Розанов Матвей Никанорович
Зимняя сказка (Шекспира)

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ЗИМНЯЯ СКАЗКА.

[]

   Источник: Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 4, 1904.
   OCR Бычков М. Н.

I.

  
   На ряду съ "Цимбелиномъ" и "Бурей", "Зимняя сказка" принадлежитъ къ группѣ такъ называемыхъ "романтическихъ" драмъ Шекспира, возникшихъ въ послѣдніе годы его драматической дѣятельности. Между тремя названными пьесами очень много общаго: сказочное и отчасти фантастическое содержаніе, спокойное и уравновѣшенное настроеніе, стремленіе къ примирительному исходу и т. д. Здѣсь авторъ не раскрываетъ передъ нами, какъ въ своихъ великихъ трагедіяхъ, мрачной глубины потрясеннаго страстью духа, фатально идущаго къ ужасной и неизбѣжной катастрофѣ, не приводитъ въ содроганіе раздирающими стонами изстрадавшагося сердца. Мягкій и ровный колоритъ спокойствія, ясности и примиренія съ жизнью отличаетъ всѣ три пьесы. Онѣ какъ будто освѣщены ласковыми лучами догорающей вечерней зари.
   Высокопоэтическая и глубокая содержаніемъ "Буря" занимаетъ среди этихъ пьесъ первое мѣсто и принадлежитъ вообще къ числу наиболѣе художественныхъ твореній геніальнаго драматурга. Скромнѣе мѣсто, занимаемое "Зимней сказкой". Она не блещетъ выдающимися драматическими достоинствами, не поражаетъ глубиною философскаго содержанія, не покоряетъ читателя мощной силой высокаго вдохновенія. Тѣмъ не менѣе, "Зимняя сказка" -- одна изъ привлекательнѣйшихъ пьесъ Шекспира, исполненная истинной поэзіи и художественнаго очарованія. Погрѣшая противъ правилъ драматической техники, эта пьеса, однако, отличается полною выдержанностью тона и производитъ цѣльное и вполнѣ художественное впечатлѣніе. Въ нѣкоторыхъ сценахъ Шекспиръ достигаетъ здѣсь высочайшихъ моментовъ своего творчества. Кромѣ того, пьеса богата мѣтко очерченными женскими характерами. Герміона, Пердита и отчасти Паулина -- превосходныя воплощенія положительныхъ женскихъ типовъ, сіяющихъ блескомъ душевнаго благородства и нравственной красоты.
  

II.

  
   "Зимняя сказка" дошла до насъ въ первомъ изданіи драмъ Шекспира 1623 г. in folio. Никакихъ другихъ изданій не сохранилось. Для опредѣленія времени ея написанія изслѣдователями принимаются во вниманіе внутреннія и внѣшнія доказательства. Внутреннія доказательства, a именно: особенности стихосложенія и близкое сходство нашей пьесы съ "Бурей" -- заставляютъ отнести "Зимнюю сказку" къ послѣднимъ годамъ драматическаго творчества Шекспира. Этотъ выводъ подтверждается и внѣшними доказательствами. Въ дневникѣ нѣкоего д-ра Формана значится, что онъ видѣлъ "Зимнюю сказку" на сценѣ театра "Глобусъ" 15 мая 1611 г. Съ другой стороны, намъ извѣстно, что эта пьеса была разрѣшена къ представленію сэромъ Джорджемъ Бокомъ, который вступилъ въ исправленіе своихъ обязанностей цензора, какъ указалъ Мэлонъ, не ранѣе августа 1610 г. Такимъ образомъ, первое представленіе "Зимней сказки" должно относиться къ осени 1610 или къ веснѣ 1611 г. Къ тому же времени мы должны отнести и происхожденіе пьесы. Въ послѣднее время Эшли Торндайкъ высказалъ интересное соображеніе въ пользу того, что пьеса была написана Шекспиромъ въ первые мѣсяцы 1611 г. Можно думать, что танецъ сатировъ въ IV дѣйствіи "Зимней сказки" представляетъ изъ себя подражаніе такъ назыв. "маскѣ" Бенъ Джонсона "Оберонъ", представленной впервые 1 января 1611 г. Такимъ образомъ, по мнѣнію Торндайка, "Зимняя сказка" не могла быть написана ранѣе этой даты (См. Jahrbuch der deutschen Shakespeare-Gesellschaft за 1901 г.).
  

III.

  
   Сюжетъ "Зимней сказки" Шекспиръ заимствовалъ изъ повѣсти "Дорастъ и Фавнія", принадлежащей перу одного изъ талантливѣйшихъ его предшественниковъ -- Роберта Грина. Она была напечатана въ 1588 г. и въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ выдержала болѣе 14 изданій, которыя свидѣтельствуютъ о ея необыкновенной популярности.
   Повѣсть Грина, написанная моднымъ тогда "эвфуистическимъ", манернымъ и риторическимъ стилемъ, начинается многословнымъ разсужденіемъ о гибельныхъ послѣдствіяхъ ревности, "самой ужасной изъ человѣческихъ страстей". Иллюстраціей этой мысли является первая половина повѣсти, въ которой три главныхъ дѣйствующихъ лица: Пандосто, король Богеміи (у Шекспира Леонтъ, король Сициліи), его жена Белларія (у Шекспира Герміона) и Эгистъ, король Сициліи (у Шекспира Поликсенъ, король Богеміи). Соединенные узами тѣсной дружбы съ дѣтскихъ лѣтъ; Пандосто и Эгистъ продолжали сохранять между собою наилучшія отношенія и послѣ того, какъ сдѣлались королями двухъ различныхъ и далеко отстоящихъ другъ отъ друга странъ. Послѣ многолѣтней разлуки Эгистъ рѣшился посѣтить своего стараго друга Пандосто и "прибылъ на кораблѣ къ берегамъ Богеміи" (sic). Гостепріимству Пандосто не было предѣловъ. Желая угодить мужу, Белларія отнеслась къ дорогому гостю съ чрезвычайнымъ радушіемъ, вниманіемъ и предупредительностью. Чтобы гость не скучалъ, она старалась занимать его бесѣдами и прогулками въ то время, когда Пандосто былъ занятъ государственными дѣлами, Но такой образъ дѣйствій, принятый Белларіей съ самыми чистыми намѣреніями, возбудилъ подозрительность въ ея мужѣ.
   "Принимая во вниманіе красоту своей жены Белларіи, привлекательность и доблесть своего друга Эгиста, a также то, что любовь стоитъ выше всѣхъ законовъ", Пандосто сталъ испытывать муки ревности. Внимательно слѣдя за поведеніемъ Белларіи и Эгиста, онъ старался найти доказательства ихъ виновности. Ослѣпленный ревностью, онъ укрѣпился въ своемъ подозрѣніи и воспылалъ местью. Орудіемъ ея онъ избралъ своего "виночерпія" Франіона (у Шекспира -- Камилло), отъ котораго и потребовалъ, чтобы онъ подсыпалъ ядъ въ кубокъ короля Эгиста. Франіонъ долго старался успокоить Пандосто и доказать полную неосновательность его черныхъ подозрѣній, но всѣ его усилія были напрасны. Тогда Франіонъ прибѣгъ къ хитрости: притворно согласившись исполнить порученіе короля, онъ предупредилъ Эгиста объ угрожавшей ему опасности и вмѣстѣ съ нимъ бѣжалъ тайно въ Сицилію. Въ глазахъ Пандосто это бѣгство послужило лишнимъ доказательствомъ несомнѣнной виновности Эгиста. Отомстить Эгисту не представлялось теперь никакой возможности: король Сициліи былъ могущественный монархъ, женатый "на дочери русскаго императора" и имѣвшій много союзниковъ. По этому свирѣпый гнѣвъ Пандосто обрушился на беззащитную Белларію. Несчастная королева была разлучена съ горячо любимымъ и многообѣщавшимъ сыномъ Гаринтеромъ (у Шекспира Мамиллій) и брошена въ тюрьму. Тамъ y нея родилась дочь. Извѣстіе объ этомъ, какъ подтверждавшее подозрѣніе о связи Белларіи съ Эгистомъ, привело Пандосто въ настоящее бѣшенство: онъ приказалъ, чтобы мать вмѣстѣ съ ребенкомъ была сожжена заживо. Только усердныя просьбы придворныхъ, горячо любившихъ свою прекрасную и добрую королеву, заставили короля измѣнить свое жестокое рѣшеніе. Королеву онъ рѣшился подвергнуть публичному суду, a къ новорожденному младенцу остался безпощаденъ: по его приказанію, ребенокъ былъ положенъ въ лодку и пущенъ въ открытое море.
   На судѣ Белларія держалась съ большимъ достоинствомъ, краснорѣчиво защищала себя и требовала, чтобы для рѣшенія ея дѣла былъ спрошенъ Дельфійскій оракулъ. По настоянію приближенныхъ, Пандосто снарядилъ посольство въ Дельфы. Отвѣтъ оракула гласилъ слѣдующее: "Подозрѣніе не есть доказательство; ревность -- плохой судья; Белларія -- цѣломудренна; Эгистъ -- безупреченъ; Франіонъ -- вѣрный подданный, Пандосто же измѣнникъ; его дитя невинно, и король долженъ остаться безъ наслѣдника, если то, что потеряно, не будетъ найдено". Рѣшеніе Аполлона заставило короля раскаяться въ своемъ безуміи и просить прощенія y Белларіи. Все кончилось бы всеобщимъ примиреніемъ, если бы не пришла неожиданно печальная вѣсть о внезапной смерти единственнаго сына королевской четы. Белларія не вынесла новаго горя и умерла скоропостижно. Пандосто пролежалъ безъ чувствъ три дня, a когда пришелъ въ себя, хотѣлъ лишить себя жизни отъ горя. Придворные едва удержали его руку. Устроивъ торжественныя похороны женѣ и сыну, Пандосто съ тѣхъ поръ каждый день плакалъ на ихъ могилѣ.
   Такъ оканчивается первая часть повѣсти Грина, соотвѣтствующая первымъ тремъ дѣйствіямъ "Зимней сказки". Во второй части повѣсти, болѣе обширной, чѣмъ первая, разсказывается исторія того несчастнаго ребенка, который, по приказанію Пандосто, былъ отданъ на произволъ вѣтра и волнъ.
   Два дня утлый челнокъ носился по морю, пока не былъ выброшенъ на песчаный берегъ Сициліи. Здѣсь случайно набрелъ на него одинъ пастухъ, искавшій заблудившуюся овцу, и взялъ ребенка на воспитаніе. Кошелекъ съ золотомъ, найденный имъ при ребенкѣ, сдѣлалъ его зажиточнымъ человѣкомъ. Онъ и его жена привязались къ своей пріемной дочери, которой они дали имя Фавніи (у Шекспира -- Пердита). Черезъ шестнадцать лѣтъ Фавнія превратилась въ очаровательную дѣвушку, слухъ о которой достигъ даже до сицилійскаго двора. Однажды Дорастъ (у Шекспира -- Флоризель), единственный сынъ короля Эгиста, во время охоты, которая была его любимымъ занятіемъ, встрѣтился съ Фавніей, когда она, по обыкновенію, выгоняла своихъ овецъ и въ нарядѣ пастушки, съ вѣнкомъ изъ цвѣтовъ на головѣ, походила на богиню Флору. Молодые люди влюбились другъ въ друга со всѣмъ пыломъ юности. Ради Фавніи Дорастъ былъ готовъ отказаться отъ престола, который онъ долженъ былъ наслѣдовать, и сдѣлаться простымъ пастухомъ. Предвидя препятствія со стороны Эгиста, молодые люди рѣшились бѣжать въ Италію, при помощи одного стараго слуги Капніо, который снарядилъ для нихъ корабль. Но вмѣсто Италіи, буря прибила корабль "къ берегамъ Богеміи", гдѣ влюбленные скрылись въ глухой деревушкѣ. Однако, слухъ о прибывшей красавицѣ достигъ до Пандосто. Онъ пожелалъ увидѣть Фавнію и влюбился въ нее, не подозрѣвая, что она его родная дочь. Между тѣмъ Эгистъ, случайно узнавшій о мѣстонахожденіи своего сына, послалъ въ Богемію пословъ съ требованіемъ вернуть Дораста въ Сицилію, a его спутниковъ, въ томъ числѣ и Фавнію, казнить. Разгнѣвавшись на Фавнію за то, что она отвергла его преступную любовь, Пандосто былъ готовъ исполнить требованіе Эгиста, но пастухъ, мнимый отецъ Фавніи, открылъ тайну ея находки и представилъ вещи, которыя доказывали, что молодая дѣвушка -- дочь Белларіи и Пандосто. Повѣсть оканчивается разсказомъ о свадьбѣ Дораста и Фавніи и о смерти Пандосто, который, мучимый укорами совѣсти за свое преступное поведеніе по отношенію къ Эгисту, Белларіи и дочери, покончилъ жизнь самоубійствомъ.
  

IV.

  
   Сравнивая "Зимнюю сказку* съ новеллой Грина, мы, прежде всего, замѣчаемъ, что Шекспиръ измѣнилъ имена всѣхъ дѣйствующихъ лицъ и перемѣнилъ мѣсто дѣйствія. Пандосто y него названъ Леонтомъ, Эгистъ -- Поликсеномъ, Белларія -- Герміоной, Фавнія -- Пердитой, Дорастъ -- Флоризелемъ и т. д. Трагическая часть новеллы Грина, исторія ревности Пандосто, происходитъ въ Богеміи, a любовная идиллія Дораста и Фавніи -- въ Сициліи. У Шекспира наоборотъ: ревниваго Леонта онъ сдѣлалъ королемъ Сициліи, a подозрѣваемаго имъ Поликсена, отца Флоризеля,-- королемъ Богеміи, гдѣ и воспитывается Пердита. Трудно предположить, какъ дѣлаютъ это нѣкоторые комментаторы, чтобы эта перемѣна мѣста дѣйствія была результатомъ опредѣленнаго умысла со стороны Шекспира; скорѣе можно думать, что поэтъ не придавалъ большого значенія географическимъ указаніямъ новеллы Грина, такъ какъ задумалъ свою пьесу въ совершенно сказочномъ стилѣ, не считающемся съ точностью въ именахъ и названіяхъ.
   Изъ другихъ дѣйствующихъ лицъ новеллы Грина Шекспиръ сохранилъ Гаринтера, сына Пандосто, и выводитъ его подъ именемъ Мамиллія, удѣляя ему въ пьесѣ гораздо болѣе мѣста, чѣмъ авторъ новеллы. Королевскаго виночерпія Франіона и стараго слугу Капніо, помогающаго бѣгству Дораста и Фавніи, Шекспиръ слилъ въ одно лицо придворнаго Камилло, который такимъ образомъ явился связующимъ звеномъ между первою и второю частью пьесы. Затѣмъ Шекспиръ создалъ самостоятельно три лица, на которыхъ нѣтъ никакого намека y Грина: энергичную Паулину, ея слабаго мужа Антигона и веселаго, оригинальнаго плута Автолика.
   Въ новеллѣ Грина, какъ мы видѣли, главный интересъ сосредоточивается на любви Дораста и Фавніи, a исторія ревности Пандосто является какъ бы только прологомъ къ этому пастушескому разсказу. Шекспиръ напротивъ того, сдѣлалъ любовную идиллію только прелестнымъ эпизодомъ своей драмы, занимающимъ четвертый актъ, a центръ тяжести пьесы перенесъ на анализъ ревности Леонта и ея губительныхъ послѣдствій.
   Пандосто y Грина не только ревнивецъ, но также тиранъ и сластолюбецъ. Шекспиръ придаетъ своему Леонту только одинъ недостатокъ -- ревность и освобождаетъ его отъ другихъ. Поэтому онъ совершенно выпускаетъ возмущающій нравственное чувство эпизодъ любви Пандосто къ Фавніи. Съ тактомъ истиннаго художника онъ оставилъ отъ всего этого эпизода только одинъ облагороженный и измѣненный намекъ, который онъ вложилъ въ уста Пердиты, обращающейся къ Леонту съ такими словами:
  
                                 Государь,
   У васъ въ глазахъ, мнѣ кажется, сквозитъ
   Чрезчуръ оттѣнокъ юности, и вамъ
   Приличнѣе бы было устремлять
   Подобный взглядъ на вашу королеву,
   Пока она жила, чѣмъ на меня.
  
   Ревность Пандосто носитъ y Грина трагическій характеръ: она является причиною смерти его сына, жены и, наконецъ, его самого. Шекспиръ, назвавшій пьесу "Зимней сказкой", долженъ былъ найти примирительный исходъ, какъ болѣе приличествующій сказочному содержанію. Его Герміона только считается всѣми за умершую, a на самомъ дѣлѣ скрывается въ продолженіе шестнадцати лѣтъ y Паулины. Эффектная сцена съ мнимой статуей Герміоны, оживающей на глазахъ мужа и дочери, принадлежитъ вполнѣ Шекспиру {Этотъ эпизодъ могъ быть навѣянъ разсказомъ Овидія о мраморной статуѣ Галатеи, оживающей подъ страстными взглядами Пигмаліона, который ее изваялъ. Больте указалъ на сходный съ шекспировскимъ мотивъ въ одномъ голландскомъ произведеніи (Jahrbuch der d. Shakespeare-Gesellschaft за 1891 г.).}. Развязка пьесы ведетъ къ всеобщему примиренію, прощенію, радости и счастью: Леонтъ возсоединяется съ простившей его Герміоной, Пердита выходитъ замужъ за Флоризеля, a Паулина -- за Камилло. Три счастливыхъ пары завершаютъ дѣйствіе комедіи.
   Таковы важнѣйшія измѣненія, сдѣланныя Шекспиромъ. Укажемъ еще на нѣкоторыя подробности, доказывающія искусство драматурга при обработкѣ новеллы. Во многихъ случаяхъ Шекспиръ гораздо лучше, чѣмъ Гринъ, мотивируетъ дѣйствіе. Такъ y Грина Пандосто раскаивается немедленно послѣ того, какъ ему стало извѣстно рѣшеніе оракула. У Шекспира же Леонтъ въ своемъ безумствѣ доходитъ до того, что не вѣритъ словамъ оракула, и только внезапная смерть Мамиллія производитъ въ его душѣ спасительный переворотъ. У Грина Мамиллій умираетъ только въ силу прорицанія оракула, Шекспиръ же мотивируетъ смерть мальчика болѣзнью, постигшею его вслѣдствіе тоски по невинно-оклеветанной матери. Дѣйствіе слѣпого случая Шекспиръ нерѣдко замѣняетъ сознательною волею людей. Такъ y Грина челнокъ съ новорожденнымъ младенцемъ случайно прибываетъ волною къ владѣніямъ Эгиста. У Шекспира-же Антигонъ сознательно везетъ ребенка въ Богемію, думая, что богемскій король его настоящій отецъ. Точно также y Грина буря случайно заноситъ Дораста и Фавнію во владѣнія отца молодой дѣвушки; y Шекспира же Флоризель и Пердита попадаютъ въ Сицилію по волѣ Камилло, страстно желавшаго вновь увидѣть давно покинутую родину. Самое бѣгство молодыхъ людей въ новеллѣ мотивировано очень слабо; въ пьесѣ же оно вполнѣ намъ понятно, такъ какъ вызвано угрозами Поликсена противъ сына и его возлюбленной (Д. IV, сц. 3). Кстати слѣдуетъ замѣтить, что вся превосходная сцена сельскаго праздника въ IV дѣйствіи вмѣстѣ съ примыкающими къ ней комическими эпизодами -- есть вполнѣ самостоятельное прибавленіе Шекспира.
   Существуетъ предположеніе, что кромѣ новеллы Грина, Шекспиръ пользовался еще какимъ-то другимъ, неизвѣстнымъ намъ источникомъ, заключавшимъ въ себѣ разсказъ сходнаго содержанія. Проф. Каро ("Englische Studien" 1878 г.), и вслѣдъ за нимъ Р. Бойль (Shakespeares Wintermärchen und Sturm, St.-Petersburg 1885 г.) указываютъ польско-литовское сказаніе, основанное на историческихъ фактахъ и представляющее нѣсколько пунктовъ сходства съ содержаніемъ шекспировской пьесы. Въ этомъ сказаніи фигурируютъ ревнивый мужъ герцогъ Мазовіи Земовитъ, его невинно-оклеветанная жена Людмила, рожденный ею въ тюрьмѣ сынъ Генрихъ, обреченный герцогомъ на смерть, но спасенный доброй женщиной Саломеей, втайнѣ воспитывающей его и т. д. Съ другой стороны, Карлъ Фризъ недавно указалъ на одну нидерландскую драму XV в. "Abel spel van Esmoreit", имѣющую значительное сходство какъ съ новеллой Грина, такъ и съ "Зимней сказкой" (см. Neuejahrbücher für das klassische Alterthum, Geschichte und deutsche Literatur, 1900 г. t. VI). Здѣсь ревнивцемъ является, какъ и y Шекспира, король Сициліи, заключающій жену въ тюрьму по подозрѣнію въ невѣрности. Ея сынъ Эсморейтъ, похищенный тотчасъ же послѣ рожденія и воспитанный при дворѣ Дамасскаго короля, влюбляется въ королевскую дочь Даміету, отъ которой узнаетъ о своемъ происхожденіи. Вернувшись въ Сицилію, онъ убѣждаетъ короля въ невинности королевы, вслѣдствіе чего послѣдняя освобождается изъ тюрьмы и прощаетъ мужу. Въ поискахъ за Эсморейтомъ Даміета пріѣзжаетъ въ Сицилію. Пьеса оканчивается свадьбой молодыхъ людей.
   Въ этой нидерландской пьесѣ нельзя не замѣтить большого сходства съ "Зимней сказкой". Въ обѣихъ мы находимъ оклеветаніе королевы Сициліи и заключеніе ея въ тюрьму, удаленіе и счастливое спасеніе ребенка, любовную идиллію въ далекой странѣ, возвращеніе юной пары и реабилитацію королевы.
   Приведенные факты приводятъ къ заключенію, что, кромѣ новеллы Грина, Шекспиръ былъ знакомъ съ какой-нибудь другой версіей широко-распространеннаго сказанія о несправедливо оклеветанной женѣ. Одно изъ подобныхъ нѣмецкихъ сказаній выводитъ героиней "дочь русскаго царя" ("Deu Tochter des Königes von Reuzen". См. v. d. Hagen, Gesamtabenteuer, II). Припомнимъ, что у Шекспира Герміона называетъ себя "дочерью русскаго императора". (У Грина -- на русской принцессѣ женатъ Эгистъ, соотвѣтствующій Поликсену y Шекспира).
   Нѣкоторые комментаторы находятъ въ "Зимней сказкѣ" также и автобіографическій элементъ, приводя ея содержаніе въ связь съ возвращеніемъ Шекспира въ родной Стратфордъ въ послѣдніе годы его жизни и испытанными имъ при этомъ впечатлѣніями. (Ср. вышеназванный этюдъ Бойля R. Воуlе, и V. Berger, "Wie das Wintermärchen entstand", Hamburg 1903). Примиреніе съ женою, которую надолго покинулъ онъ во время своей лондонской жизни и ея увлеченій, радость возстановленія нарушенной семейной жизни, удовольствіе видѣть въ своей дочери Юдиѳи молодую цвѣтущую дѣвушку, поразительно напоминавшую его жену Анну Гесвэ въ эпоху его романа съ ней,-- все это нашло себѣ такъ или иначе отраженіе въ отношеніяхъ между Леонтомъ, Герміоной и Пердитой, въ спокойномъ колоритѣ пьесы, какъ бы обвѣянной свѣжимъ дыханіемъ сельской природы, и въ ея примирительномъ исходѣ. Нельзя не замѣтить, что въ одновременныхъ съ "Зимней сказкой" пьесахъ -- "Цимбелинѣ" и "Бурѣ" -- рѣчь идетъ также о примиреніи и возсоединеніи разлученныхъ надолго членовъ семейства. Съ другой стороны, въ обрисовкѣ характера Мамиллія, осужденнаго на преждевременную смерть, какъ бы чувствуется скорбь Шекспира по безвременно погибшемъ, горячо имъ любимомъ сынѣ Гамлетѣ.
  

V.

  
   Назвавъ свою пьесу "Зимней сказкой" Шекспиръ намѣренно подчеркнулъ сказочность и полуфантастичность ея содержанія. Кромѣ того, въ самомъ текстѣ пьесы нѣсколько разъ Шекспиръ старается внушить читателю мысль о такомъ характерѣ пьесы. Разсказывая о признаніи Пердиты дочерью короля, придворный замѣчаетъ: "Въ одинъ часъ совершилось столько чудесъ, что не воспѣть ихъ даже балладнымъ стихотворцамъ"... "Новости, которыя выдаютъ за истину, до того подходятъ на старую сказку, что имъ трудно повѣрить" (д. V, сц. 2). Разсказу о судьбѣ Антилона, разорваннаго медвѣдемъ, предпосылается замѣчаніе: "Тутъ дѣло становится опять похоже на сказку, которой все еще осталось что разсказать, несмотря на то, что довѣріе къ ней кончено, и никто не хочетъ ее слушать" (ib.).
   Какъ въ сказкѣ, мѣсто дѣйствія не имѣетъ здѣсь большого значенія: оно происходитъ "въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ", и читателю въ сущности совершенно безразлично, называется ли эта сказочная страна Сициліей, Богеміей или какъ нибудь иначе. "Морской берегъ" Богеміи приводилъ въ смущеніе многихъ комментаторовъ. Составлялись всевозможныя гипотезы для объясненія этой географической ереси, заимствованной Шекспиромъ y Грина. Одни думали, что слово Bohemia попало по ошибкѣ вмѣсто Bythynia (Ганмеръ), другіе дѣлали историческія справки, доказывающія, что владѣнія короля богемскаго нѣкогда простирались до Средиземнаго моря, третьи старались доказать, что подъ Богеміей Шекспира мы должны разумѣть страну "бойевъ", т. е. кельтовъ или галовъ (см. статью Kralik'a въ Jahrbuch der deutsch. Shakespeare-Gesellschaft за 1901 г.). Но всѣ эти старанія реабилитировать географическія познанія Шекспира врядъ ли умѣстны. Эта сказочная "Богемія" съ ея морскимъ берегомъ вполнѣ гармонируетъ съ общимъ сказочнымъ складомъ всей пьесы, которая изобилуетъ всякими анахронизмами и несообразностями. Несмотря на греческія имена, трудно сказать, къ какой національности и къ какой религіи принадлежатъ дѣйствующія лица. На ряду съ Дельфійскимъ оракуломъ и языческими богами, упоминается также и о "пуританинѣ, который поетъ подъ волынку псалмы" (д. IV, сц. 2). Герміона -- дочь русскаго императора, хотя она современница Дельфійскаго оракула, a ея мнимая статуя изваяна Джуліо Романо -- итальянскимъ художникомъ эпохи Возрожденія, и т. д. По справедливому замѣчанію Брандеса, все это только усиливаетъ въ нашемъ впечатлѣніи сказочный характеръ пьесы. Этотъ сказочный характеръ долженъ служить исходною точкою для сужденія о драматической техникѣ "Зимней сказки". Придирчивые нѣмецкіе критики, въ особенности Бультгауптъ (Dramaturgie der Klassiker), упрекаютъ Шекспира за болѣе эпическій, чѣмъ драматическій складъ его пьесы, за то, что она искусственно раздѣлена на двѣ, имѣющія мало между собою общаго части, между которыми проходитъ цѣлыхъ шестнадцать лѣтъ, и т. п. Но всѣ эти обвиненія отпадутъ сами собою, если мы припомнимъ, что, по замыслу самого Шекспира, эта пьеса есть не столько драма, сколько драматизированная сказка. Кромѣ того, въ "Зимней сказкѣ" есть несомнѣнное единство въ настроеніи и тонѣ, оставляющее цѣльное и вполнѣ поэтическое впечатлѣніе. "Подобно тому, какъ картина, изображающая довольно чуждыя одна другой группы, можетъ представлять единство въ сочетаніи линій и въ гармоніи красокъ, точно такъ же въ расчлененномъ дѣйствіи драмы можетъ быть нѣчто въ общепоэтическомъ смыслѣ родственное, что можно было-бы назвать духомъ или основнымъ тономъ драмы, и этотъ духъ или основной тонъ съ увѣренностью проведенъ здѣсь" (Брандесъ).
   "Зимняя сказка" похожа на музыкальную симфонію съ патетическимъ началомъ, идиллически-шутливой серединой и трогательно-примирительнымъ окончаніемъ, которое заключаетъ пьесу гармоническимъ аккордомъ.
  

VI.

  
   Патетическую часть этой драматической симфоніи составляютъ три первыхъ дѣйствія. Тема ея -- страсть ревности. Этой страсти Шекспиръ касался въ цѣломъ рядѣ своихъ драмъ: въ "Отелло", "Цимбелинѣ", "Троилѣ и Крессидѣ" и, наконецъ, въ "Зимней сказкѣ" -- и всякій разъ изображалъ ее въ особыхъ оттѣнкахъ и y людей съ различнымъ характеромъ. Наряду съ Отелло, Яго, Постумомъ и Троиломъ мы должны поставить Леоната. Какъ ни различны они по своему характеру, темпераменту и общественному положенію, страсть ревности сближаетъ ихъ всѣхъ другъ съ другомъ. Сравненіе Леонта съ Отелло напрашивается само собою. Можно сказать, что оба героя представляютъ два противоположныхъ полюса губительной страсти. Отелло отъ природы чуждъ ревности; простой, довѣрчивый и благородный, онъ совершенно лишенъ мнительной подозрительности. Нужна дьявольская ловкость злобнаго Яго и роковое стеченіе обстоятельствъ, чтобы отравить его здоровую натуру гибельнымъ ядомъ ревности. Заразившись этимъ ядомъ, онъ страдаетъ мучительно, невыносимо, страдаетъ не какъ эгоистъ, возмущенный посягательствомъ другихъ на принадлежащее ему добро, но какъ возвышенный идеалистъ, утратившій вѣру въ любимую женщину и въ возможность счастья и убѣдившійся, что жизнь его навѣки разбита.
   Не таковъ Леонтъ, который какъ бы служитъ иллюстраціей къ словамъ Эмиліи въ "Отелло": "ревность не нуждается въ поводахъ, люди ревнуютъ часто безъ всякихъ поводовъ, a потому, что ревнивы". (Актъ III, сц. 4). Онъ отъ природы склоненъ къ ревности, носитъ ядъ ея въ собственной душѣ, поэтому ему не нужно никакихъ Яго, никакихъ вдохновителей и и подстрекателей. Ревность нападаетъ на него внезапно, какъ ураганъ, и овладѣваетъ всецѣло всѣмъ его существомъ, все подчиняя своей тлетворной власти. У него гораздо менѣе поводовъ быть ревнивымъ, чѣмъ y Отелло: противъ него говоритъ старинная дружба съ Поликсеномъ, продолжительная счастливая жизнь съ безупречной Герміоной, убѣжденія окружающихъ лицъ, старающихся его образумить и т. д. Но все безсильно передъ его страстью ревности, "этого чудовища, создающаго пищу, которой само питается" ("Отелло", д. III, сц. 3).
   Взрывъ его страсти, вспыхнувшей "безъ всякихъ основаній, кромѣ дикихъ, безумныхъ подозрѣній" (д. II, сц. 3), тѣмъ сильнѣе и разрушительнѣе, что онъ человѣкъ, избалованный своею королевскою властью, гордый своимъ саномъ и необыкновенно самоувѣренный. Неистовствуя противъ Герміоны, онъ напоминаетъ намъ Лира, который осыпаетъ проклятіями Корделію. Противорѣчія Паулины и другихъ приближенныхъ еще болѣе подливаютъ масла въ огонь его бѣшенства. Его упорству нѣтъ предѣловъ:
  
                                 Если я
   Ошибся въ основаньи, на которомъ
   Построилъ эту мысль -- то и земля
   Окажется слаба, чтобъ поддержать
   Ничтожный мячикъ школьника!
  
   Камилло хорошо характеризуетъ душевное состояніе Леонта слѣдующими словами:
  
                                 Скорѣе вы
   Успѣете остановить движенье
   Прилива въ океанѣ, чѣмъ сломить
   Совѣтомъ, словомъ, клятвой ту нелѣпость
   Которой онъ проникся. Онъ увѣренъ
   Въ ней, какъ въ себѣ, и будетъ защищать
   Ее до самой смерти.
  
   Къ Дельфійскому оракулу онъ посылаетъ не для того, что бы узнать отъ него истину, въ которой онъ не сомнѣвается, a лишь съ тою цѣлью,
  
                                 чтобъ успокоить
   Сомнѣнія невѣждъ, которыхъ глупость
   Не хочетъ видѣть правды.
  
   Поэтому, когда отвѣтъ оракула оказывается не въ его пользу, онъ доходитъ до того, что обвиняетъ его во лжи. Нужно было сильное нравственное потрясеніе, чтобы образумить зарвавшагося безумца. Карающую десницу бога онъ видитъ въ смерти Мамиллія и въ похожемъ на смерть обморокѣ Герміоны -- и въ душѣ его происходитъ крутой переломъ. Чѣмъ болѣе неистовствовалъ онъ ранѣе, тѣмъ глубже теперь его раскаяніе. Много лѣтъ сокрушается онъ въ своемъ грѣхѣ и страданіемъ очищаетъ и облагораживаетъ свою душу. Разставаясь съ нимъ въ концѣ пьесы, мы видимъ его отрѣшившимся отъ своихъ недостатковъ и возрождающимся къ новой жизни.
   Этотъ процессъ нравственнаго очищенія, прекрасно изображенный Шекспиромъ, возвышаетъ Леонта надъ низменными ревнивцами въ родѣ Яго, закоренѣлаго въ грубомъ себялюбіи. Леонта нельзя считать ничтожною личностью и отрицательнымъ явленіемъ. Онъ не злодѣй, для котораго нѣтъ ничего святого, a человѣкъ, заразившійся ревностью, какъ болѣзнью, которая находитъ самую обильную пищу въ его природномъ предрасположеніи и въ общемъ складѣ его самоувѣреннаго, своенравнаго и властнаго характера. Въ своемъ ослѣпленіи онъ доходитъ до крайнихъ предѣловъ несправедливости и жестокости, но стоило ему лишь прозрѣть, какъ онъ начинаетъ искупать свои преступленія жгучими слезами искренняго раскаянія.
  

VII.

  
   Если Леонтъ не похожъ на Отелло, то и жертва его безумной ревности, Герміона, имѣетъ мало общаго съ Дездемоной. Герміонѣ совершенно чужды отличающія Дездемону страстность, неосмотрительность и слабость. Въ вихрѣ любви Дездемона послѣдовала за Отелло, не размышляя, и тайно повѣнчалась съ нимъ. Изъ словъ Леонта мы узнаемъ, что Герміона долго думалъ прежде, чѣмъ рѣшиться соединить его судьбу съ своею:
  
   По истеченьи трехъ тяжелыхъ
   И длинныхъ мѣсяцевъ, успѣлъ достичь я
   Того, что ты рѣшилась дать мнѣ руку,
   Сказавъ: твоя вполнѣ!
  
   Съ большою осмотрительностью и серьезностью совершивъ такой важный въ жизни шагъ, она уже на вѣки остается идеальной и безупречной женой своего избранника. Спокойная, уравновѣшенная и стойкая, она не теряется, подобно Дездемонѣ, подъ градомъ несправедливыхъ обвиненій. Дездемона была бы не въ состояніи публично защищать себя съ такимъ удивительнымъ самообладаніемъ, съ такимъ благороднымъ и гордымъ сознаніемъ своей правоты. Никакія оскорбленія, никакія страданія не въ состояніи сломить твердости ея высокой души, соединяющей сильную волю съ мягкой женственностью:
  
                                 Быть можетъ, вы,
   Не видя слезъ въ глазахъ моихъ, и сами
   Не станете жалѣть меня; но знайте,
   Что я полна той благородной скорби,
   Которая, упавши разъ на душу,
   Томитъ ее и жжетъ съ такою силой,
   Что не залить потокомъ горькихъ слезъ.
  
   Защитительная рѣчь Герміоны въ судѣ -- одинъ изъ перловъ шекспировской поэзіи. Никогда, кажется, величіе женской души не изображалось съ такимъ мастерствомъ, какъ въ этой сценѣ "Зимней сказки". Герміонѣ не страшны угрозы послѣ того, какъ съ потерей дѣтей и любви мужа она потеряла все:
  
                                 Оставьте ваши
   Угрозы, государь!-- того, чѣмъ вы
   Хотите запугать меня, желаю
   Душевно я сама! Мнѣ жизнь не радость...
  
   Она -- "подруга короля, владѣвшая полцарствомъ, дочь монарха, мать полнаго надеждъ прекрасныхъ сына" -- теперь "столько же несчастна, сколько прежде была чиста". У нея жестоко оторвали послѣднее дитя и бросили на смерть "еще съ невинными устами, увлаженными невиннымъ молокомъ".
   Не о жизни, a o спасеніи своего добраго имени думаетъ оскорбленная и измученная жена и мать:
  
                                 Я не прошу
   За жизнь свою: она мнѣ тяжела,
   Какъ горе, отъ котораго всѣмъ сердцемъ
   Желала бъ я избавиться! но честь!--
   Честь перейти должна и на потомство --
   Ее хочу спасти я.
  
   Въ такую бездну несчастья погрузила нелѣпая ревность Леонта эту "прекраснѣйшую женщину изъ всѣхъ, когда либо дѣлившихъ съ мужемъ счастье". (Д. V, сц. 1). "Кротче самой благости, добрѣй невиннаго младенца* (Д. V, сц. 3), съ очами, сіявшими "ярче небесныхъ звѣздъ" (ib.), Герміона -- олицетвореніе женственной граціи и мягкой привѣтливости, соединенныхъ съ высокимъ благородствомъ и силою души. Она изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ "нѣжнымъ поцѣлуемъ легче сдвинуть на сотню миль, чѣмъ вынудить ступить ихъ шагъ крутою мѣрой" (Д. I, сц. 2). Паулина не далека отъ истины, когда говоритъ Леонту, что "если-бъ собрать со всѣхъ живущихъ женщинъ всѣ лучшія ихъ свойства, чтобъ создать одну на диво міру -- и тогда она бы не сравнялась" съ Герміоной. (Д. V, сц. 1).
   Въ галлереѣ женскихъ портретовъ, нарисованныхъ геніемъ Шекспира, Герміонѣ должно принадлежать одно изъ почетныхъ мѣстъ. Благородный и въ высшей степени симпатичный образъ этой невинной страдалицы нарисованъ съ удивительнымъ совершенствомъ. Ея характеръ выставленъ намъ съ пластичностью, законченностью и рельефностью очертаній изящной мраморной статуи, въ видѣ которой она выступаетъ въ послѣднемъ дѣйствіи.
   Герміона хорошо оттѣнена поставленной рядомъ съ нею Паулиной, женщиной энергичной, стремительной и запальчивой. Съ рѣдкою смѣлостью, не щадя себя, изобличаетъ она преступнаго короля, выступая въ защиту правды и справедливости. Она напоминаетъ благороднаго Кента, играющаго такую же роль передъ лицомъ самовластнаго короля Лира. Въ своей чрезмѣрной горячности она даже вредитъ дѣлу, раздражая еще болѣе короля, не выносящаго противорѣчій, но затѣмъ она содѣйствуетъ тому, чтобы въ Леонтѣ заговорилъ долго заглушаемый голосъ совѣсти. Въ ея уста Шекспиръ влагаетъ высокія слова, въ которыхъ нельзя не видѣть его личнаго убѣжденія: "еретикъ тотъ, кто поджигаетъ костеръ, a не тотъ, кто на немъ горитъ" (Д. II, сц. 3).
  

VIII.

  
   За патетическою частью "Зимней сказки", выдержанною съ начала до конца въ серьезномъ тонѣ, безъ всякой примѣси комическаго элемента, слѣдуетъ очаровательная пастораль, рисующая чистую юношескую любовь Пердиты и Флоризеля.
   Предшествуетъ ей и сопровождаетъ ее рядъ комическихъ сценъ, въ которыхъ главная роль принадлежитъ Автолику. Это чрезвычайно оригинальная личность, не имѣющая подобной себѣ въ драмахъ Шекспира, человѣкъ на всѣ руки, проныра и плутъ, обманщикъ и весельчакъ. Прежде чѣмъ сдѣлаться профессіональнымъ воромъ, онъ перемѣнилъ много занятій: "ходилъ съ обезьяной, былъ разсыльнымъ при судѣ, таскался съ кукольнымъ представленіемъ блуднаго сына, a потомъ женился на женѣ мѣдника"... (Д. IV, сц. 2). Со всѣмъ тѣмъ онъ сохранилъ въ себѣ неистощимый запасъ юмора и остроумія.
   Нѣжными, поэтическими красками нарисовалъ Шекспиръ привлекательный образъ молодой Пердиты. Ей въ сущности удѣлена одна сцена IV дѣйствія, изображающая сельскій праздникъ, тѣмъ не менѣе характеристика этой очаровательной молодой дѣвушки не оставляетъ желать ничего лучшаго. Когда она впервые является передъ нами, вся въ цвѣтахъ, похожая "на богиню Флору, предвѣстницу апрѣльскихъ ясныхъ дней", то мы вполнѣ, такъ сказать, ощущаемъ справедливость словъ Флоризеля:
  
                                 Твой каждый шагъ
   Прелестнѣй предыдущихъ. Говоришь ли --
   То хочется внимать тебѣ всегда;
   Поешь ли ты -- то хочется, чтобы пѣла
   При всѣхъ своихъ дѣлахъ ты: при молитвѣ,
   При хлопотахъ въ хозяйствѣ, при раздачѣ
   Пособья бѣднякамъ! Когда ты пляшешь --
   То хочется, чтобъ ты была волной
   И двигалась всегда, не измѣняя
   Ни въ чемъ своихъ движеній. Словомъ, все,
   Что ты ни станешь дѣлать, даже въ самыхъ
   Пустыхъ дѣлахъ, увѣнчано въ тебѣ
   Печатью чудной прелести, съ которой
   Становишься ты царственной во всемъ.
  
   Отличительную черту Пердиты составляетъ соединеніе величайшей простоты и естественности съ природною высотою души и наслѣдственнымъ царственнымъ величіемъ. Она не выноситъ ничего ложнаго и искусственнаго. Простые полевые цвѣты, которые она всѣ знаетъ наперечетъ со всѣми ихъ свойствами и съ относящимися къ нимъ примѣтами, ей гораздо милѣе и дороже, чѣмъ пышныя оранжерейныя растенія. Она не желала бы имѣть y себя левкоя и гвоздики, потому что "ихъ махровость дана имъ не природой, a искусствомъ". За то "ноготки, привыкшіе ложиться за солнцемъ вслѣдъ, и также вмѣстѣ съ нимъ встающіе въ слезахъ", нарциссы, "чей блѣдный цвѣтъ цвѣтетъ еще до ласточекъ", "первые подснѣжники", "буквицы, лиліи, ландыши", представляютъ для Пердиты что-то близкое, родное, имѣющее тѣсное отношеніе къ ней самой. Образъ Пердиты и рисуется намъ не иначе, какъ среди душистыхъ цвѣтовъ, въ которыхъ она понимаетъ толкъ не менѣе, чѣмъ несчастная Офелія. Но съ этой очаровательной простотой и близостью къ природѣ Пердита соединяетъ черты высокой, царственной натуры:
  
   Все, что она ни скажетъ, дышетъ чѣмъ-то
   Возвышеннымъ и чуждымъ той средѣ,
   Въ какой она живетъ.
  
   Это сближаетъ Пердиту съ Герміоною. Между матерью и дочерью -- родовыя черты сходства, тонко проведенныя Шекспиромъ. Отъ Герміоны Пердита унаслѣдовала не только величавое благородство, но и ея твердость души, постоянство и энергію чувства.. Она такъ же безповоротно отдаетъ свое сердце Флоризелю, какъ нѣкогда Герміона отдала свое Леонту. Въ постоянствѣ своего чувства убѣждена она сама, убѣждаетъ и читателя:
  
                                           Горе можетъ
   Согнать румянецъ свѣжести со щекъ,
   Но сердце будетъ вѣчно неизмѣннымъ.
   (Дѣйствіе II, сц. 3).
  
   Ошеломленная грубыми угрозами Поликсена, она молчитъ, но какая энергія звучитъ въ ея непосредственно за этимъ слѣдующихъ словахъ:
  
                                           Я дважды
   Была почти готова перебить
   Его, сказавъ, что то же солнце свѣтитъ
   Надъ нашей бѣдной хижиной, какое
   Сіяетъ и надъ крышею его
   Блестящаго дворца.
  
   И здѣсь видна въ ней дочь Герміоны, хотя она "и не умѣетъ красиво говорить и не можетъ придумать лучшихъ словъ", какъ она выражается (Д. IV, сц. 3).
   Читатель не можетъ не согласиться съ Флоризелемъ, что Пердитѣ "не нужно приданнаго иного, кромѣ качествъ ея души", (ib.) и не можетъ не увидѣть въ ней, подобно придворному Леонта -- "созданье, прелестнѣе котораго едва-ль когда нибудь лучи живили солнца". (Д. V, сц. 1).
   Вмѣстѣ съ Флоризелемъ Пердита составляетъ "пару влюбленныхъ, нѣжныхъ горлицъ, давшихъ слово во вѣкъ не разлучаться" (Д. IV, сц. 3). Если Пердита "ручается за слово этихъ горлицъ", то и юный Флоризель вполнѣ подъстать своей возлюбленной и также можетъ постоять за себя:
  
                                 Вѣрь, что я
   Весь твой, а не отца. Я не могу
   Быть даже и своимъ, когда бы не былъ
   Твоимъ навѣкъ;-- могу ль принадлежать
   Поэтому другимъ я?
  
   Онъ считаетъ "благословеннымъ" навѣки тотъ часъ, когда его соколъ опустился на поле ея родныхъ. Вся слава и могущество міра, всякіе таланты и превосходство надъ другими для него "не значатъ ничего безъ сердца этой дѣвушки". Ни за какія сокровища онъ "не преступитъ клятвы вѣрности", которую онъ далъ ей. Послѣ угрозъ отца онъ "намѣренъ пробивать самъ дорогу къ счастью". Правъ старый Камилло, выражающій убѣжденье, что Флоризеля съ Пердитой "можетъ разлучить одна лишь только смерть".
   Чистая любовь двухъ пылкихъ юныхъ сердецъ, предназначенныхъ другъ для друга, никогда не изображалась въ болѣе идеальномъ, поэтическомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣе правдивомъ и чуждомъ всякой слащавости свѣтѣ. Наряду съ прелестной четой Пердиты и Флоризеля можетъ быть поставлена только чета Миранды и Фердинанда въ "Бурѣ", представляющая также излюбленныхъ дѣтищъ Шекспира, на которыхъ покоится его нѣжный, отеческій взоръ.
   Нельзя не согласиться съ Гервинусомъ, высказавшимъ мнѣніе, что "не много написано Шекспиромъ такого, чтобы равнялось полнотою, движеніемъ и изяществомъ четвертому акту "Зимней сказки". Съ нимъ соперничаетъ, по поэтическимъ достоинствамъ, и пятый актъ, похожій на заключительные, тихіе и полные нѣжной мелодіи, звуки вдохновенной симфоніи. Послѣ изображенія бурныхъ порывовъ слѣпой страсти и послѣ идиллической картины чистой, какъ кристаллъ, юношеской любви, поэтъ теперь чаруетъ насъ трогательными сценами семейной радости, примиренія и возрожденія къ новой, болѣе свѣтлой жизни. Символомъ этого возрожденія является статуя Герміоны, оживающая на нашихъ глазахъ. Заключительная сцена принадлежитъ къ лучшимъ страницамъ шекспировскаго творчества. Ничто не можетъ сравниться съ высокой поэзіей и умилительной трогательностью того момента, когда Герміона, считаемая за статую, сходитъ, при тихихъ звукахъ музыки, съ пьедестала, безмолвно обнимаетъ почти оцѣпенѣвшаго отъ радости Леонта и даетъ материнское благословеніе восхищенной Пердитѣ, падающей передъ ней на колѣни.
   Подъ впечатлѣніемъ этой чудной сцены мы и разстаемся съ "Зимней сказкой".

М. Розановъ.

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru