Lib.ru/Классика: Ремезов Митрофан Нилович. Забытая тетрадка

ЗАБЫТАЯ ТЕТРАДКА.

Въ домѣ былъ страшный безпорядокъ. Часа за два до моего пріѣзда на чердакѣ вспыхнулъ пожаръ; его скоро потушили, благополучно отдѣлавшись кое-какими поломками и невообразимымъ хаосомъ въ комнатахъ. Это было въ усадьбѣ моего стараго пріятеля и дальняго родственника, Сергѣя Николаевича Воловцова, съ которымъ я не видался болѣе пяти лѣтъ. Приборку дома отложили до утра, а мнѣ устроили ночлегъ, по-деревенски, въ кабинетѣ хозяина. Оставшись одинъ, я сталъ отыскивать какого-нибудь чтенія на сонъ грядущій. Ворохомъ выброшенныя изъ шкафа книги оказались не при мнѣ писанными; это были разные сельско-хозяйственные трактаты Тейэра, Преображенскаго, кажется, Мейера и еще кого-то... лѣсоводства, пчеловодства, садоводства, коневодства... словомъ, всевозможныя водства и производства и ровно ничего для чтенія. Я уже хотѣлъ бросить поиски, когда между скотолѣчебникомъ и поваренною книгою мнѣ попалась подъ руку тетрадка почтовой бумаги, исписанная красивымъ, четкимъ почеркомъ. Первыя строки заинтересовали меня и я взялъ ее, нѣсколько усомнившись въ своемъ правѣ читать чужую рукопись; но, во-первыхъ, она не имѣла ни заголовка, ни адреса, ни подписи,-- сверху выставлено лишь число: 4 мая 1874 года; во-вторыхъ, тетрадка валялась такъ, что въ ней, очевидно, не могло содержаться секретовъ; въ-третьихъ... я очень любопытенъ,-- признаюсь и каюсь. Я легъ и сталъ читать...

-----

Третьяго дня я вамъ ничего не отвѣтила и не могла ничего отвѣтить. Вы меня знаете менѣе года и совершенно не знаете моей прошлой жизни. Вы говорили, что любите меня, что считали бы за величайшее счастье назвать меня женою, соединить свою судьбу съ такою... и т. д. Но вы не знаете, ни какая а, ни что я такое, едва знаете даже, кто я. Прежде чѣмъ сказать съ нѣкоторою увѣренностью, что вы найдете счастье въ супружествѣ со мною, что я въ состояніи дать вамъ такое счастье, о какомъ вы мечтаете и говорите, необходимо узнать многое, многое... все о той женщинѣ, отъ которой вы ждете этого счастья. Я не рѣшилась отвѣчать вамъ; сказать "нѣтъ" не могла и не могу... Этого скрывать нечего, вы знаете. Сказать "да" я не посмѣла. Выслушайте меня, судите меня, а потомъ... потомъ будь, что будетъ...

Семнадцати лѣтъ я кончила курсъ въ институтѣ и пріѣхала домой. Первое время мнѣ было очень хорошо, но не надолго. Насъ было четыре сестры: Оля старше меня тремя годами, Маша и Зина моложе и три брата. О нихъ не стоитъ говорить; въ моей жизни они не играли никакой роли. Я упомянула о нихъ лишь затѣмъ, чтобы сказать, что насъ было у матери семь человѣкъ; братья еще учились, а сестры жили дома; меньшихъ взяли изъ пансіона по недостатку средствъ платить за всѣхъ. Мы были не богаты и жили не по средствамъ. Съ утра до ночи въ домѣ толпились гости, вѣрнѣе даже -- съ утра до утра, такъ какъ нерѣдко цѣлая компанія сосѣдей оставалась ночевать и гостила сутокъ по двое, по трое. Мы, въ свою очередь, дѣлали такія же нашествія на знакомыхъ. Сначала мнѣ все это очень нравилось: и вѣчная толкотня безъ устали, и выпляски подъ разбитое фортепьяно, иногда подъ гитару, ночлеги въ повалку на сѣнѣ и коврахъ, пѣсни хоромъ въ домѣ и въ рощѣ. Все это казалось мнѣ вѣчнымъ праздникомъ, безъ тѣни заботъ и печали. Но скоро,-- не болѣе, какъ черезъ мѣсяцъ,-- я начала чувствовать, что вокругъ меня не все такъ радужно, какъ казалось. Сквозь шумъ и суету, сквозь пѣсни и беззаботный видъ окружающихъ постоянно проглядывали дрянныя заботишки, мелкія дрязги. Въ первый разъ я стала внимательно присматриваться послѣ того, какъ мать сдѣлала мнѣ замѣчаніе, что я не умѣю себя держать, что мое кокетство неприлично и предосудительно. Я была крайне удивлена; даже въ помышленіи у меня никогда не было съ кѣмъ-нибудь кокетничать. За мамою тѣ же замѣчанія начала дѣлать старшая сестра, Оля; за нею Елизавета Ивановна, нѣчто вродѣ гувернантки меньшихъ сестеръ; наконецъ, эти меньшія. Скоро весь домъ ополчился на меня за это мнимое кокетство, тогда какъ и кокетничать-то было не съ кѣмъ, до того плохи были паши кавалеры. Между ними были и молодые, и красивые, но всѣ, отъ перваго до послѣдняго (я не знаю, какъ выразить то, что я тогда о нихъ думала), всѣ они были какіе-то захолустные, нисколько не похожіе на тѣхъ, что я видѣла на институтскихъ балахъ и въ домѣ нашей родственницы, бравшей меня изрѣдка на праздники. Собаки, карты, лошади, невѣроятныя выпивки, похожденія съ деревенскими красавицами, побоища арапниками и нагайками, какъ приправы этихъ похожденій, были единственными предметами ихъ разговоровъ и хвастовства; далѣе не шли ихъ интересы. Таковы были всѣ отъ малаго до стараго, отъ моего 14-ти лѣтняго брата до крестнаго отца, сѣдаго, усатаго сосѣда. Съ такими господами можно было пѣть, плясать, кататься въ перегонки на тройкахъ, качаться на качеляхъ, но не только кокетничать, а просто разговаривать было невозможно. Во всемъ околоткѣ книги водились только у моего крестнаго отца; онъ получалъ Собраніе иностранныхъ романовъ, читавшееся на расхватъ, и Вѣстникъ Европы, разрѣзываемый лишь на романахъ. Я увлеклась чтеніемъ и библіотеки крестнаго хватило не надолго, хотя я и разрѣзала нетронутые листы Вѣстника Европы, къ вящему скандалу всей семьи, осыпавшей меня за это градомъ язвительнѣйшихъ насмѣшекъ. Гоненія на мою возню съ книгами доходили иногда до настоящихъ бурь и сраженій. Неизвѣстно, чѣмъ бы это кончилось, если бы не явилась ко мнѣ нежданная помощь въ лицѣ доктора Чигирина.

Къ намъ изрѣдка пріѣзжалъ уѣздный врачъ Василій Ивановичъ Чигиринъ, молодой человѣкъ, некрасивый и молчаливый, пользовавшійся репутаціей отличнаго доктора, очень образованнаго, умнаго и злаго человѣка. Принимали его всѣ съ распростертыми объятіями, ухаживали за нимъ страшно, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не долюбливали и побаивались даже самые бойкіе и неустрашимые изъ нашихъ молодцовъ-кавалеровъ. За людьми боялась и я и никогда не рѣшалась говорить съ нимъ. Съ Олей и Машей онъ былъ чуть не въ открытой враждѣ, по крайней мѣрѣ, они не могли двухъ словъ сказать между собою, не приправивши ихъ болѣе или менѣе острою шпилькою.

Разъ,-- это было въ августѣ,-- всѣ наши уѣхали въ гости.

Я осталась одна и читала въ саду, въ липовой аллеѣ. На дворѣ прозвонилъ колокольчикъ, смолкъ у подъѣзда, зазвонилъ опять по двору, потомъ за садомъ, по селу и замеръ вдали. Я подумала, что пріѣзжалъ кто-нибудь и уѣхалъ, узнавши, что нашихъ нѣтъ дома. Скрипъ шаговъ заставилъ меня поднять голову; ко мнѣ подходилъ Чигиринъ.

-- Здравствуйте, Варвара Петровна,-- заговорилъ онъ, подавая руку.-- Извините, я помѣшалъ вамъ читать. Бога ради, напоите меня чаемъ... усталъ страшно, жара невыносимая. Меня завезъ къ вамъ слѣдователь и поѣхалъ за становымъ; вчера здѣсь въ оврагѣ нашли мертвое тѣло.

Я предложила пить чай на балконѣ; мы пошли къ дому.

-- Что это вы читали?-- Чигиринъ съ обычною своею безцеремонностью взялъ у меня изъ рукъ истрепанную книжку и прочелъ заглавіе: Дѣвица Жиро, моя супруга.

-- Что вамъ за охота читать такія мерзости? Бросьте эту гадость въ печку... Ишь какъ истрепали, а путное что-нибудь, такъ, навѣрное, чисто и не измято, если только разрѣзано. Бросьте... стыдно читать такія книги!

-- Ахъ, Василій Ивановичъ, развѣ вы не знаете, что у насъ рѣшительно нечего читать? Къ тому же, я не вижу ничего дурнаго въ этой книжкѣ.

Я говорила правду; кромѣ скуки, я въ ней не нашла ничего гадкаго, или, быть можетъ, не поняла, хотя, признаюсь, послѣ замѣчанія доктора прочла ее съ самымъ жаднымъ вниманіемъ.

-- Была бы охота читать, а книгъ достать не трудно,-- говорилъ докторъ.-- Если хотите, я могу снабжать; кое-что у самого найдется, въ училищѣ,-- дай Богъ здоровья смотрителю,-- составляется порядочная библіотека. Всего не перечитаете скоро... Вы, конечно, не много почитывали; въ институтахъ на это строгій запретъ.

Я чистосердечно призналась, что, кромѣ книгъ крестнаго, ничего не читала. За чаемъ докторъ разговорился, разспрашивалъ объ институтѣ, слегка экзаменовалъ меня, но такъ, что я не замѣтила и только много спустя сообразила. Онъ говорилъ рѣшительно обо всемъ, мною прочитанномъ, былъ отлично знакомъ даже съ Собраніемъ романовъ, смѣялся самъ и меня смѣшилъ,-- словомъ, былъ милъ необыкновенно. Я не могла надивиться на него, не узнавала нашего мрачнаго и страшнаго доктора и не замѣтила, какъ прошло часа три до пріѣзда новыхъ гостей, становаго и слѣдователя. Съ ихъ пріѣздомъ разговоръ сдѣлался общимъ, шелъ такъ же бойко, непринужденно и интересно. И становой, и слѣдователь показались мнѣ совершенно не такими, какими я ихъ видала до сихъ поръ. Становой не вралъ глупостей и не шутовствовалъ, слѣдователь не ломался и не говорилъ пошлослей, какъ всегда и со всѣми. Этотъ вечеръ, эти нѣсколько часовъ остались мнѣ памятны на всю жизнь... Тогда за чайнымъ столомъ на балконѣ я въ первый разъ почувствовала себя человѣкомъ, а не барышней, не женщиной,-- такимъ же человѣкомъ, какъ всѣ, ничѣмъ, кромѣ молодости, неотличающимся отъ моихъ собесѣдниковъ; въ первый разъ во мнѣ отнеслись, какъ въ человѣку, заговорили со мною по-человѣчески, а не Богъ знаетъ по-каковски... Какъ хорошо мнѣ было! Какъ досадно стало, когда мои гости взялись за шапки и стали прощаться! Чуть не съ мольбою просила я ихъ заѣхать къ намъ со слѣдствія. Они возвратились; но за полчаса до ихъ пріѣзда вернулись наши съ большою компаніей и не сбылись мои мечты о продолженіи хорошей, прерванной бесѣды. Докторъ былъ мрачнѣе и молчаливѣе обыкновеннаго, посидѣлъ нѣсколько минутъ и уѣхалъ съ становымъ, отговариваясь дѣломъ. Слѣдователь сѣлъ за карты и во весь вечеръ не показывался изъ кабинета. Я одна ушла въ глубину сада съ моими думами, съ новыми думами и впечатлѣніями. Въ результатѣ получились головомойка отъ мамы и разныя непріятности отъ сестеръ. Когда я ложилась спать, въ моихъ ушахъ, въ головѣ, въ сердцѣ раздавались послѣднія слова доктора, крѣпко до боли сжимавшаго мою руку на прощанье. Онъ сказалъ: "Книги пришлю завтра. Читайте и думайте, авось не утонете въ этомъ болотѣ. Жаль будетъ".

На другой день фельдшеръ изъ сосѣдняго села привезъ узелъ книгъ. Я жадно схватилась за нихъ, убѣжала въ свою комнату и начала съ того, что пересмотрѣла всѣ, воображая почему-то найти между ними записку отъ доктора. Никакой записки не было. Смѣшно теперь; тогда же я чуть не плакала объ этомъ; начала рыться, искать замѣтокъ на поляхъ. Нигдѣ ничего; мнѣ и на это стало досадно. Перечитавши все; я отослала книги къ фельдшеру. Черезъ два дня пріѣхалъ Чигоринъ и привезъ новый запасъ... потомъ еще и еще. Я не отрывалась отъ книгъ. За это мнѣ порядочно доставалось сначала отъ всѣхъ, потомъ лишь отъ сестеръ; мать стала смотрѣть снисходительно на мое бездѣльничанье, какъ у насъ называли чтеніе. Подъ конецъ одна Оля допекала меня своими, нападками, почти враждебнымъ отношеніемъ. Имя Чигирина сдѣлалось для нея чѣмъ-то вродѣ средства постояннаго выдразниванья меня. Напротивъ, мать и меньшія сестры перешли на мою сторону, спорили и ссорились съ Олей, восхваляли доктора, съ нимъ сдѣлались очень любезны, предупредительны. Онъ сталъ бывать чаще. Такъ прошла зима, весна и половина лѣта.

Мы поѣхали на богомолье въ монастырь, верстъ за 50, въ нашемъ же уѣздѣ. Это было въ субботу. За всенощной отъ дороги по жарѣ и отъ невыносимой духоты въ церкви у меня закружилась голова, чуть дурно не сдѣлалось; я едва вышла. У монастырскихъ воротъ меня встрѣтилъ Чигиринъ, только что пріѣхавшій изъ города. Мы вмѣстѣ прошли въ палисадникъ гостинницы, сѣли на скамейку и заговорили, Я скоро замѣтила, что докторъ какъ будто не, въ своей тарелкѣ: смѣхъ неестественный, голосъ и движенія порывисты, нервны. Разговоръ не вязался.

-- Что съ вами?-- спросила я.-- Вы какой-то невсегдашній.

-- Да, именно невсегдашній. Вы угадали и вѣрно опредѣлили. Хотите быть тоже невсегдашнею?

Мнѣ вдругъ стало страшно, сама не знаю чего и почему. Мы часто и по долгу сиживали одни съ докторомъ и никогда ничего подобнаго я не испытывала.

-- Я всегда одинакова,-- отвѣтила я -- смѣясь. Но смѣхъ вышелъ тоже не настоящій.

-- Ну, да все равно,-- продолжалъ Чигиринъ, низко наклонившись и похлопывая палкою по песку дорожки.-- Вы, Варвара Петровна, думали когда-нибудь о замужствѣ?

Я совсѣмъ струсила, зачуяла развязку и не отвѣчала.

-- Пойдете за меня замужъ?-- нервно поперхнувшись, договорилъ онъ.

Я молчала. Въ головѣ ничего не было, только оглушительно гудѣлъ трезвонъ на колокольнѣ. Я не слыхала и не понимала того, что еще говорилъ докторъ. Сердце замирало, переставало биться на мгновенье и опять колотилось такъ сильно, что я почти теряла сознаніе. Моя рука очутилась въ рукахъ Чигирина.

-- Хотите быть моею женою?-- сливались его слова съ гуломъ колокольнаго звона. Чти и какъ я отвѣчала, не помню; знаю только, что отвѣчала утвердительно; а онъ цѣловалъ мои руки, обнялъ меня, хотѣлъ поцѣловать... Я. вырвалась, убѣжала въ номеръ и безумно расплакалась. Своимъ я не сказала ни слова.

Черезъ два дня докторъ пріѣхалъ къ намъ и прошелъ прямо въ комнату мамы. У меня замирало и щемило сердце; я знала, что это уже конецъ. Далѣе разсказывать не стоитъ; спросили меня, потомъ объявили намъ и всей семьѣ, что мы женихъ и невѣста, за обѣдомъ объявили о томъ же пріѣхавшимъ сосѣдямъ, но свадьбу отложили до осени, къ величайшей досадѣ моего жениха. Потомъ все пошло по старому; мои отношенія къ Чигорину ни въ чемъ не измѣнились; мы были самыми задушевными друзьями.

На осеннюю Казанскую въ нашемъ уѣздномъ городѣ бываетъ ярмарка. Насъ отправили въ городъ за послѣдними покупками для приданаго, поручивши это дѣлу Олѣ и Елизаветѣ Ивановнѣ. Мама осталась дома по нездоровью. Нужно было спѣшить, такъ какъ свадьба была назначена на 8 ноября. Я до сихъ поръ не охотница и не мастерица покупать; тогда же для меня было настоящею казнью ходить изъ лавки въ лавку, выбирать, прикладывать къ себѣ куски матерій, чтобы удостовѣриться, къ лицу ли, торговаться, чуть не вымаливать у купцовъ пятачки и копѣечки, расходиться изъ-за этихъ копѣекъ, идти далѣе, возвращаться, суетиться и волноваться, переживать цѣлыя драмы изъ-за куска фая или альпага. Я очень обрадовалась встрѣчѣ на ярмаркѣ съ моимъ женихрмъ и его предложенію уйти пѣшкомъ въ городъ, положившись на вкусъ и умѣнье старшихъ. Мы такъ и сдѣлали.

-- Зайдемте ко мнѣ, Варвара Петровна,-- предложилъ Чигоринъ, когда мы поравнялись съ его квартирою.

-- Какъ это можно, Василій Ивановичъ! Что вамъ пришло въ голову?... Развѣ мыслимо...

-- Но, вѣдь, черезъ двѣ недѣли вы будете жить въ этомъ домѣ. Почему же теперь не зайти на одну минуту взглянуть на ваше будущее жилище?

-- Потому, что я пока ваша невѣста и не принято это. Сдѣлайте пиръ какой-нибудь, позовите всѣхъ и я пріѣду; а одной невозможно. Что тогда будетъ?

-- На минуту зайдите, прошу васъ, сдѣлайте для меня,-- умолялъ Чигоринъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, нельзя и не надо,-- отговаривалась я.

-- Послушайте, сдѣлайте вотъ что...-- и его глаза ярко вспыхнули подъ очками, все лицо освѣтилось вдругъ странною улыбкою. Онъ заглянулъ мнѣ въ лицо съ чудеснымъ, молящимъ выраженіемъ.-- Пойдемте...

У меня ёкнуло сердце и захватило дыханье; я послушно пошла за нимъ. Квартира доктора осталась позади и мы продолжали идти по пустой улицѣ.

-- Куда же мы?-- спросила я.

-- Идите, идите, куда я васъ веду. Если вы согласились отдать мнѣ руку на всю жизнь, то, слѣдовательно, вѣрите мнѣ. Идемъ!

Мы остановились на углу. Чигиринъ постучалъ тростью въ раму еще невставленнаго окна; оно открылось, выглянулъ слѣдователь; за нимъ стоялъ становой. Докторъ выпустилъ мою руку, всталъ на выступъ фундамента и тихо переговорилъ съ обоими. Черезъ минуту они догнали насъ на площади. Былъ пятый часъ; немногочисленные будничные богомольцы, старики и старухи, расхорлись отъ вечерни; мы подошли къ церкви.

-- Куда же мы?-- еще разъ спросила я Чигирина.

-- Въ церковь. Неужели и въ храмъ Божій нельзя зайтъ съ женихомъ?-- отвѣчалъ онъ, смѣясь, и увлекъ меня подъ темные своды колокольни. Наши спутнику прошли впередъ.

Что было потомъ, какъ все это случилось, я не умѣю объяснить. Въ какомъ-то чаду, въ туманѣ, точно во снѣ, я остановилась подъ руку съ докторомъ середи полутемной церкви; вышелъ священникъ, кто-то снялъ съ меня шляпку, на голову мнѣ надѣли вѣнецъ, дали въ руку зажженную свѣчу, запѣли, повели вокругъ аналоя... Не согласиться, протестовать я не посмѣла и не умѣла; мнѣ показалось неловкимъ, конфузнымъ начать довольно странное препирательство съ женихомъ и его товарищами передъ толпой неизвѣстно откуда взявшихся мѣщанокъ и разнаго люда, окружавшаго насъ... Я вышла изъ церкви обвѣнчанною женою Чигирина.

-- Что вы сдѣлали со мной, Василій Ивановичъ?-- опомнилась я только на паперти.

-- Ничего особеннаго; обвѣнчался съ вами нѣсколько ранѣе, чѣмъ это предполагалось... Очень доволенъ и счастливъ. Надѣюсь, теперь вы не откажетесь войти въ мою квартиру.

-- Да, теперь я ваша... ведите, куда хотите.

Мы вчетверомъ пришли въ домъ моего мужа. Все это было такъ неожиданно, такъ странно и необыкновенно... Я была сильно взволнована, и страшно мнѣ было, и хорошо. Боялась я, въ сущности, только мамы и ничего болѣе. Смѣшно сказать, въ восемнадцать лѣтъ я не понимала толкомъ, что такое бракъ, что такое замужство, т.-е. не понимала ихъ интимной, нравственной стороны, и безъ малѣйшей тревоги смотрѣла въ будущее, вѣрнѣе сказать, совсѣмъ не смотрѣла; для меня тогда не существовало ровно никакого будущаго. Точно ребенка, все интересовало и занимало меня въ незнакомой обстановкѣ, все было ново, нравилось мнѣ... письменный столъ, весь рѣзной, съ кучей книгъ, бумагъ, блестящихъ бездѣлушекъ, неизвѣстныхъ мнѣ инструментовъ, огромный книжный шкафъ, жардиньерка съ дорогими растеніями, за нею кресло-качалка, по стѣнамъ фотографическіе портреты, на лѣпныхъ консоляхъ бюсты знаменитостей, за кабинетомъ полутемная комната съ вычурными ширмами, съ большою фотографіей какихъ-то раздѣтыхъ женщинъ, готовящихся купаться.

-- Это твоя комната,-- раздался надъ моимъ ухомъ незнакомый голосъ.

Кто-то взялъ меня рукою за талію. Я вздрогнула и откачнулась въ сторону. Передо мной стоялъ докторъ... мой мужъ. Мнѣ показалось очень непріятнымъ, что онъ сказалъ мнѣ "ты", что такъ безцеремонно взялъ за талію. Я вспыхнула и поспѣшила выйти изъ комнаты. Сзади меня послышалось что-то вродѣ сдержаннаго смѣха. Я чуть не плакала. Въ столовой уже былъ приготовленъ чайный приборъ и закуска. Становой и слѣдователь сидѣли у окна въ ожиданіи хозяевъ.

-- Ну, моя молодая хозяюшка, принимайся за дѣло. Во-первыхъ, угощай нашихъ шаферовъ, а потомъ заваривай чай,-- говорилъ Чигиринъ, весело потирая руки.-- Въ первомъ помогу и я. И такъ, господа за здоровье моей прелестной жонки! Варя, ты должна съ нами выпить.

Онъ налилъ мнѣ какого-то вина, а себѣ и пріятелямъ водки. Меня заставили выпить цѣлую рюмку, и мнѣ вдругъ сдѣлалось тепло, легко на душѣ, весело... перестало казаться обиднымъ, что докторъ говоритъ мнѣ "ты"; нѣсколько разъ я даже сама собиралась отвѣтить ему тѣмъ же, но не рѣшилась, языкъ не повернулся. Послѣ закуски за чаемъ все пошло такъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось. За живой, веселой бесѣдой мы все забыли, даже время. Насъ заставилъ опомниться шумъ въ прихожей, голоса; это меня разыскивали Елизавета Ивановна и жена предсѣдателя управы, у которой мы всегда останавливались въ городѣ.

-- Варинька, это Богъ знаетъ что такое!-- говорила гувернатка.

-- Barbe, chère amie, возможно ли это?-- голосила предсѣдательша.-- Мы весь городъ обѣгали, всѣхъ людей, всѣхъ сторожей изъ управы разослали васъ отыскивать.

Я была блѣдна, какъ полотно моихъ воротничковъ, не знала, что сказать, и, какъ потерянная, смотрѣла на доктора. Онъ смѣялся, становой и слѣдователь тоже; матроны разсыпались въ укоризнахъ мнѣ и Чигирину за неловкость, неприличіе нашего поведенія.

-- Успокойтесь, успокойтесь,-- говорилъ Чигиринъ.-- Не стоитъ такъ волноваться, къ тому же, сильныя волненія вредны. Варвара Петровна нашлась, не пропала, слѣдовательно, можно и успокоиться. Милости прошу, садитесь. Чего прикажете, чаю или закусить?

-- Нѣтъ, нѣтъ... когда тутъ закусывать, и такъ поздно... да и у насъ гости. Варенька, Barbe, одѣвайтесь скорѣе, поѣдемте.

Я машинально встала и взялась за шляпку.

-- Позвольте,-- остановилъ меня докторъ,-- вы серьезно думаете уѣхать?

-- Не знаю... Я... я ничего не знаю...-- отвѣтила я, падая на стулъ.

-- Какъ! Вы остаетесь? Вы намѣрены оставаться?-- слышались возгласы дамъ.

-- Полагаю,-- отвѣтилъ за меня докторъ.

-- Но что же это такое? Ночь... вы тутъ въ холостой компаніи, съ молодыми людьми! Ваша maman...

-- Во-первыхъ, здѣсь не всѣ холостое,-- я женатъ, а, во-вторыхъ, Варвара Петровна моя жена. Мы сегодня обвѣнчались и ей некуда и незачѣмъ ѣхать; она останется здѣсь въ своемъ домѣ съ мужемъ.

Далѣе произошелъ такой гвалтъ, шумъ и крикъ, что не было средствъ ничего разобрать.

-- Убьетъ мать! Осрамила семью! Такъ не поступаютъ порядочные люди!-- раздавались взвизги женскихъ голосовъ.

-- Все здѣлаю... и балъ будетъ, и за дѣвичникъ расплачусь. Не пропадутъ ни платья ваши, ни цвѣты... Всего велю въ двойномъ, въ тройномъ количествѣ подавать... Два бала, два дѣвишника... мальчишникъ будетъ... Хотите бабникъ сдѣлаю?-- старался перекричать ихъ Чигиринъ.

-- Видите? Чего же еще? Все будетъ въ отмѣнномъ видѣ, даже лучше, чѣмъ обыкновенно,-- успокоивалъ дамъ слѣдователь.-- Къ тому же повѣнчали; теперь уже ничего не подѣлаешь? ни развѣнчать, ни перевѣнчивать нельзя,-- крѣпко...

На другой день мы поѣхали къ матери. Ее уже успѣли обо всемъ увѣдомить. Вопреки моихъ ожиданій, она встрѣтила насъ очень мило и ласково, дѣлала, конечно, выговоры; но сквозь ея упреки удовольствіе просвѣчивало чаще, чѣмъ настоящая досада; полунасмѣшливая, полугрустная шутка сглаживала то, что могло бы показаться рѣзкимъ. Видно было, что всѣ выговоры дѣлаются только для вида; нельзя же безъ этого. Съ городомъ тоже поладили великолѣпнымъ вечеромъ въ клубномъ помѣщеніи. Все обошлось какъ нельзя лучше. Только мой мужъ пересталъ быть въ моихъ глазахъ тѣмъ, чѣмъ казался мнѣ до свадьбы, и я... я была глубоко несчастлива... Мужъ любилъ меня, кажется, даже болѣе, чѣмъ слѣдовало; по крайней мѣрѣ, я бы предпочла быть менѣе любимой. До свадьбы я съ нетерпѣніемъ ждала его пріѣзда, скучала безъ него, мчалась на встрѣчу, заслышавши его колокольчикъ, долгіе часы просиживала съ нимъ, не замѣчая времени въ разговорѣ съ глаза на глазъ. Теперь намъ вдругъ стало не о чемъ говорить. Мы, попрежнему, читали вмѣстѣ, но разговоръ о прочитанномъ не клеился, обрывался на первыхъ фразахъ. Я злилась на себя; на его лицѣ появлялась досада, и мы расходились по разнымъ угламъ, недовольные сами собой и другъ другомъ. Вскорѣ послѣ свадьбы наша жизнь сложилась такъ: въ восемь часовъ утра онъ уходилъ въ свой маленькій кабинетъ и принималъ приходящихъ больныхъ. Эта даровая практика была громадна. Я наливала чай въ своей комнатѣ и посылала ему стаканъ за стаканомъ. Въ 10 часовъ онъ кончалъ пріемъ, заходилъ на минуту ко мнѣ и уѣзжалъ въ больницу и въ городъ съ визитами. Въ три, иногда позднѣе возвращался усталый голодный и злой, наскоро обѣдалъ и ложился отдыхать. Я должна была сидѣть около него, давать отчетъ въ томъ, что я дѣлала, гдѣ была, кто у меня былъ, гдѣ что говорилось и дѣлалось. Онъ въ это время дремалъ; если же я умолкала или хотѣла тихонько уйти, онъ придерживалъ рукою и соннымъ голосомъ спрашивалъ о чемъ-нибудь, иногда разсказанномъ. Въ пять часовъ вставалъ, одѣвался, выпивалъ стакана два чаю и уѣзжалъ на цѣлый вечеръ сначала въ больницу, оттуда въ клубъ или въ гости, дома проводилъ вечера только тогда, когда у насъ бывалъ кто-нибудь и то, впрочемъ, не всегда.

Сказать ли вамъ, я была почти довольна такою жизнью; мнѣ легче, легко было безъ него; я была почти счастлива. Милые, задушевные разговоры въ кружкѣ пріятелей становились все рѣже и рѣже, а съ отъѣздомъ слѣдователя куда-то на югъ и совсѣмъ прекратились. Я цѣлые дни проводила одна безъ дѣла, безъ дѣли, безъ надеждъ и ожиданій... Нѣтъ, впрочемъ, въ ожиданіи... возвращенія мужа, въ ожиданіи его ласкъ, отъ которыхъ и теперь дѣлается мерзко на душѣ. Эти ласки жгли меня, но не согрѣвали; мнѣ больно было отъ нихъ физически и нравственно, онѣ оскорбляли, унижали меня и его унижали въ моихъ глазахъ. Вы поймете, каково было ожиданіе, каковы были встрѣчи... Невыносимо тяжело было для меня притворство; а я притворялась, научилась притворяться и лгать. Для чего? Не знаю... не знаю... Кромѣ мнѣ нечего было дѣлать... Бросить мужа, уйти? Куда уйти?... Гдѣ жить и чѣмъ жить? Наконецъ, въ правѣ ли я была это сдѣлать, разбить его жизнь?... И за что же? За то, что онъ любилъ меня, а я глупо вышла замужъ, не провѣривши своихъ чувствъ къ нему. Я одна была во всемъ виновата и жестоко расплачивалась за свою вину.

Такъ прошло полтора года. Въ это время къ намъ часто сталъ ѣздить Александръ Алексѣевичъ Ракозовъ, адвокатъ, бывшій товарищъ моего мужа по гимназіи. Это былъ господинъ лѣтъ тридцати, красивый, высокій, съ темными волосами, почти черными, съ мягкими, карими глазами, всегда веселый и беззаботный, пріятный собесѣдникъ, отличный разскащикъ безчисленныхъ анекдотовъ и иногда очень интересныхъ, драматическихъ случаевъ изъ судебной практики, очень хорошій адвокатъ, прекрасно образованный, много читавшій,-- словомъ, человѣкъ въ высшей степени привлекательный и симпатичный. Мы съ нимъ встрѣтились, какъ старые знакомые: я еще дѣвушкой видала его, когда мы пріѣзжали въ городъ на сессію окружнаго суда. Потомъ онъ исчезъ куда-то надолго и теперь вернулся въ свое имѣніе верстахъ въ 50-ти отъ города. Онъ былъ женатъ уже нѣсколько лѣтъ, но терпѣть не могъ говорить о женѣ и дѣтяхъ, увѣрялъ въ шутку, что женатъ въ деревнѣ, а въ городѣ холостой, и рѣшился никогда не привозитъ жену въ городъ и даже но вспоминать здѣсь о ней.

Мой мужъ былъ въ восторгѣ отъ стараго товарища и безпрестанно зазывалъ его къ себѣ. Ракозовъ, повидимому, очень любилъ моего мука, восхищался имъ, какъ врачемъ и человѣкомъ, восхищался мною и нашею жизнью.

-- У васъ я отдыхаю. Здѣсь хорошо и уютно,-- говорилъ онъ, усаживаясь на мягкое кресло къ чайному столу.-- Чудная жизнь! Ничему такъ не завидую, какъ подобной жизни.

-- Тебѣ-то чего еще не достаетъ?-- останавливалъ его мой мукъ.-- Состояніе у тебя прекрасное, самъ еще зарабатываешь, жена -- прелестная женщина, дѣтки...

-- Василій Ивановичъ, милѣйшій, пощади! Умоляю, ради Зевеса и боговъ безсмертныхъ, не напоминай ты мнѣ про мою половину и послѣдствія. Можешь ли ты сравнивать? Что такое подобное сравненіе? Насмѣшка, попрекъ каторжника его цѣпями? Ты бываешь у меня; ну, скажи самъ, возможно ли сравненіе? Здѣсь... Помнишь студенческое житье?.. Былое, чудное прошлое! Маленькая комнатка, самоваръ, добрая, пріятельская бесѣда и споры безъ конца... только, вмѣсто неуклюжаго студента съ ручищами подозрительной чистоты, намъ наливаетъ чай... прелестнѣшій товарищъ, твой воспитанникъ и ученикъ! Опять, какъ живые, носятся передъ нами завѣтные, дивные идеалы, опять мы вѣримъ въ нихъ и дороги они намъ; мы молодѣемъ, дѣлаемся бодрѣе и чище сердцемъ... Ну, сравни... Нѣтъ, и сравнивать не смѣй; не то я серьезно разсержусь и уйду. Ты отравишь мнѣ весь вечеръ...

Послѣ одной подобной выходки я спросила мужа, правда ли, что жена Ракозова такъ ужасна, и вообще, что это значитъ?

-- Вретъ все, такъ болтаетъ, пустомѣля! Жена у него очень красивая и милая барыня, и живутъ они, кажется, довольно ладно... Дѣтей трое, славные ребятишки, не золотушные... А это онъ такъ, отъ нечего дѣлать фиглярничаетъ...

Ракозовъ все чаще и чаще пріѣзжалъ въ городъ. Рѣдкая недѣля проходила безъ того, чтобы онъ не побывалъ у насъ, наконецъ, весною пріѣхалъ на сессію суда и загостился цѣлый мѣсяцъ. Жену съ дѣтьми проводилъ куда-то къ роднымъ и объявилъ намъ, что онъ намѣренъ жуировать. Впрочемъ, все жуированіе ограничивалось вечерами у насъ или вмѣстѣ съ нами на рыбной ловлѣ за городомъ. Мнѣ опять вспомнились тѣ чудные вечера, которые мы проводили въ горячихъ спорахъ и толкахъ; опять повторились они, только еще интереснѣе и оживленнѣе. Я пожила нѣсколько, много почитала, мнѣ доступнѣе стали эти разговоры, я съ увлеченіемъ принимала въ нихъ самое горячее участіе и, когда Ракозовъ уѣхалъ, почувствовала большое лишеніе, пустоту; я страшно заскучала. Вернулся онъ въ сентябрѣ на одну недѣлю, а въ первыхъ числахъ октября написалъ мнѣ письмо съ объясненіемъ въ любви. Съ чего это пришло ему въ голову, я не могла никогда ни рѣшить, ни добиться отъ него. Я увѣрена, что не подала къ тому ни малѣйшаго повода, бъ первую минуту его посланіе сильно взволновало и разсердило меня; я хотѣла показать его мужу. Но сначала побоялась растревожить его до обѣда (въ это время онъ всегда бывалъ страшно нервенъ и золъ), а послѣ обѣда, когда я уже опустила руку въ карманъ, чтобы вынуть письмо, произошла одна изъ тѣхъ сценъ нѣжностей, потомъ... не хочу еще разъ вспоминать о нихъ!.. Я сожгла письмо. Вечеромъ, когда мужа не было дома, явился Ракозовъ. Онъ неловко поздоровался, заговорилъ о чемъ-то и смолкъ, почувствовавши самъ, что не клеится, выходитъ какъ-то очень дико. Потомъ вдругъ всталъ, подошелъ ко мнѣ близко и, едва выговаривая слова, прошепталъ: "Прочли?.. Что отвѣтите?... Все равно, одинъ конецъ".

-- Никогда не дѣлайте этого, не пишите и не говорите... Прошу васъ, уйдите, оставьте меня!-- отвѣтила я, не имѣя силъ сдѣлать ни одного движенія.

Онъ нагнулся... еще, еще... и обхватилъ меня руками; я почувствовала горячій поцѣлуй на губахъ и вскрикнула; у меня въ глазахъ потемнѣло.

-- По крайней мѣрѣ, хотя это мое!... Простите безумца и прощайте навсегда!... Онъ вышелъ и въ тотъ же вечеръ уѣхалъ изъ города.

Прошло три мѣсяца; о Ракозовѣ не было никакого слуха. Говорили, что онъ куда-то уѣхалъ далеко, на Кавказъ или заграницу. Нѣкоторые увѣряли, будто онъ получилъ мѣсто въ Ташкентѣ; другіе же, и въ числѣ ихъ мой мужъ, утверждали, что онъ просто мычется безъ цѣли и не нынче -- завтра опять явится къ намъ.

Былъ морозный, ясный день. Я возвращалась отъ обѣдни; мужа не было въ городѣ. У нашихъ воротъ со мною раскланялся какой-то незнакомый человѣкъ и спросилъ:

-- Позвольте узнать, вы Варвара Петровна, супруга доктора Чигирина?

-- Я. Что вамъ угодно?

-- Вотъ вамъ письмо есть... извольте.

-- Отъ кого это?

-- Не могу вамъ сказать. Меня просили доставить.

Онъ поклонился и ушелъ. Я вбѣжала въ свою комнату и съ замираніемъ сердца сорвала конвертъ. Письмо было отъ Ракозова.

"Простите, на колѣняхъ молю васъ, простите и дочитайте до конца...-- писалъ онъ (я почти слово въ слово помню это письмо).-- Три мѣсяца прошло съ тѣхъ поръ, какъ я бѣжалъ отъ васъ. Но отъ себя никуда не уйдешь. Нѣтъ мѣста на землѣ, куда бы я могъ уйдти отъ моей любви, не существуетъ такого пространства и времени, которыя бы сдѣлали для меня возможнымъ забвенье.

"Варвара Петровна! Неужели вы всегда останетесь глухи въ голосу человѣка, отдавшаго вамъ все... все свое сердце, готоваго жизнь отдать вамъ, уже теперь отдавшаго ее. Да, и навсегда. Не моя вина, что я имѣлъ несчастіе жениться, прежде чѣмъ узналъ васъ. Не ваша вина, что вы вышли такъ замужъ, молодая, неопытная. Я не корю вашего мужа, не могу его корить,-- онъ человѣкъ очень хорошій; но, сами будьте судьей себѣ, можете ли вы любить Чигирина? Передъ собой, передъ своей совѣстью отвѣтьте себѣ, любите ли вы его? Скажите, зачѣмъ же вы живете съ нимъ? Достойно ли это васъ, такой правдивой, чистой, честной? Можете ли вы оставаться въ такомъ положеніи? Если можете, если вы находите это положеніе нормальнымъ, хорошимъ и честнымъ,-- не читайте дальше, бросьте, сожгите это письмо. Но вы сами знаете, что положеніе ваше ужасно, и если вы не вышли еще изъ него, не выходите пока, то только потому, что не видите, не находите выхода. Ваша жизнь невозможна. Я люблю васъ. Если вы меня не любите, то примите отъ меня совѣтъ и помощь, какъ отъ друга, какъ отъ брата. Оставьте мужа и напишите мнѣ двѣ строки. Черезъ нѣсколько дней я буду у васъ и всѣ силы, всѣ средства употреблю на то, чтобы вывести васъ изъ этаго омута, чтобы дать вамъ возможность исправить невольную ошибку, прося въ замѣну только... дружбы вашей. Если же вы любите, хотя немного, такой любовью, какой я люблю васъ... Варвара Петровна! Я настолько свободенъ, что честно и смѣло могу сказать;?вамъ: дайте руку мнѣ на жизнь и смерть, дайте руку на радость и горе, на счастье и бѣды. Я разстался съ моей бывшей женой, съ моей бывшей семьей. Я не могъ выносить долѣе этой каторжной, позорной жизни. Все, что я имѣлъ, все мое состояніе я оставилъ имъ и взялъ съ собой только то, что неотъемлемо мое,-- знанія, силы и мои небольшія способности; я проживу съ ними, семья проживетъ съ тѣмъ, что по праву принадлежитъ ей. Надъ личностью же человѣка я не признаю-ничьихъ и никакихъ правъ. До сихъ поръ я не писалъ вамъ потому, что ничего не могъ вамъ предложить въ замѣну хотя бы просто матеріальнаго довольства вашего. Теперь я живу въ X.; я устроился настолько, что могу считать будущее для себя обезпеченнымъ. Для васъ? Вы мое дѣло знаете: одинъ я не могу успѣвать работать; мнѣ необходимы помощники. Я предлагаю вамъ не довольство супруги, живущей на хлѣбахъ и на шеѣ мужа, а довольство трудовое, честное, заработанное часто тяжелымъ трудомъ, но обезпеченное въ томъ отношеніи, что трудъ этотъ зависитъ не отъ внѣшнихъ условій, а отъ насъ самихъ. Видите, Варвара Петровна, я пишу вамъ спокойно, не бредъ любви, а просто чуть не дѣловое письмо, почти предлагаю вамъ мѣсто. Рѣшайте: или вы остаетесь женой лекаря Чигорина, или вы дѣлаетесь свободны и дозволите мнѣ создать для васъ возможное существованіе, или... вы меня любите и рѣшитесь смѣло и во всеуслышанье сказать это и подадите вашу честную, хорошую руку на трудовую жизнь безгранично, безумно любящему васъ А. Ракозову.

"Р. S. Мой посланный три дня будетъ ждать вашего отвѣта. Вы его всегда найдете въ сумерки у вашихъ воротъ".

Пока я читала письмо, меня била лихорадка, а на губахъ горѣлъ его безумный поцѣлуй, его глаза сверкали прямо передо мной и ослѣпляли меня. Я старалась отдѣлаться отъ этого впечатлѣнія; я билась, какъ птичка въ клѣткѣ, и ничего не могла съ собой сдѣлать. Наступили сумерки; я невольно подошла къ окну и не могла оторваться отъ него. Посланный Ракозова прошелъ мимо, черезъ нѣсколько минутъ вернулся опять и такъ до тѣхъ поръ, пока стемнѣло и я не могла уже его видѣть; но, припавши головой къ стѣнѣ мнѣ еще долго казалось, что слышу его шаги. Вечеромъ я перечитала письмо нѣсколько разъ и, наконецъ, сожгла. Оставлять опасно было: мужъ самымъ безцеремоннымъ образомъ перерывалъ всѣ мои вещи, читалъ письма, разъ даже сломалъ замокъ у моей шкатулки, когда я не хотѣла дать ему ключа.

Я не спала, хотя было уже утро, когда вернулся домой мужъ и тотчасъ же, еще не снявши шапки, сдѣлалъ мнѣ ужаснѣйшую сцену по поводу найденнаго въ умывальникѣ пепла отъ сожженнаго письма.

-- Это что за таинственная корреспонденція? Съ кѣмъ завелась переписка? Говори, говори, что за письмо? Кто былъ безъ меня, гдѣ ты была?

-- Нигдѣ. Это какое-то старое письмо валялось тутъ; я его сожгла просто изъ смѣшной шалости... знаешь гаданье такое, на тѣнь смотрѣть?

Я давно выучилась лгать безъ зазрѣнія совѣсти.

-- А, гаданье? О чемъ это понадобилось гадать? Ишь невѣста какая! Подожди, вотъ какъ я умру... Сафронъ, Пелагея!-- кричалъ онъ, мечась по всему дому.

Явились служившіе у насъ солдатъ и кухарка.

-- Говорите сію минуту, кто приходилъ безъ меня, кто приносилъ письмо?... Гдѣ была, куда ходила барыня?

Сцены эти давно перестали удивлять нашихъ людей: они вдоволь присмотрѣлись къ нимъ. Сафронъ и Пелагея выбожились, что никто у меня небыль, письма никакого не приносила и что я изъ дома не выходила.

Бѣшенство Чигирина улеглось и начался второй актъ, самый отвратительный,-- увѣренія въ любви, нѣжности...

Была ли то ревность? Не знаю, не думаю. Въ два слишкомъ года моего замужства я не подала мужу ни самомалѣйшаго повода ревновать меня. Самъ онъ охотно принималъ молодыхъ людей, очень любилъ, чтобы они толпились вокругъ меня на вечерахъ и въ клубѣ, ничего не жалѣлъ на мои наряды, толокся въ моей комнатѣ, пока я причесывалась и одѣвалась, чтобы ѣхать на вечеръ, выбиралъ цвѣты и ленты, заставлялъ мѣнять и перекалывать ихъ, хлопоча всячески изукрасить меня, все пристроить въ лицу. Самъ постоянно потѣшался надъ ревностью и ревнивцами, нерѣдко заставлялъ меня кокетничать съ очень милымъ акцизнымъ надзирателемъ, чтобы выдразнивать его супругу, ревнивѣйшую изъ женъ во всѣмъ уѣздѣ. И, вмѣстѣ съ тѣмъ, на него часто, очень часто находили припадки самой безумной подозрительности, дикой, монгольской, доводившей его до шпіонства, до перехватыванія моихъ писемъ, до невѣроятныхъ, грязныхъ безобразій.

Слѣдующій день, понедѣльникъ,-- тяжелый день,-- оказался однимъ изъ самыхъ тяжелыхъ въ моей жизни. Я встала съ головной болью, измученная физически и нравственно; разсчитывала воспользоваться послѣ-обѣденнымъ отдыхомъ и не удалось. Мужъ вернулся ранѣе обыкновеннаго, зеленый отъ злобы (онъ только что переругался со всѣми въ управѣ), потребовалъ обѣдъ; все оказалось недовареннымъ, недожареннымъ. Посыпались упреки, крики, брань. Я дѣлала, что могла, чтобы успокоить его, варила и дожаривала на спирту, вытащила разныя закуски. Чигиринъ пилъ рюмку за рюмкой. Я никогда не видывала его даже чуть-чуть навеселѣ, теперь же онъ пьянѣлъ за моихъ глазахъ.

-- Василій Ивановичъ,-- упрашивала я,-- не пей такъ много; ты самъ говорилъ, что для тебя всякая лишняя рюмка -- ядъ. Посмотри, ты выпилъ чуть не цѣлый графинъ. Вотъ котлеты готовы, кушай и ложись скорѣй спать.

-- Я пьянъ? Да, пьянъ... Каждый день буду пьянъ. Пьяному легче жить на свѣтѣ. Это ты, ты... всѣ вы доводите меня до этого! Я буду пьяницей, хочу сдѣлаться пьяницей... Лучше! Ха-ха-ха! Нѣтъ, шалишь, я не одинъ... я сопьюсь, я и тебя спою... Варя,-- слышишь?-- я пьянъ! Я хочу, чтобы и ты напилась со мной сегодня.

-- Василій Ивановичъ, кушай, кушай скорѣй, потомъ я уложу тебя спать. Ты встанешь опять бодрый и свѣжій.

-- Давай котлету. А сама вотъ пей.-- Онъ налилъ полную рюмку мадеры.-- Пей! Пьяные смѣшны и гадки... Я не хочу быть смѣшонъ одинъ... Пей всю, всю... иначе... Я хочу, чтобы и ты была гадка.

-- Василій Ивановичъ, ты съ ума сошелъ!

-- Нѣтъ. In vino veritas! Я въ винѣ нашелъ истину, я добьюсь отъ него истины. Пей!

Онъ всталъ, страшный, съ безумными глазами, пошатываясь, подошелъ ко мнѣ, положилъ мнѣ руку на лобъ, запрокинулъ голову и поднесъ рюмку съ виномъ къ моимъ губамъ.

-- Пей! Пей сію минуту...

-- Пусти, пусти, я выпью...

-- Всю?

-- Всю выпью.

Онъ выпустилъ мою голову и подалъ мнѣ рюмку.

-- Василій Ивановичъ, неужели тебѣ самому не гадко будетъ имѣть жену пьяную, безобразную?-- попробовала я еще уговаривать мужа.

-- Ты обѣщала выпить,-- упрямо повторялъ онъ.

-- Но я буду пьяна, отвратительна. Какъ тебѣ...

-- Будь, будь пьяна... Будь пьяницей, будь развратницей, но будь тѣмъ, чѣмъ я хочу... Я хочу, чтобы ты была моей женой, любовницей... а не вѣчной жертвой...

Вся кровь отлила у меня отъ сердца къ головѣ.

-- А! Вотъ тебѣ чего отъ меня хочется!-- вскрикнула я внѣ себя отъ негодованія.-- Вотъ чего! Изволь!-- Я залпомъ выпила стоявшую передо мной рюмку.-- Еще нужно? Наливай, напаивай меня, какъ тебѣ хочется, и помни это!

-- Bravo! Молодецъ, Варя!

Онъ налилъ двѣ рюмки какого-то вина.

-- Ну, чокнемся. Я пью за зорю нашего счаствя!

-- За зорю новой жизни!-- отвѣтила я. Мы чокнулись и выпили.

Потомъ еще, потомъ... Вспомнить страшно, что было потомъ. Я была пьяна и отвратительна. Чигиринъ добился своего... на другой день я ушла отъ него и уѣхала въ X. Началась новая жизнь.

Черезъ нѣсколько минутъ послѣ моего пріѣзда Ракозовъ явился ко мнѣ въ номеръ. Мнѣ было неловко, страшно. Но онъ встрѣтилъ меня съ такой неподдѣльной, тихой радостью, такъ сердечно, какъ самый искренній другъ, какъ любящій братъ. Ни одного слова, ни одного намека на его любовь, ни слова о моемъ мужѣ, о прошломъ; точно никогда ничего не было и ничего необыкновеннаго не произошло, точно мы не переставали видѣться, видѣлись только вчера и продолжаемъ неконченный разговоръ. Мнѣ сразу стало легко, свободно и хорошо.

-- Ну, до свиданія, однако, Варвара Петровна,-- и Ракозовъ взялся за шляпу.

-- Я, какъ настоящій эгоистъ, забылъ съ вами время, забылъ, что вамъ съ дороги нуженъ отдыхъ. Завтра я заѣду въ двѣнадцатомъ часу. Но, все-таки, два слова о дѣлѣ. Если вы порѣшите здѣсь остаться, то я имѣю въ виду маленькую квартирку для васъ; дешевле будетъ, чѣмъ въ гостинницѣ. Мебелью какъ-нибудь подѣлимся, у меня есть лишняя, въ сараѣ стоитъ, съ одного джентельмена за долгъ взялъ. Хоть чѣмъ-нибудь сорвать. Поосмотритесь, вмѣстѣ все обдумаемъ и обсудимъ и найдемъ вамъ дѣло. А пока,-- извините за нескромный вопросъ!-- есть ли у васъ деньги? Если надо окажется на первое время, то вы знаете, что у васъ есть преданнѣйшій другъ и, надѣюсь, вы по настоящему, не по дѣланному, отнесетесь къ моей готовности служить вамъ словомъ, дѣломъ и карманомъ по братски, по товарищески. До свиданія! Спите покойно, дорогой товарищъ!

-- Пока будущій только, быть можетъ,-- договорила я.

-- О, нѣтъ! По дѣлу, быть можетъ, будущій, по жизни -- какъ нельзя болѣе настоящій. И вы, и я, мы не люди толпы, не люди стада, и, если вздумаемъ идти врозь, насъ затопчетъ даже стадо овецъ. Слѣдовательно, изъ чувства сомосохраненія, изъ желанія торжества нашей идеи мы всѣ, сколько насъ ни встрѣтится на жизненномъ пути, должны подать другъ другу руку и крѣпко, плотно держаться другъ друга. Помните это. Прощайте!

На другой день я переѣхала въ свою квартиру,-- прелестныя три комнатки, свѣтленькія, уютныя, маленькія, чудесно убранныя хорошенькой мебелью и цвѣтами. Ракозовъ хлопоталъ за ней цѣлый день и устроилъ меня на славу; даже добылъ откуда-то туалетный столикъ. Онъ говорилъ, что вся эта мебель и зеркала достались ему за безцѣнокъ въ уплату долга. Въ тотъ же день онъ нанялъ мнѣ горничную, умѣющую готовить кушанье. Все сдѣлалось точно волшебствомъ. Я зажила отлично или почти отлично, такъ какъ, все-таки, оставался одинъ капитальный пробѣлъ въ этой жизни,-- именно я жила безъ дѣла. Нѣсколько разъ приставала я къ Ракозову, говоря, что такъ жить невозможно, что мои маленькія средства приходятъ къ концу; онъ далъ мнѣ денегъ взаймы и успокоивалъ тѣмъ, что скоро, скоро придетъ и дѣло. Наконецъ, онъ предложилъ мнѣ идти въ судъ записывать уголовный процессъ, очень большой и сложный, въ которомъ онъ былъ защитникомъ главнаго обвиняемаго. Стенографовъ въ городѣ не было, я тоже не знала стенографіи, но писала очень быстро; за однимъ столикомъ со мной и для помощи мнѣ Ракозовъ помѣстилъ одного молодаго человѣка, худаго, блѣднаго, кажется, чахоточнаго. Мы записывали вдвоемъ. Дѣло пошло недурно. Процессъ, тянувшійся двое сутокъ, былъ записанъ чуть нестенографически. Во время перерывовъ мы просматривали записанное и дополняли на память пропущенное. Ракозовъ, другіе адвокаты, его товарищи по защитѣ, товарищъ прокурора подходили къ намъ и помогали возстановить все говоренное дословно. На третій и четвертый день мы привели все въ порядокъ и переписали. Я работала, до изнеможенія; за то имѣла величайшее наслажденіе узнать черезъ нѣсколько дней, что редакція одной петербургской газеты выслала Ракозову за нашъ трудъ 50 р.; изъ нихъ 40 онъ отдалъ мнѣ, а 10 молодому человѣку, какъ между ними было заранѣе условлено.

-- Ну-съ, дорогой другъ и товарищъ,-- весело говорилъ Ракозовъ, отдавая мнѣ деньги,-- довольны вы теперь? Вотъ пока и дѣло, и заработокъ.,

-- Но, послушайте, вѣдь, это дѣло не постоянное,-- возражала я, сама утопая въ блаженствѣ.-- И заработокъ случайный.

-- Всякое дѣло, кромѣ службы, случайное, Варвара Петровна. Наше дѣло, адвокатское, дѣло медика, всякаго человѣка, не закабалившаго себя наймомъ, всегда непостоянно и случайно; нуженъ нашъ трудъ -- мы предлагаемъ его и имѣемъ заработокъ; нѣтъ въ насъ нужды -- мы ждемъ и проживаемъ заработанное до новаго спроса на насъ. Вездѣ и во всемъ такъ. Даже портниха не можетъ шить до тѣхъ поръ, пока ей не дадутъ заказа.

-- Но скажите же мнѣ, Александръ Алексѣевичъ, возможно ли существовать такимъ трудомъ?

-- Живутъ же спеціалисты-стенографы исключительно этимъ заработкомъ, слѣдовательно, прожить можно. Я не хочу васъ обманывать: не за всякое дѣло дадутъ столько, сколько вы получили за это; наконецъ, не за всякое дѣло даже что-нибудь дадутъ. Но вы привыкнете, будете обходиться однѣ безъ помощника и тогда весь гонораръ будетъ доставаться вамъ однѣмъ.

-- Александръ Алексѣевичъ, вы писали, вы говорили мнѣ. что я могу помогать вамъ, быть вамъ полезной, работать съ вами и для васъ,-- начала я нерѣшительно.

-- Да, конечно. Но, милая, дорогая Варвара Петровна, я долженъ вамъ сказать, что пока у меня дѣлъ не много; я только что началъ здѣсь, меня еще мало знаютъ, къ тому же, въ это время всегда наступаетъ въ нашихъ дѣлахъ затишье. Вотъ къ осени -- другое дѣло, тогда успѣвай только. Я съ восторгомъ ожидаю того времени, когда вы сдѣлаетесь моимъ настоящимъ помощникомъ; какое наслажденіе будетъ для меня работать съ вами вмѣстѣ.

Онъ рисовалъ мнѣ чудныя картины трудовой идилліи. Я оставалась успокоенная и довольная. Еще раза четыре записывала я процессы и всякій разъ получала черезъ Ракозова плату за нихъ изъ редакціи. Въ общей сложности заработокъ оказывался очень хорошимъ, далеко превышающимъ мои скромныя потребности. Два мѣсяца прошло со времени моего, пріѣзда въ X. Какъ это случилось, мало того какъ, но даже когда именно, я не умѣю опредѣлить съ точностью и объяснить не умѣю.... Чего?-- спрашиваете вы. Того, какъ Ракозовъ получилъ право называть меня своей... женой! Боже мой, Боже мой! Это было такъ странно, такъ невѣроятно для меня самой... Я всю правду передаю вамъ, вы не можете сомнѣваться въ этомъ. Повторяю, я не могу уловить ни одного момента во всей этой части моей жизни. Я не пала; нѣтъ! я скатилась по гладкой, блестящей дорожкѣ, скатилась въ пропасть и не знаю какъ. Я опомнилась только тогда, когда очутилась на содержаніи у ловкаго адвоката. Нѣтъ словъ въ человѣческомъ языкѣ, чтобы передать весь ужасъ, охватившій меня, когда я поняла, что я такое, сознала свое положеніе.

Послѣ мучительной ночи, полной тяжелыхъ думъ и страданій, раннимъ утромъ до пріѣзда ко мнѣ Ракозова я отправилась въ управленіе желѣзной дороги. Управляющій, Плахинъ, принялъ женя тотчасъ же и очень любезно.

-- Чѣмъ могу служить вамъ?-- спросилъ онъ, подвигая мнѣ кресло.

-- Мнѣ нужно мѣсто...-- едва могла я проговорить. Меня душили слезы, горло сжимало точно тисками.

-- Мѣсто?-- слегка, чуть замѣтно удивился Плахинъ.-- Т.-е. вы желаете поступить на службу къ намъ на дорогу? Да, это, конечно, возможно, очень возможно. Вы, вѣдь, если не ошибаюсь, кончили курсъ въ институтѣ? Я какъ-то мелькомъ слышалъ, когда вы записывали процессъ въ окружномъ судѣ. Какое же мѣсто желали бы вы имѣть?

-- Все равно. Умоляю васъ.

-- Все, что только могу, я сдѣлаю; но... извините, сразу такъ я ничего не могу вамъ сказать и предложить. Дня черезъ два, черезъ три я дамъ вамъ отвѣтъ, т.-е. сообщу вамъ мои предложенія,-- поспѣшилъ онъ добавить, увидавши мое отчаянное лицо.-- Вы не волнуйтесь такъ; во всякомъ случаѣ я постараюсь сдѣлать, что могу.

Часа черезъ два заѣхалъ ко мнѣ Ракозовъ, по обыкновенію, пить кофе передъ засѣданіемъ суда. Я лежала совсѣмъ больная и не сказала ему ничего.

-- Воличка,-- говорилъ онъ мнѣ на другой день. Такъ онъ перекрестилъ меня, называя своей волей. Мерзко и жеманно, а тогда... тогда это мнѣ казалось прелесть какъ хорошо. Воличка, что тебѣ за фантазія пришла идти къ Плахину просить мѣста?

-- Послушай, Александръ,-- отвѣчала я,-- такъ жить я не могу. Я не за тѣмъ ушла отъ мужа, чтобы сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ я сдѣлалась вопреки моего желанія, вопреки того, что ты обѣщалъ мнѣ. Гдѣ этотъ трудъ, гдѣ это дѣло, на которое ты звалъ меня? Что вышло теперь? Что я такое для тебя, для всѣхъ, для себя, наконецъ? Неужели ты не понимаешь, не хочешь понять, что такое положеніе невозможно, невыносимо?

-- Полно, радость моя,-- ублажалъ онъ.-- Все это пустыя фантазіи. Во-первыхъ, ты же растаешь, получаешь за свой трудъ...

-- Не отъ тебя ли?-- По нѣкоторымъ даннымъ я имѣла основаніе заподозрить, что всѣ мои писанія въ окружномъ судѣ не шли никуда далѣе кабинета Ракозова, деньги же не изъ редакцій высылались, а попросту выдавались изъ его кармана. Такъ ли это было, я никогда не могла дознать навѣрное.

-- Ты уже не первый разъ задаешь мнѣ этотъ, вопросъ. Я отвѣчалъ и повторяться считаю излишнимъ. Что же касается вопроса, что ты такое и какъ ты живешь, то отвѣтить очень не хитро и просто. Живешь ты одна потому, что тебѣ жить не съ кѣмъ, живешь ты на свои трудовыя деньги. До нашихъ взаимныхъ отношеній никому дѣла нѣтъ, для себя же лично мы оба свободны и вольны въ себѣ.

-- Но я-то очень хорошо сознаю, что живу на твой счетъ...

-- И это не вѣрно. Если ты потрудишься счесть даже всѣ гроши, то и тогда выйдетъ, что не ты пользовалась моими средствами, а каждый Божій день я тебя объѣдаю и опиваю кофеями, завтраками, чаями и ужинами. Я почти живу на твоихъ хлѣбахъ. И за все это что ты получила отъ меня? Если уже становиться на такую почву, то давай счеты сводить во всѣхъ копѣйкахъ. Не настолько ты богата, чтобы держать меня безплатнымъ нахлѣбникомъ.. Да и захочу ли еще я этого? Сама ты допустишь ли такія отношенія? Полагаю, что нельзя быть щекотливымъ въ счетахъ за себя только одного.

Возражать мнѣ было нечего. Все это было такъ или, по крайней мѣрѣ, имѣло видъ, что такъ, и я чуть ли не виноватой оказывалась за мою излишнюю щекотливость. Долго, красно и убѣдительно доказывалъ мнѣ Ракозовъ нормальность моей жизни и ея прелесть; но не доказалъ, не убѣдилъ меня. Я не могла опровергнуть ни одного изъ его доводовъ, всѣ мои возраженія разлетались въ прахъ передъ его логикой; но что-то такое необъяснимое подсказывало мнѣ, что все это не такъ. Не въ головѣ, не въ мозгу дѣлалось это, а гдѣ-то... просто во всемъ моемъ существѣ. Умомъ я соглашалась съ Ракозовымъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, другое, не головное, сознаніе громко заявляло мнѣ, что все это фальшь. Я осталась при послѣднемъ и твердо объявила, что найду себѣ дѣло, какое бы то ни было, но такое, которое я лично сочту настоящимъ.

Плахинъ принялъ меня на службу въ свою канцелярію, назначилъ жалованья 35 р. и квартирныхъ 10 р. Я была въ восторгѣ и горячо принялась за дѣло.

Лѣто приходило къ концу; былъ августъ. Я шла изъ правленія. На большой улицѣ на встрѣчу мнѣ быстро катилась пролетка; въ ней сидѣлъ Ракозовъ съ дамой. Когда они поравнялись со мной; и узнала его жену по карточкѣ въ его альбомѣ. Онъ издали завидѣлъ меня, отвернулся лицомъ къ женѣ и что-то говорилъ, громко смѣясь и жестикулируя. Его спутница, кажется, тоже узнала меня, хотя мы никогда не видали другъ друга. "Неужели онъ ей показалъ мой портретъ?-- промелькнуло у меня въ головѣ.-- Зачѣмъ она пріѣхала?" Неотвязныя мысли томили меня до вечера, до пріѣзда Ракозова.

-- Къ вамъ жена пріѣхала?-- встрѣтила я его.

-- Да, Волечка, пожаловала моя неволя,-- отвѣчалъ онъ, комично-жалобно вздыхая.

Тонъ былъ не натуральный, противный, дѣланный Мнѣ было невыносимо больно., досадно.

-- Вы, однакоже, увѣряли меня, что между вами все кончено, что вы навсегда разстались съ вашей супругой.

-- Ахь, радость моя, точно ты не знаешь, что отъ женщины, вродѣ моей дражайшей супруги, нѣтъ средствъ никогда отдѣлаться. Мѣста нѣтъ на земномъ шарѣ, гдѣ бы можно было жить покойно и не подвергаться ея нашествіямъ.

-- Зачѣмъ же вы увѣряли меня? Вы знали, что ваша жена не оставитъ васъ и, слѣдовательно, говорили неправду.

-- Волечка, милая, даю тебѣ слово: я ее живо спроважу...

Онъ ее спровадилъ, но самъ поѣхалъ провожать до деревни, увѣривши меня, что необходимо устроить какія-то дѣла по имѣнію. Пробылъ тамъ мѣсяцъ, вернулся на нѣсколько дней и опять уѣхалъ, въ городѣ разнесся слухъ, что совсѣмъ. Я долго не вѣрила, но пришлось повѣрить. Многому пришлось повѣрить, многое пришлось испытать и перенести, пришлось писать къ мужу...

О томъ, что Ракозовъ совсѣмъ оставилъ X., мнѣ сообщилъ секретарь Плахина. Онъ же далъ мнѣ понять... Господи! и это униженіе, и этотъ позоръ я испытала!... Онъ далъ мнѣ понять, что моя служба въ правленіи не нужна, что это была даже не служба, а такъ, нарочно, потому только, что Ракозовъ велъ какія-то дѣла дороги и принималъ во мнѣ особенное участіе; теперь же мѣсто, созданное для меня, т.-е. для протеже Ракозова, упраздняется, и меня выпроваживаютъ за ненадобностью, изъ милости, впрочемъ, даютъ жалованье за мѣсяцъ впередъ. И я взяла, должна была взять, чтобы не идти... побираться. Изъ милости же Плахинъ предложилъ мнѣ поступить въ телеграфъ на 15 р. Дай Богъ ему и за то счастья! Выгнали, но, по крайней мѣрѣ, не уморили съ голоду. Только необходимо было имѣть видъ. Я написала къ мужу и очень скоро получила паспортъ при коротенькой запискѣ: "Если придетъ крайность,-- писалъ Чигоринъ,-- напиши мнѣ. Чѣмъ могу, выручу и помогу. Въ случаѣ нужды не стыдись, ради Бога, спросить денегъ; безъ нихъ не проживешь. Я виноватъ во всемъ. Не откажи въ прощеньи, не лиши меня возможности быть тебѣ полезнымъ, хотя бы деньгами. Мнѣ ихъ дѣвать некуда. Умоляю, прости и не откажи мнѣ".

Все.

Далѣе разсказывать нечего. Я сдѣлалась телеграфисткой. На одномъ изъ полустанковъ больную физически, разбитую нравственно встрѣтила меня черезъ 10 мѣсяцевъ сестра Маша, вышедшая тѣмъ временемъ замужъ за богатаго и милаго человѣка. Ихъ вы обоихъ знаете. Вскорѣ я овдовѣла. Чигоринъ спился съ кругу и умеръ въ чахоткѣ. Я осталась у сестры, гдѣ вы меня и встрѣтили.

Вотъ полная моя исповѣдь. Прочтите ее, сожгите тетрадь и... будьте счастливы долго, долго, такъ счастливы, какъ я вамъ желаю...

-----

Меня разбудилъ приходъ Воловцова.

-- Ну, братъ, пора, 8 часовъ; жена заждалась тебя за чаемъ,-- говорилъ онъ, поднимая темныя драпировки окна.

-- Извини, Сергѣй Николаевичъ, я сдѣлалъ отчаянную нескромность. Вотъ прочелъ это!-- и я указалъ на тетрадку.

Воловцовъ поморщился.

-- Ты-то прочелъ -- не велика бѣда. Гдѣ это она валялась? Я совершенно забылъ объ этой поэмѣ. Гдѣ ты нашелъ ее?

-- Вотъ здѣсь между твоими разными хозяйствеводствами.

-- Г-мъ. Слава Богу, что такъ обошлось. Сжечь надо поскорѣе, пока моей барынѣ не попалось, а то...

-- Чѣмъ жечь, отдай мнѣ.

-- А тебѣ-то на что? Возьми, пожалуй. Только, смотри, женѣ не проболтайся. Бѣда будетъ.

-- Сергѣй Николаевичъ, это тебѣ было адресовано?

-- Мнѣ, а что?

-- Такъ. Что же ты? Вѣдь, ты ее любилъ, если дѣлалъ предложеніе?

-- Признаюсь, братъ,-- шепотомъ признавайся Воловцовъ,-- еще какъ! Да и баба же, скажу тебѣ, была, у-ахъ!

-- Что же ты ей отвѣчалъ?

-- Ничего не отвѣчалъ. Чего же отвѣчать? Ужасно неловко было. Я взялъ да на другой же день и уѣхалъ въ саратовское имѣніе. Такъ молчкомъ и прошло; а когда вернулся...-- Половцовъ запнулся.

-- Ну, какъ же вы встрѣтились?

-- Мы уже не встрѣтились. Безъ меня это было; мѣсяца черезъ полтора послѣ моего отъѣзда она пошла купаться и утонула.

Воловцовъ отвернулся къ окну; голосъ его дрогнулъ.

-- Отчего же ты не женился на ней, Сергѣй Николаевичъ?

-- Ну, отчего, да отчего, да зачѣмъ! Самъ-то ты маленькій, не понимаешь отчего? А ты бы женился?!.. Вставай-ка, лучше, ждутъ!

Я началъ одѣваться. Воловцовъ ходилъ по комнатѣ, швыряя ногами попадавшіяся на дорогѣ книги.

-- Сергѣй Николаевичъ, а не ты доканалъ ее, не ты утопилъ?-- не выдержалъ я.

Онъ остановился на секунду, посмотрѣлъ на меня растеряннымъ взглядомъ, потомъ круто повернулъ въ двери и вышелъ, почти крикнувши, такъ рѣзокъ показался мнѣ его голосъ:

-- Ты, чортъ знаетъ, что городишь!

-- Тетрадка отдана мнѣ въ полную собственность?-- спросилъ я Воловцова, садясь въ тарантасъ.

-- Въ полнѣйшую. Хоть въ газетахъ публикуй... только чтобы жена не узнала.

М. Ремезовъ

"Русская Мысль", No 9, 1884

Оставить комментарий Ремезов Митрофан Нилович (bmn@lib.ru) Год: 1884 Обновлено: 20/12/2017. 64k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Ремезов Митрофан Нилович Забытая тетрадка

ЗАБЫТАЯ ТЕТРАДКА.

Ремезов Митрофан Нилович
Забытая тетрадка