Рихтер Жан-Поль
Приключение Шекспира
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Рихтер Жан-Поль
(
yes@lib.ru
)
Год: 1835
Обновлено: 12/10/2020. 54k.
Статистика.
Очерк
:
Проза
,
Переводы
Проза
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Аннотация:
Перевод Селиванова.
ПРИКЛЮЧЕНІЕ ШЕКСПИРА *),
1593.
Изъ "Soirée Littéraires de Paris", изданныхъ Гжею Тастю. Предлагаемая пьеса принадлежитъ Жанъ Полю, французскому литератору.
§ I.
Театръ Черныхъ Братьевъ въ Лондонѣ, за минуту оглашавшійся восторженными кликами тысячей, рукоплескавшихъ безсмертному творенію великаго Шекспира, былъ уже пустъ; -- нѣсколькихъ мгновеній было достаточно для перехода въ міръ дѣйствительный; сцена утратила свое очарованіе, -- поэтъ мечтательный міръ свой.
Сожженный пламенемъ восторга, лучезарный славою, спустился Вилліамъ съ своего эмпирея на землю человѣковъ. Нѣсколько молодыхъ лордовъ увели его съ собою въ кофейную. Безумные! они не понимали, что душа поэта, послѣ окончанія творенія своего, имѣла нужду въ тишинѣ иТуединеніи.
Жалко было смотрѣть на бѣднаго Шекспира, великаго человѣка, удостоившагося чести упиваться въ кругу благородное черни съ древними гербами, съ какимъ-нибудь лордомъ Рочестеромъ, развратникомъ и картежнымъ игрокомъ, съ какимъ-нибудь Ормондомъ, Мурреемъ, и другими презрѣнными отраслями лучшихъ фамиліи Англіи.
Онъ мѣшалъ свою мрачную веселость съ буйною и нетрезвою веселостію ночныхъ сотоварищей своихъ, какъ будтобы бремя торжества слишкомъ было для него тягостно, -- но по судорожнымъ движеніямъ лица, по нависшимъ бровямъ можно было замѣтить, какъ презрительны и ненавистны казались ему шумные клики одобреній, которыми платили дань его остроумнымъ выходкамъ.
Пресыщенные виномъ, утомленные безстыдными рѣчами, одни растянулись на дубовыхъ столахъ кофейной, другіе на полу среди разбитыхъ бутылокъ; только одинъ изъ нихъ, не участвуя въ отвратительномъ снѣ этомъ, сидѣлъ у открытаго окна, погруженный въ думу.
Съ глазами, устремленными къ небу, въ какомъ-то восторгъ, послѣ торжества и этой оргіи, Шекспиръ былъ очарователенъ невыразимо. Его мрачное лице, въ половину освѣщенное лучами луны, выражало совершенно эту поэзію, имъ созданную, этотъ дивный міръ, совмѣстившій въ одной мысли цѣлые вѣка, цѣлую вселенную, на пространствѣ 60 квадратныхъ "утовъ. Можетъ быть, усы, черный бархатный беретъ, осѣненный перьями, темное платье и брыжи со складками -- отличительные признаки этой эпохи ничтожества -- придавали блѣдному лицу Вилліама выраженіе, не, обыкновенное въ наше время... Или, наконецъ, это было одною изъ этѣхъ случайностей, которыя ставить высокое наряду съ безобразіемъ, Шекспира въ эту ночь, между пьяницъ.
Какъ-бы то ни было, только онъ былъ дивно хорошъ собою.
Вскорѣ размышленіе его было нарушено: вошедшій пажъ подалъ ему записку. Вилліамъ прочелъ ее, перечелъ снова и, со всѣми признаками чрезвычайнаго удивленія, вышелъ изъ кофейной.
Юноша послѣдовалъ за нимъ и, во все время ихъ переѣзда, ни слова не отвѣчалъ на его продолжительные вопросы.-- Наконецъ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Лондона, они слѣзли съ лошадей у калитки сада, который Шекспиру показался Виндзорскимъ.
Пажъ отперъ калитку, и послѣ многихъ изворотовъ, вдругъ остановился передъ однимъ павильономъ, шепнувъ Шекспиру:
-- Подождите, господинъ поэтъ! сейчасъ придутъ.
Послѣ этого удалился.
Не постигая таинственнаго содержанія записки, изумленный тѣмъ, что такъ непостижимо попалъ въ садъ первой королевы въ свѣтѣ, Шекспиръ ощупывалъ руками деревья и кусты, дабы увѣриться, что все это не было однимъ очаровательнымъ сномъ. Ночь была теплая, цвѣты наполняли воздухъ благоуханіями; поэтъ забылъ о свиданіи въ павильонѣ, онъ заблудился въ излучистыхъ аллеяхъ сада.
Тогда вдохновеніе умчало его на могучихъ крылахъ своихъ.
Послышался отдаленный голосъ; тутъ онъ только вспомнилъ, что его ожидали.
Горя желаніемъ проникнуть тайну этаго свиданія, тщетно искалъ онъ павильона.-- Послѣ долгаго обхода, глазамъ его представилась скамья; забывъ снова всю странность своего положенія, онъ опять предался мрачнымъ размышленіямъ. Произведеніе того дня представилось его мысли.-- Сильно ударяя себя по лбу, онъ шепталъ:
"Бѣдный Ромео, бѣдная моя Юлія! зачѣмъ васъ, созданія прихотливаго воображенія моего, васъ, которыхъ въ безсонныя ночи одарилъ я всѣми страстями, въ которыхъ перелилъ всю душу мою, -- зачѣмъ вашу невинность я продалъ за золото? Зачѣмъ?.. Вамъ однимъ принадлежала вся любовь моя -- а теперь я долженъ дѣлиться ею съ другими... Хорошо, ежелибъ они могли любить васъ, такъ какъ я люблю... Увѣнчанные сегодня, вы будете еще нравиться и завтра, очаровательные своею юностію, -- но что будетъ съ вами чрезъ сто лѣтъ, когда земной отецъ вашъ будетъ почивать въ могилѣ?.. Вы угаснете... а я, я мечталъ, что вы безсмертны!..
-- Ромео и Юлія будутъ жить жизнію вселенной, и никогда не умрутъ они!.. сказалъ голосъ изъ чащи.
-- Кто тутъ? вскричалъ поэтъ, вскочивъ стремительно.
-- Та, которая посылала за тобою и о которой ты забылъ такъ скоро, отвѣчалъ тотъ-же голосъ.
Вилліамъ обернулся, -- передъ нимъ стояла женщина, покрытая покрываломъ, въ бѣлой одеждѣ. Обрадованная тѣмъ, что ея внезапное появленіе удивило его, она остановилась въ нѣсколькихъ шагахъ, внимательно разсматривая его.
-- Юлія, Юлія, дочь Капулетовъ, зачѣмъ покинула ты могилу, въ которую я заключилъ тебя?.. шепталъ великій человѣкъ, увидя осуществленнымъ твореніе мечты своей. Потомъ горестно прибавилъ: Мистрисъ, простите безумію бѣднаго автора; мое воображеніе, распаленное ощущеніями этого вечера, напряжено еще и теперь вы такъ внезапно явились передо мною, одѣтыя въ бѣломъ, подобно невѣстѣ, невѣстѣ моего Ромео, -- даже безъ шелеста шаговъ, какъ будто принесенныя на крылахъ; -- я подумалъ, что мое презрѣнное искусство столь могущественно, что можетъ вызывать изъ гробовъ души тѣхъ, которые уже не существуютъ. Простите меня, Мистрисъ.
Неподвижно, ничего не отвѣчая, стояла передъ нимъ молодая женщина. Смущенный ея появленіемъ, устремивъ въ нее проницательный взоръ, Вилліамъ продолжалъ:
-- Да! я не больше, какъ презрѣнный писатель; я считалъ себя великимъ живописцемъ природы, но теперь вижу, что въ созданіяхъ моихъ лишь только унижалъ красоту творенія! Прежде, нежели я вдохнулъ другую жизнь въ мою Юлію, я изучилъ первую; потомъ облекъ ея мысли тѣломъ, далъ голосъ страстямъ, одушевилъ остовъ ея, -- и думалъ, что произведеніе мое совершенно!.. Безумный! эта картина, по моему окончанная, была однимъ невѣрнымъ очеркомъ!.. А я предалъ ее на позоръ толпы, жаждущей только ощущеній!.. За какую бы то ни было цѣну, только я хотѣлъ рукоплесканій!.. Прости мнѣ, моя Юлія: я наругался надъ тобою... Впрочемъ, я дѣлалъ, что могъ, -- мнѣ не доставало генія... Хорошо-бы еще, еслибъ и другая половина поэта возвысилась до моего вдохновенія!.. Но нѣтъ!.. театральной Юліи не было нужды, естественна-ли рѣчь ея, заслужившая столько рукоплесканій... Она хотѣла только, чтобъ восхищались ея стройнымъ станомъ, какъ будто бы стройность эта имѣла какое нибудь соотношеніе съ ея горестію и смертію... Презрѣнное существо, она размалевала краскою свое блѣдное лице, сдѣлавшееся при блескѣ огня желтымъ и безжизненнымъ, чтобы черные, прекрасные глаза ея не утратили своего очаровательнаго блеска...
"Мистрисъ, Мистрисъ, я не знаю, кто вы, потому что лице ваше закрыто, я не знаю, откуда вы, потому что какъ будто очарованіемъ перенесенъ сюда; но вы однѣ поняли мою Юлію, вы однѣ достойны осуществить любимое созданіе безсонныхъ ночей моихъ...
-- Вилліамъ, вы великій поэтъ, отвѣчалъ тотъ-же голосъ, -- и потому я пламенно желала васъ видѣть.
-- О! еслибъ потомство повторило за вами этѣ слова!.. перервалъ Вилліамъ. И глаза его горѣли почти божественнымъ свѣтомъ, между тѣмъ какъ горькая насмѣшка владѣла его умомъ.
-- Я удивляюсь вамъ, Синьоръ поэтъ; удивленія моего достаточно, чтобъ увлечь за собою удивленіе тысячей -- для этого мнѣ стоитъ только сказать: Народъ Англійскій, рыцари, дворяне и лорды Англія, удивляйтесь Вилліаму Шекспиру! на колѣни передъ Вилліамомъ Шекспиромъ...
-- Кто же вы? робко спросилъ поэтъ у покрытой женщины.
-- Вилліамъ, продолжала незнакомка, геній вашъ могущественъ, онъ наполнитъ собою Англію, Германію, Францію, цѣлый міръ...
И восхищенный Шекспиръ бросился на колѣни предъ тою, которая одну вѣчность поставила границею его славы.
-- Безсмертіе почіетъ на тебѣ, сказала она ему грозно, такъ не унижай-же себя, преклоняясь передъ женщиною...
Вилліамъ всталъ, и въ эту минуту вѣнца поэта онъ не промѣнялъ-бы на корону Англіи.
-- Я посылала за тобою, продолжала незнакомка, а теперь мнѣ стыдно сознаться въ лучшемъ моемъ желаніи. Мнѣ всегда казалось, что съ такимъ бурнымъ воображеніемъ, каково вображеніе поэта, съ такою силою ума, съ такою безпредѣльностію мысли, самый организмъ его, самое существованіе его должно быть полнѣе и совершеннѣе...
-- Совершеннѣе -- это правда, но только на нѣсколько лѣтъ. Капля по каплѣ утрачиваемъ мы существованіе это, и оно гаснетъ прежде времени... При этѣхъ словахъ, голосъ Шекспира пріобрѣлъ какую-то грозную торжественность, похожую на прощаніе умирающаго и проникающую прямо въ душу...
-- Великіе люди дѣти родной страны своей, сказала женщина въ покрывалѣ, а исторія Англіи прекрасна...
-- О! ежелибъ хоть на нѣсколько лѣтъ еще продлилъ Господь мнѣ жизни, я передалъ-бы потомству имя родной страны моей!.. Еслибъ вы знали, Мистрисъ, что живетъ здѣсь, продолжалъ онъ, ударяя себя по лбу, еслибъ, вмѣсто нѣсколькихъ досокъ и нѣсколькихъ куколъ, мнѣ дали 40 театровъ и милліонъ актеровъ -- всемірная исторія сдѣлалась-бы человѣкомъ въ Англіи...
-- Ни съ мѣста, именемъ королевы Елисаветы! закричалъ громкій голосъ, и въ тоже мгновеніе нѣсколько факеловъ освѣтили часть сада, гдѣ Вилліамъ мечталъ о безсмертіи; нѣсколько офицеровъ выскочило изъ-за кустовъ; по какому-то безотчетному чувству, женщина въ покрывалѣ прижалась къ поэту, который обнажилъ свою шпагу...
-- Беру васъ подъ стражу обоихъ, именемъ королевы Елисаветы!.. повторилъ тотъ-же голосъ.
-- Милордъ! теперь полночь; возмите на себя трудъ проводить Вилліама Шекспира, сказала незнакомка, не открывая лица своего. Потомъ, обращаясь къ другомъ офицерамъ, прибавила: господа, ночь холодна, здѣшній воздухъ можетъ быть вамъ вреденъ.
Приказъ ея тотчасъ былъ исполненъ.
-- Въ этоже самое время, и на этомъ-же мѣстѣ, я ожидаю васъ завтра, Вилліамъ! шепнула ему его покровительница.
Вилліамъ поклонился и вышелъ. Сонъ бѣжалъ его въ продолженіи этой ночи; все видѣнное и слышанное не давало ему ни на минуту покоя. Онъ рѣшился непремѣнно открыть тайну своего свиданія.
На другой день, въ 11 часовъ вечера, Шекспиръ былъ уже въ павильонѣ. Теперь онъ не забылъ о свиданіи.-- Пажъ снова проводилъ его туда, тамъ снова нашелъ онъ свою незнакомку, опять одѣтую въ бѣлое, опять покрытую покрываломъ. Ему показалось однако, что въ нарядѣ ея замѣтно было болѣе изысканности, прекрасные волосы, прежде убранные поанглійски, небрежно распущены были теперь по плечамъ, слегка прикрытымъ прозрачною дымкою. Поклонившись, Вилліамъ схватилъ ея руку, и хотя поцѣловалъ ее съ изступленіемъ, но замѣтилъ съ радостію, что эта ручька, бывшая вчера въ шелковой перчаткѣ, была теперь обнажена и отличалась бѣлизною до прозрачности. Онъ хотѣлъ говорить, но отъ робости-ли, отъ боязни ли страсти, или, можетъ быть, отъ того, что самое молчаніе имѣло для него невыразимую прелесть,-- только словъ не было въ груди ёго. Она тоже молчала, и еслибъ глаза ея не блестѣли подобно факеламъ, еслибъ невольный трепетъ не пробѣгалъ по членамъ, можнобъ было подумать, что жизнь отлетѣла отъ нея.
-- Вилліамъ! сказала она наконецъ, хорошо-ли была принята ваша трагедія сегодня?:
-- Сударыня! отвѣчалъ поэтъ, въ это мгновеніе я счастливъ, и сознаюсь, что, въ мечтахъ моихъ о славѣ, никогда не испытывалъ и двадцатой доли того блаженства, какое испытываю теперь...
Новый трепетъ пробѣжалъ по членамъ незнакомки при этомъ неожиданномъ признаніи; быстро поднесла она руку ко лбу, какъ будтобы палящій жаръ охватилъ его внезапно; сердце ея билось такъ сильно, что сквозъ дымку можно было считать его біеніе. Однако она скоро оправилась.
-- Все то, что случилось съ вами со вчерашняго дня, должно вамъ казаться страннымъ, Вилліамъ, сказала она голосомъ, въ которомъ замѣтно было-желаніе казаться равнодушною. Послушайте, прибавила она, я хотѣла васъ видѣть еще сего дня, для того, чтобы вдоволь насмотрѣться и наслушаться васъ. Правда, я могла-бы сдѣлать это и въ другомъ мѣстѣ, но я не хочу этого: тогда наслажденіе было бы неполно.
За этѣмъ послѣдовало минутное молчаніе. Стыдясь своего признанія, она хотѣла встать, но Вилліамъ, обвивъ руками станъ ея; удержалъ на мѣстѣ; потомъ, схвативши ея руку, которой отнять она не имѣла силы, онъ осыпалъ ее поцѣлуями.-- Нѣсколько мгновеній спустя, онъ былъ уже на колѣняхъ передъ нею. Не столь строгая, какъ вчера, она съ восторгомъ смотрѣла ему въ лице, нѣжными пальчиками своими играя волосами поэта.
-- Скажите мнѣ, Мистрисъ, вскричалъ онъ въ-изступленіи восторга, можетъ-ли торжество театра или рукоплесканія вельможъ и толпы сравниться съ моимъ настоящимъ блаженствомъ? Съ вами -- все непорочность, все наслажденіе; нѣтъ ни тѣни безпокойства...
-- Беспокойства? прибавилъ онъ потомъ; оно есть однако въ этой таинственности нашего свиданія... Неужли никогда не откроете вы вашего лица бѣдному Шекспиру, предавшемуся вамъ со всею простотою души, со всею Дѣвственностію любви своей?
Судорожное, едва замѣтное движеніе пробѣжало по лицу молодой женщины.
-- Такъ ты любишь меня, Вилліамъ?-- спросила она со смущеніемъ.
-- Вы трепещете, Мистрисъ?
И Шекспиръ снова взялъ ея руку, прижимая ее то къ сердцу, то къ устамъ.
-- Бѣдняжка! повторила она, такъ ты очень любишь меня?
-- Неужли безъ этого я пришелъ-бы нынче сюда, Мистрисъ. Ради Бога Всемогущаго -- одно только слово: вы -- любите-ли вы меня?
Она тихо склонилась ему на грудь, потомъ начала что-то говорить ему на ухо. Кажется, что ничего грознаго не заключалось въ словахъ ея. Тихо прижимая возлюбленную къ своему сердцу, Вилліамъ блаженствовалъ... Сколько страстныхъ признаній сорвалось съ устъ его въ этѣ мгновенія...
Пробила полночь -- звукъ часовъ извлекъ любовниковъ изъ упоенія.
-- Полночь! вскричала молодая женщина; Синьоръ поэтъ, я должна васъ оставить!
-- Уже? такъ-рано? сказалъ Вилліамъ печально.
-- Да, -- и съ этой минуты, навсегда!
-- Навсегда?.. повторилъ испуганный Вилліамъ.
-- Такъ должно, мой бѣдный Шекспиръ, такъ должно. Впрочемъ, не общій-ли элю законъ?.. На землѣ нѣтъ ничего прочнаго, ничего, кромѣ вашихъ твореній. Я любила васъ прежде, нежели увидѣла здѣсь, я увидѣла васъ здѣсь и призналась въ томъ, что извѣстно только Богу да мнѣ. Повторяю тебѣ, Вилліамъ, я страстно люблю тебя, и между тѣмъ не должна больше видѣть тебя: мы должны разстаться на вѣки...
-- Въ эшѣ мгновенія, когда вѣчность готова предстать преступнику, приговоренному къ смерти, служитель алтарей въ утѣшеніе открываетъ ему образъ божества; въ минуту нашей вѣчной разлуки, вы, божество мое, откройте лице ваше, дабы память о васъ вдвойнѣ осталась въ душѣ моей.
-- Вилліамъ!.. это невозможно!..
Тогда отворилась дверь павильона, молодая незнакомка бросилась въ нее и вскорѣ изчезла въ аллеяхъ сада. Еще уходя, она шептала ему:
-- Вилліамъ! милый Вилліамъ! прости на вѣки!...
-- Прости, прости! шепталъ Вилліамъ, задыхаясь, -- и какъ будтобы усиліе это было свыше силъ его, или какъ будтобы жизнь излетала изъ устъ вмѣстѣ съ роковыми словами разлуки, -- онъ упалъ на землю.
Очарованіе любви воспламенило порывы вдохновенія его; безнадежная любовь потушила ихъ совершенно.
На другое утро Шекспиръ очутился дома. Онъ былъ совершенно покоенъ; мысли его были такъ свѣжи, воспоминанія такъ туманны, что онъ начиналъ сомнѣваться: не было-ли вчерашнее приключеніе однимъ изъ этихъ Сновъ, которые уносятъ человѣка въ небо.
И такъ одинъ часъ въ Виндзорскомъ саду оставилъ по себѣ цѣлые годы страсти. И какой часъ?.. Онъ поцѣловалъ бѣлую ручьку, открывался въ безумной любви, увѣряя себя, что страстно любитъ незнакомую женщину.
Спустя нѣсколько времени послѣ этого приключенія, въ одинъ холодный мартовскія вечеря", Шекспиръ сидѣлъ съ опущенными къ землѣ очами, склонившись головою на руки, какъ будто желая тѣмъ облегчить тягость необъятнаго вдохновенія, кипѣвшаго въ его мозгу, и творилъ дѣйствующихъ лицъ одной изъ этѣхъ дивныхъ трагедіи, которыя переносятъ васъ мгновенно отъ страсти къ страсти, изъ страны въ страну, изъ вѣка въ вѣкъ.
Онъ думалъ, думалъ -- и поэзія облекала дивными словами мысль его; великій человѣкъ писалъ то, чего не могли нагладишь слѣды двадцати поколѣній.
Но даже и въ минуту этого вдохновенія, этого воспроизведенія дивныхъ твореній своихъ, Вилліамъ переходилъ мгновенно отъ жизни къ небытію, какъ будтобы сила воли замирала въ груди его, какъ будтобы поэзія покидала его душу. Подобно отверженному ангелу, онъ падаетъ на землю.
Въ этѣ мучительныя мгновенія невыразимой тоски, онъ съ негодованіемъ бросалъ бумагу и свои сочиненія, ходилъ по комнатѣ, восклицая:
-- Бѣдный Шекспиръ! И ты осмѣливаешься гордиться тѣмъ, что существованіе твое совершеннѣе, что на челѣ твоемъ горитъ печать божества!... Зачѣмъ не схожъ ты съ другими? Зачѣмъ мысль твоя выше мысли толпы, страсть порывистѣе страстей ея, любовь пламеннѣе ея любви? Зачѣмъ? Любовь, подобная твоей, губитъ искусство, потому что съ той минуты, какъ искусство пересиливается любовью и ему предпочтутъ женщину -- прости безсмертіе, лелѣющее человѣка съ самой колыбели!.. Ревнивое къ тому, чье имя должно передать вѣкамъ, оно покинетъ его, ежели онъ осмѣлится посвятить другому свое неземное существованіе, ему одному принадлежащее...
Любовь губитъ искусство, бѣдный Шекспиръ; искусство съ каждымъ днемъ гаснетъ въ тебѣ, вдохновеніе ужь тебя не посѣщаетъ, безсмертіе бѣжитъ твоихъ произведеній!.. А эта любовь, которой ты всѣмъ пожертвовалъ, замѣнила-ли она тебѣ и искусство, и вдохновеніе, и жажду безсмертія!.. О! нѣтъ! ты не узналъ ни ея судорожныхъ восторговъ, ни ея небеснаго упоенія, ни глубокихъ потрясеній души.... Ничего!.. Твоя любовь подобна безпредѣльной пустынѣ, по которой стремишься безъ цѣли, безъ ожиданія, не находя ничего въ настоящемъ?. Нѣтъ ни источника для утоленія палящей жажды, нѣтъ ни тѣни для отдохновенія... нѣтъ ничего, кромѣ палящихъ лучей солнца, кромѣ неизмѣримости, кромѣ пустоты...
Это отъ того, что ты любишь такъ, какъ никто не любилъ въ природѣ!..
Это отъ того, что ты любишь женщину, которой ты никогда не видалъ и никогда не увидишь. Голосъ ея, какъ воздушное пѣніе, онѣжилъ слухъ твой, слова очаровали, а душа овладѣла твоей душою...
Бѣдный поэтъ, котораго свели съ ума нѣжный голосъ, очаровательныя рѣчи, душа ангела!...
Бѣдный поэтъ, дозволившій съ такой ранней юности поселиться въ душѣ своей страсти, которая окончатся, можетъ быть, вмѣстѣ съ жизнію!..
Эта ужасная мысль взволновала Шекспира. Какъ пораженный громомъ, сидѣлъ онъ нѣсколько времени, потомъ всталъ, сложилъ бумаги и направилъ шаги свои ко дворцу герцога Брогиля.
Онъ всходилъ на крыльцо къ его превосходительству, когда къ нему подъѣхала молодая дама въ бѣломъ платьѣ. Это была маршальша Шаберъ.
Ропотъ удивленія привѣтствовалъ прекрасную Француженку; но это не было еще полною данью красотѣ ея. На колѣнахъ должно было боготворить ее, и цѣлое столѣтіе ни, говорить ни о чемъ болѣе... Она была такъ блѣдна, такъ страждуща, что въ душѣ раждалось невольное желаніе взять ее въ объятія, цѣлую вѣчность держать близь сердца, прильнувши устами къ устамъ, чтобъ только вдохнуть въ нее часть своего существованія...
Это была одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя противъ воли принуждаютъ любить себя; одна изъ тѣхъ женщинъ, которую увидѣвши однажды, видѣть безпрестанно дѣлается потребностію; одна изъ тѣхъ женщинъ, которою восхищается всякій, и про которую самый равнодушный скажетъ поневолѣ: Ахъ! какъ хороша она!..
Въ безмолвномъ изумленіи смотрѣлъ на нее Шекспиръ нѣсколько минутъ, не будучи самъ въ состояніи опредѣлить свойства своихъ ощущеній.
Молодые лорды и придворные толпою тѣснились къ маршальшѣ, осыпая ее привѣтствіями. Его бѣдное сердце сжалось.
Было-ли это начало, или только предчувствіе любви?
Еще въ прихожей встрѣтилъ ее хозяинъ дома и, взявъ за руку, ввелъ въ залу.
Вилліамъ послѣдовалъ за ними. Голова его горѣла, и когда маршальша сѣла, онъ помѣстился въ углу тойже комнаты, при всякомъ очаровательномъ ея движеніи, повторяя съ тоскою: Это она, она -- мой возлюбленный ангелъ!...
Нѣсколько минутъ спустя, она сняла перчатку съ руки своей.
И Шекспиръ готовъ былъ броситься на колѣни передъ нею; какой-то злобный демонъ нашептывалъ ему на ухо: Виндзоръ, Виндзоръ, Виндзорская перчатка!
Тутъ онъ не могъ сидѣть болѣе. Быстро вскочилъ съ своего мѣста.... долго бродилъ по комнатамъ, пока не пришелъ наконецъ въ залу, убранную роскошнѣе прочихъ.
Множество люстръ разливало необыкновенный свѣтъ, ярчѣе дневнаго свѣта, ярчѣе лучей солнечныхъ лѣтомъ.
Онъ поднялъ глаза, передъ нимъ летали безчисленныя толпы женщинъ и дѣвушекъ. Первое его чувство было глубочайшее удивленіе.
И какъ ни сильна первая любовь, какъ ни подавляла она въ немъ всякую восторженность, какъ ни каменила его сердце, какъ ни леденила взоры, -- онъ не могъ однако смотрѣть равнодушно на этѣ воздушныя, блѣднолицыя, темнорусыя созданія, судорожно кружившіяся въ упоительныхъ танцахъ...
Вилліамъ не могъ не уступить атому очарованію...
Притомъ музыка съ ея звучными, усладительными аккордами, была такъ выразительна!...
Освѣщеніе, женщины, дѣвушки, многолюдство, звуки музыки, танцы -- все это заставило его невольно позабыть на мгновеніе любовь свою.
Блаженство настоящаго убивало его однако. Онъ вышелъ въ другую залу, тамъ на креслахъ малиноваго бархата сидѣла герцогиня Брогиль; тутъ ея гингетъ смѣшилъ ее до слезъ.
Съ горестію смотрѣлъ Вилліамъ на этого богато одѣтаго карлу, и въ это мгновеніе онъ почти готовъ быль укорять Творца, создавшаго. столь презрѣнное существо.
Быстро еще летали по залѣ танцующіе, еще громко раздавалась звуки музыки; онъ хотѣлъ слушать и смотрѣть, но какъ будто какой-то призракъ леталъ передъ его взорами, какъ будто чувствуя нужду въ уединеніи, онъ медленно вышелъ.
Онъ снова сѣлъ въ углубленіи окна той залы, гдѣ находились герцогъ и маршальша. Тамъ, опершись головою на руки, чтобы лучше скрыть свое смущеніе, онъ предался размышленію.
-- Вы оставляете насъ, графиня? сказалъ герцогъ, подходя къ маршальшѣ. Вѣрно вамъ наскучило пребываніе въ Англіи?.. прибавилъ онъ тише, устремивъ на нее проницательный взоръ.
Вилліамъ почувствовалъ, что, при этѣхъ словахъ, вся кровъ прилилась къ его сердцу.
-- Виндзоръ въ особенности прелестенъ, продолжалъ герцогъ, и для васъ долженъ быть вторымъ отечествомъ... Тамъ, какъ кажется, шесть мѣсяцевъ тому назадъ... вы встрѣтили..
Вилліамъ снова затрепеталъ, онъ не смѣлъ дышать болѣе.
-- Герцогъ! сказала маршальша, задыхающимся голосомъ, такъ что Шекспиръ не могъ разгадать значенія этого слова.
-- Будьте увѣрены, что рыцарь Англіи умѣетъ быть скромнымъ! началъ герцогъ. Ради Бога, скажите мнѣ одно только слово: унесетели вы съ собой во Францію воспоминаніе того, что случилось съ вами въ королевскомъ саду въ Виндзорѣ...
-- Воспоминаніе это будетъ вѣчно со мною, герцогъ, вѣчно! И потомъ она прибавила шопотомъ! А онъ -- здѣсь-ли онъ?..
-- Здѣсь, графиня.
Тогда маршальша хотѣла вскочить съ своего мѣста.
-- Останьтесь, сударыня, сказалъ ей герцогъ, останьтесь.
-- И вы требуете, чтобъ я осталась? продолжала графиня. Еслибы мы были одни, герцогъ, я приложила-бы вашу руку къ головѣ моей и спросила-бы васъ, сильно-ли горитъ она? А еслибъ и послѣ того вы потребовали, чтобъ я осталась, я-бы снова взяла вашу руку, положила-бы ее сюда, на мое сердце, и спросила-бы, сильно-ли бьется оно, это бѣдное сердце, терзать которое вы находите удовольствіе!.. Всякое біеніе его есть уже страданіе, почти угрызеніе совѣсти... А еслибъ и тогда вы захотѣли, чтобъ я осталась, -- я пробыла-бы здѣсь до тѣхъ поръ, пока слезы изсякли-бы въ глазахъ моихъ, и потомъ, герцогъ, клянусь моей честію, я была-бы готова кричать, что вы недостойны. вашего благороднаго имени, что вы недостойны герба на щитѣ вашемъ.
-- Вы дурно обо мнѣ думаете, сударыня! отвѣчалъ герцогъ. Развѣ вы забыли, что аллеи Виндзорскаго сада очень темны...
-- Молчите, ради Бога, молчите! да! голова моя горитъ; вы правы, милордъ, аллеи Виндзорскія очень темны... Я останусь... останусь..... Послѣднія слова этѣ были сказаны громко.
-- Это она! она! вскричалъ Шекспиръ, обманутый такою довѣренностію.
Маршальша затрепетала.
-- Я не знала до сихъ поръ, сказала она съ горькою усмѣшкою, что домъ Англійскихъ лордовъ открыты для людей, которыхъ ремесло -- угадывать слова изъ нашихъ движеній, склонности изъ нашихъ взглядовъ.
-- Горе подслушивающему! прошепталъ герцогъ, съ пылающими взорами бросившись къ поэту, который, смущенный тѣмъ, что видѣлъ и слышалъ, въ изступленіи смотрѣлъ на все окружающее его.
-- Что вы здѣсь дѣлаете, Вилліамъ? вскричалъ лордъ Брогиль; потомъ, съ обычною вѣжливостію своею, онъ подвелъ его къ маршальшѣ: Графиня, сказалъ онъ, честь имѣю представить вамъ Вилліама Шекспира, автора Ромео и Юліи и, въ добавокъ, моего друга.
Молодая дама отвѣчала Герцогу привѣтствіемъ и улыбкою; но Шекспиръ не видѣлъ и не слышалъ ничего -- все мѣшалось въ его глазахъ, какъ будто въ сновидѣніи; звуки ея голоса обманули предчувствіе сердца.
Вошедшій въ эту минуту пажъ извѣстилъ герцога, что гонецъ отъ королевы привезъ ему пакетъ.
-- Прошу извинить меня, сударыня, сказалъ онъ графинѣ. Я желалъ-бы гораздо долѣе остаться съ вами, но званіе любимца королевы подчиняетъ насъ иногда многимъ непріятностямъ. Впрочемъ, прибавилъ онъ, я оставляю васъ съ Шекспиромъ.
Тогда Вилліамъ приближился къ маршалъшѣ, и послѣ продолжительнаго разговора, пламеннаго со стороны поэта, ледянаго со стороны графини, онъ пошелъ въ другую залу, говоря про себя:
-- Ея голосъ, но душа... о, нѣтъ! это не ея душа...
То, что чувствовалъ онъ, было какимъ-то нравственнымъ изнуреніемъ.
Вскорѣ онъ развлекся: толпа лордовъ и приторныхъ окружила его, осыпая просьбами проимпровизовать нѣсколько стиховъ.
Вилліамъ собрался съ духомъ. Съ благоговѣніемъ тѣснились окрестъ него всѣ вельможи эти, и въ эту минуту, среди ихъ, онъ казался главою и повелителемъ, онъ, человѣкъ черни, ничего болѣе, какъ безсмертный поэтъ.
Онъ прочиталъ имъ одинъ изъ этихъ сонетовъ, такъ живо выражающихъ владычество мрачной поэзіи надъ его душою.
И когда онъ кончилъ, безмолвно пожалъ ему всякій руку, всякій возвысился до его вдохновенія. Это торжество для Шекспира было усладительнѣе рукоплесканій цѣлаго діеатра.
Тогда подошла къ нему и маршальша.
-- Государь мой! сказала она, вы почти заставили меня полюбить поэзію.
-- И поэзія нѣкогда прославится произведеннымъ ею чудомъ! отвѣчалъ Шекспиръ, съ презрѣніемъ удаляясь отъ нея.
Въ продолженіи этого вечера, онъ почти забылъ о приключеніи въ Виндзорскомъ саду.
§ II.
Съ 4 часовъ утра, Виндзоръ проснулся отъ звукъ трубъ и криковъ, предвѣщавшихъ городу празднество. Въ Виндзоръ возвращалась королева Елисавета. Всюду, на углахъ улицъ, въ кофейныхъ, выставлены были столы, и на нихъ безчисленное множество бутылокъ портера. Всюду слышны были веселыя пѣсни, народныя остроты; всюду имя Елисаветы сливалось съ кликами заздравныхъ желаній. А потомъ, прекрасное небо, благорастворенный воздухъ, -- какъ будтобы и воздухъ и небо раздѣляли съ Англіей) привязанность къ ея повелительницѣ.
Улицы были усыпаны цвѣтами, стѣны увѣшаны коврами.
У оконъ толпились разряженныя женщины да старики, съ любопытствомъ ожидавшіе поѣзда, прислушивавшіеся къ малѣйшему шуму, къ крику народа, къ шопоту лошадей... Всѣ они были тогда подобны дѣтямъ, счастливымъ потому, что все вокругъ нихъ радовалось и кричало: Да здравствуетъ королева Елисавета!
Толпа гулякъ давно уже пировала у Мартина, трактирщика королевицыхъ офицеровъ; они столько выпили разныхъ напитковъ, что содержатель начиналъ уже расчитывать, чего будетъ стоить новая начинка погреба, -- онъ улыбался такъ умильно, что, право, было завидно смотрѣть на него.
Желтая, беззубая, съ морщиноватою, какъ пергаменъ, кожею, старуха подошла къ нимъ и хриплымъ голосомъ предложила гадать на картахъ.
Ей отвѣчали громкихъ смѣхомъ.
Но старуха хотѣла гадать непремѣнно.
-- Цыганка! сказалъ ей носильщикъ огромнаго роста, съ головою, вросшею въ плеча, я хочу испытать тебя. Слушай. Я дамъ тебѣ шиллингъ, ежели угадаешь; прокляну, ежели солжешь. Ну, полно-же кривляться, да моргать глазами, начинай, я готовъ.
И съ увѣренностію, истинно Англійскою, онъ протянулъ ей руку.
Внимательно ее разсмотрѣвши, старуха сказала:
-- Послушайте, сударь, зачѣмъ оставляете вы жену вашу дома? какая надобность испытывать ея вѣрность? Ступайте скорѣй домой, или клянусь душой моей, нечистый вмѣшается въ ваши семейныя дѣла.
Слова этѣ сопровождались такимъ дикимъ смѣхомъ, что всякій обернулся къ ней съ ужасомъ.
Носильщикъ побагровѣлъ.
-- Угадала-ли я, сударь?
Взглянувъ на нее свирѣпо, онъ бросился вонъ изъ трактира.
-- А мой шиллингъ, сударь? отдайте мнѣ мой шиллингъ.
-- Я убью тебя, цыганка, адская посланница, чортово племя! воскликнулъ онъ съ бѣшенствомъ, и толкнулъ ее такъ сильно, что она, перевернувшись три раза, на десять шаговъ отлетѣла отъ стола.
Всеобщій хохотъ былъ отвѣтомъ на ея вопли.
-- Мщеніе! закричалъ кто-то изъ толпы.
-- Да! мщеніе! повторила старуха. Онъ требовалъ правды и чѣмъ заплатилъ мнѣ... Видите-ли эту кровь?...
-- Мщеніе! мщеніе!... повторилъ еще разъ незнакомый голосъ.
-- Мщеніе! закричало 60 человѣкъ.
-- Я за Андрея!
-- И я разобью черепъ тому, кто только осмѣлится дотронуться до него...
-- И я! я! я!
За словами послѣдовали угрозы, за угрозами удары. Полетѣли скамьи, столы затрещали, вино полилось по полу.
Сдѣлался всеобщій крикъ.
И бѣдный трактирщикъ Мартинъ въ отчаяніи рвалъ на себѣ волосы.
Нѣсколько солдатъ хотѣли возстановить тишину.
Ихъ прогнали.
И драка продолжалась.
Толпа прибывала; давка, крикъ; всякій хотѣлъ видѣть и говорить, никто не слушалъ.
Смятеніе могло вспыхнуть въ цѣломъ городѣ.
Тогда одинъ человѣкъ растолкалъ ряды дерущихся и грозно велѣлъ имъ перестать.
Столько величественнаго было въ его особѣ, что многіе изъ самыхъ ожесточенныхъ остановились.
-- А ты кто, смѣющій приказывать здѣсь? закричалъ ему одинъ изъ толпы съ избитымъ и окровавленнымъ лицомъ. Ты-то кто?
-- Вилліамъ Шекспиръ.
И это имя, столь славное въ цѣлой Англіи, внезапно возстановило спокойствіе; наступило глубокое молчаніе, драка прекратилась мгновенно.
Въ эту минуту, среди этой толпы, Шекспиръ казался богомъ.
Онъ воспользовался своимъ дивнымъ могуществомъ.
-- Идетъ! ѣдетъ! закричали отовсюду. И вслѣдъ за этѣмъ раздалось ржаніе лошадей, крики охотниковъ, стукъ каретъ.
Толпа хлынула на встрѣчу королевѣ, а черезъ нѣсколько минутъ показалась и она, въ каретѣ, окруженная офицерами и придворными, стройными, съ блестящимъ оружіемъ.
Елисавета показалась на минуту въ окнѣ кареты и съ важностію, только ей одной свойственною, поклонилась народу.
За этѣмъ громогласное "да здравствуетъ!" огласило воздухъ.
Самъ Вилліамъ готовъ былъ увлечься вмѣстѣ съ толпою, даже и онъ готовъ былъ закричать: Да здравствуетъ Елисавета! какъ вдругъ въ одной изъ каретъ увидѣлъ онъ маршальшу Шаберъ, съ которою встрѣтился у лорда Брогиля. Близь оконъ кареты, верхомъ на лошади въ золотыхъ шорахъ, вертѣлся прекрасно одѣтый пажъ, которому маршальша въ самое это мгновеніе привѣтно улыбалась.
Пажъ оборотился къ одному изъ толпы, Вилліамъ вскрикнулъ, и, растолкавъ окружающихъ его, схватилъ лошадь за поводъ и остановилъ пажа.
-- Узнаёте-ли вы меня, государь мой! сказалъ онъ ему.
-- Я знаю васъ, синьоръ поэтъ, отвѣчалъ паръ, взявши его руку и ласково ее пожимая.
-- И ежели такъ, пажъ королевы, я прошу васъ удѣлить мнѣ одинъ часъ времени, мнѣ нужно поговорить съ вами.
-- Вилліамъ! я-бы желалъ этого...
-- И вы должны желать, потому что разговоръ этотъ будетъ для меня или блаженствомъ или несчастіемъ. О! вы еще не знаете этого!.. Вы не умѣете читать ни во взорѣ, нивъ звукахъ голоса, вы не изслѣдываете ощущеній любви и ненависти, жизни и небытія, совмѣщающихся въ одномъ движеніи, въ одномъ трепетѣ... Нѣтъ! нѣтъ! вы не понимаете ничего этого, иначе давно сказали-бы: я готовъ, Вилліамъ, я готовъ!...
-- Но гдѣ?..
-- Всюду, гдѣ только захотите; всюду, гдѣ есть воздухъ, гдѣ есть небо, гдѣ есть уединеніе. Что намъ до мѣста? харчевня ли, зала, дворецъ или улица? Я хочу только одного -- говорить съ вами!..
-- Слѣдуйте за мною въ мою комнату во дворецъ.
Когда они пришли, Вилліамъ заперъ поспѣшно дверь и, сжимая судорожно руку пажа, сказалъ:
-- Молодой человѣкъ! Вы привели меня въ Виндзоръ, я это знаю! Кого видѣлъ я тамъ? Вы молчите!.. Клянусь честію, вы мнѣ все откроете!..
-- Тайна эта принадлежитъ не мнѣ!
-- Тайна эта принадлежитъ не вамъ? Но страданія, раздирающія мою душу съ этой минуты, но отчаяніе, пожигающее внутренность мою и которое вѣрно убьетъ меня преждевременно, но мое будущее, которое умретъ вмѣстѣ со мною -- подумали-ли вы обо всемъ этомъ? Имѣете ли вы право взять человѣка за руку, привести его въ объятія женщины, и сказать ей: вотъ тотъ, кого вы желали. Когда страсть повергнешь его къ ногамъ вашимъ, распалитъ его сердце -- я исторгну его изъ вашихъ объятій, чтобы жизнь его истлѣла отъ горести, отравленная горечью воспоминаній, чтобы всякій день его жизни былъ замѣченъ стыдомъ и отчаяніемъ, чтобы онъ угасъ, наконецъ, прежде срока...
-- Тайна эта принадлежитъ не мнѣ...
-- Ежели такъ, зачѣмъ взяли вы ее на себя? Зачѣмъ, когда вы такъ молоды еще, когда сердце еще бьется подъ шитьемъ и бархатомъ этимъ, зачѣмъ... когда вы, можетъ быть, еще любите!.. Какъ могли вы взять на себя всю тягость подобной тайны!
-- Меня принудили...
-- Принудили? Такъ это какая-нибудь знатная дама.... Можетъ быть, придворная? Одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя пренебрегаютъ всѣмъ, жертвуютъ всѣмъ одной минутной прихоти, собственной честью, честью мужа, спокойствіемъ поэта...
-- О! да, это знатная дама; я еще помню это благоуханіе, окружавшее ее, этотъ нѣжный голосъ, эту упоительную сладость рѣчи... Государь мой! Скажите мнѣ ея имя, заклинаю васъ!.. Клянусь адомъ, пламя котораго пожигаетъ меня, этѣми украшеніями на груди вашей, небомъ надъ нашею головою, Богомъ, внимающимъ намъ, клянусь -- я буду безмолвенъ, какъ могила! Изъ состраданія, скажите мнѣ, кто была эта женщина?.. Говорите!.. говорите!.. вы видите мое изступленіе, вы видите, что я горю, вы видите любовь мою...
-- Не могу!..
-- Ежели такъ, берите шпагу; я уже усталъ умолять васъ; берите шпагу, повторяю я, потому что я отплачу зломъ за зло, потому что я растерзаю грудь вашу, потому что я громко называю васъ подлецомъ.
-- Вилліамъ, Вилліамъ, вы забываетесь...
-- А вы трусите!
-- Вилліамъ... изъ милости...
-- Я не хочу миловать васъ...
-- Это ужъ слишкомъ, государь мой!..
-- Становитесь!-- одинъ изъ насъ долженъ умереть.
Раздался звукъ оружія -- клинки блеснули на мгновеніе.
Вскорѣ одна шпага разлетѣлась въ дребезга.
Она принадлежала пажу.
-- Государь мой! я могу убить васъ, но сострадаю ради любви вашей...
И Вилліамъ вложилъ въ ножны свою шпагу, и хотѣлъ выдти.
-- Погодите, синьоръ поэтъ, погодите!
-- Прощайте!
-- Остановитесь! Вы хотите узнать имя той дамы, которую видѣли въ Виндзорскомъ саду?
-- Да, ея имя, только скорѣе.
-- Это знатная дама..
-- Ея произхожденіе.
-- Близь ступеней трона... одинъ взглядъ на нее ослѣпляетъ.
-- Ея имя?
-- Ежелибъ я произнесъ его, вы преклонилибы колѣна.
-- Имя ея, ея имя?..
За дверьми раздался сильный стукъ.
-- Отворите! кричалъ голосъ.
-- Не отворяйте! не отворяйте! сказалъ Шекспиръ.
Пажъ невольно подошелъ къ двери.
-- Ея имя прежде, ея имя, молодой человѣкъ!
-- Королева Елисавета требуетъ васъ сейчасъ къ себѣ! продолжалъ голосъ снаружи, а потомъ прибавилъ тише: съ нею и маршальша.
-- Маршальша! повторилъ пажъ, и глаза его заблестѣли.
-- Скажите мнѣ имя той, которую я видѣлъ въ Виндзорскомъ саду?
-- Клянусь честію, вы узнаете его, только теперь это невозможно, синьоръ, поэтъ. Дама моего сердца и королева меня ожидаютъ.
-- Ничего, кромѣ
ея
имени, одно только
ея
имя -- и я буду благословлять васъ!. Вы дадите мнѣ новую жизнь, послѣ той, которую я получилъ отъ Бога, жизнь блаженства и очарованія -- и жизнь эта будетъ принадлежать вамъ! И ежели когда нибудь вы будете имѣть нужду въ братѣ, чтобъ излить передъ нимъ свои страданія, мечты счастія, и въ рукѣ, чтобъ защитить отъ оскорбленія или ваше имя, или. имя вашей возлюбленной, и сердце мое и рука будутъ принадлежать вамъ... Именемъ Бога всемогущаго, скажите мнѣ только ея имя...
-- Я не смѣю выговорить его здѣсь -- самыя стѣны могутъ подслушать...
-- Пусть!...
-- Но всякій слогъ этаго имени повлечетъ за собою гибель человѣка.
-- Ежели вы боитесь, молодой человѣкъ, то вспомните, что эта тайна не принадлежитъ вамъ болѣе, что она моя и что молчаніе ваше есть уже вѣроломство, а вѣроломство это -- подлость.
-- Королева ожидаетъ тебя, Генрихъ! повторилъ голосъ за дверью.
-- Иду!
И пажъ съ силою отворилъ дверь.
Его увлекъ за собою капитанъ гвардіи.
Что-жъ касается до Шекспира, онъ пересталъ существовать -- душа его была разтерзана на части.
§ III.
Браво, Вилліамъ! говорили два года спустя вельможи Англіи; браво, Вилламъ! кричала толпа; браво, Вилліамъ! повторяло за ними шумное эхо театра. И восторженный Шекспиръ мечталъ о славѣ и безсмертіи за гранью земной жизни, а актеры перенеслись въ прошедшее, измѣнили страсти и души, чтобъ этѣми страстями, этою душою, возсоздать дѣйствующія лица трагедіи и Гамлетъ.
Клавдій былъ уже не презрѣннымъ Фокусникомъ, предавшимъ поэту оглушающій голосъ свой,-- нѣтъ! это былъ Клавдій, король Даніи съ его низостію и честолюбіемъ, съ его сердечною подлостію невеликою мыслію, пожирающею мозгъ его.
Актеры и актрисы наполняли сцену; оттуда осыпали они зрителей дивными рѣчами, подобно призракамъ, возставшимъ изъ гробовъ, чтобъ пересказать живущимъ поколѣніямъ одинъ изъ эпизодовъ древней исторіи Даніи.
Драма приближалась къ развязкѣ.
Клавдій былъ уже на тронѣ; кругомъ него столы, кругомъ столовъ служители, потомъ Гамлетъ, Лаерцій, со шпагами въ рукахъ, далѣе королева, ея дамы, придворные, а за ними -- очарованные зрители.
Потомъ Гамлетъ и Лаерцій дрались, и Гамлетъ ранилъ своего противника.