Решетников Федор Михайлович
Сутки в еврейском городе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
Ѳ. М. PѢШЕТНИКОВА

ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ.

ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.

Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій Ѳ. М. Pѣшетникова, составленной П. В. Быковымъ.

ТОМЪ ВТОРОЙ.

Цѣна за два тома -- 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплетѣ 4 руб. 50 коп.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.

  

Сутки въ еврейскомъ городѣ.

   Нужно мнѣ было проводить одну даму, съ годовалымъ ребенкомъ, до одного значительнаго, но не губернскаго города сѣверо-западной Россіи.
   Время было зимнее. О поѣздкѣ нашей по желѣзной дорогѣ говорить рѣшительно нечего. На желѣзной дорогѣ мы были точно дома; но вотъ, какъ ѣхать съ ребенкомъ полтораста верстъ; гдѣ достать саней? Есть ли еще въ Б. порядочная комната съ форточкой въ окнѣ? Есть ли извозчики у вокзала?
   Пріѣхали къ Б. Въ вокзалъ то-и-дѣло забѣгаютъ евреи въ еврейскихъ кафтанахъ и, какъ питерскіе извозчики, тянутъ на улицу пассажировъ. Но пассажировъ, впрочемъ, было немного, да и блюститель порядка гналъ ихъ прочь, несмотря на ихъ гримасы. Немного погодя я вышелъ на крыльцо. Два еврея тотчасъ подскочили ко мнѣ.
   -- Садитесь! садитесь! У меня лошади... У меня двѣ!..-- закричали они мнѣ, и каждый вцѣпился въ меня.
   -- Да куда ѣхать? Есть гостиница?-- спросилъ я.
   Оба еврея усмѣхнулись и начали оба нахваливать гостиницы.
   -- Европейская самая первая.
   -- Европейская Россія лучше. Вретъ онъ.
   -- Самъ врешь, челятникъ!
   Оба еврея плюнули другъ на друга. Стоявшій около двери блюститель порядка улыбался.
   -- Такъ которая же лучше?-- спросилъ я евреевъ.
   -- Моя! моя! заголосили они, и каждый предложилъ цѣну за нумеръ тридцать коп. да за провозъ до гостиницы пятнадцать коп.
   Не зная, на что рѣшиться, я спросилъ наблюдавшаго за порядкомъ военнаго человѣка:
   -- Скажите, пожалуйста, которая гостиница лучше?
   Онъ нѣсколько секундъ помолчалъ и сказалъ:
   -- Европейская лучше.
   -- Такъ везите меня въ Европейскую,-- сказалъ я еврею.
   Еврей изъ другой гостиницы сталъ неистово ругать военнаго человѣка.
   -- Пгохвостъ! ты взятки съ нихъ, подгецовъ, бегешь... Я на тебя жаговаться буду! Кацапъ!
   Военный человѣкъ махнулъ рукой и ушелъ въ вокзалъ. Еврей за нимъ, но тотъ что-то ему сказалъ, и сѣвшій на мель еврей накинулся на своего противника. Долго два еврея ругались; долго они корили другъ друга, высказывая всѣ бывалыя и небывалыя ихъ плутни. Они подходили въ это время на пѣтуховъ; но до драки дѣло не дошло.
   Мы поѣхали. Нашъ хозяинъ (какъ я предполагалъ въ это время) былъ очень веселъ и часто оглядывался назадъ. На лицѣ сіяла улыбка, глаза, то ли отъ удовольствія, то ли отъ торжества, сжимались, и онъ кричалъ: вай! вай! и заливался хохотомъ. Другой еврей неистово ругался, но отъ своихъ лошадей не шелъ, а оглядывался на всѣ стороны, кого-то выглядывая.
   -- У него развѣ нехорошая гостиница?-- спросилъ я своего хозяина.
   -- Уй!.. собакъ только держать. Мошенникъ.
   -- А у васъ хорошая?
   -- У меня всѣ нумера заняты! Одинъ только, самый первый не занятъ.
   -- Почему же самый первый, а не послѣдній.
   Еврей улыбнулся и, нисколько не думая, отвѣчалъ:
   -- Какъ зе мозно? Для господъ самый первый вперодъ... А такъ не мозно.
   Изъ этихъ словъ я ничего не понялъ, просилъ разъяснить, но онъ ничего не отвѣчалъ, потому что кричалъ на евреевъ, везущихъ отъ машины и къ машинѣ товаръ. Евреи, впрочемъ, на его крики нисколько не обращали вниманія, потому-что дорога была широкая.
   Сколько я ни старался заговорить съ моимъ хозяиномъ, онъ упорно молчалъ. Отъ него только я узналъ, что въ городѣ много разныхъ фабрикъ, что эти евреи, возчики, страшные мошенники и находятся въ работахъ наравнѣ съ поляками у Б. купцовъ.
   Наконецъ, онъ ввезъ насъ въ обширный дворъ трехъ-этажнаго каменнаго дома. Началась суетня, засѣменило около насъ нѣсколько евреевъ съ предложеніями нести вещи; я хотя и не давалъ нести подушку и сундучекъ, потому-что они были очень легки, но не успѣлъ я опомниться отъ крика, какъ и сундучекъ, и подушка уже изчезли изъ саней, а мальчикъ, въ протертомъ сюртучкѣ, предлагалъ намъ итти за нимъ.
   Мы вошли на крыльцо, потомъ на небольшую площадку, въ которой напротивъ на дверяхъ прибиты желѣзныя дощечки съ надписями, на одной половинкѣ буфетъ, на другой бильярдъ, налѣво шла лѣстница къ верху. Взошли мы во второй этажъ -- длинный коридоръ, освѣщаемый однимъ окномъ съ полутора десятками дверей. Кролѣ насъ въ коридорѣ никого не было; не было ни подушки, ни сундучка. Дама струсила, а я спустился на площадку и столкнулся съ мальчикомъ, выходящимъ изъ буфета.
   -- Что же нумеръ? гдѣ жъ подушка и сундучекъ?-- спросилъ я его.
   -- Сейчасъ! и онъ ушелъ въ буфетъ.
   Я за нимъ! Вещи лежали въ буфетѣ. Какой-то пожилой господинъ, съ растрепавшимися волосами, съ ермолкой на головѣ, до невѣроятности засаленной, плотный собой, въ ситцевой рубашкѣ, жилеткѣ и брюкахъ, сидѣлъ за конторкой и что-то писалъ. Въ этомъ буфетѣ съ прилавкомъ замѣтно отсутствіе посуды и бутылокъ, только на прилавкѣ, на подносѣ стоитъ нѣсколько рюмокъ. При входѣ моемъ пожилой господинъ взглянулъ на меня, засунулъ перо за лѣвое ухо, отошелъ отъ конторки и, засунувъ руки между брюкъ и рубашки, спросилъ меня ломаннымъ еврейско-нѣмецко-русскимъ языкомъ:
   -- Что?
   -- Да вашъ хозяинъ пригласилъ меня сюда...
   -- Я -- хозяинъ... Никого здѣсь нѣтъ другого... Я!! сичасъ... проговорилъ онъ съ достоинствомъ, горячо и скоро, колотя рукою грудь, и, вдругъ выскочивъ изъ-за прилавка, подошелъ къ двери направо, поднялъ голову, закричавъ неистово:
   -- Эй вы!! челятники?! номеръ!! Живо... и потомъ, обращаясь ко мнѣ, проговорилъ скоро: заразъ панъ, заразъ! Первый номеръ... Сичасъ... Эй! Мерзавцы?!. номеръ!.. и онъ убѣжалъ въ комнату. Комната большая, со сводами. Посреди ея стоялъ длинный, узкій и невысокій столъ, покрытый бѣлою скатертью, на немъ стояло блюдо съ подобіями оладьевъ.
   Хозяинъ (пожилой господинъ дѣйствительно былъ хозяинъ, а принявшій меня съ вокзала еврей оказался не факторомъ, а простымъ челятникомъ, т.-е. рабочимъ, слугой хозяина) неистово ругался гдѣ-то далеко, и голосъ его непріятно разносился по всему нижнему этажу. Наконецъ, вышелъ мальчикъ, за нимъ хозяинъ, и оба они что-то говорили по-польски. Я только понялъ "якъ же пане, номиръ осьмый". Хозяинъ сказалъ мнѣ, что лакей проведетъ меня до отличнаго номера, и я, взявъ сундучекъ и подушку, вышелъ за мальчикомъ-полякомъ.
   Мальчикъ отворилъ дверь въ крайнемъ отъ окна номерѣ. Это была хотя и большая и высокая комната, но довольно грязная. Стѣны обоями не оклеены; въ ней холодно, сыро; форточки въ окнѣ нѣтъ; по полу скачутъ блохи; диванъ съ ободраннымъ ситцемъ, кровать деревянная съ провалившимися досками, ничѣмъ не покрытая. У окна стоялъ простого дерева неокрашенный столъ и два простыхъ стула. Комода не было.
   -- Отчего же на кровати ничего нѣтъ? Какая мерзость!.. И за такой грязный номеръ брать тридцать копеекъ,-- говорила дама.
   Мальчикъ стоялъ смиренно; онъ то глядѣлъ на насъ, то прислушивался къ дверямъ.
   -- Отчего нѣтъ тюфяка?-- спросилъ я мальчика.
   -- Если пану нужна постель, можно... Полтора рубля.
   -- За одну ночь?
   -- Да.
   -- Какъ-нибудь и такъ проведемъ ночь.
   Съ дороги хотѣлось спать, и мы прилегли. Не прошло и десяти минутъ, какъ въ комнату вошелъ еврей въ ободранномъ кафтанѣ. По физіономіи его замѣтно было, что онъ какъ будто выпивши.
   -- Развѣ дверь не заперта?-- спросила меня дама.
   Я посмотрѣлъ -- ключа нѣтъ; а раньше, кажется, былъ.
   -- Что скажете?-- спросилъ я еврея.
   -- Явите... шабашъ.
   -- Идите прочь! какое вы имѣете право шляться по нумерамъ?-- крикнула на еврея дама.
   Еврей сдѣлалъ плаксивую гримасу, придвинулся ближе и поклонился низко. Это разсмѣшило даму.
   -- Заприте двери -- ребенокъ спитъ. Да не кричите!
   Еврей еще ниже поклонился и спросилъ:
   -- Вы изъ Питебухъ?.. Я самъ изъ Питебухъ...
   -- Что жъ изъ этого?-- сказала дама, недовольная посѣщеніемъ еврея.
   -- Охъ, Мовша Бомка! и еврей со стономъ ударилъ себя кулакомъ въ грудь.
   -- Я прошу васъ, ради ребенка, не кричите.
   Еврей попятился, наклонилъ голову на лѣвый бокъ и слезно глядѣлъ на даму.
   -- Что же, васъ обидѣлъ чѣмъ Бомка?-- спросилъ я еврея.
   -- Вай! вай! раззорилъ.
   -- Присядьте, разскажите, а мы послушаемъ.
   Еврей не двигался съ мѣста, а только лукаво озирался кругомъ.
   -- У Мовши Бомки два дома... два дома, баринъ... А Янкель Вруманнъ нищій. Ха-а! Мовша Бомка въ Питебухъ со мной ходилъ... Ушелъ и сталъ жить особливо. Еврей немного помолчалъ, потомъ поскобливши пальцами подъ ермолкой, продолжалъ. Такъ-какъ онъ говорилъ ломанымъ языкомъ и такъ-какъ я не въ состояніи передать подлинную его рѣчь, то и передаю ея содержаніе по-русски. Дѣло было въ томъ, что Янкель Вруманнъ хотѣлъ жениться на дочери Бомки, которую онъ считалъ за первую красавицу во всемъ городѣ, съ которой вмѣстѣ росъ и которую любилъ больше всего на свѣтѣ. Семейство Бомки было большое, и отецъ съ сыновьями занимались извозомъ. Б--скихъ евреевъ тогда много ушло въ Петербургъ и, кто туда ни уходилъ, никогда не возвращался домой съ пустымъ карманомъ, а дѣлался купцомъ, фабрикантомъ, содержателемъ постоялаго двора, бралъ подряды или занимался торговлей и все-таки его тянуло въ Петербургъ, такъ что въ Петербургѣ онъ былъ простой еврей-торгашъ на толкучкѣ или гдѣ-нибудь, а въ своемъ мѣстѣ у него были работники, и всѣ ему дбма воздавали почести. Ну вотъ и условился Янкель съ Бомкой ѣхать въ Петербургъ, работать вмѣстѣ, помогать другъ другу, а потомъ, когда у нихъ у обоихъ будетъ достаточно капитала на столько, чтобы Хая могла въ городѣ хорошо хозяйничать, тогда они и вернутся назадъ, а потомъ и опять въ городъ. Ну, пріѣхали, поселились на квартирѣ въ одномъ изъ доловъ по Екатерининскому каналу у евреевъ не изъ В., а изъ другого города. Были у нихъ кое-какія вещи, продали они ихъ съ трудомъ, натерпѣлись нужды, наслушались русской брани... Жили они дружно другъ съ другомъ недѣли двѣ, потомъ Янкель сталъ замѣчать, что Бомка старается отъ него все подальше, подальше, начинаетъ скрытничать, по ночамъ куда-то уходитъ и ему на вопросы съ сердцемъ отвѣчаетъ -- для общихъ интересовъ ему только одному нужно... И вдругъ въ Сиванѣ мѣсяцѣ (маѣ), пятаго числа, наканунѣ швуэсъ, получаетъ онъ отъ Бомки письмо по городской почтѣ: что де, хотя они и условились работать вмѣстѣ, но опытъ Бомку научилъ, что такъ работать нельзя; по пословицѣ только Богъ за всѣхъ хлопочетъ, а каждый человѣкъ долженъ самъ о себѣ заботиться. И пишетъ Бомка: теперь мы раздѣлимся, а потомъ соединившись, сосчитаемъ деньги и потомъ посмотримъ, кто кого достойнѣе. "И ты помни законъ Моисеевъ, что клятву нарушать грѣхъ и долженъ по закону Моисееву самъ заботиться о себѣ, если только хочешь руки Хаи". Обидно сдѣлалось Янкелю, больно обидно. Обидно потому, что Бомка хитритъ. Но дѣлать нечего. Сталъ Янкель трудиться, только купцы еврейскіе не больно-то были плохи: сами за всѣмъ слѣдили, и ему ничего не приходилось подцѣпить въ свою пользу. Вольно ему не нравилось жить въ приказчикахъ, а торговать самостоятельно онъ не имѣлъ возможности. Пережилъ онъ у многихъ купцовъ, всѣ они оказались мошенниками и даже -- о, Іегова! на него смотрятъ съ недовѣріемъ; имъ русскіе лучше, потому что съ ними можно обращаться безапеляціонно. Они даже предпочитаютъ брать замѣсто еврейскихъ мальчиковъ русскихъ и то по протекціямъ... И сколько такихъ Янкелевъ пресмыкается въ Петербургѣ и сколько горя они мыкаютъ!.. Не сталъ Янкель служить приказчикомъ: у Янкеля самолюбія было много, потому онъ кровный еврей Янкель, а не фурманъ какой-нибудь... Сталъ Янкель торговать тряпьемъ, посудой, часами; приличную квартиру нашелъ въ подвалѣ, кузнеца къ себѣ пустилъ, вмѣстѣ съ нимъ часы передѣлывалъ, самовары лудилъ; продавалъ всякія вещи съ барышомъ; въ свой домъ посылалъ малую толику ежемѣсячно, и даже въ Фонарномъ переулкѣ... (Янкель взглянулъ вдругъ на даму и остановился. Я догадался, что онъ чуть не проболтался, но присутствіе дамы остановило его: у него въ Петербургѣ была любовница). Бомки онъ не видалъ полтора года, а слыхалъ, что онъ пустился въ ростовщичество сперва такимъ образомъ: нанялъ онъ съ одной русскою мѣщанкой, молодой еще женщиной, квартиру и сталъ отдавать подъ проценты деньги. Обчистивъ эту женщину чуть не догола, онъ еще ее засадилъ въ полицію, нанялъ большую квартиру, и рѣдкій изъ жильцовъ не выгонялся за долги черезъ полицію... Потомъ онъ сталъ важнымъ бариномъ. Теперь, добавилъ несчастный еврей, у него въ городѣ два двухъ-этажныхъ дома, нѣсколько лавокъ, а самъ онъ живетъ въ Петербургѣ и занимаетъ квартиру въ самой лучшей части города. Надъ его квартирой даже прибита вывѣска: золотыхъ дѣлъ мастеръ Анфимъ Николаевъ, потому что Бомка сталъ теперь купцомъ, продаетъ золото и окрестился.
   -- Ну, а ваша невѣста?
   Онъ написалъ братьямъ, что я ея не стою, что они, Бомки, могутъ выдать ее за богатаго человѣка. Хаю и выдали, а я ни при чемъ.
   -- Отчего же вы здѣсь живете, а не въ Петербургѣ, когда вамъ тамъ хорошо было?
   -- Ахъ, ахъ!! кабы панъ понималъ?.. Русскіе... О, русскіе, русскіе!.. Еврей всю жизнь будетъ торговать, не попадется, а русскій -- вай-вай! Дуракъ я, безмозглая башка, что связался съ русскимъ.
   -- Что такъ?
   -- Ужъ еврей не дастъ промаху, на то онъ и еврей... Вотъ какъ Янкель попалъ сюда. Торговалъ я хорошо и на бойкомъ мѣстѣ. Янкеля всѣ знали. Чуть воровство -- къ Янкелю; ну и дашь. Ладно... Ужъ коли еврей -- сойдетъ какъ съ рыбы вода. А вотъ показалось моему жильцу завидно мое ремесло; дай, говоритъ, торговать буду. О, говорю, Степанъ, сиди лучше у своихъ мѣховъ, да куй, что есть... Нѣтъ, говоритъ, попробую... И чортъ его пихалъ! Пошелъ и попался. А попался, и сталъ кривить и меня впуталъ... Меня и послали сюда и запретили навсегда въѣздъ въ Петербургъ. И еврей тяжело вздохнулъ и задумался. Казалось, онъ вспомнилъ и кузницу, и черные фартуки, грязныя лица мальчиковъ рабочихъ, и толкучку, и покупателей и продающихъ, потому-что лицо его постоянно измѣнялось, онъ то вздрагивалъ, то глядѣлъ плутовски, то сжималъ кулаки. Онъ до того углубился въ свои думы, что не слыхалъ, какъ въ комнату вошла еврейка, и только когда она что-то пролепетала, онъ вздрогнулъ и сердито поглядѣлъ на нее. Еврейка поглядѣла на него полунасмѣшливо и полупрезрительно.
   -- Что скажите?-- спросилъ я еврейку.
   -- Не надо ли баринѣ крестиковъ малюткѣ?
   -- Покажи,-- сказала дама.
   Еврейка подошла къ дамѣ, схватила ее за руку и поцѣловала. Лицо дамы покраснѣло, и она спросила:
   -- Это что значитъ?
   Но еврейка съ удивленіемъ посмотрѣла на даму.
   -- Развѣ у васъ принято цѣловать руки у людей порядочно одѣтыхъ?-- спросилъ я обиженно еврея.
   -- Съиздавна. Да и господа вообще любятъ, чтобы имъ крестьяне, въ особенности евреи, цѣловали руки. Это во всѣхъ нашихъ городахъ принято. Иначе господа осердятся, объяснилъ онъ мнѣ.-- У насъ даже,-- прибавилъ онъ,-- принято, что при входѣ господъ мы, мужчины и женщины, должны вставать, если сидимъ.
   -- Странно!-- сказалъ я.
   Еврей вздохнулъ.
   У еврейки ничего не купили, и она что-то съ сердцемъ сказала еврею и ушла.
   -- Чѣмъ же вы теперь занимаетесь?-- спросилъ я еврея.
   -- Торгую. Какія деньги привезъ, употребилъ всѣ... Торгую водкой, калачами.
   -- Что же вамъ нужно?-- спросилъ я еврея.
   -- А... Мнѣ!... Вы изъ Питебухъ... Хочу мстить.
   -- Развѣ евреи способны на то, чтобы мстить?
   -- Какъ зе? Развѣ это хорошо? шли вмѣстѣ, клятву дали, а потомъ врозь.
   -- Неужели всѣ такіе?
   -- И хуже бываетъ. Такъ, пане, вы узъ, какъ въ Питебухъ будите, непремѣнно свомъ пріятелямъ сказитъ: сто Анфилъ Николавъ есть Бомка, самая подлая человѣкъ... и записоцки ко всѣмъ послите.
   -- Но разве это вамъ поможетъ?
   -- Не помозетъ, но я знаю хоросо, сто Бомка знаетъ, муцится... Знаетъ онъ змѣю... И узе озалитъ ево эта змѣя.
   Глаза Янкеля сверкали, лицо приняло угрожающее выраженіе.
   Дамѣ очень надоѣлъ этотъ еврей; она нѣсколько разъ дѣлала мнѣ знаки, чтобы выпроводить его, но какъ я могъ сдѣлать это?
   -- И всѣмъ евреямъ насимъ только спросъ явите: кто Бомка золотыхъ дѣлъ мастеръ; всѣ сказутъ -- плутъ! ей Богу!.. Счастливо оставаться.
   И, поклонившись не очень низко, но немножко вбокъ, еврей вышелъ трусцой.
   Пришелъ мальчикъ. Мы попросили его поставить самоваръ и затопить печь, а потомъ спросили его, что это за человѣкъ; онъ сказалъ, что это какой-то сумасшедшій; хозяинъ приказываетъ гонять его отъ господъ, за что онъ и про хозяина говоритъ, Богъ знаетъ что. "Ну да, прибавилъ мальчикъ, стоитъ..." Я не сталъ его разспрашивать и пошелъ закупать себѣ провизіи, свѣчей и водки.
   День клонился къ вечеру, былъ, кажется, часъ шестой, но еще довольно свѣтло. Вышедши на улицу, я старался разузнать и мѣстность, и дорогу, потому во-первыхъ, что занятый разговорами съ ямщикомъ утромъ, я забылъ, съ которой стороны мы ѣхали, да и улица обсажена деревьями. Домъ, въ которомъ я остановился, смахивалъ на петербургскій -- какъ на Средней Мѣщанской улицѣ: трехъ-этажный, съ воротами посерединѣ, окрашенный желтою краскою. На немъ большая вывѣска "гостиница европейскій трактиръ." Наискось, направо черезъ дорогу, на одноэтажномъ каменномъ посѣрѣломъ домѣ тоже вывѣска "гостиница Россія", налѣво, тоже черезъ дорогу, на деревянномъ домѣ опять вывѣска "компанія надежда", и противъ этого дома стоятъ телѣги, розвальны и дровни съ тюками шерсти и хлопка. Съ виду дома чистенькіе, только сѣренькіе; деревянныхъ домовъ очень немного, все больше каменныя строенія, даже есть и такія, въ которыхъ только одна дверь безъ оконъ. Меня удивило изобиліе лавокъ на тракту: что ни домъ, то и лавка; питейныхъ заведеній и считать устанешь. Но всѣ эти лавки заперты.
   Подошелъ я къ одной лавкѣ, дверь заперта изнутри. Постучался -- не отпираютъ, а въ домѣ говорятъ. Идетъ мужчина -- еврей, я спрашиваю: почему заперты лавки?
   -- Шабашъ!-- отвѣтилъ онъ.
   Только теперь я вспомнилъ, что этотъ день былъ субботній; значитъ еврейскій праздникъ.
   Много я прошелъ лавокъ запертыхъ; много лавокъ не было заперто, но въ нихъ ничего мнѣ не продали, отзываясь тѣмъ, что еще шинкарка не пришелъ, т. е. не наступилъ конецъ шабата. Въ избахъ, безъ русскихъ печей и похожихъ на комнаты, съ грязными полами, гдѣ посрединѣ избы, гдѣ около оконъ, стояли узенькіе длинные столы, крытые бѣлыми простынями, въ головахъ, т. е. къ переднимъ угламъ, на этихъ столахъ стояли жестяныя и фаянсовыя тарелки и блюда съ подобіями русскихъ оладьевъ, т. е. опрѣсноки. Мужчинъ я не замѣчалъ въ домахъ, а только сидѣли съ праздничными лицами и въ праздничныхъ одеждахъ еврейки, съ безобразными париками. Парики эти, какъ мнѣ показалось, состоятъ не изъ волосъ, а косицы и лобъ покрываютъ двѣ черныя ленточки, весьма засаленные, на самыхъ же головахъ надѣты коконщики; только однѣ дѣвицы сидятъ съ необрѣзанными и только платочкомъ покрытыми волосами на головахъ. Въ лавкахъ, носящихъ названіе "распивочно и на выносъ", я не замѣчалъ прилавковъ, а просто -- въ углахъ стоятъ боченки съ кранами, да около нихъ висятъ разныя мѣрки. И куда я ни приходилъ, мнѣ говорили одно: "шинкарка не пришелъ". Впрочемъ, въ одномъ мѣстѣ я досталъ водки и черстваго хлѣба.
   Прошелъ я много улицъ и узкихъ переулковъ. Только и не заперты аптеки, кондитерская и два-три шинка.
   Прогулялъ я два часа. Дама жаловалась, что ни самовара ей не подали, ни печку не затопили. Я пошелъ къ хозяину и встрѣтился съ нимъ въ коридорѣ.
   -- Хозяинъ, скоро самоваръ?
   -- Первый номеръ пьетъ!-- отвѣтилъ онъ мнѣ хладнокровно и пошелъ.
   -- А для восьмого нѣтъ?.. Хозяинъ, послушайте!
   -- Чего?!-- крикнулъ онъ недовольно и остановился.
   Я подошелъ къ нему.
   -- Какъ же вы деньги берете, я самоваръ не хотите дать?
   -- Будетъ. Я ужъ такъ, видя вашу бѣдность, далъ вамъ нумеръ... Вамъ въ кухнѣ мѣсто.
   -- Какъ такъ!..
   Хозяинъ быстро ушелъ.
   Дама сама пошла объясняться съ хозяиномъ. Хозяинъ вѣжливо извинился, обѣщался завтра вымести комнату, а мальчиковъ разругалъ за то, что они долго не даютъ жильцамъ самоваровъ.
   Пока приготовлялся самоваръ, я пошелъ часу въ девятомъ за свѣчами и молокомъ. Свѣчей я досталъ скоро, но молока свѣжаго ни у кого не оказалось. Зато теперь всѣ всѣ питейныя заведенія были набиты евреями, но эти евреи были только навеселѣ, а не пьяны. Они разговаривали, кричали, ссорились, но никто не пѣлъ, не игралъ на инструментахъ и не плясалъ. Мнѣ только удалось подмѣтить въ этихъ заведеніяхъ то, что этотъ народъ, заканчивая свой праздникъ горячительными напитками, повѣрялъ здѣсь дѣйствія другихъ людей, своихъ товарищей, за всю недѣлю и, между прочимъ, учился мудрости другихъ. Здѣсь, по правдѣ сказать, кромѣ плутенъ, изворотливости еврейской въ отношеніи торговли, возки товаровъ и работы на фабрикахъ,-- ни о чемъ больше не говорили. Ни политики, ни интереса общественнаго здѣсь не было: здѣсь каждый высказывалъ только свое, т. е. хвастался и корилъ другого чѣмъ-нибудь. Эти собранія евреевъ въ шинкахъ довольно оригинальны: только въ своемъ родѣ, потому что еврей интересуется только барышничествомъ, и ему до остального нѣтъ дѣла. Во всемъ Б. я не нашелъ не только русской, но и другой какой-нибудь газеты, несмотря на то, что этотъ городъ стоитъ при желѣзной дорогѣ и очень значительный городъ какъ въ отношеніи путей сообщенія во внутрь Россіи, такъ и но промышленности.
   Во всемъ Б. только три лавки, въ которыхъ торгуютъ русскіе православные; вся же торговля и промышленность находится въ рукахъ евреевъ. Русскіе кабаки отличаются и здѣсь своею оригинальностью: тѣ же пѣсни заунывныя, тѣ же пляски.
   Немного я не дошелъ до гостиницы, какъ на меня чуть не наткнулась бѣжавшая, что есть мочи, женщина. Она размахивала руками, тяжело вздыхала и шептала истерически -- ай-вай! ай-вай! охъ-охъ!
   -- Что съ тобой, матушка?-- спросилъ я женщину, когда она задѣвши меня за локоть, остановилась смотрѣть на меня.
   Ночь была лунная, и поэтому какъ она меня, такъ и я ее могъ разсмотрѣть. Она стояла неподвижно, на глазахъ слезъ не было, но глаза выражали и мольбу, и злость, на лицѣ выражалось страданіе.
   -- Али кто побилъ тебя?-- спросилъ я ее.
   Но она, вмѣсто отвѣта, всплеснула руками и поплелась тихо по тому направленію, куда бѣжала. Она не оглядывалась.
   Наискосокъ гостиницы, посреди дороги, барахтались двое мужчинъ. Недалеко отъ нихъ, правѣе, на трактовой дорогѣ, стояло четыре воза; суетящіеся около возовъ русины, громко хохотали. Я подошелъ ближе: два еврея тузили немилосердно другъ друга, не издавая никакого голоса. Шапки ихъ валялись по дорогѣ, кафтаны то распахивались ужъ черезчуръ широко, то заплетали имъ ноги. Непріятели, какъ видно, не хотѣли уронить другъ друга на снѣгъ и такимъ образомъ сѣсть верхомъ на упавшаго; нѣтъ, каждый изъ нихъ старался попасть своему врагу въ глазъ и поэтому дѣлалъ смѣшные прыжки, заскакивалъ съ боку, наклонялъ голову такъ, что кулакъ другого ударялъ въ маковку черной ермолки.
   Русины хохотали и подзадоривали драчуновъ еще хуже.
   -- Каково бьются жиды!-- сказалъ мнѣ одинъ изъ нихъ, увидѣвъ, что я смотрю на драчуновъ.
   -- И съ чего бьются-то! Изъ пользы все,-- сказалъ другой.
   -- Поди, пьяные,-- сказалъ я.
   -- Станетъ тебѣ пьяный жидъ драться! пьянаго жида и на улицѣ не найдешь.
   -- Съ чего у васъ, бисы, драка-то?-- крикнулъ одинъ русинъ евреямъ.
   Евреи перестали драться. Одинъ изъ нихъ подошелъ къ возамъ и сказалъ:
   -- Разсудите!.. Поцему я хузе его?..
   -- Къ кацапамъ за совѣтъ!-- крикнулъ другой еврей, и такъ ударилъ своего противника въ високъ, что тотъ схватился за щеку и, дрыгая ногами, побѣжалъ къ дому, приговаривая обиженно: ай! гва-алтъ!!!
   Это еще больше насмѣшило какъ меня, такъ и русиновъ.
   Дѣло было въ томъ, что оба эти еврея находились въ работникахъ у еврея купца. Но оба они никакъ не желали быть равны другъ другу. Рабство до того сковало ихъ, что черезъ него они не видѣли возможности перейти, и поэтому у хозяина старшіе работники считали себя тоже чѣмъ-то въ родѣ господъ надъ младшими работниками, хотя въ сущности биты бывали и тѣ, и другіе. Однако рабство младшихъ работниковъ почти не имѣетъ границъ, такъ-какъ ими командовалъ всякій изъ старшихъ, даже мальчикъ -- лакей, живущій у купца, двумя мѣсяцами раньше поступившій въ дворню. На недавно прибывшаго въ дворню работника сваливали и упряжь лошадей, и сгребку снѣга, чистку дворовъ и т. п. Кромѣ этого, если хозяинъ посылалъ за товаромъ, то общимъ совѣтомъ дворни наряжался, вопреки приказанію хозяина, новичекъ. Впрочемъ, и у новичковъ были радостные дни, когда они могли взять во время возки товара какого-нибудь ѣздока, свезти отъ вокзала кому-нибудь вещи, незамѣтно отъ хозяина, и такимъ образомъ приберечь деньги къ большому празднику или къ ярмаркѣ. Такъ и теперь настоящая драка произошла оттого, что получившій ударъ въ глазъ былъ наряженъ купцомъ евреемъ принять и довезти до фабрики товаръ на своихъ лошадяхъ, такъ-какъ онъ жилъ у хозяина съ своими лошадьми съ такимъ условіемъ, что хозяинъ долженъ кормить лошадей, и за лошадь онъ ничего не получаетъ,-- значитъ какъ онъ, такъ и его лошади работаютъ купцу изъ-за хлѣба. Эти наряды были, для бѣднаго еврея, хуже всего: онъ хорошо помнилъ завѣтъ своего родителя: "проклятъ будешь, коли пренебрежешь законъ нашъ; шесть дней дѣлай, субботу Господу Богу твоему". Правда, онъ помнилъ, что барышникамъ и работникамъ праздникъ ничто не значитъ, но ему хотѣлось свято чтить субботу. Вотъ онъ и попросилъ младшаго работника замѣнить его. А тотъ радъ былъ случаю: вмѣсто того, чтобы везти на лошадяхъ товаръ своему хозяину, онъ сталъ возить другому и возилъ до вечера. Вотъ бѣднаго еврея и взорвало: въ квартирѣ драться было нельзя, онъ и позвалъ его въ шинокъ, и какъ только они отошли отъ дому, обиженный и залѣпилъ ему оплеуху.
   И сколько, говорятъ, здѣсь повторяется подобныхъ сценъ, и причина этому -- богатые евреи, которые давятъ свой же народъ и доводятъ его до того, что онъ или идетъ въ Варшаву и Петербургъ, или разсыпается по Россіи.
   Несмотря на то, что мы вечеромъ заказали хозяину, чтобы намъ завтра утромъ въ семь часовъ принесли самоваръ,-- въ семь часовъ всѣ еще спали въ буфетѣ. Кое-какъ на мой стукъ прибѣжалъ хозяинъ и обругалъ меня за то, что я рано всталъ, сказалъ -- сейчасъ, но дверей не отворилъ. Черезъ два часа я пошелъ въ буфетъ; хозяинъ въ рубашкѣ. Я спросилъ про самоваръ, онъ кинулся въ кухню и закричалъ: самоваръ!! самоваръ!! Пришла женщина, за ней денщикъ и тоже стали просить самовары, говоря, что они уже два часа дожидаются и что генералъ съ полковницей хотятъ сами итти сюда. Можете себѣ вообразить, какой крикъ и гвалтъ поднялъ хозяинъ въ своей квартирѣ, но изъ этого крика рѣшительно ничего не вышло, потому что въ гостиницѣ теперь было много пріѣзжихъ, а прислуги только два-три мальчика. Намъ подали самоваръ черезъ часъ, въ продолженіе котораго я не выходилъ изъ буфета. Мнѣ хотѣлось узнать, что это за господинъ хозяинъ, но при каждомъ моемъ вопросѣ, касающемся его хозяйства, онъ уходилъ въ кухню и кричалъ: самоваръ!! Я только и узналъ, что онъ купецъ первой гильдіи, что домъ ему стоитъ сорокъ тысячъ, и что въ Петербургѣ онъ жилъ много лѣтъ. Когда я завелъ разговоръ о новомъ гласномъ судѣ, онъ сказалъ, что знаетъ про этотъ судъ, потому что самъ недавно былъ въ Петербургѣ, и при этомъ спросилъ меня, скоро ли у нихъ будутъ эти суды. Я сказалъ, что еще не скоро.
   -- Какъ не скоро? къ намъ и мимо насъ уже ѣдутъ молодые люди.
   -- Это, можетъ-быть, по межевой части или по постройкѣ желѣзныхъ дорогъ,-- объяснилъ я.
   -- Нѣтъ, я думаю, по судамъ, чтобы изслѣдовать. Трудно имъ будетъ. Трудно!
   -- Почему?
   -- По новымъ судамъ должны нашихъ назначить.
   -- Почему?
   -- Ужъ это такъ. Евреи народъ особый... Впрочемъ, насъ и судить-то нечего, мы сами себѣ судьи и никому не поддадимся.
   -- Но однако у васъ есть собственность, капиталы.
   Хозяинъ поглядѣлъ на меня сурово и сказалъ: самоваръ принесутъ вамъ въ номеръ.
   Повидимому, ему не понравился разговоръ о новыхъ судахъ и то, что я долго хожу въ буфетѣ. Я просилъ у него сани съ накладкой до Б. Л., по онъ запросилъ десять рублей.
   Когда мы пили дома чай, къ намъ пришелъ какой-то господинъ. Онъ искалъ себѣ попутчика до Б. Л, такого, у котораго была бы подорожная. Мы затруднялись взять его съ собой, потому что у насъ своихъ вещей было много, вѣсомъ девять пудовъ, да у него чемоданъ. Онъ проклиналъ и городъ, и евреевъ.
   -- Скажите, пожалуйста, добросовѣстно ли это: дали мнѣ конуру безъ стола, слупили по 50 коп. въ сутки, пища гадость, ничего не дождешься. Да это еще ничего, а вотъ я двое сутокъ понапрасно живу здѣсь.
   -- Вы бы ѣхали.
   -- Попробуйте уѣхать! Прихожу я на почтовый дворъ -- комнаты нѣтъ, лошадей безъ подорожной не даютъ; попутчиковъ тоже нѣтъ. Есть, да не сказываютъ. Прошу хозяина послать за лошадьми по графскому предписанію, онъ посылаетъ, но посланный исполняетъ его порученія по его же дѣламъ. Приходитъ и говоритъ: лошади всѣ въ разъѣздѣ... Это хозяинъ для того дѣлаетъ, чтобы я у него жилъ дольше. Требую сегодня счетъ -- три рубля за двое сутокъ, съ одного меня! Это просто грабежъ. Я говорю: буду жаловаться полиціи, онъ улыбается и говоритъ: здѣсь нѣтъ полиціи! Какъ, спрашиваю, нѣтъ? Да такъ -- нѣтъ, я самъ себѣ полиція. Каково?
   Мы согласились взять съ собой Степана Иваныча, какъ назвался попавшій въ эту тину проѣзжающій господинъ. Теперь оставалось мнѣ только взять багажъ со станціи желѣзной дороги и найти сани съ накладкою посходнѣе. Ѣхать мы условились на трехъ, а если будетъ тяжело, то и на четырехъ лошадяхъ. Дама моя пошла рядиться съ хозяиномъ насчетъ саней, но онъ меньше шести рублей не хотѣлъ взять.
   Въ конторѣ багажныхъ товаровъ соблюдается выдача билетовъ по очереди, а такъ какъ въ ней народу было много, то мнѣ пришлось бы пробыть въ ней долго, но къ счастію деньги за багажъ у меня были внесены еще въ Царскомъ Селѣ, откуда отправляли багажъ, то я и скоро отдѣлался, но того человѣка, который выдавалъ вещи въ амбарѣ, не было. Пока я смотрѣлъ на свои вещи, складенныя отдѣльно, ко мнѣ подошелъ еврей, держа въ лѣвой рукѣ квитанцію для полученія товаровъ.
   -- Вы сюда пріѣхали?-- спросилъ онъ меня чисто русскимъ языкомъ, такъ что только по его лицу, одеждѣ и волосамъ онъ походилъ на еврея.
   Я объяснилъ.
   -- Какъ же вы поѣдете?
   -- На почтовыхъ.
   -- О, дорого будетъ стоить. Подъ эти вещи, по крайней мѣрѣ, нужно четыре лошади. Право. На трехъ никто не повезетъ. Къ тому же и сани нужно большія.
   -- Мой хозяинъ проситъ шесть рублей за сани.
   -- За одни сани? Ахъ, мерзавецъ! Вотъ какъ нынѣ, ваше благородіе, наживаютъ капиталъ. Хотите, я васъ довезу до самаго Б. Л. за десять рублей? Лошади и сани съ накладкой будутъ мои. Сегодня вечеромъ тамъ будете.
   На первыхъ порахъ я не подозрѣвалъ хитрости этого господина, потому что у меня въ настоящее время въ головѣ было двѣ мысли: чтобы поскорѣе увезти вещи, такъ какъ черезъ часъ амбаръ запрутъ, а потомъ надо искать сани. Мнѣ показалось дешево взять его сани и ѣхать на его лошадяхъ. Но вдругъ я сообразилъ, что вѣдь лошади могутъ устать.
   -- Вы говорите, вечеромъ мы будемъ тамъ?
   -- Завтра вечеромъ.
   -- Ахъ завтра. Это очень долго.
   Еврей сталъ уговаривать меня съѣздить къ нему посмотрѣть сани. Я согласился, и мы поѣхали.
   Сани были большіе, но низъ выпалъ.
   Еврей и его работники стали увѣрять меня, что такихъ большихъ и легкихъ саней во всемъ городѣ не найти и что они пустыя мѣста заплетутъ бичевкой и мы будемъ ѣхать какъ въ каретѣ. Я не зналъ, рѣшиться или нѣтъ взять сани, и сказалъ, чтобы сани привезли въ Европейскую гостиницу и показали ихъ той дамѣ, которая ѣдетъ до Б. Л.
   Еврей, предлагавшій мнѣ сани, поѣхалъ со мной за багажемъ, но своего багажа онъ не получилъ, предоставивъ получить его своему работнику. И только что мы въѣхали во дворъ Европейской гостиницы, какъ на еврея накинулась жена нашего хозяина и стала его гнать вонъ съ его санями. Его сани стояли уже во дворѣ, они были обтянуты бичевкой, которая едва ли могла служить въ полуторасуточномъ путешествіи; накладка была придѣлана кое-какъ. Три лошади, запряженныя въ сани, были очень худы. Я не согласился взять ни его саней, ни его лошадей и получилъ отъ него названіе мошенника.
   Нашъ хозяинъ согласился уступить сани сопутствуемой мною дамѣ за четыре рубля. Сани были хотя и тяжелыя, но довольно просторныя, и мы удобно разложили свои вещи.
   Хозяинъ ни за что не хотѣлъ дать намъ росписки въ томъ, что онъ получилъ деньги за сани, а отдалъ только письмо къ еврею, своему пріятелю, которому мы должны были отдать сани.
   -- Отчего же не хотите дать росписку дамѣ, когда она дала вамъ росписку въ полученіи саней?-- спрашивалъ я хозяина.
   -- Вы мнѣ не вѣрите? У меня милліонъ капиталу! капиталу милліонъ! Фрейбергъ, первой гильдіи купецъ!! Фрейбергъ во всемъ Петебухъ извѣстенъ!-- горячился хозяинъ.
   -- Но, однако, дама дала же вамъ росписку.
   -- Она должна. Я ея не знаю. Много здѣсь всякой швали проѣзжаетъ.
   -- А если я попрошу, кого слѣдуетъ, чтобы вы дали мнѣ или дамѣ росписку, потому что, кто васъ знаетъ, что вы написали въ письмѣ къ вашему другу.
   -- И говорить не желаю. А кто меня пугаетъ полиціей, самъ просидитъ въ ней мѣсяцъ! и онъ сѣлъ за конторку.
   Возражать намъ такому тузу было безполезно, и мы потребовали отъ него счетъ.
   Ни я, ни дама этотъ счетъ не признали правильнымъ.
   Но, однако, черезъ полчаса мы раздѣлались совсѣмъ съ хозяиномъ и подаривъ ему еще 25 коп. за то, что онъ посылалъ за почтовыми лошадьми, мы усѣлись кое-какъ и тронулись въ путь.
   Намъ пришлось ѣхать черезъ рынокъ, который, по случаю воскреснаго дня, былъ биткомъ набитъ евреями, такъ что намъ кое-какъ давали проѣздъ, говоря: кацапы ѣдутъ, кацапы!
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru