Розанов Василий Васильевич
Около народной души

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906--1908 гг.)
   М.: Республика, 2003.
   

ОКОЛО НАРОДНОЙ ДУШИ

   Можно сказать, головной мозг нашей интеллигенции обескровел от заботы, где и как сыскать новые способы культурно воздействовать на народ. Библиотеки и читальни в память "знаменательного события" или "в память великого человека", маленькие изданьица и целые издательские кружки, чтения с туманными картинами и без них, собеседования и проч. -- все это "культурно воздействует" или пытается культурно воздействовать на народ. Слов нет, где труд -- там и Божие благословение; и как бы люди ни старались и где бы ни старались -- все в пользу. Итак, мы начинаем нашу речь не для того, чтобы что-нибудь остановить или кого-нибудь расхолодить; наше желание -- сколько-нибудь помочь.
   Нельзя не обратить внимания на следующее: приглядываясь ко всем этим усилиям интеллигенции, замечаешь, что она уж слишком активна во всем этом, а народ слишком пассивен. Интеллигенция, точно мамка, приставляет ко рту младенца-народа соску и нудит его пососать своей кашицы, причем нельзя не видеть, что народ в значительной степени от этой кашицы отвертывается. Это во-первых. Во-вторых, нельзя не обратить внимание на томительную однотонность всех этих культурно-воздействующих средств, -- так сказать, на однообразие в разнообразии. По-видимому, разница: то книжка, то лекция, то туманная картина. Но на самом деле это все одно: кашица, то сваренная на молоке, то на воде, то погуще, то пожиже. Все и везде -- слово; все и везде поучение. В сущности, все эти книжки и чтения суть светская форма церковного проповедничества; и та тетрадочка, по которой проповедник говорит свое "слово", иногда довольно скучное, есть первый оригинал и начальный корень всех теперешних книжечек и чтений, с которыми интеллигенция выходит к народу. Все -- слово, все -- словесность; все -- поучение, с видом неизмеримого превосходства поучающего над поучающим.
   И хочется крикнуть всему этому: "Не так!"
   Прежде всего, это поучение нудно и для самой интеллигенции. Так, бедная, старается, что пот со лба катится; приноравливается, изловчается, усивается быть простоватой и удобопонятной, и чрезвычайно боится, -- как и всякий, впрочем, проповедник, -- проболтаться о собственных пороках, слабостях и грешках, которые по немощи человеческой у каждого есть, и она их тоже не избежала. И она, как и духовные лица, делает "святое лицо" перед народом, что не довольно легко и для настоящего проповедника. Во-вторых: да оправдывается ли этот труд результатами? Проповедующая интеллигенция немножко скучает, а поучаемый народ потихоньку позевывает. Что скучно для учителя, не может не быть скучно и для ученика. Если народ где и учится около образованных классов, то не прямо, а косвенно, -- в моменты, когда эти образованные классы не стараются быть особенно поучительны. Он учится и культурно воспитывается около настоящей и во всю ширь развернутой, самостоятельной, своей жизни этих классов, где они нимало не помышляют о наставительности, а живут страстями и умом, гневом, ссорами и дружелюбием, живут жадно, живут, наконец, корыстно. На хорошей, отлично поставленной мануфактуре народ настоящим образом воспитывается, воспитывается в труде, в ответственности, ну -- и образовывается удивлением перед техникою и всеми чудесами науки. Равно в тех немногих пока случаях, где простолюдин начнет по-настоящему понимать настоящую литературу, -- он воспитывается же. Не сегодня завтра Крылов сделается любимой деревенской книжкой: вот это -- воспитание, культура. Очень жаль, что некоторые утонченности языка и мыслей Козьмы Пруткова не могут сделаться понятными народу, а то он тоже мог бы войти в обиход народный. Но только тогда, когда деревне станет понятна "Война и мир" и эта громадная эпопея тоже станет достоянием села, мы можем, перекрестившись, сказать: "Слава Богу, народ наш стал культурен". Увы, однако, может быть, этого даже никогда не будет! Слишком все это трудно и сложно. Всех в гимназии не переучишь, а понимать нашу литературу почти невозможно, по крайней мере, без гимназического образования.
   Нужно не читать народу лекции, а жить с народом -- вот что я хочу сказать. И не то, чтобы одеваться по-народному, -- это будет "ряженье" и "ряженые"; а чувствовать по-народному, по-народному думать. Надо вырастить в себе народный нюх и народный глаз. От ощущения -- до мысли: вот путь! Ошибка славянофилов заключалась в том, что они были слишком умны: ну, куда такому ученому, как Данилевский, такому тонкому критику, как Страхов, или такому "европейски образованному человеку", как И. С. Аксаков, было "пойти в народ".
   
   А и поклонилась бы Спесь отцу-матери,
   Да ворота не крашены.
   
   Нельзя не заметить и до известной степени не отдать чести нашим не очень мудреным нигилистам, что им в семидесятых годах лучше удалась славянофильская идея: не мудрствуя лукаво, они с одним Писаревым и Карлом Фохтом за душою окунулись в народное море, ругаясь, споря с народом из-за якобы "предрассудков" его, доходя чуть не до драки и, во всяком случае, иногда испытывая побои или представление "к г. становому". Но дело сделали. Вошли в народ, они первые и массою, и пошли плечом к плечу, около работы и вообще деловым образом, а не литературно и не книжно. Но нельзя не заметить, однако, что та элементарность души, которая им помогла просочиться в народ, найти первую скважину, в которую они и пролезли, теперь мешает их дальнейшему действию на народ и слиянию с ним. Народ жил тысячу лет. Конечно, он и младенец, но он -- и старик. Он стар культурою своею, не книжною, а бытовою, житейскою. Нигилисты могли сойтись с ними как рабочие с рабочими, на интересах работы, заработной платы, отдыха и проч. Но за этим начиналась в народе другая сложная жизнь, другая тонкая жизнь, в понимании истории нигилисты оказывались слишком варварами, чтобы не только что "воздействовать" на народ, но хотя бы и идти с ним рука об руку.
   Это весь мир души человеческой, весь мир совести человеческой. Можно так сказать: нигилисты поняли народ только в его будничной стороне и будничным образом; они взяли человека в будень и посмотрели на него будничным глазом. Но в народе есть и праздник, у души народной есть и праздничная сторона. Это все, где она является разрисованною, увеличенною, сияющею, печально или светло -- все равно. Ибо есть и печальные праздники. И вот тогда она уже не есть душа плотника, душа башмачника, дровокола, угольщика, с которою умеет разговаривать нигилист на ей понятном языке, а душа человеческая: и вот к ней-то нигилист со своим багажом из Писарева и Фохта не умеет подступить. Сказывают, теперь нигилисты бросились к культуре и читают так много, как им отродясь не приходилось читать. Будто бы, далее, они натолкнулись в этом чтении на декадентов и поглощают их в таком количестве, что подняли спрос на всевозможные экзотические альманахи и книгоиздательства всех созвездий. Наконец, разъясняют, что они не столько ищут у декадентов их известные и неизвестные "извращения", сколько просто смотрят на их книгу как на образовательную энциклопедию, откуда могут почерпнуть самые последние взгляды и самые шумные факты. Все это имеет тот вид ребячества и неопытности, какой всегда был присущ "мрачным" нигилистам, так что приведенным слухам можно поверить.
   В общем, однако, движение правильно: нигилисты, -- они же и социалисты, марксисты и проч., -- всегда были душевно неразвитые люди, были какие-то грубые элементарные язычники, которых воистину "не просветил свет Христов"; но просветил не в смысле вероучения, а в том гораздо более важном смысле, что Христос вырастил у человечества, точно шестое чувство тонких ощущений, ухо для неслышных звуков и глаз для невидимых образов и через то открыл для него совершенно новый мир жизни, о каком самого предположения не было в античном мире. Нигилисты, экономисты, исторические материалисты настолько, можно сказать, и живут своим внешним миром, постолько их счеты и правильны, постолько они совершенно не видят этого другого мира и не взяли в расчет темных сторон души, неизъяснимых в ней движений, беспричинных и бесконечных... Назовем, для краткости, всю эту сторону души "метерлинковскою" и скажем мысль свою этими европейскими терминами, к каким привыкли они: нигилистам надо пройти весь путь от Фохта и Писарева до Метерлинка, чтобы не быть выброшенными дальнейшим ходом истории просто как ненужный балласт, как слишком грубый и непригодный материал для дальнейшего помола исторической мельницы.
   Нужно жить с народом не в одной его работе, но и в его празднике. А чтобы приобщиться и к народному празднику, нужно светскому обществу доразвиться до глубины народной культуры -- до его религиозной культуры. Ну, вот этот праздник, который мы торжествовали недавно: праздник "воскресения" после смерти, праздник "очищения от греха". "Грех", "смерть", "воскресенье" -- не правда ли, какая это тарабарщина для нигилиста? Это слова из какой-то книги, которую и не начало читать или которую давно забыло наше образованное общество. Ведь это общество точно какое-то железное, -- не хворающее, не умирающее, не грешащее и не кающееся. Народ никак не может слиться с обществом на этой пустоте его, так как он неизмеримо перерос ее, серьезнее ее, хотя он и безграмотен.
   Правда, народ наш надо культивировать. Все же он безграмотен, и это кое-что значит; но читатель, следящий за моею мыслью, вероятно, уже согласился, что культивировать народ можно не книжкою и не лекциею, а начав жить вместе с народом. Здесь образованное общество, в своей широкой и самостоятельной жизни, в жизни не педагогической, а настояще-культурной, стало перед великою задачею: чем усваивать некоторые идеи из Метерлинка, из Ибсена, из Ницше, из декадентов, -- подойти к ним осязательно и зрительно во образе великого народа, живущего древнею религиозною культурою, великою душевною культурою, и в большой работе смешать свою душевную жизнь с народною жизнью.
   Подвиг по плечу Петра Великого, хотя и в обратном направлении. Петр Великий не совсем успел в своей задаче, и даже до нашего времени "дело Петрово" застряло оттого, что он, как и теперешние нигилисты, подошел к народу только снаружи и материально, в работе и буднично, желая помочь народу и облегчить его вещественно. Но не заметил праздника его души, трагического или светлого -- все равно. Не заметил, где она растет к небу. В борьбе его "со старым" он не победил народной души, а только ударил по ней с силою и оскорбил ее; но, получив "заушение", она выстояла перед бронзовым гигантом: и по той простой причине, что она была глубже и Петровой души, как выше души теперешних нигилистов, вот этим "метерлинковским светом", против которого что же поделаешь дубьем. Образованным классам надо доделать дело Петрово: им нужно войти в душу народную, оглядеться там, многому, очень многому научиться; ну, а кое в чем и вступить в борьбу, не педагогически, не учебно, а по-настоящему. Может быть, образованное общество самому народу в той же линии душевности откроет возможность новых восторгов, новых светов, новых ликований? Может быть, о грехе, о смерти, о воскресении, о совести и раскаянии оно скажет новое слово, для самого народа неожиданное? Вот где было бы довершение Петрова дела; или, кто знает, поворот к чему-то совсем новому...
   Все эти мысли невольно приходили на ум в минувший день Пасхи... Величайший годовой праздник народа: а что мы в нем чувствовали? О, и мы "приобщались народу" в этот день с пышными куличами и сладкими творожными пасхами. Но, поистине, насколько больше торжества и смысла было в маленьком 50-копеечном куличе, какой, освятив его в церкви, нес к себе в убогую комнатку петербургский рабочий. У него все так это обдумано и связано. Связано с цельным годом душевной жизни, шедшей темпами, подъемами и опусканиями. Это целая душевная драма, с большим трагическим оттенком, какую переживал, а не то чтобы только видел народ в "слезном покаянии" и вот в "светлом торжестве". Без этой драмы, без соучастия в ней души народной, живущей церковно, -- что значат куличи и пасхи? Лишняя еда. Ее у нас и в будни много, и ее мы можем разнообразить сколько угодно. Тут ничего нет. Нет прежде всего праздника. А чтобы пережить его, нужно совершенно перемениться душою, расшириться до способности принять в себя эти великие мистерии погребения и воскресенья, греха и очищения от него, которые все пришли к нам в Европу с Востока.
   Европа -- она прекрасна, но маленькая. Есть какая-то связь великих душевных явлений с массивностью обитаемой человеком земли. Кажется, ни одна еще религия не приходила с острова. Азия, самый громадный материк, растящий такие чудовищные деревья и питающий таких огромных животных, дала нам и великие таинства религии, всех религий.
   Полувосточному, полузападному народу, русским как-то совершенно даже не в меру довольствоваться очень научными, но очень короткими мыслями, составляющими обиходную жизнь Европы. Там с религиею покончили или кончают; у нас она никогда не угаснет уже потому, что одною ногою мы стоим в Азии.
   

КОММЕНТАРИИ

   А и поклонилась бы Спесь отцу-матери... -- А. К. Толстой. "Ходит Спесь, надуваючись..." (1856).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru