Рейснер Лариса Михайловна
В рейхстаге

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Лариса Рейснер.
Берлин в октябре 1923 года

В рейхстаге

   Ах, этот парламент! Если что-нибудь в нем еще внушает уважение, так это только огромные мраморные сапоги Вильгельма I, воздвигнутые посередине зала. Старый солдат, у которого с таким трудом в свое время вырвали конституцию, стоит с недовольным видом и ожидает минуты, когда ему позволено будет выгнать из этого дома болтливые стаи депутатов. Члены парламента мирно роятся вокруг его знаменитых ботфорт, гуляют парами и поодиночке, совершенно как девушки на бульваре. От времени до времени их непринужденные толпы раздвигает пожилой служитель, ведя за собой нескольких вспотевших от благоговения юношей в толстых шерстяных чулках и ботинках, подбитых гвоздями, пришедших посмотреть Дом немецкого народа. Комкая свои ученические шляпы, юноши подобострастно и стыдливо озирают дубовых дев с золотыми пупами, подпирающих плафон, потоки сюртуков и этих отменных старых лакеев, которые, будучи похожи на вельмож, пишущих мемуары, являются единственными носителями старых парламентских традиций. Увы, никаких следов, никакой видимости прежнего величия! Ни одной крупной фигуры, сосредоточившей на себе хотя бы почтительную ненависть всех партий. Ни одного человека, знаменитого своей личной честностью, имеющего за собой несколько десятилетий незапятнанной политической игры. Перед стариком Бебелем, когда он проходил через этот зал, вставали враги, матерые прусские юнкеры грузно приподнимались из вязких кресел, чтобы отдать должное его чистому имени; теперь -- никого, ни одного лица, ни одного имени.
   В тумане папиросного дыма незначительный профиль Леви, серое и сдержанное лицо, приученное без краски выносить любопытство людей, осматривающих его с затаенной мыслью о совершенном им предательстве. Впрочем, здесь все с прошлым: члены бывших министерств, сброшенных судорогой общественного отвращения, отрыгнутые государственные деятели, бывшие люди, на всю жизнь сохранившие на фалдах своих депутатских одежд следы несмываемой грязи.
   Вообще в толпе легко отличить несколько основных типов парламентской фауны. Во-первых, уже бывшие в употреблении, занимавшие министерские посты, успевшие проставить свое безвестное имя на какой-нибудь международной бумажке, ла одной из слезниц, обращенной к Антанте. Здесь социалисты, знаменитые расстрелами рабочих, члены кабинетов, взявших на себя ответственность за ограбление золотого фонда Германской республики, -- словом, люди, вышедшие в тираж.
   Крап этих меченых карт известен каждому порядочному игроку. Никогда больше при составлении кабинета рука крупного шулера не возьмет их в руки, никогда им больше не лечь на игорный стол великих коалиций. Карта, однажды выбитая из рук игрока и брошенная ему обратно в лицо, битая, шельмованная карта продолжает жить в качестве рядового депутата. Но лучшая ее пора позади. На красном ковре рейхстага разбросано великое множество этих разрозненных, отыгранных колод. Они продолжают голосовать, но к почестям продвигаются более молодые аспиранты, еще не лишенные своей провинциальной политической девственности. За спиной старых бретеров, проходящих мимо, с благоговением и завистью называют цифры взятых ими кушей, их художественные предательства, их блистательные скандалы. Галерея обесчещенных, битых, мятых физиономий, но сумевших и успевших лизнуть от сладкой власти. Голые среди голых, они ходят и не стыдятся. Между этими бывшими толпятся рои более подвижных, глупых и настойчивых -- будущих правителей. Целая стайка их жужжит и жмется возле Брайтшайда, окруженного цветником политических попутчиц. Немножко похоже на черную биржу, но в общем благозвучно, благоуханно и изгибисто. Здесь же пасется гордость и украшение рейхстага, чуть не единственная его политическая журналистка -- маленький черный выкидыш, завернутый в лист неприличной биржевой газетки. Правые ходят, как на скачках. Белые гамаши, блестки стекла под вздернутой бровью, треугольник носового платка на груди. На свою половину буфета, совершенно отделенную от кормушки демократической партии, они проходят, как в салон, где не рискуют встретить ни одного неблагородного. Впрочем, туда же, рядом с аристократическими, истинно прусскими дамами, жесткими, безобразными и высокомерными, привыкшими пить свою чашку five о'clock tea в чаду политических сплетен, наступая на их меха и волочащиеся сухие, как у старых ящериц, хвосты, вкатываются и жирные банковские и промышленные патриоты, такие крикливые и толстые, что листы черной "Крестовой газеты", торчащие из карманов правых депутатов, должны бы покоробиться, а кресты на них, христианско-фашистские кресты, завертеться волчком. Увы, это денежные мешки, и завтраки, пожираемые ими в антрактах, обильнее, питательнее и дороже тех, которыми подкрепляются чистокровные юнкеры.
   За столами СПД -- сосиски, кофе и тревога. Все входы и выходы рейхстага оцеплены. Полиция хватает за шиворот всякого проходящего; у дверей -- старейшие лакеи, эти евнухи политического гарема, знающие в лицо каждую из его законных жен и каждую из любимых наложниц, собственноручно испытывают и пропускают народных представителей. Внутри, у газетного киоска, стоит веселый рослый малый, полицеймейстер города Берлина, и впивается в лицо каждого депутата своим ясным пытливым взглядом, стараясь распознать преступный элемент. Мимо него господа-делегаты, делая открытое честное лицо, бегут по своим надобностям. И все-таки, несмотря на все меры предосторожности, вдруг коммунисты что-нибудь устроят. Совершенно бессмысленный, панический страх, -- а вдруг Реммеле прорвется, сделает скандал, бросит бомбу с вонючими газами и взорвет весь рейхстаг. Имя Реммеле повторяется, как навязчивая идея. Его появления ждут, как выстрела в театре. Его жуют, проглатывают, опять отрыгают и снова жуют. Появись сейчас этот Реммеле с граммофонной трубой или кашляни каменный унтер на своем мраморном обрубке -- и этот парламент позорно разбежится. Генерал Сект это тоже знает и пока не делает классического движения своей коленкой, жеста, с такой чудной живостью описанного в вольтеровском "Кандиде".
   К судьбе Германии и к ее революции парламентская игра никакого отношения не имеет. История, подобно огромным статуям, лежащим у фонтана перед рейхстагом, давно повернула к нему свой чугунный зад.
   Итак, они интригуют, торгуются и воюют за власть.
   За власть. Генерал Сект, вы смеетесь? Не правда ли? В этом высоком доме ее давно нет; но вокруг ее запаха, вокруг жирных следов, оставленных на страницах конституции немытыми руками прежних депутатов, все еще роятся надоедливые, неотступные и неистребимые рои политиканствующих филистеров. Как мухи. Осталась одна бумажка, пустая, скомканная, выброшенная бумажка, но ее облепляют, по ней ползают, вокруг нее жужжат...
   Зал заседании. Кто-то говорит. Взрыв хохота. Ему отвечают справа. Долгий радостный хохот. Крики слева. Циничный утробный хохот. Это премьера германского рейхстага, его великий день.

----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Рейснер Л. М. Избранное / [Вступ. статья И. Крамова, с. 3--18; Сост. и подготовка текстов А. Наумовой Коммент. Наумовой и др.]. -- Москва: Худож. лит., 1965. -- 575 с., 1 л. портр.: ил.; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru