Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906--1907 гг.)
М.: Республика, 2003
ВСТРЕЧА ПАРЛАМЕНТА
Одна из стихий современного движения -- необыкновенное оживление...
Все молодо было в это утро 20 февраля: молодое солнце, молодой снег, молодые лица, массы молодого народа. Молодое чувство точно перелилось из души на улицы, дома, природу, -- и всему "скинуло лет двадцать с плеч"... И все, почувствовав себя моложе, чем есть, засмеялось, развеселилось.
...Уже издали, по Литейной, Надеждинской, Знаменской улицам виднелись черные "кишки" народа; эти разорванные куски змеи, которые то сливались в одних местах, то разрывались -- в других. И чем ближе к Таврическому дворцу, тем чаще они сливались и, наконец, превращались в сплошной, движущийся черный тротуар. Конки полны народа, внутри и на империале. И все спешит в одном направлении. И все одни лица, приблизительно одни: старше, моложе, все они "учатся", "читают книжку" (простонародье), все гадают, думают, у всех складка на лбу. И вот все это "думающее" и "читающее" пришло взглянуть на то, что вышло, осуществилось из "чтения" и "думок" всей России. Народ спешил к Таврическому дворцу именно с этим чувством матери, торопящейся взглянуть на свое новорожденное дитя. Право, я не ошибаюсь: у толпы, частью необразованной, бесправной, не "штатной" по рубрике "парламентаризм" и вообще совершенно частной и глубоко частной, -- Бог весть откуда родилось чувство старшинства и материнства в отношении к депутатам, которые проехали или ожидались, и даже к самой Думе, конституции и вообще "ко всему этому". Даже гимназисты, студенты, подростки, курсистки, мастеровые точно гордились, как молодая мать: "Смотрите, какой!" "Этот -- мой!" "Я родила, выносила!" "Трудно было девять месяцев, -- но как теперь я счастлива".
Наплыв народа к Таврическому дворцу был значительно больше сравнительно с прошлым годом. Тогда образовалось два тока: к Зимнему дворцу, где совершалось молебствие и откуда депутаты должны были выйти, и к Таврическому дворцу. Во всяком случае, тогда совершенно свободен был проход даже по Шпалерной улице, на которой стоит Таврический дворец, почти вплоть до него. Теперь приходилось "пролезать" через толпу, и к часу дня уже началась небольшая "давка", из которой тревожно спешили назад все, кто послабее.
Едут кареты, много карет; коляски, пролетки. К открытию Думы спешит и дипломатический корпус, и вся знать. Но толпа выглядывает "свое дитя".
"Свое дитя", "депутата", она как-то инстинктивно узнает: "не свои" сидят строго, чинно и холодно. Притом же упряжь, лошади и вся отделка экипажа другая. Но вот едут двое, чумазые, старые, темные; что-то из Туркестана, не ближе!
-- Ура! ура-а!! ур-р-а-а!!!
Смеются, чуть не топают ногами. "Тюбетейки" снимают картузы и смеются же. Едва ли по-русски, ясным словом и без акцента сумели бы ответить. Дитя тоже обрадовалось, глядя на свою "мать" -- толпу.
Этот обмен взглядов, ласки, какой-то междуплеменной и междуверный или, точнее: соединенно-племенной и соединенно-верный, меня тронул до слез. Впервые это видишь в России: на идее "свободы", "освобождения", на инстинкте "дайте вздохнуть" -- слились и обнялись народы России, веры самые разные и племена такие, которые только по географическому словарю отыщешь.
-- Какой партии? Говорите, какой партии! Говорите! Говорите!
Это к депутатам, между которыми некоторые и в цилиндрах.
-- Из какой партии (передразнивая)! Или не видите: в цилиндре! Вот те и партия!
Визг, смех и свист. Свистели и визжали много; как только карета поторжественнее, а особливо с гербами или с лакеями в парадных красных ливреях, -- визг переходил в такой гам, что сидевшей в карете "персоне" едва ли было по себе. "Пронес бы Бог". Но только не тронули, не обидели. Только выразили "чувства" и манифестировали "левые убеждения". Толпа, очевидно, была "левая". Почему? Почему, в самом деле, гимназист, курсистка, мастеровой, даже чиновник -- все, однако, "слиянно и нераздельно" суть левые?
-- Чем левее, тем моложе; чем левее, тем моложе! -- точно звучал у меня в голове ответ. -- А кому молодости не хочется? Кто хочет быть старым грибом?
Я думаю, это самый общий и самый основательный ответ.
В четыре часа дня я опять выехал к Таврическому дворцу. Народу было еще гуще, но он весь двигался назад. Очевидно, я опоздал к выходу депутатов из Думы. Не доезжая до нее, я увидал огромные черные массы, шедшие по Фурштадской площади. Я направился туда. Занимая поперек всю улицу, толпа шла, неся 3--4 очень маленьких красных флага. Как старый ревнивец около молодой любовницы, сзади угрюмо следовала, тоже огромной толпою, полиция. Но не вмешивалась. В нервном возбуждении толпа шла чрезвычайно быстро, и ее трудно было догнать. Показалась фигура, поднявшаяся на извозчичьей пролетке, которая, сняв фуражку и размахивая ею, что-то говорила.
-- Отлично! Отлично! Так!
-- Ура! ур-р-а!!
"Ну, что же, -- подумал я, -- молодое резвится; молодому как не резвиться!"
Но меня кто-то толкнул, и вдруг все стали толкаться; и затем увидели, что все бегут не вперед, а назад и толкаются в быстро захлопывающиеся стеклянные двери подъездов. Отряд солдат (конной полиции?), с ружьями за плечами и чертя шашками в воздухе, но (кажется) не опуская их, вообще не ударяя, мчался во весь карьер по улице, от Литейной к Таврическому саду. Быстро повернув, таким же галопом он промчался назад. Все бежало, рассыпалось, кричало.