Ромер Федор Эмильевич
Пустое сердце

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПУСТОЕ СЕРДЦЕ.

(Повѣсть).

I.
Изъ дневника.

8-е (15-е) августа 1885 г.

   Уязвила меня сегодня красота Соренто! Вышелъ я въ шесть часовъ поутру на террасу -- такое дивное время послѣ вчерашняго дождя, такая чистота и свѣжесть въ воздухѣ! Кругомъ -- сады, горы причудливыхъ формъ, море съ ясными и темными полосами на своей ближайшей поверхности, съ туманною безбрежностью вдали, съ бѣлыми пятнами парусовъ, то ярко блестящихъ на солнцѣ, то едва видныхъ. И это бездонное небо, эти краски, эта неимовѣрная ширь, эта тишина глубокая, нарушаемая только сухимъ, трескучимъ звономъ цикадъ... Смотрѣлъ я, смотрѣлъ, даже слеза прошибла. Господи! бываютъ же такія мѣста на бѣломъ свѣтѣ! Живутъ же люди въ подобныхъ эдемахъ! А мы?...
   Я здѣсь устроился очень хорошо: въ какомъ-то бывшемъ монастырѣ, упраздненномъ и проданномъ въ частныя руки. Изъ монастыря вышла гостиница, сравнительно дешевенькая, но просторная и, главное, достаточно удаленная отъ "центровъ", а потому необычайно тихая. Это почти наша русская, деревенская тишина. Въ довершеніе всѣхъ прелестей, кто-то изъ постояльцевъ въ бельэтажѣ очень порядочно играетъ на роялѣ. Я люблю фортепіано на извѣстномъ разстояніи. А когда валяешься съ книгой въ рукахъ на диванѣ, но смотришь на страницы чуть ли не рѣже, чѣмъ на море, легкій вѣтеръ шелеститъ листьями винограда на террасѣ и вѣетъ на васъ запахомъ олеандровъ, а со стороны звучитъ еще бехтховенская соната,-- это, признаюсь, даже непозволительное сибаритство, отъ котораго становится какъ-то стыдно, если вспомнишь все, чему научаетъ жизнь, и особенно наша русская жизнь.
   Да, я-таки попалъ еще разъ въ этотъ сказочный край, гдѣ изумительная красота природы сочеталась съ красотою древнѣйшей цивилизаціи, гдѣ каждый камень имѣетъ свои преданія, каждая оборванная замарашка-дѣвочка умѣетъ быть граціознѣе и пластичнѣе петербурской grande-dame, ибо за ней, за этой дѣвочкой, стоятъ не пятокъ военныхъ и штатскихъ предковъ съ пряжками безпорочной службы, но цѣлые тридцать вѣковъ непрерывной и преемственной народной цивилизаціи. Удивляться ли тому, что подобная дѣвочка-продуктъ тридцативѣковой исторіи -- смотритъ герцогиней, даже протягивая руку за сольдо? Это лишь въ порядкѣ вещей. Здѣсь слухъ нашего брата, сѣвернаго варвара, полонъ звуками, зрѣніе -- Образами, умъ и сердце -- великими тѣнями прошлаго, могучими стремленіями во имя будущаго, дерзкою полнотой жизни въ настоящемъ. Это -- нѣчто ослѣпительное и вмѣстѣ чарующее. Я вполнѣ сознаю, что, пріѣхавъ сюда, я переживаю самый пышный, самый роскошный праздникъ моей жизни, который уже не повторится никогда, на который я, можетъ быть, и теперь не имѣю никакого права. Даже врядъ ли благоразумно было знакомиться съ сверкающими вершинами человѣческаго развитія для того, чтобы вслѣдъ за тѣмъ, навсегда и окончательно, похоронить себя въ сѣренькомъ болотцѣ русской деревни, ради сѣренькаго поденнаго труда, сѣренькихъ стремленьицъ, сѣренькихъ надеждъ или безнадежностей. Я предчувствую, что тамъ, подъ родными туманами, не разъ почудится мнѣ это синее море, и вызоветъ слезы на глаза, и сожметъ сердце тоскою неисполнимыхъ порываній. Кому изъ насъ не хочется свѣта, радости, наслажденія? А я еще, на бѣду, родился съ инстинктами художника. Но что дѣлать? Не измѣнять же своимъ только за то, что они сѣры и несчастны. Не пропировать же жизнь въ сторонѣ отъ голодныхъ, только потому, что глупый случай далъ мнѣ кое-какія средства, добытыя чужимъ трудомъ. Нѣтъ, ни ренегатомъ, ни подлецомъ я, кажется, не могу быть. Я не вѣрю въ благополучіе, купленное цѣною совѣсти. Богъ съ нимъ!
   Впрочемъ, довольно объ этомъ.
   А какой вчера былъ вечеръ! Когда стемнѣло, на всѣхъ горахъ, близкихъ и далекихъ, запылали костры. И вокругъ насъ, то-есть на холмахъ, тѣсно обступившихъ Соренто, и вправо, подъ Везувіемъ, гдѣ Toppe дель Греко и Toppe Аннунціата, и на противуположномъ берегу залива, въ Паузилиппо и Пуццуоло, въ Байи,-- вездѣ огни. Эти свѣтлыя точки, то яркія, то едва мигающія сквозь туманъ морской дали, разбросанныя по темнымъ горамъ, составляющимъ рамку широкаго Неаполитанскаго залива, тутъ вблизи, на сорентскихъ холмахъ, сквозящія краснымъ пламенемъ изъ-за черной листвы деревьевъ, тамъ вдали мерцающія, словно звѣздочка, нечаянно упавшая съ неба и подкатившаяся съ самому морю,-- эти огни были необыкновенно эффектны. По справкѣ оказалось, что вчера праздновали vigilla dell'Assunta (канунъ Успенія). Пресвятая Дѣва именно въ эту ночь ниспосылаетъ масло въ плоды оливковыхъ деревьевъ, а потому каждый колоннъ (крестьянинъ) обязанъ въ эту же ночь выдѣлать собственными руками хоть немного масла на лампадку къ образу Св. Маріи... О, beatissima Virgine, ora pro nobis!
   Не даромъ говорятъ, что поэзія -- дочь божества.
   Кстати, запишу довольно забавное приключеніе, на которое я наткнулся въ тотъ же вчерашній вечеръ.
   Соблазнившись панорамою огней по берегамъ залива, я пробрался къ морю, въ одно укромное мѣстечко, гдѣ валяются двѣ знакомыя каменныя глыбы. Подъ вечеръ я люблю посидѣть на одной изъ нихъ, любуясь заходящимъ солнцемъ, которое медленно погружается въ море, между островами Искія и Капри, причемъ облака вспыхиваютъ десятками самыхъ волшебныхъ красокъ и море горитъ багрянымъ блескомъ.
   Пройдя очень тѣсный переулокъ между высокими каменными оградами двухъ садовъ, я вышелъ на берегъ.
   Довольно шумный прибой волнъ къ береговымъ скаламъ глухо рокоталъ внизу, въ глухой безднѣ, которая казалась еще чернѣе и глубже, благодаря темнотѣ безлунной ночи.
   Я только что успѣлъ опуститься на одинъ изъ моихъ камней, какъ вдругъ со стороны, но гдѣ-то очень близко, раздалось недовольное ворчаніе мужчины.
   -- Ну, вотъ, еще кого-то принесла нелегкая!
   Это говорилось въ полголоса и -- по-русски.
   Удивленный такимъ нежданнымъ привѣтствіемъ, я, конечно, сталъ усердно всматриваться въ темноту.
   Оказалось, что на сосѣднемъ камнѣ -- совсѣмъ рядышкомъ и чуть ли не прижавшись плечомъ къ плечу -- сидѣли двѣ фигуры довольно неопредѣленныхъ очертаній.
   Впрочемъ, мужской голосъ я уже слышалъ, а женскій не заставилъ себя ждать.
   -- Чѣмъ онъ вамъ мѣшаетъ?-- спросилъ меццо-сопрано очень пріятнаго тембра, не громкій, но, очевидно, и не намѣренный стѣснять себя рѣчами подъ сурдинку.-- Пусть сидитъ.
   -- Покорнѣйше благодарю! Я не для того пріѣхалъ сюда за тридевять земель, чтобъ заниматься игрою въ молчанку.
   -- Господи!-- чуть-чуть засмѣялась незнакомка.-- Вы все еще воображаете себя въ миломъ Чуходольскѣ! Кто же здѣсь понимаетъ по-русски?... А притомъ... я такъ давно знаю, что именно вы хотите сказать мнѣ.
   -- Знаете?-- дрогнулъ у мужчины голосъ.
   -- Еще бы! Я не жеманная кукла, обязанная быть слѣпой и глупой ради благовоспитанности. Мнѣ только интересно видѣть, какъ вы теперь станете передо мной продѣлывать всѣ обязательный благоглупости.
   -- Варя!-- воскликнулъ мужчина, привскочивъ довольно нелѣпымъ образомъ.
   -- Это что за фамильярности? Развѣ я вамъ дала уже на нихъ право?
   -- Варвара Семеновна!... Но, вѣдь, я думалъ... Простите, ради Бога!
   -- Ха-ха-ха! Какой вы забавный!
   -- Послушайте, я все бросилъ, чтобы поѣхать за вами, всѣмъ рискнулъ... Не пожалѣлъ ни себя, ни матери -- по одному вашему слову или намеку...
   -- Что это -- упрекъ или торгъ?
   Въ голосѣ незнакомки мнѣ вдругъ почудилась рѣзковатая сухость.
   -- Помните, однако, monsieur... (она его какъ-то назвала, но я не разслышалъ) помните, что я вамъ ровно ничего не обѣщала, ни къ чему не обязывалась. Пріѣхать сюда было собственною вашею доброю волей. Неужто обыкновеннѣйшая свѣтская фраза, что мнѣ пріятно было бы встрѣтить васъ въ Неаполѣ, можетъ быть зачтена въ обязательство?
   За этимъ послѣдовало молчаніе, довольно продолжительное, разрѣшившеся глубокимъ вздохомъ (если не стономъ) мужчины.
   -- Да, это правда, -- сказалъ онъ совсѣмъ упавшимъ голосомъ,-- правда... И сойти съ ума было, кажется, тоже моею собственною доброю волей.
   -- Ну, это иногда случается и безъ вѣдома заинтересованной стороны...-- разсмѣялась незнакомка.
   -- Ахъ, Варвара Семеновна...
   -- Ахъ, Александръ Филипповичъ! Ха-ха-ха!... Ну, что-жь вы? Станьте, по крайней мѣрѣ, на колѣни, да просите моей руки и сердца по всей формѣ. Не могу же я для васъ поступиться священнѣйшимъ своимъ правомъ.
   -- И сталъ бы, еслибъ это итальянское чучело не вздумало здѣсь торчать съ своею гнусною сигарой.
   Образъ выраженій влюбленнаго мнѣ рѣшительно не нравился; и сигары я покуда курю совсѣмъ не гнусныя, а, напротивъ, превосходныя, оставшіяся мнѣ послѣ отца, еще отъ временъ нашего былаго величія. Однако, я вовсе не хотѣлъ уступить мой уголокъ этой парочкѣ, даже изъ мести: не бранись!
   -- Послушайте, Варвара Семеновна... демонъ или ангелъ, не знаю, какъ васъ и называть...
   Голосъ мужчины опять задрожалъ, хотя, странно, настоящей отрасти въ немъ, по-моему, не слышалось, а скорѣе что-то другое, чего я опредѣлить не въ состояніи. Впрочемъ, я, можетъ быть, ошибаюсь: мужчина все время объяснялся подъ сурдинку, а это, разумѣется, обманываетъ.
   -- Ну-съ, завоеватель?
   -- Вы все только смѣетесь. Но послушайте: перестаньте мучить, сжальтесь, отвѣтьте же, наконецъ... Да? да? да?
   Протянулась минутка молчанія.
   -- Ну, положимъ, да!...
   -- Ангелъ мой! Варя!
   Онъ рѣшительно забылъ всякую сдержанность. Голосъ его вдругъ, словно прорвавшись, зазвенѣлъ могучими нотами радостнаго торжества, и поступки оказались достаточно рѣшительными. Я видѣлъ, какъ вдругъ метнулись впередъ его длинныя руки, какъ неудержимо охватилъ онъ ими дѣвушку (вѣроятно, дѣвушку?), и два, три, десятокъ поцѣлуевъ прозвучали въ ночной тишинѣ, лишь "легка заглушаемые рокотомъ морскаго прибоя внизу.
   -- Александръ Филипповичъ! что вы, что вы!-- явно испугалась теперь бойкая барышня.-- Передъ чужимъ человѣкомъ? Какъ вамъ не стыдно!
   -- Ахъ, простите!-- откинулся онъ торопливо.-- Но, право, итогъ проклятый болванъ отравляетъ мнѣ лучшія минуты жизни. Надо-жь ему...
   -- Такъ уйдёмте отсюда.
   -- Уйдемте.
   Они поднялись.
   -- Но послушайте!-- вдругъ серьезно сказала дѣвушка.-- Отцу моему покуда ни слова. Слышите? Даже и не показывайтесь ему на глаза, чтобы онъ ничего не подозрѣвалъ. А то вы все дѣло испортите. Поняли?
   -- До которыхъ же это поръ? Вы, вѣдь, знаете, что у меня не то что дни, а и часы на перечетѣ.
   Въ голосѣ мужчины почудился мнѣ испугъ.
   -- Какъ я могу знать? Можетъ быть, вамъ даже придется уѣхать, не повидавшись съ отцомъ.
   -- Уѣхать?-- Онъ какъ будто едва могъ выговорить это слово.-- Помилуйте, да это смертный приговоръ.
   -- Вы, значитъ, мнѣ не довѣряете? Иди находите, что я не стою слишкомъ великихъ жертвъ, напримѣръ, болѣе, чѣмъ двадцативосьмидневнаго отпуска?
   Онъ смолчалъ.
   -- Впрочемъ, что же мы стоимъ?-- опомнилась она.-- Коли идти, такъ пойдемте.
   -- Пойдемте.
   Они довольно торопливо прошмыгнули мимо меня, отвернувшись въ сторону, съ явною преднамѣренностью, такъ что мнѣ не удалось разглядѣть ихъ сколько-нибудь удовлетворительно. За то на оставленномъ ими камнѣ, который они заслоняли своими фигурами, я тотчасъ замѣтилъ что-то бѣлое.
   По ближайшемъ разслѣдованіи, оказалось, что барышня забыла свой надушенный батистовой платокъ и подъ нимъ хорошенькій серебряный портмоне.
   Мнѣ вдругъ неудержимо захотѣлось сошкольничать.
   Схвативъ забытыя вещи, я поспѣшно, въ нѣсколько прыжковъ, догналъ влюбленную парочку.
   -- Сударыня!-- сказалъ я по-русски, вѣжливо приподнимая шляпу,-- вы обронили на камнѣ...
   Затѣмъ, сунувъ ей въ руку платокъ и портмоне, я поклонился еще разъ и исчезъ, прежде чѣмъ кто-либо изъ нихъ успѣлъ опомниться.
   Воображаю себѣ ихъ физіономіи!
   

II.
Маленькій человѣкъ -- тезка великому.

   Авторъ вышеприведеннаго дневника, молодой блондинъ средняго роста и очень обыкновенной наружности, но съ прелестными голубыми глазами, задумчивыми и добрыми, дописавъ послѣднюю строку, взглянулъ на часы, торопливо убралъ свою рукопись въ большой, довольно потертый портфель, и прижалъ пуговицу воздушнаго звонка.
   На зовъ явился донъ Чичо (Франческо), красивый и веселый хозяинъ гостиницы. Онъ вовсе не держалъ прислуги и самъ лично предоставлялъ себя въ полное распоряженіе своихъ посѣтителей и, дѣйствительно, какимъ-то довольно непостижимымъ образомъ поспѣвалъ вездѣ.
   -- Signor commanda?-- спросилъ донъ Чичо, появляясь въ дверяхъ.
   -- Oh, patrone chiarissimo! Vi turbo ancora per la quistio'ne della barca. Come sta la roba? {-- Синьору угодно?
   -- А, почтенный хозяинъ! Я васъ опятъ безпокою насчетъ лодки. Какъ дѣла?}
   Молодой блондинъ бойко объяснялся по-итальянски, не стѣсняясь при случаѣ ввернуть фразу другую даже на мѣстномъ patois.
   -- Насчетъ лодки все готово!-- самодовольно объяснилъ донъ Чичо.-- Если угодно, синьоръ можетъ поѣхать завтра же, и это будетъ стоить только четыре франка.
   -- Вмѣсто восьми? Почему? Вѣдь, лодка стоитъ шестнадцать? Или, можетъ быть, я не такъ понялъ?
   -- Шестнадцать, вѣрно. Но я нашелъ вамъ не одного, а троихъ товарищей; они и заплатятъ три части изъ четырехъ.
   -- Вотъ какъ! Откуда Богъ послалъ разомъ столько?
   -- Э, одно семейство.
   -- Нѣмцы или англичане?
   -- Лучше: ваши соотечественники. Это постояльцы, которые живутъ у насъ внизу, въ первомъ этажѣ. Вы ихъ изволили видѣть?
   -- Нѣтъ.
   -- Синьорина -- хорошенькая.
   Молодой блондинъ немного поморщился.
   -- Можетъ быть, они стѣсняются принять въ лодку четвертаго?-- спросилъ онъ съ видимымъ колебаніемъ.-- Одно семейство, на что имъ посторонній?
   -- Напротивъ, очень рады. Вѣдь, вы отлично говорите по-итальянски, а они не знаютъ ни одного слова -- ессо! {Ессо -- вотъ. Въ сущности, непереводимое восклицаніе.}.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ... Когда же ѣхать?
   -- Завтра. А ужь насчетъ часа сговоритесь между собою.
   -- Хорошо. Такъ вы покуда передайте, пожалуйста, этимъ господамъ мою визитную карточку и узнайте, въ какое время я могу къ нимъ зайти.
   -- Къ вашимъ услугамъ.
   На кусочкѣ лощенаго картона, который врученъ былъ красивому дону Чичо, значилось только:

Аріанъ Глѣбовичъ Бѣлопольскій.

   Молодой блондинъ, оставшись затѣмъ одинъ, закурилъ сигару, разсѣлся въ креслѣ у открытаго окна и сталъ глядѣть на свое любимое море. Но мысли его скоро вернулись къ дневнику и къ послѣдней записанной въ немъ исторіи.
   "Я, однако, велъ себя вчера вечеромъ очень неблаговидно,-- соображалъ Бѣлопольскій съ нѣкоторымъ чувствомъ не то раскаянія, не то досады.-- Когда я научусь слѣдить за собою? Конечно, вся выходка была просто шалостью; но, вѣдь, въ сущности, тѣмъ хуже, тѣмъ глупѣе. Шалость -- а этому бѣдному малому я и въ самомъ дѣлѣ отравилъ лучшія его минуты. Зачѣмъ? За что?... Вотъ такъ-то и всѣ мы: заботливо обходимъ какую-нибудь лужайку въ чужомъ цвѣтникѣ, чтобы не измять газона, конфузимся, если въ чужомъ домѣ приведется разбить или испортить вещицу копѣекъ въ сорокъ цѣною, а въ сокровеннѣйшіе душевные тайники ближняго лѣземъ самовольно и безъ всякаго смущенія, а лучшія его радости портимъ ради шутки, ради минутной фантазіи, мимоходомъ. Ну, не стоитъ ли и въ самомъ дѣлѣ подобныхъ нахаловъ признавать болванами?"
   Бѣлопольскій улыбнулся.
   "Кстати, что подумали бы мои бывшіе товарищи по полку, еслибъ узнали, что я преблагодушно "съѣлъ" пару ругательствъ, не особенно двусмысленныхъ, да и оставилъ это "такъ", безъ послѣдствій?Вѣдь, по законамъ мундирной чести, casus belli выходитъ наибезспорнѣйшій, причемъ обиженнымъ оказывается даже вовсе не тотъ бѣдняга, которому, въ самомъ дѣлѣ, насолили, а я, котораго, въ сущности, никто и не трогалъ. Нѣкто неизвѣстный -- миѳическое существо, одна изъ ночныхъ тѣней -- въ порывѣ естественной досады, послалъ про себя (какъ ему несомнѣнно казалось) пару горячихъ проклятій другому анониму, другому миѳу, другой безформенной тѣни, случайно появившейся на сосѣднемъ камнѣ. И вотъ, по этому поводу, "долгъ чести" остроумно повелѣваетъ, чтобы я -- человѣкъ живой и реальный -- или самъ подстрѣлилъ своего столь же реальнаго ближняго, или заставилъ его подстрѣлить меня. Прегеніально, ей-Богу! А, вѣдь, что же? Случись это на глазахъ мудраго "общественнаго мнѣнія", пожалуй, и подрались бы! Вышла бы пошлость невообразимая, конечно. Но какъ быть, если именно подобными пошлостями переполнена вся жизнь, если изъ нихъ составляются "нравы", ими богата цивилизація?... Цивилизація -- вотъ тоже звонкое слово! А посмотришь -- подъ раззолоченною вывѣской, рядомъ съ хорошимъ товаромъ, торгуютъ въ обвѣсъ и самымъ жалкимъ".
   Думы Бѣлопольскаго были прерваны оригинальнымъ обмѣномъ французскихъ фразъ подъ его окномъ.
   Кто-то неизвѣстный объяснялся съ дономъ Чичо, но объяснялся такимъ невозможнымъ французскимъ языкомъ, съ такими разстановками и пропусками словъ, что невольно вызывалъ улыбку.
   -- Энъ мусьё рюсъ!-- говорилъ неизвѣстный.-- Ше ву. А муа вё вуаръ.
   -- Fort bien. Mais le quel? Nous en avons plusieurs, monsieur. Veuillez dire son nom, s'il vous plait.
   Послѣдовало нѣкоторое молчаніе. Очевидно, неизвѣстный соображалъ смыслъ полученнаго отвѣта.
   -- Нонъ, нонъ,-- отозвался онъ, наконецъ.-- Не сё па.
   Заинтересованный Бѣлопольскій въ эту минуту высунулся изъ окна, чтобы посмотрѣть на оригинальнаго соотечественника.
   Оказалось, мужчина большаго роста, стройнаго и могучаго склада, въ сѣромъ костюмчикѣ плохаго покроя, но, судя по выправкѣ, несомнѣнно военный, объяснялъ дону Чичо, какого именно рюса ему требуется, но объяснялъ это гораздо болѣе мимикой, чѣмъ рѣчами.
   -- Комса!-- говорилъ онъ, показывая всею кистью руки себѣ подъ ухо.-- Комса гранъ. И блондъ. И... усы.
   Для лучшаго выясненія, онъ провелъ указательными пальцами обѣихъ рукъ по своимъ собственнымъ усамъ.
   -- Мусташъ!-- торжественно выпалилъ онъ затѣмъ.-- А барбъ па?
   Незнакомецъ отрицательно покачалъ головой, коснувшись пальцами собственнаго подбородка и щекъ.
   -- Ни ici, ни ici -- нонъ! И... компрене? Се рюсъ муа визитъ, визитъ!
   Но донъ Чичо, все-таки, находился въ затрудненіи.
   -- Au moins est-il jeune ou vieux, ce monsieur russe?-- спрашивалъ онъ.-- Est-il seul ici, ou avec quelqu'un?
   Бѣдный соотечественникъ вытеръ со лба потъ и поднялъ взоры горе, въ знакъ незаслуженно переносимаго испытанія; но при этомъ онъ увидѣлъ въ окнѣ Бѣлопольскаго и тотчасъ просвѣтлѣлъ.
   -- Вуаля!-- воскликнулъ онъ по адресу дона Чичо съ торжествомъ, но понизивъ голосъ почти до шепота.-- Люи финетръ. До... Ну, чортъ возьми! Доложе муа.
   Бѣлопольскій, убѣдившись, къ своему изумленію, что разыскиваютъ именно его, отозвался тотчасъ же.
   -- Je suis visible,-- объявилъ онъ дону Чичо.-- Ayez la complaisance de montrer mon escalier à monsieur.
   Черезъ минуту "monsieur" вошелъ къ нему и довольно развязно щелкнулъ задками сапоговъ.
   -- Честь имѣю представиться,-- проговорилъ онъ, не разгибая спины, а затѣмъ, выпрямившись, добавилъ:-- ***-скаго пѣхотнаго полка штабсъ-капитанъ Македонскій.
   -- Весьма пріятно. Отставной ротмистръ Бѣлопольскій. Прошу садиться.
   Послѣдовало недолгое молчаніе, которымъ Аріанъ Глѣбовичъ воспользовался для того, чтобы незамѣтнымъ образомъ поразсмотрѣть своего гостя.
   Господинъ Македонскій оказался малымъ лѣтъ двадцати пяти или семи, массивнаго роста и сложенія, съ крупными, грубоватыми чертами лица и съ наружностью, вообще не обличающею большаго ума. Однако, его слегка надвинутыя брови, серьезный взглядъ и тяжелый угловатый подбородокъ намекали на большую рѣшимость и упорство въ характерѣ, повидимому, нѣсколько угрюмомъ.
   -- Чѣмъ могу служить вамъ?-- мягко освѣдомился Бѣлопольскій.
   -- Я явился, собственно говоря, извиниться передъ вами... Хотя, конечно, могъ ли я даже подозрѣвать, что мои слова... А, притомъ, они, очевидно, ни къ кому лично не относились. Въ этой темнотѣ...
   Аріанъ Глѣбовичъ вдругъ встрепенулся.
   "Батюшки!-- воскликнулъ онъ мысленно.-- Да, вѣдь, это онъ, мой вчерашній незнакомецъ! И голосъ его, и фигура".
   -- Представьте,-- разсмѣялся Бѣлопольскій, -- я васъ только сейчасъ призналъ. Но какъ же вамъ-то удалось меня разыскать? Вотъ ужь не понимаю!
   Гость неловко поправился на стулѣ.
   -- Тутъ есть, изволите ли видѣть, одно обстоятельство, осложняющее, такъ сказать... Но прежде я, все-таки, прошу васъ извинить мою неосторожность... Темнота, помилуйте, хоть глазъ коли, и, притомъ, Италія... Можно ли было предполагать...
   -- Полноте!-- протянулъ руку Аріанъ Глѣбовичъ.-- Не стоитъ объ этомъ говорить, тѣмъ болѣе, что я, въ сущности, тоже, пожалуй, виноватъ передъ вашею дамой.
   -- Вотъ объ этомъ-то я и хотѣлъ... то-есть, всепокорнѣйше попросить васъ...
   -- Помилуйте, что могу! Позвольте, однако, узнать ваше имя и отчество.
   Лобъ Македонскаго вдругъ покраснѣлъ и покрылся испариной, глаза опустились.
   -- Мое имя, изволите ли видѣть, возбуждаетъ, такъ сказать, невольную улыбку... Шутка моихъ родителей -- не скажу, чтобы умѣстная -- но... что же дѣлать?... Меня зовутъ Александромъ Филипповичемъ. Александръ Филипповичъ Македонскій.
   И штабсъ-капитанъ вдругъ волкомъ глянулъ на Бѣлопольскаго, хотя, все-таки, искоса.
   "Ого!-- подумалъ Аріанъ Глѣбовичъ.-- Самолюбивъ же ты, мой милый, и до шутокъ, я вижу, не охотникъ".
   Вслухъ онъ прибавилъ:
   -- По-моему, прекрасное, звучное имя. А если оно напоминаетъ лицо, извѣстное въ исторіи, такъ что же за бѣда? Вѣдь, всякое имя кого-нибудь напоминаетъ. Неужели пріятнѣе быть тезкою знаменитаго жулика или безвѣстнаго бродяги?
   Штабсъ-капитанъ рѣшительно просіялъ.
   -- Разумѣется, такъ и должны разсуждать люди высоко-образованные и европейскаго воспитанія! По, къ сожалѣнію, не всѣ... Во всякомъ случаѣ, позвольте мнѣ поблагодарить васъ... отъ полноты душевной! И это даетъ мнѣ смѣлость обратиться къ вамъ... гм!
   -- Пожалуйста,-- ободрилъ Аріанъ Глѣбовичъ, видя, что гость его опять остановился на полусловѣ.
   -- Дѣло, можно сказать, очень деликатное и... и довѣрительнаго свойства. Моя... кхэ...то-есть дѣвица, которую вы вчера изволили видѣть со мной, живетъ вотъ въ этомъ же самомъ домѣ, въ вашей гостиницѣ...
   -- Та-жъ-съ.
   -- И ея отецъ...Ну, разумѣется, вы легко можете встрѣтиться съ ними, познакомиться... Но моя всепокорнѣйшая просьба: отцу ни полслова, ни намека.
   Аріанъ Глѣбовичъ хотѣлъ, повидимому, сказать что-то, но штабсъ-капитанъ не далъ ему времени, вдругъ разразившись горячею исповѣдью.
   -- Позвольте ужь мнѣ быть съ вами вполнѣ откровеннымъ, можно сказать, по-товарищески!-- воскликнулъ онъ.-- Хотя вы, конечно, не нашего поля ягода, служили, можетъ быть, въ гвардіи или въ генеральномъ штабѣ, но, все-таки, положеніе нашего брата, пѣхотнаго офицера, нѣсколько знаете... Да и кто его не знаетъ? Шила въ мѣшкѣ не утаишь. Человѣкъ я небогатый, живу, прямо сказать, однимъ жалованьемъ... да еще должишки кое-какіе есть, да еще мать-старушка у меня же на рукахъ... Что ужь тутъ! Каждому легко понять... Теперь я сюда пріѣхалъ въ долгъ; не дешево это: хоть и на двадцать восемь дней, однако, по моимъ средствамъ, даже въ пять лѣтъ за эти двадцать восемь дней не расплатишься. А взято, между прочимъ, такъ, что отдать надо, или... хоть пулю въ лобъ. Значить, отступленія нѣтъ, все поставилъ на карту. Ну-съ... дѣло, можно сказать, выгорѣло. Но одна неосторожность, напримѣръ, если бы отецъ какъ-нибудь узналъ со стороны -- и все пойдетъ къ чорту!
   Аріанъ Глѣбовичъ съ нѣкоторымъ недовѣрчивымъ изумленіемъ смотрѣлъ на штабсъ-капитана.
   -- Однако, задѣла же васъ барышня!-- замѣтилъ онъ тихо.
   -- Ну, это еще кто кого-съ!-- возразилъ Македонскій, самодовольно покручивая усъ.
   -- И вы, въ вашемъ положеніи, рѣшились заѣхать сюда... въ долгъ?
   -- Ну, что-нибудь одно-съ... Пропалъ, такъ пропалъ, а нѣтъ -- такъ, вѣдь, ужь, по крайней мѣрѣ, въ самомъ дѣлѣ панъ! Вѣдь, и въ нашей-то пѣхотно офицерской шкурѣ весь вѣкъ просидѣть -- тоже пріятнаго мало-съ. Захочешь въ люди выйти -- все равно-съ, подъ пулю лѣзть надо, да еще десятки разъ, да еще десятки лѣтъ случая дожидайся. А чѣмъ наградятъ-съ? Теперь мною батальонный командиръ помыкаетъ, а тогда будетъ помыкать самъ дивизіонный. Вѣдь, только и всего-съ. Жалованье, правда, пойдетъ хорошее; но, все-таки, какое же сравненіе! Помилуйте-съ!...
   Штабсъ-капитанъ даже разсмѣялся, хотя какъ-то очень тихо и коротко, словно про себя только.
   -- Да, конечно,-- протянулъ Аріанъ Глѣбовичъ, невольно заинтересованный и курьезною исторіей, и оригинальными воззрѣніями своего собесѣдника.-- Но, все-таки, вы поступили очень... рѣшительно.
   -- Ну, знаете, не вовсе же и я сумасшедшій. Это что она вчера при васъ отговаривалась-то, этому вы не извольте вѣрить... Барышня, понятно; необходимо тоже скромность и приличіе соблюсти, это ужь какъ водится. А между прочимъ сама же меня позвала. Когда прощались, она вдругъ эдакъ значительно говоритъ: "Какъ иной разъ грустно разставаться. А что, Александръ Филипповичъ, не увидимся ли мы съ вами въ Италіи? Вѣдь, какихъ чудесъ на свѣтѣ не бываетъ". Я, разумѣется, оторопѣлъ вовсе. "Гдѣ же мнѣ,-- говорю,-- помилуйте!" А она эдакъ глубоко вздохнула. "Да, да! Я уже испытала многое въ жизни. Всѣ мы любимъ до первой серьезной жертвы. Ну, прощайте, коли такъ, навсегда, Александръ Филипповичъ, не поминайте лихомъ". Какъ, чортъ возьми, навсегда! А у насъ, ужь, понимаете, дѣло-то совсѣмъ налаживалось; даже товарищи стали замѣчать... Подумалъ я, подумалъ, взялъ двадцативосьмидневный отпускъ, да и махнулъ... Старушка теперь, должно быть, очень убивается, матушка моя,-- вдругъ омрачился Македонскій,-- ну, да все ничего! Вѣдь, ужь и обрадуется за то, коли судьба вывезетъ; а главное сдѣлано, согласіе получилъ, какъ вы сами изволили слышать...
   -- Да... Но я, извините меня, все-жь-таки не понимаю. Если ужь ваше предложеніе формальнымъ образомъ принято, къ чему эти секреты съ отцомъ невѣсты? Не поймите меня ложно,-- заторопился Аріанъ Глѣбовичъ,-- я охотно буду молчать, какъ могила, и даже даю вамъ на этотъ счетъ мое честное слово. Какое мнѣ дѣло? Но я позволяю себѣ, просто изъ участія къ вашему дѣйствительно необыкновенному положенію, позволяю себѣ...
   Македонскій вдругъ вскочилъ съ мѣста и, завладѣвъ правою рукой Аріана Глѣбовича, сталъ горячо пожимать ее.
   -- Вы меня обязали на цѣлую жизнь! Можно сказать, тяжелый камень съ души сняли. Честному слову офицера я не могу не вѣрить, а для меня... Но вы сами понимаете. Словомъ, я чувствую, и буду помнить до могилы, клянусь вамъ... Ахъ, да! Вы насчетъ отца замѣтили... Ну, изволите ли видѣть, тутъ дѣйствительно необходима большая осторожность. Вѣдь, отецъ-то ея даже губернскимъ предводителемъ былъ. Богачъ изъ первыхъ въ губерніи, къ этому дѣйствительный статскій совѣтникъ, женатъ былъ на княжнѣ Долгоруковой, одна дочь, единственная... и вдругъ я, пѣхотный штабсъ-капитанъ! Хороша партія? Вѣдь, это до кого ни доведись -- остервенѣетъ. Если бы не особое вниманіе самой дѣвицы, развѣ бы мнѣ могло придти въ голову? Н-да-съ! А вотъ, какъ вы сами изволили видѣть, все-таки, увлекъ, и даже до какой степени. Конечно, многое зависитъ отъ судьбы, отъ удачи. Но все же могу надѣяться безъ похвальбы...
   Рѣчь Македонскаго была прервана появленіемъ дона Чичо.
   -- Signor Sckerboff просилъ узнать, можетъ ли онъ зайти къ вамъ минутъ черезъ десять?
   Хотя это было сказано по-итальянски, но штабсъ капитанъ тотчасъ разслышалъ знакомую фамилію.
   -- Батюшки!-- шепнулъ онъ Аріану Глѣбовичу, совсѣмъ переполошившись.-- Вѣдь, это и есть самый папенька!
   -- Въ такомъ случаѣ,-- невольно улыбнулся Бѣлопольскій,-- уходите, пока можно; сейчасъ онъ будетъ здѣсь.
   Македонскій схватилъ фуражку, энергически потрясъ руку своего амфитріона и исчезъ, даже не успѣвъ выразить ему на словахъ глубочайшую признательность: поспѣшно и молча повернувшись у двери, онъ только поклонился еще разъ и правую свою руку прижалъ къ сердцу.
   

III.
Дружба à la minute.

   Черезъ нѣсколько времени Бѣлопольскому пришлось принимать двухъ новыхъ гостей.
   Они вошли вмѣстѣ, парой, и представили своими двумя особами довольно замѣчательный контрастъ.
   Старшій былъ средняго роста, очень худощавъ, очень сѣдъ и отличался незаурядно нервною, измученною наружностью. Разумѣется, не сразу, а во время долгой и живой бесѣды, Аріанъ Глѣбовичъ замѣтилъ, что на лицѣ этого человѣка быстро мѣняются самыя противуположныя выраженія: то онъ горитъ бодрою энергіей, самоувѣренною готовностью, то вдругъ взглядъ его подернется дымкой глубокой тоски, глаза смотрятъ и не видятъ, мысли несутся далеко, и нуженъ новый толчокъ извнѣ, чтобы разбудить его.
   Совсѣмъ въ другомъ родѣ былъ спутникъ старика. Брюнетъ, лѣтъ двадцати восьми, великолѣпнаго роста и сложенія, съ правильными и тонкими чертами лица, съ умнымъ лбомъ, съ яснымъ и глубокимъ взглядомъ, онъ тотчасъ бросался въ глаза спокойною увѣренностью и изяществомъ своихъ движеній, несомнѣнною силой и рѣшимостью, которыми переполнена была вся его особа.
   Вглядѣвшись пристальнѣе въ обоихъ посѣтителей, Бѣлопольскій не могъ удержаться отъ мысленнаго заключенія: "Цѣлая картина, право, эти двѣ головы, въ старинномъ вкусѣ, конечно,-- молодость, ни передъ чѣмъ не отступающая, и старость, разбитая въ прахъ; списать поискуснѣе обоихъ рядомъ -- и готово, въ любой музей".
   Оба посѣтителя назвали себя помѣщиками Орловской губерніи, *** уѣзда: старикъ -- Семеномъ Николаевичемъ Щербовымъ, молодой -- Александромъ Сергѣевичемъ Красилинымъ, и заявили о себѣ, какъ о будущихъ спутникахъ Бѣлопольскаго въ поѣздкѣ на островъ Капри.
   Но затѣмъ, какъ только они обмѣнялись обычными рукопожатіями, Семенъ Николаевичъ Щербовъ обратился къ хозяину съ такимъ вопросомъ:
   -- Простите мнѣ маленькую вольность... Вѣдь, вы, разумѣется, сынъ Глѣба Аріановича Бѣлопольскаго?
   -- Да.
   -- А мое имя ничего вамъ не напоминаетъ?
   -- Извините... кажется, нѣтъ.
   -- Я такъ и думалъ. Вашъ покойный батюшка былъ не изъ тѣхъ людей, которые много говорятъ. Онъ много дѣлалъ. Но вы, конечно, знаете, что въ нашемъ уѣздѣ у васъ есть хорошенькое имѣньице?
   Бѣлопольскій улыбнулся.
   -- Ну, объ этомъ-то я теперь очень знаю. Только имѣньице, кажется, было хорошенькимъ, а сошло на нѣтъ.
   -- Отчасти такъ: лѣса вырублены, земля въ арендѣ у крестьянъ... Но я не о томъ завелъ рѣчь. Восемнадцать лѣтъ тому назадъ, въ мартѣ мѣсяцѣ, батюшка вашъ, и тогда уже не молодой человѣкъ, членъ государственнаго совѣта,-- пріѣзжалъ на нѣсколько дней въ Крутилино. Вотъ при этомъ-то случаѣ онъ съ берега рѣки видѣлъ, какъ мой зимній возокъ, вмѣстѣ съ людьми и лошадями, провалился на льду. Вашъ батюшка первый бросился въ воду, чтобы спасти погибающихъ, причемъ онъ самъ лично вытащилъ на берегъ сначала мою дочь малютку, потомъ меня самого; люди же его спасли кучера, а затѣмъ нашли и жену мою, къ несчастью, уже мертвою... Но, какъ бы то ни было, вашъ покойный отецъ пробылъ въ мартовской водѣ болѣе получаса, пока всѣ тонувшіе не были вынесены на берегъ. Имѣйте въ виду, что людей, потерявшихъ сознаніе, приходилось тащить изъ закрытаго возка, что всѣ мы были въ шубахъ, что въ первыя минуты ошалѣвшія лошади могли пробить голову нашимъ спасителямъ своими копытами... Такъ этой исторіи покойникъ даже вамъ, своему сыну, не разсказывалъ?
   -- Нѣтъ. Отецъ мой вообще не любилъ говорить о себѣ. Но вы мнѣ дали минуту истиннаго счастья своимъ разсказомъ, и я не знаю, какъ мнѣ благодарить васъ.
   Аріанъ Глѣбовичъ мысленно перекрестился; нѣчто вродѣ подавленной слезы блеснуло на его глазахъ.
   -- Благодарить?!-- воскликнулъ Семенъ Николаевичъ.-- Да какъ же я смѣлъ бы молчать передъ вами, передъ сыномъ покойнаго, да и передъ цѣлымъ міромъ? Кто же такой я самъ бы вышелъ? Вѣдь, вашъ батюшка не далъ мнѣ даже случая сказать ему спасибо, какъ слѣдуетъ, по-русски. Я хотѣлъ, по крайней мѣрѣ, взять за одну руку спасенную имъ дѣвочку-дочь, за другую кучера, да и поклониться всѣмъ троимъ ему въ ноги. Однако, и этого не пришлось... А теперь вотъ, черезъ восемнадцать лѣтъ, случай сводить меня съ вами. Ну, разумѣется, для васъ я человѣкъ очень незначительный. Но, все-таки, повѣрьте, еслибы я могъ чѣмъ-нибудь послужить вамъ, то, въ память вашего отца, готовъ былъ бы на все, на всякую расплату, и съ величайшею радостью.
   Аріанъ Глѣбовичъ вдругъ расплакался.
   -- Простите меня!-- воскликнулъ онъ, чрезвычайно смутившись.-- Смерть отца такъ еще свѣжа...-- Онъ торопливо вытеръ слезы.-- А во всякомъ случаѣ будьте увѣрены и вы, что я считаю своимъ священнымъ долгомъ видѣть въ васъ самаго близкаго друга, если позволите.
   Щербовъ невольнымъ движеніемъ рванулся къ молодому человѣку. Какъ это у нихъ вышло, кто первый далъ поводъ, я не знаю; но они горячо обнялись и поцѣловались.
   Затѣмъ, какъ это всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, наступила минутка общаго молчанія: пустяковъ говорить не хотѣлось, -- еще звенѣли въ душѣ только что затронутыя струны; профанировать же чувство излишнимъ велерѣчіемъ -- не въ натурѣ русскаго человѣка.
   Прервалъ молчаніе Александръ Сергѣевичъ Красилинъ.
   -- Позвольте мнѣ замѣтить,-- очень сдержанно обратился онъ къ Бѣлопольскому,-- что вашъ покойный батюшка, и помимо какихъ-либо личныхъ отношеній, заслужилъ глубокое уваженіе всѣхъ честныхъ людей въ Россіи. Я, по крайней мѣрѣ, не видавъ его никогда, все-таки, благоговѣю передъ его памятью.
   -- Ахъ, да, да!-- весело и съ добродушною насмѣшкой отозвался Семенъ Николаевичъ.-- Я и забылъ вамъ представить пламеннаго поклонника государственной дѣятельности вашего отца. Мой юный другъ Саша, какъ видите, еще недостаточно ветхъ деньми, то-есть опытомъ, а потому продолжаетъ мечтать о великихъ заслугахъ земства, о хозяйственномъ возрожденіи Россіи (грядущемъ, разумѣется), о важной роли дворянскаго землевладѣнія и пр., и пр. Понятно, что вашаго покойнаго батюшку онъ признаетъ поэтому государственнымъ геніемъ.
   -- И признаю!-- горячо отозвался Красилинъ.-- Да! И убѣжденъ, что не ошибаюсь. Вы, Аріанъ Глѣбовичъ, конечно, мало знаете провинцію. Но, ради Бога, не вѣрьте тенденціозному вранью разныхъ писанъ и краснобаевъ. Вашъ отецъ хорошо зналъ, что дѣлаетъ, и -- честное слово -- земство не такъ плохо; какъ это стараются прокричать иные политическіе шулера. Въ усердіи, трудолюбіи и доброй волѣ нашего брата-селянина нечего и сомнѣваться,-- для себя, вѣдь, работаемъ! И... позвольте добавить: мы -- честнѣе столицъ.
   -- Что и говорить!-- опять насмѣшливо отозвался Семенъ Николаевичъ.-- Мы ли не мы! Мы и сами про себя забудемъ ради земскаго процвѣтанія.
   -- И забываемъ!-- горячо возразилъ Красилинъ.-- Вотъ... старичокъ-то подсмѣивается надо мной,-- кивнулъ онъ головой въ сторону Щербова,-- а спросите-ка этого самаго старичка, опытнаго-то, чего ради служитъ онъ предводителемъ дворянства? Вѣдь, труда и хлопотъ въ этой должности не оберешься, непріятностей тоже весьма довольно, а вознагражденія -- нуль. Что же васъ заставляетъ служить, старенькій Семенъ Николаевичъ? Удостойте, пожалуйста, объясниться. Ужь не самолюбіе ли? Такъ, вѣдь, вы сами изволили отказаться отъ губернскаго предводительства, болѣе почетнаго и покойнаго, а пошли въ уѣздъ "настоящее дѣло дѣлать". Какъ же это понимать-съ теперь?
   -- Ну, засѣлъ Донъ-Кихотъ на своего Россинанта! Ты бы хотъ конька-то понаряднѣе выбралъ.
   -- А Мрищевъ, а Начоновъ, да, смѣю сказать, и я тоже, вашъ покорнѣйшій слуга -- что мы, изъ-за жалованья, что ли, служимъ участковыми судьями или для почета? Попробуйте-ка хоть Мрищеву предложить директорство въ департаментѣ,-- что онъ вамъ отвѣтитъ?
   -- Да ну тебя, право! Отстань,-- надоѣлъ.
   -- А наше земское собраніе? Не для своей ли личной выгоды гласные ежегодно отваливаютъ тысячъ по тридцати на народную медицину и сельскія училища, да еще радуются, если приходится открыть новую школу? А, вѣдь, въ земскихъ больницахъ, сами гласные не лечатся, и дѣтей своихъ въ сельскія училища не посылаютъ... Подумаешь, какъ все это похоже на "земскій пирогъ", о которомъ прокричала на весь міръ Божій извѣстнаго лагеря печать!
   -- Довольно, Саша. Для Аріана Глѣбовича всѣ наши мелочи совсѣмъ не интересны.
   -- Нѣтъ, интересны!-- съ убѣжденіемъ воскликнулъ Красилинъ.-- Непремѣнно интересны. Аріанъ Глѣбовичъ носить такое имя, которымъ онъ можетъ гордиться по праву. Пусть же онъ знаетъ, что отецъ его былъ дѣйствительно великимъ государственнымъ умомъ и честнымъ слугою родины, что въ своихъ заключеніяхъ онъ не ошибался, а, напротивъ, съ удивительною ясностью видѣлъ и оцѣнилъ то, чего другіе не съумѣли ни замѣтить, ни понять.
   -- Вы правы!-- обратился къ Красилину Аріанъ Глѣбовичъ.-- Я слушалъ васъ съ величайшимъ интересомъ: во-первыхъ, ради памяти отца, а, во-вторыхъ, и потому, что я самъ надѣюсь поселиться въ деревнѣ и, по мѣрѣ силъ моихъ, тянуть лямку въ общей сельской работѣ.
   -- Какъ? Что?-- удивились оба посѣтителя.
   -- Съ вашимъ именемъ и положеніемъ нельзя зарыться въ деревню,-- убѣжденнно заявилъ Семенъ Николаевичъ.-- Вамъ предстоитъ болѣе громкій и, главное, лучшій трудъ.
   -- Позвольте!-- улыбнулся Бѣлопольскій.-- Отецъ мой былъ не изъ тѣхъ людей, которые наживаются на службѣ. Послѣ его смерти и за погашеніемъ всѣхъ долговъ, оказывается, что у меня осталось въ распоряженіи какъ разъ одно Крутилино, вамъ извѣстное. А съ этимъ претендовать на роль въ столицѣ очень трудно.
   -- Неужто огромное состояніе вашего отца все растаяло?-- изумился Семенъ Николаевичъ.
   -- Растаяло!-- весело кивнулъ головою Бѣлопольскій.-- И, повѣрьте, мнѣ это все равно. Я едва ли съумѣю прожить даже то, что осталось.
   -- Впрочемъ, вамъ, сыну вашего отца, никакая бѣдность не помѣшаетъ быть всегда на виду и добиться завидной высоты вдвое скорѣе и легче, чѣмъ кому-либо.
   -- Хорошо, пусть и такъ. А зачѣмъ?
   -- Какъ зачѣмъ? Кажется, это -- вопросъ давно рѣшенный и въ теоріи, и на практикѣ.
   -- Я его тоже рѣшилъ. Вѣдь, изъ того, что у моего отца были способности государственнаго человѣка, еще вовсе не слѣдуетъ, чтобы онѣ были и у меня. А если ихъ нѣтъ, то съ какой стати я полѣзу не на свое мѣсто? Честно ли это? Вѣдь, вотъ, вы и ваши друзья работаете же не ради однѣхъ только личныхъ выгодъ,-- почему бы и я не могъ пристать къ вамъ?
   -- Браво, браво!-- вскричалъ Красилинъ.-- Аріанъ Глѣбовичъ, позвольте мнѣ... пожать вашу руку. Отъ всей души!
   Новые друзья разстались только передъ обѣдомъ, предварительно уговорившись выбраться на другой день изъ дома пораньше, часовъ въ восемь утра, чтобы до полудневной жары попасть на островъ Капри.
   Аріанъ Глѣбовичъ, прощаясь съ своими гостями, просилъ дозволенія зайти къ нимъ обоимъ вечеромъ, между прочимъ, и для того, чтобъ имѣть честь представиться дочери Семена Николаевича. Ню Щербовъ весело возразилъ на это, что онъ лично будетъ посѣщенію очень радъ; однако, ни дочери его, ни "ея нареченнаго жениха" Бѣлопольскій дома не застанетъ, потому что они тотчасъ же послѣ обѣда отправляются на ослахъ въ горы, на какой-то перевалъ, съ котораго видны и Амальфи, и оба моря.
   При упоминаніи о "нареченномъ женихѣ" Аріанъ Глѣбовичъ невольно бросилъ удивленный взглядъ на Щербова. Онъ было совсѣмъ и позабылъ о пѣхотномъ штабсъ-капитанѣ, но теперь съ изумленіемъ спрашивалъ себя, какимъ чудомъ этотъ воитель успѣлъ такъ быстро и удачно преодолѣть всѣ препятствія, далеко не ничтожныя? Даже нѣчто вродѣ пикника вдвоемъ устроилъ... Ловко!
   Семенъ Николаевичъ, разумѣется, замѣтилъ удивленіе Бѣлопольскаго.
   -- Батюшки!-- воскликнулъ онъ со смѣхомъ, ударивъ себя по губамъ.-- Вѣдь, проговорился-таки! Ну, теперь, видно, таиться ужь нечего. Аріанъ Глѣбовичъ, позвольте вамъ представить Сашу еще съ новой стороны: онъ -- женихъ моей единственной дочери. Собственно говоря, тутъ и секрета никакого нѣтъ, а играемъ мы въ молчанку ради фантазій весьма избалованной и нравной дѣвицы: требуетъ, чтобъ тайною для всѣхъ было, да и кончено! А зачѣмъ? И сама, конечно, не знаетъ. Бредни романтическія... Да,-- вздохнулъ Семенъ Николаевичъ,-- фантазерка она у меня порядочная... Вотъ и теперь, вы какъ думаете, зачѣмъ мы съ нимъ, -- старикъ указалъ на Красилина,-- въ самую рабочую пору по какимъ-то Сорентамъ мыкаемся? Все ея прихоти. А какъ устоишь? Одна дочь... Привыкла вертѣть старымъ отцомъ-дуралеемъ.
   

IV.
На морѣ.

   Аріанъ Глѣбовичъ, оставшись одинъ, тихонько, но очень выразительно свистнулъ.
   "Эге!-- подумалъ онъ.-- Плохи же ваши дѣла, Александръ Филипповичъ Македонскій".
   И, представивъ себѣ параллель между Красилинымъ и штабсъ-капитаномъ, онъ невольно разсмѣялся,-- до того нелѣпою показалась ему претензія послѣдняго.
   Однако, въ тотъ же мигъ услужливая память оживила передъ нимъ ночную сцену на каменьяхъ со всѣми мельчайшими ея подробностями.
   "Ахъ, чортъ возьми!-- воскликнулъ онъ мысленно.-- Но, вѣдь, барышня-то не только приняла, а даже отчасти сама вызвала предложеніе штабсъ-капитана. Это ужь я самъ слышалъ, собственными упіамі. Господи, что же это значитъ? Неужто любовь и въ самомъ дѣлѣ можетъ ослѣплять людей до такой степени? Неужто бѣдняжка промѣняла Красилина на этого... этого..."
   Аріанъ Глѣбовичъ даже въ умѣ не сталъ подыскивать надлежащее слово.
   "Ну, ужь убила бобра!... А Красилинъ? Каково будетъ его разочарованіе! Онъ, очевидно, не изъ тѣхъ, которые умѣютъ "любить благоразумно", и если сдѣлалъ предложеніе, то ужь, конечно, не изъ разсчета. Каково же будетъ его положеніе? Уступить любимую дѣвушку другому вообще не легко; но уступить ее г. Македонскому... тьфу!... Наконецъ, положеніе отца. Бѣдный Семенъ Николаевичъ! Вотъ ужь правду говорятъ, что жизнь придумываетъ иногда такія драмы, передъ явною несообразностью которыхъ невольно остановится всякій "сочинитель" по ремеслу... Любопытно, однако, посмотрѣть на эту барышню: что за невозможная оригиналка, и какъ она вывернется, давъ слово двоимъ? Ея положеніе тоже не легкое".
   Любопытство Аріана Глѣбовича было удовлетворено на другой же день. Часовъ около восьми утра къ нему зашелъ Красилинъ и, объявивъ, что Щербовъ съ дочерью уже отправились къ лодкѣ, сталъ торопить его туда же.
   -- Не лѣнитесь, не лѣнитесь!-- восклицалъ онъ бодро.-- Прежде чѣмъ плыть на Капри, мы еще уговорились съ маринаромъ осмотрѣть берега Соренто. А это, говорятъ, стоитъ лазурнаго грота.
   Аріанъ Глѣбовичъ быстро докончилъ свой туалетъ, захватилъ зонтикъ, широкополую соломенную шляпу -- и новые пріятели вышли вмѣстѣ.
   Черезъ небольшой мощеный дворикъ и крошечный проулокъ они добрались до морскаго берега, а затѣмъ стали спускаться по нескончаемымъ ступенькамъ, высѣченнымъ въ высокой береговой скалѣ. Ходъ былъ проведенъ очень искусно и ступеньки постоянно чередовались то съ небольшими пологими спусками, то съ площадками. Можно было, пожалуй, даже посидѣть на парапетахъ, высѣченныхъ изъ живой скалы. Тѣмъ не менѣе, длинный и утомительный спускъ, подъ лучами итальянскаго солнца, показался черезъ-чуръ труднымъ даже могучему Красилину.
   -- Ахъ, чортъ возьми!-- ворчалъ онъ на послѣднихъ поворотахъ.-- Когда же этому будетъ конецъ? Спускаться-то мы спускаемся, а ужь какъ мы попадемъ назадъ -- ей-Богу, не знаю. Прошу покорно взлѣзть на подобную высь!
   Аріалъ Глѣбовичъ молча снялъ шляпу и вытеръ носовымъ платкомъ свой мокрый лобъ.
   -- Это еще одинъ изъ лучшихъ спусковъ,-- утѣшилъ онъ нетерпѣливаго спутника.
   -- Премного обязанъ!...
   Однако, еще одинъ проходъ подъ скалистами сводами, еще одинъ поворотъ направо -- и подкатившаяся соленая волна чуть не забрызгала пѣной сапоги Красилина, вынудивъ его проворно вскочить на одинъ изъ большихъ камней, разбросанныхъ по узенькой -береговой полоскѣ мокраго песку.
   Спускъ кончился.
   -- Господа, скорѣе! Гдѣ вы запропали?-- крикнулъ имъ на встрѣчу Щербовъ.
   -- Скорѣе!-- огрызнулся Александръ Сергѣевичъ.-- По этимъ проклятымъ итальянскимъ скаламъ скоро-то и коза, я думаю, упрыгается.
   Въ отвѣтъ на это раздался серебристый женскій смѣхъ.
   А Бѣлопольскій, услыхавъ окрикъ Семена Николаевича, поспѣшилъ поднять голову и увидѣлъ передъ собой барку, качавшуюся на волнахъ въ пяти или шести шагахъ; въ ней, кромѣ гребца-маримара, сидѣли еще Щербовъ, да хорошенькая брюнетка въ свѣжемъ "матросскомъ" нарядѣ и съ соломеннымъ зонтикомъ въ рукахъ.
   Аріанъ Глѣбовичъ поспѣшилъ поднять шляпу.
   -- Прошу извиненія!-- сказалъ онъ.-- Въ задержкѣ виноватъ я одинъ. Я никакъ не думалъ, чтобы mademoiselle,-- и онъ низко поклонился брюнеткѣ,-- угодно было такъ поспѣшить.
   Барышня въ отвѣть на поклонъ только молча и съ легкою улыбкой наклонила голову. А Щербовъ весело заявилъ:
   -- Mademoiselle извиняетъ, съ тѣмъ, однако, чтобы въ предстоящей прогулкѣ monsieur былъ любезенъ, нѣженъ, краснорѣчивъ и поэтиченъ; чтобы весь островъ Капри и даже лазурный гротъ сдѣлались для насъ вдвое интереснѣе, благодаря глубинѣ его лиризма, блеску остроумія, красотѣ и силѣ вдохновляющихъ рѣчей.
   -- Ого!-- разсмѣялся Бѣлопольскій.-- Какъ ни желалъ бы я искупить свою провинность, однако, предлагаемыя условія, все-таки, неисполнимы въ виду моихъ -- увы!-- совершенно недостаточныхъ средствъ.
   -- Можно и сбавить кое-что, въ случаѣ надобности; запросъ въ карманъ не лѣзетъ. Однако, садитесь же, господа! Весь церемоніалъ формальнаго знакомства юной дѣвицы съ изящнымъ кавалеромъ мы можемъ продѣлать и въ лодкѣ, если это ужь очень необходимо. А, вѣдь, время-то все уходитъ и солнце взобралось ужь вонъ куда!
   Они отчалили и пошли на веслахъ вдоль высокихъ береговъ Соренто. Вездѣ нависли сплошныя, гигантскія скалы, которыя, отвѣсно поднявшись изъ пучинъ моря, заслонили собою солнце и густою, далекою тѣнью тянулись надъ морскими безднами изголубачернильнаго цвѣта. Удивительно эффектенъ былъ контрастъ этихъ почти мрачныхъ тоновъ съ сіяющимъ великолѣпіемъ голубаго неба и со смѣющеюся рамкой дивнаго Неаполитанскаго залива, который млѣлъ въ несравненной красотѣ безоблачнаго утра. Впрочемъ, и скалы только на первый взглядъ притворились хмурыми. А развѣ можно подъ небомъ Соренто нахмуриться въ серьезъ? Когда прошло первое ошеломляющее впечатлѣніе, наши путники стали пристально вглядываться въ темныя береговыя громады и тотчасъ же открыли множество самыхъ милыхъ, самыхъ живописныхъ подробностей. Какъ хороши, напримѣръ, эти нарядныя дачки Соренто, окруженныя веселою зеленью садовъ, которыя такъ уморительно прилѣпились къ самой вершинѣ неприступныхъ скалъ и выглядываютъ оттуда, улыбаясь, словно дѣти, играющія въ прятки! Снизу, изъ лодки, онѣ кажутся немногимъ больше птичьихъ гнѣздъ. А эти тропинки и лѣстницы, высѣченныя въ живыхъ скалахъ, ради спуска къ морю, и попадающіяся чуть не на каждомъ шагу! Словно пестрыя мухи, движутся по нимъ цѣлыя компаніи разряженныхъ дамъ и мужчинъ; звонкій смѣхъ и говоръ итальянскихъ голосовъ хотя еле слышнымъ, но, все-таки, музыкальнымъ эхо звучитъ даже внизу, надъ самымъ моремъ. За то снизу невозможно разсмотрѣть, какимъ образомъ эти беззаботные люди лѣпятся на совершенно отвѣсной стѣнѣ скалъ, какъ они не оборвутся и не полетятъ прямо въ море со своей головокружительной высоты. Но барка мѣрно скользить дальше -- и вотъ, одинъ за другимъ, мелькаютъ просторые, темные гроты, вымытые сердитою волной въ нѣдрахъ скалистаго берега. Опять веселые, задорные голоса несутся изъ гротовъ, только на этотъ разъ близкіе и громкіе. Это -- голоса купающихся, завезенныхъ сюда маринарами за пару сольдовъ. Мѣста превосходныя для купанья, равно защищенныя и отъ слѣпящаго солнца, и отъ нескромныхъ взглядовъ. Однако, иной разъ солнечный лучъ пробирается-таки сквозь какую-нибудь незримую трещину подъ скалистые своды, и тогда, въ голубомъ сумракѣ грота, вдругъ, на одно мгновеніе, но съ поразительною яркостью, вырисовывается бѣлая человѣческая фигура.
   -- Синьорамъ угодно заѣхать въ гротъ женщины?-- спросилъ маринаръ, вѣжливо приподнимая свой красный колпакъ.
   -- Угодно. Заѣзжайте.
   Лодка скользнула въ какую-то едва замѣтную трещину чудовищной скалы, почти полный мракъ поглотилъ ее на пару секундъ, затѣмъ еще взмахъ весла, и...
   -- Ахъ, Господи!-- даже вскрикнула Варвара Семеновна въ порывѣ невольнаго удивленія.
   "Ахъ ооди! Ахъ ооди! Ахъ ооди!..." -- раздалось ей въ отвѣтъ со всѣхъ сторонъ.
   -- Что такое?-- вздрогнула дѣвушка.
   Но, вмѣсто какихъ-либо объясненій, улыбающійся маринаръ, во всю силу своихъ итальянскихъ легкихъ, затянулъ нескончаемое "а-ооо" -- и голосъ его грохоталъ, усиливаемый десятками повтореній.
   Это былъ великолѣпнѣйшій акустическій фокусъ, устроенный самою природой.
   Барка очутилась въ огромной сводчатой залѣ, со стѣнами изъ размытыхъ скалистыхъ глыбъ сплошнаго темнаго цвѣта, среди которыхъ, однако, въ одинъ изъ самыхъ темныхъ угловъ случаю угодно было бросить слой бѣлаго камня, но такихъ причудливыхъ и вмѣстѣ опредѣлённыхъ очертаній, что, казалось, будто стройная женская фигура въ бѣлой одеждѣ, съ покрываломъ на головѣ и ребенкомъ на рукахъ, молча и неподвижно стоить на огромномъ выступѣ черной скалы. Выходилъ самый поразительный, фантастическій эффектъ, еще усиленный необычайнымъ освѣщеніемъ. Дѣло въ томъ, что полъ этой оригинальной залы состоялъ изъ морской воды совсѣмъ чернильнаго цвѣта; только на середину ея падалъ откуда-то свѣтъ, образуя большое сіяющее пятно такого яркаго и небывалаго голубаго цвѣта, что никакая бирюза въ мірѣ не можетъ дать о красотѣ его даже приблизительнаго понятія. Отраженіями этого-то сіяющаго пятна, его мягкими голубыми лучами былъ наполненъ сумракъ чудеснаго грота...
   Выплывъ изъ грота женщины, маринаръ вдругъ сталъ удаляться отъ берега, а затѣмъ бросилъ весла, натянулъ небольшой парусъ, и его барка, съ рѣзвостью чайки, вынеслась въ открытый заливъ, на вольный просторъ, залитый горячимъ солнцемъ. Не прошло и десяти минутъ, а страшныя береговыя скалы Соренто уже казались такими низенькими, такими ничтожными, въ сравненіи съ высотами Кастелламаре, Капри и Искіи.
   -- Ну, что, батюшка Александръ Сергѣевичъ?-- воскликнулъ Щербовъ.-- Ты и теперь скажешь, что у насъ въ Россіи есть мѣста не хуже здѣшнихъ, а?
   -- Хорошо, дивно хорошо! что и говорить!-- отвѣтилъ Красилинъ задумчиво и мягко.
   -- Ага, сдается, сдается!-- захлопала въ ладони Варвара Семеновна.-- Пробрало-таки.
   -- Представьте,-- обратился Щербовъ къ Бѣлопольскому,-- этотъ упрямецъ, Саша, первый разъ за границей, но до сихъ моръ ни за что не хотѣлъ согласиться, что мѣста здѣсь покрасивѣе нашихъ. Только ужь въ самое послѣднее время Неаполь, кажется, нѣсколько смутилъ его патріотическую гордость.
   Красилинъ нахмурился.
   -- Положимъ, и такъ,-- замѣтилъ онъ.-- Конечно, даже нашъ Крымъ передъ этимъ пасуетъ...
   -- Крымъ!-- презрительно ввернулъ Семенъ Николаевичъ.-- Великое дѣло вашъ Крымъ и Южный берегъ! Сравнительно съ Неаполитанскимъ заливомъ онъ то же, что музыкальная табакерочка сравнительно съ полнымъ оркестромъ... Пьеса, пожалуй, исполняется одна и та же, но... какая разница, какая огромная разница!
   -- Ну, это ужь слишкомъ... Но если бы даже и такъ, все-таки, я не вижу, какой въ этомъ для меня поводъ радоваться и торжествовать? Вотъ если бы Неаполь походилъ на табакерочку, а Крымъ на оркестръ -- другое дѣло.
   -- Браво!-- даже крикнулъ Аріанъ Глѣбовичъ.
   -- Эхъ, вы, молодые люди!-- укоризненно покачалъ головой Щербовъ.-- Жизнь скоро научитъ васъ, что радоваться и торжествовать можно, не относя все на свѣтѣ только къ собственной своей особѣ. Какой неслыханный эгоизмъ! Кажется, довольно того, что судьба сподобила васъ видѣть лучшія чудеса творенія. Неужели слѣдуетъ сокрушаться, что эти чудеса не лежать именно въ нашемъ карманѣ?
   Къ нѣкоторому удивленію Бѣлопольскаго, Варвара Семеновна, оживившаяся по поводу "сдачи" Красилина, весь остальной затѣмъ обмѣнъ живыхъ фразъ выслушала съ явно-разсѣяннымъ и вполнѣ безучастнымъ видомъ.
   Аріанъ Глѣбовичъ, опомнившись послѣ чудесныхъ впечатлѣній сорентскаго берега и возвративъ себѣ обычную ровность духа, сталъ незамѣтно, но довольно пристально наблюдать за ш-lle Щербовой, которая, еще до личнаго знакомства, успѣла затронуть его любопытство своими "несообразностями". Однако, чѣмъ болѣе вглядывался Аріанъ Глѣбовичъ въ эту безспорно-красивую особу, тѣмъ менѣе она ему нравилась. Во-первыхъ, кожа на ея лицѣ отличалась такою дряблостью и неровностью цвѣта, которыя свойственны лишь женщинѣ лѣтъ подъ тридцать пять, у молодыхъ же дѣвушекъ являются вслѣдствіе злоупотребленія косметиками; во-вторыхъ, костюмъ Варвары Семеновны былъ слишкомъ разсчитанъ на эффектъ, билъ въ глаза, а талія ея, даже подъ просторною маринаркой, была такъ стянута корсетомъ и такъ туго схвачена кушакомъ, что, казалось, это должно препятствовать даже свободѣ дыханія. Затѣмъ совершенно незначительный взглядъ дѣвушки, ея не то скучающій, не то надутый видъ, и нѣчто тупое, почти животное, въ выраженіи лица -- дѣлали Щербову совсѣмъ не симпатичною на взглядъ Аріана Глѣбовича, хотя онъ прекрасно понималъ, что стройность ея стана, врожденная грація движеній и безспорная красивость очертаній лица могли очень и очень нравиться другимъ смертнымъ.
   Эта послѣдняя истина, впрочемъ, достаточно подтверждалась тѣми влюбленными взглядами, которые бросалъ на дѣвушку Алесандръ Сергѣевичъ Красилинъ, хотя, въ качествѣ благовоспитаннаго человѣка, онъ дѣлалъ это лишь изрѣдка и по возможности скрытно. Болтая преимущественно со Щербовымъ, Аріанъ Глѣбовичъ скоро замѣтилъ и эти влюбленные взгляды, и полуподавленную улыбку польщенной ими дѣвушки, которая, очевидно, умѣла замѣчать поклоненіе своей красотѣ, даже оставаясь совсѣмъ холодной къ поклоннику.
   Однако, не прошло и четверти часа, какъ Бѣлопольскій вынужденъ былъ признать, что та же подавленная улыбка мелькнула на лицѣ Варвары Семеновны въ отвѣтъ на одинъ изъ его собственныхъ, бѣглыхъ и какъ бы случайныхъ взглядовъ. Очевидно, дѣвушка успѣла хорошо замѣтить пристальное наблюденіе, которымъ удостоивалъ ее Аріанъ Глѣбовичъ, и, понявъ дѣло по-своему, приписала новый успѣхъ своей неотразимости. Это, однако, совсѣмъ ужь не понравилось наблюдателю.
   "Ну, нѣтъ, барышня!-- подумалъ онъ.-- Въ этомъ случаѣ вы ужь, право, очень ошибаетесь".
   Напротивъ, Варвара Семеновна возбуждала въ немъ даже нѣчто вродѣ враждебнаго чувства.
   Поражала Бѣлопольскаго также необыкновенная молчаливость барышни. На всѣ рѣчи, прямо къ ней обращенныя, она находила лишь самые односложные отвѣты; веселая и часто весьма остроумная болтовня троихъ мужчинъ лишь изрѣдка вызывала разсѣянную улыбку съ ея стороны; когда же разговоръ коснулся темъ болѣе серьезныхъ, то барышня окончательно ушла въ себя и, видимо, не обращала на бесѣду спутниковъ ни малѣйшаго вниманія.
   "Тупа она, или у нея есть свой собственный, особенный мірокъ?" -- спрашивалъ себя Бѣлопольскій.
   -- О чемъ вы задумались, Варвара Семеновна?-- какъ нарочно спросилъ ее Красилинъ.-- Гдѣ ваши мысли?
   -- Въ прохладной комнатѣ... Очень жарко!
   

V.
У Тиверія.

   "Щербовской барышнѣ" (какъ ее называли въ родномъ уѣздѣ) суждено было, впрочемъ, еще не разъ удивить Бѣлопольскаго въ первый же день ихъ знакомства...
   Наши утомленные жарою мореплаватели, добравшись, наконецъ, до твердой земли, поспѣшили укрыться въ полутемныхъ и прохладныхъ комнатахъ одного изъ прибрежныхъ отелей Капрй. Надобно же было, въ самомъ дѣлѣ, хотя нѣсколько "отойти", по живописному выраженію Щербова, прежде чѣмъ подадутъ заказанный завтракъ. Варвара Семеновна, казавшаяся утомленною чуть ли не больше всѣхъ, явилась къ столу нѣсколькими минутами позже другихъ, но за то совершенно въ новомъ костюмѣ, переодѣтая съ ногъ до головы. Теперь на ней было крайне затѣйливо сооруженное платье изъ китайскаго сырца и коричневое, очень расшитое шнурками "джерси". Аріанъ Глѣбовичъ замѣтилъ, что дѣвушка перемѣнила даже ботинки: были какія-то темныя, а теперь появились свѣтло-желтоватыя, изъ того же китайскаго сырца, какъ и платье. Наконецъ, неумолимо стянутая талія Варвары Семеновны приняла даже такой видъ, будто она, талія, только и ждетъ удобнаго случая, чтобы переломиться совсѣмъ на-двое.
   Теперь только понялъ Бѣлопольскій назначеніе длинной и неуклюжей картонки, которая вмѣстѣ съ ними совершила на баркѣ путешествіе изъ Соренто въ Капри. А, въ то же время, по привычкѣ, онъ тотчасъ началъ ставить себѣ вопросы, анализируя внутренній смыслъ внѣшняго и видимаго факта.
   "Положимъ, -- говорилъ онъ себѣ, -- всѣ женщины склонны придавать тряпкамъ огромное значеніе. Но эта дѣвушка даже, повидимому, не кокетлива. По крайней мѣрѣ, ни своему жениху, ни мнѣ она за все время не подарила ни одной улыбки, ни одного ласковаго взгляда, а ко всей нашей болтовнѣ выказала даже обидное невниманіе. Для кого же, или для чего, это добровольное мученичество, это переодѣванье, вмѣсто отдыха, и талія, стянутая чуть не до обморока? Чортъ знаетъ! Поди, вотъ, разбирай логику женскихъ соображеній и поступковъ".
   Пока Бѣлопольскій занимался подобными изслѣдованіями въ чуждыхъ ему областяхъ женскаго мышленія, Варвара Семеновна, съ обычнымъ своимъ надутымъ и скучающимъ видомъ, отодвинула отъ себя тарелку, еще на половину полную, достала изъ-подъ зонтика какую-то книгу и, разложивъ ее на столѣ, спокойно принялась за чтеніе. Бѣлопольскій замѣтилъ при этомъ на лицѣ Щербова легкую тѣнь неудовольствія, которая, впрочемъ, промелькнула весьма быстро. А Красилинъ обратился къ дѣвушкѣ съ тревожнымъ вопросомъ:
   -- Варвара Семеновна, вы развѣ больше ничего не будете кушать?
   -- Не знаю...-- протянула она.-- Что еще подадутъ?
   -- Жареную индѣйку, фрукты, сыръ.
   -- А... Ну, индѣйку буду ѣсть.
   И затѣмъ барышня снова углубилась въ чтеніе.
   Завтракъ кончился. Мужчины закурили сигары, наливъ себѣ по послѣднему стакану вина, а хозяинъ отеля (онъ же и прислуга) принялся убирать со стола.
   -- Папа! больше ничего не будетъ?-- спросила Варвара Семеновна.
   -- Ничего. Развѣ для тебя еще спросить что-нибудь?
   -- Ахъ, нѣтъ! Напротивъ, я такъ рада, что кончилось. Ужасная тоска сидѣть за столомъ!
   Она живо отложила свою книгу куда-то въ сторону и, взявъ въ руки зонтикъ, повелительно обратилась къ Бѣлопольскому:
   -- Аріанъ Глѣбовичъ, пойдемте ходить.
   -- Что-съ? Извините...-- не понялъ онъ сразу.
   -- Пойдемте гулять. Хотите?
   -- Помилуйте, съ величайшимъ удовольствіемъ.
   Если ужь въ извѣстныхъ случаяхъ можно говорить, будто человѣкъ "падаетъ съ облаковъ", то именно такое выраженіе было въ данный моментъ какъ нельзя болѣе примѣнимо къ Бѣлопольскому. Какъ? Почти три часа сряду, несмотря на смягчающее дѣйствіе самой восхитительной прогулки, его удостоиваютъ лишь пренебрежительнымъ молчаніемъ, затѣмъ съ намѣренною демонстративностью казнятъ какою-то книгой, заставляютъ мучиться недоумѣніями, и вдругъ -- волшебная перемѣна декорацій -- пожалуйте на прогулку вдвоемъ!
   Оченъ-то удивляться, однако, было повода. Онъ поспѣшилъ надѣть шляпу и съ самою предупредительною готовностью предложилъ барышнѣ свою руку.
   -- Нѣтъ, пожалуйста,-- возразила она на это,-- если вамъ все равно, то я привыкла ходить одна; не подъ руку.
   Аріану Глѣбовичу, разумѣется, оставалось только поклониться самымъ почтительнымъ образомъ: какъ-де вамъ будетъ угодно!
   Затѣмъ они вмѣстѣ сошли на улицу, если можно дать столь громкое названіе крошечному ряду изъ пяти-шести домовъ, построенныхъ на единственной пристани острова Капри.
   -- Куда вамъ угодно пойти?-- спросилъ Аріанъ Глѣбовичъ.
   -- Пойдемте... смотрѣть дворецъ Тиверія.
   -- Какъ прикажете. Но...
   -- Что же?
   -- Это довольно далеко отсюда...
   -- То-есть?
   -- Версты три, пожалуй.
   -- А вы боитесь такой длинной прогулки?-- насмѣшливо спросила Варвара Семеновна.
   -- За васъ.
   -- Ну, за меня не безпокойтесь,-- я привыкла и не по стольку ходить.
   Аріанъ Глѣбовичъ опять почтительно раскланялся.
   "Чортъ знаетъ что!-- подумалъ онъ, въ то же время.-- То единаго слова изъ нея не выжмешь, а то вдругъ -- пожалуйте на уединенную прогулку, въ два или три часа срокомъ... Вотъ и пойми тутъ, что можешь!"
   Бѣлопольскій, впрочемъ, съ большою увѣренностью предполагалъ, будто дѣвушка нарочно вызвала его на прогулку, чтобы переговорить о Македонскомъ, такъ какъ ужь случаю угодно было его, Бѣлопольскаго, сдѣлать невольнымъ свидѣтелемъ и повѣреннымъ ихъ тайной нѣжности. Аріанъ Глѣбовичъ поэтому ждалъ только перваго слова, перваго намека со стороны своей спутницы, чтобы пойти ей на встрѣчу и облегчить, конечно, тяжелый и непріятный для нея приступъ къ подобной бесѣдѣ. Нашъ герой тѣмъ тверже убѣдился въ вѣрности своей догадки, что барышня шла молча довольно долгое время.
   "Очень понятно!" -- думалъ Бѣлопольскій; онъ уже началъ-было изобрѣтать какое-нибудь осторожное, но подходящее вступленіе со своей, стороны, когда, наконецъ, Варвара Семеновна рѣшилась заговорить.
   -- Вы любите крокетъ, Аріанъ Глѣбовичъ?
   -- Крокеть?!
   Онъ такъ приготовился совсѣмъ къ иной темѣ для разговора, что опять "упалъ съ облаковъ".
   -- Да, иногда-случалось играть...
   -- У насъ въ Козодаевкѣ чудесный крокетъ: огромный, ровный, съ бортами, и весь подъ тѣнью. Мы на немъ цѣлые дни играемъ. А, вѣдь, вы теперь тоже нашъ сосѣдъ. Такъ пріѣзжайте играть,-- пожалуйста, пріѣзжайте, и почаще.
   Бѣлопольскій вѣжливо поклонился въ знакъ благодарности и, разумѣется, обѣщалъ непремѣнно воспользоваться первымъ же случаемъ.
   -- Такъ весело, когда побольше народу... Знаете, Аріанъ Глѣбовичъ, у насъ гостили нынче лѣтомъ два мои двоюродные брата изъ Москвы, Коля и Яша; какъ они играютъ -- это удивительно! Удивительно! Представьте, черезъ весь крокетъ -- огромный -- бьютъ въ шара на пари, и изъ трехъ разъ два раза попадаютъ! Боже мой, какъ злился Юрій Антоновичъ... Это у насъ сосѣдъ, лицеистъ... У него, положимъ, была еще другая причина злиться,-- улыбнулась Варвара Семеновна съ насмѣшливымъ торжествомъ,-- онъ очень ревнивъ... Ахъ, вы не повѣрите, какія у насъ иногда забавныя сцены выходили!
   И Щербова вдругъ залилась смѣхомъ.
   Послѣдовалъ цѣлый рядъ анекдотовъ или сценъ, въ которыхъ играли роль все тѣ же Коля, Яша, Юрій Антоновичъ и другія еще лица, совершенно неизвѣстныя Бѣлопольскому, но каждый разъ поясняемыя необходимою характеристикой. Отъ крокета дѣвушка перескакивала къ верховой ѣздѣ кавалькадами, къ танцовальнымъ вечерамъ или къ развеселымъ чаямъ и обѣдамъ въ лѣсу, на открытомъ воздухѣ... Она разсказывала весело и живо, безсознательно, однако, удачно рисуя картину своей пустой, праздной, но молодой и шумной жизни. Аріанъ Глѣбовичъ замѣтилъ при этомъ, что съ большинствомъ разныхъ Юріевъ, Василіевъ и Николаевъ, которые мелькали въ разсказахъ Варвары Семеновны, она, повидимому, обращалась почти деспотически, требуя безусловнаго и немедленнаго исполненія всѣхъ своихъ, иногда довольно неожиданныхъ, фантазій.
   -- Однако, вы не щадите своихъ поклонниковъ!-- замѣтилъ онъ вскользь.
   -- Пусть ихъ бѣсятся, я это люблю.
   -- Вкусъ не совсѣмъ христіанскій.
   -- За то весело.
   -- Этому я охотно вѣрю. Вамъ и вообще, я замѣчаю, живется очень недурно.
   -- Мнѣ?!
   Дѣвушка мгновенно преобразилась до неузнаваемости: взглядъ ея потухъ, губы сложились строго и брезгливо, вмѣсто оживленнаго, молодаго и даже милаго выраженія, на лицѣ вдругъ появилась та скучливая и безсмысленная надутость, которая и прежде отталкивала Бѣлопольскаго своею несимпатичностью.
   "Что это -- притворство?-- подумалъ онъ.-- Однако, она даже по блѣднѣла. Блѣднѣть по заказу нельзя... Что съ нею?"
   Нѣсколько мгновеній прошли они молча.
   -- Знаете, кто мнѣ сдѣлалъ величайшее зло въ жизни? Кто мой первый врагъ?-- вдругъ спросила она, поднимая голову.
   -- Нѣтъ.
   -- Вашъ отецъ.
   -- Мой отецъ?!
   -- Да. Потому что онъ, говорятъ, ребенкомъ вытащилъ меня изъ воды, на красное солнышко...
   Это было сказано такимъ тономъ, что у Аріана Глѣбовича невольно сжалось сердце.
   -- Вы шутите?-- воскликнулъ онъ.-- У васъ всѣ условія для счастья: обожающій васъ отецъ, средства, здоровье и, наконецъ, даже въ будущемъ такъ же обожающій васъ, красивый, умный, симпатичный...
   "Мужъ",-- хотѣлъ договорить Аріанъ Глѣбовичъ и вдругъ осѣкся.
   -- Ну-съ, что же вы? Договаривайте!-- иронически проговорила Щербова.-- Вы, конечно хотѣли, сказать: "мужъ"? За чѣмъ же дѣло стало? У меня дѣйствительно есть женихъ, даже два жениха,-- не это ли васъ остановило? Такъ, пожалуйста, не стѣсняйтесь; и не два, а больше, гораздо больше -- съ полдюжины наберется, коли посчитать, какъ слѣдуетъ. И всѣ, представьте, меня "обожаютъ"! Ужь такая я родилась счастливица.
   Аріанъ Глѣбовичъ смотрѣлъ на нее во всѣ глаза.
   -- Да, да! А вотъ я, все-таки, рада отъ этого своего счастья выскочить хоть за штабсъ-капитана Македонскаго, хоть за Красилина -- мнѣ все равно. Подите же, какая я дрянная, неблагодарная дѣвчонка!
   Бѣлопольскій былъ окончательно сбитъ съ толку. Онъ теперь ужь совсѣмъ потерялъ тоненькую нить своихъ догадокъ и предположеній. Но ему стало жаль дѣвушку, которая, очевидно, говорила въ порывѣ искренняго чувства.
   -- Варвара Семеновна!-- сказалъ онъ,-- если ужь случаю угодно было сдѣлать меня невольнымъ свидѣтелемъ нѣкоторыхъ вашихъ отношеній, и даже открыть предо мною крошечный уголокъ вашего внутренняго міра, то позвольте мнѣ предложить вамъ себя не какъ "обожателя", но какъ человѣка, готоваго безкорыстно пособить вамъ, чѣмъ можетъ. Повѣрьте, я не нахалъ и не навязчивъ, я вовсе не претендую ни на довѣріе ваше, котораго еще ничѣмъ не заслужилъ, ни тѣмъ болѣе на какія-либо особыя права. Поймите: передъ вами просто человѣкъ, который въ данную минуту готовъ оказать вамъ всякую посильную услугу. Просите или приказывайте безъ ложныхъ церемоній, а я сдѣлаю все, что могу, не нуждаясь для этого въ особой откровенности.
   Варвара Семеновна быстро, всѣмъ тѣломъ, обернулась къ Бѣлопольскому, посмотрѣла ему въ глаза, поколебалась какъ будто и затѣмъ твердо протянула ему свою руку.
   -- Это по-рыцарски,-- сказала она,-- и мнѣ нравится. Но я ни получувствъ, ни полудовѣрій, ни полу отношеній не признаю. Вы лично мнѣ по душѣ; я сознаюсь, что могла бы даже полюбить васъ... Итакъ, если хотите -- дружба, но дружба настоящая: крѣпкая, полная и взаимная.
   Какой человѣкъ моложе тридцати лѣтъ отъ роду не былъ бы польщенъ подобнымъ предложеніемъ хорошенькой и интересной дѣвушки?
   Аріанъ Глѣбовичъ взялъ протянутую ему руку и почти благоговѣйно поднесъ ее къ губамъ.
   -- А это зачѣмъ? Этого въ договорѣ не было...-- чуть-чуть сконфузилась Варвара Семеновна.
   "Она премилая и премиленькая!-- воскликнулъ въ душѣ Бѣлопольскій.-- Охотно вѣрю, что у нея полдюжины обожателей. Но...-- тутъ Аріанъ Глѣбовичъ вдругъ вспомнилъ про пѣхотнаго штабсъ-капитана,-- но я, все-таки, ничего не понимаю!"
   Штабсъ-капитанъ вылилъ цѣлый ушатъ холодной воды на разгоравшееся чувство нашего идеалиста.
   Между тѣмъ, они дошли до развалинъ историческаго дворца, очень невзрачныхъ на видъ.
   

VI.
Молодое вино киснетъ скоро.

   Варвара Семеновна, прежде всякихъ осмотровъ и созерцаній, пожелала укрыться гдѣ-нибудь въ тѣни, чтобы хоть на короткое время уйти отъ "бѣшенаго солнца", какъ она выразилась. И въ самомъ дѣлѣ, въ южной Италіи въ жаркіе мѣсяцы года даже мѣстные жители очень остерегаются прогулокъ среди дня и на открытомъ солнцѣ; остерегаются пройти даже какую-нибудь сотню или двѣ шаговъ. По этому легко судить, въ какомъ незавидномъ состояніи достигли развалинъ дворца мои герои.
   Аріану Глѣбовичу, впрочемъ, дѣйствительно удалось найти подъ полуразрушеннымъ сводомъ какой-то уголокъ, защищенный не только отъ солнца, но и отъ дневнаго свѣта вообще: въ немъ царилъ вѣчный сумракъ; на большихъ обломкахъ колоннъ, валявшихся тутъ же, сидѣть было довольно удобно, и Варвара Семеновна съ явнымъ восторгомъ поспѣшила овладѣть однимъ изъ нихъ.
   "Пропало платьице совсѣмъ!-- подумалъ Бѣлопольскій.-- Юбку всю отдѣлала еще по дорогѣ; должно быть, и до сихъ поръ на кустахъ клочья висятъ; А теперь еще плюхнулась прямо на сырую и грязную плѣсень... Не бережливая барышня!"
   -- Здѣсь какъ въ погребѣ, славно!-- восклицала, между тѣмъ, Щербова.
   -- Только бы не простудиться вамъ.
   -- Полноте, я не нѣженка.
   Затѣмъ оба новые друга, черезъ-чуръ утомленные, примолкли на нѣсколько минуть; а въ праздную голову Аріана Глѣбовича тотчасъ забралась мысль о странности настоящаго положенія и всей? предъидущей сцены вообще.
   "Случается же!-- думалъ теперь Бѣлопольскій.-- Только, сегодня я увидѣлъ дѣвушку въ первый разъ въ жизни, нашелъ ее не симпатичной, часъ тому назадъ признавалъ въ ней чуть не врага... и вотъ уже мы сидимъ съ ней вдвоемъ, одни-одинехоньки, въ какой-то полутемной норѣ, и я уже слушалъ нѣчто вродѣ самой интимной исповѣди, и мы уже пообѣщали другъ другу "настоящую, крѣпкую дружбу". Коли хотите, все это произошло довольно плавно и естественно; но если одумаешься, то, право, на сонъ похоже..."
   -- Такъ-то вы себя ведете съ дамами, удостоенные tête-à-tête'а при самой романтической обстановкѣ?-- вдругъ прервалъ размышленія Бѣлопольскаго насмѣшливый, но ласковой голосъ Варвары Семеновны.-- Въ архиисторическомъ погребѣ самого Тиверія, вдвоемъ, съ хорошенькою дѣвушкой,-- надѣюсь, что вы меня находите хорошенькою?-- вы не нашли ничего лучше, какъ заснуть...Стыдно!
   -- Спать я и не думалъ. А дѣйствительно, мнѣ только что приходила въ голову мысль, будто все наше съ вами знакомство похоже на сонъ.
   -- Это почему?
   -- Такъ все быстро, неожиданно...
   -- А вамъ жаль, что такъ быстро?
   -- Вы, кажется, напрашиваетесь на комплиментъ...
   -- Нисколько. Но я всегда сближаюсь быстро. Что-нибудь одно: человѣкъ мнѣ или не нравится, или ужь нравится.
   Аріанъ Глѣбовичъ былъ польщенъ очень пріятнымъ образомъ? но тутъ же самъ себѣ прочелъ нотацію.
   "Однако, вотъ что, любезный другъ!-- вдругъ пришло ему въ голову.-- Вѣдь, это говоритъ съ тобой дѣвушка, дочь почтеннаго человѣка, да еще невѣста. Надобно, значитъ, опомниться и свести разговоръ на менѣе жгучую почву. А то, вѣдь, этакъ, потихоньку да. незамѣтно, можно, пожалуй, и увлечься да сочинить такую пошлость, что потомъ самому за себя краснѣть придется...И очень легко можетъ статься, что эта же барышня первая меня на смѣхъ подыметъ".
   -- Варвара Семеновна!-- сказалъ Бѣлопольскій вслухъ,-- и боюсь; что Семенъ Николаевичъ останется недоволенъ нашею долгою прогулкой.
   -- Отецъ?... Почему?
   "Да неужто же онъ позволяетъ ей бѣгать такимъ образомъ съ полузнакомыми молодыми людьми?" -- невольно подумалось Бѣлопольскому.
   -- Отцу какое дѣло? Я не маленькая.
   -- Конечно... Но, вѣдь, кто какъ смотритъ.
   -- Я уже давно научила отца понимать, что мною нельзя распоряжаться, какъ вещью. У меня есть свой разумъ и своя воля. Я никакихъ командъ не выношу.
   Аріанъ Глѣбовичъ помолчалъ, непріятно задѣтый грубоватымъ и сухимъ тономъ дѣвушки.
   -- Даже тѣхъ не выносите, -- спросилъ онъ затѣмъ, -- гдѣ командиромъ является глубочайшая нѣжность и мучительный страхъ отца за свое сокровище?
   -- Съ такими мнѣ знаться не приходилось... Мы, вѣдь, съ отцомъ не особенно ладимъ и мало понимаемъ другъ друга.
   -- Какъ! Съ Семеномъ Николаевичемъ? Но, вѣдь, вы его единственная дочь! Вотъ ужь не повѣрилъ бы, и... не понимаю.
   -- А я не понимаю, чему вы такъ удивились. Случай вовсе не особенно рѣдкій. Есть дѣти, которыя не любятъ отцовъ, и есть отцы, которые ненавидятъ своихъ дочерей.
   -- Однако, не хотите же вы сказать...
   -- Я не жалуюсь и ничего не хочу сказать!-- перебила Варвара Семеновна.-- Не мое дѣло судить отца... Но я вправѣ пожалѣть, что природа дала намъ такіе совершенно различные вкусы, понятія и стремленія. Въ этомъ, надѣюсь, ничего непозволительнаго съ моей стороны нѣтъ.
   -- Конечно... конечно.
   -- А легко ли мнѣ достается подобное положеніе, объ этомъ могутъ судить люди, близко меня знающіе... Я, вѣдь, тоже видала, какъ въ другихъ семьяхъ ребенокъ -- все: на него не надышатся, не насмотрятся, его счастье, его радость -- единственная пружина всѣхъ дѣйствій и рѣшеній семьи; о себѣ не думаютъ. Да, такъ любятъ деныхъ счастливцевъ, даже когда ихъ много... А случается, что и единственной дочери предоставляютъ одинъ возможный выходъ... въ воду.
   Вспомнилась Бѣлопольскому старинная поговорка его покойной няни: "ой, не хороша та птица, которая собственное гнѣздо мараетъ!" Вспомнилась ему и добродушно-снисходительная, честная фигура Семена Николаевича Щербова. Въ душѣ его вдругъ шевельнулась подозрительность и даже нѣчто вродѣ гадливаго чувства относительно хорошенькой собесѣдницы.
   "Врешь ты, сударыня!-- подумалъ Аріанъ Глѣбовичъ.-- Еслибъ тебѣ въ самомъ дѣлѣ тяжело было, не стала бы ты разсказывать объ этомъ первому встрѣчному, повѣрь. А этакъ только съ жиру бѣсятся или комедію ломаютъ... И какъ правдоподобно! Отъ отца хоть въ воду, но того же отца можно въ грошъ не ставить, его же можно научить, что у насъ, молъ, есть "свой разумъ и своя воля". Ну, нѣтъ, обидчивая барышня! Другой даже очень любящій отецъ показалъ бы тебѣ "свою волю" бѣгать съ полузнакомымъ молодымъ человѣкомъ по дворцамъ и погребамъ Тиверія или заводить нѣжности съ Македонскимъ. Македонскаго я положительно не перевариваю..."
   И подъ вліяніемъ этихъ мыслей Аріанъ Глѣбовичъ замѣтилъ очень сухимъ тономъ:
   -- Сколько я знаю, вашъ батюшка пользуется репутаціей самаго безупречнаго человѣка.
   -- Еще бы!... Божокъ цѣлаго уѣзда.
   -- Многія на вашемъ мѣстѣ были бы счастливы и очень бы этимъ гордились.
   -- То-то и бѣда моя, что именно гордости нѣтъ во мнѣ ни капли, я даже ненавижу гордость, а потому не въ состояніи ни радоваться величію моего папаши, ни раздѣлять его вкусы и стремленія.
   -- Какіе, напримѣръ?
   -- Ему бы вотъ, напримѣръ, хотѣлось всегда играть первую роль, смотрѣть на людей вверху внизъ и меня грѣшную выдать чуть не за владѣтельнаго князя... Ну, а я какъ разъ все это ненавижу, всѣ эти самовоздыманія на дыбы, всѣ самообоготворенія и даже всѣхъ владѣтельныхъ жениховъ. Для меня простота и въ людяхъ, и въ обстановкѣ необходима, какъ воздухъ; я люблю именно смиреніе, равенство и даже бѣдность.
   -- Гм... Однако вотъ очень не дешевое платьице вы совсѣмъ разорили за какіе-нибудь полтора часа... Врядъ ли вы въ самомъ дѣлѣ понимаете, что такое простота, и тѣмъ болѣе бѣдность, въ обстановкѣ.
   -- Очень хорошо понимаю-съ. А это платье мнѣ все равно надоѣло, я его собиралась бросить... По мнѣнію отца, можно дружить и знаться только съ богатыми и видными людьми; а простые, обыкновенные смертные -- не по немъ. Какой-нибудь пѣхотный офицерикъ, скромный учитель или даже мелкій дворянчикъ -- фи! На что они намъ, Щербовымъ? Ну-съ, а вотъ именно подобному взгляду я сочуствовать не могу и думаю, что, по крайней мѣрѣ, въ этомъ вопросѣ я тоже имѣю право на голосъ. Нельзя, вѣдь, думать и чувствовать по указкѣ!
   -- Разумѣется. Однако, Александръ Сергѣевичъ Красилинъ, сколько я знаю, ничего общаго съ владѣтельными персонами не имѣетъ, и все же вашъ батюшка въ явномъ восторгѣ отъ такого зятя.
   -- Ну, еще бы! Красилинъ самъ -- ни дать, ни взять -- такой же, какъ папа: живая щепетильность на ножкахъ... Терпѣть не могу подобныхъ господъ!
   -- Вотъ тебѣ разъ!-- удивился Аріанъ Глѣбовичъ.-- Такъ неужто какой-нибудь Македонскій вамъ больше нравится?
   У Бѣлопольскаго сорвалось это съ языка такъ неожиданно, такъ само собою, что, опомнившись, онъ страшно переконфузился.
   "Но, право же,-- подумалъ онъ,-- разговоръ у насъ все время идетъ на такія непостижимо-откровенныя темы, что просто нѣтъ возможности остеречься".
   -- Что вамъ сдѣлалъ Македонскій?-- сухо спросила Варвара Семеновна.
   -- Ровно ничего, разумѣется. Но мнѣ кажется, не смѣшиваете ли вы простоту и бѣдность съ неблаговоспитанностью и пошлостью стремленій? Можетъ быть, Семенъ Николаевичъ является врагомъ только этихъ послѣднихъ свойствъ, но, какъ человѣкъ уже пожившій, скорѣе васъ ихъ подмѣчаетъ... Я даже не рѣшаюсь обвинять его, если онъ ищетъ для васъ жениха побогаче. Во-первыхъ, деньги сами по себѣ вещь недурная; а, во-вторыхъ, именно вы, при всемъ вашемъ пристрастіи къ бѣдности, врядъ ли съ нею помирились бы. Вы съ увлеченіемъ разсказываете объ игрѣ въ крокетъ, объ огромныхъ кавалькадахъ, о вашихъ превосходныхъ лошадяхъ, о цѣлой дюжинѣ экипажей всякаго рода, о паркетахъ, очень удобныхъ для танцевъ, о множествѣ гостей, проживающихъ у васъ чуть не по недѣлѣ, объѣдающихся шпанскими вишнями въ грунтовомъ сараѣ и веселящихся до упаду... Ну-съ, вы имѣете очень оригинальное понятіе "о простой или даже бѣдной обстановкѣ", если воображаете, что она совмѣстима съ подобнымъ образомъ жизни. А кромѣ того я долженъ вамъ замѣтить, что весь этотъ очень дорого стоющій шумъ и возня ужь, конечно, не могутъ доставлять удовольствія самому Семену Николаевичу... Слѣдовательно, затѣяны они и поддерживаются исключительно ради васъ.
   -- Сдѣлайте одолженіе, допустите, что я не слѣпа. Не ради меня, а потому, что папа привыкъ играть первую роль, и ему нравится общее поклоненіе. Для меня же онъ и пальцемъ о палецъ не ударить, будьте увѣрены.
   На этотъ разъ нескрываемая злоба и раздраженіе послышались въ голосѣ дѣвушки.
   -- Изъ чего это видно?
   -- О, Боже мой! Вамъ, разумѣется, не видно, но мнѣ... Я уже привыкла, что на людяхъ со мною у граютъ любовную комедію, а иногда, даже наединѣ, то-есть вдвоемъ, декламируются чувствительныя сцены отчаянія, страданія, слезъ и клятвенныхъ завѣреній... Хотятъ, чтобы даже я сама вообразила, будто я-то и есть нѣкое безсердечное чудовище. Ха-ха-ха! Это прелесть въ своемъ родѣ. И, вѣдь, знаете, у папы художественный талантъ! Бывали минуты, что, право, я даже смущалась и чуть-чуть ему не вѣрила... Ну, конечно, только до опамятованія.
   У Аріана Глѣбовича даже сердце упало.
   "Господи! вотъ еще отношенія единственной дочери къ отцу! Сколько же здѣсь, значитъ, накипѣло, если рѣшаются говорить подобныя вещи съ оника, почти постороннему?... И чего-чего на свѣтѣ не насмотришься!..."
   -- Варвара Семеновна!-- сказалъ онъ вслухъ,-- это очень тяжелыя слова... Но увѣрены ли вы въ томъ, что говорите? Не были ли слезы вашего отца настоящими слезами? Не сами ли вы немножко виноваты?
   -- Ну, конечно, я чудовищная дочь... А "уважаемые родители" всегда правы, это ужь извѣстно.
   -- Однако, былъ ли такой случай, чтобы вашъ отецъ, изъ себялюбія, не исполнилъ какого-нибудь законнаго вашего желанія? Право, мнѣ кажется, вы осыпаны всѣми доступными въ жизни благами, даже въ излишней мѣрѣ...
   -- Случай... Между нами и сейчасъ идетъ война. Разсудите. Я, напримѣръ, задыхаюсь въ деревнѣ, ненавижу въ ней все: людей, домъ, мѣсто... кажется, даже небо и воздухъ.
   -- Вотъ тебѣ разъ! Однако, вы же разсказывали...
   -- Ахъ, Боже мой! Разумѣется, не лѣтомъ. Лѣтомъ я сама ни на что не промѣняю нашу Козодаевку.
   -- Такъ. Продолжайте.
   -- Ну-съ, я умоляла отца окончательно переселиться въ городъ съ тѣмъ, чтобы пользоваться деревней только какъ дачей. Состоянія у насъ на эту перемѣну хватить, и еще останется. Мнѣ 18 лѣтъ; кажется, не трудно понять, что я покуда не могу просолить себя вмѣстѣ съ огурцами; мнѣ еще жить хочется. Угадайте теперь отвѣтъ отца.
   Но Аріанъ Глѣбовичъ на этотъ разъ смотрѣлъ на дѣвушку съ плохо скрытымъ презрѣніемъ, чего она, впрочемъ, въ жару бесѣды не замѣтила.
   -- Не берусь...-- протянулъ онъ медленно.
   -- И хорошо дѣлаете. Отвѣтъ достоинъ не одного простаго смертнаго, а цѣлой іезуитской коллегіи; и та лучше ничего бы не придумала... Стыдно, вѣдь, прямо, сознаться, что мы, молъ, слишкомъ дорожимъ своимъ личнымъ спокойствіемъ, чтобы переѣхать въ городъ, такъ можно повернуть дѣло вотъ какъ: "Варя, дорогая моя!-- Дѣвушка стала подражать манерѣ отца, нѣсколько преувеличивая каррикатуру,-- ты знаешь, что я съ радостью готовъ пожертвовать для тебя всѣмъ. Но подумай: у тебя нѣтъ матери. Я и здѣсь-то, въ деревнѣ, допустилъ тебя до такихъ неблагоразумій, которыя стоили мнѣ много безсонныхъ ночей, много горькихъ думъ и мученій... А что будетъ въ городѣ? Можетъ выйти такая непоправимая катастрофа, которая вовсё погубить не только меня, но и тебя". Понимаете, какъ это ловко? И въ городъ переѣзжать не нужно, и я же, чудовище, остаюсь виноватой.
   -- Варвара Семеновна!-- очень сухо заговорилъ Бѣлопольскій,-- во-первыхъ, я готовъ своею головой ручаться, что Семенъ Николаевичъ высказался искренно, отъ души, безъ всякихъ заднихъ мыслей. А, во-вторыхъ, и въ главныхъ, позвольте мнѣ васъ спросить: подумали ли вы сами о томъ, чего именно требуете отъ отца, и это потому только, что въ городѣ вамъ кажется повеселѣе?
   -- Чего же?
   -- Почти жизни; да, жизни! Вѣдь, Семенъ Николаевичъ уже не мальчикъ, онъ пережилъ все свое, личное. Унего осталась одна прекрасная, даже высокая идея: служба землѣ и земству. Это его единственный и послѣдній лучъ интереса въ жизни. И вотъ этотъ-то лучъ вы, полная здоровья, молодой силы и будущности, рѣшились отнять у бѣднаго, одинокаго старика, который, кстати сказать, даже въ васъ, своей единственной дочери, какъ видно, особеннаго сочувствія не встрѣчаетъ.
   Варвара Семеновна на этотъ разъ обидѣлась очень серьезно.
   -- Крайне вамъ благодарна за лестное мнѣніе!-- отозвалась она съ насмѣшкой.-- Разобрали, какъ по нотамъ. Впрочемъ, я давно знаю, что господа извѣстнаго склада видятъ во мнѣ скопленіе всѣхъ семи смертныхъ грѣховъ... И на здоровье!
   -- Простите, если я позволилъ себѣ излишнюю откровенность; вамъ самимъ угодно было ее вызвать.
   -- Не безпокойтесь извиняться; я откровенности всегда рада, какова бы она ни была... По крайней мѣрѣ, узнаешь, съ кѣмъ приходится имѣть дѣло.
   "Эге!-- подумалъ Бѣлопольскій,-- видно, импровизированная-то дружба, какъ и молодое вино, киснетъ скоро".
   Обратный путь въ гостиницу мои герои совершили безъ всякихъ приключеній, то перебрасываясь, очень изрѣдка, самыми незначительными фразами, то вовсе умолкая.
   Только передъ самой гостиницей Варвара Семеновна вдругъ замѣтила скороговоркой:
   -- Я буду говорить, что мы не знали, какъ далеко дворецъ Тиверія, рѣшились туда отправиться, все думали, что ужь вотъ-вотъ придемъ, и потому проходили слишкомъ долго. Смотрите же, не выдавайте!
   

VII.
Штабсъ-капитанъ не въ духѣ.

   Наши дѣйствующія лица вернулись въ Соренто ночью, во-первыхъ, для того, чтобы избѣгать жары и утомленія, а, во-вторыхъ, и съ цѣлью полюбоваться красотою знаменитаго залива при лунномъ освѣщеніи.
   Со смѣхомъ и шутками они лѣзли на береговой утесъ, по его безчисленнымъ ступенямъ. Затѣмъ еще съ полчаса, а, можетъ, и больше, проболтали передъ воротами гостиницы, куря сигары и прислушиваясь къ мелодическимъ фразамъ какой-то отдаленной серенады. Аріану Глѣбовичу удалось подмѣтить, при этомъ случаѣ, какъ, разнѣженный звуками мандолины или запахомъ цвѣтущихъ, олеандровъ, или красотою луннаго свѣта, Александръ Сергѣевичъ Красилинъ поймалъ руку своей невѣсты и, должно быть, пожалъ ее, она же подвинулась къ нему поближе и отвѣтила ласковымъ, почти влюбленнымъ взглядомъ.
   "Чортъ развѣ пойметъ эту барышню!" -- заключилъ про себя Бѣлопольскій.
   Варвара Семеновна, впрочемъ, по своему обыкновенію, въ общей компаніи была опять очень молчалива. Можетъ быть, она принадлежала къ числу тѣхъ лицъ, которыя умѣютъ быть и бойкими, и даже довольно находчивыми, но только вдвоемъ.
   Наконецъ, когда сигары были докурены, мандолина затрепетала, и замерла на своихъ послѣднихъ сладостно жалобныхъ тонахъ, а наши дѣйствующія лица, полунехотя, разошлись по своимъ комнатамъ, оказалось, что часовая стрѣлка стоитъ на половинѣ втораго.
   Въ виду такого обстоятельства, я нахожу совершенно извинительнымъ, если на другой день, часовъ около девяти утра, Аріанъ Глѣбовичъ еще лѣниво потягивался на своей постели; тѣмъ болѣе, что онъ, все-таки, уже снялъ крюкъ со входной двери и прозвонилъ, ради полученія утренняго кофе съ хлѣбомъ, масломъ и парою яицъ въ смятку. Совершивъ таковыя дѣйствія сознательно и съ должною энергіей, онъ, разумѣется, имѣлъ полное право понѣжиться затѣмъ на постели, въ пріятной полудремотѣ, выжидая, каковы будутъ послѣдствія.
   И послѣдствія не замедлили.
   Только что Аріанъ Глѣбовичъ закрылъ глаза, въ дверь его кто-то постучался рѣшительною рукой.
   Совершенно увѣренный, что явился донъ Чичо съ кофе, сливками и всѣмъ прочимъ, чему полагается быть на подносѣ, Аріанъ Глѣбовичъ крикнулъ: "Entrez!"
   Но въ комнатѣ раздались грузные, мѣрные шаги, отнюдь не схожіе съ обычною походкой дона Чичо. Бѣлопольскій поспѣшилъ открыть глаза, и ему предстала величественная фигура Александра Филипповича Македонскаго.
   -- Ахъ, извините!-- засуетился Аріанъ Глѣбовичъ.-- Я никакъ не предполагалъ...
   -- Пожалуйста, пожалуйста!-- успокоивалъ его штабсъ-капитанъ.-- Вѣдь, у нашего брата военнаго -- санфасонъ, можно сказать; никакихъ этихъ этикетовъ не полагается. Притомъ же, я къ вамъ по дѣлу, такъ ужь тутъ не до церемоній. Позвольте, вы себѣ лежите, а я здѣсь сяду -- и будемъ разговаривать.
   -- Не хотите ли, по крайней мѣрѣ, кофею? Мнѣ сейчасъ принесутъ, такъ за компанію?
   По глазамъ Македонскаго тотчасъ было замѣтно, что отъ кофе онъ даже и очень не прочь; но почему-то онъ, все-таки, счелъ нужнымъ отказаться на-отрѣзъ, самымъ рѣшительнымъ образомъ.
   -- Аріанъ Глѣбовичъ!-- началъ онъ затѣмъ,-- вы вчера цѣлый день, кажется, изволили пробыть съ г. Щербовымъ?
   -- Да.
   -- Ну, и какъ онъ показался?
   -- На мой взглядъ, это -- отличнѣйшій и достойнѣйшій человѣкъ.
   -- Нѣтъ-съ, позвольте, я не въ такомъ собственно смыслѣ... А не изволили вы замѣтить, какъ онъ насчетъ расположенія духа: хмуръ, сердитъ? То-есть, не въ отношеніи къ вамъ; разумѣется, а эдакъ... вообще?
   -- Помилуйте, веселъ и доволенъ какъ нельзя болѣе.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Честное слово офицера?-- впился Македонскій глазами въ Бѣлопольскаго.
   Аріанъ Глѣбовичъ не могъ не засмѣяться.
   -- Ну, Скажите, изъ за чего же мнѣ обманывать васъ въ подобныхъ пустякахъ?
   -- Простите, ради Бога. Въ самомъ дѣлѣ...
   Штабсъ-капитанъ заложилъ свой лѣвый усъ въ ротъ и сталъ неистово жевать его губами, очень нахмурившись.
   -- Вы изволите говорить: пустяки. Съ одной стороны, это дѣйствительно такъ-съ. Но для меня съ пустяки то эти порохомъ пахнутъ.
   -- Порохомъ?
   -- Да... То-есть, нѣтъ... я, конечно, аллегорически... Штабсъ-капитанъ Македонскій немного смутился.
   -- Та-а-акъ-съ... да-а-а-съ!-- протянулъ онъ затѣмъ.-- А фертикъ-то этотъ что же, г. Красилинъ, на какомъ положеніи при нихъ состоитъ?
   Аріанъ Глѣбовичъ не отвѣтилъ. Онъ и хотѣлъ бы сказать штабсъ-капитану всю правду, но побоялся, что могутъ выйти какія-нибудь непріятности для Щербова, котораго онъ очень полюбилъ.
   -- Вы что же, не хотите отвѣчать?-- спросилъ Македонскій.
   -- Не не хочу, а не могу. Это ужь чужія дѣла и, можетъ быть, чужіе секреты, до которыхъ мнѣ дѣла нѣтъ.
   -- Та-а-акъ-съ!-- опять протянулъ штабсъ-капитанъ, на этотъ разъ даже блѣднѣя.-- Значитъ, хоть въ этомъ не соврала... Плохо-съ.
   -- Не соврала... кто?
   -- Моя нареченная.
   -- Варвара Семеновна?
   -- Она самая-съ... Да что же, вѣдь, шила въ мѣшкѣ не утаишь. Дѣла мои -- дрянь, прямо сказать. Барышня-то хвостомъ виляетъ. Она думаетъ, я ужь такой дуракъ, что меня можно хоть цѣлый годъ на веревочкѣ водить. Подожди, да подожди, папа ужасно сердитъ, не въ духѣ... А какое не въ духѣ! Я, вѣдь, вчера подстерегъ-таки васъ, когда вы пріѣхали изъ Капри, и все время, пока вы сидѣли возлѣ воротъ, я стоялъ тутъ же, за стѣнкой, и слушалъ... Щербовъ-то Семенъ Николаевичъ былъ чуть не веселѣе всѣхъ: болтаетъ, смѣется. А теперь вотъ и вы говорите: никакой вы у него задумчивости или суровости не замѣтили.
   -- Дѣйствительно, не замѣтилъ.
   -- Что же это за вранье? къ чему-съ?... Я ужь полагалъ, что она и про Красилина вретъ; только нѣтъ: выходить правда. Правда, впрочемъ, еще хуже; отъ этой-то правды она, можетъ, и хвостомъ завиляла, когда удалось Красилина подцѣпить... Но, вѣдь, мало ли что! Все-таки, давши слово, это подло съ ея стороны-съ.
   -- Что же Варвара Семеновна говорила вамъ насчетъ Красилина?-- осторожно освѣдомился Аріанъ Глѣбовичъ.
   -- Сватается, чортъ его возьми! И довольно ему стыдно... Самъ человѣкъ богатый.
   -- Развѣ богатые не женятся?
   -- Какъ не женятся! Только богатому-то и жениться бы въ полное свое удовольствіе... по крайней мѣрѣ, я такъ понимаю... а не гнаться за приданымъ.
   -- Варвара Семеновна настолько хорошенькая...
   -- Ну, помилуйте, хотя бы и расхорошенькая, а, все-таки, дѣвица своевольная... Мало ли про нее болтаютъ! Да еслибъ не это, развѣ я сумасшедшій, сюда-то заѣхать? Ну, а то подумалось: дай, молъ, попытаю и своего счастья; кто, молъ, знаетъ, какъ дѣло-то обернется... Вотъ тебѣ и обернулось, чего ужь хуже нельзя!
   -- Почему вы такъ думаете?
   -- Развѣ я не понимаю? Одинъ отводъ глазъ. Подожди, да подожди, дай сначала Красилина отвадить, а то отецъ крѣпко за него уцѣпился (еще бы не уцѣпиться!). Нужно время, даже много времени... Очень прекрасно-съ! Да когда ждать-то? и съ чѣмъ?
   Александръ Филипповичъ съ ожесточеніемъ выхватилъ изъ жилетнаго кармана два франка шестьдесятъ сантимовъ и преподнесъ ихъ Бѣлопольскому.
   -- Тутъ вся фортуна-съ. Второй день впроголодь отсиживаюсь, на маломъ раціонѣ, все равно, какъ въ осажденной крѣпости. Баязетъ любви, можно сказать.
   Аріану Глѣбовичу стало жаль бѣднаго штабсъ-капитана.
   -- Знаете что!-- сказалъ онъ.-- Сами вы замѣчаете нѣкоторое колебаніе со стороны Варвары Семеновны... Я тоже... Я не вправѣ говорить, но думаю, что... надѣяться вамъ уже болѣе нельзя. Такъ уѣзжайте-ка вы поскорѣе домой. А деньги на проѣздъ возьмите у меня. Когда-нибудь сочтемся.
   Македонскій, словно двинутый пружиною, мгновенно вскочилъ съ мѣста и свирѣпо воскликнулъ:
   -- Это она просила васъ предложить мнѣ?
   -- Помилуйте, съ какой стати! Я не имѣю чести пользоваться ея довѣріемъ въ такой степени.
   -- А я думалъ... Извините, пожалуйста. Но она тоже сейчасъ приказывала мнѣ уѣхать и деньги на дорогу хотѣла взять у отца.
   -- Сейчасъ?
   -- Да. Нарочно заходилъ въ монастырекъ, тамъ и видѣлись,-- у насъ ужь было условлено.
   "Однако, -- подумалъ Аріанъ Глѣбовичъ, -- барышня то неутомима!"
   -- Только это старыя шутки-съ! У насъ, видите ли, женишокъ навернулся получше, такъ ты ужь, молъ, убирайся, не мѣшай... Однако, я эту музыку очень понимаю-съ.
   -- Послушайте, Александръ Филипповичъ, а хотя бы даже и такъ? Вѣдь, ужь вамъ все равно, карту вашу били... Такъ не лучше ли уѣзжать, пока можно?
   -- Что-съ?
   Штабсъ-капитанъ сурово посмотрѣлъ на Бѣлопольскаго.
   -- Нѣтъ, ужь покорно благодарю-съ! У меня тоже своя амбиція есть. Куда уѣзжать? На хохотъ да насмѣшки? Оплеванному ходить? Въ собственныхъ своихъ даже глазахъ трусишкой и подлецомъ быть? Вѣдь, я зналъ, на что ѣду. Нѣтъ, ужь этого русскій офицеръ не сдѣлаетъ-съ... Ахъ, мама, мама, бѣдная!-- вдругъ схватилъ себя Македонскій за волосы, но съ такимъ изъ сердца вырвавшимся, хотя и тихимъ, воплемъ, что Аріанъ Глѣбовичъ почувствовалъ, какъ и у него мурашки по спинѣ забѣгали.
   Прошла минута молчанія.
   Штабсъ-капитанъ разомъ подавилъ свое волненіе, взялъ со стула плохенькую шляпенку котелокъ и сталъ свидѣтельствовать почтеніе "многоуважаемому Аріану Глѣбовичу" съ своимъ обычнымъ формальнымъ видомъ.
   -- Позвольте поблагодарить васъ за ласку и участіе, -- говорилъ онъ,-- которыя вдвойнѣ дороги на чужой сторонѣ и при тяжелыхъ обстоятельствахъ.
   Бѣлопольскій смотрѣлъ на него задумчиво и вдругъ, повидимому, на что-то рѣшился.
   -- Александръ Филипповичъ!-- сказалъ онъ,-- присядьте еще на минутку и позвольте мнѣ сдѣлать вамъ одно предложеніе... Говорятъ, спросъ не бѣда.
   Македонскій пришелъ въ легкое недоумѣніе, однако, покорно сѣлъ на свое прежнее мѣсто.
   -- Вотъ что-съ!-- объяснилъ Аріанъ Глѣбовичъ.-- Поручите мнѣ поговорить о васъ съ Семеномъ Николаевичемъ Щербовымъ. Онъ -- человѣкъ, сколько я могу судить, умный, добросовѣстный въ высшей степени... ну, и богатый. Хотя случайно, однако, я, вѣдь, былъ свидѣтелемъ, какъ Варвара Семеновна дала вамъ слово, и слышалъ изъ ея собственныхъ устъ признаніе, что именно она зазвала васъ въ Италію. Ну-съ... сдержитъ ли свое слово Варвара Семеновна, я, конечно, не знаю, и, по правдѣ сказать, не думаю, чтобы отецъ сталъ принуждать ее къ этому. Во-первыхъ, слово, данное одною дѣвицей, безъ согласія родителей, еще нельзя считать окончательнымъ; во-вторыхъ, отецъ, можетъ быть, и самъ связанъ другимъ словомъ... да, наконецъ, мало ли какъ вообще складываются семейныя обстоятельства. Однако, изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы отецъ не былъ отвѣтственъ за поступки своей дочери во вредъ другому лицу. Можетъ быть, вы нѣсколько легко рѣшились на поѣздку сюда, но, все-таки, вы это сдѣлали по приглашенію дѣвицы, все-таки, она дала вамъ слово,-- слѣдовательно, вовлекла васъ въ расходы, въ долги, въ непріятную огласку и, можетъ быть, даже въ служебныя затрудненія. Ясно, что вы имѣете право на извѣстное вознагражденіе за весь сдѣланный вамъ вредъ. Семенъ Николаевичъ -- человѣкъ богатый, добросовѣстный, вліятельный. Мнѣ кажется, что, въ данныхъ обстоятельствахъ, онъ охотно согласится вознаградить васъ за все и съумѣетъ это сдѣлать... Поручите мнѣ переговорить съ нимъ.
   Штабсъ-капитанъ выслушалъ длинную рѣчь Бѣлопольскаго съ самымъ напряженнымъ вниманіемъ и даже вслѣдъ за нею просидѣлъ еще минуты двѣ молча, понуривъ голову, ради усиленнаго мышленія. Но затѣмъ онъ взглянулъ на Аріана Глѣбовича и -- не то сердито, не то со вздохомъ -- произнесъ:
   -- Сохвизмъ!
   -- Почему софизмъ?
   -- Да потому, что папенька сейчасъ же спроситъ: а вы, молъ, милостивый государь, изволили предупредить меня о вашемъ желаніи стащить у меня дочку со всѣми приложеніями? Вы, молъ, освѣдомлялись, какъ это мнѣ понравится? А теперь, когда не удалось, такъ вы же и обижены, вамъ же и за убытки еще платить? Помилуйте, это курамъ на смѣхъ.
   -- Пожалуй, оно и такъ отчасти... Но я, все-таки, повторяю вамъ, что Семенъ Николаевичъ не откажется сдѣлать въ вашу пользу весьма многое... Я даже готовъ поручиться за это... Почему же вамъ не воспользоваться такимъ случаемъ?
   Штабсъ-капитанъ схватилъ въ руки свой рыжій котелокъ и гордо выпрямился во весь ростъ.
   -- Очень вамъ благодаренъ за участіе,-- сказалъ онъ,-- но говорить съ г. Щербовымъ не трудитесь: это безполезно. Конечно, я человѣкъ маленькій, не по-свѣтски воспитанъ, можетъ быть, смѣшонъ... или глупъ, какъ пробка... даже очень вѣроятно-съ... Однако, я, все-таки, русскій Его Величества офицеръ-съ и чести своей не замараю-съ. Коли самъ проигралъ, самъ и расплачусь, помимо всякихъ соображеній; а другихъ о томъ просить не стану-съ... Еще разъ позвольте благодарить васъ, и -- честь имѣю кланяться!
   Аріанъ Глѣбовичъ во слѣдъ Македонскому только руками развелъ.
   "Вотъ поди-жь ты! Жениться на большомъ приданомъ, хотябы всякими правдами и неправдами, можно и должно; стянуть у человѣка его единственную дочь, уничтожить его семейное счастіе допускается и не предосудительно. А принять отъ того же самаго человѣка добровольную услугу или братскую помощь, и, притомъ, въ минуту дѣйствительно безвыходнаго положенія,-- этого, изволите ли видѣть, нельзя: офицерская честь запрещаетъ. Хороша мораль? Да-съ, а, все-таки, этотъ бѣдный, неразвитый офицерикъ держится за свои убогіе идеалы всею душой, и такихъ между ними, офицериками, большинство. Высоко же развитые господа свой дѣйствительно святой идеалъ очень часто продаютъ за пару грошей, и такихъ между нами -- тоже большинство... Эхъ жизнь, жизнь! Не поймешь тебя".
   

VIII.
Единственная.

   Аріанъ Глѣбовичъ, одѣвшись, рѣшилъ отправиться на главную сорентскую площадь, въ казино, чтобы почитать утреннія газеты за стаканомъ граниты {Crranita -- снѣгъ, приправленный фруктовымъ сокомъ и сахаромъ.}. У него вошло это въ обычай, хотя путь отъ гостиницы "Cocumella" до площади не близкій: версты полторы.
   На самомъ выходѣ изъ воротъ онъ столкнулся съ Семеномъ Николаевичемъ Щербовымъ.
   Конечно, обмѣнялись привѣтствіями.
   -- Вы куда?-- спросилъ Щербовъ.
   -- На площадь, въ казино.
   -- Значитъ, по дорогѣ. Я тоже на площадь, ословъ нанимать... Вотъ, кстати, не хотите ли присоединиться къ нашей прогулкѣ? Мы послѣ обѣда всею компаніей ѣдемъ въ Массу.
   -- А, знаю! Прелестнѣйшая дорога. Если позволите, я присоединяюсь.
   -- Еще бы! Очень будемъ рады.
   Затѣмъ они вмѣстѣ направились къ площади; но дальнѣйшій разговоръ между ними какъ-то не клеился, хотя Аріанъ Глѣбовичъ и пытался поддержать его кое какими банальными замѣчаніями. Удивленный разсѣянностью и молчаливымъ настроеніемъ своего спутника, онъ вглядѣлся въ него попристальнѣе и тогда только замѣтилъ, что Щербовъ имѣетъ видъ крайне болѣзненный и встревоженный, хотя старается прикрыть это маскою дѣланнаго равнодушія. Бѣлопольскому почудилось даже, будто на глазахъ старика раза два блеснули предательскія слезинки.
   Сдѣлавъ это открытіе, онъ, разумѣется, тотчасъ замолкъ, чтобы не надоѣдать огорченному человѣку пустою болтовней. Но Щербовъ, пройдя минуты три въ глубокой задумчивости и съ опущенною толовой, самъ вдругъ точно опомнился.
   -- Простите меня, Аріанъ Глѣбовичъ!-- заговорилъ онъ.-- Это маленькая разсѣянность... Впрочемъ, передъ вами грѣхъ таиться,-- даже не разсѣянность, а горе... страшное горе!
   И при этомъ словѣ, точно изъ прорванной плотины, долго сдерживаемыя слезы старика вдругъ брызнули ручьями, переполнивъ глубокія старческія морщины.
   -- Семенъ Николаевичъ, что вы?-- испугался Бѣлопольскій.
   -- Посудите, вѣдь, она у меня единственная, единственная!-- застоналъ Щербовъ. Но вдругъ онъ остановился, замолкъ и, весь блѣдный, схватился одною рукой за сердце, а другою безсильно замахалъ въ воздухѣ, какъ бы ища опоры.
   -- Семенъ Николаевичъ! Ради Бога, что съ вами?-- поблѣднѣлъ и Бѣлопольскій, поспѣшивъ, однако, подхватить старика.-- Постойте, здѣсь близко есть скамеечка въ тѣни... Опирайтесь, опирайтесь на меня сильнѣе. Вотъ! Садитесь... Эхъ, воды-то нѣтъ!
   -- Не безпокойтесь... У меня... въ карманѣ...
   Аріанъ Глѣбовичъ ч быстро вытащилъ у старика изъ кармана небольшой флаконъ съ эѳиромъ, раскупорилъ его и далъ Щербову понюхать. Затѣмъ старикъ еще потеръ себѣ виски тою же жидкостью и оправился.
   -- Простите!-- улыбнулся онъ Аріану Глѣбовичу печально.-- Кажется, я васъ напугалъ?
   -- И напугали, и огорчили.
   Семенъ Николаевичъ минутъ пять, молча, съ опущенною головой, просидѣлъ на скамейкѣ. Наконецъ, онъ, повидимому, на что-то рѣшился.
   -- Ну!-- сказалъ онъ,-- видно, ужь такъ Богу угодно... Аріанъ Глѣбовичъ! вашъ батюшка спасъ когда-то мое бренное тѣло... но не на радость, положимъ. Авы -- снимите страшную тягость съ души моей. Выслушайте исповѣдь несчастнаго старика и развяжите мою совѣсть.
   -- Если я могу помочь хотя сколько-нибудь...
   Щербовъ безнадежно махнулъ рукою.
   -- Помочь мнѣ въ силахъ одинъ Богъ; но и Онъ не захочетъ, потому что время чудесъ миновало. Впрочемъ, послушайте: говорить тяжело, это пытка... и, въ сущности, не во мнѣ дѣло, я тутъ только такъ... Я хочу сказать, будьте снисходительны, не мѣшайте мнѣ, не перебивайте, не удивляйтесь... Ахъ, я, можетъ быть, заговариваюсь... Ничего. Я знаю, вы меня потомъ извините... Слушайте: послѣ Бога, а, можетъ быть, и больше Бога (въ груди у старика что-то заклокотало), я всегда любилъ свою дочь. Она у меня единственная. Поймите: единое существо въ цѣломъ мірѣ, которое мнѣ близко, которое я вправѣ называть своимъ... Это мое оправданіе. Но я, конечно, понимаю, что подобное идолотвореніе, все-таки, тяжелый, ужасный грѣхъ... Я только не зналъ, какъ безпощадно онъ наказуется.
   Сухія, сдержанныя рыданія прервали рѣчь старика. Аріанъ Глѣбовичъ хотѣлъ вскочить, но Щербовъ придержалъ его за руку и успокоилъ.
   -- Ничего!-- говорилъ онъ.-- Неужто вы полагаете, что я къ этому еще не привыкъ?
   Дѣйствительно, черезъ минуту, подавивъ свои конвульсивныя всхлипыванія, старикъ продолжалъ, хотя нѣсколько измѣнившимся и дрожащимъ голосомъ:
   -- Ну-съ, молодой человѣкъ, наказанъ я слѣдующимъ образомъ: не только дочь моя меня не любитъ, но и чуждается меня; она, кромѣ того, убѣждена, что и я ее ненавижу, что я подкапываюсь подъ ея счастіе или даже спокойствіе, стараюсь отнять у нея всякую, хотя бы маленькую радость, клевещу на нее, нарочно выставляю ее на смѣхъ или на позоръ передъ посторонними, нарочно играю комедію, представляясь любящимъ отцомъ. Это все говоритъ мнѣ въ глаза мое же собственное дитя,-- не дальше, какъ сегодня утромъ, была подобная сцена,-- то самое существо, надъ кроваткой котораго я просиживалъ цѣлыя безсонныя ночи, малѣйшій насморкъ котораго заставлялъ меня стоять на колѣняхъ часами и потоками горячихъ слезъ вымаливать у Господа сохраненіе моего безцѣннаго сокровища. Вся моя жизнь, всѣ чувства, всѣ мысли -- все, все было отдано одному существу, безраздѣльно и беззавѣтно. А повело это къ тому, что оно же, это существо, не только ненавидитъ меня, но и домъ, въ которомъ родилось, людей, съ которыми выросло, и, наконецъ, даже собственную свою жизнь. Да, моя дѣвочка тоскуетъ, плачетъ по цѣлымъ днямъ, губитъ свое здоровье, свою будущность, даже... даже свое доброе имя. И все на одинъ припѣвъ: "Пускай! Терять мнѣ нечего".
   Старикъ закрылъ лицо руками.
   -- Она... держитъ себя съ молодыми людьми,-- можетъ быть, вы сами замѣтили,-- неловко, навязчиво, съ какимъ-то почти наглымъ, вызывающимъ кокетствомъ. Два раза она уже давала слово женихамъ -- Богъ знаетъ кому, замѣтьте; мнѣ даже совѣстно назвать ихъ... И, вѣдь, ни искры чувства любви или уваженія къ этимъ женихамъ! Сама сознается: лишь бы выскочить изъ этого проклятаго дома, хоть какъ-нибудь, хоть куда-нибудь, хоть за кого-нибудь...
   Щербовъ застоналъ.
   -- Скажите, бывало это когда-нибудь прежде, съ другимъ отцомъ?... Впрочемъ, не обо мнѣ рѣчь. Теперь она завлекла Красилина. Какъ онъ не видитъ, не понимаетъ -- постигнуть не могу. Но бѣдный малый кладетъ тутъ все свое сердце; ей же онъ "противенъ еще хуже другихъ", какъ она выражается. Но, имѣя въ виду, что я будто бы изъ гордости два раза помѣшалъ ей выйти за людей бѣдныхъ и невидныхъ (я! что могъ бы я, несчастный старикъ, сдѣлать? Я даже до сихъ поръ не знаю, почему тѣ свадьбы не состоялись), она теперь выбрала человѣка богатаго и съ хорошимъ именемъ, хотя терпѣть его не можетъ. Но пусть-де это будетъ удовлетвореніемъ отцу, съ его маніей величія. Аріанъ Глѣбовичъ, вы знаете Красилина! Только онъ въ душѣ еще лучше, чѣмъ кажется. Олицетворенная чистота, честность и правда. Болѣе теплаго, отзывчиваго и любящаго юноши я еще не встрѣчалъ въ жизни. А, притомъ, онъ мнѣ же вѣритъ, какъ родному отцу... Господи! Что мнѣ дѣлать? Смолчать, собственною рукой толкнуть въ пропасть человѣка, который довѣрчиво спрашиваетъ меня, куда ему здѣсь лучше встать? Совѣсть замучаетъ; пережить это, смотрѣть на это я не могу. Но, съ другой стороны, неужто же я самъ,-- самъ, родной отецъ Вари, долженъ сказать Красилину всю правду, открыть ему глаза? Самъ, собственными руками, я долженъ разстроить свадьбу родной дочери съ такимъ человѣкомъ, котораго лучше и достойнѣе я не знаю? Какъ взять на себя подобную отвѣтственность? И что скажетъ Варя, которая и безъ того убѣждена, будто я; ее ненавижу?... Аріанъ Глѣбовичъ! ради Господа, снимите съ меня: эту пытку. Если вы можете, научите меня. Вы, сынъ вашего отца, честнѣйшаго изъ честныхъ, который даже героизмъ признавалъ просто своимъ долгомъ, скажите: какъ долженъ поступить честный человѣкъ въ подобномъ случаѣ? Не обращайте вниманія на мою личныя чувства,-- это все равно,-- но разъясните, гдѣ мой долгъ, въ чемъ мои обязанности, и я буду вѣчно поминать васъ благодарностью.
   Я полагаю, въ тотъ моментъ въ цѣломъ Соренто не было человѣка менѣе способнаго отвѣтить на вопросы Щербова, какъ именно Бѣлопольскій. Глубоко нервный по натурѣ, чуткій и впечатлительный, какъ женщина, онъ былъ рѣшительно подавленъ странною исповѣдью старика, его безнадежнымъ отчаяніемъ и тоскою, которыя сказывались въ каждомъ словѣ, взглядѣ или движеніи бѣднаго отца. Когда же, наконецъ, неожиданное требованіе Щербова; было вдругъ и въ упоръ предъявлено именно самому Бѣлопольскому, и, притомъ, на категорическое разрѣшеніе, онъ испугался, какъ ребенокъ.
   -- Вѣрьте мнѣ, Семенъ Николаевичъ, -- мямлилъ онъ неувѣреннымъ голосомъ,-- что я ничего бы не пожалѣлъ, ни передъ чѣмъ бы не остановился... такъ... такъ глубоко я вамъ сочувствую а. раздѣляю... то-есть понимаю ваше мученіе. Но посовѣтовать.... научить... Помилуйте, я до того пораженъ и огорченъ всѣмъ, что слышалъ, чточдаже съ мыслями не могу собраться самъ-то.
   Старикъ горько улыбнулся.
   -- Немудрено!-- шепнулъ онъ какъ-бы про себя и поднялся со скамьи.
   

IX.
Разсчетъ.

   Часа въ четыре, послѣ ранняго (по-итальянски) обѣда, у воротъ гостиницы "Cocumella" послышался звонкій топотъ копытъ, затѣмъ рѣзкіе, но веселые голоса погонщиковъ ословъ.
   Это появились договоренные съ утра для поѣздки въ Массу три осла и одна лошадь (послѣдняя для Варвары Семеновны, которая, безусловно воспротивилась всякой мысли о "длинноухомъ способѣ, передвиженія"). А черезъ нѣсколько минутъ изъ тѣхъ же воротъ стали появляться, одинъ по одному, и "loro eccelenze, gl'iliustrissimi signori forestieri", то-есть, попросту, заказчики ословъ.
   Первымъ вышелъ Аріанъ Глѣбовичъ и, примостившись въ тѣнь на очень маленькую скамью, предался созерцательному выжиданію.
   Затѣмъ, съ хлыстомъ въ рукѣ, въ мужской шляпѣ съ вуалемъ и въ суконной амазонкѣ съ длиннымъ, но приподнятымъ шлейфомъ, появилась Варвара Семеновна, съ виду очень веселая и довольная. Впрочемъ, она не замедлила испытать самое печальное разочарованіе.
   -- Какъ! Это лошадь?-- воскликнула она, узрѣвъ приведеннаго для нея Россинанта.-- Батюшки, какая гадость! Ну, я на подобнаго одра ни за что не сяду.
   -- А гдѣ вы возьмете лучшаго?-- отозвался Аріанъ Глѣбовичъ.-- И то вы будете платить двѣнадцать франковъ, а мы за своихъ осликовъ только по три.
   -- Ба! Вы уже здѣсь? Сейчасъ придутъ и папа съ Красилинымъ. Они доѣдаютъ горгонцола и увѣряютъ, что лучшаго сыра на свѣтѣ нѣтъ. Ужь дѣйствительно, я думаю, нигдѣ больше не ѣдятъ подобную гадость... Однако, у васъ тѣнь; дайте-ка и я присяду.
   Бѣлопольскій вѣжливо всталъ, уступая мѣсто.
   -- Сидите, сидите! Я не очень толста.
   -- Да, но скамья совсѣмъ маленькая.
   -- Потѣснимся, ничего. Или вы меня боитесь? Такъ, вѣдь, я не кусаюсь... и даже не злопамятна.
   Сѣли такъ,.что юбка Варвары Семеновны закрыла оба колѣна Бѣлопольскаго.
   Аріанъ Глѣбовичъ, при этомъ удобномъ случаѣ, съ нескрываемымъ удивленіемъ присмотрѣлся въ костюму Щербовой.
   "Неужто,-- соображалъ онъ,-- даже амазонку она притащила съ собой изъ Россіи и возитъ изъ города въ городъ?"
   Бросились ему въ глаза очень дорогой матеріалъ и безукоризненно-изящный фасонъ амазонки, хлыстикъ съ золотою ручкой и брошь въ видѣ массивной золотой подковы съ брилліантовыми гвоздиками.
   -- Гм...-- замѣтилъ онъ вслухъ.-- Какъ, въ самомъ дѣлѣ, сейчасъ бросается въ глаза, что вы во всемъ любите только простоту...
   -- Да?-- спросила польщенная Варвара Семеновна.-- Вамъ, нравится мой костюмъ? Дѣйствительно, простой, безъ всякихъ вычуръ.
   -- Хотя нельзя сказать, чтобъ онъ особенно подходилъ ко второй половинѣ вашихъ вкусовъ.
   -- Какой?
   -- А бѣдность-то!
   Дѣвушка посмотрѣла на Бѣлопольскаго, очень мило надувши губки.
   -- Послушайте, вы опять будете браниться? Зачѣмъ вы такой? Этакъ я васъ даже разлюблю.
   -- А вотъ и мы!-- возгласилъ Красилинъ, появляясь подъ руку съ Семеномъ Николаевичемъ.-- Что-жь, господа, садимся, что ли?
   Онъ первый вскочилъ на самаго мелкаго изъ ословъ, такъ что длинныя ноги новаго кавалериста волочились чуть не по землѣ, и невольно думалось, что вотъ-вотъ бѣдный осликъ зашатается и рухнетъ подъ массивною персоной сѣдока.
   Выходило даже забавно.
   Вслѣдъ за Красилинымъ стали прилаживаться къ своимъ "способамъ передвиженія" и остальныя лица.
   Но въ эту минуту вдругъ неизвѣстно откуда взялся, словно изъ земли выросъ, Александръ Филипповичъ Македонскій.
   Не торопясь, величественный и прямой, какъ палка, онъ подошелъ къ Щербову и вѣжливо ему поклонился.
   Семенъ Николаевичъ тоже приподнялъ шляпу въ отвѣтъ, но вопросительно сощурилъ глаза на пришельца.
   -- Вы меня, кажется, не узнаете? Штабсъ-капитанъ Македонскій! Имѣлъ честь два раза танцовать на вечерахъ въ вашемъ домѣ.
   -- Александръ Филипповичъ! Батюшка, простите: въ штатскомъ я, дѣйствительно, васъ не узналъ.
   И Щербовъ поспѣшилъ протянуть руку воину-земляку.
   -- Но... но какимъ вѣтромъ васъ сюда занесло?
   -- Прибылъ-съ по приглашенію вашей дочери, Варвары Семеновны.
   -- Какъ! Что это значитъ?-- воскликнулъ Семенъ Николаевичъ, крайне удивленный.
   -- Точно такъ-съ. Вообще позвольте мнѣ извиниться, что я рѣшился такимъ необыкновеннымъ порядкомъ, въ такой часъ и въ такомъ именно мѣстѣ явиться къ вамъ для серьезныхъ объясненій. Но меня оправдываютъ особыя обстоятельства... тѣмъ болѣе, что присутствіе г. Бѣлопольскаго при нашихъ объясненіяхъ совершенно необходимо.
   -- Бѣлопольскаго? Аріана Глѣбовича?
   -- Точно такъ-съ. Онъ, конечно, подтвердить справедливость тѣхъ моихъ словъ, въ которыхъ иначе вы могли бы легко сомнѣваться.
   -- Позвольте... Но, въ такомъ случаѣ... въ такомъ случаѣ, не угодно ли вамъ, все-таки, хоть пожаловать въ комнату?
   -- Зачѣмъ же-съ? По-русски здѣсь все равно никто не понимаетъ, кромѣ тѣхъ, кому даже слѣдуетъ понимать.
   -- Папа!-- воскликнула Варвара Семеновна, которая до этой минуты казалась окаменѣвшей,-- попроси г. Македонскаго пожаловать въ другой разъ...хоть завтра утромъ. А теперь -- ѣдемъ; я не стану ждать.
   Штабсъ-капитанъ съ едва замѣтною насмѣшкой обернулся къ ней:
   -- Я васъ не задержу, Варвара Семеновна, не безпокойтесь: мое дѣло -- минутное... Семенъ Николаевичъ! я позволяю себѣ просить у васъ руки вашей дочери, согласіе которой я уже имѣлъ счастіе получить раньше.
   -- Что-съ?
   На лбу у Щербова выступилъ потъ крупными каплями.
   -- Извините меня, но здѣсь, конечно, существуетъ нѣкоторое недоразумѣніе. Я очень благодаренъ вамъ за честь. Но... но дочь моя уже болѣе мѣсяца невѣста другаго лица. Она дала слово Александру Сергѣевичу Красилину.
   -- Болѣе мѣсяца? Значитъ, еще недѣли за двѣ до выѣзда изъ Россіи?
   -- Точно такъ-съ.
   Македонскій посмотрѣлъ на Варвару Семеновну, которая, замѣтивъ это, поспѣшила гнѣвно прижать оба свои кулачка къ губамъ, какъ бы повелѣвая штабсъ-капитану онѣмѣть сію же минуту.
   Но онъ только плечами повелъ съ легкою улыбкой.
   -- Тѣмъ не менѣе,-- хладнокровно и не повышая голоса обратился онъ въ Щербову,-- Варвара Семеновна, за три дня до выѣзда своего изъ Россіи, пригласила сама меня послѣдовать за нею въ Италію, а здѣсь добровольно дала слово выйти за меня замужъ, какъ только будетъ получено ваше согласіе. Аріанъ Глѣбовичъ Бѣлопольскій былъ случайнымъ свидѣтелемъ всего этого объясненія между мною и Варварою Семеновной.
   Щербовъ, съ отчаяніемъ, какъ затравленный волкъ, оглянулся на Бѣлопольскаго, который волей-неволей долженъ былъ выступить впередъ.
   -- Да!-- сказалъ онъ, съ явнымъ, однако, отвращеніемъ.-- Я подтверждаю, что г. Македонскій говоритъ правду.
   Семенъ Николаевичъ, повидимому, готовъ былъ лишиться чувствъ. Но Бѣлопольскій подбѣжалъ къ нему, поддержалъ его подъ руку и быстро шепнулъ:
   -- Не самъ ли Господь посылаетъ вамъ отвѣтъ, котораго вы у меня просили, и разрѣшаетъ трудность, неразрѣшимую для человѣка? Смѣлѣе!
   Щербовъ кивнулъ головою какъ бы въ знакъ согласія и, дѣйствительно, послѣ минутнаго молчанія, повидимому, подавилъ собственное волненіе. Онъ уже серьезно и твердо обратился къ своей дочери.
   -- Варя, ты слышала? Не оставляй же всѣхъ въ тяжеломъ недоумѣніи. Кому именно изъ этихъ двухъ господъ, -- онъ указалъ на штабсъ-капитана и Красилина,-- желаешь ты дать свое окончательное слово? О моемъ согласіи не заботься: я одобряю твое рѣшеніе впередъ, каково бы оно ни было.
   -- Позвольте... на одну минуту!-- заявилъ Александръ Сергѣевичъ прерывающимся и дрожащимъ голосомъ.-- Чтобы облегчить задачу Варвары Семеновны, я спѣшу самъ отказаться отъ всѣхъ своихъ правъ въ прошломъ и притязаній въ будущемъ. Прошу меня считать внѣ конкурса.
   Низко и почтительно поклонившись дѣвушкѣ, онъ затѣмъ живо обернулся къ Щербову:
   -- Семенъ Николаевичъ! вы понимаете, что...
   -- Не надо, не надо!-- махнулъ рукою старикъ.-- Все понимаю, и буду тебя любить попрежнему, какъ родного сына, если ты самъ меня не бросишь.
   -- Истинно-примѣрный, отцовскій отвѣтъ!-- воскликнула Варвара Семеновна, блѣднѣя отъ гнѣва.
   Щербовъ холодно и твердо обратился къ ней.
   -- И такъ, вотъ положеніе,-- сказалъ онъ.-- Александръ Сергѣевичъ возвращаетъ тебѣ слово, а многоуважаемый Александръ Филипповичъ Македонскій дѣлаетъ намъ честь, предлагаетъ тебѣ руку и сердце. Я, съ своей стороны, еще разъ повторяю, что никакому твоему рѣшенію противиться не буду, признавая это отнынѣ не своимъ дѣломъ. Потрудись же, наконецъ, такъ или иначе покончить сцену, которую ты, можетъ быть, и сама находишь немного странною.
   -- Меня удивляетъ необыкновенная рѣшимость г. Македонскаго!-- очень презрительно, но неувѣреннымъ голосомъ заявила дѣвушка.-- Едва ли достойно порядочнаго человѣка воспользоваться невинною шуткой съ тѣмъ, чтобы навязывать себя выгодной невѣстѣ.
   -- Шуткой?!-- воскликнулъ штабсъ-капитанъ.
   -- Кажется, это ясно. Неужто вы серьезно могли думать, хотя на одну минуту? Наконецъ, позвольте вамъ замѣтить, что и общественныя наши условія слишкомъ различны для того, чтобы вы могли заблуждаться.
   -- Однако, не вы ли всегда утверждали, будто любите простоту и скромность, будто вашъ отецъ совсѣмъ задушилъ васъ гордостью, роскошью и притязаніями? Будто вы ненавидите владѣтельныхъ князей, и чѣмъ проще человѣкъ, тѣмъ онъ вамъ милѣе и болѣе по душѣ? А теперь все это -- шутка?
   Щербовъ горько улыбнулся; Варвара Семеновна гордо и рѣшительно подняла голову.
   -- Значитъ,-- сказала она,-- вопреки даже очевидности, вамъ, все-таки, угодно вѣрить въ свою неотразимость и въ то, что даже порядочныя дѣвушки сами будутъ преподносить вамъ свое обожаніе и напрашиваться на вашу благосклонность? Это очень счастливый складъ ума, г. Македонскій! Но онъ не совсѣмъ удобенъ для тѣхъ, кого жалость или вѣжливость заставляетъ имѣть съ вами дѣло. Ваше лестное знакомство досталось мнѣ не дешево, а потому я позволяю себѣ просьбу: избавить меня отъ этого слишкомъ дорогаго удовольствія хотя на будущее время.
   Варвара Семеновна величественно повернулась къ Семену Николаевичу.
   -- Отецъ! съ г. Македонскимъ я кончила. А такъ какъ друзей у меня здѣсь нѣтъ, не найдешь ли ты возможнымъ, хоть на этотъ одинъ разъ, подать мнѣ руку и увести меня отъ дальнѣйшихъ оскорбленій?
   Штабсъ-капитану казалось, что всѣ рѣчи дѣвушки онъ слушаетъ въ какомъ-то дикомъ и нелѣпомъ снѣ,-- до такой степени не ждалъ онъ ничего подобнаго. Но послѣднія слова, наконецъ, отрезвили его.
   -- Одну минуту!-- воскликнулъ онъ такимъ тономъ, что заставилъ всѣхъ невольно оглянуться на него.-- Аріанъ Глѣбовичъ! по чести и по совѣсти, какъ передъ лицомъ Бога, сочли вы объясненіе m-lle Щербовой со мною за шутку?
   -- По чести и по совѣсти, я принялъ его за совершенно серьезное.
   Македонскій досталъ изъ кармана письмо и подалъ его Бѣлопольскому.
   -- Пожалуйста, возьмите это, поберегите... И благодарю васъ! Вы -- честный человѣкъ.
   Затѣмъ изъ другаго кармана онъ выхватилъ револьверъ и снова обратился къ Щербовымъ, которые уже стояли рядомъ.
   -- Ай! что это? Спасите, помогите!-- истерически завизжала Варвара Семеновна.
   Старикъ Семенъ Николаевичъ однимъ движеніемъ, быстрымъ, какъ мысль, сталъ впереди дочери, загородивъ ее собою.
   Наконецъ, Красилинъ и Бѣлопольскій оба бросились къ штабсъ-капитану.
   Александръ Филипповичъ на мгновеніе даже удивился этому переполоху; но затѣмъ улыбнулся очень презрительно.
   -- Успокойтесь, господа! А особенно вы, m-lle Щербова... Русскій офицеръ -- не трусъ и не убійца. На прощанье я вамъ Скажу только вотъ что: шутка шуткѣ рознь, и людьми играть грѣхъ. Ну, прощайте и -- прощаю вамъ.
   Прежде чѣмъ кто-нибудь могъ опомниться, раздался короткій, глухой, ничтожный какой-то выстрѣлъ,-- словно кнутомъ хлопнули,-- и мощная, гордо выпрямившаяся фигура Александра Филипповича Македонскаго, какъ снопъ, повалилась на камни, слышенъ былъ даже тупой, отвратительный ударъ головы о помостъ.
   Раздался общій крикъ ужаса...
   

X.
Глава послѣдняя и короткая.

   Часа черезъ два, когда общее волненіе нѣсколько улеглось, трупъ Македонскаго былъ прибранъ и даже произведено было законною властью первоначальное дознаніе о самоубійствѣ. Варвара Семеновна, съ заплаканными глазами и чрезвычайно надутымъ видомъ, вышла изъ своихъ комнатъ въ небольшой садикъ, состоящій при гостиницѣ "Cocumella".
   Въ саду она застала Аріана Глѣбовича, задумчиво курившаго сигару, подъ тѣнью померанцевыхъ деревьевъ.
   -- Не знаете, гдѣ наши: отецъ и Красилинъ?-- спросила она.
   -- Кажется, пошли хлопотать насчетъ похоронъ. А, впрочемъ, навѣрное не знаю.
   Затѣмъ молчаніе.
   -- Какое письмо далъ вамъ этотъ?...
   -- Если угодно, посмотрите.
   "Многоуважаемый Аріанъ Глѣбовичъ!-- прочла дѣвушка,-- если вы полагаете, что г. Щербовъ, но свойственной ему добротѣ, согласился бы помочь моей старушкѣ-матери, которая проживаетъ въ его же уѣздномъ городѣ, то прошу васъ это устроить, хоть на первое время, потому что долго старушка врядъ ли протянетъ. Товарищамъ по полку, если будетъ случай, перешлите мой прощальный привѣтъ. Многимъ изъ нихъ я задолжалъ, когда ѣхалъ сюда,-- кому три, кому пять рублей. Пусть меня простятъ. Я считаю, что я со всѣми честно расплатился, чѣмъ могъ: кровью. А другаго у меня ничего не было.

"Штабсъ-капитанъ Македонскій".

   Прочитавъ, Варвара Семеновна гнѣвно разорвала письмо на мельчайшіе куски.
   -- Что вы дѣлаете?!-- воскликнулъ испуганный Бѣлопольскій.
   -- Вотъ еще недоставало, чтобы отецъ въ самомъ дѣлѣ вздумалъ помогать его противной старухѣ! Это... чтобъ ужь окончательно заговорили, будто я дѣйствительно во всемъ виновата? Ни за что не позволю!... Кажется, благодаря Семену Николаевичу, и такъ ужь будетъ довольно мерзѣйшихъ сплетней, которыя, по обыкновенію, всѣ обрушатся опять-таки на меня же, и я же останусь виноватой!
   Варвара Семеновна торопливо вынула платокъ; слезы, одна за другою, катились по ея щекамъ.
   -- При чемъ же здѣсь, однако, Семенъ Николаевичъ?-- удивился Бѣлопольскій.
   -- Ну, да, ну, да, конечно! Онъ всегда чистъ! Всегда все умѣетъ свалитъ на другихъ... Настоящій-то отецъ, который дѣйствительно живетъ только для свой дочери... Да развѣ бы онъ допустилъ что-нибудь подобное? Онъ скорѣе разорвалъ бы на куски этого... этого...
   -- Кого, покойнаго? Такъ онъ самъ себя разорвалъ... И согласитесь, что человѣка, рѣшившагося умереть, довольно трудно укротить угрозами... Притомъ же, не отецъ вашъ довелъ Македонскаго до отчаянія...
   -- Ну, такъ, такъ! Валите все на меня. Я къ этому привыкла. А мой милый папаша еще станетъ благодѣтельствовать противной старухѣ,-- непремѣнно станетъ, вотъ увидите!-- и всѣ будутъ удивляться его великодушію, его христіанскимъ чувствамъ и добродѣтелямъ. А родную дочь этого образцоваго христіанина затопчать въ грязь, и милый папенька не протянетъ ей даже пальца, за который она могла бы ухватиться... Ахъ, все это такъ хорошо мнѣ извѣстно, такъ знакомо, такъ неизбѣжно!
   И Варвара Семеновна разливалась горькими слезами.
   -- Напрасно вы плачете,-- сказалъ ей, наконецъ, Аріанъ Глѣбовичъ.-- Это къ вамъ даже не идетъ какъ-то.
   -- Не идетъ?-- удивилась она, вдругъ пріостанавливая слезы.
   -- Да, не идетъ.
   -- А что же ко мнѣ идетъ?-- улыбнулась она уже съ нѣкоторымъ задоромъ.
   -- Плеть!-- не выдержавъ долѣе, Аріанъ Глѣбовичъ, и почти бѣгомъ бросился вонъ изъ сада.

Ѳ. Ромеръ.

"Русская Мысль", кн.IV--V, 1889

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru