Lib.ru/Классика: Розанов Василий Васильевич. Бедные наши дети

Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)

М.: Республика, Алгоритм, 2006.

БЕДНЫЕ НАШИ ДЕТИ

-- Папа, скажи мне характеристику Прометея.

Я оглянулся на свою Веру... ту милую Верочку, которая от семи до одиннадцати лет дала столько поэтических впечатлений, не только прекрасных по очерку, по скульптуре фигуры и движений, но и по доброте, разумности, благородству сердечных побуждений. Как она охраняла -- в девять лет! -- младших сестренок и братишку от опасностей, неприятностей, ушиба, падения. Дети растут, -- и не замечаешь. Теперь она завивает в волосы довольно нелепый бант, который, впрочем, не умеет завязать, обозначается бюст, ворот не на все пуговицы застегнут, и только утешением и надеждой является прелестная, нежная улыбка, по временам блуждающая на ее лице. "За эту улыбку надо держаться".

-- Прометей, милая? -- Не знаю. Должно быть, не посаженный вовремя в Шлиссельбург анархист. Бежал на Кавказ и там царапался об острые камни. Да тебе зачем?!

Смех разбирал меня "от самого пупика". Завтрак. Отдых. И час хоть какой-нибудь шутки.

Вдруг вижу, губы ее торжественно и негодующе надуваются.

-- Мне нужно.

-- Да зачем тебе нужно??

-- Нам задано сочинение: написать "Характеристику Прометея".

-- Написать "Характеристику Прометея"??!! Боже мой, мне 54 года, я был 13 лет учителем истории в гимназии, окончил историко-филологический факультет в Московском университете, где слушал Герье, Стороженку, Тихонравова, Буслаева: но положи передо мною лист писчей бумаги с темою: "Характеристика Прометея", и я только грыз бы перо и не написал бы ничего, кроме пяти строк: "Огненный брюнет, борода всклокочена, не повиновался господину исправнику, и тот за это связал его веревками. Симпатичен или отвратителен смотря для кого: для исправника -- отвратителен, для кавказских разбойников -- молодец". Что тут писать?!! Я -- ничего не напишу, а ты, моя девочка с бантиком...

Она вышла из-за стола. Потом, все ходя задумчиво и строго, что-то долго и много писала, ворочалась с огромными книгами, бантик все сворачивался на сторону, пуговки все меньше застегивались, матери и сестрам все больше грубила, со мной не разговаривала вовсе. Что она написала в свою "гимназию", я не знаю (она таила), но неодолимо я чувствовал, что "тема" и ее "работа над великою темою" унесла ее в высь какой-то гордой мечтательности: мать, я, меньшие сестренки, наше маленькое хозяйство, прислуга -- все ей казалось, нет, все ею ощущалось как что-то пошлое и низкое, грубое и мещанское, не могущее подняться до тех умственных очарований, в которых она жила. Известно:

И над вершинами Кавказа

Печальный Демон пролетал.

Особенно ее возмущало, когда ей предлагали "вымыть чашки" после чаю. Так вся и перекосится и, молча, уйдет в свою комнату. Мы перестали требовать: что же, не тащить на веревке к делу.

Прошел год. Лето. Вакационная работа. И Вера говорит мне повелительно:

-- Папа, купи мне Дрэпера...

-- Дрэпера?!!

-- "Историю умственного развития Европы". И Соловьева... .

-- Которого?

-- Как "которого"? -- Соловьева!! -- Мне нужно прочитать там для письменной работы.

Передаю все с крошечками подробностей: "прочитать из Соловьева", какое сочинение -- не названо, которого Соловьева -- не объяснено ученице. Очевидно, профессорша-учительница предполагает "эти мелочи уже известными ученицам" и сказала вообще: "Вот вам -- тема, а материал -- у Дрэпера и Соловьева".

Я растерялся. Молчу. Потом спрашиваю:

-- Да о чем вам задано написать?!

Оказалось, -- задано выяснить "Культурное значение магометанства в связи с личностью Магомета". Да: среди "материала" рекомендованы еще статьи из "Энциклопедии Брокгауза и Эфрона". Бедная моя Верочка не знала, что это "Энциклопедический словарь", и, "при бантике", не знает, что такое "Энциклопедический", не знает этого факта в мире, этого характера научных работ и литературы. Она "материал" так и обозначила: "Дрэпера, Соловьева и сочинения Брокгауза и Эфрона".

-- Да непременно, папа! До отъезда на дачу.

Дрэпера купил. О Соловьеве -- думал-думал и сообразил, что это популярная книжка "Магомет" в составе павленковской "Галереи великих людей". В продаже не оказалось, и приказчик сказал, что много гимназисток уже спрашивали книжку, но издание все разошлось, и новое ожидается только к осени. Достал еще из какого-то старого журнала, лет двадцать назад, об Аравии, арабах и первых халифах: Верочка и это жадно схватила. Вообще видно -- старается; все запирается одна в комнату и что-то пишет, компилирует. К обеду выходит молча, ни с кем не разговаривает и не допускает с собой никаких шуток.

-- Боже мой, зачем им Магомет? О "магометанстве" им достаточно объяснить, что "есть татары, которые продают мыло и кричат: "Халат". Чтобы больше объяснить, надо объяснить "многоженство" и закон "покрывала", в чем всем сама учительница, конечно, ничего не понимает, а гимназисткам 15 лет этого невозможно объяснять между прочим потому, что они и об "одноженности" ничего по правилам гимназии не знают и им запрещено об этом думать и спрашивать. Что же им учительница может объяснить, кроме того, что Магомет воевал больше других полководцев, что магометане ездят на верблюдах и что главный город у них Константинополь, а священный город -- Мекка. Да, кроме того, были "Корейшиты", из рода которых произошел Магомет.

Говорю жалостливо:

-- Да ты знаешь, есть Вашингтона Ирвинга: "Жизнь Магомета". Специально для этой темы. Учительница не упоминала?

-- Не упоминала.

Купил. Жадно схватила.

-- Ты покажи мне, что напишешь.

Не показала. В "сочинениях" как-то таится. Не то опасается во мне иронии, которой я не могу скрыть; не то что-то смутное говорит ей, что все написанное не может не быть ерундою. Как-то мне попались "материалы" для темы: но это просто переписанное с печатного "в свою тетрадь". Зачем она списывала, когда книги куплены, когда они -- ее. Я вижу, что она старается, работает, почти не спит ночей, но не может же "везти воза", в который нужно запрячь локомотив.

Но все разговоры, всякое возможное собеседование "заранее отсечены" ее неприступным видом. Она вся замкнута, пылает и куда-то унеслась в облака.

Эту зиму упростилась и, смеясь за обедом, рассказывает:

-- Такую то (фамилия и имя подруги) учитель спрашивает: "Какой город стоит на Неве?" Она ответила: "Лувр".

"Лувр"... но ведь это целое откровение. Дело в том, что она выучила "Лувр", вероятно, даже учительница объяснила, что там собраны великолепные картинные и скульптурные коллекции, есть Венера Милосская и есть Джиоконда Леонардо-да-Винчи; и явно, что все это заняло ее больше, чем "Петербург с нашей Кабинетской улицей"... Петербург -- тусклость, скука; Лувр -- яркость, звезда. И когда спросили, что же стоит на реке Неве, то из нее, как из автоматического ящика с шоколадными конфетами, за 10 коп., выскочила непроизвольно шоколадка "Лувр". В сущности, все бедные девочки, и моя Верочка, такая умница шесть лет назад, превращены мало-помалу в автоматические ящички, выкидывающие при нажатии кнопки разные слова:

-- Магометанство. Корейшиты. Константинополь.

-- Лувр на реке Неве: главное сокровище -- Джиоконда.

Теперь, через три года, уже "заневестившись", она будет танцовать с офицером. То если он спросит:

-- Слышали, Джиоконду опять нашли?

То она скажет:

-- Да. Это в Лувре.

А если скажет:

-- У нас, в Казани, очень много татар.

То она поддержит разговор:

-- У них Константинополь. А были еще Корейшиты.

Из чего он может заключить, что она образованная девушка и может составить счастье семьи.

* * *

О Лувре было в эту зиму. И всего в июне, войдя в комнату (на даче), я прямо с ужасом увидел на окне две новокупленные книжки:

"Небо и земля" -- Байрона.

"Каин" -- Байрона.

-- Верочка, бедная: что такое ты читаешь? Откуда у тебя эти книги?

Она, конечно, не имея представления о "Байроне" и "байронизме", не имея понятия о "классицизме" и "романтизме", не зная и не подозревая, что такое "реализм в литературе", ответила спокойно, как бы дело шло о поставленном самоваре:

-- Это нам задано на лето как "необязательное, но рекомендованное чтение".

И все "исполняет", бедная. Она вообще старательная ученица, -- патетическая. И особенно горячо берется, когда -- "сочинения" и -- что-- нибудь "для сочинения". Кто-то, кажется, ее похвалил; назвал "развитою" и вообще "серьезною": и вот в это "серьезное" она работает и работает. Но она когда-то была умна, впечатлительна, натуральна: теперь -- ум улетучился, она вся перекошена, как в параличе, без мысли и мотива движется и говорит, и "слова" вылетают из нее, как из автоматического ящика. Притом, все ужасно непоправимо: она не понимает, что все это -- "слова", без связи, мертвые, не ее собственные слова, а чужие, внушенные, заученные, услышанные на несчастных уроках несчастной гимназии; что она собственно помертвела, обездушилась. И это несчастное "помертвение", названное "образованностью", принимает за образование: и отстаивает его со всем упорством шестилетнего привыкания, шестилетнего гипноза.

В то же время я уже отцовским глазом вижу, что в ней невинная, неопытная душа девятилетней девочки. Т. е. живая развитость -- девяти лет; но -- стыдящаяся себя, испуганная собою, спрятавшаяся. Толстым слоем или тяжелым камнем на эту древнюю развитость легли пухлые, навязанные, ни с чем окружающим не связанные и не связуемые слова и ни с чем будущим не соотносящиеся.

Шел по дороге человек.

На него упала гора -- и задавила.

Это и есть "образование".

Образование -- чтобы задавить все "свое" и вложить все "чужое". И убить все "живое"; и надавать всего "мертвого".

Но отчего гимназия думает, что то "живое", с чем ребенок приводится в ее "приготовительный класс", есть ничто или дурное, есть что-то ненужное и неинтересное, что непременно нужно задавить своим "гимназическим": а не совершенно напротив, -- к этому живому, "из детства взятому", нужно приставлять другие, такие же живые и натуральные частицы, которые бы с ними связывались в одно. Почему гимназия думает, что девушку надо "делать", а не давать ей расти, только помогая росту. Конкретно:

Почему "Каин", а не "Юрий Милославский"?

Почему "Арктический и Антарктический океаны", а не "наша Нева, наше Ладожское озеро, наше Балтийское море"?

Или эту зиму, тоже несчастная Верочка спрашивает:

-- Папа, где мне прочитать о католических сектах XIII века?

Я обомлел: наверное она не знает, что такое "папство и католичество", иначе как в этих бедных словах из "автоматического ящика": папство -- это не татары, потому что там Магомет, а тут папа; и одно в Константинополе, а другое в Риме. Если только еще она знает, что папа в Риме, -- в чем я вовсе не уверен, и с чем, во всяком случае, у нее не соединяется мысли ни о какой необходимости; почему бы для нее "папе" не быть в Лисабоне или в Ташкенте? Папа -- имя, слово, как "Антарктический океан".

-- Как, "секты"? XIII века?!!

Я подумал.

-- Это альбигойцы, что ли?

-- Да. Альбигойцы. Учительница рассказывала в классе.

С тем металлическим равнодушием, как бы сказала: "Булки берутся у Филиппова".

Альбигойцы -- в связи с богомилами болгар; а богомилы -- в связи с нашими хлыстами. А хлысты -- такая темь, в которой и ученые не разберутся. Что же учительница могла рассказывать им в классе, тридцати девочкам с бантиками? "Слова из ящика": 1) что в XIII веке на Юге Франции появилась секта альбигойцев, 2) против которой папа Иннокентий III двинул крестовый поход; 3) альбигойцы были побеждены и почти все истреблены.

Но почему "сие все важно", когда совершенно непонятна и ученицам совершенно не может быть объяснена самая суть именно этой ереси и не понятна же та определенная суть католичества, против которой восстали сектанты, которая их возмутила и вывела из повиновения. Это -- даже не предмет университетского курса: а послеуниверситетского чтения и размышления, лет в 35-40-50! А что 1) "Симон-де-Монфор привел войска и расколотил альбигойцев", то это, не отличаясь от схемы: 2) "Аннибал привел слонов и балеарских пращников и расколотил римлян", -- является 3) не историей собственно альбигойцев, а 4) главою из "Истории походов и войн всех стран и народов", каковая в курсе гимназий не проходится. Таким образом, совершенно незаметно для самих себя, гимназии преподают вовсе не то, что им кажется, будто они преподают; а у них выходит преподавание предметов, какие им и в голову не приходят. Можно представить, какая отсюда бессмыслица получается!! Никакой решительно они не преподают 1) реформации, никакой 2) французской революции (рубрики эти есть в программе): ибо ни в воображении, ни в мысли, ни в идеях, ни в осязании у учениц 15 лет и, по всему вероятию, у учительниц их нет о 1) религиозном прозелите, 2) политическом заговорщике.

Что же они учат?

Слова!!!

Их учат словам.

Бедных наших девочек, как бы они не были люди, а дрозды, учат произносить разные слова, смысла которых они не знают, и выговаривать целые фразы, о значении которых они никогда не узнают или узнают очень поздно, узнают со временем и после долгого учения лишь некоторые из них!

История превращения человека в дрозда, глубокого существа с человеческой мыслью и с человеческим сердцем -- в великовозрастную птицу с птичьей головой и птичьей душой, и есть собственно пафос гимназий, которые так стараются, так стараются... Стараются и уповают, стараются и требуют себе жалованья.

Скажут: -- "Куда же девать время, семь годов? Время -- пусто, и мы начиняем его "Каином" Байрона и альбигойцами".

Как "время пусто": да эти же ученики представления не имеют, -- ну, представления широкого, сочного, верного действительности, -- хотя бы о ряде великих пап, боровшихся то с варварами, то с Римом, то с развращенными нравами общества. Они не имеют широкого и сочного представления о Сергие Радонежском. Наконец, они вообще не имеют понятия о всем том, о чем говорили, писали, чем восхищались Плутарх, Тит Ливий, Григорий Турский и Нестор. Все эти лица, которых любило человечество, пробежали как тараканы, гонимые персидским порошком, перед русскими ученицами, "гонимыми" программой "от сих до сих". Это уж позвольте мне вспомнить, как учителю:

Стоит передо мной ученица пятнадцати лет, такая милая и скромная, и полуплачет.

-- У меня за годовую четверть три, а я хотела бы четыре:

Это -- в городке Белом. И городок такой симпатичный, наш милый русский провинциальный городок. Мелкие чиновники, мелкие и честные торговцы.

Поднимаю голову и вяло спрашиваю:

-- Между кем и кем была Пелопоннесская война?

-- Между римлянами и карфагенянами.

Просыпаюсь. Возбужден. Говорю негодующе:

-- Как же я вам поставлю четыре: Пе-ло-по-ннес-ская война!!!

Плачет. Потом со счастливым лицом:

-- Да, вспомнила! Между Марком Антонием и галлами.

Сурово:

-- Не могу поставить четырех.

Плачет. И так хороша. Так благородна.

Про себя:

-- Чёрт угораздил этих милых девушек из города Белого, которые сами нисколько не хуже сабинянок, из которых каждая порознь есть та же самая Навзикая, только еще не описанная Плутархом, заставить учить о каких-то никогда им не имеющих понадобиться Антониях, Аннибалах, Лютерах, Наполеонах. Дичь такая же, как если бы сабинянку заставили танцовать кадриль, а от Навзикаи потребовали играть Шопена. И если существует такое тупое министерство "в пику России", то и я "в пику министерству" поставлю милой девочке четыре.

-- Ну, что же, -- проговорил я вяло, -- учитесь вперед лучше. На этот раз я вам выведу четыре.

Если бы вы знали, каким счастьем бедняжка залилась.

Слова, слова и слова! Имена и имена! Номенклатура и номенклатура! Кроме номенклатуры, в гимназиях ничему и не учат. Номенклатура 1) Закона Божия, номенклатура 2) географии. И "дух" Закона Божия, метод передачи, обращающие на себя внимание пункты в "предмете", те же самые в Законе Божием, как и в географии: 1) длина Волги 3600 верст, 2) в берковце девять четвериков, 3) длина ковчега, в котором спасся Ной, была 30 сажен, а дождь во время потопа шел не останавливаясь восемьдесят дней. И еще надо креститься, что ученики на вопрос, "кто был Ной", не отвечают:

-- Ной впадает в Волгу с правой стороны.

Но приближающиеся к этому ответу -- ответы учеников постоянно бывают, везде бывают; и если бы внимательно слушали экзаменаторы и отмечали в памяти, они заметили бы, что на каждом экзамене пройдет тоненькой ниточкой, закатится горошинкой, хоть один такой чудовищный ответ. У нас было в Брянске, на ревизии, по Закону Божию:

-- В какой реке крестился Иисус Христос? -- спрашивает памятнейший и добрейший окружной инспектор П. И. Вейнберг.

Отвечающий ученик молчит (четвертый класс).

Ревизор повторяет вопрос, обратясь к классу.

Все молчат, вероятно из страха. Поднимает руку ("знаю") один ученик, Николаев.

-- Ну?

-- В Ниле.

Это совпадает с "Лувром" (на р. Неве) Ст-ской гимназии в Петербурге: один закон забвения или памяти; и с ответом -- "Пелопоннесская война была между Антонием и галлами" в Белом. Ученику решительно все равно что ответить. Припоминается сценка в гор. Ельце. Ассистентом на экзамене сидел очень умный эллинист, Мих. Вал. Десницкий. Ученик тараторит:

-- (Такой-то царь и полководец) победил (такого-то).

-- Да позвольте, -- прерывает ассистент, -- он не "победил", а, напротив, "был побежден и убит".

Ученик, вяло взглянув на Десницкого, продолжает:

-- Был убит и...

Следует, что стоит на странице учебника.

Десницкий рассмеялся.

-- Вот так всегда для гимназистов: что "победил", что "был убит" -- все равно.

Сперва опешиваем: "Не может быть, чтобы все равно". Но, размышляя годы, и думаешь: -- Да конечно, -- все равно, "убит", "победил", "галлы" или "карфагеняне", "Лувр" или "Петербург", "Нил" или "Иордан". Ибо все это "слова иностранные", а гимназия и есть восьмилетнее усвоение иностранных новых слов, из тех, что могут мелькнуть взрослому человеку в газете или книге, и он должен все эти "иностранные слова" понимать. Но настоящая разгадка дела заключается в том, что ужас совершенно тот же остался бы и в том случае, если бы ученики не перемешивали имен и относили правильно "Иордан" к "крещению Иисуса Христа", а "Нил" -- к "фараонам": тогда -- ревизор доволен, гимназия -- с отличием, и все превосходно, министерство ликует. Между тем ужас остается тот же: ящик с шоколадками, в ответ на гривенник, к которому можно приравнять вопрос экзаменатора, выкидывает точно один раз шоколадку и один раз монпансье, без путаницы. Но, однако, он есть именно автоматический ящик, а гимназия-то ведь готовила человека!

-- Позвольте, вам дали Навзикаю, а вы превратили ее в собачку в ошейнике.

-- Вам дали мою Верочку, а вы из нее сделали уродца с Байроном.

-- Я вам хочу отдать своего Васю, который так отлично ловит малявок и на редкость умен детским, но наблюдательным и практическим умом, а вы из него делаете балаболку, который пыжится рассуждать о Госуд. Думе, об оппозиции правительству и о ложности христианства. Ибо в учебнике для средних учебных заведений, который я собственноручно ему купил на днях, я, открыв последние главы, прочел: "Берлинский конгресс", "Оппозиция правительству общественных классов", "1-е марта".

Позвольте, почему около карасей, свойственных его возрасту, помещать "оппозицию правительству", когда он не знает, что такое "оппозиция", ибо его самого за "оппозицию" дерут за ухо; и не знает, что такое "правительство", потому что знает своего учителя, которого, слава Богу, любит. Известно, как называются половые экстазы у мальчиков, не достигших половой зрелости. Скверное имя, происходящее от порочного Онана. То гимназии, позвольте уж им сказать, ничего, и притом решительно ничего другого, не делают с нашими детьми, кроме как прививают им преждевременно "этот пагубный порок". Они преждевременно выводят из детского возраста, сметают и затаптывают их отрочество и юность и в девять лет, т. е. начиная с девяти лет, прививают "эти скверные привычки" рассуждать обо всем на свете, все равно о Байроне или Цезаре, о Джиоконде или карфагенянах, о химическом сродстве (уже учат девочки в 15 лет!!!) или оппозиции правительству, ни к чему этому не имея осязательного, с бьющимся пульсом, отношения!

Мертвые знания!

Мертвый человек!

Фантастические сведения!

Полная величайших фантазий гимназия!

Гимназии-то хорошо. Ей тоже "все равно, что победил, что был убит"...

Но нам, родителям...

Бедные наши дети!..

Мы отдали гимназии живого мальчика, живую девочку, думая, что они продолжат и разовьют их жизнь, их бытие, их "целое". Но гимназия приставила к их тонким шейкам ученые пальцы. Что-то манипулировала около шеи: и выбрасывает "родителям на утешение, а церкви и отечеству на пользу" через восемь лет посиневший и распухший труп с запёханными внутрь его страницами из универсальной энциклопедии. И твердо, мерно говорит:

-- Но зато он может теперь читать "Газету-Копейку", обругать правительство и поступить к просвещенной купчихе сутенером. Полное образование. И все разговоры -- образованные. Путь, карьера и одобрительный говор кругом.

Остается сказать:

-- Merci, господа наставники. Merci, министерство народного просвещения.

Розанов Василий Васильевич
Бедные наши дети

БЕДНЫЕ НАШИ ДЕТИ

КОММЕНТАРИИ

Оставить комментарий Розанов Василий Васильевич (yes@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 17/08/2020. 24k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Розанов Василий Васильевич Бедные наши дети

БЕДНЫЕ НАШИ ДЕТИ

КОММЕНТАРИИ

Розанов Василий Васильевич
Бедные наши дети