После свержения большевиков, когда эмиграция вернется в Россию, в Петербурге можно будет наблюдать любопытные бытовые сценки...
Вагон трамвая 3 по-прежнему ходит от Новой Деревни до Балтийского вокзала. Народу много. Душно. Среди стука колес и звона окон слышны отрывки бесед, отдельные фразы.
-- Ох, как жарко! Будто не Петербург, а Лемнос.
-- Что Лемнос! Наш Сиди -- Бишр вспомнишь.
-- Мсье! Вы уронили пакет. Вот.
-- Хвала лепо.
-- Что? Сербской эвакуации? Вот приятно! Позвольте познакомиться: Журавлев. Тоже эсхаесец.
-- Врло задоволен... Птичкин. Давно в Петербурге?
-- Еденаедцать месяцев. Вы -- белградец?
-- Нет. Вранячкой Бани. А вы? Сараевский? Как же, бывал в Сараеве. Лепо. Прекрасный городок. Лукина, случайно, не знали?
-- Господи! Как не знать. Приятели. Вместе в кинематографе в оркестре играли. Он на флейте, а я капельдинером.
-- Доннер веттер! -- раздается рядом с сербскими пассажирами сердитый голос. -- Не толкайтесь, майн герр, когда разговариваете. Это вам не Тиргартен во время альге- майна штрайка.
-- А мне до гар Монпарнасс. Пардон. До Балтийского.
-- Нет, -- слышится голос одного загорелого пассажира, -- тигров мне не приходилось бить, но льва одного подстрелил, это верно. Возле Маракеша, знаете, к югу. Идем как-то мы, французы, на наш форт Кебиль, устали здорово после перестрелки с марокканцами. А тут вой... Лев ревет. Сержант и говорит: "Волонтеры, вперед! Кто хочет успокоить льва?" Была не была, думаю, целый день с марокканцами дрался, трудно, что ли, еще полчаса пострелять? А для русского престижа как-никак полезно. Вот и вызвался... Трое нас было -- русские все.
-- Убили?
-- Уй.
-- Мне в Бразилии не пришлось диких зверей встречать. Все в городах жил. Зато змей видел. Здоровенная это штука, сеньор, боа констриктор. Бревно. Я против змей там даже прибор изобрел, знаете: антисерпантин. Патент у бразильцев взял. На подоконник, если хотите ночью с открытым окном спать, кладется во всю ширину эдакая доска, а сверху окна в раме ходит тяжелый нож. Как в гильотине. Змее достаточно влезть на доску и добраться до середины, как нож вдруг падает -- и трах. Тутто финито.
-- Так, батенька, не только змею убить можно. И хозяин, если забудет да выглянет ночью в окно, тоже здорово пострадает.
-- Си, синьор, может. Только хозяева-то там кто? Португальцы. Пусть сами и берегутся.
В вагон входит вместе с каким-то странным мужчиной молоденькая дама. Берется за ремень, подвешенный к потолку, оглядывается.
-- Маруся, ты?
-- Верочка? Господи!
Со скамьи порывисто поднимается пассажирка. Раздаются радостные поцелуи.
-- Боже мой! Как я рада! Давно? Когда? Откуда?
-- Уже две недели... Из Америки. Вот встреча! Кстати -- мой муж. Познакомьтесь, пожалуйста... Ягуар, -- обращается дама к господину, -- ой фе, хым хым бурлюло. Маруся Овечкина, юйт там-тайтфью.
-- Бур! -- элегантно наклоняет голову муж. -- Ол райт.
-- Очень приятно. К сожалению только, не разобрала... Ну, Верочка? Рассказывай... Где была? Я тебя с 25 года потеряла из виду. А, между тем, мало изменилась. Такая же.
-- Ах, милая! Родная! Разве можно успеть все в трамвае? Заходи ко мне. На Большую Монетную, 5. Сегодня же. Поговорим. Вот расскажу! Вот порассказываю! И про Калифорнию, и про Аляску. Помнишь географию? Полуострова? То-то и есть. Последний год жила на берегу Онтарио. Не забыла озер? Мичиган, Эри, Онтарио... И нашего преподавателя географии Николая Петровича? Кстати, жив он? Так, вот, я на Онтарио... Там познакомилась с мужем. И хотя он индеец и почти совсем не говорит по-английски, но какой прекрасный человек. Мы безумно любим друг друга. Ягуар, это моя подруга детства, понимаешь? Урлятру гур са фиф ы ы няу мяй.
Вагон останавливается на углу Садовой и Невского. Огромная очередь у остановки. Какой-то господин вскочил на площадку.
-- Нет местов! Господин, прошу сойти!
-- Я ведь поместился.
-- Господин, прошу сойти! Я не пущу вагона.
-- Слушайте... Мне спешно нужно на вокзал. На брзый воз.
-- Прошу сойти!
-- Кондуктор, -- вмешивается Журавлев, услышавший сербские слова "брзый воз". -- Если человек поместился, значит, место есть. Молим, господине! От какого вароша сте вы?
-- А! Наш? Я из Ниша. Приятно! Па шта очет за мене кондуктор? Хвала Богу, има струя, има место... А он лютит- ся, као нелепа животина.
-- Господин! Прошу вас сойти!
-- Он не сойдет, кондуктор. Мы не допустим. Птичкин, хайда овде! Господине, не мойте да излазити.
-- Мессие, -- спрашивает, вдруг, кто-то из середины вагона. -- Э пуркуа мы стоим? Ресевер! Депеше ву. Что там? Скандал? Мон Дье, я опоздаю на поезд.
-- Господа! -- суетится Журавлев. -- Кто здесь сербской эвакуации? Наших притесняют! Это нахальство! Французы! О секур!
-- Долой немцев! Мадам, попросите вашего мужа, индейца, помочь... Кондуктор! Мы протестуем. Нас большинство!
Вагон, наконец, отходит. Сербская эвакуация, в союзе с францусским легионером из Марокко, чехословацкими студентами, двумя абиссинками, одним лемносским жителем и индейцем с Онтарио, большинством голосов побеждает берлинского беженца и изобретателя из Бразилии.
Вагон, ускоряя ход, проходит мимо Гостиного. А в углу, на площадке, стоит какой-то нейтральный константинопольский старичок, вздыхает и, укоризненно покачивая головой, шепчет:
-- Айя София! Айя София! Опять партии... Опять группировки... Алла! Алла!