыхъ доведена у корейцевъ до высшей степени совершенства.
   Въ общемъ -- физіономіи корейцевъ довольно пріятны, хотя станъ ихъ, въ особенности женщинъ, далеко не можетъ назваться стройнымъ. Здѣсь прежде всего бросается въ глаза очень узкая, какъ будто, сдавленная грудь. Лица корейцевъ, большею частію, круглыя, въ особенности у женщинъ, но притомъ бѣлыя, и всѣ они рѣшительно, какъ мужчины, такъ и женщины, брюнеты съ черными глазами.
   Мужчины носятъ бороды, которыя, впрочемъ, очень не велики и рѣдки. Роста мужчины большею частію средняго; женщины же нѣсколько меньше. Послѣднія носятъ маленькихъ дѣтей же на рукахъ, какъ это обыкновенно дѣлается у насъ, но привязываютъ ихъ полотенцемъ за спину, возлѣ поясницы.
   Замѣчательно, что женщины у корейцевъ не имѣютъ именъ, а называются по роднѣ, напри мать, тетка, бабушка и проч.; у мужчинъ же сначала пишется и говорится фамилія, а потомъ имя.
   Каждый кореецъ можетъ имѣть только одну жену, но этотъ законъ не строго соблюдается, и богатые держатъ иногда до трехъ женъ.
   Корейскій властитель Наранъ-Ними или Нараи имѣетъ девять женъ и живетъ во дворцѣ Пуханъ, изъ котораго есть подземный ходъ въ сосѣднюю крѣпость Сеулъ или Сяури, столицу государства. Онъ считается меньшимъ братомъ китайскаго Богдыхана и совершенно не зависимъ отъ него, хотя по заведенному изстари обычаю однажды въ годъ отправляетъ въ Пекинъ подарки, въ отплату за которые получаетъ новый календарь.
   Каждый изъ подданныхъ, являющихся передъ лицо своего царя, долженъ пасть ницъ на землю. Этотъ обычай соблюдаетъ также простой народъ относительно чиновниковъ, въ особенности важныхъ по чину.
   Вообще деспотизмъ у корейцевъ развитъ до крайней степени, и проникъ всѣ составы государственнаго организма. Самый видъ чиновника приводитъ въ трепетъ простого человѣка. Когда отъ насъ былъ пославъ офицеръ съ какимъ-то порученіемъ въ пограничный городъ Кыгенъ-Пу, то бывшій съ нимъ переводчикъ изъ корейцевъ, перешедшихъ къ намъ, трясся какъ листъ, увидавъ своего бывшаго начальника, хотя теперь былъ отъ него въ совершенной безопасности. До того сохранилось въ немъ прежнее обаятельное вліяніе страха передъ начальствомъ.
   Въ Кореѣ каждый городъ и деревня имѣютъ школу, гдѣ всѣ мальчики обучаются корейскому языку, а болѣе способные, сверхъ того, и китайскому, на которомъ ведется вся высшая, дипломатическая переписка съ Китаемъ.
   Въ своихъ нравственныхъ воззрѣніяхъ, корейцы имѣютъ понятіе о высшемъ существѣ, душѣ и загробной жизни; Бога они называютъ Путэ-ними, душу -- Хони, а небо или рай -- Ханыри.
   У нихъ также есть служители религіи, т.-е. священники, которыми могутъ быть не только мужчины, но даже и женщины.
   Замѣчательно, что у корейцевъ сохранились преданія, какъ-бы заимствованныя изъ Ветхаго Завѣта, напр. о потопѣ.
   Однажды во время пребыванія въ д. Тызенъ-хэ, мнѣ случилось быть свидѣтелемъ поминокъ по умершему. Обрядъ этотъ совершался слѣдующимъ образомъ.
   Когда я пришелъ въ фанзу, гдѣ происходили поминки, то всѣ корейцы просили меня сѣсть на солому, разостланную на дворѣ, и тотчасъ же поставили передъ мною небольшую деревянную скамейку, на которой стояло глиняное блюдцо, съ тонко нарѣзанными кусочками свинины и сушеной рыбы. Въ тоже время мнѣ предложили самаго лакомаго напитка -- нагрѣтой водки съ медомъ; я нарочно попробовалъ одинъ глотокъ -- мерзость ужасная.
   Между тѣмъ началась самая церемонія поминокъ, для чего сначала принесли нѣсколько выдѣланныхъ собачьихъ шкуръ и разостлали ихъ на дворѣ. Два, три человѣка присутствующихъ, по-очередно, ложились ницъ на эти шкуры и что-то бормотали, шопотомъ. Въ тоже время двое сыновей умершей матери, по которой совершались самыя поминки, стояли подлѣ лежащихъ и напѣвали самымъ плачевнымъ голосомъ.
   Полежавъ минуты три, гости вставали, замѣняясь новыми к, отойдя немного въ сторону, садились, большею частью, на корточки; при этомъ получали свинину и рыбу, также какъ и я, садились на скамейку и выпивали чашку водки. Эта чашка нѣсколько разъ обходила всѣхъ присутствующихъ, которые, въ антрактахъ между ѣдою и питьемъ, наклонялись другъ къ другу и что-то тихо бормотали. Каждый вновь приходящій продѣлывалъ также всю церемонію, отъ которой не увернулся даже и мой крещеный спутникъ -- старшина деревни Тызенъ-хэ. Женщины находились отдѣльно отъ мужчинъ внутри фанзы, даже съ завѣшеннымъ окномъ, и голосили тамъ во время церемоніи.
   Всѣ присутствующіе были одѣты въ свою обыкновенную бѣлую одежду, а на головѣ имѣли черныя шляпы съ широкими полями; только одѣяніе обоихъ сыновей умершей матери было сѣраго цвѣта, и вмѣсто шляпъ у нихъ были надѣты сѣрые колпаки.
   Такая одежда считается признакомъ траура, который, по закону корейцевъ, долженъ носиться три года. Самыя поминки совершаются, какъ и у насъ, однажды въ годъ, въ день смерти и продолжаются съ утра до глубокой ночи. Другихъ праздниковъ у корейцевъ очень мало,-- всего четыре въ году, да и изъ тѣхъ только одинъ продолжается трое сутокъ, остальные же празднуются по одному дню.
   Переселясь къ намъ нѣкоторые изъ корейцевъ приняли православную вѣру, такъ что теперь въ д. Тызенъ-хэ есть нѣсколько десятковъ христіанъ мужчинъ и женщинъ, и въ томъ числѣ старшина деревни. Его прежняя фамилія и имя были Цуи-унъ Кыги; теперь же онъ называется Петръ Семеновъ, по имени и отчеству своего крестнаго отца, одного изъ нашихъ офицеровъ.
   Этотъ старшина пожилой человѣкъ, 48 лѣтъ, умѣетъ, хотя и плохо, говорить по-русски и, кромѣ корейскаго языка, знаетъ немного по-китайски; ходитъ онъ въ русскомъ сертукѣ, обстриженъ по-русски и даже при своей фанзѣ выстроилъ большую русскую избу.
   Любознательность этого человѣка такъ велика, что онъ нѣсколько разъ высказывалъ мнѣ свое желаніе побывать въ Москвѣ и Петербургѣ, чтобы посмотрѣть эти города. Притомъ же этотъ старшина человѣкъ весьма услужливый и честный. Въ продолженіи двухъ сутокъ, которыя я пробылъ въ д. Тызенъ-хэ, онъ находился неотлучно при мнѣ, вездѣ ходилъ со мною, разсказывалъ и когда, на прощаньи, я предложилъ ему деньги за услугу, то онъ долго отказывался отъ нихъ и взялъ только послѣ настоятельной просьбы съ моей стороны.
   Вообще услужливость, вѣжливость и трудолюбіе составляютъ, сколько я могъ замѣтить, отличительныя черты характера корейцевъ, которые, въ этомъ случаѣ, стоятъ безконечно выше своихъ сосѣдей китайцовъ -- манзъ, грубыхъ и до нельзя жадныхъ на деньги.
   Сами себя корейцы называютъ -- каули. Въ настоящее время трудно сказать что либо опредѣленное относительно нашихъ корейскихъ колоній, которыя существуютъ еще такъ недавно. Во всякомъ случаѣ, до выясненія положительныхъ результатовъ, мнѣ кажется, слѣдуетъ пріостановить дальнѣйшій пріемъ новыхъ переселенцевъ изъ Кореи, такъ какъ во вновь заселяемой русской странѣ гораздо естественнѣе считать десять русскихъ на одного корейца, чѣмъ наоборотъ.
   Съ другой стороны, поселеніе перешедшихъ къ намъ корейцевъ, въ такой близи отъ ихъ границы {Деревня Янчи-хэ лежитъ въ 25 верстахъ, а д. Тиченъ-хэ въ 40 верстахъ отъ пограничнаго китайскаго города Кыгенъ-Пу.}, есть немалая ошибка. Какъ ни тяжка была жизнь на родинѣ, но все-таки съ ней связаны для нихъ воспоминанія, самыя дорогія для каждаго человѣка. Слишкомъ врутъ былъ переходъ въ настоящему отъ прошедшаго для того, чтобы они могли его сразу позабыть и изъ корейцевъ сдѣлаться русскими. Нѣтъ, нужно много времени и много вліяній съ нашей стороны, чтобы обрусить ихъ хотя сколько-нибудь.
   Для успѣшнаго достиженія подобной цѣли, необходимо окружить ихъ такой обстановкой, которая нисколько не напоминала бы о прошломъ, но заставляла бы, мало-по-малу, и совсѣмъ его позабыть. Въ настоящее время для корейцовъ нѣтъ и тѣни ничего этого. Они живутъ отдѣльною, своею общиною на разстояніи, по крайней мѣрѣ, двухъ сотъ верстъ отъ нашихъ крестьянъ, про которыхъ развѣ только слышали, а видѣть навѣрно не видали. Притомъ же близость границы даетъ имъ возможность знать и интересоваться тѣмъ, что дѣлается на родинѣ, даже самый видъ родныхъ горъ, синѣющихъ вдали за берегами Туманги -- все это сильно напоминаетъ имъ о быломъ, и устраняетъ возможность всякаго активнаго вліянія съ нашей стороны.
   Другое дѣло, еслибы эти корейцы были поселены гдѣ-нибудь подальше, наприм. на среднемъ Амурѣ, или даже хотя къ степной полосѣ, между оз. Ханка и р. Суйфуномъ. Здѣсь бы они жили вдали отъ родины, и притомъ среди нашихъ крестьянъ, съ которыми могли бы поближе познакомиться и перенять отъ нихъ кое-что новое. Затѣмъ, исподволь, стали бы проникать къ нимъ, вмѣстѣ съ православною религіею, русскій языкъ и русскіе обычаи и, быть можетъ, со временемъ свершили-бы еще невиданное до сихъ поръ чудо, переродивъ на новый ладъ этихъ выходцевъ племени, столь же упорныхъ и неподвижныхъ, какъ и всѣ прочіе народы азіатскаго Востока.
   Конечно, первымъ шагомъ къ подобному обрусенію какъ корейцевъ, такъ и прочихъ инородцевъ нашего Уссурійскаго края, должна явиться православная пропаганда, которая, къ сожалѣнію, далеко не можетъ похвалиться здѣсь своими представителями.
   На все огромное протяженіе края есть только два миссіонера -- одинъ монахъ и одинъ священникъ -- да и тѣ не отличаются особеннымъ рвеніемъ и безукоризненною жизнью.
   При такихъ условіяхъ, дѣло обращенія въ христіанство инородцевъ идетъ весьма туго и далеко не можетъ быть сравнено "ъ успѣхами въ другихъ странахъ иновѣрческой пропаганды, представители которой люди съ широкимъ образованіемъ и при томъ люди, до фанатизма преданные своему дѣлу.
   Безкорыстное служеніе на подобномъ поприщѣ есть дѣло честное, святое и не даромъ миссіонерскія общества хранятъ, макъ святыню, портреты миссіонеровъ, погибшихъ во время ихъ проповѣдей. Эти люди, бросающіе свою родину и съ нею все что есть для нихъ дорогого,-- безстрашно идущіе къ народамъ дикимъ и варварскимъ проповѣдывать имъ слово Божіе и, большею частію, мученическою смертію запечатлѣвающіе тамъ свое поприще -- эти люди достойны полнаго уваженія каждаго человѣка, каковы бы ни были его личныя воззрѣнія.
   Понятно, что и успѣхъ дѣла при такихъ условіяхъ громадный. На человѣка неразвитаго всегда болѣе дѣйствуетъ внѣшность, чѣмъ внутреннее содержаніе, а потому-то примѣръ строгой жизни и безстрашное служеніе своему дѣлу суть самые сильные мотивы, обусловливающіе собою успѣхъ иновѣрческой пропаганды.
   Можно ли же найти хотя тѣнь всего этого у вашихъ миссіонеровъ Уссурійскаго края? Къ сожалѣнію, отвѣтъ на подобный вопросъ будетъ только отрицательный. Утвердительно же можно сказать лишь то, что доколѣ личности, подобныя настоящимъ, будутъ вести тамъ православную пропаганду, дотолѣ успѣхъ ея будетъ больше чѣмъ сомнительный, въ особенности среди такихъ грубыхъ и закоснѣлыхъ въ невѣжествѣ народовъ, каковы корейцы и китайцы.

-----

   Въ заключеніе моихъ замѣтокъ объ инородческомъ населеніи, я считаю умѣстнымъ помѣстить разсказъ о посѣщеніи мною, въ октябрѣ 1867 г., пограничнаго корейскаго города Кыгенъ-Пу.
   Этотъ городъ находится въ 25-ти верстахъ отъ Новгородской гавани, и расположенъ на лѣвомъ берегу р. Туманги, которая имѣетъ здѣсь около ста саженъ ширины.
   Весь городъ, состоящій изъ трехъ или четырехъ сотъ фанзъ, налѣпленныхъ какъ гнѣзда ласточекъ подъ крышей, выстроенъ на довольно крутомъ южномъ склонѣ горы, которая упирается въ рѣку отвѣснымъ утесомъ. Самая большая часть, приблизительно три четверти города, расположена внутри стѣны, сложенной изъ камня, и имѣющей сажени полторы вышины и толщины; около сажени. Стѣна эта, въ общемъ своемъ очертаніи, представляетъ форму квадрата. Одной стороной она примыкаетъ въ обрыву берега, а отсюда тянется вдоль, горы, заключая внутри себя пространство, съ версту длины и около полверсты ширины.
   Впрочемъ большая часть этого пространства остается пустымъ, такъ какъ фанзы, внутри стѣны находящіяся, скучены въ подошвѣ горы.
   Въ самой стѣнѣ вдѣлано нѣсколько пушекъ безъ лафетовъ, такъ что эти грозныя орудія могутъ стрѣлять только по одному направленію -- внизъ по Тумангѣ.
   Вообще своимъ наружнымъ видомъ, городская стѣна сильна напоминаетъ каменныя ограды, которыми обыкновенно обносятся кладбища большихъ городовъ. На юго-западномъ углу ея находится вышка, гдѣ постоянно стоитъ часовой, и тутъ же устроена комната, въ видѣ каземата, въ которую садятъ преступниковъ.
   Въ средину крѣпости, если только можно употребить здѣсь подобное названіе, ведутъ трое воротъ и тамъ живетъ самъ начальникъ города; внѣ ея находится немного, только нѣсколько десятковъ фанзъ, да и тѣ жмутся какъ можно ближе къ самой крѣпости. Таковъ наружный, весьма непривлекательный видъ г. Кыгенъ-Пу, который мнѣ предстояло посѣтить.
   Обождавъ до девяти часовъ утра, чтобы дать какъ слѣдуетъ проспаться тамошнимъ жителямъ, въ особенности ихъ начальнику, я взялъ лодку, находящуюся на нашемъ пограничномъ посту, трехъ гребцовъ и поплылъ, вверхъ, по рѣкѣ, къ городу, до котораго разстояніе отъ нашего караула не болѣе версты. Со мною былъ также переводчикъ, одинъ изъ солдатъ, живущихъ на посту, и хотя онъ весьма плохо говорилъ по-корейски, но все-таки, съ помощію пантомимъ, могъ передать обыкновенный разговоръ.
   Въ то время, когда наша лодка плыла по рѣкѣ, нѣсколько разъ показывались, около фанзъ внизу и въ крѣпости на верху горы, бѣлыя фигуры корейцевъ и, пристально посмотрѣвъ, куда-то быстро скрывались. Но лишь только мы вышли на берегъ, я направились къ городу, какъ со всѣхъ концовъ его начали сбѣгаться жители, большіе и малые, такъ что вскорѣ образовалась огромная толпа, тѣсно окружившая насъ со всѣхъ сторонъ. Въ то же время явилось нѣсколько полицейскихъ и двое солдатъ, которые спрашивали, зачѣмъ мы пришли. Когда я объяснилъ черезъ переводчика, что желаю видѣться и переговорить съ начальникомъ города, то солдаты отвѣчали на это рѣшительнымъ отказомъ, говорили, что ихъ начальникъ никого не принимаетъ, потому что боленъ и что если пойти доложить ему, то за это тотчасъ же отрѣжутъ голову. Впрочемъ все это была только одна уловка со стороны солдатъ, не желавшихъ пустить насъ въ городъ; вмѣстѣ съ тѣмъ они требовали, чтобы мы тотчасъ же уходили на свою лодку и уѣзжали обратно.
   Зная характеръ всѣхъ азіатцевъ, въ обращеніи съ которыми слѣдуетъ быть настойчивымъ и даже иногда дерзкимъ, для достиженія своей цѣли, я началъ требовать, чтобы непремѣнно доложили начальнику города о моемъ пріѣздѣ.
   Между тѣмъ толпа увеличивалась все болѣе и болѣе, такъ что полицейскіе начали уже употреблять въ дѣло свои палочки, которыми быстро угощали самыхъ назойливыхъ и любопытныхъ.
   Дѣйствительно, становилось уже несноснымъ это нахальное любопытство, съ которымъ васъ разсматриваютъ съ ногъ до головы, щупаютъ, берутъ прямо изъ кармана или изъ рукъ вещи и чуть не рвутъ ихъ на части. Впрочемъ, въ толпѣ были только одни мужчины; женщинъ я не видалъ ни одной во все время своего пребыванія въ Кыгенъ-Пу. Не знаю, дѣйствовало ли здѣсь запрещеніе ревнивыхъ мужей, или корейки, въ ихъ чести, менѣе любопытны, чѣмъ европейскія женщины.
   Между тѣмъ солдаты опять начали повторять свое требованіе, чтобы мы убирались обратно, и наконецъ, видя наше упорство, спросили: имѣю ли какую либо бумагу въ ихъ начальнику? безъ чего уже никакимъ образомъ нельзя его видѣть. Хотя со мной не было никакого документа въ этомъ родѣ, но, по счастію, оказалось въ карманѣ открытое, изъ Иркутска, предписаніе на полученіе почтовыхъ лошадей, и я рѣшился пустить въ дѣло эту бумагу, на которой сидѣла большая красная печать, самая важная вещь для корейцевъ. Взявъ отъ меня это предписаніе, одинъ изъ солдатъ началъ разсматривать печать, и потомъ вдругъ спросилъ: почему же бумага написана не по-корейски. На это я ему отвѣчалъ, что корейскаго переводчика теперь нѣтъ въ Новгородской гавани, что онъ куда-то уѣхалъ, а безъ него некому было писать.
   Убѣдившись такимъ аргументомъ и помявшись еще немного, солдатъ рѣшился наконецъ доложить обо мнѣ начальнику города. Для этого онъ сдѣлалъ рукою знавъ, чтобы слѣдовать за нимъ, и повелъ насъ въ особый домъ, назначенный для пріема иностранцевъ, которые, до послѣдняго времени, состояли только изъ пограничныхъ китайскихъ властей.
   Домъ, назначенный для такого пріема, находится съ краю города, шагахъ въ пятидесяти отъ крѣпости, и состоитъ изъ простого навѣса, обнесеннаго тремя деревянными стѣнами съ такимъ же поломъ, на который ведутъ нѣсколько ступенекъ. Внутри зданія, въ средней стѣнѣ, придѣлано еще небольшое отдѣленіе, въ родѣ маленькой комнаты, съ рѣшетчатыми дверями. Надъ этими дверями виситъ доска съ какимъ-то писаніемъ, вѣроятно заключающимъ правила? какъ должны вести себя иностранцы, удостоенные великой чести видѣть начальника города Кыгенъ-Пу. Однако едвали кто изъ немногихъ иностранцевъ, здѣсь бывшихъ, могъ читать наставленія относительно своего поведенія, такъ какъ онѣ написаны только по-корейски.
   Оставивъ насъ въ пріемномъ домѣ и сказавъ, чтобы мы здѣсь ждали, солдаты пошли съ докладомъ въ начальнику города. Между тѣмъ толпа, неотстававшая ни на минуту и все болѣе увеличивавшаяся, опять окружила насъ со всѣхъ сторонъ и биткомъ набилась даже подъ навѣсъ. Мальчишки начинали уже школьничать, дергали васъ, изъ-подтишка, за фалды или за панталоны, а сами скрывались. Взрослые же корейцы, по прежнему, ощупывали, обнюхивали, или стояли неподвижно, не спускали съ насъ глазъ.
   "Погань мордва, одно слово", сказалъ, плюнувши въ сторону, бывшій со мною унтеръ-офицеръ, которому уже сильно надоѣли корейскіе мальчишки.
   Минутъ черезъ десять послѣ ухода солдатъ, принесли нѣсколько сплетенныхъ изъ травы цыновокъ, которыя разостлали на полу, и одну изъ нихъ покрыли небольшимъ ковромъ; все что было знакомъ, что начальникъ города согласился на свиданіе.
   Спустя еще немного, въ крѣпости вдругъ раздалось пѣніе,-- знакъ шествія начальника, котораго несли четыре человѣка, на деревянныхъ носилкахъ. Впереди ихъ шло нѣсколько полицейскихъ, которые своими длинными и узкими палочками, или скорѣе линейками разгоняли народъ; потомъ четыре мальчика исполняющіе должности прислужниковъ; за ними ѣхалъ на плечахъ своихъ подчиненныхъ самъ начальникъ города и, наконецъ, человѣкъ десять солдатъ заключали шествіе. Все это пѣло, или лучше сказать кричало во всю глотку, что вѣроятно у корейцевъ дѣлается всегда, когда только куда-нибудь несутъ начальника. Самъ онъ сидѣлъ, сложа руки и совершенно неподвижно, на деревянномъ креслѣ, покрытомъ тигровою шкурою и придѣланномъ къ носилкамъ.
   Вся толпа до сихъ поръ шумная, лишь только увидала шествіе, мигомъ отхлынула прочь и, образовавъ проходъ, почтительно стала по бокамъ дороги; нѣсколько человѣкъ даже поверглись ницъ.
   Взойдя на ступеньки у пріемнаго дома, носильщики опустили свои носилки, тогда начальникъ всталъ съ нихъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ внутрь зданія и, поклонившись мнѣ, просилъ сѣсть на тигровую шкуру, которую сняли съ кресла и разостлали на циновкахъ.
   Самъ онъ довольно красивый, пожилой человѣкъ лѣтъ сорока, по фамиліи Юнь-Хабъ и въ чинѣ капитана -- сатти по-корейски.
   Въ одеждѣ начальника не было никакихъ особенныхъ знаковъ отличія. Какъ обыкновенно у корейцевъ, эта одежда состояла изъ бѣлаго верхняго платья, панталонъ, башмаковъ и шляпы съ широкими полями.
   Прежде чѣмъ сѣсть на коверъ, разостланный рядомъ съ тигровой шкурой, назначенной собственно для меня, Юнь-Хабъ снялъ свои башмаки, которые взялъ и поставилъ въ сторонѣ одинъ изъ находящихся при немъ мальчиковъ. Въ тоже время возлѣ насъ положили бумагу, кисточку, тушь для писанія и небольшой мѣдный ящикъ, въ которомъ, какъ я послѣ узналъ, хранится печать. Наконецъ принесли ящикъ съ табакомъ, чугунный горшокъ съ горячими угольями для закуриванія и двѣ трубки, которыя тотчасъ же были наложены и закурены. Одну изъ нихъ начальникъ взялъ себѣ, а другую предложилъ мнѣ, но когда я отказался, потому что не курю, тогда эта трубка была передана переводчику солдату, который, по моему приказанію, усѣлся рядомъ со мною. Всѣ же остальные присутствующіе, даже адъютантъ начальника и много другихъ корейцевъ, вѣроятно самыхъ важныхъ обитателей города, стояли по бокамъ и сзади насъ.
   Наконецъ, когда мы усѣлись, Юнь-Хабъ прежде всего обратился ко мнѣ съ вопросомъ: зачѣмъ я пріѣхалъ къ нему?
   Желая найти какой-нибудь предлогъ, я отвѣчалъ, что пріѣхалъ собственно для того, чтобы узнать, спокойно ли здѣсь на границѣ и не обижаютъ ли его наши солдаты. На это получилъ отвѣтъ, что все спокойно, а обиды нѣтъ никакой.
   Затѣмъ онъ спросилъ: сколько мнѣ лѣтъ и какъ моя фамилія? То и другое велѣлъ записать своему адъютанту, который скоро написалъ цифру лѣтъ, но фамилію долго не могъ выговорить и, наконецъ, изобразилъ слово, даже непохожее на нее по звукамъ.
   Однако, чтобы отдѣлаться, я утвердительно кивнулъ головою и, въ свою очередь, спросилъ о числѣ лѣтъ и фамиліи начальника. Этотъ послѣдній принялъ меня за американца, и долго не хотѣлъ вѣрить тому, что я русскій.
   Затѣмъ разговоръ свелся на войну, недавно бывшую у корейцевъ съ французами, и Юнь-Хабъ, какъ истый патріотъ, совершенно серьезно увѣрялъ меня, что эта война теперь уже кончилась ножнымъ торжествомъ корейцевъ, которые побили нѣсколько тысячъ враговъ, а сами потеряли, за все время, только шесть человѣкъ.
   Потомъ принесли географическій атласъ корейской работы и Юнь-Хабъ, желая блеснуть своею ученостью, началъ показывать мнѣ части свѣта и различныя государства, называя ихъ по-имени; но какъ видно имѣлъ весьма скудныя географическія свѣдѣнія, потому что часто сбивался въ названіяхъ и справлялся въ текстѣ, приложенномъ въ каждой картѣ. Я же нарочно притворился ничего незнающимъ, а потому корейскій географъ могъ врать, не смущаясь. Всѣ карты были самой топорной работы и хотя очертанія нѣкоторыхъ странъ нанесены довольно вѣрно, но въ тоже время попадались и страшно грубыя ошибки. Такъ, напр., полуостровъ передней Индіи урѣзанъ до половины, а на мѣстѣ нашей Камы показана какая-то рѣка, безъ истова и устья, въ родѣ длиннаго узкаго озера.
   Перебирая одно за другимъ различныя государства и часто, невообразимо, искажая ихъ названія, Юнь-Хабъ наконецъ добрался до Европы, гдѣ тотчасъ же отыскалъ и показалъ Францію съ Англіею. Потомъ, пропустилъ все остальное, перешелъ къ Россіи, гдѣ также показалъ Петербургъ, Москву и, не знаю почему именно, Уральскія горы. Познанія его относительно Россіи оказались настолько обширны, что онъ даже зналъ о сожженіи Москвы французами. Когда эту фразу мой переводчикъ никакъ не могъ понять и передать, то Юнь-Хабъ взялъ пеплу, изъ горшка, въ которомъ закуриваютъ трубки, положилъ на то мѣста карты, гдѣ обозначена Москва, и сказалъ: "французы".
   Затѣмъ разговоръ перешелъ опять на Корею. Здѣсь начальникъ высказалъ большую осторожность, даже подозрительность и давалъ только самые уклончивые отвѣты. Такъ, напр., когда я спрашивалъ у него: сколько въ Кыгенъ-Пу жителей? далеко ли отсюда до корейской столицы? много ли у нихъ войска? то на все это получалъ одинъ и тотъ же отвѣтъ: много.
   На вопросъ, почему корейцы не пускаютъ въ свой городъ русскихъ и не ведутъ съ ними торговли, Юнь-Хабъ отвѣчалъ, что этого не хочетъ ихъ царь, за нарушеніе приказаній котораго, безъ дальнѣйшихъ разсужденій, отправятъ на тотъ свѣтъ. При этомъ наивно просилъ передать нашимъ властямъ, чтобы выдали обратно всѣхъ переселившихся къ намъ корейцевъ, и онъ тотчасъ же прикажетъ отрѣзать имъ головы.
   Между тѣмъ принесли для меня угощеніе, состоявшее изъ большихъ, довольно вкусныхъ, грушъ, чищенныхъ кедровыхъ орѣховъ и какихъ-то пряниковъ. Во время ѣды всего этого, начальникъ, оказавшійся не менѣе любопытнымъ, чѣмъ и его подчиненные. разсматривалъ бывшія со мною вещи: штуцеръ, револьверъ и подзорную трубу. Все это онъ, вѣроятно, видѣлъ еще прежде, потоку что зналъ, какъ обращаться съ револьверомъ и подзорною трубою.
   Между тѣмъ, бывшіе со мною солдаты бесѣдовали въ сторонѣ, какъ умѣли, съ корейцами, даже боролись съ ними и показывали разные гимнастическіе фокусы. Все это очень нравилось окружавшей ихъ толпѣ, и наконецъ, когда одинъ изъ солдатъ проплясалъ въ присядку, то это привело въ такой восторгъ корейцевъ, что они рѣшились доложить о подобной потѣхѣ своему начальнику. Послѣдній также пожелалъ видѣть пляску, а потому солдатъ еще разъ проплясалъ передъ нами, къ полному удовольствію всѣхъ присутствующихъ и самого Юнь-Хаба.
   Въ это время привели на судъ трехъ виновныхъ, уличенныхъ въ покражѣ коровы. Представъ передъ лицо своего начальника, подсудимые поверглись ницъ и что-то бормотали минутъ съ пять. Выслушавъ такое, вѣроятно, оправданіе, Юнь-Хабъ сказалъ отрывисто нѣсколько словъ, и полицейскій, схвативъ виновныхъ за чубы,-- что весьма удобно при корейской прическѣ -- потащилъ ихъ куда-то въ городъ.
   Послѣ суда разговоръ продолжался не долго и, наконецъ, когда я объявилъ, что желаю уйти, то Юнь-Хабъ тотчасъ же всталъ и вѣжливо раскланялся. На прощаніи онъ только пожелалъ, чтобы я выстрѣлилъ изъ штуцера, для чего приказалъ поставить небольшую доску на разстояніи около ста шаговъ. Когда я выстрѣлилъ и пуля, пробивъ эту доску, далеко еще пошла рикошетами по полю, то вся толпа издала какой-то громкій, отрывистый звукъ, вѣроятно знакъ одобренія, а Юнь-Хабъ тонко улыбнулся и вторично раскланялся со мною. Затѣмъ, усѣвшись на носилки, съ прежнею церемоніею и пѣніемъ, онъ двинулся въ крѣпость, я же съ своими солдатами, въ сопровожденіи всей толпы, направился къ берегу рѣки, переплывъ черезъ которую, поѣхалъ обратно въ Новгородскую гавань, я вскорѣ предпринялъ экспедицію для изслѣдованія Южно-Уссурійскаго края.

Н. Пржевальскій.

"Вѣстникъ Европы", NoNo 5--6, 1870

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru