Розанов Василий Васильевич
Вечное обновление и вечная старость

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

В.В. Розанов

Вечное обновление и вечная старость
(К переработке гимназических программ)

   Нужно пожалеть вековым сожалением, что в свое время не был поставлен во главе нашего министерства просвещения Н.И. Пирогов, автор "Вопросов школы и жизни", как бы рожденный для этого поста; что и позднее не был призван к великой задаче -- устроить нашу школу другой гениальный человек, Д.И. Менделеев, автор книги "К познанию России". И что вообще за век своего существования, когда собственно сложилась наша гимназия, сложилось это зерно всего школьного мира, всего школьного дела, -- во главе министерства, и следовательно, как устроители гимназии, стояли люди только средних способностей, иногда даже посредственных способностей, без гения и вдохновения, без энтузиазма, без сколько-нибудь засвидетельствованной горячей любви к русской земле, к русской истории, к русскому духу и быту. Две личности, поднимавшиеся над уровнем "обыкновенного", -- гр. Уваров и граф Толстой, были -- один европейцем-классиком, а другой "урожденным" министром внутренних дел и отнюдь не педагогом. Затем здесь менялись военные и профессора, из которых первые никакого отношения к школе не имели, а вторые были только хорошими специалистами своей специальности, отправлявшие учебно-административные должности просто как "должности", без школьного в себе жара и без школьного даже понимания. Ибо как есть "военный дух" и его доблести и героизм, есть "юридический дух" и известная тонкость в нем, -- так есть совершенно особый "школьный дух", "училищное" вдохновение и жар, есть и возможен дар и, наконец, гений чисто педагогический. Вот соединение "министра" и этого специфического "гения" никогда у нас не встречалось: откуда и происходит, что вся школа у нас какая-то бескрылая... "Влачит" свое существование; "переделывается"; и после всех "переделок", удлинений, укорачиваний программы, начинки то классицизмом, то реализмом -- она остается все мертвою школою, скомпилированною, сколоченною, выкроенною -- а не живой, не творческой, не одушевленной.
   И ученики ее не любят и, главное, не уважают.
   И общество ее не любит и не уважает.
   И государство ею недовольно. И недовольство выражает в требовании все новых и новых переделок, новых уставов, новых программ.
   Ведь когда требуют переменить устав или программу, то тут собственно не в уставе и не в программе дело; разве "требующие", целая страна, знают хорошо и детально в данное время существующие программы и уставы? Ничуть. Требование проистекает из глубокой тоски, с которою старшее поколение смотрит на младшее и видит в нем немощь к делу, праздношатайство, верхоглядство, фразерство и полное отчуждение от родной земли, родной истории, от всякого родного дела.
   -- Перемените программу: может быть, лучше будет.
   Министр, у которого никакой решительно педагогической идеи в голове нет, -- который есть только хороший юрист, или хороший генерал, или хороший латинист, -- "собирает комиссию" и все на нее возлагает... В комиссию попадают все люди "ученые", хорошие специалисты своих специальностей, которые начинают спорить о преимуществах именно "этой своей специальности" и требуют увеличения программы и увеличения числа уроков по ней именно. Как и всякие переговоры, "комиссия" кончается компромиссом: "еще увеличить такие-то программы" и так-то перетасовать предметы и уроки. Министр, который вообще ничего в этом не понимает, никакого своего взгляда на дело не имеет, чуть-чуть для вида поумничав над "постановлениями" комиссии, в конце концов оформливает их в закон или устав и проводит по всем ступеням законодательной техники, и "новый устав" готов; но ничьей души он не радует, и ровно никто ничего от него не ожидает.
   "Хороший классицизм", -- решила школа Уварова.
   "Несколько классицизма и несколько естественных наук", -- говорила система Головина.
   "Исключительно один классицизм", -- приказал Толстой.
   "Послабее, не так горячо", -- смягчил Делянов.
   "Вовсе не надо классицизма", -- скомандовал Ванновский.
   "Классицизм можно оставить в виде крох -- а главное, новые языки, прикладные знания, практические сведения, и как можно больше, горою! Да сдобрить все патриотизмом и сердечностью", -- говорили последующие.
   Поезд "училищ" пошел очень быстро и все сильнее раскачиваясь, почти до крушения.
   Тут был призван Шварц, который сказал всеобщее:
   -- Тпррру...
   Вся страна тоскливо заворочала глазами.
   "Господи, хоть бы реформа"...
   И опять "комиссия", и вот "реформа"...
   Не в "патриотизме" дело... Ну, как ему "выучить"? Это не таблица умножения. Дело в том, чтобы вошедший в училище мальчик предрасполагался всем, что его окружает, что он видит и что он слышит, любит тот маленький мирок, в который он введен из своей семьи; вот этот школьный мирок -- прежде всего, свое училище -- это "альфа" всего; своих учителей, своего директора, своих воспитателей; чтобы он полюбил рисованье, если его ему учат; музыку или пение, если они введены в преподавание... Введены ли, однако? Насколько? И рисование, и музыка, единственные предметы с художественною в себе стороною, если и не выброшены из наших программ, то занимают в них нескрываемо-презренное место. Но это в сторону. Мальчик, приведенный в школу из семьи, должен себя чувствовать в ней тепло и светло, как бы он был в продолжающейся семье, в развитой семье, в раскрывшейся и усложнившейся семье... Ну, хоть год, два... Чтобы в этот опасный возраст 11-12 лет, самый впечатлительный, он не узнал яда отрицания, ненависти, гнева, из которого спёкся весь наш болезненный и уродливый нигилизм. Нигилизм весь есть продукт школы, -- и именно той стороны ее, что она имела изумительное мастерство отравлять первые сознательные годы мальчика, наполняя его злобою, вызывая его гнев и критику, вызывая к борьбе с собою его хитрость и все волчьи качества. В русской несчастной гимназии первые школьные годы входили в душу учеников как "залп" отравляющей влаги, как вино самого дурного качества, едкое, дурманящее и вместе парализующее...
   Школа, которой с первого же шага не любит ученик, которая его обидела, или его притеснила, или не поняла его в том, в чем он был вправе ожидать, что его поймут, есть растлевающая школа: ибо в 10, 11, 12 лет начать испытывать злобу -- это растление души.
   Теперь скажите, пожалуйста, в реформированной или нереформированной гимназии видел ли кто, чтобы директор постоянно "ходил по классам", был "всегда тут", когда оглянется ученик, и вообще был "что-то свое и близкое" для учеников. И дальше, по ступеням лестницы, -- кто видал попечителя округа "постоянно посещающим гимназии", беседующим о предметах их дела с учителями, об их уроках -- с учениками? Такого попечителя отродясь на Руси не видано. И кто видал министра, который "купался бы в училищной среде", как в своей домашней ванне; ее одну любил; к ней привык; ее до глубины знал?
   Да ничего подобного и никогда не было! Все сидели по своим "канцеляриям" и писали свои знаменитые "бумаги". Оставив, в сущности, учебное дело "на Божью волю", -- да на "серую шинель" всей учебной системы, всего министерства просвещения -- учителя гимназии, сего чиновника VIII класса, с Анной 3-й степени в петлице.
   
   Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 8 сентября. No 12389.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru