Ромер Федор Эмильевич
Последний этап

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПОСЛѢДНІЙ ЭТАПЪ.

(Разсказъ).

I.

   Въ Завѣтовскую усадьбу г. Присухина прибылъ новый "управитель" и занялъ обычное управительское помѣщеніе, въ "конторскомъ флигелѣ", довольно грязномъ и мизерномъ на видъ.
   Это случилось въ 1867 г., въ первыхъ числахъ іюня.
   А въ десятыхъ числахъ того же мѣсяца къ покосившемуся крылечку конторскаго флигеля подъѣхала телѣга, нагруженная разнымъ домашнимъ скарбомъ, весьма невзрачнымъ, среди котораго, на голомъ, некрашенномъ сундукѣ, кое-какъ мостились женщина лѣтъ сорока на видъ, высокая, худощавая, въ очень старенькой ситцевой блузѣ и съ пестрымъ бумажнымъ платкомъ на головѣ, да мальчикъ лѣтъ четырнадцати, въ затасканной гимназической формѣ.
   На встрѣчу прибывшимъ суетливо выскочилъ самъ управитель, человѣкъ средняго роста, въ высокихъ сапогахъ и коротенькомъ, смятомъ пальто изъ сѣрой парусины, сухонькій, рыженькій, старенькій, съ подстриженными усами, зачесанными впередъ височками и съ какимъ-то очень забавнымъ хохолкомъ на безнадежно-облысѣвшей головкѣ.
   -- Ну, вотъ и вы! И чудесно!-- заговорилъ онъ, протягивая руки, чтобы помочь пріѣзжей слѣзть съ ея черезъ-чуръ высокаго сидѣнья.-- Вотъ и слава Богу! Все ли благополучно?
   -- У насъ что же! Вы какъ, Ермилъ Петровичъ?
   -- Ничего, ничего, благодаренье Богу! И даже, я такъ надѣюсь... Впрочемъ, мы сейчасъ поговоримъ за чайкомъ, хе-хе-хе! Самоварчикъ у меня готовъ.
   Онъ подмигнулъ пріѣзжей съ видимымъ восторгомъ.
   Гимназистъ, соскочивъ съ телѣги, вмѣсто привѣтствія, молча поцѣловалъ руку Ермила Петровича, который отвѣтилъ на это лишь короткимъ:
   -- Здравствуй, Ванюша!
   Но два простыя словечка сказаны были съ такою любовью и въ голосѣ, и въ полинявшихъ голубыхъ глазкахъ, что, конечно, не всякій юноша съумѣлъ бы встрѣтить свою возлюбленную болѣе краснорѣчивымъ привѣтомъ.
   -- Однако, что же ты стоишь, Наташа?-- опять засуетился Ермилъ Петровичъ.-- Иди, иди въ домъ, голубушка! А вещи мы и безъ тебя перетаскаемъ. Стратонъ Силычъ, выдь-ка сюда на минуту!
   Въ дверяхъ конторскаго флигеля появилась новая фигура: мужчина огромнаго роста, съ цѣлымъ лѣсомъ черныхъ, всклокоченныхъ волосъ на головѣ, съ синимъ, давно не бритымъ подбородкомъ, въ красной кумачной рубахѣ, въ стоптанныхъ резиновыхъ калошахъ на босую ногу и съ гусинымъ перомъ, засунутымъ за правое ухо.
   -- Помоги, душа моя, вещи перенести въ горницу, -- обратился къ нему Ермилъ Петровичъ.-- А то сундучокъ, вотъ, на двоихъ, пожалуй, и тяжеловатъ будетъ.
   -- Могу, съ удовольствіемъ. Мое вамъ почтеніе, сударыня!-- поклонился косматый великанъ пріѣзжей.
   -- Это Стратонъ Силычъ, нашъ конторскій писарь, Наташа,-- поторопился объяснить управитель.-- Онъ и живетъ вмѣстѣ съ нами, то-есть въ одномъ флигелѣ.
   -- Здравствуйте-съ... очень пріятно...-- застѣнчиво проговорила пріѣзжая.
   Затѣмъ, выждавъ, пока скудный скарбъ ея былъ перетасканъ съ телѣги соединенными усиліями мужа, сына и величественнаго Стратона, она вошла въ домъ.
   

II.

   Помѣщеніе Ермила Петровича состояло изъ трехъ комнатъ, хотя низенькихъ и неприглядныхъ, но довольно просторныхъ.
   Впрочемъ, Наталья Ивановна, вступивъ въ новое свое жилище, на первый разъ не обвела его даже единымъ, хотя бы мимолетнымъ, взглядомъ. Прямо съ порога, творя крестное знаменіе, она торопливо прошла въ передній уголъ, опустилась на колѣни передъ потемнѣвшею иконой, которая висѣла тамъ въ пыли, безъ всякаго оклада, и принялась горячо молиться, десят ками отбивая земные поклоны.
   Ермилъ Петровичъ откуда-то вынырнулъ было съ маленькимъ, но очень шумливымъ самоваромъ. Однако, увидавъ жену на молитвѣ, онъ поспѣшилъ поставить свою ношу на столъ и тоже преклонилъ колѣни.
   Когда, затѣмъ, оба они поднялись, еще съ молитвенными слезами на глазахъ, Наталья Ивановна отвѣсила мужу поясной поклонъ.
   -- Здравствуйте, Ермилъ Петровичъ. На новомъ мѣстѣ!
   -- Здравствуй, голубчикъ. И тебя тоже!
   Они поцѣловались. Но Наталья Ивановна, кромѣ того, сочла нужнымъ поймать руку мужа и крѣпко прижаться къ ней своими увядшими губами.
   -- Чайку, чайку съ дороги!-- весело заторопилъ онъ ее, подталкивая рукою къ старенькому дивану, передъ которымъ, на кругломъ столѣ, усердно кипѣлъ шумливый самоваръ.
   -- Да, теперь хорошо выпить горяченькаго,-- замѣтила она, присаживаясь къ столу съ видимымъ удовольствіемъ.
   Однако, открывъ жестяной ящикъ, въ которомъ помѣщались чай и сахаръ, она вдругъ очень удивилась и затѣмъ бросила на мужа взволнованный или даже испуганный взглядъ.
   -- Ермилъ Петровичъ! Что же это? Вы, за все время, похоже, и не притронулись къ чаю?!
   Управитель сконфузился.
   -- Нѣтъ, я пилъ, какъ же... Понемногу, разумѣется... Потому -- я не охотникъ... Да первые-то дни, признаться, и некогда было, не до чаю.
   -- Вы здоровы ли, вотъ что?-- впилась въ мужа глазами Наталья Ивановна.
   -- Ну, вотъ еще выдумала!-- даже замахалъ онъ руками.-- Съ чего мнѣ болѣть? И когда же? Всего десять дней я при должности -- и вдругъ болѣнъ! Вотъ очень прекрасно...
   -- Отъ слова не станется...
   -- Нѣтъ, ужь пожалуйста, ты и не поминай про болѣзнь. Кто знаетъ, не ровенъ часъ... Господи, сохрани и помилуй! Вѣдь, тогда совсѣмъ пропадать...
   Ермилъ Петровичъ, видимо, взволновался и даже навелъ страхъ на свою супругу.
   -- Что вы, что вы, батюшка?-- закрестилась она торопливо.-- Развѣ я къ тому? Неужто отъ слова станется?... Наше мѣсто свято, тьфу, тьфу, тьфу!
   Впрочемъ, разговоръ скоро принялъ иное направленіе.
   -- Ну, какъ?-- замѣтно понизивъ голосъ, спрашивала Наталья Ивановна.-- Чѣмъ Господь благословилъ?
   -- Слава Богу, голубчикъ. Мѣсто, надо быть, хорошее... Можетъ, и поживемъ здѣсь, если Господу угодно.
   -- Самъ-то каковъ?
   -- Ничего, Наташа, хвалятъ: баринъ, говорятъ, справедливый и обстоятельный.
   -- Ласковъ?
   -- Ничего... Извѣстное дѣло, человѣкъ значительный... Не чаи же ему распивать съ нашимъ братомъ. Но, между прочимъ, ничего. Да, вѣдь, намъ что-жь! Не за ласкою гоняться, а хоть бы сподобилъ Господь свой кусочекъ хлѣба выслужить.
   -- Оно такъ... Только, все же, и васъ жалко, Ермилъ Петровичъ, если ужь очень...
   -- Э, матушка!-- махнулъ рукой управитель.-- Видно, не намъ съ тобой разбирать, да за лишнимъ словцомъ гоняться; перенесешь, какъ сынишко-то вонъ ростетъ...А ты лучше слушай-ка: помни, что здѣсь главнаго кучера жена -- въ случбѣ, Агнія Никитишна. Такъ ты того... дружбы хоть не заводи,-- Богъ съ ними, что ни дальше, то спокойнѣй,-- но, въ случаѣ, ежели что... будь передъ нею помягче.
   -- Хорошо, Ермилъ Петровичъ, я ей покорюсь со всѣмъ удовольствіемъ. Будьте спокойны. Потому, мнѣ что же! А лишній разъ поклониться голова не отскочитъ... Что, должно быть, изъ себя очень красивая?
   -- Да, ничего, женщина въ статьяхъ, видная.
   -- А какъ здѣсь насчетъ продовольствія: не очень тѣсно?
   -- Нѣтъ, Наташа, ужь вотъ по этой части даже слишкомъ хорошо. Муки пять пудовъ, крупы мѣра, сала пятнадцать фунтовъ -- всего съ остачей, приварокъ хозяйскій, сколько угодно, для молока -- двѣ коровы держатъ на господскомъ корму, да еще и на говядину четыре рубля въ мѣсяцъ! Это ужь чего даже не ждалъ... Нѣтъ, баринъ добрый! Даже поминалъ, что, вотъ, молъ, прислугу бы надо, только ужь это, молъ, вы сами, какъ знаете, а я дать не могу.
   -- Что вы, что вы, какая прислуга?-- испугалась Наталья Ивановна.-- Это онъ, вѣрно, попытать васъ захотѣлъ. А вы бы сказали: "мы, молъ, сами готовы служить, сколько угодно, не то что намъ еще прислугу... Если, напримѣръ, барышнямъ понадобится вымыть что-нибудь особенное, тонкое, кружевное, или скроить, вышить, выгладить -- у меня, молъ, жена все это можетъ, съ превеликимъ удовольствіемъ, во всякое время.
   -- Я сказывалъ.
   -- Ну, то-то же.
   Послѣдовало короткое молчаніе.
   -- Ермилъ Петровичъ!-- заговорила вдругъ Наталья Ивановна, съ явною тоской въ голосѣ,-- скажите ужь вы мнѣ по совѣсти... не утѣшайте меня, а по совѣсти... Какъ вы надѣетесь: поживется намъ здѣсь сколько-нибудь?
   -- Наташа, голубчикъ, я-жь тебѣ по чистой совѣсти говорю, что надѣюсь!-- твердо отвѣтилъ управитель.-- Конечно, все отъ воли Божіей; но ты вникни, что здѣсь, по крайности, самъ хозяинъ всегда находится въ имѣніи и все у него на виду. Вопервыхъ, ужь я не въ отвѣтѣ: что прикажутъ -- сдѣлаю, а не удалось -- моей вины нѣтъ. Но, главное, теперь врать на меня невозможно: сами будутъ видѣть, интересуюсь ли я покорыстоваться хоть одною ихнею копѣйкой? Воръ я или нѣтъ? А что касается моего усердія, то ты меня довольно знаешь,-- не лѣнивъ я. Чѣмъ же, посуди, могъ бы я не угодить?
   -- Пошли, Господи!-- тяжело вздохнула Наталья Ивановна.-- Хоть бы разъ попасть на вѣрное мѣсто... Какъ, вѣдь, измучились за послѣднее время! Пять мѣсяцевъ безъ должности, легке сказать...
   -- Что дѣлать, голубчикъ, судьба наша такая. Сегодня въ Казани, а завтра въ Рязани. Живемъ, можно сказать, по этапу; на пересылочномъ положеніи... А, вѣдь, съ Богомъ не поспоришь! Покориться надо... Налей себѣ еще чашечку.
   -- Вы-то что же?
   -- Нѣтъ, и безъ чаю жарко.
   

III.

   Ермилъ Петровичъ Тузяевъ не даромъ сравнивалъ жизнь свой съ путешествіемъ по этапу.
   Двадцати пяти лѣтъ отъ роду, въ чинѣ армейскаго подпоручика, женился онъ на круглой сиротѣ и безприданницѣ, дочери одного мелкопомѣстнаго, прокутившагося дворянчика, которая перебивалась до тѣхъ поръ кое-какою швейною работишкой въ уѣздномъ городѣ.
   У Натальи Ивановны, молодой жены, имѣлся завѣтный серебряный рубль временъ Петра Великаго, подаренный ей еще покойною бабушкой; у Ермила Петровича -- жалованье пѣхотнаго подпоручика, въ тѣхъ размѣрахъ, какіе были установлены закономъ полвѣка тому назадъ.
   Разумѣется, очень скоро выяснилось, что на подобныя средства, двоимъ, ѣсть досыта каждый день совсѣмъ невозможно. А потому Ермилъ Петровичъ склонился на предложеніе своего полковаго командира, подоспѣвшее очень кстати: онъ вышелъ въ отставку и поѣхалъ управлять командирскимъ имѣніемъ гдѣ-то подъ Пензой.
   Съ тѣхъ поръ, въ теченіе всей остальной своей жизни, онъ добывалъ хлѣбъ исключительно службою у разныхъ помѣщиковъ по разнымъ губерніямъ Россійской имперіи, въ должностяхъ управителя или управительскаго помощника,-- слѣдовательно, существовалъ и въ самомъ дѣлѣ "на пересылочномъ положеніи".
   Ермилъ Петровичъ, какъ человѣкъ очень мелкій, и жалованьишко получалъ самое мелкое, но никогда не кралъ (встарину это случалось), а потому, разумѣется, достатки имѣлъ весьма скудные. Впрочемъ, обезпеченный столъ и квартира давали ему возможность жить безъ особыхъ лишеній.
   Серьезныя лишенія начались только позднѣе, лѣтъ черезъ десять, когда бездѣтная до тѣхъ поръ Наталья Ивановна произвела на свѣтъ извѣстнаго намъ Ванюшу.
   Для Ванюши, который такъ и остался единственнымъ, но тѣмъ нѣжнѣе любимымъ сыномъ пожилой четы, никакая жертва не была слишкомъ значительной. А жертвъ онъ требовалъ, безъ сомнѣнія. Заботливый Ермилъ Петровичъ, сдѣлавшись отцомъ, тотчасъ сообразилъ, что образованіе есть единственное наслѣдство, которое онъ можетъ предоставить сыну; для этого требовалось скопить сравнительно лишь небольшія деньги. Но все же деньги... Не приходилось, слѣдовательно, попрежнему, жить почти въ обрѣзъ, чуть не изо-дня въ день; надо было выгадывать. А изъ чего?
   За эту почти неразрѣшимую задачу Ермилъ Петровичъ принялся съ выдержкой и настойчивостью, совсѣмъ изъ ряда вонъ, выходящею. Онъ обрекъ себя на истинный подвигъ... или дажа нѣтъ: на цѣлое подвижничество.
   Отставной офицерикъ сжался и стѣснилъ себя до послѣдней возможности: водилъ жену (скромнѣйшую, вѣчно-тихую особу) въ какихъ-то линючихъ ситцахъ; куренье табаку бросилъ совсѣмъ; чай пилъ только для вида, не болѣе одного стакана заразъ, и то съ единственною цѣлью не лишить свою "Наташу" этого величайшаго для нея наслажденія; отъ какихъ-либо знакомствъ устранился окончательно, чтобы не тратиться на "пріемы".
   За то въ результатѣ подобныхъ сокращеній домашняго бюджета явилась возможность помѣстить Ванюшу (на двѣнадцатомъ году жизни) въ первый классъ ..ской губернской гимназіи.
   Ванюша не блисталъ какими-либо чрезвычайными способностями. Но вся семейная обстановка его дѣтства, тяжелый трудъ родителей, ихъ вѣчное заботливое дрожаніе надъ каждою нажитою копѣйкой, ихъ грустная зависимость отъ случайныхъ капризовъ высокомѣрнаго "барина", ихъ пугливая оглядка на неизбѣжно-грядущій "черный день",-- все это рано пріучило мальчика къ серьезному взгляду на жизнь и на свои обязанности. Сыну забитаго офицерика и его молчаливой "Наташѣ" не привелось даже въ дѣтскомъ возрастѣ полюбоваться на міръ Божій сквозь розовое стекло; онъ не умѣлъ, подобно большинству своихъ сверстниковъ, смотрѣть на всякое дѣло съ тою веселою, самоувѣренною беззаботностью, къ которой пріучаютъ дѣтей игры да баловство сытыхъ родителей. Слишкомъ онъ любилъ отца и мать, слишкомъ принималъ къ сердцу ихъ серьезные, горячіе совѣты... И вотъ Ванюша, не особенно бойкій по способностямъ, въ гимназіи упорно принялся за книги, скоро опередилъ всѣхъ своихъ товарищей, да такъ и пошелъ переходить изъ класса въ классъ -- все первымъ.
   -- Учится дитя, благодареньѣ Богу!-- говорилъ Ермилъ Петровичъ.-- Ужь хоть жилы изъ себя вытяну, а опредѣлю его въ университетъ. Пусть помянетъ отца добрымъ словомъ.
   

IV.

   Жилъ своихъ Ермилъ Петровичъ дѣйствительно не жалѣлъ. За то и на управительскомъ мѣстѣ въ селѣ Завѣтовѣ, у г. Присухина, укрѣпился прочно, на многіе годы.
   Г. Присухинъ, отличный хозяинъ, почти безвыѣздно проживавшій у себя въ имѣніи, не могъ не оцѣнить въ отставномъ офицерикѣ усерднаго, честнаго и дешеваго исполнителя всѣхъ своихъ распоряженій, а потому, въ глубинѣ души, даже благоволилъ къ нему. Безъ всякихъ сколько-нибудь серьезныхъ непріятностей, Ермилъ Петровичъ прожилъ въ Завѣтовѣ четыре года, благословляя и судьбу свою, и г. Присухина.
   За это время Ванюша успѣлъ перейти въ послѣдній классъ гимназіи, продолжая учиться все такъ же превосходно, въ завѣтномъ сундукѣ Натальи Ивановны скопилось сто восемьдесятъ рублей запаснаго капитала "про черный день", а г. Присухинъ, безо всякой просьбы, но единственно по влеченію собственнаго великодушнаго сердца, обѣщалъ съ будущаго года, "въ награду за пятилѣтнюю службу", увеличить управительское содержаніе въ размѣрѣ двадцати процентовъ.
   Ермилъ Петровичъ, въ виду подобныхъ благополучій, даже чуть ли не выказалъ нѣкоторой склонности пополнѣть, по крайней мѣрѣ, цвѣтъ его высохшаго лица несомнѣнно посвѣжѣлъ, а въ глазахъ проявился нѣкоторый слабый отблескъ бодрости и увѣренности.
   Но тутъ совершилось событіе -- самое простое и повседневное, самое даже необходимое, естественное и неизбѣжное, которое, однако, разомъ приплюснуло Ермила Петровича, смяло задорный хохолокъ на его полулысомъ черепѣ, растрепало аккуратно приглаженные височки, согнало позднія розы съ его ланитъ (вѣдь, розы бываютъ и желтыя?), а маленькіе глазки -- эти жалкіе, полинявшіе голубые глазки -- сдѣлало болѣе жалкими, болѣе растерянными, чѣмъ когда-либо.
   И все это произошло такъ просто и скоро!
   Въ одинъ прекрасный, но холодный день поздней осени, Наталья Ивановна, вмѣстѣ съ деревенскими бабами, пошла таскать изъ копаней замашку {Копанями называются большія искусственныя ямы съ ключевою водой, въ которыхъ крестьяне мочатъ пеньку; а замашки -- это волокна мужскихъ экземпляровъ конопли, растенія, какъ извѣстно, двудомнаго.}. Это былъ трудъ не только давно для нея знакомый, но даже привычный, который двадцать пять лѣтъ сряду совершался вполнѣ благополучно, доставляя необходимый матеріалъ для работы въ безконечные зимніе вечера.
   Почему судьбѣ было угодно, чтобъ именно въ двадцать шестой разъ столь обыкновенная экспедиція наградила Наталью Ивановну воспаленіемъ въ легкихъ, да еще такимъ быстрымъ и всесокрушающимъ? Кому и чѣмъ помѣшала на свѣтѣ безотвѣтная, трудолюбивая, конфузливая, добрѣйшая "Наташа"? Зачѣмъ понадобилось разрушить скромный уголокъ домашняго счастья, которое съ такимъ трудомъ и самоотверженіемъ создалъ себѣ отставной офицерикъ? Зачѣмъ понадобилось разбить и уничтожить ту тихую лампаду, которая хотя и тускленькимъ свѣтомъ, но свѣтомъ любви и радости, но годы и годы брезжила ему среди безнадежной ночи горя, заботъ и лишеній всякаго рода? Зачѣмъ это?...
   Вотъ вопросы, на которые отъ вѣка никто и ничто не даетъ отвѣтовъ: ни заносчивая мудрость человѣческая, ни природа, ни даже безграничный полетъ фантазіи -- никто и ничто.
   Ермилъ Петровичъ, испуганный болѣзнью жены до потери всякаго самообладанія, конечно, поспѣшилъ пригласить доктора, который, кстати, и проживалъ-то совсѣмъ близко: въ большомъ имѣніи графа К., въ пяти верстахъ отъ Завѣтова.
   Алексѣй Антиповичъ Шаловъ славился своимъ искусствомъ и въ самомъ дѣлѣ былъ очень знающимъ, добросовѣстнымъ врачомъ, котораго до сихъ поръ поминаютъ добромъ очень многіе. Но что могъ онъ сдѣлать для больной, когда смерть уже явно отмѣтила ее своею печатью?
   -- Наташа, не умирай, не мучь меня!-- горько плакалъ Ермилъ Петровичъ.-- Я-то какъ же? Ужь совсѣмъ, ужь въ конецъ... Господи, да что же это?
   Но "Наташа" только молча цѣловала его руки, да молча крестилась на икону Иверской Божіей Натери, которую попросила поставить передъ собою, на виду.
   На шестой день она умерла, прошептавъ мужу: "Берегите Ванюшу... бла-го-словляю..."
   И за все время болѣзни она выразила одно только желаніе: "Ужь вы не забудьте, Ермилъ Петровичъ, глаза мнѣ прикрыть, сами, чтобъ не чужою рукой".
   Это онъ исполнилъ.
   Похоронивъ жену, Ермилъ Петровичъ не проявилъ никакихъ приливовъ бурнаго отчаянія: онъ только часто задумывался да началъ быстро худѣть, хотя, казалось бы, и трудно повѣрить, будто онъ еще на это способенъ.
   Но г. Присухинъ, попрежнему, не имѣлъ ни малѣйшихъ поводовъ жаловаться на своего управителя: этотъ сухенькій старичокъ все такъ же слылъ у крестьянъ "двужильнымъ", все такъ же поспѣвалъ всегда и вездѣ и такъ же неукоснительно исполнялъ всякое, даже ничтожнѣйшее, распоряженіе г. Присухина.
   За то собственные свои расходы по домашнему хозяйству Ермилъ Петровичъ сократилъ до самаго невѣроятнаго минимума и почти все жалованьишко цѣликомъ откладывалъ въ сундукъ.
   -- Я теперь жить долго не буду,-- говорилъ онъ Стратону Силычу, который пользовался его дружескимъ расположеніемъ, въ особенности за ту искреннюю и даже горячую преданность къ покойной Натальѣ Ивановнѣ, которую совсѣмъ неожиданно проявилъ во время ея болѣзни.-- Да, мнѣ теперь ужь не жить. Такъ вотъ и надо поскорѣе собрать что можно для сына, чтобы ему было чѣмъ перебиться въ университетѣ. Четыре года, вѣдь, въ большомъ городѣ... не шутка!
   

V.

   Со смерти Натальи Ивановны прошло одиннадцать мѣсяцевъ. Сентябрь близился къ концу, наступило тридцатое его число.
   Ермилъ Петровичъ цѣлый день пробился надъ молотьбой, которую приходилось дѣлать на-спѣхъ, чтобы къ сроку выставить запроданный хлѣбъ. А тутъ еще, какъ на грѣхъ, что-то разладилось въ молотилкѣ, и кулачья ломались чуть не каждые полчаса.
   Когда Ермилъ Петровичъ, поздно вечеромъ, возвратился къ себѣ во флигель, онъ чувствовалъ смертельную усталость.
   Впрочемъ, это уже не было для него новостью: отбывъ лѣтнюю страду и отсѣявши озимыя поля, онъ вдругъ, всякій день къ вечеру, началъ уставать до полнаго изнеможенія.
   Можетъ быть, это происходило и отъ безсонницы: въ послѣднее время болѣе двухъ-трехъ часовъ сряду ему заснуть не удавалось, сколько ни вертѣлся онъ на своей скрипучей кровати. Бывало, еще пѣтухи не пропоютъ, а Ермилъ Петровичъ выйдетъ изъ флигеля, сядетъ тутъ же на крылечкѣ, да и считаетъ звѣзды по цѣлымъ часамъ.
   -- И не скучно вамъ сидѣть такъ-то?-- спросилъ его однажды Стратонъ Силычъ, замѣтивъ новую повадку управителя.
   -- Зачѣмъ скучно!
   -- Да что вы дѣлаете, одни-то, въ темную ночь?
   -- Сижу себѣ, гляжу, думаю...
   -- О чемъ?
   -- Мало ли. О Богѣ, о Божьемъ мірѣ, о сынѣ, о людяхъ... о Наташѣ-покойницѣ...
   Стратонъ Силычъ только качнулъ головой, очень неодобрительно, но прекратилъ разговоръ.
   И такъ, тридцатаго сентября, вечеромъ, Ермилъ Петровичъ плелся къ себѣ домой, еле передвигая ноги. Между тѣмъ, ему предстояло еще свѣрить со своею записною книжкой мѣсячныя вѣдомости Стратона, выправить въ нихъ или дополнить, что нужно, чтобы завтра, перваго числа, скрѣпивъ своею подписью, по обычаю, представить ихъ г. Присухину. Такая работа, обыкновенно, длилась часъ или полтора.
   Придя домой, Ермилъ Петровичъ тотчасъ позвалъ писаря, зажегъ керосиновую лампочку, поставилъ ее на своемъ рабочемъ столѣ такимъ образомъ, чтобъ она могла достаточно свѣтить и ему, и Стратону, помѣщавшемуся какъ разъ насупротивъ, въ старомъ, оборванномъ креслѣ, а затѣмъ приступилъ къ дѣлу. Состояло оно въ томъ, что писарь медленно прочитывалъ статью прихода и расхода и останавливался, а Ермилъ Петровичъ, свѣривъ цифру по своей книгѣ, говорилъ: "дальше!"
   Такъ прозанимались они съ полчаса, и работа подвинулась почти до половины.
   -- Семнадцатаго: обмолочено 85 копенъ ржи,-- монотонно прочиталъ Стратонъ,-- ссыпано въ амбаръ: зерна чистаго, отсортированнаго 61 четверть 2 мѣры, втораго сорта 2 четверти 3 мѣры и озадковъ 6 мѣръ. Номеръ молотьбы шестнадцатый.
   Ермилъ Петровичъ свѣрилъ.
   -- Дальше!-- произнесъ онъ, не поднимая головы.
   Но писарь медлилъ.
   -- Дальше, Стратонъ Силычъ. Что-жь вы стали?
   Опять молчаніе.
   Ермилъ Петровичъ, удивленный, вскинулъ глазами и, вмѣсто Стратона, напротивъ себя, въ томъ же самомъ клеенчатомъ, оборванномъ креслѣ, увидѣлъ Наташу.
   Она сидѣла молча и неподвижно, но своими большими сѣрыми глазами въ упоръ смотрѣла на Ермила Петровича.
   Онъ быстро протеръ себѣ глаза обѣими руками.
   Однако, это было совершенно напрасно: Наташа, все-таки, продолжала сидѣть передъ нимъ -- такъ же молча, такъ же неподвижно, но и съ тѣмъ же живымъ, упорнымъ взглядомъ. Онъ еще замѣтилъ теперь, что въ рукахъ она держала небольшую зеленую вѣтку.
   -- Наташа, ты?-- вдругъ спросилъ онъ какимъ-то не своимъ, сдавленнымъ голосомъ.
   Она молча кивнула головой.
   -- Зачѣмъ?
   Вмѣсто отвѣта, медленно поднявъ руку, она поднесла къ губамъ своимъ зеленую вѣтку.
   -- А! ты не можешь говорить?
   Безмолвное да.
   Ермилъ Петровичъ вдругъ встревожился: не случилось ли чего съ Ванюшей? Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ вымолвить этотъ вопросъ, Наташа отрицательно покачала головой.
   Онъ понялъ, что она читаетъ его мысли, и потому продолжалъ спрашивать уже молча.
   -- Зачѣмъ ты пришла, голубушка? Можетъ быть, не покойно тебѣ? Помолиться надо?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ для меня?
   -- Да.
   -- Ахъ, вотъ что! И какъ я сразу не догадался... Вѣрно, скоро умру. Вѣдь, такъ?
   -- Да, да, да!
   -- Когда?
   Наташа, не спуская съ него упорнаго взгляда, девять разъ медленно и мѣрно опустила свою вѣтку на столъ.
   -- Черезъ девять дней?
   -- Да.
   Затѣмъ она беззвучно поднялась съ кресла, прямо и черезъ письменный столъ, какъ тѣнь, проплыла къ Ермилу Петровичу и положила къ нему на колѣни свою зеленую вѣтку. Что-то вродѣ самаго легкаго, но холоднаго вѣтерка дохнуло на Ермила Петровича, даже шевельнуло порѣдѣвшій хохолокъ на его головѣ -- и исчезло.
   А въ то же время осторожно скрипнула входная дверь.
   Управитель быстро обернулся на этотъ звукъ.
   -- Ну, что, проснулись?-- замѣтилъ Стратонъ Силычъ, входя въ комнату.
   -- Гдѣ ты былъ?
   -- А тутъ же, на своей половинѣ. Вы какъ задремали, я и вышелъ потихоньку, чтобы не мѣшать. Знаю, вѣдь, что сна-то у васъ теперь немного.
   -- Долго я спалъ?
   -- Съ часъ мѣста будетъ.
   Ермилъ Петровичъ оглянулся на стѣнные часы: да, они показывали уже четверть десятаго."
   Ермилъ Петровичъ задумчиво посмотрѣлъ на Стратона и не отвѣтилъ.
   -- Ну, давай кончать вѣдомость,-- сказалъ онъ черезъ минуту.
   

VI.

   На слѣдующее утро Ермилъ Петровичъ убѣдился, что чрезвычайная усталость, которую онъ прежде ощущалъ только по вечерамъ, теперь не только не исчезла за ночь, а даже какъ бы увеличилась. Рванулся онъ было, по обычаю, на конюшни, на рабочій дворъ; но, вмѣсто того, еле смогъ добраться до господскихъ хоромъ, къ г. Присухину, которому и доложилъ о своей внезапной немощи.
   Присухинъ, серьезно дорожившій "двужильнымъ" управителемъ, очень обезпокоился и тотчасъ послалъ за докторомъ Шеловымъ, хотя Ермилъ Петровичъ запротестовалъ противъ столь безполезнаго расхода.
   -- Я зову, я и плачу!-- коротко отрѣзалъ великодушный землевладѣлецъ.
   Весь остальной день Ермилъ Петровичъ занятъ былъ,-- съ очень значительными роздыхами, разумѣется,-- приведеніемъ своего имущества въ порядокъ, да составленіемъ подробнаго письма къ сыну съ извѣстіемъ о своей собственной, скоро предстоящей, кончинѣ:
   "Хотя я покуда еще на ногахъ, -- писалъ управитель, -- и только чувствую большую усталость, а докторъ Шаловъ даже увѣряетъ, будто нездоровье мое самое вздорное, но это, имѣй въ виду, неправда; потому, довольно тебѣ сказать, что вчера вечеромъ приходила ко мнѣ покойница Наташа. Не привелъ Господь дотянуть до окончанія твоихъ наукъ въ университетѣ, и это меня мучаетъ; а то бы, разумѣется, почему же и не умереть. Впрочемъ, я на тебя надѣюсь. Наличныхъ денегъ послѣ меня останется, за всѣми расходами, 291 руб. 70 коп. Это ужь чистыхъ, потому что насчетъ похоронъ я, Богъ дастъ, успѣю самъ распорядиться, и будутъ они стоить, по соображенію, 18 руб. 65 к. Эти деньги отложилъ особо. Когда умру, напиши хорошее письмо къ Сергѣю Николаевичу Присухину,-- это мое непремѣнное желаніе. Поблагодари его отъ меня, пожелай всего лучшаго въ мірѣ ему и дѣткамъ; скажи, что и на томъ свѣтѣ буду молиться за нихъ Господу. Пусть не думаетъ, будто я умеръ какъ свинья неблагодарная. Онъ пріютилъ насъ, стариковъ; пять лѣтъ мы его хлѣбомъ кормились, подъ его крышей жили; черезъ него и ты въ люди вышелъ... Надо это чувствовать? Я самъ, конечно, не съумѣю все выразить, какъ слѣдуетъ, пріятнымъ образомъ, а ты на то учился. Корову я уже продалъ за 32 руб.; объ остальныхъ предметахъ прилагаю здѣсь подробно, хотя, можетъ быть, и самъ еще успѣю кое-чѣмъ распорядиться, такъ какъ жить мнѣ осталось до девятаго числа. Шкафъ большой красный даже сейчасъ проданъ Агніи Никитишнѣ за десять рублей и задатокъ взятъ..."
   Далѣе, въ письмѣ слѣдовалъ точный перечень оставляемой собственности, а также самыя обстоятельныя соображенія о продажѣ стульевъ, холстовъ, посуды и т. п. Ермилъ Петровичъ поручалъ реализацію своего имущества писарю Стратону, съ тѣмъ, однако, что хотя онъ "человѣкъ достовѣрный", "для опасности", опредѣлена была минимальная оцѣнка каждаго предмета, ниже которой Стратонъ продавать не смѣлъ, безъ особаго на то дозволенія со стороны наслѣдника. По смерти Ермила Петровича, отъ распродажи всей рухляди, "если съ оглядкой дѣлать", Ванюша могъ выручить рублей полтораста и даже болѣе.
   "Самому же тебѣ ѣхать сюда безъ надобности и дорого,-- писалъ бывшій офицерикъ,-- особенно теперь, когда всякая копѣйка должна быть на счету".
   Точно у этихъ людей была когда-нибудь несчитанная копѣйка!
   Впрочемъ, Ваня не повѣрилъ отцу, потому что съ тою же почтой получилъ письмо отъ своего пріятеля Стратона, который хотя упоминалъ о болѣзни Ермила Петровича, но очень легко, какъ о случайности, не представляющей никакого серьезнаго значенія.
   -- Сонъ или галлюцинація!-- рѣшилъ онъ безапелляціонно. За то тѣмъ ужаснѣе пораженъ былъ бѣдный мальчикъ, когда, черезъ нѣсколько дней, получилъ новое письмо отъ Стратона съ извѣстіемъ, что докторъ Шаловъ находитъ положеніе Ермила Петровича безнадежнымъ.
   Самъ Шаловъ даже и приказалъ Стратону поскорѣе отправить такое увѣдомленіе.
   -- Чѣмъ же онъ, по крайней мѣрѣ, болѣнъ?-- воскликнулъ писарь, огорченный до глубины души.
   -- А вамъ зачѣмъ?
   -- Сыну отписать.
   -- Гм... Пишите: истощеніемъ силъ.
   -- Это что-жь такое будетъ?
   -- А вродѣ какъ вотъ въ лампѣ, бываетъ, керосину не хватитъ; нѣтъ его -- и горѣть нечему.
   -- Помилуйте! Да Ермилу Петровичу всего пятьдесятъ шесть лѣтъ. А работалъ онъ, -- спросите кого угодно, -- за двоихъ за молодыхъ, и даже до послѣдняго дня... Какого же еще вамъ керосину!
   -- Вотъ то-то работалъ! Пятьдесятъ шесть лѣтъ прожилъ, да еще на двадцать впередъ надѣлалъ. Сочтите-ка: итогъ пожалуй что и вѣренъ будетъ. А впрочемъ...
   Докторъ задумался.
   -- Сказать по совѣсти, я и самъ не ясно понимаю -- ни что, ни отъ чего съ нимъ.
   Бѣдный Стратонъ обо всемъ этомъ прописалъ Ванюшѣ съ величайшимъ огорченіемъ:
   "Ермилъ Петровичъ ни на что не жалуется,-- объяснялъ онъ въ письмѣ,-- даже все еще понемногу ходитъ, и самъ распродаетъ вещи (почти ничего уже не осталось); но таетъ онъ съ каждымъ днемъ, какъ ледъ на солнцѣ, видимо для всѣхъ. Подумаешь, какихъ только мерзостей нѣтъ на свѣтѣ! Вотъ хоть бы это самое истощеніе силъ. Никогда прежде не слыхивалъ, но, между прочимъ, преанаѳемская вещь!"
   Ванюша не выдержалъ. Забывъ всякое финансовое благоразуміе, онъ въ тотъ же вечеръ поскакалъ къ отцу, но поспѣлъ въ Завѣтово только часа за два до кончины.
   Ермилъ Петровичъ въ день смерти (9 октября 1873 г.) исповѣдался, причастился, изъ собственныхъ рукъ заплатилъ священнику за его трудъ, а затѣмъ попросилъ, чтобъ его оставили одного -- "побесѣдовать съ Богомъ,-- какъ онъ выразился,-- и приготовиться къ смертному часу".
   Одѣтый въ грубое, но чистое бѣлье, подъ старенькимъ одѣяломъ изъ ситцевыхъ лоскутьевъ, онъ спокойно лежалъ передъ тою же иконой Иверской Божіей Матери, къ которой обращена была послѣдняя молитва Наташи, и ждалъ смерти. Ослабѣлъ же онъ до такой степени, что только съ большимъ трудомъ могъ осѣнить себя крестнымъ знаменіемъ.
   Пріѣздъ сына, однако, очень его обрадовалъ.
   -- Хорошо... Пожалуй, и хорошо, что ты пріѣхалъ; хоть глаза мнѣ закроешь. Наташа тоже не хотѣла... чужою рукой.
   Когда Ваня съ громкими рыданіями припалъ къ его рукѣ, бросившись на колѣни передъ кроватью, онъ даже пытался пошутить.
   -- Чего ты, чего?... Радоваться надо... Жизнь по этапу кончилась... Теперь и у меня будетъ свой вѣчный домъ... Пожалуйста, наблюди, чтобъ рядомъ съ Наташей.
   Ваня, впрочемъ, замѣтилъ, какъ трудно достаются умирающему слова. Онъ поспѣшилъ подняться съ колѣнъ, отошелъ въ уголокъ, сѣлъ тамъ на продавленномъ стулѣ и молча плакалъ, стараясь подавить непрошенныя рыданія.
   Сколько времени прошло такимъ образомъ, онъ не могъ бы дать себѣ отчета.
   Вдругъ умирающій зашевелился.
   -- Ваня!-- послышалось юношѣ.
   Онъ подбѣжалъ къ отцу.
   -- Священникъ тамъ... у Стратона... отходную... Ты ее видалъ?
   -- Кого?
   -- Наташу... пришла... Теперь отходную.
   Ванюша бросился за священникомъ.
   Да, это были послѣднія минуты Ермила Петровича: онъ приложился къ кресту -- и его не стало.

Ѳ. Ромеръ.

"Русская Мысль", кн.III, 1888

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru