Lib.ru/Классика: Решетников Федор Михайлович. Старые и новые знакомые

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
Ѳ. М. PѢШЕТНИКОВА

ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ.

ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.

Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій Ѳ. М. Pѣшетникова, составленной П. В. Быковымъ.

ТОМЪ ВТОРОЙ.

Цѣна за два тома -- 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплетѣ 4 руб. 50 коп.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.

Старые и новые знакомые.
(Дорожныя записки).

По пріѣздѣ въ Нижній, я тотчасъ изъ вокзала желѣзной дороги отправился на пароходъ общества "Кавказъ и Меркурій". На пароходѣ было очень немного людей, потому-что до отхода парохода оставалось часа три. На кормѣ подъ желѣзнымъ навѣсомъ, сдѣланнымъ для того, чтобы не падали на людей мелкіе каленые угольки изъ трубы и чтобы не мочилъ дождь, стояло четыре ряда скамеекъ-дивановъ разныхъ величинъ, такихъ, изъ коихъ однѣ вмѣщали двухъ человѣкъ, другія одного. На одной скамейкѣ дремалъ какой-то господинъ въ длинномъ черномъ зипунѣ, называемомъ халатомъ, на другой человѣкъ съ большой рыжей бородой, лѣтъ сорока пяти, въ овчинномъ полушубкѣ, кусалъ нижегородскую сайку, называемую пекарскою булкою, вмѣщающую въ себѣ двѣ или три петербургскихъ трехъ-копеечныхъ булки. Онъ сидѣлъ лицомъ къ машинѣ, сложивъ нога на ногу, что-то соображалъ или наблюдалъ и ѣлъ, не то чтобы аппетитно, а съ какимъ-то наслажденіемъ, не торопясь. На четырехъ скамейкахъ-диванахъ лежали узелки. Нѣсколько скамеекъ оставалось пустыхъ и я на одну изъ нихъ, именно противъ закусывающаго человѣка, положилъ узелокъ и сѣлъ. Мнѣ очень хотѣлось завладѣть скамейкой совсѣмъ, т. е. сидѣть на ней одному, для того чтобы хоть соснуть до отплытія парохода, такъ какъ я двое сутокъ не спалъ.

-- Куда?-- спросилъ меня закусывающій.

-- Въ Пермь.

-- А! Что у те тамъ?.. Ты Пермской?

-- Пермской.

-- По какимъ дѣламъ?

-- По своимъ.

-- Знаю что... Всякому свое дѣло дорого,-- тѣмъ и кормится человѣкъ.

И онъ доѣвъ сайку, перекрестился, легъ на лавку лицомъ ко мнѣ, подложивъ подъ голову узелокъ и подсунувъ между узелкомъ и лицомъ свою лѣвую ладонь. Прошло полчаса; скучно. Мой визави не спитъ, а широко зѣваетъ, то глядитъ на меня, то дремлетъ, то что-то ворчитъ... Сталъ я чай пить, визави сѣлъ и долго глядѣлъ на меня. Потомъ вдругъ сказалъ:

-- Вотъ что, почтенный, коли напьешься, не отдавай посуду-то... Пилъ да еще позываетъ.

-- Я попотчую.

-- Что разѣ у меня мало своего-то чаю... Попотчую... чортъ!-- проворчалъ онъ и сталъ глядѣть на берегъ... Сталъ и онъ пить чай свой, но пилъ какъ-то лѣниво; видно было, что онъ очень скучалъ и не зналъ, какъ провести время.

-- Ты, любезный, покарауль...-- сказалъ онъ мнѣ и ушелъ гулять по палубѣ, не дождавшись моего отвѣта.

Пассажиры стали прибывать, и такъ какъ ихъ прибывало на кормѣ больше и больше, то мнѣ стоило большого труда отстаивать мѣсто моего визави; я даже на свою скамейку дозволилъ сѣсть какой-то бабушкѣ, одѣтой очень бѣдно.

Пришелъ визави. На кормѣ, кругомъ меня, уже заводились знакомства, и не умолкали разговоры. Паровикъ шипѣлъ сильнѣе прежняго. Визави легъ скоро и заснулъ; рядомъ съ нимъ на другой скамьѣ сидѣлъ чиновникъ -- что можно было заключить по кокардѣ на его фуражкѣ, а рядомъ съ чиновникомъ на одной скамейкѣ -- худощавый человѣкъ лѣтъ тридцати пяти, съ бойкими глазами и выговоромъ, въ длинномъ на ватѣ сюртукѣ. Между чиновникомъ и бойкимъ человѣкомъ шелъ разговоръ такого рода.

-- Хорошая вещь этотъ пароходъ,-- говорилъ чиновникъ.

-- Все одно, что домъ. Здѣсь, можно сказать, у насъ чистое отдѣленіе, потому мы подъ крышей, и люди все такіе образованные. На носу другое дѣло -- тамъ крыши нѣтъ, и спасенья нѣтъ, говорилъ бойкій человѣкъ. Дѣйствительно на носу навѣса нѣтъ и поэтому тамъ сидѣло человѣка три, и то одѣтые очень бѣдно.

-- Это такъ,-- подтвердилъ чиновникъ.

-- А вотъ тоже въ классахъ: диваны мягкіе, каюты отдѣльныя. И дешево.

-- Хорошо! Я вотъ теперь отъ Москвы получилъ прогоны, а чтобы мнѣ стоило по почтовому тракту ѣхать?

-- Сущая бѣда! Рубликовъ сотенку сбережете, чать?

-- Ну ужъ! Долговъ много роздалъ.

Пароходъ пошелъ; говоръ на пароходѣ усилился, но потомъ сталъ затихать, половина пассажировъ, напившись чайку и плотно закусивши, легла спать; тѣ, которымъ спать сидя было неудобно, пошли гулять по палубѣ.

Дѣйствительно, хорошая вещь пассажирскій пароходъ. На трюмѣ сидитъ капитанъ и съ нимъ еще четыре человѣка, глядя на берега, на народъ; на палубѣ весело разговариваютъ, покуривая сигары; около капитанской каюты и входа въ первый классъ сидятъ тучные баре и тоже любуются на природу молча; по палубѣ прохаживаются взадъ и впередъ пассажиры -- бѣдные и богатые, барыни и барышни. Всѣ веселые, какъ будто, но всѣмъ, какъ будто, и скучно. Одна только прислуга, не зѣвая, бѣгаетъ отъ класса къ классу и отъ буфета къ кухнѣ съ посудой и кушаньями. На носу на скамейкахъ лежало человѣка четыре пассажировъ, покрываясь или рогожей, или полушубкомъ, или просто въ зипунѣ; тутъ вѣтеръ сильно продуваетъ. Приходятъ сюда посидѣть, освѣжиться пассажиры изъ классовъ и съ кормы съ красными щеками, покачивающіеся на стороны. Болѣе и болѣе захаживаетъ палубныхъ пассажировъ въ буфетъ, находящійся во второмъ классѣ, гдѣ они выпиваютъ водки отъ скуки и ради сна; на палубѣ болѣе и болѣе покачивающихся и глядящихъ сонно.

Сидѣвшая рядомъ со мной старуха спала; чиновникъ дремалъ, визави тоже спалъ; бойкій человѣкъ закусывалъ: на его колѣняхъ разослана скатерть бѣлая, на скатерти лежатъ: булка, пара огурцовъ и кусокъ какой-то рыбы. Но онъ закусывалъ лѣниво, больше поглядывая на людей.

-- Вы куда?-- спросилъ меня бойкій человѣкъ.

Я сказалъ.

-- Изъ студентовъ вѣрно?

-- Да.

Я ушелъ опять на носъ. Немного погодя, бойкій человѣкъ стоялъ уже около меня.

-- Я ужъ приложился! Славно теперь выпить... Не хотите ли?

-- Покорно благодарю. На ночь развѣ.

-- Дорого берутъ, шесть копеекъ рюмка, а свою водку не велятъ имѣть,-- правила такія. Пойдемте.

Сходили, выпили. Бойкій человѣкъ началъ дремать, сѣлъ на свое мѣсто и скоро заснулъ. Старуха пила чай. Чаепитіе происходило и на палубѣ и въ классахъ, потому-что было девять часовъ вечера.

-- Откуда, бабушка?-- спросилъ я ее.

-- Со святыхъ мѣстъ.

-- Съ Кіева?-- спросилъ ее мой визави, закусывающій огурцомъ и сайкой.

-- Съ Кіева, батюшка.

-- Охо-хо!.. Вонъ тамъ подъ Москвой ограбили на постояломъ...

-- Плохо. А мужъ-то у те есть?

-- Нѣту, родной; померъ, дай Богъ царство небесное. И старуха перекрестилась.

-- А кто онъ у те былъ?

-- Мастеровой на заводѣ... Да какъ уволили въ волю-то, совсѣмъ обѣднѣли: за все дорого стали брать. А я теперь съ дочкой живу,-- ничего нѣту-ка.

-- Плохо.

-- То-то что плохо. Жаловалась губернатору, да ничего не выходило. Ладно, что отпустили.

-- Зачѣмъ же ты въ Кіевъ ходила?

-- По обвѣту, родимой. Какъ мужъ-то у меня померъ, и стали меня гнать изъ дому, а домъ-то мужъ передъ своей смертью строилъ.

-- За что же тебя гнали?

-- Да начальство говоритъ: деньги отдай, потому лѣсъ казенный, послѣ положенья какого-то взятъ изъ казны.

-- Ты бы къ посреднику пошла...

-- Ходила, родимой, да прогналъ, и говорить что есть не сталъ.

-- А кто у васъ посредникъ?

-- Да нашего господина сынъ. Самъ-то онъ все въ губернскомъ живетъ, а въ заводѣ конторщикъ правитъ... Ужъ не знаю, что и дѣлать! Знала бы -- не пошла.

Спать сидя было очень неудобно, да и такъ какъ у меня не было теплой одежды, то меня хорошо пробиралъ холодъ. Ночью настала тишина на пароходѣ, особенно на палубѣ,-- всѣ или спятъ, или дремлютъ, спрятавши руки въ свои одежды, кое-гдѣ храпятъ, но и этотъ храпъ заглушается шумомъ отъ трубы и колесъ. Не спятъ два лоцмана, стоящіе на трапѣ и вертящіе колесо, не спитъ сосѣдка моя старуха, буфетчикъ, считающій въ буфетѣ выручку за этотъ день и баре въ первомъ классѣ, забавляющіеся въ каютѣ игрой въ карты.

Свѣжо и темно. Сѣлъ я на одну изъ скамеекъ на носу. Вѣтра, кажется, нѣтъ, но отъ скораго хода парохода сильно продуваетъ. Впереди очень темно, по сторонамъ вода, пароходъ идетъ по срединѣ Волги, берега которой съ одной стороны высокіе -- чернѣютъ какъ уголь, съ другой, какъ будто, не видать береговъ. Ночь звѣздная, но эти звѣзды не отражаются въ водѣ, потому-что рѣка, бурлитъ. Изъ трубы вылетаютъ каждую секунду милліоны искорокъ, длинной полосой разстилаются надъ кормой и надъ рѣкой и, далеко-далеко отставая отъ парохода, падаютъ въ воду. Прошелъ мимо насъ пароходъ съ тремя баржами, кряхтя какъ будто отъ тяжести, прошелъ еще пароходъ съ двумя баржами, обогнали мы парохода два... Начало свѣтать, берега стали яснѣе; жизнь на рѣкѣ и на правомъ берегу виднѣе стала, только спятъ наши пассажиры.

Въ семь часовъ утра всѣ пассажиры встали. Напились всѣ чаю, послѣ чаю сдѣлалось всѣмъ скучно; стали всѣ ходить или дремать, дремать или ходить. И какъ рады всѣ какой-нибудь пристани: всѣ высыпаютъ на берегъ, что-нибудь купить или просто поразмяться на берегу до перваго свистка.

Рѣка Кама, при впаденіи ея въ Волгу, нисколько не уступаетъ послѣдней ни своей шириной, ни красивыми видами. Такіе же картинные берега съ садами, въ которыхъ растутъ яблоки и орѣхи, такія же села, не уступающія по наружности уѣзднымъ городамъ; но зато она меньше оживлена Волги: по Волгѣ плывутъ суда и пароходы отъ Нижняго до Перми и Астрахани и обратно, а здѣсь только до Волги -- одна дорога и одинъ большой пунктъ -- Пермь. Бойкій человѣкъ объяснилъ мнѣ, что Кама въ концѣ іюля и августа становится мелка и что по ней плавятъ очень много разнаго сибирскаго товару внутрь Россіи и изъ Россіи въ Сибирь. Чѣмъ дальше плывешь, тѣмъ природа кажется бѣднѣе картинами, больше и больше попадается навстрѣчу плотовъ, на которыхъ работаетъ по трое рабочихъ въ синихъ изгребныхъ рубахахъ, больше пароходъ нашъ перегоняетъ бурлаковъ, тянущихъ бичевами суденки, по берегу, съ котораго отъ нихъ слышатся грустныя монотонныя пѣсни, съ охами да съ ахами... И какъ-то гордится человѣкъ, что онъ гуляетъ по пароходу, дѣлаетъ, что хочетъ на немъ, а пароходъ тащитъ его, и онъ въ въ пятыя сутки будетъ въ Перми.

-- Куда это бурлаки тащатъ суденки?-- спросилъ чиновникъ своего сосѣда.

-- Въ Чердынь.

-- Далеко это?

-- Да отъ Перми верстъ триста съ лишнимъ.

-- Когда же они тамъ будутъ?

-- А если будетъ попутный вѣтеръ,-- недѣли черезъ три, а то къ осени придутъ.

-- Сколько имъ платятъ?

-- Всяко. Отъ устья Камы до Чердыни рублей десять, да весной они съ заводовъ барки плавятъ -- тамъ рублей восемь или двѣнадцать за сплавы.

Баре, покуривая сигары, тоже перекидывались замѣчаніями на счетъ бичевниковъ.

-- Должно-быть, тяжело?

-- Да что тутъ тяжело -- вѣдь ихъ человѣкъ пятнадцать.

-- Всеже. Вѣроятно, съ чѣмъ-нибудь?

-- Да... Да имъ что! Они привыкли къ этому. Доберутся до села или города -- пьянствовать начнутъ, передерутся.

-- Отъ этого они, должно быть, бѣдный народъ.

-- И даже лѣнивый...

И баре ушли въ свои каюты.

Въ Лаишевѣ пароходъ остановился. Тамъ на берегу стояло человѣкъ полтораста крестьянъ въ синихъ изгребныхъ рубахахъ, въ такихъ же штанахъ, въ лаптяхъ, лѣтнихъ и зимнихъ шапкахъ, съ котомками на спинахъ. Въ котомкахъ заключались полушубки, лапти и мѣшечки съ хлѣбомъ. Пассажиры вышли на берегъ.

Крестьяне разсуждали между собой.

-- Петро, бѣги! Пустятъ али нѣтъ?

-- Дожидай, пустятъ! Ишь, баръ много.

Крестьяне стояли тѣсно другъ за другомъ; многіе изъ нихъ держались за опояски товарищей.

Я закурилъ трубку у одного изъ нихъ и спросилъ его:

-- Вы, чего, на пароходъ, что ли?

-- То-то что на пароходъ бы, не пускаютъ, цать.

-- Отчего?

-- Вцера, такъ-ту простояли...

-- Хлестало, хлестало дождемъ-то, промоцило: не пустили.

Они меня приняли за пароходнаго начальника и стали просить, чтобы я принялъ ихъ на пароходъ.

-- Я тоже за деньги ѣду, а вонъ того просите, у коего на шапкѣ полоска золотая.

Человѣка три пошли. Доложили капитану о желаніи бурлаковъ прокатиться на пароходѣ, онъ согласился. Бурлаки, боясь того, чтобы кто-нибудь изъ нихъ не остался на берегу, держась другъ за друга, пошли скоро на пароходъ.

-- Гавря!.. Всѣ ли?-- кричалъ одинъ бурлакъ сосѣду.

-- Кирилки нѣтъ.

-- Ахъ, чортъ! Кирилко?

-- Ась!

-- Здѣся, будь проклятъ!

-- Всѣхъ приняли?

-- Всѣхъ.

-- Нѣту -- бѣги скорѣе.

Однако на пароходъ попали не всѣ: человѣкъ сто попали на палубу, а пятьдесятъ не пустили, потому-что было некуда. Оставшіеся на берегу были очень недовольны и обидѣлись тѣмъ, что ихъ не пустили на пароходъ; ругали тѣхъ, которые успѣли попасть туда, и ждали, авось пустятъ ихъ. Зато, какъ радовались тѣ, которые попали: они кричали стоявшимъ на берегу бурлакамъ.

-- Матвѣйко! бѣги сюда!

-- Лѣшакъ! что не держался -- вотъ и стой.

Стоявшіе на берегу бурлаки подходили къ конторкѣ, хотѣли попасть на пароходъ, но мостки убрали, и они стали ругать товарищей.

-- Успѣли небось!

-- Сиди знай!

Пароходъ пошелъ. Бурлаки толпились по серединѣ палубы, отчего стало очень тѣсно.

Капитанъ послалъ ихъ на носъ, и черезъ полчаса бурлаковъ было, какъ будто, незамѣтно; они расположились на скамейкахъ и на полу около скамеекъ; тогда какъ на кормѣ, гдѣ было больше мѣста, было тѣсно двадцати человѣкамъ. Помощникъ капитана сталъ пятнать ихъ, т. е. чертилъ мѣломъ большіе кресты на спинѣ каждаго бурлака.

-- Для чего вы это дѣлаете?-- спрашивали знакомые.

-- А чтобы не убѣжали. Теперь съ нихъ я деньги взялъ, а такъ какъ мы имъ билетовъ не даемъ, то на пристаняхъ и будутъ знать, что они ѣхали не даромъ.

-- Да вѣдь крестъ стереться можетъ.

-- Не сотрется, не въ первый разъ: мѣлъ такой, что въ деревню придутъ пятнанные, и будутъ хвастаться, что на пароходѣ ѣхали.

Бурлаки не обижались пятнаньемъ, напротивъ, имъ какъ будто нравилось это.

-- Лекша!

-- Э!

-- Пятнали те?

-- Чего?

-- Пятнали, баютъ те, спину? поди подставь ее.

Всѣ бурлаки хохотали, и непятнанный искалъ того, кто пятнаетъ, потому-что они думали, что всѣхъ такъ пятнаютъ. Я стоялъ недалеко отъ перваго класса и курилъ изъ трубки махорку. Повидимому, бурлаковъ занимало то, что я въ очкахъ.

Одинъ подошелъ ко мнѣ.

-- Дай, братанъ, покурить.

Я далъ. Онъ, вѣроятно, попросилъ у меня потому, что изъ числа пассажировъ, на пароходѣ, въ очкахъ, никто, кромѣ меня, не курилъ изъ трубки махорку, и это забавляло очень многихъ пассажировъ, но никто не просилъ курить изъ моей трубки.

-- Давай мѣняться,-- у те чебукъ баской.-- Сказалъ мнѣ бурлакъ и показалъ свой. Его чубукъ былъ нѣсколько толще и не выкрашенъ.

-- Да вѣдь твой-то лучше.

-- Нѣтъ твой бассяе.

-- А трубку промѣняешь?

-- Трубку-то!.. Трубка-то, батъ, изъ дому, дубовая, а у те что? Глина... Нѣтъ, не промѣняю тожно. И ступилъ въ толпу.

Немного погодя, я пошелъ разыскивать того бурлака, который мѣнялся со мной чубукомъ. Онъ сидѣлъ въ серединѣ. Пройти къ нему было очень трудно, потому-что бурлаки сидѣли на скамейкахъ такъ тѣсно, что между ними никому не возможно было сѣсть, а на полу въ разныхъ направленіяхъ лежали бурлаки. Одни изъ нихъ спали, другіе такъ лежали. Бурлаки были различныхъ лѣтъ; тутъ были и старики и парни отъ тринадцати лѣтъ, но всѣ не могли, кромѣ силы, похвастаться красотой и здоровьемъ. Когда я шелъ-плелся, на меня всѣ глядѣли.

-- Ну, такъ давай мѣняться-то,-- сказалъ я.

-- Давай.

-- Чего ты хошь мѣняться-то?-- спросилъ бурлака сосѣдъ.

-- Да вонъ чубукъ мнѣ его, бассяе мово.

-- Нуко, покажи.

Я показалъ. Чубукъ осмотрѣли человѣкъ десять, изъ коихъ его похвалили только двое.

Я промѣнялся.

-- Ты, братанъ, зачѣмъ стекла-то напялилъ?-- спросилъ меня одинъ бурлакъ, давно поглядывавшій на меня.

-- Плохо вижу безъ нихъ.

-- Вре!

-- Ну-ко.

Человѣка четыре протянули ко мнѣ руку. Я далъ одному изъ нихъ очки и сказалъ:

-- Только, братцы, не разбейте.

-- Пошто бить!

Человѣкъ двадцать стали глядѣть на того, который сталъ смотрѣть въ очки, не надѣвая ихъ; они то улыбались, то толкали другъ друга, то дѣлали замѣчанія:

-- Что?

-- Не такъ, дай-кась.

-- Постой!

-- Поди ты къ лѣшимъ? Ничего не видать.

-- Вре!

-- Ей-Богу!

Меня стали просить разсказать, зачѣмъ я ношу, коли не видать ничего, и какъ я ни старался объяснить имъ, они не вѣрили.

-- Я лѣтось видѣлъ, батъ, въ Перми, двоихъ со стеклами-те. Диво, батъ. Да у те глаза не настоящіе поди.

-- Настоящіе.

-- А эти изъ глазъ развѣ сдѣланы?

-- Это камни такіе.

Однако меня выручилъ одинъ молодой бурлакъ, надѣвшій очки.

Посмотрѣвши въ нихъ, онъ сталъ улыбаться и въ восторгѣ проговорилъ.

-- Что за цюдо!

-- Что?

-- Гли, какъ видно!.. Э! ай-яй!

Бурлаки захохотали надъ нимъ, говоря, что онъ вретъ, но онъ божился.

Надѣлъ я очки и стоялъ молча середи нихъ, слушая, какъ они смѣются надъ Поташкой слѣпымъ, увидившимъ по ихъ понятіямъ лѣшаго въ очкахъ. Заговорить съ ними о чемъ-нибудь было очень трудно, потому-что они видѣли во мнѣ человѣка не ихняго сорта; разспрашивать ихъ о чемъ-нибудь тоже не приходилось, да и они ничего бы не отвѣтили мнѣ. Они то смотрѣли на меня, то стѣснялись меня, какъ будто я мѣшалъ имъ. Я хотѣлъ идти.

-- А ты сядь,-- сказалъ мнѣ тотъ, которому я промѣнялъ чубукъ.

-- Да куда сѣсть-то. У васъ и такъ мѣста-то нѣту.

-- Двинь-съ.

-- Ну, чего двинь-съ! самимъ тѣсно!.. Убери ты, чертъ, лапы-те! Ишь развалился!

-- А у те табачку нѣтъ ли?

-- Какъ нѣту! И я далъ просившему табакъ.

-- А ты изъ какихъ?

-- Изъ поповскаго отродья-то?

-- Да.

-- А у те кто отечь-то?

-- Онъ у меня далеко. А я на промысла ѣду въ приказчики.

-- Ишь ты... А и то же ловко тамъ служить-то. Сергѣй, какъ бы туда?

-- Ну а вы, братцы, изъ какихъ мѣстовъ-то?

-- Да всякіе: есть и Сысольскіе (усть-сысольскіе), Глазовскіе, Чердышскихъ много.

-- А вонъ тѣ, на носу-то,-- Юрменской волости, Вячкіе.

-- Давно бурлачите-то?

-- Да всяко. Я вотъ ужъ девятой, кажись, а тотъ-то вонъ, Макаръ, тридцать лѣтъ ходитъ.

-- Зато лоцманъ.

-- Трудновато, поди.

-- Да ништо... Всяко бываетъ. Бываетъ такъ трудновато, что и не говори, особливо бичевой идти назадъ.

-- Это что! Обманываютъ много. Вотъ эти приказчики, что нанимаютъ насъ, такъ тѣ что дѣлаютъ...

-- А что?

-- Да что? Срядитъ на мѣстѣ за пятнадцать цѣлковыхъ въ лѣто, а всего-то придется восемь, особливо ежели въ Сарапулъ. Хлѣбомъ, баетъ, забралъ.

-- Зачѣмъ же вы нето бурлачите?

-- Зацѣмъ? А ты поживи и говори.

-- Цево ты баешь: прикащикъ баетъ!

-- А ты цево? Не нанимать ли ужъ?

Многіе лежащіе услыхали это, сѣли и, протирая глаза, стали смотрѣть на меня.

-- Такъ ты не ино! бай: коли ладно дашь -- гоже.

-- Вотъ бы тѣхъ-то ништо!

-- Молчи. Меньше насъ -- больше дасъ.

-- Я, братцы, самъ еще только опредѣлился. Тоже, знаете, приказчикъ приказчику рознь. Иной приказчикъ тридцать лѣтъ живетъ, денегъ сколько накопилъ, а иной и мѣсяцъ не прослужитъ. Потому видитъ, что хозяинъ плутуетъ, народъ обижаетъ.

-- Это такъ. А ты нето шче-же?

-- Цего онъ баетъ?

-- Онъ баетъ: хозяинъ, слышь, цего-то...

-- Ты про како хозяина-то баешь?

-- Да хозяева всякіе есть. Вотъ хоть бы я къ примѣру у купца служилъ, на пристани дрова да рогожи караулилъ.

-- Ты?... А пошто?..

-- Пото, што рогожъ-то много куплено, а ими кладь покрываютъ, что на баржахъ возятъ.

-- Видали.

-- Ну, я караулилъ, караулилъ, меня и отставили отъ караулу. Сказали: продаю рогожи, а я зналъ, что смотритель, кой старѣе меня, самъ ихъ продаетъ, а на меня все эдакъ сердито глядитъ -- значитъ, не понравился я.

-- Гли же ты! Ахъ ты экуня Ваня!

-- Цего вы его слушаете! Станетъ онъ рогозы караулить!

-- А поце?

-- А пото -- разѣ кто со стеклами каравулитъ!-- проговорилъ одинъ старикъ.

Впрочемъ на это замѣчаніе никто не обратилъ вниманія.

Разговорился я съ ними все больше и больше, чему много способствовала трубка и махорка и то, что я умѣлъ понимать ихъ, и они понимали меня. Всѣ они были люди бѣдные, занимающіеся бурлачествомъ или съ дѣтства, или послѣ нѣсколькихъ неудачъ въ жизни; тамъ въ своихъ деревняхъ имъ рѣшительно нечѣмъ заниматься, ни лѣтомъ, ни зимой. Въ дополненіе къ "Подлиповцамъ" я могу сказать только то, что эти господа развитѣе тѣхъ, которые дальше своего города, отъ котораго они зависятъ съ административной стороны, нигдѣ не бывали. Развитіе это состоитъ въ томъ, что они, побывавши въ разныхъ городахъ, увидавши больше людей, отвыкли уже отъ нѣкоторыхъ привычекъ, вынесенныхъ ими изъ деревень и уже такъ свыклись съ бурлацкою жизнью, что до самой смерти занимаются или бурлачествомъ или работою на пристаняхъ, баржахъ, судахъ, пароходахъ; а семейства ихнія, особливо женскій полъ, перебиваются въ деревняхъ кое-какъ. Прозанимавшись года два бурлачествомъ, они уже отвыкаютъ отъ осѣдлой жизни; имъ скучно кажется жить въ деревняхъ или городахъ и ихъ тянетъ къ рѣкѣ. Нѣкоторые изъ нихъ даже и зимой не живутъ долго въ деревняхъ, а ищутъ мѣста на зиму гдѣ-нибудь.

Баре изъ перваго класса рѣдко выходили на палубу днемъ, потому-что бурлаковъ прибыло еще больше отъ Сарапула; они то ходили, то стояли кучками, то лежали, гдѣ только было можно приткнуться на пароходѣ. Баре удивлялись только тому, что они смирны и могутъ валяться, гдѣ попало. Отъ дождя бурлаки ничѣмъ не покрывались, а только хохотали надъ тѣмъ, кто прятался подъ чью-нибудь рубаху.

-- Ужасный этотъ народъ!-- говорилъ одинъ баринъ другому.

-- Здѣсь можно заразиться отъ ихъ вони!

-- И какой это балагуръ сочинилъ исторію о бурлакахъ.

-- Какую?

-- Да въ "Современникѣ" была напечатана, названія не помню. Ну просто мерзость... Ну какъ можно описывать такую дрянь. Что тутъ хорошаго?

-- Ужасно!

Баре пожали плечами и ушли въ классъ.

Оставить комментарий Решетников Федор Михайлович (yes@lib.ru) Год: 1865 Обновлено: 06/05/2016. 27k. Статистика. Очерк: Проза Рассказы и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Дорожные записки.

Решетников Федор Михайлович Старые и новые знакомые

Старые и новые знакомые.(Дорожныя записки).

Решетников Федор Михайлович
Старые и новые знакомые

Старые и новые знакомые.
(Дорожныя записки).