Рейснер Лариса Михайловна
Предисловие к циклу "Гамбург на баррикадах"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

0x01 graphic

Лариса Рейснер.
Гамбург на баррикадах

   Восстание проходит бесследно в больших городах. Революция должна быть великой и победоносной, чтобы на камне и железе хотя бы в течение нескольких лет сохранились следы разрушений, ее героические царапины, белые воронки пуль на стенах, изрытых оспой пулеметного огня.
   Через два-три дня, через две-три недели, вместе с обрывками газет, вместе с лохмотьями плакатов, оторванных от стен острием штыка, отмытых грязными дождями, уходит короткая память об уличной борьбе, о взрытой мостовой, о деревьях, мостами перекинутых через реки улиц, через ручьи переулков.
   За виновными захлопываются двери тюрем, соучастники, выброшенные из фабрик, принуждены искать работы в другом городе, в отдаленном квартале; безработные после поражения забиваются в самые глухие, самые безыменные щели; женщины молчат, дети отрицают, опасаясь слащавых расспросов охранника, и легенда о днях Восстания глохнет, забывается, заглушенная шумом восстановленного движения, возобновленных работ. Новый фабричный слой, став у опустелых станков, еще повторяет по углам мастерских кое-какие имена, пересчитывает особенно меткие выстрелы, -- но и это уходит.
   Для рабочего в пределах буржуазного государства нет истории; список его героев ведут военно-полевой суд и фабричный педель из меньшевистского профсоюза. Побив оружием, буржуазия душит забвением ненавистную память о недавно пережитой опасности.
   Со времени гамбургского Восстания прошло уже несколько месяцев. Но, как это ни странно, его память упорно не хочет исчезать, -- хотя следы баррикад тщательно срыты и поезда мирно бегут вдоль насыпей и виадуков, служивших брустверами .для обороны или наступления,-- чайки отдыхают на них.
   Три военно-полевых мясорубки спешно засовывают в тюрьмы участников уличных боев; врачи и тюремные инспектора давно возвратили родственникам последние трупы, до неузнаваемости исковерканные побоями. Но память о дерзком Октябре упорно держится. Нет кабачка, нет рабочего собрания, нет пролетарской семьи в старом вольном городе Гамбурге, где бы не пересказывали с гордостью соучастников или, во всяком случае, с невольным уважением зрителей об удивительных сценах, разыгравшихся па улицах предместий.
   Объяснение этого упорства, с которым пролетариат прибрежной полосы хранит и поддерживает живучую память об октябрьских днях, в том, что гамбургское Восстание не было сломлено ни в военном, ни в политическом, ни в моральном отношении. В массах не осталось глубокой горечи поражения.
   Длительный революционный процесс, бросивший их на баррикады в октябре, не оборвался ни 24-го, когда мобилизована была вся полиция и отборная черносотенная часть морской дивизии и рейхсвера; ни 26-го, когда компактные кадры полиции, многотысячные отряды кавалерии и пехоты, целые взводы броневиков наконец ворвались в революционные предместья, уже за несколько часов до этого добровольно покинутые рабочими сотнями. Наоборот, движение, прорвавшееся наружу в октябрьские дни, господствовавшее над городом в течение шестидесяти часов, разбившее противника наголову во всех пунктах, где он осмеливался перейти в атаки против искусно расположенных баррикад; движение, стоившее рабочим всего десять убитых, а полиции и войскам десятков и сотен убитыми и ранеными,-- спокойно вывело из огня своих бойцов, спасло и скрыло оружие, доставило в надежные убежища раненых, словом, планомерно отступило, вернулось в подполье, чтобы снова из него подняться по первому зову общегерманской революции.
   Начало революционного движения надо считать не с октября, а с августа предшествовавшего года, когда Гамбург сделался ареной последовательных и ожесточенных боев за заработную плату, за восьмичасовой рабочий день, за расчет в золотой валюте, за целый ряд не только экономических, но и чисто политических требований -- рабочее правительство, контроль над производством и т. п. Эти профессиональные бои сопровождались все усиливающейся судорогой забастовок и бурными вспышками нарастающей революционной ненависти, -- разгромом продовольственных складов, избиением полиции и штрейкбрехеров. Особенно в эти месяцы отличились гамбургские работницы, как и все женщины большого
   портового города, гораздо более самостоятельные и политически зрелые, чем их товарищи в большинстве промышленных центров Германии. Это они в августе того года преградили своим мужьям и товарищам доступ к бастующим верфям. Их живую цепь не могли отбросить от Эльбского туннеля ни полицейские штыки, ни малодушные толпы рабочих, готовых пойти на какие угодно условия работодателей. Одна из таких стычек закончилась разоружением и избиением полицейского отряда, в особенности лейтенанта, его возглавлявшего и за то выкупанного в грязной и холодной воде Эльбы.
   Начавшись в августе, это движение могло закончиться не проигрышем, как кричит буржуазия, и не просто блестящей военной демонстрацией 23--26 октября, но только поражением или победой всего рабочего класса Германии. В этой преемственности, в этом постоянном и длительном нарастании, которым отмечена работа гамбургских товарищей, лежит коренное отличие вооруженного восстания от так называемого политического "путча".
   У "путча" нет ни прошлого, ни будущего; только окончательная победа или такое же непоправимое, безнадежное поражение. Революция, если она сильна и руководима эластичной, сильной, боеспособной партией, может спружинить, отступить, свернуться после самой отчаянной вылазки. Пролетариат же слабый, политически не тренированный, не закаленный, живет надеждой на короткий удар, на вспышку, на очень острое, кровавое, но не длительное напряжение. Пусть этот короткий удар стоит огромных жертв, величайшего напряжения, -- рыхлые, плохо сколоченные массы на все пойдут, если за этой моментальной атакой брезжит надежда на эфемерный, но непременно полный и окончательный успех. Если за такой попыткой захвата власти по тем или иным причинам следует неудача, эти массы разваливаются, выпадают из всякой организации, усиливают свое поражение озлобленной самокритикой. И наоборот, регулярные кадры политически зрелых масс от штурма возвращаются в свои старые окопы, способны к долгой, скучной, медленной осаде, к саперным работам подполья, к ежедневным мелочным вылазкам. Гамбургское Восстание и по длительному политическому процессу, ему предшествовавшему, и еще более по совершенно блестящей работе, проделанной в ближайшие же дни и недели по его ликвидации, является классическим примером настоящего революционного восстания, выработавшего интереснейшую стратегию уличных боев, и единственного в своем роде безукоризненного отступления, оставившего в массах чувство несомненного превосходства над врагом, сознание моральной победы.
   Ее результаты неоспоримы: никогда еще развал старых профессиональных организаций не достигал таких стихийных размеров, как именно после октябрьских дней. С 25 октября по 1 января из рядов меньшевистских профсоюзов выпало более чем тридцать тысяч старых многолетних членов. Ниже мы подробно остановимся на гнусной роли, которую профсоюзная бюрократия и правое ее крыло сыграли в октябрьские дни. В качестве лейб-гвардии меньшевизма союзы "Объединенных республиканцев" и "Отечественной обороны" открыто сменяли полицию в наиболее спокойных районах, давая ей, таким образом, сосредоточиться на усмирении Хамма и Шифбэка. Об этом ниже, -- здесь заметим, что все эти воинственные подвиги социал-демократии привели к тому, что у дверей ее регистрационных бюро грудами были свалены изорванные партбилеты.
   Они кучами лежали у порога, и сотни рабочих, рискуя быть арестованными или подстреленными патрулями рейхсвера, пробирались к Дому союзов, чтобы бросить свой билет в лицо запятнанной предательством бюрократии. Целый ряд крупнейших профсоюзов приморской полосы, например "Объединенный союз строительных рабочих", после октябрьского Восстания расползается по всем швам. Его членов физически невозможно удержать от массового демонстративного выхода из союза. Мне пришлось присутствовать на собраниях одной из веток строителей, решившей выйти из него в числе восьмисот человек и организовать свое собственное объединение. Среди присутствовавших были пожилые, частью беспартийные рабочие, мастера своего дела, не нуждающиеся в заработке, люди, десятилетиями платившие свои взносы.
   На этом собрании старики, задыхаясь от бешенства, требовали полного и немедленного разрыва с "бонзами". Ни один коммунист не мог бы сильнее ненавидеть, глубже ощущать безмерное падение старой партии. Напрасно члены КПД пробовали отговорить собравшихся от образования "отдельной лавочки", настаивали на разложении изнутри, на образовании мощной оппозиции, все более распространяющей свое влияние...
   Рабочие открещиваются от союза, как от чего-то бесконечно грязного, не достойного ни одной трудовой копейки, внесенной в его кассу. У них глубочайшее убеждение, что рабочий, хоть один день остающийся в меньшевистском профсоюзе, лишается своей пролетарской чести, принимает на себя ложь, убийства и измены СПД. После октября даже для беспартийного пожилого рабочего пребывание в союзе стало равносильно службе в Зиппо (полиции) или Eins А (охранном отделении).
   Не только внутренне, но и внешне компартия и стоящие за ней массы бесконечно окрепли. Их активность не ослабела, несмотря на многочисленные аресты (кстати сказать, большинство товарищей было схвачено не во время Восстания, а уже после него, на основании добровольных доносов, сделанных рабочими и обывателями, членами СПД). Наоборот, все стены Гамбурга украшены несмываемыми надписями. На каждом перекрестке, на углу каждого казенного здания непременно красуется надпись: "Коммунистическая партия жива. Ее нельзя запретить".
   Пусть парламент голосовал за "Ermachtigungs Gesetz"; пусть Сект пользуется полнотой власти, пусть белая диктатура опрокидывает последние пережитки, маленькие вольности рабочего законодательства, -- все стены бараков, где регистрируются безработные, сплошь, как обоями, оклеены свежими маленькими плакатами коммунистов. Они засыпают, как снегом, все собрания СПД, сыплются с галерей, прилипают к стенам кабачков, к стеклам трамваев и подземных дорог. Женщины отдаленных кварталов, где все мужское население состоит в бегах или сидит по тюрьмам, требуют присылки плакатов и листовок, и если на что-нибудь жалуются, то на отсутствие дешевой коммунистической газеты. Все это так мало похоже на поражение, что судьи военно-полевого суда, под давлением молчаливой угрозы масс, стараются смягчить обвинительные приговоры. Обвиняемые идут в крепость и на каторгу с гордостью и спокойствием победителей, с несокрушимой уверенностью, что революция никогда не позволит истечь пяти, семи, десяти годам их одиночного заключения, с глубочайшим, насмешливым пренебрежением к законам буржуазного государства, к трусливой брутальности ее полиции и торжествующей толще ее тюремных стен. Эта вера не может обмануть.
   Но почему же вся страна не поддержала гамбургское Восстание?
   В октябрьские дни вся Германия была разделена на два лагеря, стояла друг против друга и ждала сигнала к наступлению.
   Но Саксония уже наводнена была полицией и рейхсвером. Таким образом, один из важнейших плацдармов революции ко времени гамбургского Восстания фактически перестал существовать. Мно-гочисленные группы безработных еще наполняли ночные улицы Дрездена, но в затылок и рядом с ними и впереди гранили асфальт отряды рейхсвера -- вооруженные, наглые и вызывающие. В этот момент сигнал к бою, данный в Саксонии, вероятно, стал бы сигналом к массовому избиению саксонских рабочих. В Гамбурге в эти же дни конференция рабочих, занятых на грандиозных верфях Гамбурга, Любека, Штеттина, Бремена и Вильгельмсгавена, требовала немедленного объявления всеобщей забастовки; ее руководителям едва удалось добиться от этой решающей конференции отсрочки всеобщей забастовки на несколько дней, -- рабочая конференция в Хемнице (Дрезден) генеральную забастовку отвергла. Саксония была уже под водой, и пролетариат, в последнюю минуту преданный левыми социал-демократами, инстинктивно уклонился от невыгодного, может быть, рокового для революции столкновения.
   Берлин! Кто видел Берлин в октябрьские дни, наверное, помнит чувство удивительной двойственности, хочется сказать -- двусмысленности, составлявшей основную черту его революционного волнения. Окраску улице давали женщины и безработные. Бойкие мальчишки в хлебных очередях, у витрин мясных лавок, пробираясь между кучками отчаявшихся женщин, насвистывали "Интернационал". Падение марки, издевательские пособия, выдаваемые безработным, инвалидам и вдовам войны, ростовщическая оплата труда, головокружительные цены на все продукты первой необходимости, разорение мелкой буржуазии, совершенное бесстыдство большой коалиции, кровососная банка Рура, репрессии французов, тихие шалости немецких капиталистов, извлеченные печатью на свет божий и затенившие все газетные полотнища призраком Рура, окровавленного и покрытого угольной пылью,-- таковы были несомненные признаки близкой революции. Автомобили богатых уже избегали предместий, полиция смотрела сквозь пальцы на разгромы хлебных лавок. На окраинах каменными пустырями погромыхивала артиллерия, пробираясь поближе к бастующим заводам; грохот грузовых автомобилей, груженных двумя рядами аккуратно нанизанной полиции, не умерял, а только разжигал бешенство толпы, осаждающей рынки и витрины газет.
   И в то же время -- огромные и совершенно пассивные массы рабочих, все еще числящихся за социал-демократией; притаившиеся за спиной безработных и коммунистов широчайшие слои 180 обмещанившегося пролетариата, жадно цепляющегося за кусок хлеба, за свой домашний уют, за фунт маргарина, -- сколько бы часов ни пришлось все это отрабатывать. Трусливое, крикливое, озлобленное большинство, готовое у себя дома, у камелька, за чашкой постного кофе и за свежей страничкой "Форвертса" обождать два-три дня, пока на улицах не уляжется стрельба, пока не унесут убитых и раненых, не разберут баррикады, и победитель, кто бы он ни был -- большевик, Людендорф или Сект, запрятав в тюрьмы побежденных, не водрузится на сидении законного правительства. При чрезвычайно активном авангарде -- растянутый, гнилой выжидающий тыл, в случае неудачи готовый донести на соседа-коммуниста, пролежавшего в окопе под самым окном у какого-нибудь почтенного чиновника от социализма, притаившегося за занавесочкой.
   В Берлине, так же как и в Гамбурге (исключение составляют только некоторые кварталы со сплошным рабочим населением), пролетариату пришлось бы противостоять жандармерии и войскам генерала Секта совершенно изолированным, без активной помощи широких масс, без надежды на подкрепление в самые тяжелые моменты и, может быть, так же как в Гамбурге, почти без оружия. Тем не менее Восстание Гамбурга, предпринятое в таких же, или почти таких же, неблагоприятных условиях, не только не привело к поражению, но дало совершенно изумительные результаты. Правда, за его спиной стояла целая рабочая Германия, не разбитая контрреволюцией в открытом бою, а потому и материально и морально прикрывшая героическое отступление своего гамбургского застрельщика.
   Во всяком случае, работа партии-победительницы состоит не только в лихорадочном подкарауливании исторической минуты, так называемого "12-го часа буржуазии", когда стрелка исторических часов, помедлив мгновение, механически отсчитывает первые секунды коммунистической эры.
   Есть такая старая немецкая сказка: о храбром рыцаре, который всю жизнь провел в зачарованной пещере, ожидая, когда медленно набухающая капля воды, блеснув на конце сталактита, наконец скатится ему в рот. И всегда, в последнюю минуту, какая- нибудь нелепость мешала ему перехватить томительно ожидаемую каплю, бесполезно падавшую на песок. Ужаснее всего, конечно, не самый момент неудачи, а мертвая, пустая пауза разочарованного ожидания между одним приливом и другим.
   В Гамбурге не ждали небесной росы. То, что здесь так прекрасно и коротко называют Die Aktion (действие), включено в крепкую цепь непрерывной борьбы, спаяно с предшествующим и опирается на будущее, в котором каждый день -- все равно, успеха или поражения -- стоит под знаком победы, ломающей мир, как кулак парового молота.
   Кроме того, Восстание произошло не в провинции Бранденбург, не в Пруссии, не в Берлине парламента, Аллеи Побед и Секта, а в округе Wasserkante, -- по-нашему -- прибрежной полосы.

----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Рейснер Л. М. Избранное / [Вступ. статья И. Крамова, с. 3--18; Сост. и подготовка текстов А. Наумовой Коммент. Наумовой и др.]. -- Москва: Худож. лит., 1965. -- 575 с., 1 л. портр.: ил. ; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru