В. Раевский
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Библиотека поэта. Малая серия. Второе издание
Л., "Советский писатель", 1952
----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
СТИХОТВОРЕНИЯ
1812-1821
I
Плач негра
Картина бури
Элегия 1 (Раздался звон глухой...)
Элегия 2 (Шумит осенний ветр...)
Смеюсь и плачу
Там далее: провинциал Минос
Глас правды
II
Г. С. Батенькову (Хотя глас дружества...)
Послание Г. С. Батенькову (Когда над родиной моей...)
III
Так ложною мечтой доселе ослепленный
Ропот
К сельскому убежищу
Осень
Пришлец! здесь родина твоя
Нет, нет, не изменюсь свободною душою
Обет
Путь к счастью
Подражание Горацию
Эклога (Меналк)
К моей спящей
Песнь природе
СТИХОТВОРЕНИЯ ПЕРИОДА ССЫЛКИ
1828-1846
Послание к К.....ву
Когда ты был младенцем в колыбели...
Дума
Предсмертная дума
Мой милый друг, твой час пробил...
ПРИЛОЖЕНИЕ
Другие редакции
Песнь воинов пред битвою
Элегия
Где ж будет твой ничтожный прах
Послание Б*** (Когда над Родиной моей)
Предсмертная дума
ПЛАЧ НЕГРА
Задумчив, устремя к луне унылы очи,
Несчастный сын степей под пальмою родной
Стоял недвижимо в часы глубокой ночи,
И пращ его и лук с губительной стрелой
Разбросаны. И конь, товарищ бурной битвы.
По шелковой траве медлительно бродил.
И пес - сей верный страж, сей быстрый сын ловитвы -
Лежал и лай ночной с боязнью притаил.
И мрак и тишина полуночной природы
Питали мысль его отчаянной мечтой.
И он - сей белых бич, сей гордый сын свободы -
Ланиты оросил горячею слезой!
"Нет радости в мире, нет Зоры со мною!
Я видел ветрила вдали кораблей,
Несущих добычу драгую стрелою
Далеко от милых отчизны полей!
Ах! мог ли провидеть отмщение рока?
Сегодня, зарею, колено склоня
Пред ярким сияньем светила востока,
Я чувствовал благость небесна огня!
От братий веселых чрез дебри и горы
Помчался я к милым родным шалашам,
Ласкаясь мечтою в объятиях Зоры
И в ласках младенца дать отдых трудам!"
КАРТИНА БУРИ
Солнце покрылось серою мглой,
Тучи, спираясь, быстро несутся,
Вихрь, сотрясая листья с дерев,
С шумом и силой дол пробегая,
Пыль подымает кверху столбом!
Враны над лесом стаей виются.
Нивы клубятся волной.
Подернут горизонт полуночною тьмой,
И молния, виясь, из бурных туч сверкает;
Перун отзывами грохочет за горой,
И эхо гул его сторицей раздробляет!
С ветром холодным падает дождь,
Сосны и ели с скрипом трясутся,
Воды взмутились быстрой волной
Пеною желтой в берег плеская.
Дикие гуси скрылись в тростник,
Шумом внезапным вол устрашенный,
Вкруг озираясь, ревет.
Гигантов бурных строй по высоте летит,
И молния сильней на горизонте блещет!
Удар удару вслед гром яростный вторит
И смертоносные перуны долу мещет!
Пловец в волнах погибель зрит,
Сильнее хладный дождь шумит,
Во мраке бледный огнь мерцает,
Перун из черных туч летит
И раздробленный дуб пылает!..
ЭЛЕГИЯ 1
Раздался звон глухой... Я слышу скорбный глас,
Песнь погребальную вдали протяжным хором,
И гроб, предшествуем бесчувственным собором.
Увы! То юноша предвременно угас!
Неумолимая невинного сразила
Зарею юных дней
И кров таинственный, неведомый открыла
Для горести отца, родных его, друзей.
Ни плач, ни жалобы, ни правое роптанье
Из вечной тишины его не воззовут.
Но скорбь и горести, как легкий ветр, пройдут.
Останется в удел одно воспоминанье!..
Где стройность дивная в цепи круговращенья?
Где ж истинный закон природы, путь прямой?
Здесь юноша исчез, там старец век другой,
Полмертв и полужив, средь мрачного забвенья,
Живет, не чувствуя ми скорби, ни веселья...
Здесь добродетельный, гонимый злой судьбой,
Пристанища себе от бури и ненастья
В могиле ждет одной...
Злодей средь роскоши, рабынь и любострастья,
С убитой совестью не знает скорби злой.
Как тучей омрачен свет рамния денницы,
Дни юные мои средь горести текут,
Покой и счастие в преддверии гробницы
Меня к ничтожеству таинственно ведут...
Но с смертию мой дух ужель не возродится?
Ужель душа моя исчезнет вся со мной?
Ужели, снедь червей, под крышей гробовой
Мысль, разум навсегда, как тело, истребится?
Я жив, величие природы, естество
Сквозь мрак незнания завесу сокровенну
Являют чудный мир, и в мире - божество!
И я свой слабый взор бросаю на вселенну,
Порядок общий зрю: течение светил,
Одногодичное природы измененье,
Ко гробу общее от жизни назначенье -
Которые никто, как Сильный, утвердил.
Почто же человек путем скорбей, страданья,
Гонений, нищеты к погибели идет?
Почто безвременно смерть лютая сечет
Жизнь юноши среди любви очарованья?
Почто разврат, корысть, тиранство ставят трон
На гибели добра, невинности, покою?
Почто несчастных жертв струится кровь рекою
И сирых и вдовиц не умолкает стон?
Убийца покровен правительства рукою,
И суеверие, омывшися в крови,
Безвинного на казнь кровавою стезею
Влечет, читая гимн смиренью и любви!..
Землетрясения, убийства и пожары,
Болезни, нищету и язвы лютой кары
Кто в мире произвесть устроенном возмог?
Ужель творец добра, ужели сильный бог?..
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Но тщетно я стремлюсь постигнуть сокровенье,
Завесу мрачную встречаю пред собой -
И жду минуты роковой,
Когда откроется мрак тайный заблужденья...
Никто не вразумит, что нас за гробом ждет,
Мудрец с унынием зрит в будущем истленье,
Злодей со трепетом нетление зовет;
Бессмертие души есть страх для преступленья.
Измерить таинства и сильного закон
Не тщетно ль человек в безумии стремится?
Круг жизни временный мгновенно совершится,
_Там_! - благо верное, а здесь - минутный сон.
ЭЛЕГИЯ 2
Шумит осенний ветр, долины опустели.
Унынье тайное встречает смутный взор:
Луга зеленые, дубравы пожелтели;
Склонясь под бурями, скрипит столетний бор!
В ущелья гор гигант полночный ополчился,
И в воды пал с высот огнекрылатый змий...
И вид гармонии чудесной пременился.
В нестройство зримое враждующих стихий,
С порывом в берега гранитные плескает
Свирепый океан пенистою волной!
Бездонной пропастью воздушна хлябь зияет,
День смежен с вечностью, а свет его - со тьмой!..
Таков движений ход, таков закон природы...
О смертный! Ты ль дерзнул роптать на промысл твой?
Могущество ума, дух сильный, дар свободы
Не высят ли тебя превыше тьмы земной?..
Скажи, не ты ль дерзнул проникнуть сокровенье?
И Прометеев огнь предерзостно возжечь?
Измерить разумом миров круговращенье
И силу дивную и огнь громов пресечь?
По влаге гибельной открыть пути несчетны,
В пространстве целого атбм едва приметный?
Взор к солнцу устремя, в эфире воспарить?
И искру божества возжечь уразуменьем
До сил единого, до зодчего миров?
О, сколь твой дух велик минутным появленьем!
Твой век есть миг, но миг приметен в тьме веков;
Твой глас струнами лир народам передастся
И творческой рукой их мрак преобразит,
Светильник возгорит!.. гармония раздастся!..
И в будущих веках звук стройный отразит!..
Но кто сей человек, не духом возвышенный,
Но властью грозною народа облечен?
Зачем в его руках сей пламенник возженный.
Зачем он стражею тройною окружен?..
Отец своих сынов не может устрашиться...
Иль жертв рыдающих тирану страшен вид?
Призрак отмщения в душе его гнездится,
Тогда как рабства цепь народ слепой теснит.
Так раболепствуйте: то участь униженных!
Природы смутен взор, она и вам есть мать;
Чего вы ищете средь братии убиенных?
Почто дерзаете в безумии роптать
На провидение, на зло и трон порока?..
Жизнь ваша - слепота; а смерть - забвенья миг;
И к цели слабых душ ничтожеству дорога...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Свирепствуй, грозный день!.. Да страшною грозою
Промчится не в возврат невинных скорбь и стон,
Да адские дела померкнут адской тьмою...
И в бездну упадет железной злобы трон!
Да яростью стихий минутное нестройство
Устройство вечное и радость возродит!..
Врата отверзнутся свободы и спокойства -
И добродетели луч ясный возблестит!..
СМЕЮСЬ И ПЛАЧУ
(Подражание Вольтеру)
Смотря на глупости, коварство, хитрость, лесть,
Смотря, как смертные с холодною душою
Друг друга режут, жгут и кровь течет рекою
За громкозвучну _честь_!
Смотря, как визири, пошевели усами,
Простого спагиса, но подлого душой,
Вдруг делают пашой,
Дают - луну, бунчук и править областями;
Как знатный вертопрах, бездушный пустослов
Ивана a rebours с Семеном гнет на двойку
Иль бедных поселян, отнявши у отцов,
Меняет на скворца, на пуделя иль сойку,
И правом знатности везде уважен он!..
Как лицемер, ханжа, презря святой закон,
В разврате поседев, гарем по праву власти
Творит из слабых жертв его презренной страсти.
Когда невинных стон волнует грудь мою, -
Я слезы лью!
Но если на меня фортуна улыбнется
И если, как сатрап персидский на коврах,
Я нежуся в Армидиных садах,
Тогда как вкруг меня толпою радость вьется
И милая ко мне с улыбкою идет
И страстный поцелуй в объятиях дает
В награду прежних мук, в залог любови нежной,
И я вкушаю рай на гр_у_ди белоснежной!..
Или в кругу друзей на вакховых пирах,
Когда суждение людей, заботы, горе
Мы топим в пуншевое море,
Румянец розовый пылает на щеках,
И взоры радостью блистают,
И беспристрастные друзья
Сужденью смелому, шумя, рукоплескают, -
Тогда смеюсь и я!
Взирая, как Сократ, Овидий и Сенека,
Лукреций, Тасс, Колумб, Камбэнс, Галилей
Погибли жертвою предрассуждений века,
Интриг и зависти иль жертвою страстей!..
Смотря, как в нищете таланты погибают,
Безумцы ум гнетут, знать _право_ воспрещают,
Как гордый Александр Херила другом звал,
Как конь Калигулы в сенате заседал,
Как в Мексике, в Перу, в Бразилии, Канаде
За веру предают людей огню, мечу,
На человечество в несноснейшей досаде, -
Я слезы лью!..
Но после отдыха, когда в моей прихожей
Не кредиторов строй докучливых, стоит,
Но вестник радостный от девушки пригожей,
Которая "люблю! люблю!" мне говорит!
Когда печальный свет в мечтах позабываю
И в патриаршески века переношусь,
Пасу стада в венце, их скиптром подгоняю,
Астреи вижу век, но вдруг опять проснусь...
И чудо новое: Хвостова сочиненья,
Я вижу, Глазунов за _деньги_ продает,
И к довершению чудес чудотворенья -
Они раскуплены, наш бард купцов не ждет!..
Иль Сумарокова, Фонвизина, Крылова
Когда внимаю я - и вижу вкруг себя
Премудрость под седлом, Скотинина... {*}
Тогда смеюсь и я!
{* Стих не дописан в рукописи. - Ред.}
* * *
Там далее: провинциал Минос,
<Он> указательным перстом чертит законы;
С улыбкой важною, поднявши красный нос,
Он проповедует, как межевать загоны,
Как Ева и Адам
В раю поссорились за несогласность мненья,
Как Гавриил их бил пребольно по плечам;
Как трудно было им тягаться по судам
За родовое их отцовское именье;
Как был когда-то царь, ему прозванье Петр,
Что первый он завел в России фраков моды;
Что есть орудие - названьем барометр...
Что за морем живут арабы иль уроды...
И все в безмолвии, с преклонной головой,
Глаголу мудреца столь важного внимают
И изредка, когда он скажет вздор пустой,
Они с почтением ему рукоплескают.
И сей великий муж, сей грозный судия,
Уездный меценат и удивленье света,
_Из милости_ свой взор бросает на меня
Наместо пышного ответа.
Представь же, добрый мой и несравненный друг.
Сей свет, исполненный столь дивными умами, -
Там злобу и разврат, а здесь безумцев круг,
Там царедворцев строй с предлинными ушами,
Здесь женщин, дышащих коварством, суетой,
И новых Мессалин в нимфомании злобной...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Здесь... едва простым пером
Могу изобразить картину преступлений,
Насильств и ужасов мегеры модной, злой,
Терзающей народ жезлом постановлений.
Кровавый пот с лица, печальный, смутный взор,
Согбенны рамена и впалые ланиты
И дряхлость ранняя, и вкруг детей собор -
Истлевшим рубищем покрыты;
Шалаш, ни от дождя и зноя и зимой
От вьюг и холода, от бури и ненастья
Не защищаемый и кровлею простой,
И вкруг следы нужды, печалей и несчастья -
Суть призраки тех жертв, которые в трудах
Свой век для гордых чад корысти сокращают
И все сокровища из недр земли, в водах
Для расточения владельцев извлекают!
И, в довершение, невинных дочерей
И юных жен - одно несчастных достоянье -
Влачит к растлению седой прелюбодей
И на уста кладет ударами молчанье!
Но полно, я боюсь, чтоб чувств свободный жар
Не сделал страшною столь важную картину,
Чтоб друга твоего несовершенный дар
Не выразил _не так_ ужасных зол причину!!!...
Льзя ль видеть бед ярмо и духом не страдать?
Льзя ль в обществе невежд, средь злых и преступленья,
Где добродетель есть как злоехидный тать,
Где зависть черная под видом снисхожденья,
Где воздух заражен пороков смрадной мглою, -
Льзя ль мизантропии одежду не носить?
Дитя и женщины бегут за мишурою,
А сердце робкое, нетвердый, слабый ум
Утешен призраком и тешится мечтою;
Но человек среди своих великих дум
Зреть должен - истину, прелестну наготою.
О, сколько раз с собой
Я в изысканиях терялся отвлеченных,
Здесь видел образец создания смешной,
А там великое - но с целию презренной!..
Напрасно б стал тебе систему созидать
Вслед Канту, Шеллингу и многим им подобным.
Субъект, объект - велит молчать
О пышной глупости всех тварей земнородных.
Я знаю цель мою и сей ничтожный дар,
Дар жизни, связь души с началом разрушенья, -
И слабый мой талант и песнопенья жар
Слабеет с мыслию - минутного явленья.
Никто не вразумил, что нас за гробом ждет,
Ни тысячи волхвов, ни книги Моисея,
Ни мужи дивные, гласящи дивный сброд,
Ни гений Лейбница в листах Феодицеи.
И червь, и я, и ты, и целый смертных род
Для будущих времен пройдет, как блеск Элиды.
Скажи мне, где народ обширной Атлантиды?
Вот связь - всех сущих здесь и общий сей закон,
Не испытающий в движеньях перемены!
А смертных глупый род, пуская глупый стон,
В веригах алчности, злодейств, убийств, измены,
Вседневно к алтарю Химеры вопиет...
И мнит в пустой мольбе обресть свое спасенье,
Бессмертие то здесь, то там в безвестном ждет
И гибнет жертвою скорбей и злоключенья...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
ГЛАС ПРАВДЫ
Сатурн губительной рукою
Изгладит зданья городов,
Дела героев, мудрецов
Туманною покроет тьмою.
Иссушит глубину морей,
Воздвигнет горы средь степей,
И любопытный взор потомков
Не тщетно ль будет вопрошать:
Где царств подножие искать
Среди рассеянных обломков?..
Где ж узрит он твой бренный прах,
Сын персти слабый и надменный?
Куда с толпою, дерзновенный,
Неся с собою смерть и страх,
По трупам братии убиенных,
Среди полей опустошенных
Ты вслед стремишься за мечтой -
И пал!.. Где ж лавр побед и славы?
Я зрю вокруг следы кровавы
И глас проклятий за тобой!..
Полмертвый слабый сибарит,
Мечтой тщеславия вспоенный
И жизнью рано пресыщенный,
Средь общих бедствий в неге спит.
Проснись, сын счастья развращенный!
Взгляни на жребий уреченный:
Тебя предвременно зовет
Ко гробу смерти глас унылый,
Никто над мрачною могилой
Слезы сердечной не прольет.
Вельможа, друг царя надежный,
Личина истины самой,
Покрыл порок корысти злой,
Питая дух вражды мятежной.
Каких ты ждешь себе наград?
Тебе награда - страшный ад,
Народ, цепями отягченный,
Ждет с воплем гибели твоей.
Голодных добыча червей,
Брось взор ко гробу устрашенный...
Тиран, как гордый дуб, упал,
Перуном в ярости сраженный,
И свет, колеблясь, изумленный
С невольной радостью взирал,
Как шаткие менялись троны,
Как вдруг свободу и законы
Давал монарх - граждан отец -
И цепи рабства рвал не силой, -
Тебя ждет слава за могилой,
Любовь детей - тебе венец!
Г. С. ВАТЕНЬКОВУ
Хотя глас дружества молчанью твоему
Без прекословия и укоризн прощает,
Но можно ль нежность дать холодному уму,
Который действие с причиной разбирает?
Ужели хладная и мертвая Сибирь,
Где видны ужасы неласковой природы.
Где вьюги, и мороз, и вихорь-богатырь
От точки полюса под знаменем свободы
Стремятся по горам пустынным бушевать,
Могла твой прежний дух и дружбы уверенья,
Как кедра сильный ветр главу, поколебать...
И силлогизма дать софизму заключенья.
Ужель свинцовый час
Покрыл прошедшее невозвратимой тьмою,
Ужель он заглушил влеченья тайный глас.
Который юношей нас съединил с тобою?..
Конечно, в те часы, как мыслью ты летал
С Невтоном, с Гершелем в планетах отдаленных,
Движенья их, часы, минуты исчислял,
Их жителям давал законы непременны,
Чужд бренности земной,
О друге забывал, как о пылинке бренной,
И гений добрый твой
На время оставлял тебя мечтой химерной.
Иль, долгу верный раб, в союзе с суетой,
Заботой, нуждами и бедством окруженный,
Не мог ты жертвовать минутою одной
Для друга ежедневно?
Но прочь сомнение, ты тот же должен быть:
Те ж чувства, чуждые и низости и лести,
И ум возвышенный, способный отличить
Талант от глупости, дым суеты от чести,
Те ж мысли правоты, размер во всех делах,
И поступь, сродная закону протяжений,
Те ж Эйлер и Лагранж - в сияющих глазах
По тем же степеням высоких уравнений!..
Прости, мой друг,
Метафорическим моим уподобленьям!
С тяжелой головой, с унынием сам-друг.
Могу ли услаждать приятным песнопеньем
Твой к бурям приобвыкший слух?
К тому ж вожатый мой, Вакх дерзостный и юный,
Тогда как я пишу, волнуя бурный дух, -
Мои наладил струны!..
Напрасно б стал тебе забавы воспевать,
О радостях вещать дрожащими устами
И подвиги мои с улыбкой исчислять
На поле боевом не голосом, очами...
Погибло все, как сон с младенческой мечтой.
Любитель некогда военной непогоды,
С прискорбием теперь меч обнажаю свой,
Как чадо смелое безвластия, свободы!..
Я свет печальный созерцал -
И волос дыбом становился!
Когда же глубину души людей познал,
Я с светом раздружился!..
Руссо и Тимона невольно оправдал
И, им последовать готовый,
Чем более людей боялся и бежал,
Тем делались сносней тяжелые оковы!
С пустынею в душе, с сомненьем ко всему,
Не доверяющий сим тварям ослепленным,
Которы в гордости, в невежестве уму
Возносят алтари... и гонят ум смиренный...
ПОСЛАНИЕ Г. С. БАТЕНЬКОВУ
Когда над родиной моей
Из тучи молния сверкала,
Когда Москва в цепях страдала
Среди убийства и огней,
Когда губительной рукою
Война носила смерть и страх
И разливала кровь рекою
На милых отческих полях, -
Тогда в душе моей свободной
Я узы в первый раз узнал
И, видя скорби глас народной,
От соучастья трепетал...
Как быстро гибнет блеск зарницы,
Так из разрушенной столицы
Тиран стремительной стопой
Вспять хлынул с хищною ордой!
И вслед ему бог бранный мщенья,
Во мзду насильств и преступленья,
Перуны грозные бросал
И путь гробами застилал...
Орудие сей грозной мести,
Я взор печальный отвратил
От поприща кровавой чести
И острый меч в ножны вложил...
Но ты, мой друг! при шуме славы
Среди триумфов и побед,
Среди громов борьбы кровавы
Стремясь за разрушеньем вслед.
Свидетель россов смелых силы,
Смиренья их и правоты, -
Поведай мне, что мыслил ты,
Зря цель изрытую могилы?
Скажи, ужель увеселял
Тебя трофей, в крови омытый,
Ужель венок, корыстью свитый,
Рассудка силу заглушал?..
И мрачная завеса пала!
Атропа гибельным резцом
Едва нить жизни не прервала
Твою под роковым мечом.
Простясь с неласковой судьбою,
С печальным опытом, с мечтою,
Ты удалился на покой
Туда, где Лена, Обь волной
В гранитные брега плескают
И по седым во мгле лесам
К Гиперборейским берегам,
Во льдах волнуясь, протекают,
Где все в немых пустынях спит,
Где чуть приметен блеск природы,
Но где живут сыны свободы,
Где луч учения горит!..
Твои там отческие лары,
Там мир и радости с тобой,
Туда кровавою рукой
Войну, убийства и пожары
Не понесет никто с собой!..
В беседе там красноречивой
С тобой великий Архимед,
Декарт и Кант трудолюбивый
И Гершель с циркулем планет!
И всё в гармонии с душою,
И чужд клевет и злобы слух...
Почто ж зовешь меня, мой друг,
Делить все радости с тобою!
Могу ль покоем обладать?
Пловец над пропастью бездонной
В отчизне милой, но безродной,
Не ведая куда пристать,
Я в море суеты блуждаю,
Стремлюсь вперед, ищу пути
В надежде пристань обрести
И - снова в море уплываю.
* * *
Так ложною мечтой доселе ослепленный,
Напрасно мыслил я о счастливых часах.
Тебе ль знать радости? Твой разум заблужденный
Не мог предузнавать о будущих бедах,
Давно назначенных губительной судьбою;
Лишь смерть желанная спасительной рукою
Тебя освободит от горестей твоих!
Тебе ль переломить судьбы определенье
И силой сильного избегнуть назначенье?
Исчезнули мечты, я счастлив был лишь миг,
И счастлив только заблужденьем,
Которое, как вихрь, исчезло мановеньем.
Ни ласки нежные, ни кротость, ни любовь,
Ни одинакая текущая в нас кровь -
Ничто не умягчит дух злобный и враждебный!
А я, не опытом, безумный, увлеченный,
Предвидеть будущих несчастий не возмог.
Кто ж этому виной? Я сам, иль сильный бог.
РОПОТ
Где вы, о призраки счастливых обольщений,
Куда сокрылися восторги и любовь?
Я вижу тень одну прошедших наслаждений!
Светильник гаснет мой, и леденеет кровь!..
На то ли Прометей ;рукою дерзновенной
Похитил у богов дар жизни, огнь святой, -
Чтоб житель сей земли, кругом несовершенной,
Терял сей самый дар с рассветшею зарей?
Давно ли, девами на играх окруженный,
Я им, краснелся, безмолвствуя, внимал!
И Терпсихорою в круг шумный увлеченный,
С прикосновением взор робкий опускал.
Сколь юность сладостна беспечностью златою!
Души исполнена восторгов и собой, -
Ласкала прихотям, невинностью самою,
Являя всюду рай, блаженство и покой!
О сладострастие, восторг неизъяснимый!
Могу ль изобразить сей тихий, сладкий жар,
Стремленье робкое души нетерпеливой...
И упоение - богов чистейший дар!
Я помню первое свиданье, дерзновенье...
Коснулся... мертвый хлад по членам пробежал.
И огнь его сменил, и бурных чувств горенье
Слабело, гаснуло... и дух мой исчезал!
Но к жаждущим устам коварный сын Киприды,
Как нектар, страшный яд с улыбкой подавал,
И цепи грозные, под блеском роз сокрыты,
Со взором радостным на чувства налагал!
И чувства гаснули в пучине заблуждений...
Неопытный, я тек легчайшею стезей
К причине гибельной минутных упоений
И жертвой сделался безмерности страстей...
О Геба юная, услышь мое моленье
И в чувствах воскреси почти погасший жар!
Дай силу прежнюю и право наслажденья, -
Умеренность - тебе мой будет первый дар!..
К СЕЛЬСКОМУ УБЕЖИЩУ
Смиренных душ приют, безбедная обитель,
Меня мой гений-покровитель
Под сень твою сокрыл от сильных бурных бед.
Я рано жизнию ненастной утомился,
Встречая пред собой гонений мрачный след,
И посох путничий в руках моих сломился.
Оставя для других блеск пагубных честей,
Под кровлею твоей
Ужель я не найду желанного покою?
Ужели, брошенный на жертву бурных волн
Бесчувственной судьбою,
О скалу бедствий злых мой раздробится челн?
Нет, нет! здесь счастие прямое обитает,
Здесь сон предчувствами меня не устрашает,
Здесь голос петела и трели соловья,
При блеске утреннем природы,
Приятный, легкий сон уносит от меня,
И с каждым днем мой дух живит огонь свободы.
Фортуна в жизни сей
В удел мне не дала ни злата, ни честей
И путь мой иглами терновыми покрыла,
Зато природа и дар мне тайну стройно петь
На лире Фебовой открыла,
Чтоб в ней усладу зреть,
Чтоб ей хвалы греметь.
Природе-матери мое благодаренье,
Фортуне и чинам я золоту презренье.
Пускай мечтатели спешат к концу
И прихотливый рок о благе умоляют,
Пусть курят фимиам неверному слепцу
И с трепетом его веленья исполняют.
В уединении моем
Мне чужд тот гибельный ярем,
Который тяготит безумцев ослепленных.
Я видел бурный свет - я видел в нем людей,
У коих на сердцах, от злобы закаленных,
Таится страшный яд для близких, для друзей.
Под небом неродным назначено судьбою
Мне примирение с собою
И след поросший зреть к обители отца.
Но будь благословен стократ приют смиренный,
Где нежат радости свободного певца -
Среди природы оживленной!
ОСЕНЬ
Идиллия
Давно ль природа воскресала
Из мертвой тишины
И юная весна рукою рассыпала
По бархатным лугам душистые цветы?
Давно ли голос филомелы
Авроры золотой приветствовал приход
И сельских граций хоровод
В забавах воспевал природу, май веселый?
Утихли песни их, пернатых смолкнул хор.
И птицы стаями в край теплый отлетают,
Туманы серые долину покрывают,
И листья сбросил бор!
Свирели стройный звук в полях не раздается,
Ветр буйный с севера несется,
И хладный дождь шумит...
Усталый селянин под кровлею смиренной,
От шума удаленный,
Плоды трудов своих с родной семьей делит.
Цветы поблекшие, деревья обнаженны,
Сей молчаливый вид природы, скрытой в мгле,
Изображает путь вечерний утомленных
Страдальцев на земле.
И нам назначена таинственной рукою
Премену быструю невидимо узнать,
Зреть радость и восторг рассветшею зарею.
Дней в полдень жребия превратность испытать -
И скользкою стопой стремиться к назначенью!..
Счастлив, стократ счастлив, кто поздних дней приход
И солнца ясного последний оборот
Встречает, не страшась, под дружескою сенью,
Кто сильных тайных мук на сердце не узнал,
Чей челн покойно тек вдали подводных скал.
Вдали от непогод и бурных треволнений,
Чей кормчий был - устав свободы золотой,
И цель стремления - природа и покой.
Стезей неровною опасных приключений
Куда стремимся мы за славою пустой?
Невольники сует, страстей, предубеждений,
Дает ли слава вам и благо, и покой,
И право чистых наслаждений?
Нет, слабый человек родится для забот.
С издетства от святой природы отвыкает,
Его на скользкий путь свет пагубно зовет.
Где ослепление умами управляет,
И век его, как сон невидимый, летит,
Который изредка мечтою сладкой льстит,
А чаще - мрачные виденья представляет...
И парки лютые, прервавши жизни нить,
Его для вечности сокрытой пробуждают!
* * *
Пришлец! здесь родина твоя -
Впервые светлая заря
Здесь взор твой озарила,
Здесь колыбель твоя была
И праотцев твоих могила!
Здесь первые дары природа излила
На юношеский ум беспечный, откровенный,
Здесь жертву бурных бед, судьбою обреченный,
Ты самовластия не знал еще страстей -
Но буря над тобой поникла грозовая...
И милые поля отчизны оставляя,
Оставил навсегда ты мир невинных дней!
Здесь те ж источника резвящиеся воды,
Близ коих я в часы туманной непогоды
Смотрел на радужный восход
И взором измерял стремленье туч бегущих
Иль в утро летнее лазурный небосвод
Сличал с поверхностью зыбей быстротекущих.
То ж солнце, тот же дня и вечера обзор,
Те же мирные и рощи и долины...
Почто ж унылый взор
Не видит прежней в них пленительной картины?
Погибло все, как сон с младенческой мечтой!
Утрата сильная душевныя свободы,
Разнообразное величие природы
Слила для чувств под цвет и грубый и простой!
* * *
Нет, нет, не изменюсь свободною душою
И в самой стороне приветливых цирцей,
Где взоры их горят под дымкою сквозною
Желаньем, негою и пламенем страстей,
Где воздух кажется любови жар вдыхает.
Взлелеянный в чаду пороков сибарит
Пред девой каждою пусть выю преклоняет
И, низкий раб страстей, душой порочной спит.
Мой друг, я буду твой, не изменюсь душою.
И чувства юные, восторг и пламень мой,
И ложе [роскоши не разделю с другою.
И будет в ревности упрек напрасен твой.
ОБЕТ
Еще румянцы на щеках,
Во взорах сладострастье,
Желанье, роскошь на устах
Не погасило счастье.
Пускай бессмысленный совет
Внимает малодушный,
В ком страсти есть, в том страха нет;
Стыдитесь быть послушны
Рабам, отжившим под луной;
Здесь парками забыты,
Они забыли жребий свой
И страшный брег Коциты!..
Друзья! Мы смерть предупредим
На ложе упоенья
И клятвенный обет дадим -
Не ждать чредой явленья.
Скрепим и длани и сердца!
С бестрепетной душою
Испьем фиял утех до дна
И ступим в гроб ногою...
ПУТЬ К СЧАСТЬЮ
Шумите, волны! ветр, бушуй,
И, тучи черные, вокруг меня носитесь!
Мой ясен взор, покоен дух,
И чувства тихие не знают страсти бурной,
И я узнал покой
В свободе золотой!
Стремитесь на войну, сыны побед и славы!
Кровавый меч не нужен мне:
Храним пенатами, я цену наслаждений
Близ милых мне опять узнал;
Под сению родною
Здесь счастие со мною.
Опасен свет - и радость в нем
Подвержена всегда судьбине переменной
Под тенью лип покоюсь я,
Вкушая сладкий мед, из милых рук налитый;
И мысль и голос слов
Не ведают оков!
Пусть среди роскоши Лукуллы утопают:
Их жизнь - не жизнь, но мрачный сон;
Их участь славная достойна состраданья;
Им чужд покой - и бедствий тьма
Тревожит наслажденья
В минуты сновиденья.
Не слышен глас Зоилов мне,
И пышный, ложный блеск меня не обольщает;
Пускай сатрап дает закон
Искателям честен улыбкою одной!
Здесь с музою моей
Я не зову честей!
Хотите ль, смертные, путь к счастью сокровенный
В сей жизни временной найти?
Покиньте замыслы к бессмертию ничтожны
И бросьте лавр и посох свой -
В объятиях природы,
Пред алтарем свободы.
ПОДРАЖАНИЕ ГОРАЦИЮ
Мой век - как день туманный
Осеннею порой
Пред бурей и грозой -
Средь мрака и забвенья
Течет без возвращенья,
Печалью омрачен.
Ни солнца свет лазурный,
Ни бледный свет луны,
Ни радости весны,
Ни голос филомелы,
Ни нимфы взор веселый
Меня не веселят.
Напрасно к наслажденью
Прелестный Ганимед
Меня с собой зовет!
О юноша счастливый!
Твой взор полустыдливый
Опасен, но не мне.
Ни клик друзей веселых -
В час вакховых пиров,
При голосе певцов,
При шуме упоенья
Меня на путь веселья
Опять не воззовет!
И взор вельможи тихий,
С улыбкой пара слов
И вслед ему льстецов
В приязни уверенье -
Вселяют лишь презренье
К невеждам и льстецам!
От почестей ничтожных -
Средь Марсовых полей,
Где братии и друзей
Струится кровь рекою, -
Мой взор, увы, с слезою
Далеко отвращен!
Но, бури уклоненный,
Я радуюсь мечтой!
И тихий голос свой
В минуты вдохновенья
Сливаю с песнопеньем
Божественных певцов!
ЭКЛОГА
Миналк
Один, уединясь под дубом наклоненным,
Где тихий ручеек струи свои катил
И тихим ропотом к забвенью приводил,
Меналк задумчивый со взором потупленным,
Оставя посох свой, овечек и свирель,
Так тайну скорби пел:
"Жестокая судьба, где дней моих отрада?
Где радость юных лет, о коей я мечтал?
Как в тучах солнца луч, мне счастья свет пропал.
В замену радостей мне слезы лить - награда.
Напрасно юная Корина милый взор
Ко мне наедине с улыбкой устремляет:
Ее старания и нежный разговор
В груди еще сильней тяжелый вздох стесняет.
Бесчувственный! вчера, томимая тоской,
Печальным голосом она еще сказала:
- Меналк! Мой милый друг, что сделалось с тобой?
Ты плачешь? - И слеза из глаз ее упала...
- Ужель не видишь ты забавы пастухов,
Их радость общую, шум песней, хороводы,
Мое томление, мою к тебе любовь?
Чего недостает тебе, скажи?.. - Свободы!
Как пленник, средь оков,
От братии, от друзей в край дальний увлеченный,
В пустынной Таврии, средь грубых пастухов,
Жестокою судьбой нежданно занесенный,
Я должен слезы проливать.
Из милой родины сияние денницы,
Ни голос утренний приветливой певицы
Сюда умерить грусть мою не долетят.
Жестокий коритей устав моих страданий
Бесчувственной рукой до гроба начертал
И отческим полям колючий терн устлал
Мой путь, лишив меня и самых ожиданий.
Почто не скрылся я под дружеский покров,
Когда гремел вдали гром бурный предо мною?
Почто я тешился обманчивой мечтою
И тихо ожидал дней ясных средь громов?
Стада несчетные среди лугов шелковых,
Сады, где сочный плод деревья бременит,
Поля, что жатвою Церера золотит,
Пруды зеркальные, для рыб златых оковы,
Несут годичный дар тому, кто бед виной.
Но в доле бедственной сравнюсь ли я с тобою?
Рука богов хранит страдальца под грозою,
Ты в счастии, но страшись - их мщенья над тобой!"
Соколино
ПОСЛАНИЕ К К ..... ВУ
Изгнанник с маем и весной
Тебя приветствует, друг милый.
Опять зимы безмолвной и унылой
Темничный образ пред тобой
Природы девственной сменился красотой...
А для меня - прошла весна!..
Очаровательной улыбкою она
Тоски по родине, привычного роптанья.
Печальных дум и бед воспоминанья
Не истребит в душе отжившей и немой.
Там, за вершинами Урала,
Осталось все, что дух питало мой,
И вера и любовь, - я внес сюда с собой
Лишь муки страшные Тантала!
Зачем затворника надежда обольщала?
Зачем алкал он видеть край родной?
Прижать друзей к груди, измученной тоской,
И шестилетнюю неволю,
Борьбу с судьбой, страдальческую долю -
Опять в беседе вечевой,
При кликах радости мятежной,
Забыть за чашей круговой?
Или с любовницей младой
Отдать все прошлое порывам страсти нежной?..
Зачем коварные мечты
Мой ум младенческий прельщали?
Зачем прекрасные цветы
Над бездной путь терновый застилали?
К чему коварный этот сон?
Я был давно к страданьям приучен, -
Шесть лет дышал темничною печалью
И грозный рок мне грудь сковал
Несчастием, как закаленной сталью.
Зачем я благ земных желал,
Сдружившись с жизнью неземною,
И примирения искал
С людьми и грозною судьбою?
Они смеялись надо мной...
О, если б сто подземных жерл
Дохнуло пламенною лавой
На этот род безумный и лукавый!
Без слез, без горести б смотрел
На гибель их, на огненные волны,
И, провидением довольный,
Я б этот час благословлял,
Как будто б заблистал мне первый луч денницы.
Но нет! Зачем удар карающей десницы
Противу немощных слепцов?
Они из приторных наемницы сосцов,
Еще повитые, как цепью, пеленами,
Глотали алчными устами
Все грязное, все низкое, как прах!
Ярем невольничий - их доля в колыбели,
Болезнь младенчества - их доля в сединах.
Знакомо ль им стремленье к славной цели,
К стяжанию победного венца?
Нет! Нет! Не внятен им волшебный глас певца,
Волнующий возвышенные страсти,
Вливающий небесный дух в сердца
И возвышающий наш дух среди напасти!
В душе бесчувственность и на челе позор,
Пред слабым - власти наглый взор,
И рабство - пред судьбой и силой,
Неверие в устах и бледность пред могилой -
Не есть ли их постыдное клеймо?
Нет! Нет! Не обменю моей жестокой доли
На это славное ярмо,
На эту цепь приманчивой неволи!
Я здесь, сюда коварный рок
Из бурных волн, пучин и бездны
Отбросил утлый мой челнок;
Я здесь, и звук знакомый и любезный
Не тронет слуха моего;
Мой смутный взор и бледное чело
Опять зарей весны не просияют,
Уста мои - лишь ропот и печаль
Невнятным звуком выражают...
Напрасно б взгляд бросал в безвестну даль,
Напрасно б ждал счастливой перемены:
Подземный стон, и вековые стены,
Затвор железный, звук цепей
И тайный зов утраченных друзей
Меня и здесь тревожат в сновиденьи,
И отдаление в моем воображенья
Не истребит сей пагубной мечты,
И все высокие картины
Природы грозной красоты:
Саяна снежные вершины
И мрачный вид безвыходной тайги,
Бурана рев и лом, и треск реки,
Подавленной, стесненной в беге льдами,
И торосы, вскипевшие стенами,
Как вековых руин следы,
И племена рассеянной орды,
Полярных дикарей воинственные нравы.
Их разум гибкий и лукавый,
Коварный взгляд, нестройный звук речей;
Повсюду грабежи, убийства, как забавы,
И резкие черты и буйный дух людей,
Которых страсти, заблужденье,
Гоненье, клевета, порох и преступленье,
Как крепкое к звену звено,
Сковали в общество одно...
Страна, где каждый дом есть книга приключений,
Где вся земля - отверженных есть дом,
Где Минихов и Меньшикова гений
Ни славой прежнею, ни лавровым венцом
Не различен убийц презренных с долей.
Все это дивное для смелой кисти поле
Какой-то новостью еще блестит для глаз,
Но мой восторг давно в душе погас.
О милый друг! Все прелести чужбины,
Все красоты волшебной сей картины
Не радуют: они не в родине моей.
Скажи, кому отдам сердечные томленья?
Кто мысль мою и тайные движенья
Души поймет? Чей сладкий звук речей
Вольет в больную грудь минутную отраду?
Кто руку даст изгнаннику, как брату?
С кем лето знойное я жизни разделю?
Кто скажет мне, потупя взор стыдливой
И руку сжав рукою боязливой,
Невнятным шопотом прекрасное: люблю.
Цветы поблекшие еще передо мною.
Мне их дала младая дева в дар,
И с ними чувств и тайной страсти жар;
Я взял цветы холодною рукою
И руку ей с признательностью сжал,
И девственную грудь с улыбкой целовал...
Я розы рвал... но их благоуханье
Далеко ветр противный уносил.
Дерзну ль назвать минутное желанье,
Обманчивый восторг моих душевных сил
Любовью чистою и нежной?
Нет, нет. Любовь - одно мне с верой и надеждой,
Во мне их рок суровый умертвил!
Ты знаешь сам, мой друг, мои страданья,
Ты сам темничною заразою дышал...
Но долго ли твои продлились испытанья?
Ты тягость бытия одну минуту знал...
А я? Могу ль предать прошедшее забвенью!
Оставить все, что сердце тяготит?
Не я ли веровал с улыбкой в провиденье?
В борьбе с судьбой упал сей хрупкий щит.
Исчезло все!.. Под сводами темницы
Погиб мой дар с прелестною мечтой!
Невнятен звук моей цевницы -
Согласен он с моей душой;
Дерзну ли трепетной рукой
Завесу истины ужасной
Поднять пред суетной толпой?
Сей труд бесплодный и опасный
Душевных ран не исцелит;
И для изгнанника сиянье
Прошедших дней не возвратит;
Мое ужасно упованье!
Благая вера - вот мой щит,
Души отжившей ожиданья;
Давно прошли, как миг один,
Как сладкий сон, лета мои младые -
И с ними радости земные...
Как счастия беспечный сын,
Близ лар под кровлею родною,
Довольный светом и судьбою,
В моем неведенья я счастье находил!..
Как вольное дитя природы,
Я только неба видел своды;
И легкий утренний зефир
Эмблемой был моей свободы...
И славы дым, ее кумир,
Для глаз завистливых блестящий мишурою,
С поклонников безумною толпою,
Души невинной не прельщал...
Тогда ни следствий, ни начал,
Добра, страстей и преступлений,
В хаосе споров, жарких прений,
Расторгнуть ум мой не алкал.
Мой взор беспечно созерцал
Лишь блеск светил в орбитах их движенья,
В лугах я свежих роз искал.
Не тайны дивной обновленья,
Не свист железа и свинца,
Не гром из медных жерл и стали,
Не лютый в битве клик бойца
Тогда мой робкий слух прельщали:
Любил я сладостный напев,
Как май веселых, сельских дев
Под звук задумчивой свирели,
Любил в тени густых дерев
Я слушать птичек нежных трели,
Иль звонкой голос соловья...
Любил журчание ручья...
Любил вечернею порой у колыбели
С безмолвием внимать,
Как нежная, сквозь слезы, мать,
Прижав к груди младенца, прорекала
Разлуку с кровлею родной,
Борьбу с людьми, борьбу с судьбой,
И провиденье умоляла
Младенцу дать удел благой!..
Прошло неведенье святое!
Мой час пробил!.. В душе моей простой
Все страсти, спавшие в покое,
Вскипели бурною волной!
Недетский взор сквозь мрак густой
Я бросил к новой, тайной цели...
И радость скрылась от очей,
Как в тучах блеск дневных лучей,
Вдали я видел бледный свет,
И скорбь стеснила грудь, ланиты побледнела,
Поблек прекрасной веры цвет,
Сомненья срезанный косою.
О добродетель! пред тобою
Я пал во прах, я слезы лил
И с умилением молил
Отдать мне прошлое, отдать мне мир с собою!
С людьми я мира не просил,
Я их узнал, я их чуждался -
Приветов, ласки их боялся
И дружбы, как вражды крамольной, трепетал.
Я видел, как, укрыв отточенный кинжал,
Мне руки жмет с улыбкою лукавой
И крест на грудь кладет рукой еще кровавой
По человечеству мой брат!
Везде я слышал плач и жалобные стоны,
Я видел, как в пыли потоптаны лежали
Права народные, щит слабого - законы;
С безмолвным трепетом раскрыл
Я Клии крепкие скрижали,
Но хладный пот чело мое покрыл,
Глубокие черты на обагренной стали
Мой жребий царств, народов и царей,
События грядущих дней
И настоящего в протекшем указали.
Давно мне этот мир - как степь безбрежная Сахары,
Где дышит ветр песчаном волной,
Как океан, где грозные удары
Валов не устают греметь над головой.
Мне этот край одно пространное кладбище,
В котором ищет взор безбедного жилища
Среди преступничьих гробов!
И мой ударит час всеобщею чредою,
И знак сотрет с земли моих следов,
И снег завеет дерн над крышей гробовою;
Весной оттает снег, за годом год пройдет,
Могильный холм сравняется с землею
И крест без надписи падет!..
Жестокий Крон безжалостной рукою
Разрушит гордые чертоги городов,
Дела героев, мудрецов
Туманною покроет тьмою,
Иссушит глубину морей,
Воздвигнет горы средь степей,
И любопытный взор потомков
Не тщетно ль будет вопрошать,
Где царства падшие искать
Среди рассеянных обломков?..
Куда же мой отвеет время прах?
Где денутся все призраки златые?
Куда отделится таинственное я?
Где будет след минутный бытия,
Надежды, суеты, желания земные?
Давно погибло все, чего мой дух алкал!
Чего ж я жду с отжившею душою?
Кто к жизни мысль страдальца приковал?
И не в родстве ль давно я с прахом и землею?
Не время ли мне сделать шаг вперед
И снять покров с таинственной химеры?
В моих руках светильник чистой веры, -
Он свет в пути моем прольет!..
1828
* * *
Когда ты был младенцем в колыбели
И голосом невинным лепетал.
Кто жизни план младенцу начертал,
Назначил кто твой путь к опасной цели?
В объятиях кормилицы своей
Ты напрягал бессильные ручонки
И с криком разрывал, как цепь, свивальник тонкий!
Кто первый смысл родил в златой душе твоей
О вольности и тяжести цепей?
В объятиях кормилицы твоей
Ты различал неволю от свободы...
И небо ясное любил...
ДУМА
Шуми, шуми, Икаугун,
Твой шум глухой, однообразный
Слился в одно с толпою дум,
С мечтой печальной и бессвязной?
Далеко мой стремится взор
Чрез эти снежные вершины,
Гряду гранитных стен и гор
На отдаленные равнины.
Кто их увидит, кто найдет?
Один орел под облаками...
Для нас здесь неба ясный свод
Закрыт утесами, лесами.
Зачем же ты, пришлец, сменял
Свои прелестные долины
На дикий лес, громады скал,
На эти мрачные теснины?
Зачем оставил дом, детей,
Привет их, ласковые взоры
И непритворный смех друзей?
Зачем принес твой ропот в горы?
Не сам ли ты себе сказал,
Любуясь дикою природой:
"Средь этих тор, гранитных скал
Дышу я силой и свободой!"
Ты здесь нашел привет родной
И жизни хилой обновление;
Ты сам воздвиг сей крест святой
В завет любви и примиренья!
Здесь всё в согласии с душой
Твоею мрачной, своевольной,
Здесь нет людей, ты сам с собой!
Чего ж желаешь, недовольный?
В вершинах гор гремит перун,
Прибрежных скал колебля своды.
Внизу шумит Икаугун,
Ревут его в утесах воды,
Зачем они кипят струей,
Куда, белея пеной снежной,
Как бурей взломанной стезей
Несут свой шум, разбег мятежный?
Спроси природу - где устав
Для сил надменных и свободы?
Они не знают наших прав, -
Здесь горы, каменные своды
И зимний лед их волю жмут;
С вершим гранитного Саяна
Они летят, они бегут
К брегам привольным океана!
Кто ж остановит вечный бег?
О, сколько власти, воли, силы
Себе присвоил человек,
Пришлец земли, жилец могилы.
Прости, ключ жизни, ключ святой,
С обетом мира и надежды
Пришлец прощается с тобой!
Сын рока, волей неизбежной
Он призван рано в мир страстей...
Прошли темничной жизни годы,
И эти каменные своды
Во тьме две тысячи ночей
Легли свинцом в груди моей.
Текут вперед изгнанья годы,
Все те же солнце и луна,
Такая ж осень и весна,
Все тот же гул от непогоды.
И та же книга прошлых лет,
В ней только прибыли страницы,
В умах все тот же мрак и свет,
Но в драме жизни - жизни нет,
Предмет один, другие лица...
Прости ж, ключ жизни, ключ святой.
Твои я пил целебны воды
И снова жизнью и весной
Дышал, как юный сын природы!
Вдали от света, от людей
Здесь все, как в родине моей,
Светлело южною зарею;
Забилось сердце веселей -
И в темной памяти моей
Минуты счастья прежних дней
Блеснули яркою чертою...
И все вокруг меня цвело,
И думы гордые молчали,
И сои страстей изображали
Уста и бледное чело.
1840
ПРЕДСМЕРТНАЯ ДУМА
Меня жалеть?.. О люди, ваше ль дело?
Не вами мне назначено страдать!
Моя болезнь, разрушенное тело -
Есть жизни след, душевных сил печать!
Когда я был младенцем в колыбели,
Кто жизни план моей чертил,
Тот волю, мысль, призыв к высокой цели
У юноши надменного развил.
В моих руках протекшего страницы -
Он тайну в них грядущего мне вскрыл:
И, гость земли, я, с ней простясь, ходил,
Как в дом родной, в мои темницы!
И жизнь страстей прошла как метеор,
Мой кончен путь, конец борьбы с судьбою;
Я выдержал с людьми опасный спор
И падаю пред силой неземною!
К чему же мне бесплодный толк людей?
Пред ним отчет мой кончен без ошибки;
Я жду не слез, не скорби от друзей,
Но одобрительной улыбки!
1842 г. Ноябрь. С. Олонки.
* * *
Мой милый друг, твой час пробил,
Твоя заря взошла для света;
Вдали - безвестной жизни мета
И трудный путь для слабых сил.
Теперь в твои святые годы
Явленья чудные природы:
Блеск солнца в радужных лучах,
Светило ночи со звездами
В неизмеримых небесах,
Раскаты грома за горами,
Реки взволнованный поток,
Луга, покрытые цветами,
Огнем пылающий восток...
Зовут твой взор, твое вниманье,
Тревожат чувства и мечты;
Ты дышишь миром красоты,
И мир - твое очарованье!..
Твой век младенческий, как день,
Прошел, погас невозвратимо;
В незрелой памяти, как тень,
Исчезнет жизни след счастливый.
Тебя вскормила в пеленах
Не грудь наемницы холодной -
На нежных матери руках,
Под властью кроткой и природной.
Ты улыбайся взросла.
Ты доли рабской не видала,
И сил души не подавляла
В тебе печальная нужда.
Отец, добывши суд людей,
Ночные думы, крест тяжелый,
Играл, как юноша веселый,
С тобой в кругу своих детей.
И луч безоблачной денницы
Сиял так св_е_тло для тебя!
Ты знала только близ себя
Одни приветливые лица,
Не как изгнанника дитя,
Но как дитя отца-счастливца!
И ты узнаешь новый свет,
И ты, мой друг, людей увидишь;
Ты встретишь ласки и привет
И голос странный их услышишь.
Там вечный шумный маскарад,
В нем театральные наряды,
Во всем размер, во всем обряды,
На все судейский строгий взгляд -
Ты не сочтешь смешной игрою,
Торговлей лжи, набором слов,
Поддельной, грубой мишурою
И бредом страждущих голов...
Нет, для тебя блестит, алеет
И дышит мир еще весной,
Твой лик невинный не бледнеет
И не сверкает взор враждой.
А я в твои младые годы
Людей и света не видал...
Я много лет не знал свободы,
Одних товарищей я знал
В моем учебном заключенья,
Где время шло, как день один,
Без жизни, красок и картин,
В желаньях, скуке и ученый.
Там в книгах я людей и свет
Узнал. Но с волею мятежной,
Как видит бой вдали атлет,
В себе самом самонадежный
Пустил чрез океан безбрежный
Челнок мой к цели роковой.
О друг мой, с бурей и грозой
И с разъяренными волнами
Отец боролся долго твой...
Он видел берег в отдаленья.
Там свет зари ему блистал,
Он взором пристани искал
И смело верил в провиденье:
Но гром ударил в тишине...
Как будто бы в ужасном сне
На бреге диком и бесплодном,
Почти безлюдном и холодном
Борьбой измученный пловец
Себя увидел, как пришлец
Другого мира.
В свете новом,
Своекорыстном и суровом,
С полудня жизни обречен
Нести в молчанья рабском он
Свой крест без слез, без укоризны,
И не видать своих друзей,
Своих родных, своей отчизны,
И все надежды юной жизни
Изгнать из памяти своей...
О, помню я моих судей,
Их смех торжественный, их лица
Мрачнее стен моей темницы
И их предательский вопрос:
"Ты людям славы зов мятежный,
Твой ранний блеск, твои надежды
И жизнь цветущую принес,
Что ж люди?"
С набожной мечтою
И с чистой верой - не искал
Я власти, силы над толпою;
Не удивленья, не похвал
От черни я бессильной ждал;
Я не был увлечен мечтою,
Что скажут люди - я не знал!
О добродетель! где ж непрочный
Твой гордый храм, твои жрецы,
Твоя поклонники-слепцы
С обетом жизни непорочной?
Где мой кумир, и где моя
Обетованная земля?
Где труд тяжелый и бесплодный:
Он для людей давно пропал,
Его никто не записал,
И человек к груди холодной
Тебя, как друга, не прижал!..
Когда гром грянул над тобою -
Где были братья и друзья?
Раздался ль внятно за тебя
Их голос смелый под грозою?
Нет, их раскрашенные лица
И в счастьи гордое чело
При слове _казни и темницы_
Могильной тенью повело...
Скажи, чем люди заплатили
Утрату сил, души урон,
И твой в болезнях тяжкий стон
Какою лаской облегчили?
Какою жертвой окупили
Они твой труд и подвиг твой?
Не ты ль, как мученик святой,
Молил изгнанья, как свободы?
В замену многих тяжких, лет
Молил увидеть солнца свет
И не темниц, а неба своды?
И что ж от пламенных страстей,
Надежд, возвышенных желаний,
Мольбы и набожных мечтаний
В душе измученной твоей
Осталось?
Вера в провиденье,
Познанье верное людей,
Жизнь без желаний, без страстей,
В болезнях сила и терпенье,
Все та же воля, как закон,
Давно прошедшего забвенье
И над могилой сладкий сон!
Вот, друг мой, книга пред тобою
Протекшего. Ты видишь в ней
Мою борьбу с людьми, с судьбою
И жизнь труда, терпенья и страстей.
Не видел я награды за терпенье
И цели я желанной не достиг,
Не встретил я за труд мой одобрения,
Никто не знал, не видел слез моих.
С улыбкой я несу на сердце камень,
Никто, мой друг, его не приподнял,
Но странника везде одушевлял
Высоких дум, страстей заветный пламень.
Печальный сон, но ясно вижу я,
Когда, людей еще облитый кровью,
Я сладко спал под буркой у огня, -
Тогда я не горел к высокому любовью,
Высоких тайн постигнуть не алкал,
Не жал руки гонимому украдкой
И шопотом надежды сладкой
Жильцу темницы не вливал...
Но для слепца свет свыше просиял...
И все, что мне казалося загадкой,
Упрек людей болезненный сказал...
И бог простил мне прежние ошибки,
Не для себя я в этом мире жил,
И людям жизнь я щедро раздарил...
Не злата их - я ждал одной улыбки.
И что ж они? Как парий, встретил я
Везде одни бледнеющие лица,
И брат и друг не смел узнать меня;
Но мне блистал прекрасный луч денницы,
Как для других людей;
Я вопрошал у совести моей
Мою вину... она молчала,
И светлая заря в душе моей сияла!..
Бог видел все... Он труд мой освятил,..
Он мне детей, как дар святой, заветный,
Как мысль, как цель, как мира ветвь вручил!
И так, мой друг, я волей безотчетной
И мысль я цель тебе передаю.
Тот знает их, кто знает жизнь мою.
Я эту жизнь провел не в ликованьи.
Ты видела - на розах ли я спал;
Шесть лет темничною заразою дышал
И двадцать лет в болезнях и в изгнании,
В трудах для вас, без меры, выше сил...
Не падаю, иду вперед с надеждой,
Что жизнию тревожной и мятежной
Я вашу жизнь и счастье оплатил...
Иди ж вперед, иди к призванью смело,
Люби людей, дай руку им в пути,
Они слепцы, но, друг мой, наше дело
Жалеть о них и ношу их нести.
Нет, не карай судом и приговором
Ошибки их. Ты знаешь, кто виной,
Кто их сковал железною рукой
И заклеймил и рабством и позором.
Не верь любви ласкательным словам,
Ни дружества коварным увереньям,
Ни зависти бесчестным похвалам,
Ни гордости униженной - смиренью.
Не доверяй усердию рабов:
Предательство - потребность рабской доли...
Не преклоняй главы для сильной воли,
Не расточай в толпе бесплодных слое...
Иди вперед... прощай другим порок,
Пусть жизнь твоя примером будет им,
И делом ты и подвигом святым
Заставишь чтить и понимать уроки.
Ты мир пройдешь поросшею стезей,
Но не бледней пред тайной клеветою,
Не обличай пред наглою толпою
Борьбу души невольною слезой.
Будь выше ты бессмысленного мненья...
И люди, верь, прочтут с благоговеньем
В глазах твоих спасительный упрек...
Я знаю сам, трудна твоя дорога,
Но радостно по ней идти вперед,
Тебя не звук хвалы кимвальной ждет,
Но милость праведного бога!..
Когда я о мир заветный отойду,
Когда меня не будет больше с вами,
Не брошу вас, я к вам еще прийду
И внятными, знакомыми словами
К отчету вас я строго призову.
От вас мои иль вечные страданья,
Иль вечное блаженство - всё от вас.
Исполните надежды и призванье -
И труд земной пройдет как день, как час
Для нераздельного небесного свиданья.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Другие редакции
ПЕСНЬ ВОИНОВ ПРЕД БИТВОЮ
Заутра, други, станем в строй,
Ударит бурный час отмщенья,
Нам сладко битвы приближенье,
Наполним кубок круговой!..
О дети полуночи хладной,
Неведом нам постыдный страх,
Мы зрели блеск мечей стократно
И обращали дерзких в прах!..
Шумит от севера ветр бурный,
Ветр с милых отческих полей
Принес отмщенья зов перунный
И жизнь за братии, за друзей
Иль смерть на трупах в поле чести
В урок стотысячным врагам,
Сей кубок духу бранной мести
Заутра, братья! К знаменам
Ура!
Пусть дети нети средь покоя
С унылой рабскою душой
Дрожат при зове грозна боя
И укрывают трепет свой
В кругу красавиц прихотливых.
Их слава - женам подражать,
Их битва - с взором дев стыдливых,
Победа - слабых обольщать!
Презренье низким! Нам награда
Отчизны благодарный клик.
Низвергнуть сонмы супостата
Велит нам бог, нам росс велит!
Жуковский сильно грянет в струны
И славы дух воспламенит,
Об длани грозные перуны -
И враг стомощный побежит!
Ура!..
Нам неизвестно униженье
И лесть пред властным гордецом,
Рабам-искателям - презренье!
Клянемся гибельным мечом
Не поступиться пред собою
Средь счастья - братии узнавать,
Быть в дружбе с честью, правотою
В несчастий - слез не проливать,
Нести врагам до гроба мщенье,
Струить тиранов хищных кровь!
Покорным - руку и прощенье,
А слабым - братскую любовь;
Судьба нам меч и власть вручила,
Чтобы насильствие смирять;
Мила за родину могила,
Не дважды, друга, умирать!
Ура!
За бором скрылся месяц светлый,
Туман редеет по холмам,
Несется утра гром приветный,
Пробуй раздался по полкам.
И ратник сон свой покидает,
Берет свой щит из-под голов,
Копьем тяжелым потрясает
И, взор вперя та стан врагов,
Туда зовет его отмщенье,
Там сонмы буйных пришлецов,
Он жаждет близкого сраженья!
Ежу знаком привет громов!
Сигнал раздался!.. Други, к бою!
Допьем же кубки - край о край,
Перун дробится за горою
И по рядам гремит... _Ступай_!
Ура!
ЭЛЕГИЯ
А. Ф. Р.
Раздался звон глухой... Я слышу скорбный глас.
Песнь погребальную вдали протяжным хором
И гроб, преследуем печальных лиц собором...
То юноша предвременно угас!
Смерть кровожадная нечинного сразила.
За светлой радостью первоначальных дней
С друзьями, с милыми и с миром разлучила,
Для слез оставленных и милых и друзей.
И прерван путь его в цепи круговращенья...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Здесь юноша погас, там старец век - другой,
Полмертв и полужив и смертию забытый,
Живет и в жизни нем для радости испитой!
Здесь добродетельный, гонимый злой судьбой,
Пристанища себе от бури и ненастья,
Носимый по волнам, ждет в бездне роковой!
Злодей на пиршествах, на ложе сладострастья
С убитой совестью фиал утехи пьет...
И с новою зарей веселий новых ждет!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как в равнозвучии ручей быстротекущий
Ревёт в утесах гор, шумит в тени древес,
Рвет узы, за собой оставя мрачный лес.
Отрешится по полям, поит луга цветущи
И, в море падая, теряется в волнах,
Так смертный мыслями, земной оставя прах,
Превыше суеты и слабосильных мнений
Возносится гор_е_ и гаснет в тьме сомнений!
О юноша! твой век, как утренний восход
При отблеске лучей, за тучею сокрылся.
Твой челн над бездною кипящей не носился.
И путь окончен твой при бреге тихих вод!
Мир светлый, красотой весенней облеченный,
В последний раз в твоих очах сиял;
Природы прелестью улыбкой оживленный,
Ты сладкою мечтой в надежде исчезал!
Но рок неумолим, и суетность земная
Потухла для тебя с последнею звездой.
Так бурю грозную пловец предупреждая,
Счастлив, когда найдет и пристань и покой!
Сын вечности, воззри - в сей бездне злоключений.
Пороки зависти, нелепых, слабых мнений,
Кто не завидует об участи твоей?
Мудрец начало зрит в причине разрушенья,
Один элодей дрожит об участи своей:
Бессмертие души есть казнь для преступленья!..
День ночью сменится, за веком век пройдет,
Неизмеримое число переменяя,
И время, сильною рукою разрушая,
В природе тьмы существ еще произведет!
Что ж наши замыслы в юдоли треволнений,
Коль Лейбниц и Ньютон под крышей гробовой!
Так, так их тлен - о земле, но светлою душой
И в будущих веках живет всесильный гений!
Лист падает с дерев, последний цвет слетел,
Мерцает луч во мгле и погрузился в воды,..
О смертный! не ропщи... Таинственный удел
Является уму картиною природы!
* * *
Где ж будет твой ничтожный прах,
Сын персти слабый, но надменный?
Куда погибель, смерть и страх
Несешь по трупам искаженным?
Воззри, там алтари священны
Являют пепл и углей горы,
Здесь веси мирные кругом -
Обращены в могильны своды, -
И где резвились хороводы,
Там слышен вопль и бурный гром!..
А ты, бездушный сибарит,
Млеком тщеславия вспоенный
И даром жизни утомленный,
Скажи, куда твой дух парит
Среди угрюмой, черной лени?
Вокруг тебя мелькают тени
Наемных ветреных цирцей,
Столы роскошные накрыты
И кубки светлые налиты,
Но ты издыхаешь, раб страстей!
Вельможа, друг царя надежный,
Личиной истины прямой
Покрыл порок корысти злой
И ухищренья дух мятежный.
Злодей, и сирых робкий стой,
И рабства гибельный закон,
И слезы страждущих в темнице,
И в рубищах народ простой,
К тебе молящий со слезой,
Не видишь ты под багряницей?..
ПОСЛАНИЕ Б***
Когда над Родиной моей
Из тучи молния сверкала,
Когда Москва в цепях страдала
Среди убийства и огней,
Когда губительной рукою
Война носила смерть и страх
И кровь струилася рекою
Отчизны милой на полях,
Тогда в душе моей свободной
Я узы в первый раз узнал
И, видя скорби глас народной,
От соучастья трепетал.
Тиран из стонущей столицы,
Оставя гибель за собой,
Как в сумрак слабый блеск зарницы,
Стремился быстро в бег толпой
И вслед им сильный бог отмщенья,
Во мзду их кар <я> преступленья,
Перуны грозные бросал.
Я видел бурю бога мести
И взор невольна отвратил,
Сочувства голос пробудил
Глас человечества и чести.
И непредвидимой судьбой
Среди всеобщего волненья,
Мой друг! Я разлучен с тобой -
Тогда под знаменами славы,
При кликах радости побед.
Ты зрел врагов преступных след
И путь их гибели кровавый.
Ты видел гордой Эльбы ток,
Ты видел города чудесны,
Ты видел горы близ небесны,
Куда достичь никто не мог
И где льды вечные блистают;
Ты видел рейнский водоскат,
Где (блеском радуги горят
И взор и чувства утомляют;
Столицу бедствий посещал,
Привыкшею к боям рукою,
За чашей полной, золотою,
Прелестниц чуждых обнимал
И на лилейной груди страстной
С своею Гебою прекрасной
В восторгах сладких засыпал;
Ты видел, как народ свободный {*}
{* Немцы (примечание Раевского).}
Венки из лавров соплетал
И русских воинов венчал,
И слышал глас вокруг народный
Вослед спасителей царей:
"Они достойны алтарей!"
И средь веселий и забавы,
_При кликах торжества и славы_.
Простясь надолго с суетой,
Сокрылся в край от нас далекий,
Где вечный холод, снег глубокий,
Где Лена, Обь своей волной
В гранитные брега плескают
И меж незнаемых лесов
До моря ледяных брегов,
Волнуясь, быстро пробегают;
Где все в забвеньи мрачном спит,
Где чуть лишь слышен глас природы.
Но где живут сыны _свободы_,
Где _луч учения блестит_.
Твои там отческие лары,
Там мир и счастие с тобой,
Туда кровавою рукой
Войны губительные кары
Не принесет никто с собой;
Там, упиваяся блаженством,
Ты с милой Лизою своей
Счастливей мрачных богачей
И, не гордясь одним первенством,
Облегшись в неге на грудь к вей,
Лобзаешь руки белоснежны;
Встречаешь взор в восторге нежный,
Неведомый сердцам царей;
Иль, сидя у огня, мечтаешь
О друге - воине твоем
И дни, когда с тобой вдвоем
Мы были, ты воспоминаешь;
Но я, мой друг, в краю чужом,
Как путник _сирый и бездомный,
Всегда в своих желаньях скромный_,
Не знаю, где и отчий дом.
Блажен, кто в утренний рассвет
За дымом горним не стремился;
А я среди цветущих лет
С семейной жизнию простился,
И подчинен законам бед,
Гонимый лютостью судьбины,
Я нем среди толпы людей.
С оледенелою душой
Конца я _тайной жду причины_.
И струны скромные цевницы
Звучат напев печальный мой,
И чувства им вторят слезой
При появлении денницы.
В груди моей пермесский жар,
Среди столь бедственных волнений.
Не угасил мой ангел-гений;
Природою мне данный дар
Лучом ученья озарился
И я свободною душой
Перед могучею рукой
Еще, еще не преклонился.
Для неизвестного певца
Потомство не сплетет венца,
Но мне талант мой в утешенье.
И дружбы беспристрастный глас
Мне будет радостней сто раз,
Чем тысячи зоилов мненье.
Но кто, мой друг, не испытал
В сем океане бурь волнений
И кто без сильных преткновений
До цели верной достигал?
Здесь все подвержено сомненью.
Начало и конец один.
Надежда - спутник огорченья.
И счастья развращенный сын,
Средь нети, роскоши забвенья,
Пьет чашу гибели своей
И на груди неверных фей
Томится сам от _пресыщенья.
Быть может_, колесо скользнет
Фортуны в оборота быстрой,
И мне из тучи свет блеснет,
И путь мой твердый, каменистый
Везде цветами порастет.
И я, как путник утомленный,
Для жизни новой пробужденный.
Взгляну на пристань и покой
И брошу гибкий посох свой.
ПРЕДСМЕРТНАЯ ДУМА
Меня жалеть? О люди, ваше ль дело?
Не вами мне назначено страдать.
Моя болезнь, разрушенное тело -
Есть жизни след, душевных сил печать.
Когда я был младенцем в колыбели,
Кто жизни план моей вершил,
Тот волю, мысль, призвав к высокой цели,
У юноши надменного развил.
Среди молений и проклятий,
Средь скопища пирующих рабов,
Под гулами убийственных громов
И стонами в крови лежащих братии -
Я встретил жизнь, взошла заря моя.
Тогда я не горел к высокому любовью,
Великих тайн постигнуть не желал,
Не жал руки гонимому украдкой
И золотой надежды сладкой
Жильцу темницы не вливал.
Но для меня свет свыше просиял!
И все, что мне казалося загадкой,
Упрек людей болезненно сказал...
Тогда пришла пора безмолвного страданья,
Но что ж? Страданья сладки мне, когда любовь им мать,
И я за целый век безумного веселья
Мгновенья! скорбного не соглашусь отдать.
Не для себя я в этом мире жил
И людям жизнь я щедро раздарил,
Не злата их, - я ждал одной улыбки.
И что ж? Как парий, встретил я -
Везде одни бледнеющие лица.
И друг и брат не смог узнать меня.
Но для меня блистал прекрасный луч денницы,
Как для других людей;
Я вопрошал у совести моей мою вину -
Она молчала... и светлая заря в душе моей сияла.
И помню я моих судей,
Их смех насильственный, их лица,
Мрачнее стен моей темницы,
И их значительный вопрос:
"Ты людям славы зов мятежный,
Твой ранний блеск, твои надежды
И жизнь цветущую принес...
Что ж люди?..
Когда гром грянул над тобою,
Где были братья и друзья?
Раздался ль внятно за тебя
Их голос смелый под грозою?
Нет, их раскрашенные лица
И в счастья гордое чело
При слове "казни и темницы" -
Могильной краской повело".
И что ж от пламенных страстей,
Надежд, возвышенных желаний.
Мольбы я набожных мечтаний
В душе измученной моей
Осталось? Познанье верное людей,
Жизнь без желаний, без страстей,
Все та же воля, как закон,
Давно прошедшего забвенье
И пред могилой тихий сон.
Но добродетель! Где ж непрочный
Гордый храм, твои жрецы,
Твои поклонники-слепцы
С обетом жизни непорочной?
Где мой кумир, и где моя
Обетованная земля?
Где труд тяжелый, но бесплодный?
Он для людей давно пропал,
Его никто не записал.
И человек к груди холодной
Тебя, как друга, не прижал.
Давно несу я в сердце камень,
Никто, никто его не приподнял,
Но странника всегда одушевлял
Высокий дух, страстей заветный пламень.
Там за вершинами Урала
Осталось все, что дух живило мой -
Мой светлый мир, - я внес в Сибирь с собой
Лишь муки страшные Тантала.
И жизнь моя прошла как метеор.
Мой кончен путь, конец борьбе с судьбою,
Я выдержал с людьми опасный спор -
И падаю пред силой неземною!
К чему же мне бесплодный плач людей?
Пред ним отчет мой кончен без ошибки.
Я жду не слез, не скорби от друзей,
Но одобрительной улыбки!
ПРИМЕЧАНИЯ
Плач негра. В негре нетрудно угадать русского крепостного,
возвращающегося к своему безрадостному рабству. Тема стихотворения являлась
в эти годы особо животрепещущей. В то же время тема торговли неграми,
похищенными в Африке и перевезенными в Америку, была сама по себе волнующей,
и к ней обращались наиболее прогрессивные писатели. Раевский следовал
традиции Радищева (в "Путешествии из Петербурга в Москву"), перешедшей к
следующему поколению передовых русских литераторов ("Негр" Попугаева). Тему
пробуждения гнева в угнетенном народе находим и в стихотворении Гнедича
"Перуанец к испанцу".
Картина бури.. Напечатано в "Украинском журнале" 1825 года. Это
стихотворение, как и некоторые другие (см. ниже), появившиеся в 1824-1825
годах в "Украинском журнале", написаны до 1822 года; об этом свидетельствуют
автографы, находящиеся среди бумаг, отобранных при аресте. Возможно, что в
печать эти стихотворения Раевского, томившегося в Тираопольской крепости,
устраивал Андрей Раевский, старший брат Владимира Федосеевича,
сотрудничавший в "Украинском журнале". "Картина бури" публикуется по
автографу. Основное разночтение последних пяти стихов журнального текста:
Здесь дева робкая дрожит,
Взор старца к небу устремился!
Пловец в волнах погибель зрит,
Оратай и ближний лес сокрылся,
Сильней и ветр и дождь шумит,
Огнь бледный заревом мерцает;
Перун из черных туч летит,
И раздробленный дуб пылает!
Элегия 1 ("Раздался звон глухой..."). Первоначально именовалось:
"Элегия А. Ф. Р." и "На смерть юноши". Печатается по беловому автографу. В
"Приложении" дополнительно публикуется черновой вариант под названием
"Элегия А.Ф.Р.". "Элегия 1" -обратила на себя внимание членов Военносудной
комиссии. Особенно остановили стихи "Почто разврат, корысть, тиранство
ставят трон" и т. д. Раевского спрашивали: "Где вы видели, чтобы преступник
был покрыт рукой правительства?" На последний вопрос Раевский достаточно
ясно ответил, комментируя рассуждение о рабстве. Он привел целый список
примеров, свидетельствовавших о беззаконии помещиков и "корысти тиранства".
Но и эти стихи относились к той же действительности, в частности - к
помещику Ширкову, который зарезал девицу Алтухову и был "покровен
правительства рукою". В своем ответе в связи с "Элегией 1" Раевский намекал
именно на эти примеры: "Я бы мог привести из древней и новой истории
множество тому примеров, но так как эти стихи только написанные в минуту
мечтаний и ненапечатанные, то они просто относились не к лицам, а к
воображению и расположению духа моего, - впрочем таковое сочинение и
цензурными правилами не было воспрещено; у Державина в разных местах
"Вельможи", "Властителям и судиям", "Счастию" и у многих знаменитых
писателей находятся места гораздо сильнее, но как скоро ни лица не названы,
ни время, то и цензура не удержала бы таковых выражений; у Державина, не
помню какая ода, начинается:
Доколь владычество и славу
Коварство будет присвоять?
Весы, кадило, меч, державу
В руках злодейских обращать?
Здесь "доколь будет" относилось как бы к настоящему. Но стихи сии, как
и тысячи сильнейших, видел я в печати, не только писанные для самого себя".
Ссылкой на Державина, на его образцы поэзии Раевский хотел прикрыть
подлинный смысл своего стихотворения. Но правда и то, что Раевский испытал
сильнейшее влияние Державина. Как и другие поэты-декабристы (Глинка,
Рылеев), Раевский в Державине видел гражданского поэта XVIII столетия. Ответ
Раевского был рассчитан на недальнозоркость членов Военно-судной комиссии.
Элегия представляет собой своеобразный род философско-политической
(медитации, наиболее характерной для поэзии Раевского.
Элегия 2 ("Шумит осенний ветр..."). Так же, как и предыдущая элегия,
обратила на себя внимание Военно-судной комиссии, усмотревшей в ней скрытые
политические рассуждения. Комиссия потребовала объяснить подробнее: "Какой
переворот и какую бурю вы здесь подразумевали? Ибо, судя физически,
натуральный день не может родить вечной радости и вечного устройства? И
какого грозного дня вы желали, чтобы врата свободы отверзлись и добродетели
луч возблистал". Назвав свою вторую элегию "Элегией к осени", Раевский
утверждал, что "не только никакого переворота, но вовсе никаких подобных
тому идей не имел: я выражал то, что в то время ощущал: это было осенью;
следственно, писавши в такое мрачное время, имел и мысли мрачные".
Оправдание Раевского не удовлетворило следователей; они понимали, что ссылка
на осень и "мрачное юремя" - очередная отговорка. Это были декабристские
стихи. "Трон злобы", "свобода", "добродетель", "устройство", "неустройство"
- типично политические символы, идущие от фразеологии декабристской поэзии и
публицистики.
Смеюсь и плачу. Написано, повидимому, не ранее 1818 года (не позднее
1822 г.). Первая строфа была опубликована Семевским в 1909 году
("Общественные и политические идеи декабристов"). Ссылка Раевского на
Вольтера ("Жан, который плачет, и Жан, который смеется", 1772) не
свидетельствует о "подражании". Общей является лишь идея сатиры: смех и
слезы над общественным злом.
Военно-судная комиссия обнаружила в этом стихотворении Раевского "те же
мысли", что и в рассуждении о рабстве крестьян. "Разница та, что в одном
месте вы изложили оное прозою, а здесь стихами: для чего же вы одно и то же
называете своим и не своим?" - спрашивали Раевского, и он не отрицал, что
"мог означенную мысль почерпнуть из сочинения о рабстве". В стихотворении
говорится о восточном деспотизме. Надо сказать, что восточные мотивы в
поэзии и прозе декабристов всегда служили поводом для злободневных
ассоциаций. Деспотизм русского самодержавия очень часто выступал в Образах
восточного, турецкого деспотизма. В самом конце стихотворения Раевский
направляет свою сатиру прямо против русского самодержавия. Визирь - титул
высших государственных чиновников на магометанском Востоке. Спагис - спаги,
солдат турецкой конницы. Дают луну, бунчук - речь идет о знаках власти,
даваемых наместнику султана. A rebours - наоборот (термин карточной игры).
Армидины сады - волшебные сады Армиды, куда она завлекла крестоносца
Ринальдо. Там забыл он о всех своих предприятиях и обязанностях
("Освобожденный Иерусалим" Тассо). Погибли жертвою предрассуждений века -
имеются в виду гонения и несправедливости, которые постигли величайших
людей. Сократ был обвинен в том, что своим философским учением якобы
развращает юношество, погиб в тюрьме. Овидий был сослан Августом; одной из
причин гонения была поэма "Наука любви", которую объявили развращающей.
Сенека подвергался гонениям за свои знаменитые речи, был вынужден кончить
жизнь самоубийством по повелению Нерона, подозревавшего в нем заговорщика.
Лукреций кончил жизнь самоубийством. Тасс претерпел жестокую и
несправедливую критику своей поэмы "Освобожденный Иерусалим" и клевету
придворной знати. По распоряжению герцога Феррарского Т. был в заключении
семь лет. Талант его был убит преследованиями. Колумб после своего
знаменитого путешествия был закован по распоряжению властей и в цепях
доставлен в Испанию. Последнее его путешествие, доставившее новые открытия,
сопровождалось страшными лишениями и полным равнодушием испанских властей.
Умер среди непрестанных хлопот и огорчений. Камоэнс вынужден был писать в
тяжелых условиях военной службы и тюремных заключений, умер в нищете.
Галилей подвергался гонениям и тюремному заключению за свое новое учение о
движении земли. Херил - бездарный греческий трагик, пользовавшийся милостью
властей. Как конь Калигулы - конь, которого римский император Калигула,
возомнивший себя божеством, привел в сенат в качестве консула. Как в Мексике
- жестокости при завоевании Южной Америки и Канады. Все эти стихи посвящены
произволу власть имущих и, несомненно, имеют в виду судьбы русских
замечательных людей и самодурство русских властителей. Я вижу, Глазунов за
деньги продает - имеется в виду то, что графоман-поэт граф Хвостов сам
покупал в книжных лавках (Глазунова и др.) свои сочинения, так как они
никому не были нужны. Премудрость под седлом, Скотинина... - этот
незаконченный стих, вероятно, заканчивался так: "Премудрость под седлом,
Скотинина на троне".
Там далее: провинциал Mинос. Черновой фрагмент из не дошедшей до нас
сатиры. В бумагах Раевского, отобранных в 1822 году при аресте, сохранились
отдельные отрывки без начала и конца. Стихотворение, так же как и другие
произведения Раевского того же сатирического направления, несомненно связано
с влиянием идей Союза Благоденствия, побуждавшего передовых литераторов к
осуждению существующего строя и нравов дворянско-чиновной знати (самодурство
властей, злоупотребления вельмож, крепостническая жестокость, косность и
узость кругозора так называемого светского общества). По своему содержанию и
характеру к дайной сатире примыкают и такие стихотворения, как: "Глас
правды", "Сатира на нравы", "Смеюсь и плачу", а также философские элегии
("Элегия 1", "Элегия 2"), тоже включающие элементы сатиры. Полагаем, что к
этой сатире относятся стихи "Безумцы, оградясь обрядами, мольбой",
сохранившиеся на отдельном листе, которые ранее печатались как отдельное
стихотворение {"Пушкинский юбилейный сборник". Ульяновск, 1949, стр. 275.
Публикация П. С. Бейсова.}:
Безумцы, оградясь обрядами, мольбой
И верой, следствием вериг предрассужденья,
Чем ближе к крыше гробовой,
Тем злоба их сильней, тем чаще преступленья...
В груди с ехидною, с поникшею главой,
Со взором, алчущим неутолимой мести,
Слепцы под сединой
Идут порокам вслед, как вслед добра и чести!
Страшусь и бегаю от обществ и судей,
Где слышу грозное пифическое мненье,
Смысл многозначущий бессмысленных речей,
Где все против меня кричат с ожесточеньем:
Не верит кошкам он, не верит чесноку,
Не верит мумии всесильной Озириса,
Не верить он дерзнул спасителю-быку
И храмы позабыл священные Мемфиса!
Первоначально после стиха "Идут порокам вслед, как вслед добра и
чести!" следовали стихи:
Отец в неистовстве гнетет своих детей
И чистую их радость,
И наслажденье юных дней,
И окрыленну младость
Мрачит гонением, гиеною страстей, -
И юность во слезах течет невозвратимо!
Не милы нивы ей отеческих полей,
Не ясен и ручей родимый...
И прелесть счастия с денницею златой
Проходят как мечта и гибнет жизни сладость,
И времени забав, беспечности младой
Предшествует всегда суровая превратность.
И новых Мессалин - высокопоставленных распутниц. Мессалина - жена
римского императора Клавдия, прославилась своим беспутством и тем, что
принуждала других женщин к разврату. Ни гений Лейбница в листах Ф водицей -
имеется в виду произведение Лейбница "Феодицея" с ее основной идеей
оправдания происхождения зла. Для будущих времен пройдет, как блеск Элиды. -
На северо-западе Греции в архаические времена находился культурный центр
Элида, где совершались Олимпийские празднества. С конца V века до н. э.
значение Э. падает. Атлантида - см. "Вечер в Кишиневе".
Глас правды. Печатается по беловому автографу. В беловой редакции 6-я и
7-я строки последней строфы первоначально читались:
Как тяжкий рассечен ярем
Отмщенья праведным мечем...
Раевский заменил эти тираноборческие строки либеральной концовкой о
разумном монархе, который дает народу свободу и справедливые законы. Видимо,
Раевский написал концевые стихи исключительно из соображений цензурного
порядка, предполагая свое стихотворение опубликовать в печати.
Сохранились черновые фрагменты "Гласа правды", которые мы воспроизводим
в "Приложении". Имеются и другие наброски, в которых речь идет о "ничтожных
рабах" и о царе - "любимце низкой славы":
А вы, ничтожные рабы
Пороков, зла и ухищрений,
Склонивши выи и колени,
Почто возносите мольбы
Творцу добра, не преступлений?
И клирный глас и псалмопенье
Ярем позорный не сотрут!
Погрязшие во тьме разврата,
Вотще в раскаянья - отрада,
Везде - позор и стыд вас ждут.
Цари, любимцы низкой славы,
Дерзнете ль в слепоте своей
Мечтать о вечности честей
И презирать судьбы уставы?
Жизнь наша переменный сон,
И быстро исчезает он!..
Где ж луч отрады, цель стремленья?
Где в духе горний свет -
Ум свыше молний и сует!
Сатурн губительной рукою - время, все уничтожающее. Сатурн или Крон -
бог времени в античной мифологии.
Г. С. Батенькову ("Хотя глас дружества молчанью твоему..."). Датируется
предположительно началом 1817 года, т. е. временем, когда Батеньков только
что приехал в Сибирь, где начал служить под началом Сперанского, Послание
является блестящей характеристикой будущего декабриста, ближайшего друга
Раевского - Гавриила Степановича Батенькова (1793-1863). Батеньков вместе с
Раевским воспитывался в Дворянском полку при кадетском корпусе, вместе они
воевали в 1812 году и вместе мечтали о свободе отечества. "По вступлении в
кадетский корпус, - писал Батеньков 22 марта 1826 года Следственному
комитету, - я подружился с Раевским... С ним проводили мы целые вечера в
патриотических мечтаниях, ибо приближалась страшная эпоха 1812 года. Мы
развивали друг другу свободные идеи, и желания наши, так сказать, поощрялись
ненавистью к фронтовой службе. С ним в первый раз осмелился я говорить о
царе, яко о человеке, и осуждать поступки с нами цесаревича". Дружба и
единомыслие соединяли двух декабристов до конца жизни Батенькова, хотя
друзья расстались еще задолго до декабристских событий (в 1816 году). Два
послания к Батенькову, дополняя друг друга, дают представление об общих
интересах и взглядах. Батеньков в посланиях Раевского - храбрый воин и
патриот, философ, астроном и математик. Раевский вводит в поэтическую речь
своих философских посланий специальные термины и намеки, понятные адресату.
Послания насыщены умозрительным и политическим содержанием. В этом их
оригинальность, их отличие от обычных камерных карамзинистских посланий. С
Невтоном, с Гершелем в планетах отдаленных - т. е. читал знаменитых
астрономов. Те ж Эйлер и Лагранж в сияющих глазах - т. е. математическая
мысль. Я с светом раздружился! Руссо и Тимона невольно оправдал - т. е. стал
затворником, отшельником, признал правоту Руссо, склонного к мизантропии, и
Тимона Афинского, философа, презиравшего человечество (см. драму Шекспира
"Тимон Афинский").
Послание С. Г. Батенькову. ("Когда над родиной моей..."). Печатаем по
публикации Ю. Г. Оксмана в сб. "Атеней" 1926 года. Дата "1815", которой
помечен автограф, не соответствует действительности, так как в этом послании
содержится намек на участие Батенькова в томской масонской ложе "Восточное
светило", которая была организована в 1818 году. Условно датируется 1818
годом. Атропа гибельным резцом... - имеется в виду десять штыковых ран,
полученных Г. С. Батеньковым в сражении при Монмире 30 января 1814 года.
Атропа - в греч. мифологии олицетворение неотразимой судьбы. К
Гиперборейским берегам - т. е. к Сибири. Гипербореи - сказочная земля на
крайнем севере. Лары - домашние боги. Архимед, Декарт, Кант и английский
астроном Вильям Гершель интересовали Раевского как создатели теории
мироздания (вихревая теория Декарта и теория Канта-Лапласа).
Ропот. - Стихотворение является одной из самых характерных элегий в
традиционном духе. Прометей - согласно античному мифу, похитил огонь,
хранящийся у богов, " за это был жестоко наказан Зевсом (античн. миф.),
Терпсихора - муза танца (античн. миф.).
"Пришлец! здесь родина твоя..." Сохранилось в нескольких черновых
фрагментах. Стихотворение имеет автобиографический характер.
Обет. Черновой фрагмент незаконченной "Вакхической песни".
Многочисленные варианты даны в книге В. Г. Базанова "В. Ф. Раевский. Новые
материалы", 1949, стр. 131-136. И страшный брег Коциты - т. е. смерть.
Коцита - река, за которой находится царство мертвых (антич. миф.).
Путь к счастью. "Украинский Вестник", 1819. Лукулл - римский
полководец, прославившийся пирами и роскошью; имя его стало нарицательным.
Пускай сатрап дает закон - имеются в виду облеченные властью царские
любимцы. Сатрап - в древней Персии - наместник провинции.
Подражание Горацию. "Украинский журнал", 1824. Филомела - соловей. Дочь
афинского царя Пандиона Филомела превратилась по одному мифу в соловья, по
другому - в ласточку (античн. миф.). .Прелестный Ганимед - мальчик, которого
боги признали прелестнейшим из смертных. Они похитили его на небо и сделали
своим виночерпием (см. "Сей дар приветный Ганимеда" в стих. "К друзьям в
Кишинев"). С Ганимедом связано ощущение радости, веселья (ант. миф.)!. Средь
Марсовых полей - т. е. на полях сражения. Марс или Арей - бог войны (античн.
миф.).
Послание к К.....ву. Написано в 1828 гаду. Впервые напечатано в
"Русской старине", 1903. По другому автографу опубликовано П. С. Бейсовым в
"Пушкинском сборнике". Ульяновск, 1949, стр. 289. Печатаем по более полному
и, повидимому, позднейшему тексту, опубликованному П. С. Бейсовым. Весьма
вероятно, что послание адресовано к Н. И. Комарову, о котором Раевский в
"Собственноручной автобиографической записке" пишет: "Капитан Комаров
(товарищ мой по воспитанию) предложил мне вступить в Об-во Зеленой Книги,
или Союз Благоденствия... я согласился быть членом общества". Таким образом,
выясняется, что Комаров, с которым Раевский воспитывался вместе в корпусе,
был в 1820 году в Тульчине, там виделся со своим давним приятелем Раевским и
принял его или содействовал его принятию в члены тайного общества.
Повидимому, Раевский больше не виделся с Комаровым и лишь имел какие-то
сведения о нем, а может быть, и письма от него уже в период своего
пребывания в Сибири. Комаров был активным членом Союза Благоденствия, но с
закрытием его больше в тайное общество не вступал, повидимому тогда же
отказавшись от политической борьбы. В послании есть намек на некоторую
осведомленность Раевского о судьбе Комарова как декабриста. Раевский пишет:
Ты сам темничною заразою дышал,
Но долго ли твои продлились испытанья?
Ты тягость бытия одну минуту знал...
Комаров был доставлен в Петропавловскую крепость 13 февраля 1826 года с
предписанием "присылаемого Комарова посадить по усмотрению и содержать
хорошо" и вскоре был отпущен, после чего уволился в отставку. В своих
показаниях Комаров оказался очень податливым, и среди многих названных им
членов Союза Благоденствия называл и Раевского. Однако Раевский вряд ли об
этом знал. Где Минихов и Меншикова гений - имеется в виду ссылка в Сибирь
государственного и военного деятеля конца 20-х, начала 40-х годов XVIII века
Бурхарда Миниха. Ои был сослан в Пелым Тобольской губернии, где пробыл
двадцать лет. Любимец и сотрудник Петра Великого Александр Данилович
Ментиков был в 1727 году арестован повелением Петра II и вскоре сослан в
Березов Тобольской губернии, где и умер через два года.
"Когда ты был младенцем в колыбели..." Написано в 1830 году.
Опубликовано П. С. Бейсовым в "Пушкинском сборнике". Ульяновск, 1949, стр.
295.
Дума. "Русская старина", 1890, с пометкой: "Туранские минеральные воды.
1840 г., 15 августа".
Предсмертная дума. "Русская старина", 1890, с пометкой: "1842 г.,
ноябрь, с. Олонки". П. С. Бейсовым в "Сибирских огнях", 1938, No 3-4
опубликована ранняя редакция, затем почти полностью вошедшая в стихотворение
"А. В. Раевской". (См. эту редакцию в Приложении). Выражение мои темницы
имеет двойной смысл. Здесь намек на книгу участника итальянского
освободительного движения С. Пеллико. "Мои тюрьмы" написаны после
десятилетнего заключения Пеллико в тюрьме.
"Мой милый друг, твой час пробил..." "Русская старина", 1890. В
публикации датируется 1846 годом. Однако дата эта кажется сомнительной, так
как тогда непонятны строки:
Шесть лет темничною заразою дышал
И двадцать лет в болезнях и в изгнании....
Судя по этим сведениям, стихотворение написано в 1848 году. Обращено к
дочери - Александре Владимировне Раевской. Послание, однако, следует
понимать значительно шире, как обращение к молодому поколению <: его
основным мотивом: "Иди ж вперед, иди к призванью смело". Ссыльный декабрист
попрежнему клеймит рабство и призывает "любить людей". Одновременно послание
имеет автобиографический характер. Жизнь Раевского была полна событий,
бедствий и превратностей. В 1840 году, получив отказ Бенкендорфа на прошение
"перевести на службу с канцелярским званием", Раевский писал гр. П. Д. Кисе-
леву, министру государственных имуществ и бывшему начальнику штаба 2-й
армии, с прежней откровенностью и резкостью: "Третий год, как я страдаю
изнурительной болезнью без надежды к исцелению. После утраты так давно всех
общественных и наружных достоинств, для меня, собственно, нет уже ни
почестей, ни вознаграждений, но я имею четырех детей: двух дочерей и двух
сыновей от 9 до 2-х летнего возраста. Я женился здесь, в Сибири. Ни жена, ни
дети не могли разделять давно прошедшей яины моей. Но с отказам графа
Бенкендорфа, я вижу в облитом сердце кровью, что они должны разделять со
мною при жизни я получить в наследство: мою сентенцию и титул ссыльного. Мне
жить недолго, и хотя сыновья мои еще не в ревизии, но со смертью моей
переход от этого сословия жене моей с детьми будет невозможен..." О жизни
Раевского в Сибири см. кн.: С. Коваль, Декабрист В. Ф. Раевский. Иркутск,
1951.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Песнь воинов пред битвою. Вариант "Песни воинов перед сражением", см.
стр. 56 нашего сборника.
Элегия. Черновой вариант "Элегии 1 ", см. стр. 67. Без первых 18 строк,
начиная со стиха "Как в равнозвучии ручей быстротекущий" ("Как в разноязычии
ручей быстротекущий") с незначительными изменениями рукой Раевского
переписано на отдельном листе. Возможно, что эти стихи он собирался включить
в "Элегию 1", А. Ф. Р. - Андрей Федосеевич Раевский, родной брат Владимира
Федосеевича. Андрей Раевский участвовал в заграничных походах 1812-1814
годов. А. Ф. Раевский состоял членом "Вольного общества словесности, наук и
художеств", писал стихи и прозу. В "Украинском журнале", почти рядом с
стихотворениями Владимира Раевского, печатались стихотворения его старшего
брата. Так, например, послание "К Ю. Ф. М-р" (1824, No 23-24, стр. 258), в
котором несколько строк посвящено певцу "Руслана и Людмилы". Умер А. Ф.
Раевский вскоре после ареста своего брата Владимира Федосеевича. Возможно,
что элегии об юноше, безвременно угасшем ("То юноша предвременно угас!"),
были навеяны длительной и неизлечимой болезнью брата. А. Ф. Раевский умер,
по официальным данным, "от продолжительной, изнурительной чахотки" 1 марта
1822 года (напомним, что В. Ф. Раевский был арестован 6 февраля 1822 года).
"Где ж будет твой ничтожный прах..." См. примечание к стихотворению
"Глас правды".
Послание Б***. ("Когда над Родиной моей..."). Датируется
предположительно 1818 годом. Это ранняя редакция послания, адресованного Г.
С. Батенькову. Настоящая редакция наиболее свободна от стеснений цензуры,
которую имел в виду Раевский, приготовляя стихотворение к печати. Но вместе
с тем дальнейшая переработка послужила к улучшению текста в смысле его
поэтических достоинств. Нами воспроизводятся и те стихи, которые были
перечеркнуты Раевским при первоначальном (промежуточном) редактировании
послания.
Предсмертная дума - см. примечание на стр. 265.