Ремизов Алексей Михайлович
Сибирский пряник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Большим и для малых ребят сказки. Сибирские сказки.
    Про крота и птичку. Якутская.
    Стожары. Якутская.
    Серкен-Сехен. Якутская.
    Судьба. Карагасская.
    Три брата. Карагасская.
    Люди и звери. Манегрская.
    Люди, звери, китайская водка и водяные. Манегрская.
    Китайская шапка. Манегрская.
    Эйгелин. Чукотская.

Алексей Михайлович Ремизов.
Сибирский пряник

Большим и для малых ребят сказки.

Посвящаю С. П. Ремизовой-Довгелло

Сибирские сказки

Про крота и птичку

Якутская

   Положили уговор крот и птичка: крот обещался пустить зимою птичку в свою нору и поделиться от своих запасов, птичка обещалась, когда по весне вода зальет кротову нору, пустить к себе крота в гнездо на корм и отдых.
   Пичужка сдержала слово. И крот из всей ее добычи выбирал только то, что по душе ему было. Так дружно провели они весну и лето.
   Осенью, еще до снега, крот, по уговору, пустил птичку в свою нору, но кормил ее отбросом, больше корешками, и изголодавшейся птичке грозило помереть бедной смертью.
   В отчаянии, не видя выхода, воскликнула несчастная птичка:
   -- Как это так! Я тебе отдавала одно только лакомое, а ты -- что негоже. На будущий год -- врозь!
   -- Тварь неблагодарная! Ты расточала всю зиму мои запасы, и ты еще смеешь!
   И крот когтями ударил по темени птичку.
   С той поры и летает над землею птичка -- кровавый королек, а крот каждую весну, как только вода зальет его нору, выходит на холмик и сидит под ивой, дрожа.

Стожары

Якутская

   Говорит однажды богатый Кудунгса, по прозвищу Огненный рот, старому своему шаману Чакхчыгыс-таасу, что значит Трескучий камень.
   -- Эй, ты, старый хрыч, откуда берется зимняя стужа?
   -- А! -- отвечает шаман, -- это дыхание той вон звезды, что огнем бороздит небеса.
   -- Эй, ты, ну, конечно, надо разрубить ее нить.
   -- А! -- отвечает шаман, -- конечно, я постараюсь, только надо мне два хороших топора.
   И по слову Кудунгса дали шаману два крепких роговых топора.

* * *

   Пятого дня новой половины месяца Сосны, по-нашему на Ивана Купалу, шаман камлает.
   Он велел закрыть окна и двери, строго-настрого запретил, -- даже носа не смей высовывать наружу! Двум крепким детинам приказал попеременно разжигать огонь. А сам надел волчью доху, шапку с рогом, туго завязал себе рот.
   И семь дней и семь ночей без устали камлает шаман.
   Нечем дышать от жары, а нет места на нем -- весь покрыт инеем, и сосульки текут, леденея. На руках его рукавицы из передних лапок волка, а палец мерзнет, как сук. Топоры же его, роговые, от лезвия и до проуха, затупляясь, стираются.
   И каждый раз, как ударит шаман топором, огонь звезды с шумом и брязгом рассыплется.
   Семь дней и семь ночей рубил шаман и расколол большую звезду на семь звезд.

* * *

   Стуча громко в бубен, шумно нисходит шаман на землю.
   И ропщет, указывая на хлевное окно:
   -- Негодная баба высунула харю, и потому не осилил звезду. Однако ж месяца на два я убавил морозу.
   С той поры студеные стожары из звезды, подобной луне полнолунной, на семь звезд раскололись, как огни из большого огнива.
   Серкен-Сехен*
   Якутская
           Вещун земли и мира,
           добрый советчик богатырей,
       сын старой царицы Тынгырыын,
       а по отцу из рода Одун, -- Ревущий.
       Штаны на нем -- брюшко синей белки,
       шуба -- беличья спинка,
       пояс -- бельи обрезки,
       шапка -- белий затылок,
       навески -- бельи ушки,
       шейный кушак -- бельи хвосты,
       сапоги -- бельи задние лапки,
       рукавицы -- передние беличьи лапки,
       посох -- костяная трава.
   А дом его -- на росстани дорог -- пень дуплистый.
   А жена его старуха -- от уха до брыл семь заплатков.
               Сам с ноготок,
               борода по пупок.
               голени -- деньги,
               руки-ноги -- усики.
           А звать-позывать вещуна:
               Дедко
                   Серкен-Сехен!

Судьба

Карагасская

   Жил в своей юрте один бедняк Тутарь. Оленей у него было мало, юрта старая, и ни одна кыс (девушка) не хотела выйти за него замуж.
   Горько задумался Тутарь о своей горькой доле и решил продаст он оленей, юрту и займется торговлей.
   И распродал Тутарь добро, выехал к русским в деревню, купил три коня и товару на три коня. Навьючил коней и назад в тайгу торговать.
   Первую ночь заночевал Тутарь в тайге. А ночью волк задавил коня и разбросал товар. Встает поутру Тутарь: конь задавлен, товар испорчен, и тут же волк стоит, смотрит.
   Рассердился Тутарь, взял ружье, застрелить хотел волка. А волк стоит, зубы оскалил, хвостищем машет, смотрит.
   "Нет, не буду стрелять!" -- подумал Тутарь.
   И собрал он остальных коней и поехал дальше.
   На вторую ночь волк опять задавил коня и товар испортил, а сам не уходит.
   Еще больше рассердился Тутарь, прицелился в волка. А волк стоит, зубы оскалил, хвостищем машет, смотрит.
   "Нет, не буду стрелять!"
   И поехал Тутарь дальше уж с одним конем.
   А в третью ночь волк задавил последнего коня и весь остальной товар испортил.
   Тут уж Тутарь себя не помнит, схватил ружье, прицелился, только вот собачку нажать. -- А волк стоит, зубы оскалил, хвостищем машет.
   И опустил Тутарь ружье.
   "Нет, не буду стрелять!"
   Тогда волк подошел совсем близко и говорит по-человечьи:
   -- Ты -- добрый человек, Тутарь, иди назад в свою юрту, будет у тебя всего много -- и оленей и зверя много добудешь.
   И пошел.
   А был этот волк сама судьба: не хотел, видно, Бог, чтобы Тутарь купцом стал.
   Бросил Тутарь торговлю и стал жить опять в своей юрте, и всего у него стало много -- богатым человеком сделался Тутарь.

Три брата

Карагасская

   На Уде реке, повыше Буртуш-айа, есть небольшое озеро -- есть ли оно там еще или нет, не знаю. А когда ни души еще не было на белом свете, вышли из озера три брата. И стали братья подумывать, чего бы себе промыслить для корму -- не было тогда ни ловушек, ни капканов, ни ружей.
   Вот собрали братья в лесу хмелю, сплели из хмеля сети и стали сетями рыбу ловить. Наловили рыбы много и насытились.
   Так и жили братья.
   Стал большой брат упрекать братьев, что работают плохо.
   -- Едят много, а работать не хотят. И повздорили братья.
   -- Не хочу с вами жить! -- сказал середний брат и ушел в лес и там обернулся медведем.
   -- И я вас не хочу больше видеть! -- сказал меньшой и ушел в землю, такой черный: обернулся в корень медвежий.
   Остался один большой брат, он и был карагас. И живет человек на земле, убивает брата медведя, а медведь ест корень медвежий -- брата.

Люди и звери

Манегрская

   Прежде были огонь и вода.
   Огонь и вода опустошили всю землю.
   Потом Бог дал двух людей, брата и сестру, в тех самых землях, где живут теперь орочоны, далеко от китайцев.
   И говорит сестра брату:
   -- Давай жить, как муж и жена, а то пропадем, и кончится человек на земле.
   Брат заплакал, да раздумался и согласился.
   Через год родился у них сын, потом две девочки и еще сын.
   Большого сына звали Манягир, дочерей -- Учаткан и Говагир, меньшого -- Гурагир. А имя отцу-матери было Ойлягир, и детей, что родились после, назвали Ойлягир.
   Так пошли пять родов бое.

* * *

   Жили люди на земле, а ничего-то у них не было: ни оленей, ни лошадей, ни собак.
   И говорит старуха-мать детям:
   -- Убейте меня, снимите с меня кожу и мясо, разделите кости. Кости разбросайте ночью по всем сторонам. А, бросая, говорите: "Это пусть будет лошадь, это олень, это корова, это собака, это жена, это дочка!"
   Младшая дочка Говагир заплакала, -- нет, она такого не могла исполнить.
   А ночью, когда все спали, больший сын Манягир убил мать-старуху и сделал так, как она наказала.
   И вот поутру около стойбища послышался шум -- лошади, олени, коровы, собаки и люди сходились со всех концов, как обещала старуха-мать.
   Так пошли люди и звери.

Люди, звери, китайская водка и водяные

Манегрская

   Жили-были семь братьев.
   Раз случилась им большая удача, набили они много всякого зверя. И три шайбы наполнили сушеным мясом, -- шайба это амбарчики на столбцах в тайге -- надолго запасли себе корму.
   И стали братья, кроме одного брата, ловить зверей живьем: с живого зверя осторожно, чтобы не повредить жил, сдерут шкуру и пустят так на волю.
   Ну, зверь голый -- смешно.
   Смеялись братья, кроме одного брата.
   И вот однажды, натешившись над зверями, пошли братья к шайбе за едой. А шайба, как живая, все дальше и дальше от них. Долго братья гонялись за ней, а она уходит и уходит, как живая. Стреляли из луков -- ничем не остановишь.
   И перемерли братья голодной смертью. Не помер только тот, что не обижал зверей.
   Тогда шайба остановилась и накормила брата.

* * *

   Было семь братьев, остался из семи один.
   И стало ему одному без братьев скучно.
   И пошел он, куда глаза глядят, и так шел он, шел и дошел до китайцев.
   Ласково приняли его китайцы; один буду предлагает, другой кукурузу, третий лепешки. А он все отказывается: с рода не видывал такого, есть-то ему боязно.
   "Ну, и чудак!" -- подумали китайцы и решили угостить его китайской водкой.
   Бое водку выпил, как воду, -- три чашки, а что потом было, ничего не помнит.
   А поутру проснулся, видит, все те же китайцы.
   И говорят ему китайцы:
   -- Приводи к нам свой народ, у нас жить хорошо!
   И стали собирать его в дорогу: научили, как печь лепешки, дали ему и буды, и водки, -- да с Богом.
   С китайскими дарами добрался бое до тайги, до своего дома, созвал народ и первым делом угостил водкой -- хотелось ему посмотреть, что такое бывает с водки, какая ее сила, сам ведь тогда у китайцев заспал всякую память.
   Выпили товарищи, пошумели, ну, один задрал, другой сказал, повздорили, помирились, скакать принялись, наскакались, да тут же и спать легли.
   А как глаза продрали: он им лепешек, и рассказал все о китайцах.
   -- Да, -- говорят, -- надо идти к богдо, хорошо живут. И согласились: собраться всем и всей тайгою идти в землю дауров.

* * *

   А жили в речке около стойбищ водяные человеки, и много они бое докучали. И чего только, бывало, ни придумывают, а извести их никакими силами невозможно.
   Вот, чтобы с водяными покончить, и придумали бое такую хитрость: сошлись они к речке, расселись на берегу и ну пить воду -- один чашку выпьет, передаст другому.
   Сами-то воды напились, а в чашку водки налили, и оставили эту чашку на берегу, да по домам.
   И как опустел берег, водяные на берег и прямо за чашку -- подсмотрели, как люди-то пили!
   Чашка -- немного, да много ли надо водяному: глотнет, и готово.
   Осоловели совсем водяные, -- ни рукой, ни ногой, да кто, как был, так и полегли влежку.
   Тут бое всех их до одного и переловили.
   Вся тайга сошлась на такое диво.
   А как поближе рассмотрели, и ничего особенного: человек как человек, только что голышом -- ни на нем ормуз, паголинков по-нашему, ни на нем штанов, как мать родила, кланяются.
   Вот они какие -- водяные!

Китайская шапка

Манегрская

   Было это в те далекие времена, когда на берега Зеи не ступала нога ни русского, ни китайца, и кочевали бое на оленях.
   Бое, как и соседи их -- орочоны, и соседи их соседей бирары и гольды, были большим народом -- и не десятками, как нынче, а в тысячах считались.
   Люди рождались и проходили по земле; как красная рыба кэта, узилась широкая тайга, и от тесноты вражда подымалась среди людей.
   Брат пошел на брата. Род забывался, и каждый думал только о себе и жил по себе. Никто никого не хотел слушать. И своеволью не было никакого упора. Полуголовый и безголовый считали себя головою. Вся жизнь перевернулась, и никому житья не стало. Худые люди, а такие везде найдутся, дано ли тебе тысяча оленей или ни одного, худые люди стали обижать хороших. А жаловаться некому было, и заступы негде искать.
   Жили бое крепко и дружно родом, а замутилось, и стали друг другу как самые первые враги.
   Вот и сошлись кто помудрей да потолковей и решили, что без царя никак невозможно.
   А был один самый зоркий -- Касяки Ойлягир, взял он себе котомку с соболями на плечи, рогатую пальму в руку, покликал серую свою собаку, умылся из родной реки Силирни-биры и в путь -- царя искать.

* * *

   Долог и труден был путь.
   На юг от Силирни-биры шел Касяки. Немало встречалось разных людей по дорогам. И сначала понимали, что говорил он, а потом речь его стала другой, как таежный шум, как птичий клик, и сам он перестал понимать других. И только одно: как заговорит о царе -- где ему найти царя? -- всякий указывал дорогу.
   Большие ноены -- правители богатых родов, случалось, звали себя царями, но Касяки всегда угадывал обман и шел дальше. Царское имя -- где найти царя? -- было ему верным поводырем.
   Так дошел он с серой своей собакой до самого дома, где жил царь китайский.
   А к царю его не пускают.
   -- Зачем и откуда? -- не хотят пускать, хоть что хочешь.
   Стало Касяки обидно:
   "Как? Его не пустить! А вот возьмет он свою рогатую пальму, да пальмой!"
   Царь услышал шум.
   -- Что такое?
   Говорят царю про Касяки.
   Подумал царь:
   "Вот какой смелый, никого не боится: один с своей пальмой на всех!" -- и велит привести к себе Касяки.
   И вошел Касяки к царю, положил перед царем подарки -- сорок черных соболей.
   Царь копнул мех, а из-под черного, как небеса, заголубело, -- глаза у всех и разбежались: впервые увидели китайцы соболиную шкурку!
   -- Пришел царя искать, -- сказал царю Касяки и помянул царю о смуте, о родной реке Силирни-бире, где от смуты не стало житья.
   Выслушал царь Касяки, велел принести отдарки: золота и серебра.
   Да Касяки-то ничего брать не хочет: золото -- он от роду не видел золота -- и золото в глазах его, что медь, а серебро -- и серебра он никогда не видел -- серебро сошло за олово.
   Подумал и кусочек серебра взял -- на пули пригодится.
   А царь подумал:
   "Вот он какой: и смел, и щедр, и ничем не прельстишь -- ни золотом, ни серебром. Да это и есть царь!"
   И велел принести шапку: китайскую шапку с синим корольком -- шарик такой, и еще просто шариков горсть.
   И когда подали царю шапку и шарики, царь надел шапку на Касяки.
   -- Ты будешь царь над бое, -- сказал царь, -- а эти шарики раздай приятелям, кому поверишь, и будут они твои полковники и урядники. А кто тебя не послушает, возьми палку, да палкой -- послушают! По своей-то воле жить, надо, чтобы у человека было и тут, и там, -- царь показал на голову себе и сердце и, подняв руки, распростер, как крылья, над головой, -- и здесь вот!

* * *

   В китайской шапке с синим корольком вернулся Касяки домой на Силирни-биру и объявил бое, что он царь их, и указал на шапку.
   Подняли на смех. И кто поверит -- китайская шапка с шариком, царь? -- и такой галдеж пошел, прохода нет.
   А Касяки позвал приятелей, роздал им шарики -- сказал царское слово.
   Полковники и урядники взяли палки.
   И те, кто смеялся, живо поджали хвост -- такой уж смерд человек, коли нет в нем -- нет ни тут, ни там, ни здесь вот!
   Палка гуляла вовсю, лупила смехунов чуть не до смерти.
   Видят, Касяки большой начальник, и стали слушаться.
   А воры попрятались, горланы поумолкли. И завелся настоящий порядок.
   До глубокой старости царствовал над бое Касяки Ойлягир. А по смерти его шапка с синим корольком перешла его сыну, а от сына внуку.
   И по смерти полковников и урядников, приятелей Касяки, шарики их пошли их детям.
   Так нарядились бое.
   И доныне крепки их роды -- Ойлягир, Манягир, Гова-гир, Гурагир, Учаткан -- и привольней житья ни один народ не знает.

Эйгелин

Чукотская

1

   Жил-был большой богач и было у него двое детей -- сын да дочь.
   Вырос сын и задумал старик сына женить. И по богатству старика немало нашлось невест. Старику-то они по душе, да сыну-то неладны: поживет с молодой женой день, два и назад к родителям отправит. Уж старик рукой махнул и перестал сватать.
   Говорит Эйгелин сестре:
   -- Сшей мне, сестра, десять пар обуток, наклади их полны жиром, за море иду.
   Послушала сестра, приготовила брату десять пар мягких обуток, наполнила их оленьим жиром. Забрал он обутки, простился с домом и вышел.

* * *

   Идет Эйгелин день, идет ночь, -- не спит, не присядет. И только, когда башмаки запросят каши, остановится переобуться, поест.
   Так и идет.
   Встречает его белый ворон.
   -- Ты куда пошел, Эйгелин?
   -- Иду за море.
   -- Не ходи, сгинешь.
   -- Эна!
   -- Говорю, не ходи: не пройдешь.
   -- Нет, все равно пойду.
   До трех раз остерегал ворон и трижды был один ответ: стоял на своем Эйгелин.
   Вынул ворон из-под левого крыла длинный большой нож.
   -- На, возьми этот булат на случай! -- и улетел.

* * *

   Идет Эйгелин день, идет ночь. На пути ему застава -- полынья, да такая, конца-краю не видно.
   "Знать и вправду не пройдешь!"
   И хоть назад иди.
   Да вспомнил Эйгелин про воронов батас, отошел, разбежался, взмахнул батасом и, как на крыльях, стал на другой стороне.
   Идет дальше -- опять застава: впереди камень, как гора, и в снегу весь. Подошел поближе -- камень зашевелился, не камень, белый медведь.
   Взмахнул Эйгелин батасом да на медведя и духом вскочил зверю на спину. Кинулся медведь, заревел и ну бегать, скакать -- хочет сбросить, да цепок Эйгелин, держится крепко. И обессилел медведь, батас его и кончил.
   Отрезал Эйгелин у медведя из-за уха самый длинный волос, как чаут, аркан олений, скатал кольцом и себе в колчан.
   Идет дальше. А впереди ему заставой белеет снежный длинный хребет. Ближе подошел -- шевелится, и не хребет снежный, белый горностай.
   Кинулся Эйгелин на горностая, вскочил на спину. Как бешеный, побежал горностай, завертелся, закувыркался, да сделать ничего не может и упал под острым батасом.
   И у горностая, как у медведя, срезал Эйгелин из-за уха волос, скатал в кольцо да себе в колчан.
   Идет дальше. Перешел море. Берегом идет. И опять застава -- яр, да такой крутой, и снег между прогалин. Всмотрелся, а яр, как живой, не яр -- пестрая гусеница.
   И как на медведя, как на горностая, бросился Эйгелин на гусеницу, крепко уцепился. Билась, извивалась гусеница -- и ничего не помогло. Он убил ее, как медведя и горностая. И у мертвой отрезал волос, скатал кольцом и в колчан к себе.

* * *

   Идет Эйгелин день, идет ночь.
   Много стоит руйт -- больших кожаных юрт. Подошел поближе и в сторонке прилег.
   У руйт молодежь пинала мяч. Ловко шла игра.
   Из всех, особенно одна, с длинными косами до пят, приковала к себе его глаза: когда она бежала, ее косы, как прутья, стояли за спиной, -- так она была быстра.
   И еще две другие показались Эйгелину: схожие с лица, они бегали все рядом, не перегоняя и не отставая друг от дружки, словно сшиты.
   "Вот которую одну из этих схожих и возьму в жены!" -- решил Эйгелин.
   И когда стемнело, он заметил, куда пошли сестры, да за ними следом.
   И нагнал у руйты.
   И когда одна из них ступила в руйту, он схватил за руку другую. Та оглянулась и ввела его с собою в руйту.
   -- Вот наш гость!

* * *

   В руйте сидел старик. Стал расспрашивать: куда и откуда?
   -- Из-за моря, -- сказал Эйгелин.
   -- Ну, и даль! И как это ты умудрился?
   Эйгелин велел принести колчан -- за дверью он его оставил.
   И когда принесли колчан, вынул медвежий волос. Посмотрел старик, покачал головой.
   -- Ну, и бедового ж ты зверя уходил! Кому доводилось на море ходить, сети метать, встреча с этаким -- погибель: много кого так и не вернулись.
   Эйгелин достал волос горностая.
   -- А этот еще лютее, -- сказал старик, -- увидит и готово, все равно, где хочешь настигнет, не увернешься. Немало погубил народа.
   Эйгелин показал волос гусеницы.
   -- Ну, а это уж, как сам страх: кому, охотясь за диким оленем, случалось встречаться, живым никто еще не уходил, -- старик посмотрел пытливо, -- зачем ты к нам пришел?
   -- Так, -- сказал Эйгелин.
   -- За хозяйкой?
   -- Да.
   -- Вот мои две, бери любую. Только не выйдет дело. Такого, как ты, всякий заметит. Помяни мое слово: тебя женит на себе высокая с длинными косами.
   -- Ну, нет, я хочу взять твою дочь.
   -- Мало, что хочешь! Очень мне жаль тебя, а не будет по-твоему.
   В руйту вошла -- легка на помине! -- та длиннокосая, принесла новую одежду: от шапки-малахая до обуток все белое без единого черного волоска и деревянное блюдо с мясом.
   -- Не хочу! -- отстранил Эйгелин.
   Ничего не сказав, мигом умчалась и так же мгновенно вернулась в руйту, но уже с черной одеждой и поставила перед Эйгелином блюдо с оленьим жиром.
   А у старика еще варится, не поспел.
   Эйгелин вынул нож и взялся за еду.
   Запечалился старик, да уж поздно.
   Эйгелин съел все блюдо.
   -- Ну, обувайся, пойдем ко мне! -- сказала длиннокоска.
   -- Веди, разве я знаю куда! -- поднялся Эйгелин.
   И они пошли.

2

   Она показала на большую руйту
   -- Вот моя!
   И встала.
   И он остановился.
   -- Побежим наперегонки: кто первый придет, тот и будет главным. Только знай, прибежишь первым, прыгай прямо в теплый полог, не зевай.
   И они побежали.
   И обогнал Эйгелин -- первым прыгнул в руйту.
   Две собаки, прикованные железными цепями у входа, рванулись на него и оторвали у него полы.
   Следом вошла она в полог.
   И трое суток провели они вместе, не выходя из полога.
   В последнюю ночь слышит Эйгелин, шипит что-то. Высунулся, осмотрелся: на пологу черепа человечьи, руйта железная, а за деревянным столбом рассованы трупы, и все, как на подбор, -- молодые, сильные, как сам он.
   "Тут и мне смерть!" -- подумал Эйгелин.
   И не убежишь: вход сторожат собаки, а отверстие вверху и высоко и узко.

* * *

   Наутро говорит ведьма:
   -- Ты соскучился? Хочешь, пойдем пинать мяч?
   -- Пойдем.
   И пошли.
   Собралась молодежь, завели игру.
   И никто не мог справиться с ведьмой: когда она бежала, косы, как прутья, стояли за спиной, так была быстра.
   По-прежнему сестры, дочери старика, неразлучно бегали вместе, словно сшиты.
   Но всех обгонял Эйгелин. И никто не мог пнуть мяч так далеко, как он.
   Стемнело.
   -- На, возьми одежду, иди вперед, я догоню! -- сказал Эйгелин жене.
   И когда та скрылась, он подошел к сестрам.
   -- Скучно мне, -- сказал он сестрам, -- не спите по ночам, пусть одна из вас караулит. Что-то случится, чую.

* * *

   Живет Эйгелин с женою. Без нее ни шагу. Одному все равно от собак не выйти и не войти в руйту. Мало на людях, больше в теплом пологу. И все скучнее и скучнее ему в теплом пологу.
   -- Ну, ты совсем заскучал. Давай играть хоть в пятнашки.
   -- Давай.
   Тогда она ударила его и отскочила. Он за ней, нагнал -- не увернешься! -- и сам ударил.
   И пошла игра.
   Играют ночь, играют день, и еще день и еще ночь.
   Стала она уставать, нет-нет, да и задремлет. А ударит он ее, она встрепенется и опять уснет. И ударом он ее опять разбудит, но она уж не может ему отвечать.
   На третью ночь, как убитая, заснула она, и что он ни делал, не мог ее поднять: бил, толкал, тряс -- ничего не берет.
   И сам уморился. Прилег -- скучно ему.
   В пологу у задней стены против входа чуть светила лампа.
   И видит Эйгелин -- полог начинает подыматься. Шелохнулся он, и тень, как в воде рыбка, плеснула.
   Лежит Эйгелин, не шевельнется, в щелку смотрит. И вот опять поднялась тень над лампой. Всмотрелся -- старая, сморщенная старуха, она нагнулась к нему, а в руке ее, как серп, пекуль.
   Тут он шевельнулся, и старуха бесшумно метнулась, как рыба.
   "Вот она, моя погибель!" -- Эйгелин поднялся и к жене.
   Но сколько ни будит, она спит, не слышит.
   И взял он батас, отрезал жене ее длинные косы, выстриг голову, надел ее платье, а ее нарядил в свое, перенес на свое место и так ее положил, чтобы не видно было лица, сам же прикрепил себе ее косы и лег на ее место.
   Лежит Эйгелин, полузакрыты глаза, не шелохнется.
   И вот показалась старуха, костлявая, -- пекуль в руке. Постояла, посмотрела на спящих, шагнула -- и еще раз шагнула. -- Нагнулась костлявая над его переодетой женой -- задрожал пекуль в костлявой руке. Протянула руку да назад: или ошиблась? Что-то бормочет, -- не верит? И опять нагнулась, долго смотрела и вдруг как ударит.
   Только вскрик и кровь залила полог.
   Кинулся Эйгелин, выскочил в руйту, пригнулся и прыгнул кверху к дымоходу. И только что ухватился за шест, звякнула цепь -- сорвалась собака да его за ногу.
   Висит Эйгелин, высунулся по пояс, держится крепко, а собака на его ноге висит.
   И закричал Эйгелин.

* * *

   Не спала одна из сестер, караулила. Слышит крик, разбудила сестру, да к отцу.
   -- Гость кричит, не случилось ли что?
   Вскочил старик, схватил копье и поднял народ. Всем народом побежали к железной руйте.
   Эйгелин висел на руках по пояс над руйтой -- собака держала его за ногу, не отпускала.
   Старик залез на руйту, спустил по ноге Эйгелина копье, заколол собаку.
   И выбрался Эйгелин на волю.
   Убили и другую собаку да в руйту. А там, за пологом, за лампой, сундук. Открыли сундук -- старуха: на корточках сидела костлявая -- пекуль в руке, и выла.
   Живо порешили старуху, принялись за руйту, разбили железную. Много мехов нашли и всяких богатств -- дорогие бобры, росомахи.

3

   Живет Эйгелин у старика в руйте.
   Две дочки у старика, была и еще постарше, да незадолго до прихода Эйгелина померла и мертвая валялась в тундре, брошенная зверям и птицам.
   Раз поутру говорит старик Эйгелину:
   -- Неладное что-то во сне мне снилось. До сей поры лежит моя дочь, никем не съедена, -- нехорошо. Ты бы ее оживил!
   -- Да разве я могу такое сделать?
   -- А что ж? Ты прошел море, убил медведя, горностая, гусеницу, ты победил столько напастей!
   Задумался Эйгелин: а и в самом деле не испытать ли ему силу?
   И когда настал вечер, взял он бубен, и начал камлать. И долго колотил он в бубен, потом гаркнул, как ворон -- и мертвая сестра влетела в полог. Кинул он бубен и к мертвой: тряс и ворочал -- и мертвая зашевелилась и ожила.

* * *

   Живет Эйгелин у старика в руйте.
   Две дочки у старика и третья, что оживил Эйгелин, а была и четвертая, самая меньшая, ее старик не показывал.
   Говорит старик Эйгелину:
   -- Много ты нам сделал добра, от многого ты нас избавил. Теперь можем спокойно ходить на море и в горы, нас изводить больше некому и наши сыновья будут жениться, наживать большие семьи. Пора и тебе жениться, да и домой идти на свою сторону.
   -- Ладно, -- согласился Эйгелин.
   -- А пригони наперед олений табун, -- сказал старик. Эйгелин пошел за табуном.
   А старик сделал сани и балок -- возок крытый. Все приготовил к кочевке. И когда Эйгелин пригнал табун, старик разделил табун: половина ушла в горы, другая -- осталась у чумов.
   -- Это твоя и будет! -- показал старик, -- теперь кочуй!
   Смотрит Эйгелин, а та старшая дочь старика, которую оживил он, у саней хлопочет, готовится к отъезду и такая проворная, одно горе -- коса и крива.

* * *

   Идут и идут -- путь за море далекий.
   Не покладая рук работает кривая: и ставит и собирает руйту и весь олений караван на ней, -- и хоть бы одно доброе слово от Эйгелина!
   Как-то Эйгелин был в табуне, а кривая влезла в балок, где тайно ехала с ними самая младшая сестра, которую скрывал старик от Эйгелина.
   Надо тебя ему показать, -- сказала кривая, -- тогда он и со мной будет лучше! Больше сил моих нету.
   Сестра согласилась.
   А вечером говорит Эйгелину кривая:
   -- Не буду я ставить руйту, больно погодно. Ты ложись в балок, а я пойду в табун.
   И ушла. Сидит один Эйгелин, горько задумался о своей судьбе бессчастной, -- он вернется домой и все будут над ним смеяться: косая, кривая!
   И с чего это она выдумала, чтобы лег он в балок, и совсем не так уж погодно!
   Не хотелось ему и с места трогаться, все было постыло. все-таки встал он, повернул балок дверьми от ветра. Странно: больно тяжелый! Заглянул -- а там сундук. Открыл сундук и понять ничего не может: в сундуке горит лампа, а около лампы сидит, да такая, никогда и не снилась ему такая. Он в сундук и всю ночь оставался, не выходил на волю.
   Поутру приходит из табуна кривая и не узнать Эйгелина: какой к ней ласковый и добрый и во всем помогает!

* * *

   Кончился путь. Вот и родная сторона.
   Услыхали люди, что Эйгелин вернулся, привез жену из-за моря, и понаехало народу со всех концов.
   Встретила Эйгелина сестра. Старик-то не дождался сына, помер. Обрадовались друг другу.
   Велит Эйгелин на радостях убить оленей, чтобы гостей угостить, а последнего убить оленя, чтобы помазаться свежей кровью -- станет он венчаться.
   А сестре приказал настлать от возка до самого полога тюленей, а сверх покрыть бобрами и росомахами.
   И все было исполнено. Кричит кривая:
   -- Торопитесь мазаться, кровь стынет!
   А сама с сестрой Эйгелина пошла к возку, и вывели они под руки невесту.
   И как увидели парни такую, точно с ума посходили: кто дотронулся до ее руки или случайно коснулся одежды, кто прямо посмотрел ей в глаза, тот затрясся на месте, а некоторые тут же на месте и померли.
   Пришлось отложить венчанье до другого дня, а невесту пока что спрятать.
   И когда разъехались гости, повенчался Эйгелин и зажил счастливо с молодою женой.
   А кривая заняла в доме место старшей жены: уважал ее и любил Эйгелин, как мать родную.

Примечания

   Сакха -- так сами себя называют якуты -- народ турецко-татарского племени, скотоводы, живут по Лене реке и ее притокам, и по Яне реке, и по Колыме реке до Ледовитого океана, крещеные шаманисты.
   По Памятной книжке Якутской области к 1 января 1909 г. якутов числилось до 242 000 человек.
   В основу положены: сказка, сказание и сказ, которые передал мне ученый сакха Семен Андреевич Новгородов с Татты реки, притока Алдана.
   Карагасы -- отуреченный народ самоедской ветви угро-финского племени, охотники, живут в Саянских горах по рекам -- Оке, Уде, Бирюсе и Кану, крещеные шаманисты.
   Насчитывают карагас до 405 человек.
   В основу положены сказки, записанные Дм. К. Соловьевым: "Откуда происходят карагасы" и "Карагасы должны промышлять". А сказывал сказки -- и "хорошую" и "нехорошую" -- Николай Савельич, по прозвищу Тутарь, одноглазый старик карагас -- глаз олень ему выбил, а лет ему за восемьдесят.
   Бое -- так сами себя называют манегры -- народ тунгусского племени, охотники, когда-то оленные кочевники, кочуют на лошадях по правому берегу Зеи от Перы до Депа и от Перемыкина до Куматы, шаманисты.
   В 1913 г., по свидетельству Дм. К. Соловьева, участника экспедиции в Амурскую область, манегров насчитывали 132 человека.
   В основу положена "Сказка о происхождении манегров", безымянная сказка и "Как манегры порядок у себя завели" по записи Дм. К. Соловьева, а сказывал сказки Тудзё Учаткан, горбатый и хромой бое, на реке Депе.
   Ораведлат -- так сами зовут себя чукчи -- оленеводы и собаководы, живут от Берингова моря до реки Индигирки и от Ледовитого океана до рек Анадыра и Анюя, их около 6 000 человек, шаманисты.
   В основу положена сказка, записанная И. П. Толмачевым в чукотскую экспедицию 1909 г. на Чукотском побережьи Ледовитого океана, а сказывал сказку Д. А. Бережнов, колымчанин русский, а ему сказал ее летом 1909 г. на складе в устье р. Чуана чукча Номульгин, кочующий на нижнем Чуане.
   Запись И. П. Толмачева напечатана в Жив. Стар., 1912 г., вып. II--IV, Пгр., 1914.

Комментарии (И. Ф. Данилова)

Сибирский пряник. Большим и для малых ребят сказки*

   Печатается по изданию: Сибирский пряник: Большим и для малых ребят сказки. Пб.: Алконост, 1919.
   Рукописные источники: 1) "Сибирский пряник" -- автограф и авторизованные печатные вырезки <1918> -- РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 1. Ед. хр. 20, 2) "Сказки нерусские" -- газетные и журнальные вырезки с авторской правкой и рисунками (10) в двух тетрадях <1914--1922> -- ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 1. Ед хр 9; 3) "Чакхчыгыс-таасу", "Люди и звери", "Белый ворон", "Три брата", "Волк" -- беловой автограф и машинопись <1922> -- ЦРК АК Кор. 12 Папка 16.
   Ремизов начал работу над циклом не позже первой половины июня 1916 года, хотя впоследствии под примечаниями во втором издании "сибирских сказок" "Чакхчыгыс-таасу" (1922) поставил дату "1917--1921 г." Уже 17 июня 1916 года он писал редактору журнала "Огонек" В А. Бонди "Посылаю рукопись для Огонька сказку Белою Ворона Максимилиану Станиславовичу Пропперу. Ему же пишу прошение <...> о прибавке гонорара. <...> Я вынужден сделать это в трудное время и особенно трудное для пишущих не о военном" (РНБ. Ф. 90 Ед. хр. 27. Л. 14)
   "Белый ворон" -- первоначальное название чукотской сказки "Эйгелин", к которому Ремизов вернулся и во всех публикациях, последовавших за выходом "Сибирского пряника". В августе 1916 года "Белый ворон" был впервые опубликован в No 32 "Огонька" Это единственная сказка "сибирского" цикла, имеющая печатный текст-источник (см. об этом ниже). Причем заимствован он из того же выпуска "Живой старины", что и тексты-источники цикла "Ё", над которым Ремизов работал летом 1916 года (см. преамбулу к этому циклу). Почти через два года, 11 апреля 1918 года, Г. Лебедев писал Ремизову: "<...> в субботу к Вам собирается Дм Соловьев, исследовавший манегров, карагисов, эрочей Хочет поговорить относительно карагисских сказок и о многом другом" (Ремизов А. М. Переписка редакций и издательств "Аргус", "Лукоморье", "Народоправство" и др. в связи с изданием его произведений // ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 2. Ед. хр. 24. Л. 5; письмо на бланке петроградской газеты "Вольная Сибирь"). Вероятно, именно весной 1918 года Дм. К. Соловьев передал Ремизову для обработки свои неопубликованные записи двух карагасских и трех манегрских сказок, а также предоставил ему сведения этнографического характера, которые впоследствии были помещены в примечаниях.
   Якутские сказки, полученные писателем от С. А. Новгородова, очевидно, тоже никогда не публиковались. Уже во второй половине мая 1918 года все восемь сказок цикла (за исключением "Эйгелина") были опубликованы в два приема (No 6 и 7) в редактируемом давним приятелем Ремизова М. М. Пришвиным Литературном отделе "Россия в слове" еженедельника "Воля народа". Вскоре в непериодическом издании Театрального отдела Наркомпроса "Игра" (1918. JV 2. Ч. 1. С. 1--4; Ч. 2. С. 26) ремизовский "сказ" "Серкеп-Сехен" был еще раз опубликован как вставной помер -- песенка Рубабы (Пролог, картина 2) из пьесы-сказки В. Э. Мейерхольда и Ю. М. Бонди "Алинур". Сама пьеса была помещена на С. 1--25, а в первой части "Игры" на С. 1--4 напечатаны ноты этой песенки с ремизовским текстом (музыка Анатолия Канкаровича). В том же номере "Игры" был опубликован и цикл "Ё. Заяшные сказки (Тибетские)" (Ч. 2. С. 33--56). Соседство этих двух текстов нашло отражение в песенке Рубабы: "руки-ноги" Серкеп-Сехепа здесь -- "заяшный ус", а не "усики", как в алконостовской редакции (в "Чакхчыгыс-таасу" Ремизов вернулся к прежнему варианту -- "заячий ус").
   В 1919 году цикл был впервые опубликован в полном составе петербургским издательством "Алконост" под названием "Сибирский пряник". Обложка этой книги была выполнена по эскизу самого Ремизова. В интервью журналу "Вестник литературы" он сообщал: "<...> "Сибирский пряник" -- начало затеи моей написать большую книгу "Великая Сибирь", куда бы вошли заветные сказки сибирских народов" (Вестник литературы 1919. No 8 С. 4) Этот монументальный замысел так и не был осуществлен.
   Между тем название ремизовского цикла отсылает читателя не только к сибирской теме. В 1916 году писатель принимал участие в сборнике в пользу общества "Детская помощь", который назывался "Пряник осиротевшим детям" и был украшен фрагментами оттисков костромских и ярославских пряничных досок из собрания близкого друга Ремизова И. А. Рязаповского (ранее Ремизов всячески способствовал изданию двух альбомов оттисков этих пряничных досок, а затем рецензировал их). Знаменательно, что к 1918 году относится и одно из "рабочих" названий цикла "Лалазар" -- "Кавказский пряник", трансформировавшееся в "Кавказский чурек" в процессе подготовки к публикации в издательстве "Алконост", где сборник должен был выйти практически одновременно с "Сибирским пряником" (подробнее об этом см в преамбуле к сборнику "Лалазар" -- С. 701--702). Все это создает особую смысловую интригу, так как связывает два цикла, устанавливая между ними род "диалога", и одновременно является апелляцией к внелитературному контексту ремизовского творчества данного периода.
   Когда в 1922 году "Сибирский пряник" был переиздан Александром Шрейдером в берлинском издательстве "Скифы" (см. об этом: Lampl H. Zmaida Hippius an S P. Remisova-Dovgello // Wiener Slawistischer Almanach 1978 Bd 1. S. 190), Ремизов изменил название сборника, использовав для него имя шамана из сказки "Стожары" -- Чакхчыгыс-таасу, что значит Трескучий камень (Сибирский пряник С. 11) или Кремень (Чакхчыгыс-таасу. С. 32; само якутское имя шамана писатель убрал из текста сказки, сделав название сборника абсолютно непонятным читателю, что, вероятно, должно было символизировать "закрытость" данной этнокультурной традиции для европейца). Кроме того, один из подзаголовков "сибирские сказки" трансформировался здесь в духе прочих сказочных циклов пореволюционного периода в "сибирский сказ". Наконец, в этом издании была полностью изменена последовательность текстов и сделана большая стилистическая правка.
   О содержательной стороне ремизовского цикла Марк Слоним писал в своей рецензии: ""Чакхчыгыс Таасу" -- ряд небольших сибирских сказок. Большинство из них космогонического характера. Почти все очень любопытны не только как этнографический материал для изучения верований и мифов тунгузов и чукчей, но и как литературные произведения" (М. С. [Слоним М.] Последние книги А. Ремизова // Воля России (Прага). 1922 No 20. С. 24).
   Несмотря на выход двух сборников, писатель продолжал публиковать отдельные сказки своего "сибирского" цикла в периодике. В том же 1922 году сказка "Эйгелин" под названием "Белый ворон Чукотская сказка" была напечатана в парижской газете "Последние новости" (1922. 21 янв. No 542), а в 1925 году сказки "Судьба" (под другим названием -- "Волк") и "Три брата" были опубликованы в No 36 рижского журнала "Наш огонек" под общим заглавием "Карагасские сказки". Впоследствии Ремизов предполагал включить "сибирские сказки" в книгу "Сказки нерусские". Макет этого неосуществленного издания (две тетради с вклеенными в них газетными и журнальными вырезками, подвергнутыми авторской правке, и десятью рисунками на обложках и шмуцтитулах) хранится в фонде Ремизова в Рукописном отделе Пушкинского Дома (ИРЛИ Ф. 256. Оп. 1. Ед. хр. 9). Цикл называется здесь "Память сказка. Сибирские" (Л. 100). В сами тексты внесена стилистическая правка, а их последовательность вновь изменена (см. Л. 100--128). На Л. 3, где помещен перечень циклов данного сборника с росписью входящих в них текстов, напротив сибирских сказок слева имеется ремизовская помета "последняя редакция". Кроме "сибирского" цикла, в этот сборник должны были войти две арабские, две негритянские, семь подкарпатских (басаркуньих), две кабильские сказки, а также тибетские (заяшные) сказки из цикла "Е" (Л. 62--94) и кавказские сказки из цикла "Лалазар", который Ремизов намеревался воспроизвести здесь без каких-либо изменений (см. Л. 130--142).

Про крота и птичку

   Впервые опубликовано: Воля народа 1918 No 6 С. 15
   Ср. другую сказку о птице в наст. томе "Ремез -- первая пташка" (Посолонь. С. 105--106).

Стожары

   Впервые опубликовано. Воля парода 1918 No 6 С. 15.
   
   Стожары -- созвездие плеяд.
   
   Камлает -- шаманит, гадает, ворожит (от сиб. кам -- шаман).
   
   Доха -- род шубы или тулупа мехом наружу.
   
   Проух -- отверстие, в которое вставляется топорище.

Серкен-Сехен

   Впервые опубликовано: Воля парода 1918. No 6 С. 15--16. С 493.
   
   Росстань -- перекресток, до которого обычно провожают отправляющихся в путь, где расстаются
   
   Брылы -- губы.
   

Судьба

   Впервые опубликовано: Воля народа. 1918 No 6 С. 16.
   
   Тутарь -- в качестве имени героя выбрано прозвище рассказчика этой сказки (см. комментарий Ремизова -- С. 510).

Три брата

   Впервые опубликовано: Воля народа. 1918. No 6 С. 16.

Люди и звери

   Впервые опубликовано: Воля парода. 1918. No 7. С. 12.

Люди, звери, китайская водка и водяные

   Впервые опубликовано: Воля народа. 1918. No 7. С. 12--13
   
   Паголинки -- чулки без носков или же часть чулка, обнимающая голень (от голень).

Китайская шапка

   Впервые опубликовано: Воля народа. 1918. No 7. С. 13--14. С. 499.
   
   Касяки Ойлягир -- т. е. Касяки из рода Ойлягир; о его происхождении см. сказку "Люди и звери" (С. 495--496)
   
   Рогатая пальма -- нож на древке, рогатина (сиб.).

Эйгелин

   Впервые опубликовано: Огонек. 1916. No 32. С. [8-11]; под названием "Белый ворон".
   Текст-источник: Чукотская сказка // Живая старина 1912 [1914] Вып. 11-IV. С. 495--502 (разд "Восточные сказки", записана И. П. Толмачевым) Второй абзац ремизовского примечания к "Эйгелину" почти полностью совпадает с редакционным пояснением к этой сказке (С. 495). Так как публикация сопровождается подробными подстрочными примечаниями И. П. Толмачева, мы сочли возможным процитировать их ниже с указанием в скобках номера страницы.
   
   Эйгелин -- в тексте-источнике у героя нет имени, он называется здесь парень. В первой редакции сказки ("Белый ворон") героя зовут Номульга.
   
   Обутки -- "то же, что обувь. Здесь мягкие кожаные башмаки из оленьей шкуры (снятой с ног оленя)" (С. 495).
   
   Булат -- нож из азиатской узорочной стали.
   
   Батас -- "большой (длинный) нож" (Там же).
   
   ...впереди камень... -- "слово камень в северной Сибири очень часто употребляется вместо слов гора или хребет" (С. 496).
   
   Яр -- "крутой обрывистый берег или просто обрыв, чаще земляной" (Там же).
   
   ...молодежь пинала мяч... -- "здесь -- игра в мяч, вполне отвечающая футболу" (Там же).
   
   ...две другие показались Эйгелину... -- здесь: понравились.
   
   Полог -- "внутреннее помещение в руйте в виде небольшой палатки из оленьих шкур, в котором собственно и живет чукотская семья. Руйта же играет скорее роль крытого двора или амбара, где сохраняются все хозяйство и припасы семьи, а также в плохую погоду находят приют себе и собаки" (С. 498).
   
   Пекуль -- "нож, употребляемый у чукчей исключительно женщинами. Он имеет форму более или менее правильного полумесяца с режущим выгнутым краем и с рукояткой, прикрепленной у середины вогнутого края. Это будет скорее режущая лопатка, напоминающая русскую сечку, чем нож в обычном смысле этого слова" (С. 499).
   
   ...дорогие бобры, росомахи... -- "росомахи и бобры очень ценятся чукчами, так что ввозятся на Чукотский полуостров: первые из Якутской области, вторые из Америки" (С. 501).
   
   ...мертвая валялась в тундре... -- "чукчи обыкновенно вывозят своих покойников в тундру и бросают их здесь на добычу хищным зверям и птицам" (С. 500).
   
   Погодно -- "ненастно" (С. 501).
   
   ...помазаться свежей кровью... -- "новобрачных мажут свежей кровью при совершении брачной церемонии" (Там же).
   
   ...от возка до самого полога тюленей... -- в тексте-источнике: "от балка до полога в чуме лахтаки". И. П. Толмачев делает к этому месту следующее примечание: "Лахтак -- морской зверь, зоологическую породу которого по рассказам трудно выяснить. Возможно, что это особая крупная порода тюленей" (Там же).

-------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Ремизов А. М. Собрание сочинений. Т. 2. Докука и балагурье. -- М.: Русская книга, 2000. С. 489--512.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru