Решетников Федор Михайлович
На Никольском рынке

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сцены

  

Ф. M. Решетников

На Никольском рынке
Сцены

   Петербург в русском очерке XIX века
   Л., Издательство ленинградского университета, 1984
  
   Пять часов утра. Магазины и лавки заперты; у ворот кое-где сидя спят дворники; извозчики, сидя в пролетках, дремлют; только изредка проедет карета или какой-нибудь человек в пальто в пролетке. Извозчики, проснувшись от треска кареты, поправляют шляпы, посвистывают на своих дремлющих лошадей и снова дремлют, а лошади их идут и, столкнувшись мордами с фонарным столбом или мордой другой лошади, останавливаются; городовых или хожалых1 очень немного.
   Мало-помалу начинается деятельность: дворники в красных и вязаных рубашках, похожих на фуфайки, в черных и даже плисовых штанах -- выползают на мостовые с лопатами и соскребывают грязь в одну кучу; появляется больше и больше блюстителей порядка, которые от нечего делать подходят к дворникам и, важно глядя вдаль, указывают, как и что нужно сгребать. Отпираются кабаки, мелочные, овощные лавочки; идут кучки рабочих с узелками, лопатами, ведрами и прочими инструментами на работы. Появляется более и более на улицах бедного народа. Извозчики, с раскрасневшимися от чая лицами, выезжают из постоялых дворов на улицы. Там и сям снуют работницы с молочниками, чашками, хлебом...
   Оживляется и Большая Садовая улица; но оживляются более других два рынка: Сенная площадь и Никольский.
   Калачницы, мелкие торгаши разных вещей -- вещей преимущественно простых, нужных для бедных людей,-- спорят об местах чуть не до драки. Городовой, привычный ко всякого рода сценам, перехаживает от одной кучки к другой и начальнически говорит: "Ну-ну, я вас разберу..." Отпираются лавки, наезжают возы; но народу едет еще мало.
  
   Против Никольской церкви2 остановилась молодая женщина в ситцевом красного цвета шугайчике3, в сарафане, башмаках; на голове ее платок. Под левой мышкой у нее узелок. Лицо бледное, худое... Помолилась она, что-то прошептала и пошла, робко-робко глядя на обе стороны: направо -- на каменные лавки, налево -- на подвижные лавчонки, состоящие из столов наподобие конторок и с навесами. Вот она остановилась между двух таких лавчонок, недалеко от Старо-Никольского моста4, перекрестилась и прошептала: "Экое наказанье... Пошли ты, господи... Третий день ведь как приехала". Простояла она и потопталась от лавчонки к лавчонке полчаса; скучно. Торгаши, вытаскивая из подвалов дуги, шлеи, ведра с дегтем, перекрикиваются с соседями громко, приказчики и хозяева лавок над подвалами пожимают руки своим соседям и тоже вытаскивают из лавок что-нибудь напоказ. Пришли к тем лавкам, между которых стояла эта женщина, торговки с белым хлебом. Она косо поглядела на них.
   Идет мелкий дождь, такой, что его едва можно заметить, но он уже промочил платок и плечи шугайчика женщины.
   С Старо-Никольского моста едет извозчик, сидя в пролетке. Лошадь идет медленно, а извозчик посвистывает.
   -- Ей, барыня, садись... Лихо прокачу... Пра? -- сказал он, остановившись против женщины. Лицо женщины покраснело.
   -- Аль оглохла... Небось нанимаешься?.. Э!!. Простоишь тут.. Хошь, чайком угощу? -- говорил, улыбаясь, извозчик, молодцевато встряхивая головой.
   Женщина молчала. Извозчик стегнул лошадь и поехал, напевая вполголоса: "Собачка верная моя..."
   Подошла к женщине старушка в стареньком салопе века Екатерины; чулки на ногах загрязнены, да и во всей ее фигуре выглядывает грязь. Она держит правой рукой левую руку девочки, годов восьми, одетую тоже во что-то похожее на салопчик. Она стала поодаль женщины и только журила девочку, которя рвалась от нее то к торговкам, то хотела поднять лоскуток тряпки, валявшейся в грязи.
   -- Ты, тетушка, нанимаисси?-- спросила женщина старуху
   -- Какая я те тетушка? Я -- чиновница.
   -- Я так...
   Пришли три женщины с двумя мужчинами и стали расспрашивать первую.
   -- Ты откель?
   -- Тверская... Оттудова -- четверо сутки приехамши.
   -- Впервые?
   -- Впервые...
   -- Муж-то есть?
   -- Муж-то здеся, на барках ушодши, а там житье страсть!.. Задаром, что есть, живем: работы мало, чижало -- страсть!
   -- Это ты верно судишь: вот таперь одна земля што, оброку што -- бяда! -- говорили мужчины.
   Мало-помалу народу прибывало больше и больше: тут были женщины, уже давно жившие в Петербурге и ищущие теперь новых хозяев, женщины, только что вчера приехавшие; тут были кухарки, прачки, горничные, женщины, никогда не бывавшие в услужении, и женщины, прошедшие все горести, неисчерпаемые в столице. Все они ждали, что их вот-вот наймут в работницы, на трехрублевое жалованье. Были тут и кормилицы, не принятые в воспитательный дом. Тех, которые приехали вчера, на рынок привели ихние мужья или родственники, приехавшие в Петербург на заработки. Женщины от нечего делать разговаривали о разных хозяйках.
   -- Жила я у чиновницы. Спервоначалу ладно, а потом -- то неладно, другое неладно. А держала она жильцов каких-то. Работы страсть! Это живет она в пятом этаже, то подай, другое подай, в лавку сходи, да еще не в одну: кому водки, кому булку, кому свеч, кому чево, а лестница -- во! и не перечтешь, што ступень. Умаисси, просто бяда! А кормит -- страм! Што есть, и кофий дрянной, с песком дает, для весу. И все денег нет... Маялась-маялась -- отошла. Штоб ей...
   -- А меня воровкой обозвала. Уж я с первого дня думала: порядку у нее ни на эстолько даже нет. Например, муж жалованье получит, она и давай -- и то и другое; еда -- просто куды тебе хорошие бары... А через неделю и нет... Вот она и давай закладывать серебро да платья...
   -- Нешто постояльцев-то не держала?
   -- Держала, да што? Квартира-то большая, за нее деньги вперед, а жилец хочь и отдаст вперед за неделю, да потом и уедет: холодно, говорит... Ну, опосля и жди господ!
   -- А я сама ушла: мало тово, што к ней ходят, так по Невскому по ночам шляется... Страм... Со страму и ушла. А тоже модничает: я, говорит, колесная слесарша...
   -- А у меня дак хозяйка была старуха. Три месяца выжила у нее, да восемь квартир переменила... Почитай, задаром и жила. Пошлет это в лавочку с книжкой, ну, напишет лавошник в книжке, что взято и почем, а она через неделю и идет к нему: "Што ты, говорит, мерзавец, приписываешь ни за што ни про што? Не признаю!.. Я, говорит, в это число вовсе не покупала, а в эвто покупала на копейку. И хлеб у те с песком, потому у другого покупала". Да такую кутерьму поднимет! Лавошник покричит-покричит, да с тем и съедет: будь, говорит, она проклята, штоб ей подавиться!.. А с другим лавошником еще почище сделала. Брала по книжке, забрала много что-то, а потом книжку взяла, да и в печку. Послала меня за подсолнечным маслом, я принесла. Уж чево она там делала, не знаю,-- только вдруг призывает городового. Так и так, говорит, лавошник в подсолнечное масло деревянного льет... И потащила городового в лавку... Лавошник перепугался... "Знать, говорит, не знаю"; а та кричит: "я, говорит, в квартал..." Ну, лавошник и попустился. А с одним хозяином дома тоже штуку удрала... Она, ишь ты, белье стирала,-- только не она, а я,-- тем мы и промышляем... Ну, повесила она белье, да потом и сломай замок и украдь у себя там что-то... Только вдруг приходит к домовому хозяину и жалуется: белье украли. А в доме жили разные подмастерья... Так и сошла и за квартиру не заплатила.
   Этими разговорами женщины развлекались.
   Показалось солнышко и опять спряталось.
   Пришла барыня в худеньком салопе. Все женщины придвинулись к дороге. Барыня зорко оглядела женщин и спросила:
   -- Нет ли здесь такой: черноволосая, Акулина Степановна, рязанская?
   -- Не знаем... А ты нанимать?
   Все женщины окружили барыню и заголосили:
   -- Я лучше!.. меня возьми!.. Я все умею.
   -- Ну-ну! первое: два целковых и белье стирать...
   -- Мало! Три с полтиной!.. Фунт кофею, фунт сахару!... Мало! Мы у хороших господ жили.. -- слышалось со всех сторон.
   Барыня осталась очень недовольна и пошла прочь.
   -- Так кто?-- спросила она.
   -- Три рубля! не скупись!.. Небось воровку сыщешь! -- кричали женщины.
   Из толпы вышла та женщина, которая пришла раньше всех, подошла к барыне.
   -- Я согласна бы... да прибавь.
   -- Хороша будешь, на платье подарю. Паспорт есть?.. Да смотри, чтобы у меня не бегать много-то со двора.
   Женщина, отдавши паспорт барыне, поплелась за ней.
   -- Задаст она те ходу! -- кричали ей вслед женщины.
   -- Ничего: в лавках добры люди всему научат.
   Женщины опять стали разговаривать.
   -- Жила я в шпитательном, девять цалковых жалованье, одежда поди -- наряд. Кокошники на головах этакие голубые и красные,-- коли в какой половине -- в законной али в незаконной... А оттудова, как воспу привьют, через две недели в деревню на спитанье отсылают...
   Подошла пожилая женщина в порядочном салопе. Опять все женщины окружили ее.
   -- Нет ли здесь такой, которая берет детей на воспитание?
   Женщины поглядели друг на друга; молчали.
   -- Я -- бабка; у матери ребенка много работы: муж столяр, а она прачка...
   -- Постой; у меня есть знакомая, -- вызвалась одна. Начались сговоры; женщина, сказавшая, что у нее есть знакомая, пошла домой. Двенадцать пробило.
   Женщины хотят есть; соблазн большой: то и дело подходят к ним пирожники, мальчики с квасом, с самоваром, с рыбой -- и каждый из них накрикивает свой товар. Мужчины уже успели сходить выпить и закусывают печенкой или яйцом; женщины посылают родственников купить печенки или рыбки, но мужчины отделываются шуточками, и кончается тем, что женщины принимаются за черный хлеб и запивают квасом.
   Пошел большой дождь. Мужчины покрылись полами своих зипунов, женщине прикрыться нечем; в лавчонки даром не пускают. Идет руготня.
   Через дорогу перебегает молодой подмастерье с большими простыми сапогами и, подбегая к кучке, кричит:
   -- Сапоги, сапоги купите!
   -- Крадены, чай,-- не надо!
   -- А штоб те! Недорого!.. Выпить бы!..
   -- Не надо.
   -- Фуражку тоже продаю.
   -- Ну-ко, какую? покажи...
   Подмастерье вытаскивает фуражку, которую смотрят не только мужчины, но и женщины -- и окружают его.
   -- Сколько просишь?-- говорит один.
   -- Два цалковых.
   -- Э! хошь гривенник?-- И он отдает фуражку подмастерью.
   -- Ну, рубь.
   -- Ни копейки. На.
   Подмастерье, взяв фуражку, подходит почти к каждому мужчине снова и громко кричит:
   -- Купи! недорого стоит.
   -- А штоб те! Проваливай!
   Подмастерье, спрятав фуражку, скрылся. Стали смеяться над подмастерьем.
   Приехала молодая барыня в пролетке. Опять все окружили ее.
   -- Мне нужна кормилица.
   Из толпы рванулись две молодые женщины так, что им двое надавали за это подзатыльников.
   -- Моему ребенку третий месяц, -- сказала барыня.
   -- Я третий месяц родила... Я в хорошем доме жила...
   -- Она врет, а вот я у графа жила.
   Барыня осмотрела первую кормилицу и спросила:
   -- Ты сколько возьмешь?
   -- Да восемь рублей... Мне завсягда так платили... Да сорофанов сколько надавали...
   -- Я больше пяти не могу; а два сарафана сошью.
   Долго рядилась барыня; однако женщина согласилась и уехала с барыней.
   -- Счастье этим молодым бабенкам. Своих ребят бросают да чужих вскармливают.
   -- Што станешь делать-то? небось не рад будешь ребятам коли дома жрать нечево...
   -- А у тебя нешто есть, што ты заступаешься?
   -- Двухмесячного оставила...
   -- И не грех?
   -- Свои люди.
   Подошла молодая высокая женщина в пальто.
   -- Эта девочка-то чья?
   -- Моя,-- сказала старушка и подвела девочку; та пряталась под салоп, старушка ее била.
   -- Не бей ты ее... Ну, милая девочка, ты хочешь учиться шить?
   Девочка молчит.
   -- Возьми ты ее, ради христа! У меня шестеро детей. Обучи ты ее, ради христа... А ты, позволь спросить, швея?
   -- Да; я дома держу девушек... Так как?
   -- А сколько ты за нее приплотишь?
   Женщина пошла, за ней пошла и старушка с девочкой, девочка ревела.
   -- А ведь говорила: на спитанье взяла... Ужо бог-то покарает ее, -- гадали женщины про старуху -- и разговоры пошли о ребятах.
   -- Ой, родимые, ограбили! -- вдруг заголосила в толпе одна из них. Все засуетились, стали искать.
   -- Узелок украли!.. Все именье...
   -- Ну, вперед не гляди по воронам-то!
   -- Кто-нибудь из вас...
   Мужчины и женщины, осматривавшие свои узелки и удостоверившись, что они ничего не потеряли, остались этим замечанием недовольны, и один мужчина сказал ей:
   -- Верно сама воровка, что на нас сваливаешь.
   Баба закричала, на нее закричали все и довели ее до того, что она пошла жаловаться городовому.
   -- А видно, бабы, это подмастерье подделюлил...
   -- И то!.. Ах, штоб ему сдохнуть... То-то он и семенил все. Черт!
   -- Слышь ты, пять целковых в узле-то было!
   Бабы опять стали искать узелок; но узелок не нашелся. Пришел городовой; поглядел на толпу; на жалобы женщин и возражения толпы молчал и, постояв немного, сказал вдруг:
   -- Пяться! пяться!.. Проезду не даете... Денег за место не платите, а тоже воровстом занимаетесь.
   Все заголосили так, что городовой ушел, а женщина, у которой украли узелок, принуждена была уйти из Никольского рынка. Пять часов вечера. Езда не умолкает. Женщины устали, одежда их промокла, узелки тоже -- хоть выжми; хочется есть; зевается. Говоры утихают. Но никто уже не нанимает никого.
   -- Время, што ли, такое? Нет разбору -- и поди!
   В шесть часов калачницы начали расходиться; толпа редеет. В восемь часов Никольский рынок и совсем пуст; только какая-то темная личность бродит между двумя лавчонками и ищет чего-то в грязи.. "Хоть бы копеечка, будь они прокляты!-- шепчет он.-- В прошлой раз целый четвертак насобирал, а теперь -- ни... Хоть бы денежка... околелые!!."
  

КОММЕНТАРИИ

   Федор Михайлович Решетников родился в семье почтальона. После окончания в 1859 г. Пермского уездного училища работал в Екатеринбургском уездном суде, затем в Пермской казенной палате. С 1863 г. жил в Петербурге, служил мелким чиновником и занимался литературным трудом. Широкая известность пришла к Решетникову после того, как в журнале "Современник" была опубликована его повесть "Подлиповцы" (1864). Эта повесть, как писал потом Г. И. Успенский, "оказалась до того хорошею, открывала до такой степени много новых сторон в народной жизни и народной душе, что имя ее автора сразу обратило на себя всеобщее внимание" (Успенский Г. И. Полн. собр. соч., т. 4. М.; Л., 1949, с. 553).
   Позднее Решетников написал романы "Горнорабочие", "Глумовы" (1866), "Где лучше" (1869), повесть "Между людьми" (1864), ряд очерков и рассказов. В своих романах Решетников, одним из первых в нашей литературе, описал процесс формирования рабочего класса в России.
   Кроме двух, включенных в данный сборник, еще целый ряд очерков Решетникова посвящен жизни Петербурга: "Яшка", "Сутки в казенной квартире", "Дом в пять этажей", "Квартира No 25", "Филармонический концерт". Героями большинства из них являются представители петербургских низов, люди трудных судеб. В частности и это имел в виду Г. Успенский, написавший после смерти Решетникова; "Жизнь <...> обогатила его полным знанием народной жизни, умением понимать ее глубоко и правдиво" (Успенский Г. И. Полн. собр. соч., т. 4. М.; Л., 1949, с. 572).
  

На Никольском рынке

   Впервые очерк был опубликован в "Искре", 1866, No 2, под заглавием "Женщины Никольского рынка". Текст печатается по изданию: Решетников Ф. М. Полн. собр. соч., т. 3. Свердловск, 1937.
  
   1 Хожалый (устар.) -- рассыльный.
   2 Никольская церковь (Никольский военно-морской собор) -- построена в 1753--1762 гг. по проекту архитектора С. И. Чевакинского в центре обширного плаца "морского полкового двора". Современный адрес -- пл. Коммунаров. Напротив собора находился Никольский рынок.
   3 Шугайчик -- крестьянская короткополая кофта.
   4 Старо-Никольский мост -- мост через Крюков канал по Садовой улице.
   5 "Колесная слесарша" -- жена коллежского регистратора, чиновника 14-го, самого низшего, класса.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru