Розанов Василий Васильевич
Кострома и костромичи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В.В. Розанов

Кострома и костромичи

   В Костроме археологический съезд. Любознательные люди, глаз которых устремлен в древность и в этнографию, эту пребывающую древность, со всех концов съехались туда. Друзья, один тифлисец и один харьковец, шлют оттуда письма мне, полные одушевления и почему-то любовью к самому месту съезда, городу Костроме. В Костроме теперь большой праздник; она открывает у себя Романовский музей, где будут храниться говорящие камни старины, и уже похожие на камень какие-нибудь харатейные (пергаменные) свитки и всякие письменные и печатные драгоценности.
   Это хорошо. Желательно, чтобы богачи-магнаты, каких, кажется, в Костроме нет, а по России их много, приняли участие средствами в этом Романовском музее. Впрочем, сорок лет назад в Костроме, уже за городом, были богатые фабрики Шилова, Мухина и, кажется, Зотова. Живы ли они теперь? Они стояли за городом. В их черных трубах, неизмеримо огромных корпусах, а особенно в страшно сильных кулаках "фабричных" костромичи видели что-то пугающее, страшное, неодолимое. Я сам помню, как меня, мальчиком, стал колотить подросток с фабрики, -- без всякой причины, встретив на улице. Я наклонил голову и спину: "Только бы не по лицу, -- остальное не важно. И только бы не убил". О сопротивлении не было и мысли.
   Костромичи народ тихий и мокрый от постоянных дождей. Есть поговорка, сложенная ими о себе:
   
   Кострома
   Такая-то сторона.
   
   Вместо "такая-то" вставлено другое слово, не очень печатное. Как я узнал уже взрослым, "Кострома" есть имя языческого божества, должно быть женского или бабьего, которое перешло в название города. Но, конечно, сами костромичи об этом не знают; это им должны теперь внушить археологи.
   Сам город представляет собою смесь огромных и красивых, все новых, казенных зданий и небогатых обывательских домов, которые к окраине переходят в рухлядь. Я жил в рухляди. Как за уголок завернуть, выходила улица в поле; и немножко еще пойти -- открывались мельницы, с их огромными фантастическими крыльями. А там и леса, с грибами. Тут, на всполье, стояла старая-старая береза, уже без листьев, помнится. Верно, теперь ее срубили "для благоустройства". По березе этой узнавалось, что "уже близко дом". А "дом" -- это было царство небесное для усталого до последнего изнеможения собирателя грибов. В страшный лес я, конечно, ходил с большими. У больших большой шаг: за ними бежишь, бежишь, и никак они не остановятся. Не обращают никакого внимания.
   Леса еловые. Сосен я не помню, должно быть, оттого, что на сосну надо поднимать голову кверху, а ель вся перед глазами, и ее невозможно не заметить, даже маленькому. Грибов было множество. Однако полные верхом корзины несли только какие-то "знающие места бабы", должно быть колдуньи. Они были старые и всегда серьезные, уходили в лес с рассветом. А когда мы шли в лес, часов в семь утра, они уже возвращались назад. Мы собирали корзины до половины. Грибы -- боровики. Ягод не помню, кроме нашей домашней "садовой малины", кислых яблок и как "объеденья" -- вишен и крыжовника.
   Костромичи все "акают". Говор их прелестен по мягкости, благозвучию и некоторой гортанности. Говорят "бываат", а не "бывает".
   Из лесу приезжали к нам угольщики продавать на базар уголь, так как мы жили около "Сенной площади", со всяким громоздким товаром. Приезжали с вечера и ночевали, а рано утром везли уголь на базар. Когда они садились "хлебать" (ужинать), всегда я сидел перед ними и смотрел им в рты. Очень вкусно казалось, оттого, должно быть, что они ели с аппетитом. Руки и лица их были черные от угля (от налета), а души, должно быть, белые. За ужином неумолкаемо шел говор, смех и прибаутки. Такого веселого народа я потом не видал: горожане много угрюмее, печальнее. "Ну, чадо мое, гороховое"... так это и звучит в ухе. Особенные же весельчаки были старики. Молодежь была серьезнее.
   После грибов самое большое удовольствие была ловля раков. Для этого отправлялись "в ночное" на реку Кострому, сливающуюся тут же с Волгою. Река Кострома несравненно глубже Волги: так глубже, что уже за 2 сажени от берега имеет сажени две глубины, и дальше -- многосаженная глубина. Зависит, конечно, от крутых берегов, падающих прямо вниз в этом месте: мне же от глубины ее, а может быть, и оттого, что Волгу я знал только "теоретически", Кострома казалась уважительнее и грознее Волги. "Чуть оступился с плота и упал в воду -- спасенья нет". В Волге же смерть не была так близка и неизбежна. Ловили сетками из мочала, сплетенными крест-накрест на обруче от испорченной кадки, кладя на нее камень (груз) и приманку. Раки были черные и огромные или красные небольшие. Наслаждение видеть, как 2-3, иногда 4 рака расползаются от приманки в сторону, к краям сетки, но еще не доползли до края, и вот быстрым движением выхватываешь сетку из воды и хватаешь раков! Это наслаждение ни с чем не сравнимо. Из воспоминаний о классической гимназии ловля раков единственно отрадное в моей памяти.
   Ночью зажигали костер и пекли раков поменьше. Побольше берегли домой. Холодно. Пронизывающая сырость. Чуть-чуть дремота, не могущая перейти в сон. Но вот толчок в бок старшего: показалась утренняя зорька. Торопливо спускаемся вниз, перешагиваем (осторожно) с плота на плот и подымаем с вечера закинутые сетки: первый улов всегда хороший.
   Осенью, с сентября, начинались дожди. Они были ужасны: с утра моросит, вечером моросит, всегда моросит. Дождь косой, неприятный, в лицо. Стоишь на крыльце, поутру: опять дождь, безнадежный. Ни выйти, ни поиграть. Сиди дома. А дома одно удовольствие: география Корнеля со своими проклятыми островами и полуостровами, да 90-й псалом царя Давида.
   Безнадежно! И я плакал.
   Имя Сусанина все знают в Костроме, грамотные и неграмотные. Сусанин -- слава Костромы, гордость Костромы. От Сусанина все костромичи -- патриоты. Умереть за царя, уморить ляхов (имя "поляков" в низшем классе неизвестно) -- мечта, кажется, с детства. Непонятна маленькая неделикатность: отчего бы раз в год не командировать московскую оперу в Кострому для представления там "Жизни за Царя" Глинки? Это так дешево, костромичи своим прекрасным духом так заслужили этого, серьезная благодарность к Сусанину, естественно, внушает эту мысль, а плоды непременно были бы так хороши. Воспитанники гимназии, семинарии, Григоровской женской гимназии и городских училищ непременно должны бы видеть в картинах и звуках величайшее событие своего города. Но наши министры просвещения, все такие "патриоты", не догадались выпросить этого простого и легкого распоряжения.
   Памятник Сусанину -- хорош. Он "губернский", скромный, не столичная краса: но закруглен в мысли и форме. На круглой колонне бюст Михаила Феодоровича в шапке Мономаха; у подножия колонны -- молящийся Сусанин, прижав руки к груди, стоит на коленях. Все это -- на кубическом постаменте, одна сторона которого покрыта барельефом, изображающим, помнится, сцену убийства в лесу Сусанина "ляхами".
   Единственная политическая тема, занимавшая в то время и низы, заключалась в вопросе: "Кто выше, губернатор или архиерей". Ибо их было по одному в каждом городе. Соглашались, что "может быть, губернатор выше архиерея, но зато московский митрополит выше губернатора". Последнее почему-то составляло утешение.
   Из церквей помню Козьмы и Дамиана, ближайшую; Алексея Божия человека -- в сторонке; Покрова Богородицы -- много подальше, но зато великолепную.
   Директор гимназии Шафранов, инспектор Рогозинников, батюшка Виноградов, учитель русского языка -- Мусин, французского -- Морен, были прекрасные люди и педагоги. Потом были классики, но уже сухие и страшные. Из чехов. По моему дурному учению это была terra incognita, может, поэтому и страшная.
   И хоть там были эти ужасные дожди, а все-таки хочется сказать, что это -- благословенный край. Такой добрый, тихий и провинциальный!
   
   Впервые опубликовано: Новое время. 1909. 2 июля. No 11962.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru